Вечная любовь

   Вечная любовь
Как я люблю наш город! Он какой-то особенный. И не объяснишь, что там особенного, красивее города ведь есть. И любим как-то особенно. И друзья мои почти все здесь. Тоже все особенные. Я медленно листаю старую записную книжку. Много имён, телефонных номеров. Но некоторые номера больше не ответят. Например, этот.
   
Красивое имя, Назарет… похоже на библейское Назареянин. Младший брат Сиран, которая дружила с моей сестрой.
Удивительно романтичный технарь, он писал певучие и музыкальные стихи на западно-армянском, яэыке Полиса – армяне так называют Стамбул (Константинополис), правда, не совсем «полис», так как они были из Бейрута. Тоже западно-армянский, но отличается, конечно, отличается! Назарет закончил школу, как и сестра Сиран, с золотой медалью. И Политех с красным дипломом. Мы работали на разных этажах, он – у знаменитого Эдика Оганесяна, который был дашнакский лидер и остался в ФРГ, я делала диссертацию, а встретились на курсах английского языка. Наш большой НИИ пригласил англоязычника, который по разрешению директора занимался с молодёжью в рабочее время. Директор, очень образованный технолог, считал английский обязательным для научных сотрудников. Во всех НИИ тогда бредили кандидатскими экзаменами, приходил к нам и профессор-философ из Академии, завёл свой кружок, готовил к минимумам по философии.
   
Назарет почти бегло говорил по-французски, но минимум хотел сдавать на английском. Я учила второй иностранный из-за ненасытной жажды к знаниям, так как минимум свой уже сдала на немецком. Кто-то учил из-за минимума, вот мой будущий муж – из-за меня, тогда я об этом не знала и спокойно воспринимала издёвки педагога. Произношение у меня было ужасное, как у Чуковского, который выучил английский по книжке и поехал в Англию с ними разговаривать. С нами язык учила Мэри из проектного отдела, девушка с невероятно красивым произношением, я слушала и любовалась, но даже не могла повторить за нею. Надо было как-то коверкать губы, язык… Однажды Никитин привязался к моей интонации. В вопросительном предложении надо было до середины спеть один мотив, восходящий, а с середины до вопросительного знака – другой, нисходящий мотив. Англичане это делают запросто, Мэри тоже : you go home or not? Лишь одна я пела все мотивы, кроме того, который был предписан…
Только Назарет с доброй и снисходительной улыбкой внимал моему деревянному выговору и утешал:
– У меня тоже сначала так было, пройдёт!
   
Ехать домой нам было в одну сторону, на трамвае. По дороге он рассказывал интересные истории в лицах, знал наизусть много шекспировских монологов и исполнял театральным голосом. Или читал своё очередное стихотворение, все они были про любовь. Они были как у Терьяна: «Ты прошла мимо, прошелестела…». Я читала свои стихи, но так как ни в кого ещё не влюбилась, по крайней мере, определённо и конкретно, то мои стихи на русском языке (именно по этой причине я не собиралась идти в поэты) пока были, в основном, философские…
Как только трамвай подъезжал к Опере, Назарет улыбался: «Сойдём, немного пешком пройдёмся, ладно?»

Поднимались по Баграмян, пройдя нашу школу, потом на Прошьяна снова садились на трамвай и ехали дальше. Назарет тогда встречался с очень красивой девушкой из Мединститута, их познакомили родственники, он показывал мне её фотографию, и даже объявил, что скоро будет помолвка, а осенью свадьба.
   
Как-то проходя мимо нашей школы, Назарет вдруг спросил:
– Ты в этой школе училась. Знала такую, Лилю Агамирову?
Кто ж не знал Агамирову Лилю, симпатичную девочку с длинными толстыми косами! Она была председателем совета дружины, а потом – ещё кем-то, но я уже училась в мальчиковой школе, нас перемешали и я её больше не видела.

– А ты ничего про меня плохого не подумаешь? Знаешь, почему этот кусок мы проходим пешком? С пятого  класса я в неё влюблён!
Насчёт пятого я опешила. По-моему, можно было только с десятого, или хотя бы с девятого, мы начали влюбляться с седьмого, и то не все, а только самые активные мальчики. Девочки ходили себе по коридору, парами, а мальчики группками стояли возле лестниц и провожали их взглядами, каждая группка свою пару.
– А… а почему ты не на ней женишься?
– Уже поздно. У неё муж, и ребёнок уже в школу ходит… Я боялся к ней подойти. Для меня она и до сих пор как принцесса, фея… Да и не захотела бы. Я ахпар, репатриант, а она чья-то дочь, отец в Совмине работает, Сиран сказала, не дадут её тебе, допуск помешает. Мы же ахпары.
Я немного подумала и снова опешила.
– А почему сюда… – кивнула я в сторону школы. Она же давно закончила её!
– Дочка ходит. Иногда Лиля забирает, иногда её свекровь. Каждый раз надеюсь увидеть, если увижу, стою, смотрю, и мне этого достаточно.
– Не здороваетесь?
– Нет, она даже не знает о моих чувствах… Знакомы, но так никогда и не поговорили…

Я пришла домой в таком смятенье, что не выучила обязательные 20 слов и назавтра Никитин опять издевался, назвав меня lazy, то есть ленивой. Весь вечер перед глазами стояла Лиля, которую я в школе немного недолюбливала из-за её никчемной активности, она всем делала замечания пионерского характера. Типа, «у тебя галстук мятый», или «где твой галстук». Мне больше нравилась её младшая сестра, с которой мы пели в школьном хоре. У неё был превосходный голос и все наперебой звали её на дни рождения.
   
Так вот к кому Назарет посвящал свои стихи! Вылезал из трамвая и шёл пешком мимо школы, надеясь хоть на секунду встретиться с ней и пройти мимо! Эта романтика меня так растревожила, что я долго не могла успокоиться. Такая любовь! Вот о чём я мечтала! Правда, можно было хотя бы с девятого класса, в пятом я ничего не смыслила, но именно о такой любви писали в книгах во все времена…
Я и думать не могла, какие испытания предстояли бедному Назарету и его любви!   

Назарет жил на несколько улиц выше нас, этот район называют Банджараноц из-за множества огородов, там на пустыре репатриантам 46-го года выделили участки, ссуду, они построили дома и стали осваивать новую для себя родину. Я дружила с одной девочкой с этой улицы, Шакэ, и она рассказывала, что там всех хозяев этих домов называют «ага», то есть господин. Сурен ага, Геворк ага. Она была дочерью Крикор аги, но ходила в русскую школу, так как они приехали из ссылки в Алтайском крае, где армянских школ нет. Многие из ахпаров потом продали дома и уехали, как только Хрущёв разрешил уезжать. Назарета семья тоже продала дом, сестра Сиран с родителями уехала, а его невеста в Америку не захотела, и Назарет на часть денег купил кооперативную квартиру. Остальное хотел потратить на машину, обстановку.
   
Но судьба распорядилась иначе. В те дни, когда он собирался купить машину, у него стал болеть копчик, врачи обнаружили там опухоль. И всё, что осталось от дома, ушло на операцию и лечение в Москве. Тогда она считалась столицей нашей родины, лучшая аппаратура и врачи собрались в Москве, и все, у кого находили или не находили опухоль, ехали туда. Назарет вернулся худой, измождённый и… совершено лысый. Ребята из их отдела говорили, что он вылечился, но в год раз должен ехать на проверку. Волосы потом отросли, но он и не переживал.
   
Не видела я его лет десять. Я уехала учиться в Москву, он перешёл работать в другой институт, но город у нас хоть и столица, но маленький, на концертах и оперных гастролях встречаемся.
Однажды, столкнувшись после концерта в Филармонии, мы с мужем пригласили его с женой к нам домой, мы живём напротив Оперы. Он рассказал, что из его палаты выжил только он один, раньше раз в год проверяться ездил, но больше не проверяется. С дочкой ходит в театр, там она играет в двух спектаклях школьницу. Насчёт стихов рассмеялся. Жена, врач, оказалась милой, немногословной женщиной.

На следующий день Назарет позвонил мне на работу и спросил:
– Ты можешь пораньше выйти?
– Конечно, а что?
– Я приеду в ваши края, у меня отгул.
И вот мы сидим в маленькой церквушке в Конде, и он рассказывает мне, как и где он увидел Лилю в последний раз.
   
В коридорах того же Онкологического центра, в одну из своих проверочных поездок. У Лили нашли опухоль в брюшной области. Они не поверили диагнозу, поехали в Москву, там предложили немедленную операцию. Привёз Лилю муж, но после операции сам слёг с сердечным приступом у знакомых, которые уехали в отпуск. Лиля лежала в постреанимации. Тогда эта индустрия с сиделками была ещё не столь развита, ухаживали в послеоперационных близкие люди. И Назарет всю неделю ухаживал за лежачей больной.
 
 Я сидела, не шелохнувшись и слушала его с содроганием. Мягкий, улыбчивый, он спокойно описывал, как потом искал палату, куда её поместили, как вошёл, и как она удивилась, увидев Назарета. Она смутно помнила его, но ждала, когда подойдёт муж и волновалась за него. Санитарка отозвала Назарета в коридор и спросила, кто он ей. Разве он не знает, что мужу скорая не разрешила вставать?
И он принял нелёгкое решение. Сам, когда он лежал со своим копчиком, с судном и кормёжкой управлялась жена.
Тут Назарет замолчал.

– Назо, ты ещё был влюблён в неё, да? – плаксивым голосом спросила я.
– Да, можно сказать, да. Я боялся к ней прикоснуться, всю жизнь боготворил, мечтал видеть её хоть раз в неделю… Помнишь, как я охотился? В твоём сопровождении…
– Да, а все думали, что ты за мной ухаживаешь! – расхохоталась я, мгновенно забыв, что перед этим чуть не заплакала.
– И вот она лежит, беззащитная, перебинтованная, с этим ужасным диагнозом, правда, ей сказали, что у неё были полипы, и она может надеяться на выздоровление. И некому опорожнить судно. Теперь уже я подозвал санитарку в коридор. Она сказала, что у них норма – раз в 4 часа, много больных, она покажет – как, сами изворачивайтесь. И назвала таксу. За первые сутки я заплатил, на следующий день надо было договариваться с другой санитаркой. А та очень резко перевернула Лилю, она заплакала от боли и всё время спрашивала: где Радик? И после этого с судном управлялся я.
– А Радик? Он когда пришёл, то есть выздоровел?
– На шестой день. Он сам был очень болен, на лекарствах держался. Кормили там сносно, я выходил только за соками. Радик вызвал из Еревана сестру, но я удачно смылся до того, как они вернутся от завотделением.
– И что? Дальше что?
– Ничего. Лиле я так и не признался. Ни мне, ни ей всё это было не нужно. Вот тебе только хотел рассказать.
– Даа… –  приумолкла я.

В церкви почти никого не было, горели свечи, изредка заходили и зажигали новые. Мы встали, подошли к свечнице и тоже купили. Назарет заметил:
– Знаю, что жива. И хотел бы видеть, но что-то мешает…
– Назо, а вы о чём разговаривали?
– Я ей рассказывал про дочку. Ты же знаешь, она у меня артистка с рождения! И она про детей. Больше ни про что… Ей кололи снотворное и она спала.
– Да и о чём ещё было говорить? – добавил он со своей застенчивой улыбкой, заканчивая весь разговор.

Всё же метастазы настигли Назарета. В один из Новых годов, а я всех друзей поздравляю регулярно, жена, узнав мой голос, замолчала и тихо сказала:
– Гоар? А вы разве не знаете… он же умер, ещё в ноябре. Нет больше его, – и опять замолчала.

Снова что-то исчезло там, где я выросла. Любила, дружила, пела и плясала… И с каждым таким уходом это чувство потери сливалось с чувством потери какой-то частички моего города, заполненного моими друзьями…