Вальпургиева ночь. Рассказы

                ВЕДЬМЫ

   Ветер усиливался, шел дождь. Окруженное огромными соснами поле как-то странно ощетинилось. Луна казалась движущимся безформенным пятном. Она была видна сквозь толщу дождевой воды и словно со дна гигантского аквариума пробивалась холодно и неуютно.
   Поле заливалось обильно. Словно тянучими соплями и слизью – странным дождем. Из-под земли полезли проволочные цветы. Они раскрывали свои бумажные могильные цветки с шелестом и тихим потрескиванием. То там, то сям стали появляться из земли какие-то лакированные деревянные углы. По мере выползания они становились гробами. В земле торчали их куски, но и те продолжали, дрожа стенками, высвобождаться от объятий земли, и, отторгаемые ею, становились на попа, потом с грохотом падали и к ним тихо подползали гробовые крышки.
   Все поле теперь было усеяно искусственными цветами и гробами. От монастыря побежали люди. Их было столько, что все вокруг почернело. Они торопились на поле, как осы слетаются в свое гнездилище. Каждый занимал свое место у гроба, потом ложился в него. Заезжала сверху крышка и наглухо  замуровывала содержимое. Из-под земли змеей выползала цепь с крупными звеньями и обвивала гроб поперек. Он начинал дергаться, пытаясь сорваться с места, приподнимался и повисал на цепи над землей.
   Ветер перешел в ураганный. Ветви деревьев уже не скрипели. Они выли и скрежетали, как мачты и снасти призрачного корабля, в кромешной тьме несущегося по штормовым волнам. Их стволы - мачты приклонились до земли внутрь поляны. С ветвей, как матросы из ада, с диким ревом и хохотом срывались тетки на помеле. Выписывая фигуры высшего пилотажа, они носились на бреющем полете над колдовской поляной. Со злобным шипением они, прямо на лету, вырывали друг у друга клоками седые и спутанные космы. Падая на заклятую землю, лохмы превращались в шипящих змей, которые тоже начинали потасовку, сворачиваясь кольцами и ляская зубами. Тётки стремились загнать подружек в гробы, но сами, непонятным для себя образом  летели ко гробам, падая в них, как камни, и тут же гробы наполнялись  жидким и пенным, как прибой в Сочи,  зловонным дерьмом. Крышки прыгали сверху, захлопывались со стуком, в три ряда обвивались цепи, и гробы повисали над землей.
   Под корнями деревьев проходила одна ужасающих размеров цепь, к которой цеплялись все остальные. Она через лес ползла до языческого кладбища, в ограде которого метались уроды. А там – уходила глубоко вниз, до центра земли. Самым страшным из привязанных к цепи был гроб с телом отпетого «по царскому чину» президента Эльцманина.
            

                ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ.

   Атаман Олег Максимов возглавлял собрание монархистов. Казаки обсуждали возможность возрождения монархии, когда вдруг послышалась канонада. Она казалась неожиданной, но только не для казаков. Они- то видели и понимали, что происходит. Говорили, что патриарх взял на себя роль третейского арбитра и пытался предотвратить гражданскую войну. Но уладить отношения между президентом и парламентом не удавалось. Патриарх грозил анафемой тем, кто первым прольет братскую кровь. Эта угроза возымела действие только на верующие сердца защитников Белого дома, связав их действия. Пока Патриарх Алексий тянул время, Эльцманин успел договориться. Он выторговал себе военную и идеологическую поддержку запада, пообещав слушаться во всём новых хозяев, и фактически заключив с ними закулисный союз.
  - Патриарх не возвысил свой голос в защиту русского народа, хотя было совершенно очевидно, что пришли захватчики и убийцы. Разве патриарх Гермоген призывал русских к повиновению полякам? Нет. Его замучили. Но тогда не было рядом Минина и Пожарского, и народу, не имевшему вождей сопротивления, не хватило героизма и патриотического порыва. – Так разсуждал Олег и привычно метался из стороны в сторону, отчаянно жестикулируя. Остальные молча и одобрительно слушали. Мысли его сводились к следующему: …Святой Руси  хвостом скорпиона грозила иноземная власть более страшного врага – антихристова войска. В Москве стояли прибывшие минины и пожарские, но новый патриарх  не возвысил свой голос. Напротив того, он наложил на русский народ новый груз, обвинив его в цареубийстве, и заявив, что этот грех тяжким грузом тяготеет на русском народе и, фактически, перевалив тем самым на русский народ анафему 1613 года. Хотя сам он под этой клятвой и находился. На совещании иерархов прославили Государя как страстотерпца, то есть от своих пострадавшего, хотя ни одной русской фамилии, кроме Медведева, в расстрельной команде не числилось. Инородцы убили нашего царя. А попы им помогли, выторговав себе вожделенную должность патриарха и торговлю без пошлины.
   -   Как же это получается?- разсуждали между собой казаки, -
как это он пригрозил проклясть всех защитников Отечества нашего? Это нас-то предать  анафеме? Это что, мы -   братоубийцы? Так кто ж у нас теперь братьями- то называется?
    Тем не менее, коварные слова Алексия Второго возымели действие и связали патриотов железными узами. Так теперь богатые первосвященники предали весь русский народ на ритуальное заклание.
    Становилось понятным и страшное нежелание синода прославить в лике святых Великомученика Государя Императора Николая Александровича. И это в то время, как Тихон Белавин, фактически ни слова не сказав в защиту Царской семьи, тем самым оправдал  злодейское убийство  царя и царской семьи, и провозгласивши новую преступную власть законной, стал первым клятвопреступником,- но теперь-то он  называется святым.  Конечно же, по мнению попов,  новая большевистская власть была « от Бога », - и за нее стали возноситься молитвы, как за власть законную. А  народ этот русский, как ни крути, они объявили проклятым и винтиком в огромном механизме страны несущественным. Теперь наступал новый виток взаимоотношений между властью и церковью, и в этом витке, как в силках, бился полузадушенный русский народ.
   Казаки смутно подозревали предательство. Но хотелось верить, что все не так плохо. Все-таки русские не станут же стрелять по своим – русским!
   Позже, когда произойдут события в Сербии, оставшиеся в живых казаки, умудренные опытом военных действий, будут убеждать руководство Сербии в целесообразности дальних рейдов в тыл врага с целью уничтожения боеприпасов, аэродромов и живой силы противника.  Но и там демократические власти, как и всегда, окажутся предателями своего народа, заявив, что они ведут войну цивилизованными методами. Это, впрочем, не спасет потом  руководство от международного трибунала и справедливого возмездия. Но о страшном оружии – «серборезах», которыми из живого тела вырезалось трепещущее сердце, – запрещено будет всё-таки рассказывать.
    Так и сегодня: у защитников Белого дома шансов на спасение не оставалось. Пока церковное руководство и будущая власть искусно тянули время, подоспели два « Боинга», загруженные вооруженными до зубов спецназовцами групп " Иери-хон" и "Дельта". Они были набраны, в основном, из русскоязычных евреев, проживавших ранее в окрестностях Киева. В их крови жила память о еврейских погромах после революции. Тогда монархически настроенные малороссы, уразумев суть революционных событий 1917 года и кто стоял за массовыми репрессиями, гражданской войной, голодом и злодейским убийством царской семьи, устроили массовые погромы. Результатом их явились штабеля трупов. Из потомков  оставшихся в живых и чудом спасшихся евреев и были набраны  спецподразделения  палачей.
   Переодевшись в российскую  военную и милицейскую форму, они возглавили операцию по уничтожению лучших представителей русского народа.
   Оцеплению дали команду всех впускать и никого не выпускать, и огромные колонны безоружных русских патриотов были  втянуты в адскую воронку, ставшую для них кровавой мясорубкой. Никто не ожидал такого страшного злодейства в просвещенном цивилизованном обществе. Лишь атаман мрачно глядел на эту ловушку, понимая, что республика, в отличие от монархии, не щадит своих граждан. Республика, подобно свинье, пожирала своих детей. Да и чужих старалась прихватить.
   Многие даже не задумывались, чего бы им хотелось – республики или монархии. Кто-то должен был им сказать правду, защитить их. Так хотелось верить, что все  изменится!
   Психология  послушных рабов, верящих в иллюзии социализма, разсыпалась в прах. В тот момент исконно свободный русский народ почувствовал себя вновь свободным, после семидесяти пятилетней кабалы. И хотел, наконец, сделать самостоятельный выбор, которого его лишили в 1917 году. Но это не входило в планы режиссеров  народных судеб.      
   -  Опять этот народ не понял, чего от него хотят!  Опять он                не хочет спокойно умереть!
   - Но русский дух в них уже проснулся – в этих русских! Если их сейчас не уничтожить, то они сметут нашу власть и установят свою монархию…
   - Нельзя дать им разыграть национальную карту! – шипели и кричали, брызгая зеленой слюной, картавые  пигмеи.
   … С баррикад было видно приближающихся трусцой и широким фронтом спортсменов с огромными транспарантами, на которых было написано: « Долой фашизм!» и прочая чепуха.
   Неожиданно спортсмены разбежались в разные стороны и танки, скрывавшиеся за ними, полным ходом поперли на баррикады. Рубецкой запретил обороняющимся открывать огонь и не выдал боеприпасы, которыми были забиты подвалы Белого дома. Казаки поняли, что их предали. Но было слишком поздно. Оставшиеся в живых по-пластунски -  ужами, -  кто как мог, уходили. Танки разбивали картонные баррикады и давили безоружных людей.
   Приехавший с Украины священник, высоко подняв крест, пошел навстречу танкам. Бронированное чудовище легко подмяло его под себя, проволочив тело по дымящемуся от крови эшафоту. По вдавленному в асфальт и  вновь, как две тысячи лет назад, окропленному кровью кресту гулко застучали кованые сапоги наступающей пехоты  «Иерихона». Натасканные на убийство псы с упоением рубили автоматными очередями  безоружных русских женщин, мужчин, детей, стариков.
   Опьяненные кровью иерихоновцы задерживались около раненых, совершая ритуальные надрезы на еще живых людях, прокалывали почки, вырезали кадыки, оскопляли. Люди корчились в страшных муках на окровавленной земле.
   Начинался штурм парламента, зачистки этажей и рабочих кабинетов. Танки стреляли по окнам.  Следы преступления потом пришлось отмывать и соскабливать с потолков и стен  кабинетов Белого дома. Умирающих русских мужчин ритуально обрезали перед смертью, снимая с них брюки. В углах кабинетов  стояли мешки. В них, вперемешку со служебными бумагами и прочими принадлежностями парламентской работы потом собрали конечности, внутренности, кровь и мозги женщин, работавших до конца. Грузовики и баржи увозили куда-то обезображенные голые трупы. Во дворах близлежащих домов продолжались расстрелы, но выстрелы раздавались всё реже. Лежавших вповалку патриотов уже накрывали целлофаном и поджигали, чтобы их невозможно было потом опознать. Оставшихся в живых защитников разыскивали по больницам и госпиталям и добивали.
   Огромный казак лазил по чердакам и без конца менял дислокацию. Он ещё долго не мог смириться с мыслью, ЧТО ВОЙНА УЖЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, и продолжал выискивать цель для своей винтовки.
   Контуженный  после близкого взрыва  атаман  лежал среди трупов, сложенных штабелями во дворе государственного учреждения. Через полузакрытые глаза он видел обнявшихся за плечи и танцевавших  хануку будущих мэров и прочих руководителей освободившейся народной республики. На их звериных рылах отображалось неописуемое торжество. Они что-то пели на своем языке, приседали, топали ногами, разбрызгивая лужи крови русских мучеников.
   Теряя сознание от боли, атаман вытащил припасенную для себя гранату, и, выдернув зубами чеку, катнул ее тихонько в сторону врага…
   Но погиб атаман гораздо позже. Не от пули иерихоновца возле Белого дома и не найденным и добитым  бейтаровцами в госпитале или каком- нибудь монастыре, как это было со многими другими. Избежал он и  психиатрической лечебницы. И не язва согнула героя, когда лежал он за печкой в деревне Череватово под Дивеевым, и лечил ее стаканами чистого спирта. Не хорватский снайпер подсек его в Сербии, когда пел он полковую песню о Марусеньке, которая мыла в Одере белые ножки. Не подрубили его и омоновцы, когда он собирал средства на строительство храма Царю Николаю в Семеновке. Он прятался от них на кладбищах и во-время уезжал при появлении малейшей опасности. Хранил его Господь и  когда Олег возглавлял деятельность монархического объединения казаков России - « Крест и Престол».
   Погиб атаман ни за грош, взявшись с казаками охранять Варраввин монастырь московского патриархата. Почувствовав погибель, затосковал атаман, заметался. Не поняли его монахи, да и многие не разобрались, что атаману хотелось использовать трамплин – материальную базу монастыря для переселения казаков. Хотел он создать станицу, полк, да и двинуть на Москву, второй волной… Отбить Крест и Престол, встать за Русь…
   Да Варравва его раскусил.

                ЛАБИРИНТ МИНОТАВРА.

   Холодные капли тяжело стекали по стенам подземного коридора. Черные дыры расходились в разные стороны. Пищали крысы. То там, то сям ржавые лесенки вели вверх. Но выход был наглухо заперт. Неподъемные колодезные крышки мрачно свидетельствовали: выхода нет.
   Наташа уверенно вела измученных людей, ведь она – спелеолог со стажем. Будучи умным человеком, она не верила в благополучный исход обороны Белого дома и хотела сохранить людей для будущей борьбы. А может, просто спасала от смерти тех, кому была уготована участь пушечного мяса.
    Душа и совесть группы, любимица университета, любимое и единственное чадо своих родителей, сейчас она не думала о себе. Наташа всегда была уверена, что жизнь ей дана не случайно, а для совершения чего-то самого главного, для чего родится человек на земле. И ее душа всегда искала это Главное, а сейчас она ясно ощущала: вот для этого она и рождена, для этого училась рукопашному бою, лазала по пещерам. Душа ее наполнялась силой и духом, которые она в себе и не подозревала. Именно они привели ее к Белому дому, заставили спасать свой народ, свою совесть. И именно эта вышеестественная сила духа дана была ей, чтобы выдержать нечеловеческие пытки и зверские насилия в опорном пункте московского отделения милиции, куда ее, буквально через несколько часов после спасения очередной группы попавших в западню людей, преданную, но никого не предавшую, затащили одетые в милицейскую форму существа из иного мира. Она бы легко отбилась от них, если бы не снайпер на чердаке. Этот работал по наводке, и знал, в кого и как стрелять. Иностранные журналисты, как зайцы, разбежались в разные стороны сразу после выстрела. Спасать раненую русскую? Нет, что вы! Мы сами еле ноги унесли. Да и не было там ничего такого, да и вообще, не для того мы сюда приехали. Пусть сами разбираются! – Наверное, такими мыслями и крепким спиртным иностранные журналисты отбивались потом от воспоминаний об улыбчивой, красивой и молодой русской девушке, хорошо разговаривавшей на английском, и радостно делившейся с ними своей небольшой победой – хоть горстка из двадцати тысяч заложенных душ спасена!...
   Ее отец долго отыскивал тело дочери по моргам Москвы. Все они были забиты трупами молодых ребят и девушек, лежавших вповалку в три ряда. Наверное, и поэтому он не сразу узнал в этом истерзанном теле свою красавицу и гордость, свою надежду. Перед ним лежала поседевшая за одну ночь и превратившаяся в сорокалетнюю женщину его девятнадцатилетняя дочка. Следы пыток и насилий, огнестрельные ранения. От нее остались лишь стихи и фотографии. Она совершила свой подвиг, как и многие другие. Их даже никто не отпевал, так и сваливали в вырытые бульдозером котлованы, десятки тысяч закланных в жертву палачами русского народа, где- то за городом.
   Патриарх предал анафеме  «братоубийц», но после все же вручал награды победившему народному избраннику. В храмах московского патриархата продолжали возносить многолетия «властям и воинствам ея», а о русском народе, как всегда, благополучно забыли. Ведь, по логике нынешних церковников, всякая власть от Бога. Не забыли они получить и свои тридцать сребреников, в виде безпошлинной торговли. А народ этот русский, ну кто они такие? – Проклятые, церкви разрушали, царя своего убили, в храмы жертвуют мало, на новую иномарку иной раз не накопишь! Да и вообще, пускай уж покрепче созиждутся стены иерусалимские, тогда уж мы опять возложим на алтарь там тельцов! И медальку получим! – во какая красивая, шестиконечная!   
 … В белом величественном соборе стояло множество людей. Их было так много, что стоять им было негде уже. Они были мертвы, и ждали чего-то. Их некому было отпеть. Не было священника. И надежды ни на кого не было. Но все продолжали чего - то напряженно ожидать. На стенах храма почему - то не было и икон.
   Вдруг над царскими вратами появился государь Великомученик Николай Второй. Он с любовию воззрел на всех стоявших людей, и все встали пред ним на колени. Широким архиерейским благословением, двумя руками, Государь благословил людей, разрешая их от грехов. Так был запечатлен их подвиг за Русь Святую православную, и за своего, умученного, подобно Христу, царя.
   
( Избранные главы романа "Там, где всё в цветах." )