Считать людей поштучно

               
                СЧИТАТЬ ЛЮДЕЙ ПОШТУЧНО.


- Ты бы, сын, с семьей приехал, а то все один да один. А я , знаешь, по внучке страсть как соскучился. Совсем большая уже, наверно, стала?
- Растет. Только некогда им, батя. Леночка учится уже в четвертом классе, двенадцатый год ей идет, почти с меня ростом. – Анатолий показал рукой рост дочери. - Татьяна вся в делах, к нам в контору устроилась, по работе с персоналом. Ей до отпуска пока – как до Китая пешком.
Александр Матвеевич смотрел на сына с задумчивой улыбкой, словно хотел о чем-то попросить, но не надеялся получить ответ, который бы его устроил. В последнее время часто носит на лице эту мину, будто прощается и хочет, чтобы сын запомнил его в таком образе.  «Хотя, слава Богу, крепок ещё, - думал Анатолий, - одичал один-то. Скучно ему, наверное».
Отец с сыном посмеялись, вспоминая прошлый его приезд и, по ранее заведенному обычаю, присели на нижнюю ступень крыльца.
- Что-то мы с тобой сегодня без бутылки уселись на нашем месте. Даже неуютно как-то, не по-нашенский.
- Ничего сын. Посидим и с мерзавчиком, но рано ещё. После кладбища посидим.
- Кладбища?
- Вот-вот. После кладбища. Нам обязательно нужно побывать там вдвоем, часто об этом думал. Не очень правильно, похоже, я тебя воспитывал. Маленького тебя туда не пускала мать. Марии всё казалось, что кладбище и надписи на могильных плитах дурно скажутся на психике ребенка. Я часто с ней соглашался, хотя и не всегда был уверен в её правоте. Я и сейчас точно не скажу – права ли она была, но ты уже сам давно отец и надо поближе знакомиться с этим местом. Кладбище человека воспитывает. Там никто осознанно не врёт и не хвастает. Там все становятся равными,  и нигде человек не научиться ценить жизнь, как на кладбище. Я часто теперь там бываю, возле могил и душе становится тихо и покойно. 
- Красиво стал говорить, батя. Еще не забудь сказать об очищающих слезах.- Сын смотрел отцу в глаза, улыбаясь такой же, как у него, улыбкой, только отец думал уже о другом.
- Дурень ты ещё, - засмеялся Александр Матвеевич, - ничего не понимаешь. Что? Вспомнил, как я в прошлый раз прослезился? Так, это же было на крыльце, а не на кладбище. А потом, это же водка плакала, а не я. Нашла выход огненная водичка. Пошли, сын. Пошли. По дороге поговорим.
- Так, разве не на машине поедем?
- На машине можешь внучку мою в зоопарк возить, а тут – кладбище. Любо-дорого пройти почти всю деревню, кланяясь направо и налево. Да и рядом ведь.
Отец с сыном шли вдоль по улице, хотя народу было не так много:  две старухи на завалинке и пацан на велосипеде. Все они здоровались, кивая головами, хотя никого из них Анатолий не помнил.
- Так вот, о слезах очищающих душу, - продолжал отец тему, - слова красивые, конечно, и, пожалуй  имеют свой смысл. Только скажу я тебе, что на кладбище не особо приветствуется. Там, скорее, принято быть веселыми. Нечего расстраивать тамошнее сословие. Ты помнишь дядю Галихана, брата нашей мамы?
- А как же. Помню. Он даже сказки мне как-то рассказывал, только акцент у него такой, что мне не совсем было понятно. Да, и маленький я ещё был.
- Вот-вот. Акцент и у мамы нашей был до конца жизни, потому что – башкирка. У них и деревня тем была интересна, что живут татары и башкиры. У татар акцента почти не бывает, а башкиры маются с ним всю жизнь. Это уже, чисто моё умозаключение. Они и сами путают, кто из них башкиры, а кто – татары. А вот меня не обманешь, поговорю минут пять и уже знаю, с кем из них имею дело. Я тебе, наверно, забыл сообщить об этом - Галихан умер за год до маминой смерти. Мы ездили с ней на похороны и оставались на третий день. Мулла читал молитву, «аятом» называется. Так вот, у них на кладбище,  когда роют могилу и хоронят вообще принято смеяться и вспоминать различные веселые истории. Хочешь вызвать «очищающие душу слезы» - иди, спрячься где-нибудь, и очищайся на здоровье. На кладбище воспоминания не запрещены, но слез не терпят. Нет у них и такого, когда женщины во всём черном голосят и кидаются на гроб, который вот-вот заколотят. Да и гроба никакого нет, как нет и женщин. На кладбище, кто из женщин желает, может приходить  после сорокового дня.
- И кто же, батя, прав? Кто правильнее проводит весь этот ритуал?
- Господи!  Тебе больше тридцати лет, а никакого понятия о жизни!, -нарочито поднимая голову к небесам причитал отец. – Каждый должен провожать человека в последний путь так, как принято их предками. Обычаи нужно чтить строго. Так делалось веками, и менять, а тем более сравнивать - последнее дело.
На кладбище и впрямь было уютно, возможно, от слов отца. На редких деревьях и кустарниках копошились птицы, жужжали пчелы, летали бабочки  и прозрачные стрекозы.  Среди могильных плит с крестами и звездочками было еще уютнее и мир, будто сужался на небольшом пространстве так, что забывались все заботы, казавшиеся ранее почти неразрешимыми проблемами. «И пусть не врут, что человек здесь может начинать чувствовать себя никчемным от  сиюминутности своего существования». Наоборот, Анатолию вдруг показалось, что он смутно улавливает что-то большое и успокаивающее, от чего жизнь будто утрачивает  свои грани начала и конца… Повеяло чем-то  цельным и неуловимым, господствующим над  всем  и вся, от чего становилось  покойно.
- Мама на этой фотографии, как живая, правда, батя?
- Я её сам выбрал из альбома для памятника. Я тогда ездил в город сдавать картоху и купил этот джемпер наобум, в последний момент и думал - будет ругать меня. А она так его полюбила, надевала на все праздники и после долго носила, уже совсем застиранную. Пожалуй, эта единственная покупка, чем угодил твоей матери. Привереда такая была, - смеялся отец. – Ну, здравствуй Мария. Вот с сыном к тебе заявились. С днем рождения тебя!
- Ты зачем меня не предупредил, батя?! Я ведь забыл, когда у неё день рождения, цветы бы привез.
- А вот, я этого и добивался. Не помнишь день рождения матери! Всё вперёд буром прёте, быстрее обрасти жиром, и пожить в своё удовольствие жизнь, которая даётся всего один раз? Думаешь, мне не знакома вся эта дребедень? Назад надо, сынок, чаще обворачиваться. Разве будут цвести  и зеленеть растения без корней своих? Торопиться тоже надо с умом. Запиши прямо сейчас в свой телефон даты рождения и смерти всех родных прямо с плит, а потом я укажу тебе, когда проводятся родительские дни. Я эти дни не пропускаю. Всегда приехать, конечно же, у тебя не получится, но ведь можно помянуть и дома или забежать в церковь и поставить свечку за упокой.
Александр Матвеевич обнял сына за плечи, боясь «слез очищения», и перевел разговор на другое.
-  А вот, слушай сын, в деревни, где мамины родичи живут, фотографии на памятниках ставить не любят. Молодежь, конечно, нарушает это правило, но старики их осуждают. Другой брат матери Жавдар с сыном Руфатом, когда ходят на кладбище специально читают молитву перед могилой деда и тогда, как они утверждают, фотография  начинает улыбаться. Так-то дед их очень строго там изображен.
- А чего же они не уберут фотографию, коль осуждают?
- Так ведь, дед их участник войны и памятник установлен с фотографией, высеченной в граните. Военкомат ставил, бесплатно всем фронтовикам.
- И что? Ты веришь в то, что он улыбается от молитвы?
- Попробуй - не поверь! Они же такие люди, что врать, а тем более в таких делах, не станут. Я думаю, что всё зависит от крепости твоей веры. Иной и молиться будет день и ночь, но вряд ли от этого будет какой-то толк, если он не окончательно верует и молится скрытно, чтобы никто не заметил, стесняясь своей веры. Они, Жавдар с Руфатом, видать, веруют   крепко, вот и ведение у них соответствующее.
- Так что? Выходит, нельзя фотографии ставить?
- А с чего ты взял? Мы же для себя их ставим, чтобы вспоминалось лучше и разговаривать с ними удобнее было. У нас с этой целью и иконы существуют, а у них – нет. У кого и как заведено. Грех, когда очерняют памятники или не ходят к месту, где останки родных людей. А на каком языке и как молятся люди, особой разницы нет. У веры национальности не бывает, и всякая молитва уводит от грехов и помогает очищать душу. А ты все: слезы, слезы, - засмеялся Александр Матвеевич.
- Ну ты, батя, круче иного попа будешь. Только получаешься каким-то интернациональным, будто померить все веры меж собой хочешь.
- А я, сын, не буду их мирить. Если будут часто молиться и без выпячивания «абсолютной правильности» своей веры, то и без меня воевать не будут.
Беседа, уже , так сказать, на мирские темы, продолжалась на нижней ступени крыльца. Оба мужчины, без каких либо слов, прекрасно понимали всю идиллию и важность момента. Этот день они оба никогда не забудут. Сын, пожалуй, открыл для себя важность момента, а отец – чтобы вдолбить в голову сына то, что должен был сделать любой ценой. Вроде как, удалось!  Теперь, пожалуй, будет  больше привязан к деревне своей.
- А скажи-ка, батя, что за башня деревянная справа от кладбища выстроена? С детства её помню. Возле других деревень округи я их тоже замечал.
- А вот это я и сам не знаю. Для чего-то предки наши ставили, возможно, отмечали, что в этом районе есть населенные пункты. Их еще до меня поставили, и они очень крепкие. Помнишь Харитона с переулка, который всегда ходил по деревне пьяным и песни горланил? Так вот он, как-то после родительского дня залез в эту башню и пугал свою Галю, что сбросится вниз, если она бутылочку не купит. Высоко залез, а строение выдержало. Даже не осталось стариков, кто бы мог сказать – в каком году они поставлены.
- Ну и что? Купила Галя бутылочку?
- Да, нет. Там вообще смешная история получилась. Одним словом, Галя эта убежала в сторону кладбища, пришла к башне с лопатой и стала копать. Тут Харитон притих, ничего не понимая, и стал орать, дескать, не с ума ли она сошла из-за своей жадности потратиться на одну всего лишь бутылку водки. А Галя ему кричала в ответ, чтобы прыгал, а она его тут же закопает не омытого.  «Прыгай сейчас до темноты, ни то  уйду, а до утра вороны глаза твои выклюют, всю жизнь мою испоганил подлюка!».  Ну и многие такие некультурные слова говорила, да так решительно была настроена. Харитон тут засуетился и слез необычайно быстро, а потом долго не бухал.
Анатолий смеялся над рассказом, от чего у него в глазах появились слезы. Отец смотрел на него  и тоже улыбался. «У Марии, вот так же глаза всегда слезились от смеха. Анатолий похож на неё лишь широким лицом, скулами и темным цветом кожи, а ведь глаза мои – синие. Странно как, будто Марьины слезы из моих глаз просочились. Одно слово – наше наследие! Эх, сынок, сынок, знал бы ты, как одиноко мне бывает, когда целыми вечерами сам с собой или фотографиями разговариваю. И какой же я молодец, что сводил тебя, наконец-то, на кладбище. Другого такого места не бывает, чтобы подчеркнуть родство крови. Она будто по общим жилам стала проистекать».
Водочка «за встречу» долго не заканчивалась, поскольку выпивали понемногу, закусывая свежими огурцами и луком прямо из грядки, споласкивая в дождевой воде из бочонка для полива. Хорошо-то как! Перед сумерками - особенно. Двор Анатолий подмел опять же.
- Как сам, батя? В смысле здоровья?
- Дак, я нормально себя чувствую. Слава Богу, сын. Я даже микроинфаркт после смерти мамы не почувствовал. Небольшой рубец на задней стенке обнаружили уже потом. И ничего! Почти не тревожит. Да и не дают врачи продыху. Придумали тут всеобщую диспансеризацию пенсионеров и всех нас тягают в район. Насильно, причем, тягают. Соседа Игната и вовсе чуть не прикончили. Он бедный поехал туда со страшными болями в животе, а ему там говорят «пока не пройдешь диспансеризацию, лечить не будем».   Бедный сосед упал в кабинете уже второго специалиста, а когда вскрыли живот, то аппендикс в руке у врача лопнул. В последний момент успели удалить. А все потому, что нужно в область сообщить, какой процент пенсионеров прошли эту самую диспансеризацию. Вся плановость наша, сам понимаешь, выражается в количестве. Качество мало кого тревожит. Нас считают процентами   или по деревням, никто не хочет поштучно заниматься.
- Поштучно?, - смеялся Анатолий, выдавливая «мамины слезы из отцовских глаз». -   Круто ты иногда завернешь, хоть стой хоть падай.
- А что? Я разве не прав? Мы же не товар оптом, а люди. Разве так можно?
Анатолий снова смеялся и подливал отцу, любуясь выражениями  его лица, находя множество оттенков мимики и просто морщин, которые раньше не замечал. «Как же мало я знал тебя раньше! Ведь ты тоже не вечен, хотя и хорохоришься. Держись, пожалуйста, старче».
Александр Матвеевич, словно почувствовав настроение сына, повернул разговор в другое русло.
- Завтра с утра будем выгонять эту дурь. Работа предстоит небольшая. Нужно сменить средний столб, на чем навес держится. Он прогнил, и сам навес начинает провисать. Пойду вот зимой к поленнице за дровами, а он не выдержит снега и накроет меня. Ты не боись, все уже приготовлено. Хорошее бревно я уже ошкурил, его и поставим на место старого. Вот тут уже твоя автомашина пригодится. Вернее, пригодится домкрат от неё. Есть и запасная подпорка – брус, которую мы представим рядом, поставим на него домкрат и поднимем навес чуток домкратом. А потом уберем старый столб, вкапаем новый и тихонько ослабим домкрат, чтобы все стало на место. Прибьем ещё скобу, никуда не денется. Домкратить будем немного. Крыша выдержит – не шифер, чтобы треснуть.
- Так, ты уже все предусмотрел и наметил заранее?
Антон подошел к навесу и удивился прозорливости отца. «Я бы, может, и не додумался подключить механику. Во дает!».
Сын уезжал сразу после обеда, плотно подкрепившись свежей окрошкой. С навесом они и вправду провозились совсем недолго. «Старик – голова! Еще продержится, а вот я зря так редко приезжаю, - думал Анатолий, - даже мамин день рождения позабыл. Позор! Да, и отца я совсем не знал, выходит…  А он вон какой хороший и такой родной! Буду почаще ездить. Ты же у меня, батя,  штучный. Единственный. Не надо бить себя в грудь и утверждать, что уважаешь старших. Просто надо любить каждому своего отца. Тогда они и вправду будут уважаемыми каждый, поштучно. Детей своих зовем кровинушкой, а вас забываем. Нельзя так».