Свой телёнок

               
  Бабка Пантелеевна с корзиной, полной грибов, выбралась из лесной глубинки на опушку и в изнеможении присела на старый пенёк. Положив коричневые узловатые руки на острые коленки, прикрытые поношенной деревенской панёвой, которую носила ещё её бабушка, она долго, как будто в первый раз всматривалась мимо редких старых берёз в давно знакомую ей картину: избитую  грунтовую дорогу, огибающую глубокую канаву.  Канава, заросшая шиповником и крапивой уходила вдаль по обе стороны опушки, за канавой – простиралось покатое поле, рыжее от уже засохшего бурьяна. В низине за тонкой ленточкой реки виднелись деревенские дома, среди которых выделялось белое двухэтажное здание бывшей совхозной конторы.
 
  Над опушкой леса было безоблачное небо, жёсткая трава у изгибистых стволов берёз, щедро политая солнцем, блестела, словно расчёсанная гигантским гребнем.  Пантелеевна не удержалась от того, чтобы, как бывало в далёкой юности, растянуться в сладостной истоме под берёзой и, ощущая спиной теплоту нагретой земли, глядеть и глядеть без конца на густо-синее бездонное небо.

  «Господи, хорошо-то как!» –  вздохнула, распустив губы в  улыбке, Пантелеевна.

   Безмолвие жаркого августовского полдня нарушило урчание и трескотня тракторного мотора. На дороге, в облачке пыли показался голубой «Беларусь» с одноосным прицепом.  Трактор двигался рывками, выделывал замысловатые виражи. Прицеп опасно переваливался с боку на бок на колдобинах дороги.  По всему было видно, что за рулём сидел пьяный лихач, и Пантелеевна, ещё не видя тракториста за пыльными стёклами кабины, догадалась, что это был ни кто иной, как Олег, совхозный ветеринарный санитар, бесшабашный парень, недавно вернувшийся с флотской службы.

  Недалеко от того места, где сидела Пантелеевна, трактор на полной скорости затормозил, так что кабина качнулась вперёд, а прицеп, вздыбившись, приподнял на секунду большие задние колёса трактора. Перекрывая шум работающего мотора, из кабинки послышалась хриплые звуки песни:
 
   «Ой, за волнами, бури полными,
    Моряка родимый дом…
 
   На дорогу спрыгнул коренастый парень в матросской тельняшке с непокрытой вихрастой головой.  Парень, широко расставляя ноги, не переставая горланить песню, подошел к прицепу.

   «Матушка-заступница, опять этот непутёвый Олег покойничков-телят привёз хоронить! – догадалась бабка и перекрестилась. –  И отчего они так дохнут?»
 
   Олег,  стащил с прицепа и сбросил на дно канавы, в заросли крапивы, ободранную синевато-красную тушку телёнка с распоротыми животом и грудью.  Потом он, молодецки крякнув между словами песни, поплевал себе на ладони и вытянул за задние ноги второго бездыханного телёнка, но не разрезанного и не ободранного.

   «Уж нашему ветеринарному врачу и вскрывать телят насчёт диагноза стало невмоготу!» –  подумала старуха.

   Когда трактор, пыхнув синеватым дымком, сделал крутой разворот и поехал в сторону села, сквозь приглушенные выхлопы тракторного мотора всё ещё доносилось:

  – Ой, вы ночи, матросские ночи…

   Пантелеевна продолжала неподвижно сидеть, уже немигающими глазами глядя на запрятанную в кустах, далеко уходящую вдаль такую знакомую ей, заросшую колючим кустарником и жёсткой травой канаву.  Нынешняя молодёжь уже не знает, что раньше это был стратегический объект – протянувшийся на десятки километров по обе стороны старого калужского шоссе противотанковый ров.
 
  Пантелеевна ясно представила свою мать: голоногую двадцатилетнюю девушку с тяжёлой лопатой в тонких руках, в белом ситцевом платочке, спрятавшем её заплетённые косы (такие тяжелые косы были видны на одной из пожелтевших фотографий матери). Вместе с сотнями других девушек и женщин, и из местного колхоза, и из мобилизованных из Москвы на трудовой фронт они рыли этот противотанковый заслон.  Его делали с отвесной глиняной стеной с обороняющейся стороны и таким глубоким, что местами выступала на дне его грунтовая вода.   По рассказам матери, выбрасывать глину из глубины рва прямо на верх одним взмахом лопаты было не под силу – работали как бы на двух или даже на трёх этажах: часть женщин, наиболее крепких, трудились внизу, выбрасывая грунт на вышестоящий уступ, расположенный в полутора метров от уровня дна рва, а остальные женщины, преимущественно пожилые, и школьницы старших классов
отправляли этот грунт на самый верх.

   Ко рву два раза в день подъезжала чёрная «эмка» с длинной подножкой под дверцами. Из легковушки выбирались двое военных в приплюснутых голубых фуражках и в добротного сукна гимнастёрках, перетянутых блестящими на солнце ремнями.  К военным, бросив лопату, споро подбегал красноармеец –  бригадир землекопов, а приехавшие военные, широко жестикулируя руками, что-то объясняли ему.

   Противотанковый ров был одной из последних преград, рвущихся к Москве с юго-запада танковым колоннам фашистских завоевателей. Отец Пантелеевны был мобилизован в армию в первую неделю с начала войны, когда его дочери было два года.  На отца в их большое село, где половина изб в предвоенное время была покрыта посеревшей соломой, через три месяца пришла «похоронка» – одна из полутора сотен стандартных извещений, отпечатанных на плохой, рвущейся на изгибе бумажке, которая регулярно приходили с фронта в их село на протяжении долгих четырёх лет войны.

   Да, бог миловал –  немецкие танки с их примитивными белыми крестами на бортах и узкими блестящими лентами гусениц были остановлены почти за пятьдесят километров до этого рва.  И хотя рукотворная преграда не послужила по своему прямому назначению, она вошла в перечень многочисленных оборонных объектов под Москвой, о которых было досконально известно немецкому руководству, и которые послужили даже фактом своего существования упадку боевого духа фашистов и, в конечном счёте, их поражению под Москвой.

   Именно на рытье противотанкового рва женщины через мозоли на ладонях и зудящую усталость во все теле ощутимо чувствовали свой вклад в конечную победу над врагом.

   Сейчас, лёжа под берёзой, Пантелеевна зримо представила себе край неба у горизонта, исполосованный частыми взмахами лопат и косыми взлётами комьев глины.

   Потом она встряхнула поседевшую голову, отгоняя от себя давнее воспоминание, поправила узелок белого платка под подбородком и перевела оживлённый взгляд на корзину, где лежали крупные подосиновики и любимые ею маленькие крепенькие беловато-коричневые свинушки с нежными, загнутыми во внутрь отворотами шляпок.  Будет чем порадовать дочку с внуками, живущими в городе.

  Вдруг Пантелеевна, в наступившей после отъезда трактора тишине, услышала, как со стороны бывшего противотанкового рва послышались сдавленный собачий лай и рычание.  Это сильно озадачило ее.  Не первый раз она  выходила из леса поблизости от этого места и знала, что сытые деревенские собаки подходили к падали и рвали её молча.

   Пантелеевна, опираясь обеими руками о землю выпрямилась и,  оставив корзину с грибами под березой подошла к бровке рва.  Суковатой палкой и свободной рукой она раздвинула колючий, уже отцветший шиповник на обрывистом склоне рва.   На  дне  его, в  помятой  крапиве,   дрыгая  передней  ногой  и  силясь  приподнять  голову,  лежал  чёрно-пёстрый телёнок. На вид ему было около трёх месяцев. По-видимому, он пришел в себя от холодной воды, скопившейся на дне канавы.  Две собаки с округлившимися боками, увидев палку в руках Пантелеевны, с глухим ворчанием  отползли в ближайшие кусты.

  – Батюшки! Живую душу бросил непутёвый! –  вслух помянула бабка совхозного ветеринарного санитара Олега. – За мёртвого почёл!

  Позабыв о своей палке, подвернув длинную юбку до колен, тяжело дыша, она вытащила телёнка из канавы и, придерживая одной рукой его мокрую голову, а другой рукой обхватив крест-накрест холодные тонкие передние ноги, медленно доволокла его до ближайших берёз.
 
  Она сидела на пеньке возле распростёртого на траве телёнка и думала, что теперь делать с ним. Идти на молочно-товарную ферму и заставить того же баламута Олега с его тарахтелкой-трактором отвезти живую душу обратно в телятник?  Отвезти затем, чтобы завтра же он снова, уже бездыханный, оказался во рву?  Никто, ни на ферме, ни в конторе совхоза не скажет спасибо за её хлопоты.  Она, поработавшая до выхода на пенсию дояркой, а потом телятницей более сорока лет, нажившая на этой работе полиартрит, поражалась  вдруг наступившей безответственности за дела животноводства, и со стороны, как принято говорить, работников низового звена, доярок и телятниц, так и со стороны конторских руководителей.

  Пантелеевна не раз видела, как болеют и потом умирают животные от болезней.  Совсем не так, как человек. Тот зачастую капризничает, стонет, мечется, доставляет массу беспокойства окружающим: наверное, слишком ранима у него нервная система. Животное чаще всего болезнь и смерть переносит беззвучно, просто отказывается от корма и застывает в неподвижности. Кажется со стороны, что оно не испытывает болезненных ощущений, возможно, это так и есть.

   Пантелеевна опустилась на колени перед телёнком и стала массировать ему грудную клетку.  Руки её почувствовали редкие, но ровные толчки его сердца.  Ничего страшного. Глаза телёнка не подёрнуты предсмертной агональной поволокой, они поблескивают зрачками  и осмысленно следят за движениями человека. Прямой угрозы жизни телёнку в ближайшие часы, может быть, дни, нет, просто он истощён и не осталось  у него сил даже  приподнять голову от земли.
 
  «Если им больной бычок не нужен, –  рассуждала бабка о работниках бывшего совхоза, –  так я им займусь. Вот и достанется мне скотинка даром, покупать не надо.  Отпою его козьим молочком, нарву в поле травки целебной – выхожу!  Потом через несколько месяцев отвезу  мясо в город, внучатам, наверное, им уже надоело жевать эти заморские куриные окорочка.»

  Хотя она держала в своём подворье пяток белых кур с горластым золотистым петухом, да ещё криворогую козу, ей и в мыслях не приходило в голову есть впоследствии их мясо: настолько она своими заботами о своих питомцах  прикипала к ним сердцем.

  «Но права ли она, считавшаяся среди односельчан мерилом порядочности, поступать таким образом с общественным телёнком?» – продолжала думать Пантелеевна.  Всё её существо противилось тому, чтобы присваивать себе то, что не было заработано её собственными  руками.  С другой стороны, она прекрасно видела, как и почему быстро разбогатели некоторые руководители агрофирмы, построив себе на берегу речки особняки с глухими заборами. Значит, и ей сам бог простит, если она воспользуется за свою прошедшую многолетнюю работу в совхозе помимо мизерной пенсии ещё таким довеском, как это маленькое, едва живое существо.

  «Нечего кумекать о шкуре не убитого медведя» –  резко оборвала свои мысли Пантелеевна.  Если Авдонюшка (как она успела уже дать бычку кличку) выживет, тогда всё решится».
 
  Она завалила всё ещё недвижимого телёнка, хворостом и еловыми лапками, чтобы  ненароком не увидел его кто-нибудь из сельчан и не тронули собаки.  Когда стемнело, она пришла за своей находкой с садовой тележкой.

  «Крепись, Пантелеевна, своя ноша не тянет» — подбадривала себя старуха, когда в темноте, еле различая дорогу, тянула за собой тележку с неудобным и тяжёлым грузом.
 
   Есть пословица: животину водить – не разиня рот ходить.  Телёнок не коза, его облиственными вениками не накормишь.

  Спустя неделю бабка пришла в контору совхоза, так все по-старому продолжали называть агрофирму с мудрёным названием: «Закрытое акционерное сельскохозяйственное общество с ограниченной ответственностью». Она уже лет десять с лишком со дня выхода на пенсию не была в этой конторе и очень поразилась обилию сновавших по её коридорам молодых парней и девчат. Хорошо живут!  Где много ореха, там и белки тьма.

  Прежде всего, у входа её остановил упитанный охранник в пятнистой камуфляжной форме. Пантелеевна, погасив мелькнувшее было на её лице недовольство, со спокойным достоинством объяснила вахтёру, что она старейшая работница бывшего совхоза и пришла на приём  к генеральному директору агрофирмы по личному вопросу.

  Проходя по коридору мимо большого помещения, которое раньше называлось красным уголком и в котором обычно проводились собрания, она заглянула в полуоткрытые по случаю августовской жары двери.  За столами сидели в разморенных позах, откинувшись на спинку кресел,  модно, по-городскому одетые, уже незнакомые ей девчата. Пантелеевна широко раскрывала всё еще по-молодому блестевшие глаза от удивления: зачем каждой бухгалтерше (она всех конторских женщин, включая учётчиц, звала бухгалтершами) нужно смотреть в свой отдельный телевизор.  Она от своей дочери с зятем что-то слышала о компьютерах, но не представляла, зачем их столько нужно в конторе.
 
   Генеральный директор агрофирмы, хорошо знавший Пантелеевну по прежним годам её работы на ферме центрального отделения совхоза, был в отъезде (по слухам он был учредителем нескольких агрофирм), и старушке пришлось пойти на приём к его заместителю по производственной части. Молоденькая, секретарша с придыханием сообщила Пантелеевне, что этого заместителя зовут Альбертом Александровичем.
 
  – Ба, Пантелеевна! Тётя Маня! –  воскликнул почему-то радостно Альберт Александрович и поднялся от своего широкого стола. –  Садись, садись, вот сюда в кресло, рассказывай, как живёшь.

  – Никак Алька? –  растерянно заморгала Пантелеевна, признав в этом тридцатилетнем располневшем мужчине в светлом летнем пиджаке, в белоснежной сорочке с цветастым галстуком, бывшего худого белобрысого подростка-механизатора, некогда подвозившего на тракторном прицепе к скотному двору сено и силос.
 
  Она села на краешек мягкого кресла, отсвечивающего лаком кожи на подлокотниках, и быстрыми поворотами головы оглядела незнакомое убранство кабинета заместителя директора: с ковром на полу, с картинами на стенах в резных рамах, с полированными книжными шкафами вдоль стен. Насколько она помнила, раньше в этом кабинете с потрескавшейся на стенах и потолке штукатуркой размещались, тесно прижатые друг к другу неказистые столы зоотехника, ветеринарного врача и руководителя инженерной службы совхоза.

  Бывший тракторист Алька, теперь уважаемый Альберт Николаевич с радушной улыбкой, не сводил с Пантелеевны глаз.  В них она уловила непонятное ей заискивающее выражение.

  – А мы с Генеральным на днях вспоминали тебя, тёть Мань. Уж очень он тебя уважает. А я на днях собирался к тебе в гости, но замотался со своими делами…

  – Пошто так? Зачем тебе бедная пенсионерка понадобилась?

Он, округлив щёки, сощурился, уверенный, что обрадует сейчас старушку.

  – Есть хороший подарок для тебя, тёть Мань, можешь получить ни за что ни про что двести тысяч!

   – Бог с тобой, Алька, отсохни у тебя язык, ты по-прежнему, как тогда у скотных дворов  несешь непотребное.

  «Что-то стало мне фартить на дармовщину, – подумала Пантелеевна, –  то больной телёнок  достался бесплатно, теперь этот паренёк, ставший начальником, предлагает, что-то несуразное. Ох, сторониться надо всякой халявы.

  – От тебя, тёть Мань, требуется только самая малость –  принеси бумагу, что у тебя, наверное, под божницей находится, свидетельство о выделении тебе, как бывшей работнице  совхоза, земельного пая, подпишешь у нас одну бумажку и получай денежки.

  – Ну, что молчишь, бабушка? – показывая овальные ямочки на округлых щеках и пододвинув своё тяжёлое кресло к креслу Пантелеевны, проговорил теперешний Альберт Александрович.

  Он заметил давно знакомый ему хитроватый прищур глаз у Пантелеевны и продолжал уже безнадёжным голосом, чувствуя, что собеседницу ему не убедить:

  – А всё-таки насчёт продажи своего свидетельства подумай, не прогадаешь.  Хоть перед смертью попользуешься деньгами, внукам отдашь, кто его знает, что ждёт нас впереди. Говорят, что лучше синица в руках, чем журавль в небе.
  - Как я уже тебе сказал, – гнул своё Алька вялым голоском, –  свидетельство о долевом участии на землю это только бумажка. Столько же земли и мне причиталось и другим членам бывшего совхоза. Но пока ещё не поступило решение о фактическом выделении и межевании земли бывшим работникам хозяйства. И у них нет регистрации собственности на землю от регистрационной палаты. Ты можешь продать или подарить сегодняшнее свидетельство на землю, но не имеешь права распоряжаться своими двумя гектарами – фактически земля тебе не выделена, понимаешь?

  «Как же, понимаю. Старого воробья на мякине не проведёшь», – поджала морщинистые губы Пантелеевна.

  Зазвонил телефон.

  – Секундочку, теть Мань, извини…

  Альберт Александрович минут пять с суровым выражением лица, наморщив лоб, машинально придвигая к себе и отодвигая хрустальную пепельницу, говорил о каких-то договорах, контрактах,  кредитах, и векселях…  Невозможно было представить себе эти слова в устах прежнего разудалого тракториста, подвозчика кормов.

    По-видимому, он был расстроен разговором по телефону. Но вот он, нервно бросив трубку, встряхнулся, замотал, как малый телёнок головой и на момент крепко сжал зубы.

  — Ну ладно, посмотрим... –  с оттенком угрозы кому-то прошептал он и с деланным весёлым видом повернулся к Пантелеевне:

  – Забудем пока о нашем разговоре, тёть Мань. Прошу извинения, я должен выехать немедленно…–  Ну, а пока чем могу быть полезен, тёть Мань, пожалуйста, говори скорее!

  «Ишь, вежливый какой.  Что время делает с людьми!» – вздохнула Пантелеевна.

   – Бычка достала недавно…, как бы мне выписать у вас в совхозе со склада маленько комбикорма и сенца пудиков пять-шесть?

   Пантелеевна проговорила эти слова несвойственным ей вялым голосом, подумав вдруг о никчемности своей просьбы, подумав о том, что ничего этого ей не нужно  – она уже решила про себя, как поступить с «дармовым» телёнком.

   Видно, некстати зазвонил этот проклятый телефон.  Алька,  очевидно, не расслышал или не  придал значение словам Пантелеевны. Лицо его опять приняло неприятное угрожающее  выражение. Он выпрямился в кресле, задрал голову.  Пантелеевне даже стало жалко парня, видимо, работа у него была беспокойная, нервная, не в пример его беззаботной прежней работе в животноводстве.

   – Что? Бычка, говоришь, купила? — переспросил старушку  Альберт Александрович.  –  Гм… не было у бабы хлопот, купила порося…–  хмыкнул он.  –  Мало тебе козы, все сельчане давно распродали личный скот, а ты по старинке наживаешь себе лишнюю заботу.

   Он торопливо сделал какие-то пометки в блокноте, лежавшим у него на столе и, спохватившись, чуть покраснев, добавил неуверенным просящим голосом:

   – А, может быть, опять к нам телятницей пойдёшь, тёть Мань? Выручи меня. У нас Храпова недавно ушла в декретный отпуск.  Правда, дела сейчас на молочно-товарной ферме с её телятником – хуже некуда.  Ты со своим настырным характером поможешь нам навести на телятнике порядок. Недаром тебе в доперестроечные времена за сверхплановые привесы совхозного молодняка в  Кремле вручили орден.

  – Так это когда ещё было, молодая была…
  – Была бы ты годков на десять моложе, мы сразу с Петром Ивановичем, нашим Генеральным, поставили бы тебя заведовать фермой.  Очень уж уважает тебя наш хозяин. Часто вспоминает тебя и приводит другим в пример.

   Он помолчал, сгребая со стола бумаги и засовывая их в щегольской чемоданчик-дипломат.

   – Хотя бы  пару месяцев поработай у нас, – попросил Алька, доверительно прикоснувшись к плечу Пантелеевны рукой и мягко выпроваживая старушку в приёмную. –  А что касается бычка, мы разрешаем тебе поставить его в отдельный станок в телятнике фермы. Места там теперь много. Откармливай его себе на наших кормах, и выписывать тебе ничего не надо!

  «Хотелось  бы посмотреть, что за порядки стали не ферме, почему дохнут телята? –  думала Пантелеевна, когда писала в конторе агрофирмы заявление о приёме на работу, как ей подсказали, «в качестве оператора по выращиванию молодняка крупного рогатого скота».

   «Вот придумали должность мудрёную…   Может, зря я окунаюсь в этот омут на старости лет»?

   Когда на следующий день  она, обутая в просторные резиновые сапоги, своей медленной утиной походкой подошла  к давно знакомому ей типовому панельному телятнику, то край её низко повязанного платка на лбу даже приподнялся: она удивленно покачивала головой, увидев у входного тамбура помещения будку для охраны – кузов от списанного автофургона. Возле будки стоял незнакомый Пантелеевне неулыбчивый узколицый мужчина в таком же камуфляже, как и охранник в конторе.

  –  Что за новшество? Слыхом не слыхано, чтобы телятник так охраняли! –  сузив весёлые глаза обратилась к охраннику Пантелеевна.

  – Ты, что, бабка, с луны свалилась.  Не знаешь, какое идёт повсюду воровство? –  охранник нехотя выдавливал слова из своих еле шевелящихся тонких губ, как будто этот вопрос ему задавали сотни раз.  Он с усталой презрительностью оглядел костистую фигурку Пантелеевны  и добавил зевая:
 
  –  В прошлом году бандиты связали ночного скотника, двенадцать телят погрузили на машину и увезли.

  «У плохого хозяина и колесо с воза украдут…» –  подумала Пантелеевна.

  –  И что ж ты сутками здесь торчишь? Один ты, или вас больше? — допытывалась у охранника словоохотливая женщина.

  –  Двое нас.  Днем телятницы  работают, а мы только по ночам дежурим, по очереди.

   В просторном светлом некогда помещении, был полумрак: запылённые окна едва пропускали солнечный свет.  Пантелеевну поразила влажная духота в телятнике и вызывающий слёзы в глазах запах залежалого навоза.

   Она заметила, что некоторые телята прижимались боком к стойкам и перекладинам металлической изгороди – так они пытались хоть немножко получить хотя бы кусочек прохлады.

   В телятнике, разделённом низкими перегородками из оцинкованных трубок на отдельные загоны, называемыми станками, чуть ли не половина станков была свободна.  Раньше в этом помещении выращивалось более трёхсот голов молодняка, теперь же  в нём  едва ли насчитывалось полторы сотни телят. Пантелеевна уже знала, в какой стороне помещения находились её, хотя и головастые, но ещё безрогие малыши. Едва скользнув взглядом по их чёрно-пёстрым спинам, она заторопилась к своей напарнице: прежде всего надо с ней поздороваться и переброситься  хотя бы парой словечек.  Важен, прежде всего, контакт с человеком, с кем вместе работать, остальное приложится.

   Согнутая фигурка напарницы Пантелеевны копошилась с лопатой в руках у дальнего станка помещения. Пантелеевна шла мимо телят своей напарницы, тощих и грязных. Навозу на деревянном настиле станков было так много, что у телят не было видно раздвоенных копытец, они увязали в зелёном месиве.

   Но вот и напарница.  Она стояла у крайнего станка, пол у которого был очищен от навоза и посыпан свежими опилками. Там вольготно разгуливали два полугодовалых бычка.  Они, отдувались, поводя округлыми боками,  нехотя подходили к кормушке и подлизывали шершавыми языками комбикорм.  Этого дефицитного концентрированного корма было неоправданно много, сероватые осыпи его виднелись даже у ног телят, возле кормушки.

  – Никак, Лариса? –  удивилась Пантелеевна, узнав в телятнице давнюю подругу-пенсионерку.  Когда-то давно, уже после войны они вместе ходили в деревенскую школу.

  – Я  думала, что буду работать с молодой товаркой…– дружелюбно улыбаясь, не принимая в расчёт неприязненный взгляд телятницы, говорила Пантелеевна. –  Ан, нет, старухи, вроде нас с тобой, тоже ещё пригодились… А эта упитанная парочка, видимо, твои личные телятки на откорме?

  – Любопытной Варваре нос оторвали, – буркнула себе под нос Лариса. – Только курочка от себя гребёт…

–  А не стыдно тебе, Лариса, за остальных таких грязных и худых телят? –  мягко улыбнулась Пантелеевна и  закусила на мгновенье губу от досады, что не удержалась от упрёка человеку.
 
   В её правилах было по возможности избегать прямых замечаний собеседнику даже в шутливой форме: есть десятки более верных способов обратить внимание человека на его неблаговидные поступки.
 
  – Стыд не дым, глаза не выест. Я не железная, пусть начальство думает о скотине.  С меня хватит, наишачилась! –  норовисто вскинула голову Лариса.

   Лариса была приземистая, но плотно сбитая, как те её два бычка на откорме. Выглядела она моложе своих шестидесяти пяти лет.  Несколько портили её  широкое лицо  редкие чёрные волоски на верхней губе и на шишковатом носу. По  её нахмуренным белёсым бровям и сморщенной переносице было видно, что она не очень-то обрадовалась встрече со своей бывшей подружкой.  Давно знала её характер, спокойный, но нетерпимый к работе спустя рукава. Раньше Лариса часто меняла места работ, была и в бригаде полеводства, и кладовщицей, работала уборщицей в райисполкоме и даже продавцом в сельмаге.   Кое-кто непосвященный задался бы вопросом: зачем она на старости лет выбрала себе такую неблагодарную и низкооплачиваемую работу в телятнике?  Ответом на это и были те два упитанных бычка.

   Лариса опёрлась двумя руками о черенок лопаты и, наморщив бульбообразный нос с заметными волосками, заговорила напористо, словно пыталась разом выложить новой работнице все свои обиды и тем самым косвенно предупредить Пантелеевну, чтобы та не очень-то лезла к ней со своими советами. Советы эти или «придирочки», как их называла Лариса, были тем обиднее, что выражались они в мягкой ласковой форме и на них нельзя было ответить матерными словами, как хотелось того Ларисе.

  – Молодых на такую работу не заманишь теперь: грязь, духота, им подавай, этот, как его, компьютер. И чего тебя, сгорбленную бабу-ягу, изо всех прорех у тебя одни кости выглядывают, потянуло сюда, всё дочке хочешь с твоим любимым зятем помочь? –  недовольно прищурилась Лариса.

   – Были бы кости, а мясо нарастёт! –  озорно блеснула глазами Пантелеевна.

   – Ушла Храпова,  так ещё одну дуру сосватали сюда! Что ты пришла так, нацепила  бы на  халат свой ленинский орден, поглазели бы телята на него.

  – Какая всё-таки, ты злая, Лариса. Другая на моём месте обиделась бы, но я тебя понимаю.

  За всё время разговора Лариса ни разу не удосужилась назвать Пантелеевну по имени.  Характер её с молодых лет нисколько не изменился, остался таким же зловредным.  Она была недовольна на весь белый свет.

  Как говорится: у кривой Натальи все люди канальи.

  – Начальство только о себе думает, –  говорила Лариса придушенным голосом, стараясь не глядеть в глаза Пантелеевне. –   Видела на дальнем поле красные кирпичные дома в три этажа? Кутежи называются… Скоро всю совхозную землю распродадут!

  – Коттеджи – мягко поправила напарницу Пантелеевна, –  А откуда ты слышала, что у нас землю заберут?

  – Слухом земля полнится….–  уклончиво ответила Лариса.

  – У нас же есть свои доли.  Дали свидетельства. Это  же богатство!

  – Хорош кус, да не для наших уст, –  отрубила Лариса.

   Ты права, кто вперёд палку взял, тот и капрал, –  решила в знак лёгкого подхалимажа поддакнуть Ларисе Пантелеевна и добавила с уверенностью:

  – Сколько вору не воровать, а кнута не миновать!

  Она с хитроватой улыбкой решила сменить тему разговора:

  – А ты не боишься, Лариса, что и твои собственные бычки здесь отдадут богу душу, вместе с фирменными-то? Не погибнут ли они от какой-нибудь заразы?  Если держать-то их вместе с совхозными заморышами в одном помещении?  Помнишь, как мучились мы со стригущим лишаём?

   Пантелеевна вспомнила, как в дни её молодости телята заражались друг от друга этим коварным грибковым заболеванием. Безволосые пят-на, покрытые высохшими корочками и струпьями на голове телёнка, особенно на лбу и вокруг глаз, почти не поддавались лечению всем многочисленным остро-пахнущим мазям.
 
–  Ну и сказанула, бабка! –  выразительно повела крупным лохматым носом телятница.  –  Начальство ворует по-крупному, а нам сам бог велел брать от своих трудов крохи. На одну пенсию не проживёшь. – Наши собственные телята на особом уходе.  А  случись что, тут же заменю их фирменными, какие поздоровше, из соседних станков. Разве мы тоже не хозяева, не акционеры?

Лариса нехотя улыбнулась, скривив полные губы в одну сторону:

  – Ты, пенсионерка, отстала от науки. Что касается шелудивых телят, то ветеринары придумали такие уколы, что после них телята лишаем больше не болеют…
   – Но ведь есть масса других болезней, которые заводятся от сырости и грязи в телятнике! Я вижу, что частенько в противотанковый ров сбрасывают теляток. В чем же причина этого? –  допытывалась Пантелеевна у своей напарницы, хотя уже знала, какой будет ответ.

  – Милочка, посмотри корма какие дорогие, а лекарства ещё дороже. Говорят, выращивать телят стало невыгодно для хозяйства, сама видишь: на рынке продают импортное мороженое мясо и куриные окорочка, сбивают цены на наше мясо. Нашим хозяевам выгоднее продавать землю.

  – А почему такой спёртый воздух в телятнике. Такая сырость, занавоженные станки, как тут телятам не гибнуть! –  попробовала направить в своё русло разговор Пантелеевна.

  – Ну, пришла сюда новая метла со своими «почему».  Знай, сверчок, свой шесток – Лариса рубанула воздух короткой рукой и плавно поплыла, засеменила короткими ножками к соседнему станку, пробормотав, как бы про себя: – Поворочай  тут, товарка, с недельку, узнаешь, что почём.
 
   Меньше всего Пантелеевне хотелось быть занудой. Она умела ладить со всеми людьми.  Вот и к Ларисе надо бы найти свой подход. Словами ругают, руками пугают, а сердцем побеждают. Что не сможет сделать топор –  сделает добрый совет.
   Пантелеевна обошла шмыгающей походкой свою половину телятника, где в таких же запущенных грязных станках, как и у Ларисы, стояли и лежали чёрно-пёстрые телята с выступающими от худобы рёбрами. Телята часто поводили боками, покрытыми короткой слипшейся шерстью.
 
  Всё-таки, какой тяжёлый воздух в телятнике!  Не только летняя жара виновата.  Пантелеевна задрала голову вверх. Под оцинкованной крышей располагались круглые вентиляционные колодца.  Металлические люки в них были захлопнуты, вероятно, ещё с зимних месяцев.

   – Давай-ка, Лариса, хотя бы откроем отдушины, что в крыше. Ужас, какой жаркий август выдался. А ворота в одном из тамбуров закроем.  Сквозняк вреден телятам, –  предложила Пантелеевна.

   – Отстань, будет тот же самый соус! –  огрызнулась Лариса.

  Пантелеевна  вспомнила слова Альки, важного заместителя директора: с твоим характером, ты наведёшь там порядок.

  –  Ларисонька, всё будет хорошо, не вешай нос.  Мы своего добьёмся.  Пойду к Петровичу, генеральному директору, и к его помощнику Альберту, «выцаганю» у них всё, что нужно для нашего телятника.
 
   – А пустое дело!  Я уже это проходила.
 
   Пантелеевна подумала с некоторым греховным зазнайством в душе: она попробует ещё побороться с руководством агрофирмы.  Смелый там найдёт, где робкий потеряет.
      
   – Давай всё же откроем, отдушины, Лариса, помоги мне, вдвоём сподручнее! – настаивала на своём Пантелеевна.

  – Как же мы их откроем, ещё убьёмся…– отмахнулась Лариса. – Тут нужно держать длинную лестницу.  Не наше это дело, вот когда врач с санитаром придут, их заставь, они  мужики! Меня они не послушают.

   «Не напрасно ли я, на старости лет, должна страдать, переживать за телят! – поглощала Пантелеевну неотвязчивая мысль.

   Однако, глаза бояться, а руки делают. Её бугристые руки, руки старой доярки, соскучившиеся по работе, споро делали всё необходимое. Во-первых,  она (неслыханное в последнее время дело): выгнала свою группу телят во двор, в продутый всеми ветрами и нагретый солнцем сухой загон. Телята в не привыкшем для них месте прикрывали глаза от яркого света, вяло переставляли ослабевшие без моциона ножки, принюхивались к свежему воздуху.   Спустя полчаса они уже весело закидывали головы к небу, удовлетворённо взмыкивали.  Некоторые, задрав тоненькие со слипшимися шерстинками хвостики, путаясь ослабевшими ногами, пытались носиться вдоль изгороди.

   До полудня Пантелеевна убирала навоз в освободившихся от телят станках, отвозила его на подвесной вагонетке за дальний тамбур телятника, потом она принесла с десяток кошёлок опилок и посыпала ими  пол станков. Наступила для неё обычная круговерть, свойственная работящей женщине.

   Есть пословица: что муж возом не навозит, то жена горшком наносит.

   У входного тамбура раздался знакомый звук тракторного мотора. Это Олег привёз с поля зелёнку.  Пантелеевна поковыляла  навстречу трактору.

   В сущности, Олег, недавно демобилизованный из флота, был работящий парень. В агрофирме он нахватал себе множество обязанностей, правда, не всегда успевал исполнять их, особенно когда был «навеселе», что бывало с ним раза два в неделю.  Он подрядился подвозить с поля к телятнику и к скотному двору на тракторной тележке только что скошенную траву, зелёнку.  По ночам он работал охранником при конторе, кроме того, считался помощником у ветеринарного врача, исполняя обязанности ветеринарного санитара.

   – Олежка, тебе всё равно, где выгружаться,  будь добр, проехай вдоль загона, высыпь  зелёнку в кормушки телятам.

   – Ещё чего! – заартачился Олег и потряс взлохмаченной головой. – Это один-ноль не в мою пользу! Мне за это не платят. Я всегда сваливаю зелёнку в одном месте, у тамбура.

   – П-правильно сделала новая т-телятница, что в-выгнала телят на с-солнышко! – послышался заикающийся голос пожилого ветеринарного врача, сидевшего в тесной кабинке трактора рядом с Олегом.
 
   – Ну, ладно, уговорили! – показал блестящие зубы Олег.
   – Ой вы ночи, матросские ночи…
    Всё-таки весёлым был этот широкоплечий парень в полосатой тельняшке.   Где песня льётся, там легче живётся.
   
    Иван Сергеевич, ветеринарный врач, с хмурым лицом с заметными продольными морщинами, обошёл телят, которых выгнала в загон Пантелеевна, и одобрительно сам себе кивнул.  Потом он надолго застрял в станках телят Ларисы. Инъекционная игла на длинной резиновой трубке, ведущей к полуавтоматическому пистолету–шприцу, так и поблескивала в его руках, обтянутых тонкой резиной перчаток. Ветврач делал  больным телятам инъекции антибиотиков и недовольно хмурился, словно не питал доверия к тому мероприятию, которым он был занят.
Шмыгая в своих резиновых сапогах проплыла по проходу телятника Лариса и задрала луковичный нос:

  – Колете бычков, а всё бестолку! – Может им лучше таблетки какие дадите?

   Иван Сергеевич, насупленным взглядом посмотрел на  Ларису: он не терпел замечаний, касающихся его работы. Однако, он не сказал Ларисе ни слова.  Только движением плеч дал понять, что он, в общем-то согласен с телятницей, но делать инъекции антибиотиков животным – его дежурная обязанность.

   Через некоторое время черты его лица разгладились – сухие губы тронула улыбка.  Ему каждый раз было забавно видеть, как  телята стремились спрятать свои безрогие головы между своих передних  ног и под головами соседей, подобно тем сказочным страусам, прячущим головы в песок при виде опасности, но тем самым телята невольно  подставляли инъекционной игле свои отощавшие крупы.

  – Отдохни, Ван Сергеич, дай-ка я проколю кашлюнов! – раздвигая плотно сгрудившихся в углу станка телят, –  великодушно предложил Олег.

   Ветеринарный врач улыбкой разгладил морщины у рта:

  — Ты швец и жнец, и на дуде игрец! – проговорил Иван Сергеевич и с видимой охотой передал свой шприц-полуавтомат в широкие ладони тракториста.

   Дела у Олега пошли побойчее, чем у ветеринарного врача, будто он не в первый раз взял в руки шприц –  самый ходовой ветеринарный инструмент, а занимался этим издавна.

   – Есть в станочках какой товар для канавы? Мигом отвезу! – весело осклабился Олег, когда передал шприц своему начальнику.

   Олег обрадовано похлопал себя по груди.
 
   – Так, говорите, бабульки, что, нет на сегодня трупиков, значит, по-раньше поспею в магазин. Эх…

   – Ой вы ночи, матросские ночи,
     только небо да море вокруг…

   Пантелеевна сделала вид, что засучивает рукава халата:

   – А ну-ка подойди ко мне, непутёвый песенник! – Кто это бросил намедни в бывший противотанковый ров живую душу.  Есть ли у тебя совесть, матросская ночь?
   – Когда это, Пантелевна?  Неужели это был ещё живой тот заморыш? Сам видел – по нёму телята ходили, затаптывали.
 
   Олег потёр лоб, что-то вспоминая.

   – Не советую, тебе, Коршунов, заниматься тем, что не в твоей к-компетенции, – слегка пожурил своего, не в меру активного помощника,  ветеринарный врач. – Каждый т-труп павшего телёнка я обязан вскрывать, ставить соответствующий диагноз  и заполнять бланк акта на падёж.


   – Виноват, был слегка под градусом, подумал, что он сдох и погрузил в прицеп, чтобы от него другие телята не заразились. Ноль-два не в мою пользу.  Знаешь, Пантелевна, что значит, инфекция? – Олег уставился на телятницу с видом учёного превосходства.

  – Жив твой заморыш! Спасла я его. У меня дома в закуте стоит. Попрошу тебя, Олег, к вечерку съездить со мной к моему дому, привезём Авдонюшку обратно к его приятелям.

  – Мне собраться – только подпоясаться! – весело тряхнул вихрастой головой Олег.

   Врач со своим осунувшимся лицом подошёл к Пантелеевне:
 
   – Давайте, Мария Петровна, простим в последний раз ещё не совсем обученного ветеринарного санитара, вы уж не докладывайте об этом в конторе.

   – Ладно уж, Иван Сергеевич, так и быть, замнём это по первому разу!

   Ветеринарный врач за те годы, что не видела его Пантелеевна, на вид сильно постарел;  по слухам, что ходили по деревне, он стал выпивать.  Его взгляд, некогда умный и проницательный, стал как бы затуманенным, безразличным ко всему. Отсутствие нужных медикаментов, их дороговизна, невнимание начальства агрофирмы к делам животноводства побудили и его махнуть на всё рукой, и он ждал заслуженной пенсии, дорабатывая последний год.

   К Ивану Сергеевичу и его помощнику, важно откинув круглую голову, приплыла Лариса.

   – Давно говорила вам, начальникам! – закричала она хриплым голосом, –  говорила, чтобы наладили вентиляцию. В такой духоте, крутимся!
 
   Она оглянулась на Пантелеевну, как бы давая той понять, что она тоже болеет за общественное животноводство.

   – Криком, Лариса, ничего не добьешься.  Тут нужен подход. Ласковое теля двух маток сосёт… –  шепнула  Пантелеевна, крикливой  напарнице.

  – Ребятки, я прошу вас открыть вентиляционные  люки. Мы женщины, не можем, а теляткам душно!

   – Не наше это дело, заниматься люками, зовите механизаторов или плотников! – привычно огрызнулся Олег.

  – Бабушка дело говорит! –  неожиданно весёлым голосом отозвался ветврач, складывая в свой ветеринарный чемоданчик-укладку шприц с его резиновыми трубочками и пустые флаконы от бициллина и стрептомицина.
 
Пантелеевна ласково похлопала Олега по плечу, плотно обтянутому полосатой тельняшкой.

   – Скинь робу-то, постираю тебе на завтра. Небось, с месяц, как не стирал? Не шарахаются ли от тебя невесты?
 
   –  Меня они, Пантелевна, вот как любят! – он всмотрелся в лицо Пантелеевны, своими шальными глазами, понял, что она от своего не отступится, и посерьёзнел.

  – Ноль-три не в мою пользу! –  увеличил счёт своим неприятностям Олег.

  – Ладно уж…  Сергеич! –   бесцеремонно скомандовал он тихому ветврачу, –  уважим бабушек, подержи-ка мне лестницу.

   Иван Сергеевич с поспешной готовностью стал помогать Олегу в этой непредусмотренной его должностными обязанностями работе.  Что совсем было несвойственно для обычно поникшего лицом ветврача, он вдруг приподнял верхнюю губу и с задором подмигнул Пантелеевне, как бы говоря: настанут теперь для нас более удачные времена!

   Он знал Пантелеевну, ещё с тех давних пор, когда он, выпускник ветеринарного факультета сельскохозяйственного института по разнарядке был направлен в этот совхоз, считавшийся одним из передовых в районе. Зная упёртый характер прежней работницы в животноводстве, он поверил, что дела с содержанием молодняка с её помощью наладятся.

   А та в свою очередь едва скрыла подступившее к сердцу радостное волнение: не совсем  равнодушные эти люди – ветврач и его весёлый санитар к делам животноводства, с ними можно вести дела.

   Спустя два часа, раздав самым младшим телятам комбикорм (его всего-то дали ведро на всех), она на тракторе вместе с присмиревшим Олегом поехали к ней домой,  чтобы  пообедать наскоро, да заодно привезти в телятник своего похорошевшего за последние дни Авдонюшку, так она ласково обращалась к своему бычку.

   Олег у неё дома без стеснения в мгновенье ока выхлебал две миски щей и выскребал полсковороды жареных грибов. Он даже не пошёл в магазин за очередной бутылкой.

   Ей было приятно видеть здоровый мужской аппетит.Сама она  только поводила туда-сюда ложкой в своей тарелке.

   «Не идёт на ум ни еда, ни вода, когда перед глазами беда».

   – Пантелевна, найди мне невесту, чтобы такие щи варила.  А то я к тебе перейду жить!

   – Брось трепаться охальник! – замахнулась на него Пантелеевна. — Женить тебя надо.
  – Была бы шея, а хомут найдётся! — загоготал Олег.

   – Вон в конторе сколько красивых незамужних девчат, выбирай любую.
   – А мне компьютерши  не по душе, больно набалованы они…

   А Пантелеевну одолевала одна и та же мысль. Нет, она не поставит своего спасённого Авдонюшку на особый уход.  Вечным укором будут глаза остальных телят.  Чужое добро впрок не пойдёт.   Да и много ли ей, одинокой старухе-пенсионерке надо, хватило бы забот дома о  тонкорогой  козе-дерезе.

   Авдонюшка, оказавшись в привычной для него обстановке, бодро вклинился между боками двух бычков – старше его на месяц,  и, раздвинув их, отвоевал себе законное место у кормушки с комбикормом.  Он заметно выделялся от других телят загона: шерсть его на спине и голове отличалась от шерсти остальных телят особым здоровым блеском – результат заботливый ухода за ним за прошедшую неделю в закуте у Пантелеевны.

   Пантелеевна морщила сухие губы в улыбке, вспоминая, как она подталкивала телёнка к станку, и тот, неблагодарный, пытался  жевать слюнявым ртом край её халата.

   Напарница Пантелеевны, Лариса, покинула телятник ещё до обеда:

   – Я сегодня вот как наишачилась с вами.  Тебе-то, Пантелеихе, в первый день всё идёт в охотку, посмотрим, что ты запоешь завтра!

   Наконец-то, она соизволила обратиться к Пантелеевне, пусть в форме прозвища.  И всё же эгоистичная Лариса, исподлобья вглядываясь в сновавшую по телятнику Пантелеевну, постаралась очистить от навоза один из закреплённых за ней станков и протереть от пыли несколько окошек телятника.

   Пантелеевна, шмыгая своими сапожищами, в кошёлке носила в ко-мушки станков зелёнку, которую телята не доели в кормушке загона.  Нагретые солнцем стебли и листья тимофеевки и луговой овсяницы источали пряный запах, перебивая этим, несмотря на открытые вентиляционные люки и створки ворот, въедливый запах не проветренного телятника.

   Сама  Пантелеевна не ожидала, сколько ещё  сил в ней оставалось. Недаром говорится: старое дерево скрипит, да не ломится.. Она крутилась в станках среди трёх-четырёхмесячных телят.  Те хватали её за полы халата, жевали ещё  почти беззубыми ртами неподатливую ткань.

   – Авдоньюшки мои, Тпрусенюшки мои! –  Пантелеевна гладила тёплые лбы телят.          У всех у них, как у братьев-близнецов, по чёрной голове ото лба до носового зеркальца протянулась одинаковая широкая полоса белой шерсти.

   Телята постарше, в соседнем станке, уже не слюнявили халат Пантелеевны, а норовили поддать в её спину шерстистыми лбами.  Она, смеясь, отталкивала их головы с пробивающимися мягкими белыми рожками, похожими на незрелый лесной орех.

   Да, хорошо и приятно трепать тёплую шерстку несмышлёнышей заскорузлой ладонью. Но… улыбка у Пантелеевны таяла при мысли, какие ей предстоят хлопоты и споры с руководством агрофирмы, чтобы наладилось дело с кормлением телят.

   Старая истина: скотину гладь не рукой, а мукой.

   На исходе дня к вечеру, как всегда бывает в последний летний месяц, похолодало, а в телятнике всё ещё было жарко.  Пантелеевна дождалась сменного охранника – это был уже знакомый ей парень с дальнего конца села, бывший механизатор совхоза.

   Пантелеевна перед уходом из телятника ещё раз взглянула на «своего» бычка. Тот мирно спал на очищенных от навоза досках станка, подвернув к боку курчавую голову.

  – Слушай, Василий, – Пантелеевна по-дружески коснулась натруженной рукой плеча охранника, – будь добр, закрой на ночь два крайних вентиляционных люка.  Это просто.  Отвяжи от ограды станка верёвочку, и пружины люка сами захлопнут его в крыше!
 
   Василий, который собрался было подремать до темноты на кушетке в своём караульном фургоне, норовисто поводил плечами и выпятил подбородок, но встретив спокойный, однако, напористый взгляд Пантелеевны, нехотя  кивнул.

   Уже по дороге домой Пантелеевна, почувствовав лёгкое жжение на ладонях, взглянула на них.  У основания пальцев кожа слегка вздулась и покраснела.
«Вот, растяпа, целый день крутилась без рукавичек: забыла захватить их из дома!»

   Пантелеевна по своему опыту знала, что это скоро пройдёт. Надо  только обработать ладони мазью и потерпеть до утра.

   "Господи, хорошо-то как!" – облегчённо вздыхала Пантелеевна, поминая добром прошедший рабочий день и  направляясь домой, где её ждала коза–дереза  со сломанным рогом и, может быть, очередное письмо от внучат. 

Юрий Боченин
07.04.14.               
.


.
.

.