Никогда не спорь с женщиной

Он распахнул окно,посмотрел в звездное небо и вдохнул  всей своей полной грудью. Через несколько часов, обессилевший от длительного ночного бодрствования, он спросил сам себя:- Какой,интересно сегодня день?- И кто-о с верхнего этажа ответил ему:- Вторник,сосед, вторник! «Я тоже так думал, - прошептал он, - но потом,посмотрев на часы, заметил, что все еще продолжается понедельник, который был вчера.Он засыпал и просыпался, задремывал и пробуждался, всякий раз одолеваемый мыслью о том, что надо догнать и ухватить сон, не позволить бессоннице разлечься рядом,развалиться,натягивая на себя одеяло, и,хропя, насвистывать что-то до боли ему знакомое, на свободной половине его кровати.- По мне, так вообще, если ночью не спишь, то можно только есть.- пробурчал он.- Либо спишь, либо ешь.....печеньки или сухарики.- Как это можно любимую даму сердца называть "крошкой"?- подумал он стряхивая их с постели.Моня Бендинер проснулся в пять часов утра с чувством, что для него ночь кончилась, и больше ему не заснуть. В сущности, он каждую ночь вскакивал добрый десяток раз.Пописать...потом опять пописать.А что делать? Сахар в моче не утаишь....
 Несколько лет назад ему сделали операцию простаты, но после нее он постоянно ощущал, как что-то давит на мочевой пузырь. Поспит час, а то и меньше, и снова чувствует, что нужно....Иногда добегал благополучно,но чаще....Говорят,что старый член борозды не портит,но уже и не пашет! . Даже его сны были об этом. Он вылез из постели и на трясущихся ногах поплелся в ванную.- Ой,мне не сюда! А где же унитаз,- подумал он? Ах,да..... На обратном пути он вышел на балкон своей квартиры, находившейся в одиннадцатиэтажном доме,пытаясь спрятать своего шалунишку,да не тут то было.-То не найдешь,-бурчал он,-то не спрячешь. Слева виднелись небоскребы, справа плескалось и ласково шептало море. Воздух за ночь немного остыл, но еще хранил тропическое тепло. Пахло дохлой рыбой и, кажется, апельсинами. Долго стоял так Моня, с удовольствием подставив вспотевший лоб Морскому дыханию жизни.  Иногда ночью он просыпался от хрипловатого крика чайки.  Моня Бендинер прищурился и всмотрелся в сторону кипящей ночной жизни. Сколько минуло с тех пор, как вся округа была совсем дикой? За какие-нибудь нескольких десятков лет пустоши превратились в город с отелями, громадными домами, ресторанами, супермаркетами, банками. Сияние уличных фонарей и неоновые всполохи витрин затмили свет звезд. Машины носились ночь напролет. Куда все эти люди торопились в предрассветные часы? Неужели они даже не сомкнули глаз? Какая сила гнала их? "Ну, это уже не мой мир. Когда вам перевалило за восемьдесят, вы уже почти труп".
    Он оперся рукой о балконную решетку и принялся восстанавливать только что виденный сон. Ему помнилось, что все участники этого сна были уже в лучшем мире — и мужчины, и женщины. По-видимому, сны не признают смертей. В снах были обычно живы все три его жены, и сын, и дочка.Тепррь этот город и его родной город, и прошлое и настоящее сливались воедино. Он, Моня или Эммануил, был и взрослым, и мальчишкой из хедера. На мгновенье он закрыл глаза. Почему сны не вспоминаются? Он мог припомнить любую мелочь из случившегося семьдесят, даже семьдесят пять лет назад, а сегодняшний сон лопнул, точно мыльный пузырь. Какая-то сила явно старалась бесследно стереть сны. Вот и пропадает попусту добрая треть жизни человека — еще раньше, чем он сам сойдет в могилу.

Постояв немного,Моня опустился в пластиковый шезлонг. Он смотрел поверх моря на восток, откуда вскоре должен был забрезжить рассвет. Когда-то.... он первым делом шел с утра купаться, особенно летом, но ныне на такие подвиги он уже не отваживался. В газетах иногда мелькали сообщения о нападениях медуз на любителей больших заплывов, да и другие обитатели здешних вод могли причинить серьезные неприятности. Сейчас с него хватало теплой ванны. Его мысли обратились к бизнесу. Он прекрасно знал, что деньги не могли ему помочь, но нельзя все время размышлять о том, что все лишь суета сует. Гораздо легче было думать о реальных вещах. Акции и облигации росли или падали. Дивиденды и прочие доходы надо было поместить в банк и отметить в расчетной книге для уплаты налогов. Счета за содержание квартиры, телефон и электричество тоже требовали оплаты. Раз в неделю приходила женщина убрать квартиру и привести в порядок его одежду. Время от времени вещи нуждались в чистке, а обувь — в починке. Он получал письма, на которые надо было отвечать. Он не ходил в синагогу постоянно, но в Рош-ха-Шана и Йом-Киппур надо же было где-то молиться, а отсюда — и обращенные к нему со всех сторон просьбы помочь Израилю, иешивам, Талмуд-Торе, богадельням и лечебницам. Каждое утро он находил в своем почтовом ящике целую стопу макулатуры, которую приходилось вскрывать и просматривать, прежде чем вышвырнуть в помойное ведро.
Поскольку он решил скоротать свой век без новой жены или хотя бы экономки, ему приходилось как-то устраиваться с едой, а потому через день он ходил в супермаркет. Толкая перед собой тележку, он набирал моло, творог, фрукты, консервированных овощей, рубленого мяса, иногда грибов, банку борща или фаршированную рыбу. Конечно же, он мог себе позволить такую роскошь как прислуга, но кое-кто из этой публики бывал нечист на руку. Да и что бы оставалось ему делать, если б кто-то его еще обслуживал? Он помнил изречение из Гемары, гласившее, что лень ведет к безумию. Возня с электрической духовкой на кухне, поход в банк, чтение газеты — особенно штудирование финансовой полосы — да час-другой просмотр биржевых новостей в конторе Мэйера Линча — все это поднимало тонус. Недавно он обзавелся телевизором, но редко его включал.Соседи часто с осуждением интересовались, с какой такой стати он сам делает все то, что для него могли бы сделать другие; ведь его богатство не составляло секрета для окружающих. Они давали советы, лезли с расспросами: Почему не перебирается в горный отель? почему не женится? почему не наймет секретаршу? Он слыл скрягой. Ему постоянно напоминали: "Всех денег на тот свет не возьмешь!" — точно это было потрясающее открытие. Именно поэтому он перестал ходить на собрания жильцов, да и просто в гости к соседям. Каждый старался что-нибудь выудить из него, а ведь нуждайся он сам — ни один бы не раскошелился даже на шекель. Несколько лет назад он как-то вошел в автобус и обнаружил, что ему не хватало на билет, а остальные деньги были двадцатидолларовыми банкнотами. Так ни один из пассажиров не только не дал ему двух шкалим, но даже не соизволил разменять банкноту! Кончилось тем, что шофер высадил его.
По правде говоря, он ни в одном отеле не чувствовал себя так хорошо, как дома. Гостиничная еда была для него слишком обильна, да и вообще не подходила. Сам он мог выбрать то, что требовала диета: без соли, холестерина, специй. Кроме того, путешествия самолетом или поездом были чересчур рискованны для человека столь деликатного здоровья, как он. Снова жениться в его годы тоже не было никакого смысла. Молоденьким подавай секс, а старуха ему тоже ни к чему, хотя и старой корове - подавай быка. Так что другие — как хотят, Бог с ними, а его уделом было жить в одиночестве и умереть без свидетелей.
Небо на востоке начало покрываться рыжеватыми всполохами, и Моня отправился в ванную. На мгновение он задержался у зеркала, рассматривая свое отражение. Впалые щеки, голый череп с несколькими клочками седых волос дад ушами, торчащий кадык, кончик носа загнут вниз, точно клюв у попугая. Бледно-голубые глаза были как посаженные порознь — один выше другого, и выражали одновременно и скуку, и следы юношеских, страстей. Когда-то он был отменным мужчиной. Параллельно с женами у него хватало и амурных историй. До сих пор где-то валяется куча любовных писем и фотографий "крошек".Теперь крошки только в постели и вокруг рта.

Моня Бендинер не явился в Израиль нищим и малограмотным подобно большинству других эммигрантов. До девятнадцати лет он учился в своем родном городе; знал иврит, тайком читал газеты и мирскую литературу, брал уроки английского, польского и даже немецкого. Уже здесь он два года посещал Ульпан в надежде стать инженером, но влюбился в одну местную девчонку, Розали Штейн, женился на ней, и тесть, Сёма Штейн, втянул его в строительный бизнес. Розочка в тридцать лет умерла от рака, оставив двух малышей. Так получалось у него и впредь: деньги шли в дом в ногу со смертью. Сын, хирург, умер сорока шести лет от сердечного приступа, а двое его детей вдруг не захотели быть евреями. Их мать, христианка, жила с другим мужчиной где-то в Канаде. Дочь Мони заболела той же формой рака и в том же возрасте, что мать. Детей, правда, у нее не было. После этого Моня отказался заниматься умножением потомства, хотя вторая жена умоляла завести одного-двух наследников.
Да, ангел смерти отнял у него все. На первых порах внуки позванивали из Канады, присылали ему открыточки к Новому году, но потом исчезли. Он вычеркнул их из завещания.

Моня брился и мурлыкал какую-то мелодию — откуда она взялась, он и понятия не имел. То ли услыхал когда-то по телевизору, то ли засела в памяти еще с тех.... времен? Бог обделил его слухом, фальшивил он нещадно, но от привычки напевать в ванной не отказывался. Туалет отнимал у него много времени. Принимаемое годами слабительное уже не действовало, и раз в два дня он ставил  сам себе клизму — занятие долгое и мучительное в его восемьдесят лет.Никакое другое отверстие не подходило для этой цели,а нужное - мог обнаружить только снайпер. Он пытался делать гимнастику в ванне, поднимая костлявые ноги и, точно веслами, плюхая по воде руками. Все это были попытки продлить жизнь, однако, выполняя упражнения, Моня часто спрашивал себя: "А зачем, собственно, жить дальше?" Кому нужно его существование? Оно сделалось решительно бессмысленным — но можно подумать, что его соседи коптят небо с большим смыслом?! Дом был полон стариков, и все со средствами, а многие так просто богаты. Многие мужчины не могли ходить, либо волочили ноги, некоторые женщины передвигались с костылями. Кто страдал артритом, кто мучился болезнью Паркинсона. Не жилой дом, а настоящий госпиталь! Люди умирали, а он мог узнать об этом через несколько недель, а то и месяцев. Хотя он был одним из старожилов дома, местные новости редко долетали до него. В бассейн он не ходил, в карты не играл. С ним здоровались в лифте и в супермаркете, но он не знал, кто это. Время от времени он слышал вопрос: "Как дела, мистер Бендинг?". У него в запасе был стандартный ответ: "А что было бы с вами в мои годы? Каждый день — подарок".

Тот летний день поначалу ничем не отличался от прочих. Моня приготовил себе на кухне завтрак — рисовые хлопья с обезжиренным молоком и кофе на сахарине. Около половины десятого он спустился на лифте за почтой. Не было дня, чтобы не приходили какие-то чеки, но этот день оказался на редкость удачным. Акции падали, а компании как ни в чем не бывало продолжали платить дивиденды. Моня получал деньги за здания, на которые у него были закладные, за ценные бумаги и прочие свои деловые предприятия, которые он ныне с трудом вытаскивал из закоулков памяти. Страховая компания выплачивала ему ежегодную ренту. Из года в год каждый месяц в его почтовом ящике появлялся чек социального страхования. Урожай этого утра перевалил за одиннадцать тысяч. Правда, львиную долю отберет налоговое ведомство, но все равно тысяч пять останется. Подсчитывая чеки, он одновременно размышлял: пойти к Мейеру Линчу посмотреть, что происходит на бирже, или не идти? Нет, не пойду, пустое занятие. Даже если поутру курс поднялся, за день все опустится. "Рынок совершенно взбесился", — пробормотал он себе под нос. Он вывел проверенную годами совершенно неколебимую закономерность: инфляция идет в ногу с повышением курса, а не с понижением. Но сейчас рухнули и доллар, и акции. Да, ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов, кроме неминуемой смерти.

Около одиннадцати часов он спустился, чтобы вложить чеки. Отделение банка было крошечное, и все служащие, давно знавшие его, хором поздоровались. В этом отделении у него был сейф, где хранились драгоценности и ценные бумаги. Случилось так, что все три его жены оставили ему кое-что, ни одна не составила завещания. Он сам точно не знал, сколько у него денег, но уж не меньше миллионов пяти. Однако он шел по улице точно в таких же брюках и рубашке, какие носят бедняки, да и кепка его, и башмаки немало повидали на своем веку. Постукивая тросточкой, он шел мелкими шажками и время от времени бросал взгляд назад — вдруг его кто-нибудь преследует; может быть, какой-то проходимец вынюхал, насколько он богат и замыслил его похитить. Хотя день был ясный и улица кишела людьми, но ни одна душа не вмешается, если его схватят, засунут в машину и увезут в заброшенные развалины или в пещеру. И выкуп за него никто платить не станет.
Закончив дела в банке, он отправился домой. Солнце, стоявшее в зените, изливало зной. Женщины рассматривали в магазинных витринах платья, туфли, чулки, бюстгальтеры, купальные костюмы. На их лицах отражалась сумятица чувств — покупать или не покупать? Моня бросил взгляд на витрины. Что ему тут делать? Ничего не хочется. Теперь до пяти часов, пока не придет пора готовить обед, ему абсолютно нечего было делать. Он точно знал, чем займется, придя домой: приляжет на диване и вздремнет.
Слава Богу, его никто не похитил, не ограбил, не влез в квартиру. Кондиционер в порядке и трубы в ванной не прорвало. Он снял туфли и растянулся на диване.
Как ни странно, он не утратил способности мечтать о неожиданных успехах возвращении мужской силы, о приключениях. Мозг не мог привыкнуть к старости. Он кипел теми же страстями, что и в молодые годы.Моня часто говорил своему.... и мозгу тоже: "Послушай-ка, не будь идиотом. Всему свое время, а ныне уже нет времени ни на что, поздно. Ты бессилен чему-либо помочь". Но уж так устроен мозг, что фантазирует, несмотря ни на что. Кто это сказал: "Человек уносит свои надежды в могилу"?
Его дремоту прервал звонок в дверь. Он встревожился. Никто никогда не навещал его. "Наверняка убийца", — подумалось ему. Приоткрыв дверь на длину цепочки, он увидел в прорезь маленькую женщину с нарумяненными щеками, желтыми глазами и огромным начесом соломенных волос. На ней была белая блузка.Моня отворил дверь, и женщина сказала по-английски, но с явным акцентом:
— Надеюсь, я вас не разбудила. Я — ваша новая соседка слева, хочу представиться. Меня зовут миссис Эстерь Брокелес. Правда, смешная фамилия? Она мне досталась от последнего мужа. А моя девичья фамилия — Гольдман. Моня в изумлении уставился на нее. Слева от него испокон веку жила одинокая старуха. Он даже помнил ее фамилию: мадам Шальперт.
— А что стряслось с мадам Шальперт? — проговорил он.
— То же, что происходит со всеми, — сдержанно ответила женщина.
— Когда это случилось? Я ничего не знаю.
— Уже больше пяти месяцев назад.
— Входите, входите. Умирают люди, а ты даже и не знаешь, — пробормотал Моня. — Она была приятная женщина… Умела сохранять дистанцию.
— Я ее не знала. Квартиру я купила у ее дочери.
— Садитесь, пожалуйста. У меня даже нечем вас угостить. Где-то была, кажется, бутылка ликера, но…
— Я не хочу ничего пить, и ликера не хочу. Во всяком случае, не среди бела дня. У вас курить можно?
— Конечно, конечно.
Женщина села на диван, привычно щелкнула зажигалкой, затянулась. Ногти были ярко наманикюрены, на одном из пальцев Моня заметил огромный бриллиант.
— Вы живете один? — спросила женщина.
— Да, один.
— Я тоже одна. Что поделаешь?! Я прожила с мужем двадцать пять лет, и мы ни разу не повздорили. Наша жизнь была сплошным солнечным днем, ни облачка. И вот он внезапно умер и оставил меня в полном одиночестве. Мне вреден этот климат. Ревматизм донимает. Придется доживать свой век здесь.
— Вы купили квартиру вместе с обстановкой? — деловым тоном поинтересовался Моня.
— Со всем. Дочь ничего не хотела забирать, кроме платьев и белья. Все отдала за сущую ерунду. У меня не хватило бы терпения ходить по магазинам, покупать мебель, посуду. А вы здесь давно живете?

Женщина сыпала вопросы один за другим,оживившись Моня охотно отвечал. Моне казалось,что она выглядела относительно молодой, не старше пятидесяти, а то и меньше. Он принес ей пепельницу, поставил на кофейный столик перед ней тарелку печенья и бокал лимонада. Он не заметил, как пролетели два часа. Эстерь Брокелес сидела, скрестив ноги, и Моня нет-нет поглядывал на ее круглые колени. Она перешла на идиш с каким-то странным акцентом. От нее веяло чем-то родственным. Не иначе как небеса решили снизойти к его тайным мечтам. Только сейчас, слушая ее, он осознал, насколько одиноким был все эти годы, как угнетала его невозможность иногда по целым дням переброситься с кем-нибудь хоть парой слов. Даже в соседках она лучше, чем ничего. В ее присутствии он помолодел, стал говорлив, рассказал о своих трех женах, о трагедиях, постигших детей. Он даже посвятил ее в существование любовницы после смерти первой жены.
— Не надо извиняться, — сказала гостья. — Мужчина есть мужчина.
— Я состарился.
— Мужчина никогда не стареет. У меня был дядя так он в восьмидесят лет женился на двадцатилетней, и она родила ему троих детей.
— Час дня. Вы где завтракаете?
— Никогда не спорь с женщиной. Ты можешь выиграть спор - и тогда уж тебе не поздоровится,подумал Моня,- Нигде. Я ем только по утрам, а потом сразу обедаю.
— Вы на диете?
— Нет, но в моем возрасте…
— Хватит уже о вашем возрасте! — обрезала она. — Знаете что? Пойдемте ко мне и вместе позавтракаем. Не люблю есть одна. Для меня даже хуже завтракать в одиночестве, чем спать.                —  - Я, право, и не знаю… Чем я это заслужил?
— Пойдемте, пойдемте, не говорите ерунду. У меня холодильник трещит от продуктов. Прости меня, Господи, но я больше выбрасываю, чем съедаю.
Женщина говорила с теми идишистскими выражениями, которых Моня не слыхивал уже минимум лет шестьдесят. Она взяла его за руку и повела к двери. Ему всего-то нужно было сделать несколько шагов. Когда он запирал свою дверь, она уже отпирала свою. Квартира, в которую он вошел, была больше его собственной и посветлее. На стенах висели картины, причудливые лампы, старинные вещицы. Окна выходили прямо на море. На столе стояла ваза с цветами. В квартире Мони пахло пылью, а здесь воздух был свежим. "Она чего-то хочет. Есть у нее задняя мысль", — сказал сам себе Моня. Он вспомнил, что читал в газетах о мошенницах, умудрявшихся выуживать целые состояния из мужчин, а впрочем, и из женщин. Главное теперь — ничего не обещать, ничего не подписывать, не давать ни гроша.
Она, усадила его за стол, и немедленно из кухни послышались булькающие звуки кофеварки, донесся запах свежих булочек, фруктов, сыра и кофе. Впервые за многие годы среди бела дня Моню обуял аппетит. Вскоре они уже завтракали.
Хозяйка дома затягивалась сигаретой даже между двумя кусками.
— Мужчины бегают за мной, — жаловалась она, — но как только доходит до серьезного, все они начинают интересоваться исключительно моими финансами.
Стоит им заговорить со мной о деньгах, как я рву с ними. Я не бедна. Я даже — постучу по дереву! — богата. Но не желаю, чтобы со мной жили из-за денег.
— Слава Богу, я ни в чьих деньгах не нуждаюсь, — сказал Моня. — Мне хватит, проживи я даже тысячу лет.
— Это хорошо.

Постепенно они перешли к обсуждению своего имущества, и Эстерь рассказала, что владеет домами, а также ценными бумагами. По тому, как она говорила и какие имена называла. Моня понял: нет, не врет. Здесь у нее был счет и сейф в банке, в том же самом, что у Мени. Он прикинул, что добра у нее как минимум на миллион, а то и больше. Она кормила его так, как кормит только дочь или жена, обсуждала, что ему можно есть, а чего надо остерегаться. В молодости с ним случались такие чудеса. Встретив его, мгновенно переходили на интимные отношения, прилипали к нему и больше не отлипали. Но чтобы такое... же произошло в его-то годы? Нет, это отдавало сном.
— У вас есть дети? — внезапно спросил он.
— Дочь, Сильвия. Она живет совсем одна в палатке в Британской Колумбии.
— Почему в палатке? Мою дочь тоже звали Сильвией. Да вы сами мне в дочери годитесь, — добавил он, не понимая, зачем это сказал.
— Причем тут годы? Ерунда! Я всегда любила, чтобы мужчина был старше меня. Мой муж — упокой, Господи, его душу! — был на двадцать лет меня старше, и я желаю каждой еврейской девушке такой жизни, какая была у нас.
— Ну я — то точно старше вас лет на сорок, — заметил Моня и его шалунпохоже был не согласен с ним. Женщина положила ложку.
— Сколько вы мне дадите?
— Ну, лет сорок пять, — ответил Моня, понимая, что на самом деле она постарше.
— Добавьте еще двенадцать и попадете в самую точку.
— Ну вы и сказанули, столько вам не дашь.
— Я хорошо жила с мужем. Я могла попросить у него все, что угодно — луну, звезды. Для своей Эстерь у него не было отказа. Вот почему после его смерти я впала в меланхолию. Да и дочь мне добавила. Я потратила Целое состояние на психиатров, но они мне никак не помогли. Последние семь месяцев я провела в клинике для нервнобольных. У меня было душевное расстройство, я не хотела больше жить. Им приходилось не спускать с меня глаз ни днем, ни ночью. Он звал меня из могилы. Я хочу вам что-то сказать, только поймите меня правильно.
— Что?
— Вы напоминаете мне мужа. Вот почему…
— Мне восемьдесят два, — произнес Моня и тут же поперхнулся крошкой и пожалел себя. Пяток лет можно было без труда скостить. Он мгновение подождал, затем добавил: — Будь я на десяток лет помоложе, я бы сделал вам предложение.
И снова Моня пожалел о сказанном. Слова выскочили изо рта по своей собственной воле. Он все еще не избавился от боязни нарваться на «золотоискательницу».
Женщина пытливо взглянула на него и подняла бровь.
— Раз уж я решилась жить, я возьму вас таким, какой вы есть.
"Неужели это возможно? Как такое может быть?" — снова и снова спрашивал себя Моня. Они обсуждали свой брак и снос стены между их квартирами, чтобы сделать из них одну, благо спальни были по соседству. Она откровенно рассказала ему обо всех деталях своего финансового положения. Ее состояние оценивалось примерно в полтора миллиона долларов. Моня еще раньше рассказал ей, что есть у него.
— Что мы будем делать с такой кучей денег? — спросил он.
— Когда я была одна, я не знала, куда их девать, — возразила она, — но теперь, вдвоем, мы поедем в кругосветное путешествие. Мы купим квартиру в самом центре Тель-Авива и еще одну в Тверии. Тамошние теплые весны так хороши для ревматизма. Когда я буду рядом, ты будешь жить много-много лет. Я гарантирую тебе сто, а может быть и больше.
— Все в руках Божьих, — ответил Моня и сам поразился своим словам. Он не был так уж религиозен. Его сомнения в Боге и Божьем промысле с годами лишь возрастали. Он часто говорил, что после случившегося с европейским еврейством в Бога может верить только ну очень умный человек.
Эстерь встала, встал и он. Объятие, поцелуй. Он крепче сжал ее и ощутил пронзивший его насквозь трепет юношеского желания.
— Подожди до хуппы/свадьбы/, — проговорила она.
Моню поразили ее слова, потому что он когда-то уже слышал их, и произносил их тот же голос. Но когда и кто? Все три его жены были коренными американками и не стали бы пользоваться такими выражениями. Может быть, во сне? Можно ли во сне видеть свое будущее? Он склонил голову и задумался, а подняв глаза, был ошеломлен. За несколько секунд облик женщины невероятно изменился. Она отодвинулась от него, а он даже не заметил. Ее лицо побледнело, усохло, постарело. Прическа, казалось, моментально распалась. Она искоса глядела на него — подавленно, печально, даже угрюмо. "Обидел я ее, что ли?" — подумал он. И как будто со стороны услышал собственный вопрос:
— Что-нибудь случилось? Тебе нехорошо?
— Нет, но тебе лучше сейчас уйти, — ответила она отчужденным и даже несколько враждебным тоном. Он хотел было спросить у нее о причинах столь разительной перемены, но помешало позабытое (а, может, никогда не покидавшее его) чувство собственного достоинства. С женщинами никогда не знаешь, где окажешься. Все же он спросил:
— Когда мы увидимся?
— Во всяком случае, не сегодня. Может быть, завтра, — чуть поколебавшись, ответила она.
— До свидания. Спасибо за завтрак.
Она даже не потрудилась проводить его до двери. "Ну, вот я и дома", — подумал он. Вот те на, передумала! Его переполнял стыд — за себя самого и за нее тоже. Она что — шутила с ним? Неужели злобные соседи решили подурачить его? Собственная квартира показалась ему почти необитаемым островом. "Не буду обедать", — решил он. В животе — тяжесть. "В моем возрасте не следует ставить себя в идиотское положение", — пробормотал он, лег на диван и задремал, а когда открыл глаза, было уже темно. "Может быть, она еще позвонит в дверь? А может, мне ей позвонить?" Она дала ему свой номер телефона. Даже после сна он чувствовал себя измотанным. Ему надо было написать несколько писем, но он отложил это занятие на утро. Он вышел на балкон, соседствовавший с ее балконом. Они могли видеть друг друга и даже разговаривать, если у нее сохранился хоть какой-то интерес к нему. Море бурчало,как и у него в животе, пенилось, бурлило. Вдалеке виднелся корабль. В небе прогудел самолет. Над головой блистала одинокая звезда, которую были не в силах затмить ни уличные фонари, ни неоновая реклама. Хорошо, когда можно увидать хотя бы одну звезду, а то нетрудно вообще забыть о существовании неба.
Он сел на балконе, поджидая, не появится ли она. О чем она думала? Почему у нее так резко сменилось настроение? Минуту назад заботлива, словоохотлива, точно невеста на свадьбе — и вот уже чужая! Моня прикрыл глаза и снова задремал, а когда проснулся, был уже поздний вечер. Спать не хотелось, и он решил спуститься за вечерней газетой, где печатали новости с фондовой биржи, однако вместо этого отправился в постель, предварительно выпив стакан томатного сока и проглотив таблетку. Лишь тонкая стенка отделяла его от Эстерь, но в стенах кроется особая сила. Быть может, думал он, именно поэтому некоторые предпочитают жить в палатках. Он полагал, что размышления не дадут ему заснуть, но ошибся. Проснулся он от тяжести в груди. Который час? Фосфоресцирующие цифры говорили, что он проспал часа два — два с четвертью. Ему что-то снилось, но что именно, он не помнил. Осталось лишь ощущение ночного кошмара. Он поднял голову. Интересно, спит она или нет? Из ее квартиры не доносилось ни шороха.
Он снова заснул и проснулся от шума: громко говорили люди, хлопали двери, кто-то бегал по коридору. Он всегда боялся пожара. Газеты то и дело печатали репортажи о стариках, опаливших себя насмерть в домах для престарелых, больницах или гостиницах. Он вылез из кровати, натянул шлепанцы, халат и открыл дверь в коридор. Ни души. Может, ему пригрезилось? Он закрыл дверь и вышел на балкон. Нет, пожарниками внизу и не пахнет. Галдели только полуночники да завсегдатаи ночных клубов. Кое-кто из жильцов сдал свое жилье на лето. Моня вернулся в постель. Несколько минут было тихо, а затем он снова услышал грохот в коридоре, звуки мужских и женских голосов. Что-то стряслось, но что именно? Его тянуло встать и снова посмотреть, но он не встал и лишь встревоженно прислушивался. Внезапно из кухни до него донесся звонок. Когда он поднял трубку, мужской голос произнес: «Ошибка». Моня включил лампу, и поток флюорисцирующего света ослепил его. Он открыл холодильник, вытащил кувшин сладкого чая и налил полстакана, не понимая, делает он это от жажды или для поднятия духа. Вскоре ему понадобилось опорожниться, и он поплелся опять в ванную....
В этот момент в дверь позвонили, и звонок отбил у него нужду.Писать уже не хотелось. Может быть, в здание вломились грабители? Ночной сторож — старик, и незваным гостям — не помеха. Моня судорожно думал и не мог решить, идти к двери или нет. Он стоял уже возле унитаза и дрожал от страха. "Это, быть может, мои последние мгновенья на земле", — пронеслось в его мозгу. "Боже милостивый, пощади!" — пробормотал он. Только теперь он вдруг сообразил, что в дверь был вмонтирован «глазок», через который можно было посмотреть, кто звонит. "Как я о нем позабыл? — изумился он. — В маразм впадаю!".

Он безмолвно подошел к двери, отодвинул крышку «глазка» и заглянул в него. Седая женщина в халате. Он узнал ее: это была его соседка справа. В секунду все стало ясно. У нее был парализованный муж, и с ним что-то стряслось. Он открыл дверь. Старуха протягивала конверт без марки.— Простите, пожалуйста, мистер Бендинер, женщина из квартиры слева оставила этот конверт около вашей двери. На нем ваше имя.
— Какая женщина?
— Ну, слева. Она покончила с собой. Моня ощутил судорогу в кишках, и спустя мгновение живот стал тугим, как барабан.
— Блондинка?
— Да.
— Что она сделала?
— Выбросилась из окна.
Моня протянул руку, и старуха дала ему конверт.
— Где она? — спросил он.
— Они ее увезли.
— Мертвую?
— Да.
— Боже мой!
— Уже третий случай здесь. Богачи теряют разум.
Рука Мони затряслась, и конверт затрепетал, точно на ветру. Он поблагодарил женщину и закрыл дверь. Затем пошел за очками, которые клал на ночной столик. "У меня не хватит духу прыгнуть, — убеждал он себя. — Самое время сейчас упасть возле унитаза и сломать бедро!" Пошатываясь, он забрался в постель и зажег ночник. Так и есть, очки лежали там, где он их положил. Он почувствовал головокружение. Стены, портьеры, комод, конверт — все дергалось и вращалось, точно сбившееся изображение в телевизоре. "Ослеп я, что ли?" — спросил он сам себя. Он сел и подождал, пока головокружение не прошло. У него едва хватило сил распечатать конверт. Письмо было написано почему-то карандашом, строчки прыгали, в идишистских словах было много ошибок. Вот что было в письме:

"Дорогой Моня, забудь меня. Я должна идти к своему мужу, туда, где он. Если не трудно, скажи по мне каддиш. Я помолюсь за тебя там, где буду.
Эстерь".
Он положил лист бумаги и очки на ночной столик и погасил свет. Лежал, икая и с трудом подавляя отрыжку. Его тело дергалось, пружины кровати тряслись. "Все, с этой минуты я ни на что не надеюсь", — решил он с торжественностью человека, принимающего присягу. Стало зябко, он укрылся одеялом.

Когда он утром открыл глаза, было десять минут девятого. Это сон? Нет, письмо на столике. В тот день Моня Бендинер не спускался за почтой. Он не сделал себе завтрак, не умывался и не одевался. Он все время дремал в пластиковом шезлонге на балконе и думал об иной Сильвин — дочери Эстерь, — живущей где-то в палатке в Британской Колумбии. "Почему она забралась так далеко?" — спрашивал он себя. В отчаянии от смерти отца? Не могла оставаться с матерью? Или уже в свои годы осознала тщетность всех человеческих поступков и решила стать отшельницей? Она стремится познать себя или Бога? В мозгу старика мелькнула безрассудная идея: полететь в Британскую Колумбию, отыскать в первозданных дебрях эту молодую женщину, утешить ее, заменить ей отца и, быть может, вместе с ней попытаться понять, зачем человек рождается и почему он должен умереть.Да,- подумал Моня,- На ожидание неприятностей, на сами неприятности и на предчувствие неприятностей уходит масса времени, и в результате вся жизнь.....Разболелся живот.Моня сполз с кровати и,шлепая тапками, пошаркал в туалет....Он сел,сидел долго и думал,думал,думал....Только к старости,- шептал сидя на унитазе Моня,- начинаешь понимать, что самое гениальное изобретение человечества - клизма.
Хотелось еще и писать,но небыло ничего.Когда то Моня спросил: Может мне клизму поставить?
Главврач почесал затылок.....
- Можно, но хорошо и писать,Моня,ты все равно только на том свете будешь!....Моня сидел.Уже светало.Начинался новый день!