Государство и революция 100 лет спустя

В.Ракович


ГОСУДАРСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ 100 ЛЕТ СПУСТЯ

ОСНОВОПОЛОЖНИКИ МАРКСИЗМА О ГОСУДАРСТВЕ И РЕВОЛЮЦИИ

В 1917 году – почти 100 лет назад – В.И.Ленин написал брошюру «Государство и революция». В этой работе Ленин не излагает какие-то новые идеи – она посвящена изложению взглядов на государство и революцию Маркса и Энгельса.  Причина появления этой работы – «попытки превратить их [Маркса и Энгельса] в безвредные иконы, так сказать, канонизировать их, предоставить известную славу их имени для «утешения» угнетённых классов и для одурачения их, выхолащивая содержание революционного учения, притупляя его революционное остриё, опошляя его» («ГиР», гл.I.1). Такие попытки предпринимались в то время буржуазией и оппортунистами в рабочем движении, такие же попытки делаются и сейчас, когда прошло почти 100 лет.
Людям, изучавшим марксизм в советское время, не надо долго объяснять существо дела. Марксистские взгляды на государство и революцию таковы.
1. «Государство есть продукт общества на известной ступени его развития; государство есть признание, что общество запуталось в неразрешимое противоречие с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно. А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали друг друга и общества в бесплодной борьбе, для этого стала необходима сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая умеряла бы столкновение, держала его в границах «порядка». И эта сила, произошедшая из общества, но ставящая себя над ним, всё более и более отчуждая себя от него, есть государство» (Энгельс, «ГиР», гл.I.1).
2. Государство включает в себя: государственных чиновников, армию, полицию, «тюрьмы и пр.».
3. Общество, в котором нет противоборствующих классов, не нуждается и в государстве.
«Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и бронзовым топором» (Энгельс, «ГиР», гл.I.3)
4. Поэтому после победы революции пролетариат уничтожает государство буржуазии, заменяя  его пролетарским государством, которое постепенно отмирает (засыпает).
5. Государство победившего пролетариата отличается: уничтожением постоянной армии, полной выборностью и сменяемостью всех должностных лиц, сведением их жалования к обычной «заработной плате рабочего».
«Здесь наблюдается как раз один из случаев «превращения количества в качество»: демократия, проведённая с такой наибольшей полнотой и последовательностью, с какой это вообще мыслимо, превращается из буржуазной демократии в пролетарскую, из государства (= особая сила для подавления определённого класса) в нечто такое, что уже не есть собственно государство.
Подавлять буржуазию и её сопротивление всё ещё необходимо. … Но подавляющим органом является здесь уже большинство населения, а не меньшинство, как бывало всегда и при рабстве, и при крепостничестве, и при наёмном рабстве. А раз большинство народа само подавляет своих угнетателей, то «особой силы» для подавления уже не нужно! В этом смысле государство начинает отмирать. Вместо особых учреждений привилегированного меньшинства (привилегированное чиновничество, начальство постоянной армии), само большинство может непосредственно выполнять это, а чем более всенародным становится самое выполнение функций государственной власти, тем меньше становится надобности в этой власти» («ГиР», гл.III.2).
«Капиталистическая культура создала крупное производство, фабрики, железные дороги, почту, телефоны и прочее, а на этой базе громадное большинство функций старой «государственной власти» так упростилось и может быть сведено к простейшим операциям регистрации, записи, проверки, что эти функции станут вполне доступны всем грамотным людям, что эти функции вполне можно будет выполнять за обычную «заработную плату рабочего», что можно (и должно) отнять у этих функций всякую тень чего-либо привилегированного, «начальственного»» («ГиР», гл. III.2).
6. И настанет время, «когда всё более упрощающиеся  функции надсмотра и отчётности будут выполняться всеми по очереди, будут становиться привычкой и, наконец, отпадут как особые функции особого слоя людей» («ГиР» », гл. III.2).
«Мы ставим своей конечной целью уничтожение государства, т.е. всякого организованного и систематического насилия, всякого насилия над людьми вообще. Мы не ждём пришествия такого общественного порядка, когда бы не соблюдался принцип подчинения меньшинства большинству. Но, стремясь к социализму, мы убеждены, что он будет перерастать в коммунизм, а в связи с этим будет исчезать всякая надобность в насилии над людьми вообще, в подчинении одного человека другому, одной части населения другой его части, ибо люди привыкнут к соблюдению элементарных условий общественности без насилия и без подчинения» («ГиР», гл.IV.6).

ЧТО ТАКОЕ ГОСУДАРСТВО?

Когда мы жили в обстановке господства марксистской идеологии, позволительно было использовать марксистские термины, даже если они оказывались не совпадающими с обыденным значением слов в русском языке. Из-за постоянного упоминания этих терминов люди привыкали понимать их правильно. К примеру, слово «государство» в русском языке имеет смысл «страна». В марксизме же государство – особый, стоящий над обществом, орган для подавления одних классов другими. Тогда всякий мог, если хотел, понять, о чём идёт речь в случае использования этого слова.
Теперь же использование слова «государство» стало приводить к неясности – большинство людей не имеет понятия о марксизме и им непонятно, о чём идёт речь.
Это достаточно важный момент, но сейчас важнее другое – верно ли в принципе определение государства в марксизме. В работе «Государство и революция» Ленин критикует иные толкования понятия государство, но критика его обращена к марксистам-оппортунистам, которые на словах принимают определение, данное Марксом, но отказываются от него на деле. О возможности совершенно другого, немарксистского определения государства Ленин говорит всего один раз и вскользь:
«На вопрос о том, почему явилась надобность в особых, над обществом поставленных, отчуждающих себя от общества, отрядах вооружённых людей (полиция, постоянная армия), западноевропейский и русский филистер склонен отвечать парой фраз, заимствованных у Спенсера или у Михайловского, ссылкой на усложнение общественной жизни, на дифференциацию функций и т.п.» («ГиР», гл.I.2).
Но так ли неверны ссылки на «дифференциацию функций», или, говоря по-русски, разделение труда? Кроме того, Ленин скрыл в своём «и т.п.» такую причину, как необходимость вооружённой защиты от нападения соседних обществ, организованных в государства (в обыденном, немарксистском смысле). То, что такая функция необходима, Ленин видит и комментирует её так: «Не будь этого раскола [на классы], «самодействующая вооружённая организация населения» отличалась бы своей сложностью, высотой своей техники и пр. от примитивной организации стада обезьян, берущих палки, или первобытных людей, или людей, объединённых в клановые общества, но такая организация была бы возможна». Ведь если бы задачи вооружённой защиты общества в целом не было, то следовало бы говорить, что без классовой вражды никакая вооружённая организация не нужна!
А поскольку такая задача существует, то слова Ленина не могут считаться доказательством первичности классовых противоречий при возникновении вооружённой силы государства – они доказывают только, что в классовом государстве всеобщее вооружение невозможно (из опасения бунта). Кстати, даже классовые государства идут иногда на вооружение подавляемых классов в случае внешней угрозы – и иногда потом получают войну классов, революцию (как в России 1917 года).
Поэтому рассмотрим альтернативную точку зрения подробнее.
Вражда человеческих обществ гораздо старше классового расслоения общества. Враждуют племена, находящиеся на стадии первобытно-общинных отношений, враждуют даже наши дальние родственники – стаи шимпанзе и других обезьян. Надо признать, что вражда стай и обществ  сохранена эволюцией для своих целей (о которых говорить здесь не будем), и характерна не только для людей, но и для многих видов стайных животных. На какой-то стадии развития, действительно, почти вся стая хватала палки и бросалась на врага. Хотя какое-то разделение труда было и тогда – к примеру, воевали мужчины, а женщины – в редчайших случаях.
Усложнение жизни изменило характер вооружённой защиты. Если скотоводы были воинами поголовно (это совпадало по используемым приёмам и орудиям с их основными занятиями – охотой и защитой стад от хищных зверей), то земледельцы по характеру основной работы плохо умели владеть оружием. Кроме того, по мере развития технологий оружие стало дорого и недоступно для всех – в частности, в России, чтобы снарядить и подготовить к войне одного дворянина, государство выделяло ему селения с крепостными, и поставленная задача могла быть решена только совместным трудом этих многих людей.
Государственная власть сложилась из людей, владеющих оружием и способных защитить население от внешних врагов. Этим, кстати, объясняется то, что люди легко воспринимают государство как силу, стоящую над обществом и, соответственно, над классовой борьбой. Энгельс сказал, что «по-видимому» государство стоит над обществом, т.е. никакому классу не принадлежит. Но откуда происходит такая видимость, он не сказал.
Что касается механизма возникновения государственной власти, то можно предположить, что он вытекает из общего принципа взаимного сосуществования людей при разделении труда – принципа обмена товарами. Товаром вооружённого отряда является защита невооружённых членов общества от врагов. Это очень дорогой товар – кто не хочет за него платить, теряет имущество, свободу, жизнь. Поэтому руководители таких отрядов, назначающие цену за свои услуги, всегда берут больше себестоимости и обеспечивают себе непропорциональное богатство. Кроме того, торговаться с вооружёнными людьми проблематично. И, накопив достаточно материальных ресурсов, подкрепляя свои притязания вооружённой силой и доказывая их логичность при помощи принципа «хочешь мира – готовься к войне», военные вожди приходят к постоянному руководству своими обществами, образуя надобщественную вооружённую прослойку – государство.
То, что такое положение сложилось постепенно, подтверждается русской историей. Вначале государств в указанном смысле не было, и граждане городов приглашали князей с дружинами только в период военной угрозы. Так, новгородцы пригласили к себе Александра Невского, а когда посчитали, что угрозы больше нет – отказались от его услуг, и он с дружиной ушёл.
Описанного взгляда на государство придерживается, например, такой известный деятель оппозиции правящему в России режиму, как Ю.И.Мухин. Согласен с таким определением и я.

В ЧЁМ РАЗНИЦА В МАРКСИСТСКОМ И НЕМАРКСИСТСКОМ ОПРЕДЕЛЕНИИ ГОСУДАРСТВА?

К каким выводам, отличающимся от обычных марксистских выводов, приведёт такое понятие государства? Ведь существования классов и факт классовой борьбы этот подход не отрицает. Возникновение в государстве функции подавления класса эксплуатируемых классом эксплуататоров тоже очевидно. Понятно, что класс эксплуататоров, видя возрастающую борьбу против них гораздо более многочисленного класса эксплуатируемых, использует все имеющиеся инструменты для подавления этой борьбы. Государство, обладающее вооружённой силой, идеальный инструмент такого рода. Это немногочисленная группа, так что её можно купить (по крайней мере, руководителей), кроме того, из-за неравноценного обмена руководители государства всегда переходят в класс эксплуататоров, так что воспринимают интересы эксплуататоров, как свои. После возникновения классовой борьбы и ослабления внешних угроз вполне возможно смещение приоритетов, и восприятие государством задачи  подавления эксплуатируемых классов как основной.
Но одно существенное отличие всё же есть. Марксизм опирается на интернационализм, справедливо полагая, что интернационализму буржуазии пролетариат должен противопоставить свой интернационализм, отодвигая все иные противоречия между собой на второй план. Но традиционный марксизм часто недооценивает тот факт, что интернационализм буржуазии сводится к неравноценному обмену товарами колоний и метрополий, к организации таких международных отношений, когда страна с развитым капитализмом в целом грабит страну без развитой капиталистической промышленности тоже в целом. На этапе раннего капитализма, когда противоречия не были так остры, как сейчас, вполне хватало призывов к пролетариату капиталистических стран бороться против политики своих государств, а пролетариату эксплуатируемых – соединять классовую борьбу с борьбой за национальное освобождение.
Но теперь противоречия зашли так далеко, что вполне реальной становится перспектива полного уничтожения эксплуатируемой страны и её народа. Как раз такая ситуация складывается в нашей стране. И меня совершенно не устраивает ждать, когда сытый пролетариат запада созреет до поддержки нищего пролетариата России. Задача сохранения страны и её культуры становится более важной задачей, чем даже задача классовой борьбы и освобождения от капиталистической эксплуатации. Ведь страна – это не территория. Представим, к примеру, что все наши русские люди вымрут, а на их место придут китайцы. Спустя несколько веков географические условия так изменят их менталитет, что они станут даже во многом похожи на то, какими были мы. И что? Нас должна устраивать такая модель развития? Даже то, что китайцы сейчас гораздо лучше организованы, чем мы, а значит, и для эволюции человечества более пригодны, не позволяет мне довольствоваться таким вариантом развития. Да, мы разбиты наголову, деморализованы, вымираем, пьянствуем, молодёжь теряет русские алгоритмы жизни – но это мы! Ни ради какого пролетарского интернационализма невозможно отдать существование России и русского народа.
Впрочем, один раз вопрос так уже стоял. Троцкий был готов пожертвовать страной и её народом для достижения основной цели марксизма – мировой революции пролетариата. Сталин хотел создать сильную страну с сильным народом. При этом он тоже пользовался марксистскими понятиями – что таким образом и задача мировой революции станет более достижимой. Но что он считал важнейшим внутри себя, не для публики  – кто знает?

ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА

Общепринято среди марксистов, что государство пролетариата, победившего в социалистической революции, представляет диктатуру пролетариата. Но что такое диктатура пролетариата?
Хотя в «Государстве и революции» Ленин постоянно говорит о диктатуре пролетариата, гораздо полнее на эту тему он высказался в работе «Пролетарская революция и ренегат Каутский»:
«Эксплуататоров можно разбить сразу, при удачном восстании в центре или возмущении войска. Но, за исключением разве совсем редких и особенных случаев, эксплуататоров нельзя уничтожить сразу. Нельзя сразу экспроприировать всех помещиков и капиталистов сколько-нибудь большой страны. Далее, одна экспроприация, как юридический или политический акт, далеко не решает дела, ибо нужно фактически сместить помещиков и капиталистов, заменить их другим, рабочим управлением фабриками и имениями. Не может быть равенства между эксплуататорами, которые в течение долгих поколений выделялись и образованием, и условиями богатой жизни, и навыками, - и эксплуатируемыми, масса коих  даже в самых передовых и наиболее демократических буржуазных республиках забита, темна, невежественна, запугана, разрозненна. Эксплуататоры на долгое время после переворота сохраняют неизбежно ряд громадных фактических преимуществ: у них остаются деньги (уничтожить деньги сразу нельзя), кое-какое движимое имущество, часто значительное, остаются связи, навыки организации и управления, знание всех «тайн» (обычаев, приёмов, средств, возможностей) управления, остаётся более высокое образование, близость к технически высшему (по-буржуазному живущему и мыслящему) персоналу, остаётся неизмеримо больший навык в военном деле (это очень важно) и так далее, и так далее…
При таком положении вещей предполагать, что при сколько-нибудь глубокой и серьёзной революции решает дело просто-напросто отношение большинства к меньшинству, есть величайшее тупоумие, есть самый глупенький предрассудок дюжинного либерала, есть обман масс, сокрытие от них заведомой исторической правды. Эта историческая правда состоит в том, что правилом является при всякой глубокой революции долгое, упорное, отчаянное сопротивление эксплуататоров, сохраняющих в течение ряда лет крупные фактические преимущества над эксплуатируемыми. Никогда – иначе, как в сладенькой фантазии сладенького дурачка Каутского – эксплуататоры не подчинятся решению большинства эксплуатируемых, не использовав в последней, отчаянной битве, в ряде битв своего преимущества.
Переход от капитализма к коммунизму есть целая эпоха. Пока она не закончилась, у эксплуататоров неизбежно остаётся надежда на реставрацию, а эта надежда превращается в попытки реставрации. И после первого серьёзного поражения, свергнутые эксплуататоры, которые не ожидали своего свержения, не верили в него, не допускали мысли о нём, с удесятерённой энергией, с бешеной страстью, с ненавистью, возросшей во сто крат, бросаются в бой за возвращение отнятого «рая», за их семьи, которые жили так сладко и которые теперь «простонародная сволочь» осуждает на нищету (или на «простой» труд…)».
В этой же работе он пишет: «Диктатура есть власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами».
И тут же, в главе «Советская конституция» говорит, что «лишение буржуазии избирательных прав не составляет обязательного и необходимого признака диктатуры пролетариата»!
Не кажется ли, что между властью, не ограниченной никакими законами и необязательностью лишения буржуазии избирательных прав лежит изрядная дистанция? Так что же такое диктатура пролетариата?
Очевидно, что определение диктатуры пролетариата как власти, не ограниченной законами, верно только для первого этапа революции, когда взята только политическая власть в стране, а организованные отряды буржуазии и её слуг всё ещё существуют повсеместно и не желают складывать оружия. В такой ситуации ориентироваться на какие-либо законы и правила бессмысленно и губительно – законы ещё не приняты, правила не сформулированы. Единственным законом становится общий принцип, по которому совершалась революция – власть и средства производства должны быть взяты победившим пролетариатом у побеждённой буржуазии любым способом, безусловно. В этом смысле беззаконная диктатура оправдана, и Ленин высмеивает Каутского, начинающего в этот момент стонать о невинных жертвах и произволе.
Но как только власть взята, средства производства принадлежат победившему пролетариату и управляются и контролируются им, необходимость в беззакониях отпадает. В этот момент начинают приниматься законы нового, пролетарского государства (и это, очевидно, противоречит словам Ленина о диктатуре как власти, не ограниченной никакими законами). Если власть в руках пролетариата крепка, средства производства и реальные рычаги влияния на массы вырваны из рук эксплуататоров, вполне возможно даже  не ограничивать эксплуататоров в правах! Но если представители эксплуататорских классов сопротивляются, необходимо и оправдано применить закон как средство подавления такого сопротивления, о чём Ленин в своей брошюре прямо говорит: «Если эксплуататоры лишены избирательного права Советами после годовой «практики» Советов, значит, эти Советы суть действительно организации угнетённых масс, а не продавшихся буржуазии социал-империалистов и социал-пацифистов. Если эти Советы отняли избирательное право у эксплуататоров, значит, Советы не органы мелкобуржуазного соглашательства с капиталистами, … а органы действительно революционного пролетариата, ведущего борьбу не на живот, а на смерть с эксплуататорами».
Но в связи с таким уточнением надо пояснить и сущность диктатуры пролетариата на стадии достаточно прочной его победы – это уже не власть, не ограниченная никакими законами. А что?
Очевидным кажется такое определение: диктатура пролетариата – это государственная власть, обеспечивающая подавление эксплуататорских классов при помощи принятия и исполнения соответствующих законов. То есть, ограничение в правах некоторых классов или социальных слоёв (например, попов). О критериях ограничения в правах на современном этапе я писал в статье «Диктатура пролетариата и ответственная власть», повторяться не буду.

КОММУНИЗМ. ПРОЦЕСС УПРАВЛЕНИЯ

Казалось бы, теперь следует рассмотреть формы диктатуры пролетариата в переходный период от капитализма к коммунизму, тем более, что мы имеем пример  такого государства, существовавшего более 70 лет – СССР.
Но лучше начать с коммунизма, т.к. коммунизм определяет цели, к которым следует двигаться, а прошедшие 70 лет социализма дали нам достаточно большую пищу для размышлений над тем, а достижимы ли поставленные Лениным 100 лет назад цели? Не содержатся ли в его теоретических выкладках изъяны, которые спустя 70 с лишним лет после победы социалистической революции в России позволили мировому капиталу совместно с внутренними врагами коммунизма произвести реставрацию капитализма?
Упорство многих людей, называющих себя марксистами, в теоретических положениях классиков, не подтверждённых исторической практикой социализма, приводит к тому, что они не в состоянии отвечать на вопросы, связанные с коммунизмом. Реальность входит в противоречие с впитанными догмами, в результате возникает ступор, как, например, у «марксиста», к которому в дискуссии на своём сайте обратился Ю.И.Мухин:
«Я … предложил, опираясь на «Маркса-Ленина-Сталина со ссылками на источник» (разрешил и на Энгельса), давая пояснения, как они пришли к этому выводу, «используя научный марксизм», ответить на вопросы, как в марксистском коммунизме устроено общество, а именно, как:
- устроена власть;
- побеждена алчность;
- организована работа;
- ведется учет количества и качества труда;
- организовано распределение товаров;
- организована служба в армии;
- организована семья;
- организованы научные исследования;
- ведется воспитание и обучение подрастающего поколения;
- организован досуг».
Ни на один из этих вопросов «марксист» ответить не смог!
Отметим лишь те моменты (спорность которых выявила историческая практика), которые содержатся в работе «Государство и революция».
Первый из таких моментов – уверенность классиков во всё большем упрощении процесса управления по мере развития капиталистической промышленности. Неужели процесс управления заключается только в работе «надсмотрщиков и бухгалтеров» («ГиР», гл.III.3)??
Процесс управления даже не страной, а простым промышленным предприятием, устроенным по-капиталистически, включает в себя:
- оценку потребности общества в товарах, производимых данным предприятием, оценку изменения этой потребности, оценку потребительских качеств своей продукции и направлений их совершенствования,
- оценку возможных изменений технологии производства, выбор направления для улучшения (поскольку улучшать можно многое, но средства ограничены),
- выбор поставщиков сырья и инструмента,
- оценку возможности производства новых товаров (т.е. возможности развития), выбор направления развития,
- подбор кадров на руководство участками производства (цитированные выше слова Ленина о том, что мы ликвидируем подчинение человека человеку, могут сейчас вызвать только улыбку – ни в СССР, ни в какой-либо другой стране не удавалось организовать сколько-нибудь сложное производство без подчинения работников руководителям, без единоначалия и личной ответственности за своё дело… Впрочем, в словах Ленина есть смысл – если устроить работу так, что работник будет подчиняться не начальнику, а своему Делу. Даже сейчас эта идея – её предложил Ю.И.Мухин и называет «Делократией» - трудна для осмысления. Но получается, что Ленин предвосхитил эту идею!)
- определение затрат на охрану труда, организация работ, вызывающих вред для здоровья работника,
- решение вопроса, что делать с нарушителями трудовой дисциплины, с теми, кто допустил ошибку, повлекшую за собой ущерб для производства, с теми, кто не справляется с работой.
Ленин пишет: «Не надо смешивать вопрос о контроле и учёте с вопросом о научно образованном персонале инженеров, агрономов и пр.: эти господа работают сегодня, подчиняясь капиталистам, будут работать ещё лучше завтра, подчиняясь вооружённым рабочим» («ГиР», гл.V.4).
И ещё о предприятиях крупной машинной индустрии: «Во всех таких предприятиях техника предписывает безусловно строжайшую дисциплину, величайшую аккуратность при соблюдении каждым указанной ему доли работы, под угрозой остановки всего дела или порчи механизма, порчи продукта. Во всех таких предприятиях рабочие будут, конечно, «выбирать делегатов, которые образуют нечто вроде парламента»» («ГиР»,гл.VI.2).
Получается, что организованные в некий коллективный руководящий орган рабочие должны контролировать работу «научно образованного персонала», который и решает все необходимые задачи управления. Но как это сделать? При капитализме хозяин предприятия имеет универсальный индикатор работы своих наёмных работников: прибыль. Он смотрит, насколько прибыль его предприятия больше или меньше прибыли аналогичных предприятий конкурентов, и по результатам сравнения поощряет, наказывает или вовсе разгоняет тех работников, по вине которых прибыль снижается. Такой капиталист способен управлять работой своего «научно образованного персонала», являясь для них надсмотрщиком. Но даже при капитализме этот механизм контроля пробуксовывает, когда речь заходит о предприятиях уникальных, например, крупных государственных конторах, содержать которые ни один частник не в состоянии, а иметь несколько конкурирующих для общества слишком накладно. Такие конторы сразу бюрократизируются, а про их работу давно сочинены едкие «принципы Мёрфи» и «законы Паркинсона» вроде такого: «работа способна равномерно заполнять любое отведённое для неё время», «если есть возможность неправильно истолковать указание, оно обязательно будет истолковано неправильно».
В СССР этот ленинский принцип был реализован так: на производстве было строгое единоначалие, был человек, отвечающий за всю работу, и был партком, в который входили представители рабочего класса и который лез во все дырки, вникал во все вопросы функционирования предприятия и оказывал влияние на управление. Но этот принцип сравнительно хорошо работал только там и тогда, где и когда партия была достаточно боевой и в ней задавали тон люди, стремящиеся улучшить работу и жизнь общества, а не получить личные блага и устроить карьеру.
Но глобальную проблему руководства деятельностью людей, существа которой руководитель не понимает, решить не удалось. А социализм, одним из основных преимуществ которого было укрупнение производств, строительство одного большого завода вместо десятка маленьких, лишался и буржуйского способа управления путём сравнения. Расцветала бюрократия, обман контролёров, который приводил к более изощрённым способам контроля, а они в свою очередь к изощрённым способам обмана и т.д. Эта задача до сих пор не решена. Более того – никто это задачу не осознаёт и никто над ней не думает. Шагом к её решению является только Закон об ответственности власти, предложенный Ю.И.Мухиным. Он позволяет ввести контроль за работой высших выборных органов путём всеобщей оценки народом их деятельности. Подробно не буду писать об этом Законе, скажу только вкратце: всех проблем управления он не решает, хотя многие проблемы с его помощью могут быть решены (главная – защита органов власти от проникновения туда мерзавцев).

КОММУНИЗМ. ВОСПИТАНИЕ «ПРИВЫЧКИ К ОБЩЕСТВЕННОСТИ»

Вопрос о сложности управления (а не простоты, как думали Ленин и Маркс) перетекает в вопрос о качестве людей при коммунизме. Уверенность Ленина в том, что «люди привыкнут к соблюдению элементарных условий общественности», сейчас выглядит не столь обоснованной, как 100 лет назад. 70 лет социализма показали: привыкли далеко не все.  Те, которые не привыкли, заполнили органы управления страной и совершили контрреволюционный переворот, присвоив себе всенародную собственность. Придётся более подробно рассмотреть аргументацию Ленина, его слова о путях формирования такой привычки, и при этом откинуть штампы и включить собственный ум, чтобы представить, что же конкретно предлагает Ленин и к чему это приведёт.
Ленин говорит об этом немного, пожалуй, наиболее подробно здесь: («ГиР», гл. V.5): «… когда все  научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учёт и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных «хранителей традиций капитализма», - тогда уклонение от этого всенародного учёта и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьёзным наказанием (ибо вооружённые рабочие – люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой».
А вот теперь задумаемся. Каким образом мы можем произвести учёт «хранителей традиций капитализма»? Ну ладно, учёт тунеядцев сделать можно, введя трудовые книжки и записывая туда место работы. А как учесть мошенников? Как учесть тех, кто днём формально отбывает трудовую повинность, а после работы становится вором, шулером, торговцем наркотиками? Такие люди могут жить рядом с нами на одной лестничной клетке – и мы ничего не будем знать. Прихожу к однозначному выводу – жизнь при коммунизме в представлении Ленина совсем не совпадала с той жизнью, какая была у нас в СССР реально. Не случайно он несколько раз упоминает в «Государстве и революции», что люди должны жить коммуной. Хотя бы здесь: «Централизм для Энгельса нисколько не исключает такого широкого местного самоуправления, которое, при добровольном отстаивании «коммунами» и областями единства государства, устраняет всякий бюрократизм и всякое «командование» сверху безусловно» («ГиР», гл.IV.4). То есть и на производстве люди работают открыто друг для друга, как это часто и бывает на промышленных предприятиях, и в быту организованы в самостоятельные коммуны, которые все вопросы своей жизни решают сами. Поскольку таких вопросов много – от озеленения территорий до воспитания детей и организации здравоохранения – то всякий имеет возможность и обязан проявить себя в общих делах, облик каждого становится видим окружающим. Такое положение, которое существует у нас и было в позднем СССР, когда человек жил на работе, а дома только ел и спал, Ленину и в кошмарном сне не снилось. А у нас над вопросами организации жизни людей задумывается, пожалуй, один только неоднократно упомянутый выше Ю.Мухин (и выводы его очень похожи на представления Ленина).
Второй важный вопрос – как вооружённые рабочие накажут «хранителя традиций капитализма»? Поставят его к стенке и пристрелят? Нет. Опять повторю – хотя Ленин и писал, что диктатура есть власть, не ограниченная никакими законами, это определение действует только для начального периода, который как раз и происходил, когда Ленин писал эти слова. Тогда отметить это было очень важно. Но в «Государстве и революции» он пишет о том, что «при коммунизме остаётся в течение известного времени буржуазное право» (гл.V.4). Буржуазное право – право индивидуалиста, оно защищает личность,  и расстреливать нехорошего человека даже вооружённым рабочим не позволяет. Так что же им делать? Остаётся только выявлять таких «хранителей», пресекать их действия, а в случае сопротивления – применять оружие. После этого народный суд должен определить, справедливы ли были действия вооружённых рабочих, и если не справедливы, их же и наказать. Нет особого смысла упоминать, что это должен быть совсем не такой суд, как сейчас и как был в позднем СССР.

КОММУНИЗМ.  ПОГОЛОВНОЕ ВООРУЖЕНИЕ РАБОЧИХ

А теперь встаёт следующий вопрос, вытекающий из предыдущего. Почему Ленин так часто и постоянно делает упор на поголовном вооружении рабочего класса? Этот так непривычно и страшит многих сейчас, и нет никаких оснований предполагать, что  во времена Ленина пролетарии отличались большей добротой, терпимостью, образованием, или хотя бы меньше пили. Вооружённый пролетарий, разбушевавшись, мог применить оружие как тогда, так и теперь. И всё равно – Ленин и государство называет «организованным, вооружённым господствующим классом пролетариата» («ГиР», гл.IV.1). И ещё: «Мы не утописты и нисколько не отрицаем возможности и неизбежности эксцессов отдельных лиц, а равно необходимости подавлять такие эксцессы. Но, во-первых, для этого не нужна особая машина, особый аппарат подавления, это будет делать сам вооружённый народ с такой же простотой и лёгкостью, с которой любая толпа цивилизованных людей даже в современном обществе разнимает дерущихся или не допускает насилия над женщиной» («ГиР», гл. V.2). Получается, что народ должен быть вооружён и для борьбы с классом эксплуататоров, и для поддержания элементарного порядка в своей жизни. Эти выводы так часто повторяются Лениным, что никакой возможности иначе трактовать его слова и мысли нет – вооружение нужно самому народу для обеспечения собственной жизни. То есть всякие грабители, воры, бандиты, хулиганы – это и хранители капиталистических традиций, и порождение капитализма (это следует за приведённой цитатой «во-вторых»), так что и разбираться с ними надо так, как разбирается вооружённый пролетариат с вооружёнными защитниками капитализма. То есть, на первом этапе беззаконно (просто ставя к стенке и расстреливая), а затем с соблюдением норм буржуазного права, но в коммунистической интерпретации. Эту интерпретацию я уже приводил: оружие должно использоваться достаточно свободно, но случаи использования должны разбираться, расследоваться.
Современного человека пугает сложность и опасность такой процедуры. Ведь очень легко прикончить кого-то, а потом отвертеться: как поёт Высоцкий, «кто кого переживёт, тот и докажет, что был прав, когда припрут». Кроме того, оружие может стрелять и из-за простой дурости его владельца. Но, похоже, Ленина это не пугало.
Может показаться, что я сгущаю краски, неправильно додумываю за Ленина его мысли. Попробую объяснить.
Люди делятся на две категории. Первые не доверяют другим людям, считают их неадекватными и опасными. Они полагают, что люди не перебили друг друга только потому, что им не дают этого сделать – при помощи законов, милиции-полиции, изъятия оружия.
Другие считают, что законы только отражают уже сложившиеся отношения, что закон запрещает применять оружие по другому человеку только потому, что большинство никогда этого не сделает, а направлен этот закон не против нормальных людей, а против агрессивного, неадекватного меньшинства.
Соответственно эти разные установки приводят и к разным воззрениям на возможность предоставления человеку свободы. Свобода – это возможность действия, и владение оружием – тоже элемент свободы. Так вот первые считают, что свобода для людей  вредна и её надо постоянно ограничивать. Вторые считают, что для большинства свобода нужна, и большинство способно организовать свою жизнь свободно, используя законы только в крайних случаях эксцессов. Кстати, когда Ленин говорил об отмирании государства, надо понимать, речь шла и об отмирании законов. Писанные правила не нужны, и наказания за их нарушения не нужны, если нарушений нет или они настолько редки, что устраняются совершенно самостоятельно членами общества.
Первый подход изначально присущ эксплуататорам. Они составляют меньшинство и совершенно справедливо полагают, что без защиты со стороны полиции, законов и т.п. будут биты эксплуатируемым меньшинством. Поскольку они считают порядок в обществе, при котором они находятся наверху, справедливым, то и массы, желающие нарушить этот порядок, в их представлении неуправляемы, буйны, глупы, саморазрушительны и т.д. Поскольку все общества в течение столетий были эксплуататорскими, этот вывод вошёл в плоть и кровь многих поколений, считается чем-то само собой разумеющимся. Более того. Законом сложных развивающихся систем с обратными связями является угасание неиспользуемых функций. Этот закон действует и в природе, и в обществе. Поэтому, например, когда функция регулирования сложных отношений между людьми целиком от них забирается и отдаётся внешнему органу (милиции, полиции, кому-либо ещё), то люди вовсе теряют способность улаживать конфликты самостоятельно. Это же касается всех функций управления в обществе – государство, забрав их у людей, сделало их неспособными эти функции выполнять. Поэтому если возвращать людям функции самоуправления, их надо вновь учить эти функции выполнять. При этом возможны эксцессы, перегибы, но людям надо давать возможность самостоятельно решать свою судьбу – иначе они и не научатся это делать. Не буду приводить цитаты – на мой взгляд, практически каждая строка в произведении Ленина говорит о том, что его взгляды именно такие.

ЗАЧЕМ РАЗРУШАТЬ ГРАНИЦЫ?

В обществе существуют различные сословные и функциональные границы. Часть из них связана с выполнением функций управления (и, в частности, подавления одного класса другим). Неоднократно Ленин призывает расширять эти функции на всё общество – если управлять, то поголовно, если  контролировать – то поголовно, если учитывать – то тоже поголовно! Даже управление на заводе, которое очень трудно, а пожалуй, и невозможно сделать поголовным, Ленин описывает как коллективное. Пусть не все, но многие. Отчего такой максимализм? Ведь люди разные, способности у всех разные, кто-то умеет управлять лучше, кто-то хуже. Не призывает же Ленин всех поголовно участвовать в шитье одежды или выплавке стали. Нет, здесь каждый делает своё дело и получает за него долю общественного труда в виде различных продуктов труда других людей, которые он сам делать не умеет.
Ленин делает так из-за того, что знает способность малых групп, объединённых общим интересом, приходить к скрытым действиям в свою пользу в ущерб интересам всего общества.