Кусок мирного неба

У осенней, прелой после дождя, земли, есть неприятная особенность. Если на ней долго лежать, она, будто греется. Незаметно, потихоньку. Внезапно, оказываешься в луже. В ней я сейчас и лежу. Не пошевелиться.
Живот крутит, шум в ушах. Даже не от голода. От однообразия. Пищи, которую ел последний месяц, и угрюмого ожидания. Монотонного сердцебиения. Притупленного, спрятанного под сердцем, страха умереть. Самого простого, и самого неприятного страха. Ожидания боли. Физической расплаты за стойкость того, что называют духом. Или волей. Кому как нравится.
Страх едва ощутимый. Но он, страх, есть. Его не спрятать. Но можно обмануть. Придется обмануть.

---

Я – рядовой Станислав Мамалюбский. Разведчик. И по призванию, и по воинскому назначению. По призванию, потому что люблю с детства опасность. И еще я немножко любопытный. И, вроде, наблюдательный. Смелый.
А назначение прошло быстро.

---

«Мамалюбский, значит, - командир роты громко зачитал по листочку фамилию прибывшего в расположение. – Ну, в разведку пойдешь, раз смог к нам пробраться через окружение! Немецкий знаешь?».
«Учил в школе. Вроде, неплохо, но…».
Командир лукаво прищурился в мою сторону.
«Разрешите обратиться?», - произнес я.
«Говори, да попроще, мы тут уже месяц как обложены немчурой, - командир ободряюще добавил. – Не до церемоний, сынок, чего хотел?».
Я хотел спросить, почему я в разведчики назначаюсь, но вдруг передумал. Уставший, потухающий, как казалось, взгляд старшего лейтенанта Александра Павловича Зарубина, в самой глубине имел, будто стальной шарик. Его воля держала почти три сотни оставшихся в окружении в состоянии несломленной дисциплины. Готовыми в любой момент дать отпор любой атаке.
Вместо этого я сказал: «Хотел узнать свою задачу».
Александр Павлович улыбнулся.
«Брешешь же! Поди, интересно, почему я так решил?», - командир сознательно говорил громче среднего, чтобы его слышало побольше людей. Он будто догадывался, что слова его звучали ободряюще. – «Фамилия у тебя – мировая. Мамалюбский! Куда ж еще с такой, как не в разведку?».
Где-то за спиной засмеялись.

---

Я лежу уже час. Там, за деревьями, я отчетливо увидел Врага. Узнал форму, почувствовал по походке. Верно, тоже разведчик. Один,   затаился как и я. Постараюсь достать аккуратно бинокль, посмотреть.
Ага. Залег. Боится. Понимает, дернется – убью. Он срисовал, что я его засек. А моя позиция – выгоднее. Я выше по склону холма, у меня вокруг камни. А он в кустах. Ничего, крысеныш, подожду. Только высунься.

---

Валя варила чудный борщ. Наваристый, овощи порезаны аккуратными кубиками. С краюхой хлеба.
«Стасик, есть!» - приветливо выглянула она из окна.
Я обтер пот со лба, вогнал в пенек топор.
«Валюха!», - я направился к дому. – «Ну, сейчас пообедаем, я те покажу «Будет-не будет войны»!
Я омылся из старого чугунного умывальника, вошел в дом.
Валю было не слышно. Зато неестественно громко играло радио. Внезапно оно затихло. А потом выдало что-то далекое, как показалось. Но приближающееся с каждым словом. Давившее к горлу обиду, смятение, тот самый, «бабский» страх…
Выступал Молотов.
«Граждане и гражданки Советского Союза!
Советское правительство и его глава тов. Сталин поручили мне сделать следующее заявление:
Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города - Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.

Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора...»
В дверях стояла Валя. В руках полотенце. Глаза слезятся. Я, было, хотел успокоить.
«Да, не пугайся, Стасик, лук я резала», - Валя вздохнула. – «Много лука».
Она повернулась, и вышла.

---

Шевельнулся, шельма. Вижу. Я взвожу курок. Прицельно, трижды стреляю. Внезапно кажется, что звуков было больше, чем нажатий на курок. Тут же рядом со мной пуля со свистом задевает ствол дерева. В полуметре.
Меткий, гадёныш. Надо ждать.

---

«Марта, ну что там дети?».
Образцовый семьянин Ганс терпеть не мог опаздывать. Ну, просто не выносил опозданий. А Марта, как будто не немка, ей Богу!
«Марта!».
«Да все уже!» – Марта вышла из спальной комнаты, забирая на ходу длинные волосы назад, в пучок.
«А дети?».
«Да, что ж вечно торопишь-то. Они собираются».
«Долго».
«Ганс», - Марта подошла ближе. – «Милый, прошу тебя, мы можем поговорить?».
«Мы опаздываем, какие разговоры?!».
«Ганс, дети все равно еще минут десять будут суетиться. Мне нужно тебе что-то сказать», - твёрдо произнесла она.
«Что?», - Ганс нехотя улыбнулся.
«Знаешь, думаю, пришло время».
«Марта, два года прошло всего!».
«Ганс, мы должны. Иначе это так и будет точить нас изнутри».
Ганс вздохнул, угрюмо, но так, что было понятно, он разделяет эту точку зрения.
«Марта, да. Понимаю. Гертруда не хватает. Его нет с нами больше двух лет. Вижу, как ты мучаешься. Мне, поверь, не легче!»,
«Ганс, нужно. Давай сегодня, а?».
Ганс снова улыбнулся.
«Дорогая моя, ради тебя, ради нас, конечно».
«Шалун, - Марта поиграла бровями. – Это будет еще и приятно, я обещаю. Уж, я постараюсь!».
Ганс хотел ответить. Но в дверях показался Карл, их старший. Он был бледен. Голос дрожал.
«Папа, - сказал он серьезно. – Тебе нужно пройти в гостиную и послушать радио. По-моему, мы идем на русских».

---

Прошел еще час, а все без толку. Высунусь, он может и завалить. Меткий, сука.
Лежать до ночи? Потом отползти. Он явно о том же думает. Не шевелится сейчас вообще. Но это времени потеряю сколько! Командир велел к вечеру дать картинку расположения основных сил. К вечеру, а не к ночи!
Что же делать. Уже пять часов лежу тут, без дела.
Интересно, а этому хмырю чего нужно. Поди, нас срисовать. Как же, коллега! Твою ж… Что ж делать-то. Он хитрый, явно осторожный. А что ему делать? Ведь завалю точно, что не так. Или он меня… Откуда ты взялся на мою голову? Что делать с тобой? А тебе – со мной…
Что это? Я приглядываюсь, что-то шевелится, но это не человек. Ага, что-то светлое. Надо взять бинокль, разглядеть.
Что? Палка! Палка, на ней платок. Не белый, конечно. Как тут на нашей земле сохранить белый платок белым?! Он им машет. Зачем? А, мелькнуло прямо. Не стрелять, что ли предлагает? Машет. Что? Поднимается? Зачем? Зачем?! Выстрелю ведь! Он на мушке сейчас у меня. Надо, надо стрелять. Надо! Стас, стреляй. Дурак! Другого случая не будет! Стреляй же, он поднялся! Сука ты, Стас! Стреляй! И вперед, за линию фронта! И будет что ребятам рассказать!
Не могу… Я не могу! Он поднялся. А ведь и я мог не выдержать, встать первым. И он бы меня вальнул.
Ну, ссс…
Не могу поверить, что это делаю. Отрываю любимой портянки кусок! Наматываю на палку. Вытягиваю вверх, машу ей.
Он встает смелее. Хотя ноги дрожат, подкашиваются. Ну, смотри, только дернись! Ты на мушке у меня! Идет в сторону, осторожно. Не, стрелять не будет, уже видно. Тоже, видимо, задачу от своего штаба имеет, боится сорвать сроки. Да, ладно уже. Никому не расскажу. Расходимся…
Куда он? Чуть вперед ко мне прошел! Все-таки стреляемся?
Он что-то сказал, что-то показывает. На меня. И на себя. Улыбается. И я почему-то тоже улыбаюсь. Что-то, какое-то чудовищное напряжение последних пяти часов ушло. У меня такая легкость на душе! Показывает на себя, кричит что-то. А! Имя.
- Я Стас! Стас! Как тебя-то?
- Mein Name ist Hans! H;ren Sie das? Hans Angemeldet! Wir waren zum zweiten Mal heute geboren!*
- Да, понимаю, - улыбаюсь. – Ну, пока, Ганс!  Doch die Begegnung wieder – schie;en**

---

И мы разошлись. Каждый в разные стороны. Каждый – на свою войну. Но ощутив, пусть на минутку свой, маленький кусочек мирного неба над головой.
 
 
---------
*Меня зовут Ганс! Слышишь? Ганс! Запомни! Мы сегодня родились второй раз! (нем.)
**Но встречу еще раз – застрелю (нем.)