Писатель

Собирая разбросанные карандаши, исписанные листы и прочий мусор, медсестра заметила под кроватью небольшой клочок. Она развернула его.

Начало было крайне неразборчивым, множество слов было зачеркнуто. "...Я очень долго думал над вступлением, которое могло бы хоть как-то заинтересовать тебя, а потому, честно скажу, у меня не осталось никаких сил на остальную часть и я изложил все так, как это отложилось у меня в памяти. Но согласись, что ужасное начало лишило бы меня всяких шансов отыскать брата по несчастью?.."
Еще несколько строк был так сильно перечеркнуты, что на листе просвечивала небольшая тонкая щель.
"...Пребывая сейчас в глубокой депрессии, здесь, в своей палате, я излагаю тебе, мой друг, жертва безразличия муз и бездушия докторов, свою историю. Возможно, ты оказался здесь по той же самой причине, что и я, возможно, история эта покажется тебе безумно знакомой и столь близкой твоему опустевшему сознанию, но поверь мне, здесь нет места фантазии, которая давно покинула нас, заковав в цепи вечных поисков. Это реальная история моей жизни, и поведать ее, как уже было написано, я смогу лишь так, как она запомнилась мне, без всякой художественности. Ввиду своего недуга я более не могу излагать даже самые примитивные мысли так красиво, как это нравится землянам.


— Доктор Рэтчед уже поведала мне об основных аспектах Вашей истории, но я хотел лично выслушать Вас, дабы быть абсолютно уверенным, что не произошло путаницы, сами знаете, как легко спутать плохое настроение или похмелье с, кхм-кхм, кризисом.
— Да, конечно... — Мужчина потирал рукой щетину, разглядывая карандаши, лежавшие на столе. — Та ночь... Издатель разбудил меня ровно в полночь, как обычно. Очередная творческая ночь, люди засыпают, писатели собирают свои скромные пожитки и отправляются в очередное путешествие. Впрочем, Вы прекрасно знаете, как мы живем. Наверное, тогда я и почувствовал впервые... Точнее, ничего не почувствовал впервые. Я решил, что недостаточно уделил времени сну, так как голова немного болела, за окном шел дождь. Я заварил чай, достал пачку листов. Тишина. Лишь капли дождя, что стучали по окну. Стучали по окну.
Он начал постукивать пальцами по деревянному столу. Темп ускорялся и замедлялся, взгляд сквозь слегка замутненные очки казался абсолютно пустым.
— Значит, шел дождь... Почему Вы были не в пробковой комнате? Вам известно, что голоса не приходят, пока есть внешние раздражители.
— Тридцать минут. Я сидел в абсолютной тишине тридцать минут. Представляете? Чай остыл, так и оставшись нетронутым. Я только сейчас понимаю, как выглядел нелепо, - он усмехнулся. - Сидит человек, судя по внешнему виду, бездомный. Уткнулся в одну точку и ничего не делает. А правда, что некоторые так годами сидели? Я слышал...
— Мистер Олдман, в мире всякое бывает, но мне интересна Ваша история.
— Я подумал, что дело, и правда, в погоде. Вышел из пробковой комнаты, решил немного побегать. Восточные писатели считали, что бег лучше всех остальных занятий помогает собраться с мыслями, хотя мне это не особо помогло...
— Что было дальше?
— Я пошел в душ, и снова ничего. Ничего. Я спал и бегал, спал и бегал, пытаясь догнать ее, но... Ничего.
— Так... — Седовласый доктор начал что-то записывать — Можете назвать точную дату той ночи, когда Вы впервые перестали слышать голоса?
— Неделю назад. Ровно неделя прошла...
— И все это время Вы просидели в абсолютной тишине?
— Да, в своей пробковой комнате, за исключением того времени, о котором уже рассказал,  и со мной никто не говорил.
— Что же, Мистер Олдман, Вы не первый, с кем такое случилось. Я знаю, как вам помочь.
Доктор сделал последние заметки и закрыл папку, на которой ужасная печатная надпись гласила "Дело №451"

***

Бывший писатель, чьи волосы не пощадила седина за эти полгода, что он провел в лечебнице, зашел в светлую комнату с пачкой исписанных листов. В центре стоял металлический стол, а по краям, нарушая общий контраст, мягкие кожаные кресла. Лечащий врач, с которым они успели найти общий язык за это время, встал, чтобы поприветствовать его, предложил сигарету, и они уселись.

— Так... Говорите, голоса вернулись?
— Да! — Пациент не скрывал радости. — Я снова слышу их!
Олдман расплывался в глуповатой улыбке, не отводя взгляд от собеседника.
— Вы не представляете, как я рад за Вас. Тогда небольшая процедура, и я отправлю заявку для получения доступа к тесту Сэлинджера.
— Конечно, что я должен сделать? — Он едва заметно толкнул стопку листов от себя.
— Вижу, Вы хорошо подготовились, — доктор, не проявив особого интереса, отложил черновики в сторону. — Голоса. О чем они Вам поведали?
— Как и раньше, они рассказывают о своих мирах...
— Когда это происходит? По ночам, я прав?
— Да...
— Синяки под глазами давно прошли. Хорошо спите? — Записав пару слов в своих бланках, доктор поднял голову.
— ...Но знаете, это бывают лишь вспышки, даже сродни сну. Они приходят по ночам, я вижу их миры, ей Богу, вижу!
— Хорошо. Расскажите мне, какой мир Вам понравился больше всего.
— С радостью! Не поверите, но есть мир, где люди, или существа очень похожие на них, живут наверху. Представляете?
— Пока довольно смутно, не объясните? 
Рассказчик затушил сигарету.
— Они сами не знают, каждый рождается уже там... Их дома похожи на... Дирижабли, да, пожалуй, на дирижабли. И никто не знает, что внизу.
— А почему бы и им не спуститься?
— Дома летят сами по себе, никто и никогда не видел, чтобы они опускались хотя бы на дюйм. И жизнь этих существ сродни течению.
— Как думаете, кто-то пытался брать управление в свои руки, чтобы полететь в обратную сторону?
— Это было бы безумием, доктор, никто не хочет нарушать правила. — Олдман принялся рисовать округлые фигуры на листке, движения его руки были быстрыми.
— Летающие дома, понятно... Но Вам не кажется, что Вы бывали уже в этом мире раньше?
— Нет.
Вся его художественная деятельность уже была направлена на создание на одного единственного круга. Черного круга в самом центре листа.
— А как же Ваша книга "Попутный ветер"?
— Нет. Это другое.
Движения ускорялись, острый конец карандаша уже достиг холодной металлической поверхности, протерев лист до дыры.
— Мистер Олдман, сколько уже прошло? Шесть месяцев?
— Да.
Легкий шелест бумаги перерос в ужасный скрип. Маленький черный круг пытался перебраться с листа на стол.
— И все еще тишина?
— Во снах я слышу. Я слышу их.
— Вы же понимаете, что этого мало, чтобы пройти тест Сэлинджера.
— Доктор, я не могу здесь находиться. Эта болтовня в динамиках не помогает, эти голоса... Они не мои!
— Поймите, что мы не можем Вас отпустить. Подумайте о покое других писателей. В последний раз Вы напились и кричали на них, мешали творить. Так нельзя, понимаете?
— Они не говорили со мной!
— И не должны! У них есть свои голоса, а у Вас их больше нет...
Карандаш сломался, воцарилась абсолютная тишина, которую спустя мгновение прервал рев Мистера Олдмана.
Уткнувшись головой в металлический стол, он стучал кулаками по холодной поверхности.
— Я хочу писать! Писать, как раньше! Просыпаться, слышать голоса моих муз! Жить мыслями своих героев!
— Я пони...
— Зачем жить, если слова, вырывающиеся из-под моего пера больше не заставляют людей что-то чувствовать? Зачем?! — Олдман вскочил, слезы... Как две реки... Нет, черт побери, что за банальщина. Олдман плакал, кричал. Находясь в просторной светлой комнате, он чувствовал себя зажатым в крепкие тиски.
— Роберт, успокойтесь. У нас есть программы для пациентов вроде Вас. Вы можете заняться публицистикой, будете писать.
— Что?! Среди людей? Вы бывали в этих городах, док? Они ведь носятся по своим городам на этих... Неважно! Шум даже громче, чем в больничных динамиках, говорящие люди в коробках, вечный гул за окном... Окно! Никакой звукоизоляции! Только подумать! Да в таких условиях кому явятся голоса?
— Знаете, и там случается подобное.
— О да! — Олдман, уже немного успокоившись, медленно ходил от стены к стене. — Почему это произошло со мной. Я сошел с ума. Никаких голосов в голове. Кто бы мог подумать...
— Не говорите так, Роберт. Ведь Вы нормальный, Вы можете...
— Нет, док, Вы прекрасно понимаете, что это ненормально для любого писателя. А я, кажется, был когда-то им. Публицистика... — Он фыркнул.
— А что, если все-таки нормальные не должны слышать голоса?
— Осторожнее, док, жизнь переменчива. Сегодня Вы задаете такие вопросы, а завтра Вас поселят в соседнюю палату.
Знаешь, мой друг... Почему-то мы посмеялись после этого. Мне, правда, стало немного легче, хоть я и понимал, что остаюсь здесь. На острове, окруженным одной водой, после того, как Мельпомена сожгла последний девятый мост, и покинула меня.
А согласись, недурно написал? Почему не...

Провожая горящим мостом,
Я и не думал кричать.
Да, мы еще встретимся потом,
Но порой надо молчать.."

Медсестра почувствовала, как по ее руке пробежали мурашки. Ниже на этом клочке было много перечеркнутых строф, она пыталась разобрать почерк Мистера Олдмана, словно каждое понятое ей слово помогало продолжать дышать. Убедившись, что в дверях никого нет, она быстро сложила пополам все собранные листы и спрятала в карман.