Два лейтенанта

Два лейтенанта.

Это я сейчас не устаю повторять о том, что самое интересное в нашем мире – это люди. Через общение с ними, через понимание поступков и их мотивов, через сравнение характеров и натур мы понимаем и принимаем (или отрицаем) тот социум, частью которого сами и являемся. А всего каких-то двадцать пять лет назад, в то время, когда казалось, что старость начинается уже с тридцатого дня рождения, никто из нас молодых даже не задумывался о существовании закономерностей. И уж тем более, вдруг, столкнувшись с таковыми, никто из нас не пытался из этих закономерностей выстроить некую ровную и логичную систему. И второй мыслью, которая логически завершит предисловие к этой истории, пусть будут слова, некогда сказанные вождем мирового пролетариата, В.И.Ленина – «Жить в обществе и быть свободным от общества невозможно». Далее следует сама история.

****

Не на каждой карте Советского Союза значился небольшой поселок Капустин Яр. Даже карта Астраханской области лишь иногда, в некоторых печатных атласах обозначала его скромной, минимальной, согласно правилам картографии, точкой. Он и правда был маленьким и далеким островком социалистической цивилизации, с привозной питьевой водой и единственным клубом, давно перестроенным под склад. Но главный секрет поселка крылся в другом - бескрайняя степь, в просторах которой терялись всего две-три его улочки, еще из бревенчатых срубов, служила, тогда еще великой державе, в качестве сверхсекретного, учебно-испытательного полигона войск ПВО. Меня же Родина в назначенный срок призвала отдать ей долг, а судьба забросила за две с половиной тысячи километров от дома на упомянутый полигон в качестве солдата Советской Армии. Даже не раскрывая «военной тайны» об этом удивительном месте мог бы рассказывать часами, но не в этот раз. В рамках излагаемой истории обозначу только один ключевой момент.
На площади, равной двум Полтавским областям, комплектовали и испытывали всю советскую технику для борьбы с нарушителями воздушного пространства страны. Все самые новые разработки зенитно-ракетных комплексов и радиолокационных станций «проходили» именно через Капустин Яр. Тут всё комплектовалось в полноправные боевые единицы и после испытаний отправлялось в воинские части, несущие боевое дежурство. Один раз в три года, со всех ПВОшных воинских частей СССР, в Капустин Яр стягивались боевые расчеты для проведения учебных, показательных и квалификационных стрельб по специальным воздушным мишеням. Красивое и эффектное зрелище. Военный объект, носящий одноименное с поселком название, считался сверхсекретным. Если верить офицерам службы безопасности, на военных картах и в реестрах вражеского тогда блока НАТО объект «Капустин Яр» значился под номером «два» по нацеливанию капиталистических ракет. Номером «один» была Москва.
Многочисленные воинские части, входящие в состав полигона, были разбросаны по степи в виде совсем небольших городков, на определенном удалении друг от друга и условно назывались «площадками», каждая из которых имела свой номер. Удаленность между ними могла колебаться от 15 до 25 километров. При этом вся степь между площадками была совершено пустынной, необжитой, изрезанной лишь прямыми, как струна, военными дорогами, выложенными из бетонных плит, и даже без привычных электрических столбов по обочинам. Сказать, сколько площадок разбросано по всему полигону, было сложно - наша «учебка» базировалась на площадке «тридцать один», чуть севернее от неё располагалась «шестидесятка», а с четвертого этажа казармы, через окна юго-западного направления, в ясную погоду была видна площадка, с которой 19 августа 1960 года запустили в космос Белку и Стрелку.
Забор, окружающий любую из площадок, носил весьма условный характер. Он всего лишь «обозначал территорию». Выйти за забор не составляло труда – никто периметр не охранял, в этом не было необходимости. Как только взгляд переставал упираться в ограду, ему больше не во что было упереться – до самой линии горизонта.
Вся эта «инфраструктура» тщательно охранялась несколькими «поясами»  всевозможных служб безопасности – попасть на всю огромную территорию полигона простому смертному было почти невозможно. «Почти» - потому, что в истории полигона все же имел место уникальный случай. Со слов тех же «секретных» офицеров, в конце семидесятых годов прошлого века, на территории полигона был задержан и обезврежен некий офицер Советской Армии, в котором разоблачили «вражеского разведчика агрессивной капиталистической армии». Насколько правдив этот факт - не смогу вам сказать, но как «учебное пособие» он всегда пересказывался офицерами безопасности при каждом инструктаже вновь прибывших на службу солдат и офицеров. Так же доподлинно известно, что до этого случая солдаты срочной службы, увольняясь в запас, могли себе выбрать по желанию форму любого рода войск – своего рода конспирация.
Простым солдатам-срочникам вся эта сверхсекретность ничего, кроме неудобств, не доставляла. И неудобств этих было множество. Начинались они с того, что вся почта «туда-назад» контролировалась «особым отделом», что значительно замедляло переписку. Письма выборочно вскрывались «особистами», тщательно проверялись приходящие посылки, особо рьяные проверяющие вскрывали даже банки со сгущенкой – проверить содержимое. Запрещались «в собственном пользовании» фотоаппараты, радиоприемники, «небиблиотечные» книги. Все личное имущество двух солдат помещалось в одну тумбочку, стоящую между смежных коек. На первом году службы это был только комплект «мыльно-рыльных» принадлежностей, пачка писем из дому, две катушки с нитками – белая и черная - и пара швейных иголок. Естественно, такой радости, как «увольнительная», у нас тоже не было. Даже центральный телеканал страны работал нестабильно, с перебоями, да и смотреть разрешалось только программу «Время» - главный выпуск новостей страны. На протяжении двух лет службы глаза совсем отвыкли от какого-то иного цвета в одежде, кроме хаки. Так и жили – словно в тюремной зоне.

Но ко второму году службы многие из солдат все же умудрялись «обрасти» какими-то  «неуставными» вещами и сугубо личными островками пространства. Из всего постоянного состава нашей «учебки» самыми привилегированными в этом плане были бойцы, составляющие так называемое хоз.отделение. Два повара, хлеборез, кладовщик, два штабных писаря, ротный коптерщик, два киномеханика, сан.инструктор – это была негласная солдатская элита части. Каждый из упомянутых, в служебном порядке владел некой «территорией», выходящей за рамки скудной солдатской казармы.  Отдельной историей следовало бы рассказать о том, как мне посчастливилось попасть в состав упомянутого отделения – но не сейчас. Скажу лишь, что ко второму году службы мне досталась «почетная должность» старшего кино-радиомеханика. Два помещения – радиоузел части и киноаппаратная были больше, чем островками – это были без преувеличения оазисы. Оба, находящиеся на первом этаже казармы, не только запирались моим ключом, но и в обязательном порядке должны были быть опечатаны исключительно личной номерной пломбой. Если же киномеханик находился внутри любого из упомянутых помещений, устав предписывал ему закрывать дверь изнутри на замок, тем самым ограничивая доступ в них всем остальным. Более того, согласно установленному режиму секретности, далеко не каждый офицер части имел право зайти в радиоузел или киноаппаратную. Даже командир роты не мог по собственному желанию устроить какую либо проверку порядка или состояния работоспособности кино-радиоаппаратуры. Нужно обязательно сказать и о том, что многих офицеров части очень злил тот факт, что им приходилось обязательно стучаться в дверь «кабинета» обычного, рядового солдата. Моим непосредственным начальником был замполит части – целый майор. В принципе, нормальный мужик – насколько советский замполит мог тогда быть нормальным мужиком.

Отношения с офицерским составом своей части у меня складывались разнородно. Как уже говорил – некоторым спокойно спать не давала мысль о том, что конкретного солдата нельзя «построить» в любое время суток и по любому поводу, но были и вполне адекватные люди. Нужно сказать и о том, что каждый из солдат стремился «завести в друзьях» кого-то из офицерского состава. Это давало возможность решить целый ряд солдатских и «бытовых» проблем. Дело в том, что офицерский городок находился в непосредственной близости с железнодорожной станцией «Капустин Яр», а значит и с самим гражданским  поселком, отделенным от городка охраняемой оградой, в одном из разрывов которой был построен контрольно-пропускной пункт. У военных, как у нормальных людей, в городке были кинотеатр, прачечная, ресторанчик и пара столовых, школа, детский сад, нормальные магазины. Жили офицеры и их семьи гораздо комфортнее соседей-граданских. Молодым офицерам предоставлялась комната в общежитиях, а семейных селили в квартирах небольших, двухэтажных домов, где, разумеется, были и водопровод и канализация. Каждое утро автобусами офицеров развозили по местам дислокации их воинских частей, а к вечеру привозили обратно в военный городок. Соответственно и почтовое обслуживание на офицерской «десятке» было обычным, гражданским. Через друга-офицера было запросто отправить домой, гражданской посылкой, минуя всевозможные проверки тот же дембельский альбом, или, скажем, просто фотографии заказным письмом. И вот тут я подошел к самой сути своего повествования…

    Будучи кино-радиомехаником части, и попадая в прямое подчинение лишь высшему командному составу, я мог в «неслужебное время» - с пяти часов вечера и до утра следующего дня – довольно свободно себя чувствовать. А чтобы «не проспать» службу, а хоть с какой-то пользой для себя прожить её второй год, занимался разной «ерундой». Кроме упомянутого фотоальбома, из «подручных средств» собрал очень модную в то время среди меломанов цветомузыку. Друзья-связисты из соседней части, помогая с радиодеталями, натолкнули на мысль сконструировать и собрать самодельный пульт дистанционного управления к магнитофону, который два года дома «ждал» моего возвращения со службы. Среди подготовленных к отправке вещей был и плотный бумажный сверток, содержащий в себе около двух десятков очень редких на гражданке релюшек «РЭС-10», были и еще какие-то другие «цацки» - сейчас всего не вспомню. И вот когда полезных вещей накопилось на среднего размера посылку, я обратился к старшему лейтенанту Зеленову.
Валера Зеленов был старше меня не более, чем на три-четыре года, и служил в нашей части относительно недавно. Если внимательно присмотреться к погонам на его кителе, то без труда можно было заметить, что одна из трех звездочек на каждом погоне выглядела более яркой и блестящей. Старлея Валера получил совсем недавно, где-то на другой площадке, после чего был переведен к нам в часть на должность командира одного из пяти учебных взводов первой роты. Невысокого роста, крепко сложенный, старший лейтенант Зеленов, судя по всему, только учился завоевывать авторитет у своих подчиненных. Друзьями в полном смысле этого слова мы не были, но оставаясь на суточные дежурства по части, он не брезговал после отбоя «заглянуть на огонек» в мой радиоузел, угоститься крепким солдатским чайком с домашними плюшками из моей посылки, и просто «поболтать за жизнь».
На мою просьбу об отправке посылки офицер, попивая горячий чай, откликнулся без особого энтузиазма, но и не вредничал. Попросил лишь, все нужное  упаковать покомпактнее, чтобы он мог его вывезти с территории нашей площадки, не привлекая лишнего внимания бойцов охраны на КПП. В пятницу вечером, вместе с  пакетом вручил Валере три рубля на оплату отправки и стал ждать понедельника. При следующей встрече старший лейтенант Зеленов, тихо и без лишних свидетелей, вернул мне какую-то мелочь монетами – сдачу с «трояка», квитанцию об отправке посылки на указанный адрес и копию описи вещей, находящихся в самой посылке. Это непосредственно на почте такие бумажки составляли – одна из них вкладывалась внутрь и предназначалась получателю, а вторую копию выдавали отправителю. Служить мне предстояло еще около восьми месяцев, поэтому об уже отправленной посылке можно надолго забыть, как о выполненной задаче.  Не вчитываясь ни в квитанцию, ни в опись, я разорвал их на мелкие клочки и выбросил.

****

Далеко не в каждой воинской части полигона, но в нашей был «штатный» фотограф, была даже фотолаборатория при штабе. Был и многоступенчатый контроль, на основе высокого уровня секретности, как за самим фотографом, так и за всей его деятельностью. Фотоаппарат «Зенит-Е» он получал из сейфа своего штабного начальника, строго под роспись,  с четким указанием количества кадров в остатке на пленке, с не менее четкой формулировкой «целей и объектов», подлегающих фотографированию. Отснятые пленки он проявлял тоже под пристальным контролем все той же службы безопасности. Проявленные негативы просматривались соответствующим офицером-секретчиком, сверялись с записями в нужном журнале, внимательно контролировались на содержание, а точнее отсутствие случайно попавшей «в кадр» секретной техники, и обязательное соответствие с уставом формы одежды сфотографированных бойцов. Строгий секретчик выбраковывал даже снимки, на которых «боец с расстегнутым воротничком гимнастерки,   не по стойке «смирно» курил в неположенном месте». Все «неправильные» негативы вырезались из пленки и «уничтожались огнем с обязательной фиксацией процедуры» в еще одном журнале. На допущенные к печати снимки фотограф получал, снова под роспись, строго определенное количество листов фотобумаги, за которые потом отчитывался перед все тем же секретчиком, показывая и пересчитывая каждый снимок. Учету подвергались даже не получившиеся в процессе печати, бракованные фотографии. В финале всей процедуры фотоаппаратура так же строго, в соответствии с описями и журналами, возвращалась в сейф, который потом опечатывался номерной пломбой секретчика части. Пломбировалось и помещение фотолаборатории.

Таким образом, получалось,  что сфотографироваться «ради прикола» в шинели и папахе полковника-командира, который оставил их у меня в радиоузле, пока вел занятия с офицерским составом части, было практически невозможно. Шаг «влево-вправо» считался предательством Родины посредством военного шпионажа, или побегом ; Но мы все же фотографировались – и в шинели и папахе командира-полковника, и за неуставным праздничным столом, ночью накрытом в недрах киноаппаратной, и прямо внутри оружейки, на фоне «пирамиды» с боевыми АКМами, и особо не заморачивались вопросами соблюдения формы одежды – не рисковали только с действующими, боевыми зенитно-ракетными комплексами и радиолокационными станциями. Сейчас я даже не берусь представить как солдат-фотограф, минуя все «официальные» пути и правила, все же  мог умыкнуть в личное пользование и фотоаппарат, и всю фотолабораторию. За все  время совместной службы с ним, у нас несколько раз получалось договориться, на какой-то из дней (чаще вечеров-ночей) недели, о проведении «фотосессии». Потом участники мероприятия «в складчину», через кого-то из офицеров, в гражданском фотомагазине офицерского городка, покупали пару пачек фотобумаги, а еще через три-четыре дня фотограф с соблюдением всех правил конспирации возвращал готовые снимки.
Одну из таких фотосессий мы провели ночью, в учебном классе связистов. У них тогда установили самую современную стационарную радиостанцию. На всем полигоне «Капустин Яр» таких было всего две. Одна стояла у летчиков в эскадрильи, вторая, по большому блату, досталась нашей учебке. Снимки были отпечатаны в срок и розданы всем участникам мероприятия. Свои фотографии без промедления запечатал в двойной самодельный конверт 13х18 и подготовил к тайной отправке через кого-то из офицеров. Конверт был спрятан внутри одного из нерабочих, резервных киноаппаратов и ждал своего часа. Но затягивать было нельзя.

****

Старший лейтенант Тарутин по годам был заметно старше своих коллег, командиров взводов. Согласно возрасту и выслуге лет ему самое время было примеривать майорские погоны. Или, как минимум, уже привыкнуть к капитанским. Но ряд личных особенностей характера, в том числе и открытое отсутствие интереса к воинской службе, как таковой, не давали ему возможностей для карьерного роста. При более близком знакомстве с Тарутиным становилось понятным, что большого удовольствия ему «главное и почетное дело всей жизни» не доставляет. В военное училище он поступил скорее под влиянием тогдашней моды и престижности, но никак не по зову души и сердца. То ли не уважая правил военной субординации, то ли умышленно и показательно их игнорируя, старлей запросто мог позволить себе острую полемику с кем-то из старших штабных офицеров, при этом в присутствии солдат-срочников, обращаясь к оппоненту просто по имени. Владимир Николаевич, по сути своей, до мозга костей был мирным, гражданским, но весьма принципиальным и правдолюбивым человеком, вынужденным носить офицерскую форму. В редкие понедельники о нем за глаза шутили -  «В пьянстве замечен не был, но по утрам жадно пьет холодную воду». 
Наши с ним личные отношения смело можно было назвать более, чем товарищескими. По службе мы с ним никак не пересекались, но во время все тех же суточных офицерских дежурств по части он обязательно выкраивал немного времени на общение в радиоузле «под музыкальный перекур за кружкой несладкого чая». Любил классический хард-рок второй половины шестидесятых, и порой даже мог вытащить «случайно завалявшуюся» в кармане кителя, видавшую виды кассету «Басф» или «ТДК» с записью раннего альбома «Роллингов». Через Владимира Николаевича я и решил отправить заказным письмом конверт с фотографиями. Договор об отправке уложился в короткий диалог «Надо. Давай» и конверт перекочевал из тайника в дипломат старлея.

В понедельник, после выходных Владимира Николаевича на службе не было, а к шестнадцати часам вторника он заступил в наряд дежурным по части. В дверь условной «семёркой» он постучал около полуночи. Закрыв на замок за собой дверь радиоузла, сняв фуражку и послабив ремень портупеи, старлей присел к столу с уставшим видом. Отогревая замерзшие руки о кружку горячего чая, заговорил не сразу. Зачем-то удерживая в левой ладони купюру красного цвета с портретом Ленина, стараясь не встречаться со мной взглядом, тихим голосом начал:
- Знаешь, дружище, я очень виноват перед тобой… я потерял… конверт с твоими фотографиями… и самое плохое в том, что даже примерно не могу представить где.
У меня аж перехватило дыхание от неожиданной новости. Не переставая теребить пальцами левой руки уже прилично измятый «червонец» старлей продолжил:
- В минувшие выходные мы семьей из офицерской общаги в новую квартиру переезжали – шкафы, диваны, узлы, чемоданы… сам не думал, что столько всякого барахла за минувшие годы накопил… ты пойми, Серёга, я прекрасно понимаю, что мои проблемы не оправдание, тем более, что я догадываюсь какими неприятностями может для тебя обернуться моя невнимательность – попади этот конверт в недобрые руки.
Тарутин не знал, какие именно были фотографии в конверте, но ему, как офицеру секретного учебно-испытательного полигона войск ПВО «Капустин Яр» несложно было догадаться, что если снимки просили отправить гражданской почтой, значит они как минимум «неуставные». Сейчас мне почему-то кажется, знай старлей о том, что в конверте на фотках солдаты «дурака валяют» на фоне новейшей радиостанции – может и не взялся бы их отправлять.
- Я понимаю, что деньги совсем тебе сейчас не помогут, но все же возьми. Будем надеяться, Серега, что все обойдется. Старлей оставил на столе, рядом с еще парующей чашкой недопитого чая «червонец», подтянул портупею, забрал фуражку и, не прощаясь, вышел.

Стоя в прохладном и темном умывальнике первого этажа казармы, я прикуривал уже третью сигарету подряд. Светящиеся стрелки «Командирских» перевалили уже за час ночи. Воображение, если его не пытаться удерживать, обладает силой и скоростью табуна диких лошадей. Вот и сейчас, бросаясь из одной крайности в другую, этот мечущийся табун сильно пылил и рисовал картины, в которых не просматривалось ни одной светлой краски – одна мрачнее другой. И самое  сложное заключалось в том, что даже посредством холодной логики всё складывалось весьма неудачно. По снимкам радиостанции любому «секретчику», специалисту особого отдела, было бы запросто «вычислить» в какой из воинских частей полигона делались снимки. И дальше пошло-поехало. Первым «под раздачу» попадал фотограф. С его стороны нарушены все мыслимые и немыслимые правила режима секретности. Это без сомнения военный трибунал и года два «дополнительной службы» в дисциплинарном батальоне.  За ним «влетал» командир части – за несоответствующую требованиям секретности организацию службы в части. За ним следовал дежурный офицер, в ту ночь ответственный за контроль над охраняемыми секретными объектами – класс ведь должен был быть опечатанным его номерной пломбой-печатью. Следующим был бы старший сержант взвода связи, который не просто вскрыл класс своим ключом, незаконно сорвав, а потом подделав пломбу двери, но и «обезьянничал» вместе с остальными. «Остальных» набиралось человек пять – в основном это были бойцы упомянутого выше, «элитного» хоз.отделения. В этом месте мне удалось осадить несущихся к пропасти лихих скакунов. Но они не остановились, а всего минуту потоптавшись на краю пропасти, рванули в противоположную сторону.
До дембеля мне оставалось служить чуть меньше шести месяцев, а стандартная «подписка о неразглашении военной тайны» была действительна десять лет с момента подписания. Согласно её условиям, каждый служивший в Кап.Яре, подписавший сей документ в обязательном порядке, даже в туристическую поездку за границу так просто выехать не мог. Следовательно, если злополучный конверт найдется и попадет к «особистам» даже после того, как я уеду домой, все равно бомба взорвется, и взрывная волна докатится из Кап.Яра в Кременчуг. Тем более, что некоторым из «героев фотосессии» предстояло служить больше, чем мне. Уже засыпая в своей постели последней была мысль о том, что теперь вся ситуация зависит исключительно от случая. И теперь нужно смириться с мыслью о том, что гром может прогреметь в любую минуту… Снился дом, снилась мама. Она стояла у стола в кухонном фартуке небесно-голубого цвета и лепила вареники с вишнями. Не отвлекаясь от своего занятия, повернулась ко мне лицом и, глядя прямо в глаза, негромко сказала: «Не волнуйся, сынок, все плохое, впрочем, как и все хорошее, рано или поздно заканчивается. Даже если тебе вдруг будет тяжело – ни на минутку не забывай о том...». О чем мне нужно было все время помнить, я не услышал. Мамины слова оборвала громкая команда «РОТА, ПОДЪЕМ».

****

Ранним ноябрьским утром далекого тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года из четвертого плацкартного вагона скорого поезда на перрон станции Кременчуг вышел молодой, высокого роста, солдат Советской Армии. Далеко не каждый из ранних посетителей вокзала обратил на него внимание. Лишь те, кто сам не так давно «покинул строй», смогли бы рассмотреть целый ряд мелких деталей в его форме и особенностей в поведении, говорящих о том, что солдат не просто приехал… он вернулся домой. Идеально отглаженная и точно подогнанная по фигуре шинель, «режущие масло» стрелки форменных брюк, до идеального угольного блеска начищенные ботинки. В черный тон петлиц, погон и шеврона, ровно пришитых к шинели, подобраны кожаные перчатки и тонкий чемодан-дипломат. Неторопливой походкой служивый подошел к широкой лестнице вокзала, ведущей к улицам города, и остановился. Не снимая перчаток, из внутреннего кармана шинели вытащил, блеснувший большой медной пятиконечной звездой, портсигар, щелкнул зажигалкой и сделал первую глубокую затяжку табачным дымом. Бабушка-продавщица в круглосуточном ларьке с надписью «Пресса» увидела как солдат повернулся всем корпусом в сторону привокзальной площади, но она не поняла, что служивый сейчас демонстративно показывал спину проходящему по перрону военному патрулю. Старший патруля, приземистый лейтенант, тоже сделал вид, что одиноко стоящий на верхней ступени лестницы в город солдат его не интересует, и прошагал мимо, уводя за собой двоих патрульных.  Легкую улыбку служивый прикрыл ладонью правой руки, поднося ко рту все еще тлеющую сигарету…
 
В эти минуты одному Богу было известно, какая буря бушевала в душе двадцатилетнего парнишки, одетого в дембельскую шинель. Неимоверными усилиями ему удавалось сдерживать внутри себя бешеную пружину эмоций и спокойно стоять на пороге любимого города. Он был готов сию же минуту сорваться в привычный марш-бросок и всего за каких-то пять-шесть минут пробежать, нет – пролететь, те четыре троллейбусные остановки, которые разделяли вокзал и его родной дом. Дом, в котором он не был ровно два года, дом, в котором его возвращения ждали больше, чем во всем мире.

Аккуратно опустив окурок в привокзальную урну, служивый взглянул на циферблат «Командирских», привычным движением рук прогладил несуществующие складки шинели под широким солдатским ремнем, поднял с асфальта стоявший у ног дипломат, на мгновение замер и с левой ноги сделал первый шаг в сторону только просыпающегося города. Вторник, 24 ноября 1987 года, шесть часов утра – этот день для меня начинался удивительно хорошо…

****

До посылок, пришедших домой из армии, руки дошли не сразу. Всего их было штук шесть, полученных и бережно сохраненных мамой. Среди прочих в первую очередь меня интересовали те, в которых отправлял магнитофонные бобины. Удивительным и необъяснимым образом получилось так, что дефицитная по всей Украине магнитофонная пленка, в далеком от цивилизации офицерском городке «Капустин Яр» из двух магазинов не переводилась. Может, снабжение городка было особым, или меломанов среди офицеров было мало, а пленки было много. Более того, в одном из двух упомянутых магазинов почти всегда были в продаже катушки с пленкой очень авторитетной немецкой фирмы «ORWO». Именно их я и отправлял по четыре катушки в посылке.   Вот уже и магнитофон из кладовки поставлен на свое «законное» место – осталось цветомузыку подключить.
Распаковав нужную посылку, разбираю содержимое – вот пакет с релюшками, вот дистанционка к магнитофону, аккуратно умотанный в целлофан корпус цветомузыки, комплект шнуров к ней, конверт со схемами, аккуратно вырезанными из журнала «Радио»… но что ЭТО??? Среди перечисленного лежат свернутые «одна в одну» хлопчатобумажные пятипалые офицерские перчатки зеленого цвета. Явно не новые – зачем они мне? Напрягаю память, но не могу вспомнить, чтобы я их отправлял. Нахожу в посылке опись, читаю. В ней черным по белому, последним пунктом номер семь так и указано – «перчатки х\б пятипалые». Что за фокусы – даже интересно стало. Беру с собой в кухню конверт со схемами, странные перчатки – надо перекурить это дело, напрячь память.
Хоть режь меня – ни одной мало-мальски логичной мысли. Отложил в сторону эти чертовы рукавицы. Пью чай, рассматриваю подборку схем из конверта, вспоминаю, что из них хотел спаять в первую очередь. О – вот несложная и эффектная в работе схемка индикаторов уровня громкости, надо заняться. На обороте вырезки, в описании к ней указано, что вместо дефицитных тогда светодиодов, можно применить газоразрядную матрицу ненужного вам калькулятора…
Меня словно током шибануло!!! КАЛЬКУЛЯТОР. Точно. В посылке с цветомузыкой был классный фирменный калькулятор «SHARP». Мне его связисты из соседней части за «просто так» отдали. Внешне совсем новый, с маленьким блоком питания, и даже в родной фирменной упаковке. Где он? Бросаю чай, плетусь к посылке, дважды перебираю содержимое коробки, снова перечитываю опись – нет калькулятора. А «перчатки х\б пятипалые» под номером семь есть. И я все понял...

****

Старлей Зеленов терпеливо стоял в очереди у барьера на почтовом отделении «Капустин Яр-10», выкладывал из целлофанового пакета на стол для приема посылок нехитрый солдатский скарб – какие-то провода, увязанные изолентой в жгут, не заклеенный конверт с вырезками из журналов, пластиковая коробочка от авторучек с выведенными наружу миниатюрными кнопочками (какой-то пульт, наверное). На второй пластиковой коробке чуть большего размера наружу выходили пять ручек-регуляторов и по маленькой лампочке над каждым. Снова какие-то провода, шнуры, бумажный кулёк с релюшками. Взгляд невольно задержался на яркой небольшой коробочке с броской надписью латинскими буквами «SHARP». На лицевой стороне коробочки нарисован компактный десятиразрядный калькулятор. Держа в руках вытащенную из упаковки «счетную машинку» Валера не без удовольствия мысленно отметил, что наяву она выглядит даже красивее и аккуратнее, чем на рисунке, приятно лежит в руке, лаская ладонь плавными обводами. На сухой «клац» миниатюрного выключателя «машинка» не отреагировала. Связист Зеленов в две секунды разобрался с ситуацией – под задней крышечкой нет батареек. Ух-ты, она еще и от 220 работает – вот и блок питания в комплекте.
«Давайте опись составлять» - отвлекла от шальной мысли старшего лейтенанта пожилая и тучная работница почты. Он поставил перед ней коробку и взял со стойки два чистых бланка описи. Работница почты аккуратно укладывала в картонную коробку вещи, среди которых уже не было коробочки с надписью «SHARP», а Валера под её пристальным взглядом вслух называл предметы и, не спеша, словно школьник, выводя аккуратно каждую букву, вписывал их под порядковыми номерами в первый бланк. Вписывал и лихорадочно думал – количество отправленных предметов теперь не совпадет с изначальным. Решение пришло само собой. Записав в бланке шесть строк, офицер отложил в сторону авторучку, взял лежащие на стойке свои перчатки, демонстративно свернул их «одна в одну» и передал работнице почты. Не отвечая на ее вопросительный взгляд каким либо ответом, Зеленов снова взял авторучку и, диктуя себе и ей вслух «Номер семь – «Перчатки х\б пятипалые», вписал ровным почерком сказанную фразу в опись. Бланк передал почтальонше и, не отвлекаясь от важного дела, тут же перешел к заполнению второго экземпляра описи. Твердой рукой вывел – «Посылка укомплектована семью предметами», в верхнем правом углу бланка большими буквами вывел «КОПИЯ» и со словами – нет времени переписывать – второй бланк добавил к первому.
На выходе из почтового отделения старший лейтенант вооруженных сил СССР, командир учебного взвода связи, Зеленов Валерий Игоревич невольно поежился от неожиданно налетевшего порыва холодного степного ветра, поправил кашне, неловко выбившееся из под воротника шинели, втянул поглубже в рукава мерзнущие без перчаток ладони рук, и твердым шагом направился в сторону офицерского общежития, на ходу прокручивая в мыслях несколько раз подряд фразу «… все равно, ведь мы с ним на гражданке никогда не встретимся, совсем никогда. А мне курсовые в академию просчитывать теперь будет удобнее и быстрее»…

****

Собирая с кухонного стола вырезки из журнала «Радио», и бережно укладывая их в конверт, я улыбался. Улыбался и сильно жалел о том, что мне никогда в жизни не удастся увидеть выражения лица старлея Зеленова в тот момент, когда он дома включит в розетку  калькулятор с надписью «SHARP». Включит и очень удивится – все десять цифр «счетной машинки» лишь на мгновение покажут все «восьмерки» а потом, словно всполошившиеся от дихлофоса в норе тараканы, быстро и хаотично замечутся. Каждая из ячеек, независимо от соседних, неестественно быстро и беспорядочно начнет выбрасывать случайные цифры. Семерка сменится на двойку, потом, может быть, выпадет девятка, за ней тройка, шестерка, ноль, единица… и так бесконечно. Бесполезно ждать - большая десятизначная цифра ни на мгновение не приостановит свой хаотичный подсчет неизвестно чего. Если включить воображение и долго смотреть на неистово меняющийся ряд математических символов, то можно вообразить его пламенем только разгорающегося костерка… или представить, что это «вселенский мозг» ведет очень точный учет рождающихся и умирающих планет во всех известных и неизвестных галактиках. Все зависит только от вашей фантазии.
Просто так за «просто так» никто не отказался бы быть владельцем аккуратного, приятно лежащего в руке, калькулятора «SHARP». В электронную мастерскую связистам его принес кто-то из офицеров. «Ребята, обратился он к электронщикам, посмотрите – словно с ума сошел. Может, возможно отремонтировать?» Мастера несколько дней копались в электронных мозгах красивого импортного тельца, призвав на помощь весь свой опыт и точные измерительные приборы служебной электронной лаборатории. Вывод скорее был похож на приговор – вышла из строя головная микросхема. Сейчас ее назвали бы «процессор». Деталюха очень специфичная – заменить можно только точно такой же и желательно в заводских условиях фирмы-изготовителя. Хозяин, выслушав вердикт, не стал забирать счетную машинку, махнул рукой и выходя из мастерской бросил через плечо лишь фразу «оставьте себе - на детали». А тут как раз мне под руку попала схема самодельного индикатора уровня звука...

****
Весна даже на территории кременчугского нефтеперерабатывающего завода остается весной. И это сильно чувствовалось еще и потому, что, несмотря на экологически сложную специфику, территория предприятия была во всех возможных и невозможных местах заполнена растительностью. Даже выбросившие белый цвет вишни на заводе можно было увидеть чаще, чем на улицах родного города. Мне всегда нравилось дежурить в ночные смены. Вот и сегодня, как обычно, никого лишнего в цеху нет. Дежурного прибориста за всю смену «дернули» лишь единожды, да и поломка оказалась пустяковой, но интересной. Потом даже подремать пару часов получилось. За проходной автобус собрал свободную вахту, с шипением закрылись двери, едем.
Заводской автобус гораздо быстрее обычного общественного транспорта передвигался по городским улицам, уже достаточно активно просыпающимся после минувшей ночи и вообще - от долгой зимней спячки. Он «не кланялся» каждой остановке, игнорировал всех желающих в эти утренние часы быстрее добраться к центру города – он только для заводчан. Мне еще и очень удачно подходил маршрут – одна из специальных его остановок находилась прямо у моего дома. Два шага и парадное. Заходя в подъезд уже предвкушал,  как позавтракаю чаем с ароматными гренками и еще пару часов посплю. Особенно радовал и тот факт, что кроме сегодняшнего у меня потом еще два выходных.
Привычным движением мизинца, через тонкую щель между корпусом и дверцей почтового ящика вытаскиваю маленькое почтовое уведомление о заказной бандероли. В графе получателя указаны мамины имя и фамилия. А в графе отправителя всего лишь хлесткое название поселка «Капустин Яр». От неожиданного поворота событий даже спать перехотелось. Вот уже полтора года, как о тех местах, и двух годах жизни, прошедших там я вспоминал все реже и реже. Да, действительно, быстро подсчитывая в уме и загибая наяву пальцы, дважды вышел на цифру «семнадцать» - даже улыбнулся – любимая.
Кошмар, как быстро летит время – вот уже семнадцать месяцев минуло с момента увольнения в запас. Сегодня в учебке уже никого из сослуживцев наверняка не осталось. Уже давно ушла в прошлое, очень стойкая первое время привычка, без будильника просыпаться ровно в шесть утра, уже нет безудержного желания плотно пообедать именно в 14-00. Два года кряду не меняющегося распорядка дня не одному мне на практике доказали работоспособность законов, выведенных академиком Павловым. А вот услышанная где-то в кино фраза «Рота, подъем!» уже не режет слух и не рвёт в клочья нервы. Но кое-что осталось навсегда – например, чай только без сахара.
Бандероль. Капустин Яр. Полтора года. Без имени отправителя. Любопытство – чувство присущее даже рыбам. И меня сейчас оно подтолкнуло временно отказаться от сна и завтрака…
После подачи своего паспорта через стойку почтового отделения расписываюсь в ведомости о получении, а тем временем почтальонша кладет передо мной белого цвета самодельный конверт нестандартного размера 13х18. А на конверте графа «Кому» заполнена моим почерком, а под чертой «От кого» вместо обратного адреса моя же подпись. А должно бы быть большими буквами и жирным шрифтом написано:
-  старший лейтенант Тарутин.

Спасибо, старлей – надеюсь уже полковник.