Ничто ни в чем

 (Из сборника эссе «Мой календарь знаменательных дат»)



               
                * * *

                «Откуда я?
                Зачем я тут стою?
                Что я вижу?
                Где же я?
                Ну, попробую по пальцам
                все предметы перечесть.
                -- ( Считает по пальцам: )
                Табуретка, столик, бочка,
                Ведро, кукушка, печка,
                метла, сундук, рубашка,
                мяч, кузница, букашка,
                дверь на
                рукоятка на метле,
                четыре кисточки на
                платке,
                восемь кнопок на потолке».


                Д.Хармс «Вода и Хню»


               
                «…Так что непонятно, о ком идет речь».

                Д. Хармс «Случаи»



Он родился 13 апреля 1906 года, в местечке Фоксрок, что под Дублином. Некоторое время был литературным секретарём самого Джеймса Джойса, знаменитого уже в то время (не частый, замечу, случай в национальной литературе и мировой, в частности), и даже, некоторое время женат на его дочери Лючии.

Но однажды наш Герой решает выскочить, как ему казалось, из глубоко продавленной колеи, накатанной Джойсом же (потому что его первые литературные попытки неизбежно выходили подражательскими и носили на себе узнаваемый отпечаток, познавшего прижизненную славу создателя «Улисса»). Он оставляет работу у мастера, бросает и его дочь. И, так сказать налегке отправляется в своё одиночное одиссейское «плаванье», дабы избавиться от этого магического наваждения (губительного для собственной идентичности, жаждущей выразиться, понятное дело, не подражая, а  самостоятельно, собственным способом).

Так, бывший литературный поверенный Джойса  и его земляк, долгое время находившийся всего лишь (как он сам считал) в качестве тени «при» известном писателе, однажды «отделился» от него и отправился на поиски собственного счастья (вообще-то, покуда и сам толком не ведая, в чем оно для него заключается). Насколько известно, Джойс не счёл побег своего литературного секретаря тяжелой утратой. А вот бедняжка супруга – не имевшая никаких амбиций на профессиональных и социальных поприщах (обычная любящая молодая женщина) – не выдержала разрыва и… потеряла рассудок. К великому несчастью, она так и не смогла оправиться от постигшего её недуга. Так, жизнь ни в чем не повинной Лючии была принесена  в  символическую  ж е р т в у  за дар, обретенный, впоследствии, её бывшим мужем. Надо заметить, такого рода «жертвы» в этом мире не редкость, особенно если речь идёт о страстном желании обретения (обладания) чем-то.  Довольно часто они приносятся «не особо раздумывая», что называется, автоматически.  Более того, многие <герои> на полном серьёзе считают их оправданными (судя, по их биографиям),  поскольку уверены, что «за другим поворотом» Пути их ожидают вожделенные Дар(ы) или немеркнущие Победы!…

…Попутешествовав, помыкавшись, понабравшись личного опыта и собственных впечатлений, «тень Джойса», наконец, окончательно обрела свои собственные черты и стала тем, кем и должна была быть (поскольку никогда, по природе своей, тенью и не являлась) – Сэмюэлем Беккетом. Тем самым Беккетом, который, если так можно выразиться, продолжил традицию (или нашел себя в данной традиции?), начатой ещё нашими (российскими) чинарями и, как замечают литературоведы, сущностно близкую, например, таким писателям как Генри Миллер и Эжен Ионеско… То есть, ярким и очевидным представителем «певцов абсурда и хаоса жизни» (ясное дело, имеющими свой «почерк» и «голос», иначе, чем бы они отличались друг от друга).

Обнаружив для себя вдохновенную «благодатную почву», Беккет начинает сразу же много писать. Не так скоро, но, тем не менее, уже при жизни художника (что, как было замечено выше, бывает довольно редко, а в масштабах мировой литературы и подавно) – творчество его высоко оценивается критикой и даже публикой\читателями, а также (что бывает ещё значительно реже) принимается  коллегами-писателями. (О том, как это бывает – ну, то есть, процесс признания некоего человека «художником» в сфере искусства, а точнее – борьба между творческим человеком, отстаивающим своё право быть принимаемым обществом в этом качестве и «правилами игры», навязываемыми ему социумом, – примеров известно немало). 

Среди прочих, написанных Беккетом в этот период, – пьеса «В ожидании Годо» (постановку которой мы с подругой смотрели много лет назад на сцене театра «Ленинского комсомола» в морозном Питере, а потом дооолго не могли прийти в себя). (Кстати, мне вдруг подумалось, что его «оформление» (хотя, наверное, это громко сказано),  чем-то напоминало фрагмент из фильма Г.Данелия «Кин-дза-дза!»… Например.  В полу открывается крышка люка и перед зрителями «откуда-то» появляются и «куда-то» исчезают, мыкающиеся некоторое время на малом пространстве сцены,
персонажи (поскольку зрители, вместо зрительного зала, помещены режиссером туда же).  Или – сценические костюмы, словно взятые на прокат из «бутиков» пришедшей к катастрофе планеты…  В общем, что-то странное, и в тоже время,  близкое и понятное.


В пьесе нет привычного сюжета, нет динамики. На глазах у изумленной публики разыгрывается, практически, статичная ситуация, когда кроме своеобразных диалогов, ничего не происходит (в смысле, логичного для инсценировки, действия). Герои Беккета ждут важного (всемогущего) «Годо». Они верят: Его приход может остановить бег времени, Он Тот, кто, наконец-то, вразумит, объяснит им что-то такое, что внесёт смысл в их абсурдную, но вполне себе привычную («Кю!»…) жизнь. Однако «Никто» не приходит и не уходит со «сцены», в буквальном смысле.  Чувство тревоги, обнаруживающее себя исподволь, возникает, вероятно, от того, что подсознательно узнаваемо.  Но происходит это не из-за оформительской стилистики спектакля (о чем было сказано выше), а из-за каких-то более глубоких паттернов.  Быть может, это передающаяся атмосфера безнадёжности, которую создают почти бездействующие персонажи? (Если их перемещение с края «сцены»  в центр и обратно, да своеобразные размышления вслух можно считать неким подобием действия). Как известно, трансцендентальное не имеет Имени (по крайней мере, человеку его знать не дано). Само же Оно обладает беспрецедентной прерогативой наименования: всё, что окружает людей, когда-то было Им поименовано (читай, наделено смыслом предназначения). Вот и выходит, что: основной удел человека – обнаружение, разгадывание смыслов, сфера которых находится… по ту сторону наименования...

«Сколько можно издеваться, задавая вопросы о проклятом времени?.. Вам мало, что... каждый день похож на другой, в один прекрасный день он онемел, а я в другой прекрасный день ослеп, и придёт такой прекрасный день, когда все мы оглохнем, а в какой-то прекрасный день мы родились, и настанет день, и мы умрём, и будет ещё один день, точно такой же, а за ним другой, такой же... Рожают прямо на могилах: только день забрезжит, и вот уже опять ночь», - возмущается один из героев пьесы. Если реально ничего не происходит,  ход времени – всего лишь иллюзия, где один день похож на другой, а люди умирают, словно никогда и не рождались, то… в чём же тогда смысл?!

В непрекращающейся энергии «времени»: в некоем подобии бесцельного кружения-утягивания в гигантскую воронку бессмысленного, бесконечного действия… В ЭТОМ, - уверен автор-Беккет (кстати, католик) - и состоит ужасающая неизменность мира, а вовсе не в «мифе о вечном возвращении»* (как это закреплено в человеческой культуре, например, в религии).

… Кажется невероятным, но в 1969 году: «….за совокупность новаторских произведений в прозе и драматургии, в которых трагизм современного человека становится его триумфом» – Самуэлю Беккету была присуждена Нобелевская премия. Деньги Беккет взял, но на торжественную церемонию (с традиционной благодарственной речью) ехать отказался. Как СЛОВА могут передать то Послание, которое… <лишено слов>?! Ведь именно ЭТО и пытался «объяснить» своим зрелым творчеством Беккет!!! Так что, его «невежливый поступок» вполне логичен/честен даже с точки зрения социума: не  ВЕЩАТЬ «о пустоте» в торжественной обстановке, а МОЛЧАТЬ о ней, ибо суть Послания, обнаруживаемая за <пределом слов>, парадоксальна. При всяком напряжении добраться до этого первоначального, тотального Молчания человек сталкивается с парадоксом: всякий, предпринимающий некое усилие понять его, обрекает себя на полную неудачу. Так что же остается? По Беккету выходит, что – НИЧЕГО…

Писатель до конца верен своим творческо-философским прозрениям. Поэтому в последние десятилетия в его жизни происходит то же, что и в его творчестве: он оставляет Париж и, поселившись в пригороде долины Марны, становится… отшельником. («…Я уже несколько лет ничего не читаю. Голова забита всякой требухой, галькой, сломанными спичками и невесть откуда взявшимися осколками стекла». «Знаешь, здесь кто-то сказал про меня: «Его называют поэтом, а он только и интересуется, что матрасами…»**). Его тексты становятся всё короче, скупее на слова, безмолвнее –  полная аллегория покидающей человека жизни.

 «… ЕДИНОЕ никаким образом не существует. <...> Следовательно, не существует ни имени, ни слова для него, ни знания о нем, ни чувственного его восприятия, ни мнения», - говорит Платон в «Пармениде».


…Впрочем, на все сказанное выше, есть и другие точки зрения.





*)  М. Эллиаде «Миф о вечном возвращении»
**) С. Беккет «Уотт»
***)  Возможно, знакомым (и не особо))) с романо-германскими языками, при упоминании имени Годо невольно вспомнится немецкое mein Gott  (немец.) – мой Бог…