Крыша

Бетонные ступени крошились под ногами, и каждый шаг давался с трудом – приходилось тратить время на проверку прочности лестницы. Темное помещение с затхлым запахом прошлой жизни, с длинными переходами и перекрытиями потолочных сводов, в котором еще оставался последний участок жизни. Сама эта жизнь появлялась здесь изредка. Просто приходила и приносила с собой свой покой, радость и веселье, если можно было это так назвать.
Сначала его дико раздражала эта манера появляться из ниоткуда и разбрызгивать везде свой задор. Но он был вежливым человеком, к тому же, несколько заплесневелых книг, что ему удалось отыскать в подвалах здания, научили его манерам и обращению с женщинами. А Жизнь была, все-таки, женского рода. Впрочем, некоторые ее повороты, склонность говорить обо всем без прикрас и некоторая жестокость иногда заставляли задуматься, а нет ли здесь ошибки, как и со Смертью. В конце концов, ни раз уже говорилось, что Смерть – мужчина. Условно говоря, конечно, но каждый язык уникален, а прийти к единому знаменателю в таком случае не получится никогда. Но и считать две противоположности существования пространства некими аморфными субстратами, без разделения полов, в человеческом сознании не получалось.
И он стал звать ее женщиной, Жизнью или просто никак не звать. Особенно, когда она приносила шум, дергала его по пустякам и норовила поделиться совершенно бесполезными знаниями о себе самой.
«Почему она не может оставить меня в покое? – думал он. – Разве не видно, что я хочу остаться один, в себе, в этом полуразрушенном доме, с плесневелыми книгами и воспоминаниями о том, что когда-то было, и чего теперь не стало. Какого черта она врывается в мой уютный мирок, разрушая такую прекрасную обстановку потери, грусти и сурового долга? Да, долг – это последнее, на что я еще способен. Неужели она не видит? Не понимает, что я ничего не хочу менять, что мне и так нравится жить одному, с книгами и бродячим псом у ворот дома».
Он думал так каждый раз, но все равно приходил на смотровую площадку на крыше дома, садился, закуривал, вытянув ноги в тяжелых ботинках и смотрел в чернильную ночь.
Сначала говорила только она, а он страдал невозможностью просто сбросить этот раздражающий фактор своего существования вниз, чтобы потом посмотреть на то, что останется, может быть, даже убрать за собой. Или оставить, как напоминание о бренности бытия, о том, что и Жизнь не вечна.
Он рисовал эти картины в голове, почти радовался им, в красках представляя, как она летит, кричит и падает вниз, на бетон внутреннего дворика. В эти моменты он улыбался, с наслаждением затягиваясь крепким табаком.
Она раздражала его настолько, что пальцы сводило судорогой, рот кривился в гримасах, а глаза становились безумными.
Но пришло и то время, когда он осознал, что против воли втягивается в разговоры, хотя раздражение по-прежнему оставалось достаточно, чтобы не сбавлять оборотов цинизма в голосе.
В какой-то момент он понял, что уже начал хоть чего-то хотеть для себя, а такого, надо сказать, с ним не случалось давно. Стены дома успели покрыться трещинами, потому что он не хотел следить за ними, чинить и укреплять. Полы провалились, штукатурка облетела, потолки стали протекать, и ржавая вода мрачно капала вниз, создавая дополнительное упадочное состояние в замороженной душе.
И тут – желание. Пусть даже и такое, неприглядное и откровенно садистское, но все же.
Он поймал себя на том, что Жизнь меняет его.
«Ну уж нет, - упрямо сдвинул он брови, поднимаясь по ступеням вверх, с твердым намерением раз и навсегда положить конец всем этим изменениям, - никому больше не позволю манипулировать собой. Никому и никогда, хватит с меня».
Она, как всегда, сидела у самого края. Длинное белое платье с черными цветочками свободно развивалось от легкого ветерка, одна лямка сползла с плеча, но женщина этого, казалось не замечала. Взгляд Жизни был направлен куда-то сквозь пейзаж, большие зеленые глаза наполнились печалью, а весь ее образ казался таким хрупким и беззащитным, что мужчина так и замер на пороге.
Он совсем не привык к такому виду Жизни. Раньше она представала перед ним уверенной, сильной, несокрушимой, фонтанирующей энергией и этим чертовым задором, который он уже хотел засунуть ей куда-то очень глубоко.
Вся решимость и злость моментально выветрились из головы. И теперь он стоял, как дурак, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что сказать и как поступить.
- Кхе-кхе, - откашлялся он. – Я тут подумал..
Он закурил, не глядя на Жизнь. Она только медленно кивнула и продолжила созерцать темную долину внизу, где не горел ни один фонарь, ни одно окно в доме и даже не виднелись отблески случайных костров. Небо, в кои-то веки чистое, холодно взирало сверху редкими тусклыми звездами.
- Ну, ты как-то говорила, что прогуливалась внизу, - он кивнул за низкую оградку смотровой площадки.
- Да, - тихо ответила Жизнь, - ты тогда в подробностях рассказал, какая я наивная и что искать мне там нечего.
Мужчина почувствовал, как краснеет. Это разозлило его, вывело из равновесия, а смущение тут же сменилось решимостью и агрессией.
- Да, и я не отказываюсь от своих слов, - яростно отбросил он окурок прочь. – Неужели не понятно, что этот город мертв? Тебе нечего здесь делать. Сюда приходят такие, как я. Разочаровавшиеся, но продолжающие жить, не поддавшиеся на слабость суицида, или не нашедшие в себе достаточно сил для этого. Зачем ты ходишь сюда с таким упорством? Что ищешь? Тут нет жизни, тут нет смерти, тут нет ничего.
- Есть ты, - пожала она плечами, едва заметно улыбнувшись. Мужчина осекся на полуслове.
- И что? – буркнул он. – Знаешь, я давно хотел тебе сказать, насколько ты меня раздражаешь. Просто выводишь из себя, бесишь, заставляешь превращаться в чудовище, желать тебе смерти, в деталях представлять, как бы я…
Он замолчал, а Жизнь заинтересованно посмотрела на него, поправила сползшую лямку платья и мягко спросила:
- А кто тебе сказал, что я не должна вызывать таких эмоций? Каждый человек хочет, чтобы я кончилась, поменялась, стала краше или длиннее, продлилась в их потомстве, приносила исключительно удовольствия, не требовала заботы и внимания для себя, молча давала то, что они хотят, и когда они этого хотят. Скажи, разве это не рабство? Разве это не то, что ты называл потреблением другого человека?
- Это другое, - буркнул он. – Не сравнивай.
- Почему? – глаза Жизни стали холодными, блеснув в темноте каким-то нереальным светом. – Ты сам говорил, что тобою точно так же пользовались в прошлом. Разве ты взрослеешь, познавая мир не в сравнении? Разве ты никогда не сравнивал сорта пива, красоту женщин или поступки мужчин? Разве тебе никогда не говорили, что меня можно потерять, спустить в унитаз, прошляпить, прожить зря? На что это похоже? – она картинно приложила палец к подбородку. – Кажется, так поступают с дерьмом? Мусором? Никчемными вещами? И почему же я не должна сравнить себя с подобным, если почти каждый человек поступает со мной именно так? Конечно, вот Смерть-то все обожают, - она иронично хмыкнула, - в последнее время люди так привыкли к нему, что их уже не трогает и не удивляет его визит. Некоторые точно так же красочно представляют его приход, готовятся к нему, выбирают дату и время, одежду и составляют последние указания. А  вот едва он появляется на пороге, только единицы остаются спокойными. Тут же находятся сотни страшно нужных дел, разводы и ипотека не кажутся такими уж достойными причинами для ухода из жизни, старость начинает приносить удовольствие, а маленький доход кажется лишь стартом в будущее. Люди бегут ко мне, просят оставить их, тянутся обратно, живут в вещах, бродят неприкаянными душами по дому и надеются вернуться хоть как-то.
А вот когда прихожу я, они кричат, стараясь залезть обратно в теплую мамку, оставаясь вечными иждивенцами, ответственность за которых по-прежнему будут нести другие. Заботится, кормить и оберегать. Как интересно, не находишь? Люди бегут от жизни к смерти, от смерти к жизни. Им всегда что-то не нравится.
- И что ты этим хочешь сказать?
- Посмотри туда, - она кивнула в сторону бортика, и ее длинные волосы рассыпались по худым плечам. – Что ты видишь?
Мужчина подошел к краю и заглянул через него. Он долго всматривался в темноту, но так ничего и не разглядел.
- Ничего я не вижу, - сдался он.
- Да, - кивнула она, - ты ничего не видишь, потому что там ничего и нет. Я больше не буду приходить к ним. И к тебе не буду. Вы все одинаковые, такие же, как ты. Какая разница между вами всеми? Между теми, кто болтается между жизнью и смертью, возведя свои ошибки имени меня в ранг непоправимых и фатальных, в категорию смертельных? Вам всем нравится кормить себя памятью о прошлом, стоически превозмогать страдания и разочарования, сцеплять зубы и продолжать жить. Только я знаю – это не жизнь, это просто преодоление себя, своих слабостей. Ну, конечно, - она засмеялась, запрокинув голову назад, - уйти из жизни страшно. Мало ли. Что там? Неизвестность пугает. А ты никогда не думал, почему неизлечимо больные раком или туберкулезом, умирающие старики, рано повзрослевшие дети в хосписах отдали бы все за продолжение жизни? Почему вам, людям, надо сначала тратить всю жизнь на отрешение от этой самой жизни, чтобы потом, при смерти, умолять его, Смерть, дать вам еще немного времени? Почему каждый из вас может радоваться мне только если я что-то даю? Приношу, просто так одариваю, рабски исполняю запросы?
Она посмотрела на обескураженного собеседника пронзительными светящимися глазами.
- Никто из вас не совершает безумств, не решает даже вырваться из такой надоевшей жизни, которую вы так хотите поменять. За мой счет, да? А сам ты, сам ты можешь просто спуститься вниз? Прогуляться по темноте, вспомнить не только ошибки, но и победы, попытаться снова жить, а не ожидать, когда Смерть поманит тебя за собой?
Мужчина молчал. Ему нечего было ответить на слова Жизни. Рассказать ей о том, как трудно пришлось? Как он выскабливал себя из омута беспросветной тоски, как вкус пищи потерялся, превращаясь в пепел. Как то, что раньше приносило удовольствие, померкло, оставив после себя только одно: осознание, что это никогда не повторится.
Он мог бы рассказать многое, но она сказала, что больше не хочет приходить.
Его бросила даже жизнь, а до смерти оставалось еще далеко. Осознав всю иронию ситуации, мужчина засмеялся. Сначала тихо, пытаясь сдерживаться, а потом все громче и страшнее. Из глаз потекли слезы от смеха и простой человеческой обиды. На себя, на эту чертовку-Жизнь, на запоздавшего конкурента по имени Смерть, на мир вокруг, на эту ****скую темноту, на крошащийся под ногами бетон.
- Ты уходишь? – отсмеявшись, спросил он.
- А вот и да, - капризно, совсем по-девичьи, выпятила нижнюю губу Жизнь. – Ухожу. И оставайся тут один, как дурак.
- А если я тебя не отпущу? – внезапно спросил он. Женщина открыла рот, но ничего не смогла ответить. Мужчина подошел к ней, резко, порывисто, схватил за руки, притянул к себе. Две фигуры закачались на самом краю крыши, под которой обваливался, медленно умирая, старый дом.
Темнота вокруг стала еще гуще. Теперь мужчина даже не видел под ногами крыши, и не знал, куда приведет его следующий шаг. Он мог наступить на покрытие, а мог и полететь вниз. Черно-белое платье женщины трепал прохладный ветерок, а плечи Жизни были холодными, как лед.
- Если ты шевельнешься, мы оба полетим вниз, - глухо произнесла женщина, утыкаясь в грудь мужчины.
- Зато вместе, - с каким-то нездоровым азартом сказал он, крепче прижимая ее к себе, - я и моя жизнь.