Другие и Спартак. Главы 3 и 4

                Глава третья
                Сицилия. За неделю до эпизода на Крите

Сицилия – самый большой остров в Средиземном море, преимущественно гористый и холмистый, будто он предназначен для игры в прятки. Всем завоевателям – грекам, карфагенянам и римлянам – по-настоящему закрепиться здесь до описываемых нами событий не удавалось.
Когда Спартак обдумывал запасные варианты, то неизбежно вспоминал о Тринакрии (Треугольной) – так ее еще называли в просторечии.
В то время Сицилия считалась римской провинцией и житницей Рима. У побережья острова по всему его периметру имелись весьма плодородные почвы. Однако в обильном прошлом году (75-м до Р.Х.) местные владельцы судов и их капитаны (навархи), отказавшись от неприемлемой платы, не стали завозить зерно в Рим, и там среди черни произошли беспорядки. В результате так и никто из островитян не был наказан. Иными словами, власть не контролировала ситуацию.
Каждый год Сенат посылал на «треугольный» остров наместника, а потом каждого из них обвиняли в воровстве и прочих неприглядных деяниях, поскольку они собирали мало денег для государственной казны.
На Сицилии держали крупный римский гарнизон, но дальше Сиракуз (этот город объявили столицей) он носа не высовывал, ибо повсюду хозяйничали пираты. Уже слегка прижатые и помятые после собственных поражений и ослабления Митридата, они вели себя не всегда дерзко, предпочитая в особых случаях договариваться с римскими начальниками. Местные царьки держались независимо, но внешне вежливо по отношению к Римскому правлению. Порой кажется, однако, что во все времена Сицилия оставалась бандитской территорией, но с неким оттенком благопристойности – шуметь о том, что на острове происходят всякие махинации и что отсюда готовятся набеги на соседние территории, считалось, по крайней мере, дурным тоном.

Порт Лилибей, куда, как и обещал Пирганио, были доставлены люди Марка Мария Гратидиана, находился на юго-западе Сицилии и морской путь от мыса Дианы был почти прямым. Лилибей когда-то являлся карфагенской крепостью, и она в основном сохранилась, хотя город значительно ее перерос. В одну из башен легат Сертория «заточил» горбунью со всеми удобствами – с глаз долой, а сами солдаты разместились в приличной гостинице.
По стенам отведенных им комнат они развешивали оружие и некоторые вещи, натягивали ремни и веревки на деревянные рамы, ставили их на подставки, накрывали козьими шкурами, застилали полотняными простынями. То, что не придется спать на соломенных тюфяках, оказалось приятной неожиданностью. В портовой гостинице, к удивлению, не было клопов и тараканов.

В Лилибее находилась ставка римского квестора, Гратидиан отправил посыльного раба в его дворец с письменной просьбой об аудиенции для путешествующего сенатора.
Когда после бани принялись за ужин, посыльный вернулся с отказом. Младший Марий было решил сам нанести визит утром, но в третью стражу, то есть в полночь, в ворота гостиницы постучали, и разбуженный сторож пропустил закутанного в плащ римского чиновника. Оставив охрану у ворот, квестор попросил хозяина проводить его к сенатору.
На втором этаже в триклинии для знатных гостей зажгли светильники. Заспанный хозяин принес вина, воды и прошлогодних фиников. На ложа возлегли втроем, с ними был и Азиний Скабр.
Квестор, по прозвищу то ли Горошинка, то ли Фасолинка – Марий Гратидиан впоследствии так и не мог вспомнить, – был взволнован, но старался держаться с достоинством. Он сказал, что пришел лишь затем, чтобы узнать, готовы ли мятежники-серторианцы сложить оружие. Заявление о капитуляции он согласен немедленно отвезти пропретору в Сиракузы или даже консулам – в столицу.
Марк Марий ответил, что подобного заявления у него нет, а предложение отправиться в Рим подходит.
Квестор вдруг улыбнулся и заявил звонким и уже спокойным голосом:
– Ты должен понять, милый мой, что Рим раздираемый раздорами, слаб, но что мы сохранили самую сильную агентуру во всех доступных нам местах, и это так же верно, как и то, что я пришел сюда. Мне известны замыслы испанских изгнанников. Я уже вчера получил депешу о твоих переговорах с Серторием.
– Значит, шансы у нас какие-то есть, раз ты явился собственной персоной? – И на перекошенном лице Мария появилась улыбка, от которой чиновнику стало не по себе.
Квестор кивнул, потер ладонью тонкую шею, а затем непропорционально огромный лоб и перевел разговор на иную тему.
– Я хорошо знал Помпея, дела, говорят, у него идут худо, – произнес он с грустью. – В юности мы проходили вместе военную службу в армии его отца Страбона.
– Я буду предельно краток и откровенен с тобой, – перебил Марий. – Знаю, квестура твоя закончилась и ты возвращаешься в столицу. Серторий просит передать римскому претору, отвечающему за безопасность, всего два слова. Больше мы ничего не требуем. Этого будет вполне достаточно.
– Какие же это слова? – лукаво поинтересовался квестор. От вина, которое смешал Азиний, он отказался, предпочитая выковыривать из фиников косточки.
– Я назову их тебе после твоего согласия и соответствующей клятвы.
– В Риме лишь слово «Серторий» может лишить меня головы. Второе слово, возможно, будет не менее содержательным... Имея три головы на плечах, я бы еще подумал.
– У тебя, квестор, – вмешался Азиний, – четыре фуры, доверху набитые золотом, серебряной посудой, картинами, скульптурами и шкатулками с драгоценностями. Клянусь богами земными, все это ты не сможешь погрузить на корабль в Сиракузах и отвезти в Италию, мы добьемся, чтобы этого не произошло.
– Деньги нужны не мне, – тяжело вздохнул квестор, – а моей политической карьере... Что же, придется вернуться к адвокатской практике. При спокойной совести и черствый хлеб будет лакомством.
Он скорбно опустил глаза и стал раскладывать финиковые косточки, будто ученик для счета.
– Мы можем оставить тебе барахло, добытое мздоимством, – сказал Марк Марий Гратидиан. – Ты просто должен понять, что через месяц, когда ты окажешься в Риме, то застанешь совсем другой Город и при имени мятежного полководца ни один волосок не упадет с твоей единственной головы.
– Сказанное тобою требует доказательств.
– Помпей в Испании разгромлен полностью, население Цизальпинской Галлии готово присягнуть Серторию. И он, как Ганнибал, вскоре перейдет через Альпы.
– Это только слова. И чтобы проверить их, потребуется много времени.
– Разумно. Принеси, Азиний, кипарисовый ларец.
Крышку ларца украшали золото, рубины и топазы. Внутри находились свитки из папируса.
– Что это?
– Письма, – отвечал Марий. – Подлинные письма. Точнее, небольшая часть из них. Вот, посмотри, разве ты не узнаешь печати Цетега?
– Здесь так темно, что я ничего не могу разглядеть.
– Неправда. Но мы зажжем еще пару светильников.
Квестор разворачивал свитки и внимательно их читал.
– Возможно, ты прав, – пробормотал он, возвращая письма римских власть предержащих к мятежному изгнаннику. – Я почти согласен, но хотел бы поставить и свои условия.
– Какие?
– Ты должен поклясться, что мы с тобой никогда не встречались, и к тому же назвать мне эти два слова до того, как я дам соответствующие заверения.
Гратидиан рассмеялся.
– Начнем со второго... Ты скажешь ему: «Учитель фехтования».
– Только и всего, – удивился чиновник.

Ночь была безлунной. Ветер дул с юга. Накрапывал дождь. И цикады молчали.
С этим делом было покончено.
На следующее утро Марк Марий Гратидиан с небольшим сопровождением отправился в «логово» Гераклиона, располагавшееся неподалеку от Агригента – южного городка Сицилии.
В ставку адмирала сенатора, по пиратскому обычаю, везли с завязанными глазами. Небольшое гребное судно прибыло к месту вечером.
Они очутились в глубокой скалистой бухте. Покрытый зарослями кустарника берег был безлюден. На утесе виднелась сторожевая башня.
До узкой полоски пляжа из гальки моряки несли Мария-младшего на руках. Затем он ухватился за древко копья, и невидимый поводырь повел его по тропе наверх. За ними следовал Пирганио.
– Ты знаешь историю Дедала? – спросил капитан.
– Конечно, – отозвался Гратидиан.
– Напомни мне ее, непросвещенному варвару, – в голосе триерарха звучала ирония.
– Дедал жил в Афинах еще до падения Трои и считался, если тебе известно, одним из самых искусных мастеров. В строительстве, скульптуре, резьбе по дереву ему не было равных. Но потом Талос, его племянник, превзошел своего наставника...
– И тогда тот, воспылав завистью, сбросил Талоса с городской стены, – продолжил Пирганио.
– Вот-вот. Зачем же я тебе рассказываю?
– Я просто кое-что начинаю припоминать. И что же последовало дальше?
– Скрываясь от правосудия, Дедал отправился на Крит, где построил знаменитый лабиринт для Минотавра. Там от наложницы у него родился сын Икар. И когда ребенок подрос, они решили бежать.
– Зачем?
– Тиран Минос сделал его своим рабом... Дедал изобрел крылья из воска и птичьих перьев. Они взлетели; Икар слишком высоко поднялся в небо, и солнечные лучи расплавили воск...
– Икара поглотила морская пучина, я это помню.
– Прикажи снять повязку. Я спотыкаюсь на каждом шагу.
– Сначала дослушаем эту историю до конца, – отвечал Пирганио.
– После смерти сына Дедал перебрался на Сицилию. Надеюсь, мы находимся где-то поблизости?
– Вполне возможно.
– Сицилийский царь принял его гостеприимно...
– Говорят, он построил здесь какую-то замечательную башню? – спросил Пирганио.
– Да, на высокой скале, где не могло удержаться ни одно деревце, он сумел воздвигнуть замок. К нему вела вырубленная в камне такая узкая лестница, что два человека не смогли бы разойтись. Царь спрятал там свои сокровища. Под замком находилась, как пишут древние хроники, глубокая пещера, спуск в нее был проделан внутри скалы. В пещере было даже специальное отопление... Дедала похоронили у стен Агригента с большими почестями... Надеюсь, ты не велишь меня закопать тут, поскольку я уже догадался, зачем ты меня расспрашивал?
– Вряд ли, я ведь и хотел, чтобы ты понял, где находишься...
– А твои люди?
– У них нет ушей. Они понимают только язык жестов.
Капитан велел снять повязку. Глаза Марка Мария быстро привыкли к сумрачному вечернему свету, и он увидел силуэт сторожевой башни. Они поднялись по узким ступенькам, высеченным в скале. На площадке перед входом их встретили два охранника, вооруженных лишь кинжалами.
Гратидиану вновь завязали глаза. Стражники взяли его под руки.
Они проникли в башню и стали спускаться вниз по спиралеобразному коридору. Потянуло сыростью и прохладой, шум моря и редкие крики чаек становились все глуше и глуше и вскоре вовсе исчезли.
Теперь они находились в подземелье и шли по длинному прямому тоннелю. Вокруг барабанила капель.
Неожиданно Марий услышал приглушенные голоса, скрип железных ворот и лай собак. Стражники сняли повязку и исчезли. Марк и Пирганио остались одни в вестибюле подземного храма. Колонны и мозаичные своды подсвечивались, но источник света был скрыт от глаз.

К ним вышел небольшого роста человек, облаченный в просторные темно-красные, как подумал Марий, жреческие одежды. Лицо его напоминало желтый, сморщенный недоразвитый огурец. Но это вовсе не казалось смешным, а скорее тревожило. Голос у встретившего их был негромким, но эхом отзывался под сводами.
– Марк Марий Гратидиан, следуй за мной. И ты, мой верный капитан Пирганио, тоже, – сказал он по-гречески.
– Он любит предсказывать судьбу, – шепнул сенатору триерарх, когда они подчинились приказу Гераклиона. – Откажись. Зачем тебе знать о том, чего не минуешь?
По стенам просторной залы горели сотни лампад, а в центре находился огненный алтарь. На площадке перед ним стояли две мраморные скамьи, расположенные друг напротив друга. Пиратский главнокомандующий и Марий Гратидиан присели. Пирганио отошел к алтарю.
У Гераклиона губы были неприятные, мокрые.
– А ведь храбрый Серторий прислал совсем мальчишку, – обратился он к Пирганио. – Если бы не Цетег, не видеть тебе санаторской тоги.
Капитан кивнул, не поворачивая головы.
– Скоро ты будешь, наверное, богат и знаменит, – зачмокал мокрыми губами адмирал и подмигнул Гратидиану.
Сенатор отвечал, стараясь не терять достоинства, что борется за справедливость и свободу, а богатства его не интересуют.
Неприятный смех Гераклиона рокотал некоторое время под потолком подземного храма. Потом он назидательно произнес:
– Разве ты не знаешь, что борцы за свободу становятся богачами? Все, кроме глупцов. А тем очень быстро вырывают язык, выдавливают кишки, протыкая пикой задницу, отрезают голову – скрипучее занятие, – он еще более сморщился, – словом, отправляют к вонючему старику Харону. Если ты хочешь свободы, присоединяйся к нам. У нас ее больше, чем в любом Риме и в любые времена. Да и сам Рим основали не Эней и его недобитые троянцы, а честные разбойники вроде нас на сходке у берега Тибра. Поверь мне, уж я-то знаю.
– У меня послание к тебе от доблестного Квинта Сертория, – Марк Марий дотронулся до кожаной сумки, прикрепленной к поясу.
– Что собирается сказать мне мятежный претор, известно, – остановил его Гераклион. – Передашь письмо моим советникам... Сколько же кораблей и воинов обещал вам неугомонный понтиец?
– Мне еще предстоит побеседовать с царем на эту тему, – уклонился от ответа легат Сертория.
– Римской державе конец, коль она берет в союзники заклятых врагов.
– Тебе трудно понять наше устройство, – возразил Гратидиан. – Демократическая оппозиция борется за свободу с деспотическим режимом, оставленным нам в наследие Корнелием Суллой.
– Опять! – Старый пират всплеснул короткими руками. – Что есть свобода?! Тут, в подземельях, – я тебе обязательно покажу, – несметные сокровища! Я ими распоряжаюсь и поэтому свободен. Но разве доступны такие богатства всякому?! Океан хитрости и изворотливости, море крови – вот цена свободы только для одного человека. Еще ее можно использовать как магическое слово, чтобы повелевать остальными.
Младший Марий счел неуместным вступать в спор и сказал:
– Серторий кое-что просил передать и на словах. Солдаты и моряки понтийского царя Митридата не обучены римским приемам ведения боя, на их подготовку потребуется время. Он хотел бы просить тебя предоставить нашим офицерам остров, где нам никто бы не мешал и где мы, никем не замеченные, могли бы провести военную подготовку... Солдат и корабли мы намерены затем перебросить в Испанию, чтобы окончательно решить наш спор с Помпеем.
– Вижу этого рослого человека с носом пьяницы, – задумчиво произнес Гераклион, всматриваясь в пламя алтаря. – С горсткой новобранцев такие вопросы не решить. А вот высадиться на юге Италии и наделать шуму, чтобы дать возможность Серторию с основными силами перейти Альпы, – это неплохой план... У меня имеется необычная карта. Когда мы спустимся в сокровищницу, я тебе ее покажу. Там обозначены такие земли, которые не ведомы никому, кроме посвященных. Островок Неи, ты увидишь его, очень удобен. Мы там храним кое-какие припасы и оружие. Он почти безлюден, если не считать трех-четырех пастухов, которые заодно и присматривают за нашим хозяйством.
Полы залы были выложены большими квадратами из серого, черного, белого и розового мрамора. Высокий потолок, переходивший в купол, украшала золотая лепнина с изображением мистических символов.
– Боишься смерти? – спросил вдруг адмирал.
– Нет.
– Неправда. Но в молодости отвечать так простительно... Красс, наверное, за твою голову отвалит много денег. – Гераклион облизал мокрые губы. – Не беспокойся, мы не выдадим тебя. Мы – надежные союзники... Хочу тебе еще раз сказать, – разглагольствовал пожилой бандит, – что свобода, партия народа, партия сената, Сулла, Серторий – все это ерунда. Слава и богатство – вот что тебе нужно. Словом, стремление повелевать. Так устроен человек, такую играет роль во всемирном театре. То, что кто-то у Сукрона ранил Помпея и взамен получил золотую монету, мало кому известно. А если ты триумфатором въедешь в Рим, тебя будет узнавать каждый и трепетать перед тобой, завидовать тебе и ненавидеть.
– Но есть же честь и доблесть?! – воскликнул молодой Марий.
– Я не верю в пустые слова... Встань и подойди к огню, – произнес адмирал тоном, не подлежащим обсуждению.

В храме Весты на форуме алтарь совсем не походил на этот. Там был сравнительно небольшой очаг, а тут полыхал огромный огненный фонтан. Источник его находился в помещении нижнего яруса. Наверху же, на потолке, во внутренней части купола, зияло огромное черное отверстие дымохода.
Гераклион выдвинул ящичек из-под скамьи и извлек оттуда горсть бледно-зеленого порошка. Адмирал бросил щепотку в огонь. Пламя сделалось синим, фиолетовым, шафрановым. С шипением мириады крохотных булавочек-искр устремились вверх.
– Посмотри на искорки, – говорил адмирал задумчиво, но голос его был отчетлив и громок, – они кажутся самыми обычными, но в них-то и прячется каждая жизнь. Убьют твое тело, а из него вылетит вечная искорка и найдет себе другую обитель. Где? Когда? Мы не узнаем. Это – тайна тайн. Не бойся смерти. Ее нет! Убийцы совершают благое дело! И это – тайна тайн. Они высекают вечные искорки. И – больше ничего. – Адмирал зловеще расхохотался. От его хохота у Мария заныли барабанные перепонки. – Пусть тебя не беспокоят страдания твоих жертв, смело добивай их! В иной обители они обретут покой и счастье, избавятся от страха. Убивай их безжалостно, как и убьют тебя, когда наступит твой черед.
Гераклион бросил еще щепотку таинственного порошка, и пламя стало ярко-зеленым, закружились новые хороводы мельчайших, теперь уже изумрудных огоньков. Марка охватил вдруг испуг перед непостижимым, и о словах Пирганио он забыл.
– Божественная искра, – продолжал адмирал, – освещает нам путь на земле. Она – в нас самих. В храме она становится ярким факелом, на небе – светлой звездой.
Одновременно погасли все лампады. Свет исходил только от алтаря. Одна из мраморных плит пола стала медленно подниматься, будто крышка люка, и снизу подул зябкий ветер.
Марк Марий Гратидиан заглянул в отверстие и обнаружил под собой бездну, в которой плавало звездное небо. Вопреки очевидному, небосвод находился снизу, а не сверху. У Мария закружилась голова. Перед ним появился жертвенник на треноге с опьяняющими курениями.
Веки стали свинцовыми, и тяжелый сон начал опутывать его липкой и прочной паутиной. Он какое-то время пытался сопротивляться, но старый пират ласково обнял его за плечи и уложил на скамью. Наяву или во сне Марк Марий Гратидиан увидел в руках адмирала скипетр, в рукоятке которого сверкал магический кристалл, переливаясь всеми цветами радуги.
Гераклион, казалось, бормотал себе под нос, но слышалось отчетливо:
– О первозданный свет, лучезарный Митра! О великое эфирное пламя, вечно вспыхивающее в беспредельных пространствах – там, где таятся отголоски и образы вещей! Я призываю твоих сверкающих вестников, о душа вселенной, ко мне! Ко мне! Окружите нас прозрачной оградой и дайте нам узреть бездны земли и небес.

Марк Марий окунулся в разрастающуюся тьму, он не властен был отогнать ее. Воля покинула его тело, сознание погрузилось во мрак.
Какое-то время спустя он стал различать хоровод плывущих в пространстве и светящихся тусклым зеленоватым светом фигурок кентавров и гидр. Марий увидел подле себя сидящую в кресле или на троне печальную красивую женщину, лицо которой он запомнил навсегда. Она окутана была длинным покрывалом, в складках которого мерцали звезды. На голове у нее был венок из распустившихся маков. Множество крохотных человеческих теней медленно кружило вокруг таинственной женщины подобно усталым птицам. Но вот все исчезло, и появилась ясная картина... То, что увидел Гратидиан глазами души своей, ошеломило его. Он ощутил обжигающую боль от предательского удара кинжалом в спину. Справа от него находились военные шатры, навстречу ему с искаженными от страха лицами бежали мятежники, а за ними надвигались неумолимо плотные ряды легионеров...
Видение исчезло. Женщина с венком из маков, грустно улыбаясь, начала таять, бледнеть. Вскоре она уже походила на уплывающий лунный диск. Марка Мария вновь спеленала тьма. Время остановилось, и отсутствием его была вечность.

Он открыл глаза, перед ним расстилалось чистое ночное небо, луна была необычайно яркой. Море бушевало неподалеку.
– Довольно, прогулка наша затянулась, – холодным тоном объявил Гераклион. – Вставай, пойдем.
– Кто нанес мне удар? Ты видел? – спросил Марий.
– Забудь об этом, – отвечал адмирал рассеянно. – Мало ли что приснится.
– Значит, это был сон?
– Сон или просто ловкий фокус – и больше ничего.
Они приблизились к скале, внутрь которой вел потайной ход. Часовой вручил адмиралу факел.
Спустившись по винтовой лестнице, они попали в лабиринт коридоров, ориентирами адмиралу служили тайные знаки на стенах.
Перед сокровищницей находилась галерея, усеянная скелетами и трупами. Они были прикованы цепями к огромным валунам. Невыносимый тошнотворный дух висел в пространстве. Крысы, пробегая, задевали хвостами цепи, раздавалось – звяк-звяк.

Гераклион поднял высоко факел над головой и объяснил будничным тоном:
– Это усыпальница предателей и врагов. Так велит поступать с ними наша религия. Для них не существует погребения, они никогда не будут преданы земле или огню. Нам запрещено прикасаться к мертвой плоти.
Адмирал отодвинул массивную дверь и зажег от факела висевшие на стенах светильники. Блики заиграли на влажных каменных сводах подземелья.
– У меня есть такие геммы и камеи, за которые Митридат отдаст половину земного круга, а Лукулл – оставшуюся часть, – хвастал адмирал, отпирая сундуки. – Возможно, я кое-что отберу из тех даров, что ты привез мне, положу сюда... Посмотри на эти желтые слитки. Очень мило. А какая чеканка?.. Где-то тут должна быть карта, помоги мне приподнять эту крышку...

Пиратский обед проходил в просторной столовой, находившейся над подземным храмом. Стены ее были обиты пурпуром, потолок выложен золотыми листами, в нишах горели бронзовые лампады, представлявшие собой статуэтки богов, пол был устлан одурманивающей подстилкой из розовых лепестков.
Ели по обычаю варваров, сидя за длинными и высокими столами. Гераклион и молодой Марий расположились рядом.
Морские разбойники надели лучшие наряды и отяготили себя золотом и драгоценными камнями с ног до головы.
Пиратский адмирал восседал на троне из слоновой кости, инкрустированном серебром и янтарем. На голове Гераклиона красовалась диадема, как у персидского царя. Одет он был в короткий плащ из золотых нитей, окантованный мелким агатом, в алый хитон, усыпанный разноцветными алмазами, и в такие же шаровары.
Рядом с адмиралом находились капитан Пирганио в своих обычных темных одеждах без украшений и капитан Исидор в серебристой хламиде с застежками из золота и рубинов на правом плече.
Этот Исидор был знаменитым грабителем большинства известных тогда прибрежных храмов и святилищ. Тем и вошел в историю.
Пища и выпивка не отличались разнообразием. Изнеженным римлянам показалось бы дикостью такое обилие жареного мяса и крепкого, не разбавленного водой вина.
Выпили и поели. Теперь настал черед того, что называлось у разбойников весельем.
Помещение заполнили здоровенные собаки, которые, к ужасу непосвященных и под хохот адмирала и его приближенных, с рыком и урчанием разметали все застолье и насыщались объедками, пока африканские рабы не прогнали их бичами.
Затем появился ливийский факир в темно-синем плаще, расшитом жемчужными звездами и треугольниками. Огромным мечом он разрубил от плеча до бедра человека, одетого в тогу. Кровь хлынула ручьями, опять появилось несколько собак, которые  бросились лакать ее. Разрубленное тело накрыли парфянским ковром. Когда покрывало сняли, никаких следов крови не осталось. «Убитый» «сросся», ожил, поднялся на ноги и выпил поданную ему чашу вина.
Прислуга в несколько мгновений поставила новые столы с диковинными фруктами, переложенными цветами, появились сосуды с любовными напитками – во всяком случае так они именовались.
И наконец в залу вбежали крутобедрые танцовщицы в прозрачных коротких платьях. Под возбуждающую мелодию флейт они стали водить хороводы, умело предлагая всем желающим свои прелести.

                Глава четвертая
                В доме Марка Красса на Палатине.
                Конец весны 74 г. до Р.Х.

В почтовом судовом бюро Остии было получено письмо от агента Красса в Испании. Конечно, уже тогда соблюдались правила конспирации, и человеку постороннему это послание ни о чем не говорило, но любой высокопоставленный получатель имел своего дешифровщика и ему приносили готовый к прочтению и вполне понятный текст. К тому же Красс постоянно держал в этом главном порту в устье Тибра сменных гонцов и, получив депешу, один из них в тот же день доставил ее на Палатин.
Марк Лициний Красс был тогда богатейшим человеком Рима и, не занимая высших должностей, безусловно, входил в небольшую олигархическую группу, которая принимала решения. Говорили, что он «разжирел» на проскрипциях, то есть на деньгах и недвижимости репрессированных в период диктатуры Суллы. Однако, возможно, это было правдой только частично. И дед, и отец Красса были людьми отнюдь не  бедными, а их сын и внук отличался особой предпринимательской жилкой и безумной любовью к накопительству, которая не только утомляла его самого, но и окружающих.
В тот момент в распоряжении Красса находилось порядка пятисот рабов – архитекторов и инженеров-строителей, которые получали неплохую зарплату, несмотря на известную скупость одного из главных сподвижников Суллы. Марк Лициний практически заново отстроил столицу, изувеченную гражданскими неурядицами, выиграв подряд. Большинство домов в Риме теперь принадлежало Крассу, он сдавал их в аренду и всегдашним беднякам, и растратившей свое состояние знати и получал значительную прибыль. Он торговал и дорогими особняками для нынешней верхушки.
Красс приобрел себе патент на тушение пожаров, каковых в Городе случалось немало. Во-первых, за такую необходимую деятельность он получал деньги из государственной казны. Во-вторых, из тысячи пожарных он отобрал человек двести, а то и более для личной охраны и, собственно, внутри столичных стен, где вооруженным лицам находиться не полагалось, стал самым защищенным и неуязвимым олигархом.
Формально в пределах Рима ношение оружия, а наипаче появление в полной экипировке солдат и офицеров запрещалось, даже полицейские (тресвиры) пользовались дубинками и лишь в крайнем случае металлическими прутами. (Оснащение пожарных было куда более мощным). Однако последние годы показали, что неукоснительность исполнения закона, на чем всегда основывалось величие Рима, дало заметную трещину. Право сильного было важнее юридических преград. Это-то ослабляло Республику и неизбежно вело к диктатуре, что и показали последующие события, которые, правда, находятся за пределами нашего повествования. Как бы то ни было, крупные политики тех лет ходили по Городу с армией телохранителей, состоящей из рабов и клиентов (вольноотпущенников). Но против организованной когорты пожарных Красса они ничего не могли противопоставить даже все вместе взятые.
Гонец передал послание письмоводителю, тот – дешифровщику, а последний, сделав свое дело, – распорядителю. И вскоре подлинный текст послания оказался в кабинете Красса.
У Марка Лициния было несколько собственных домов в Риме, но своей штаб-квартирой он считал роскошный особняк на Палатине, поскольку отсюда до Форума и Капитолия было рукой подать.
Колоннада (портик) этого здания не уступала лучшим храмам. Приемные холлы (атрии), а их тут имелось целых три, в отличие от обычных домов, были превращены во внутренние сады с диковинными растениями в кадках, птицами – в клетках, рыбками в фонтанах. Везде полы украшал разноцветный мрамор, жилых помещений здесь насчитывалось (не поверите) не менее сотни, включая шесть столовых (триклиниев) для разного рода публики. Мебель из красного дерева и кипариса, отделанная золотом и слоновой костью, дорогие парфянские ковры и уникальные росписи на стенах, бесценные статуи из Афин, серебряная утварь, бани с мозаичными бассейнами в цокольном этаже, система водных артерий с глиняными трубами и медными вентилями, пронизывающая архитектонику и поддерживающая необходимую температуру внутри здания в зависимости от сезона, – обо всем этом можно рассказывать довольно долго. И подобные описания мы находим во множестве источников. От скромной жизни знати первых веков Республики не осталось и следа.
Красс, как всегда, уединяясь, запирался на ключ. Что-что, а замки к тому времени достигли большого совершенства.
Он читал депешу от агента из Испании в кабинете на втором этаже, который одновременно являлся и библиотекой, но не совсем в современном понимании. Стеллажи по стенам сохранились с тех времен, но стояли на них, подобно банкам, покрытые бархатом и прочим драгоценным материалом футляры со свитками. Это, собственно, и были книги, которые надо было читать, постепенно раскручивая, ибо пергамент, реже тонкая кожа, наматывались на специальные стержни. Однако и диваны, и кресла, и письменный стол, и лампы, работающие на оливковом масле особой концентрации, – все здесь имело место, поскольку помещение предназначалось и для совещаний, которые для столь влиятельного человека являлись насущной необходимостью.
Время было такое, что Красс, будучи олигархом, должен был играть роль демократа и принимать у себя людей всех сословий.
По дому ходили бесшумно служители в мягких войлочных сандалиях и сдували каждую пылинку с бесценных предметов и драпировок, с фресок стен и лепнины потолков. В каждом значительном помещении стояли медные чаши на треножниках, где нужно было поддерживать тление угля и регулярно подсыпать ароматические порошки.
Марку Лицинию Крассу был 41 год, но он выглядел гораздо старше своих лет – обрюзгший, поседевший, с плешью, изъеденный морщинами , а не шрамами. Известно, что большие деньги обременительны, а очень большие – вредны для здоровья. Стремление к наживе обостряло его не столь уж глубокий ум, делало отчаянно смелым, хотя природным мужеством он не обладал, необычайно находчивым и даже остроумным. Но, находясь чаще всего в стрессовом состоянии, мало отдыхая, он изживал себя изнутри.
Красс говорил, что деньги, как цветы, за которыми надобно постоянно ухаживать, будучи прилежным садовником. И чем больше их, тем больше они требуют  к себе внимания. У Марка Лициния была многочисленная команда помощников, но основные вопросы он всегда решал сам. А их накапливалось и за один день немало.
Красс придвинул настольную лампу – два узких окна под потолком давали мало света, – потер свой крупный подбородок и провел ладонью по серому от постоянно дурного сна лицу. Затем принялся за чтение дешифрованного текста:

«Дальний родственник старого безумного Мария Марк Гратидиан, который чудом избежал проскрипций и еще более странным образом с помощью Цетега стал сенатором, некоторое время назад встречался с мятежным Серторием в Оске. Этот кривой Марий (напомню тебе, господин, что лицо у него перекошено из-за неодинаково расположенных глаз) передал будто бы бывшему наместнику обитый серебром ящик, где хранились якобы письма из Рима. В этих писаниях, как полагают, содержится призыв к претору-предателю со своими легионами перейти Альпы и атаковать с севера столицу Республики, чтобы возобновить гражданскую смуту и установить порядки, существовавшие до великого Суллы.
Более того, письма написаны будто бы весьма влиятельными ныне людьми в Сенате и на Форуме. Как мне удалось узнать, господин, этому походу будет предшествовать отвлекающая попытка мятежа, который поднимает некий учитель фехтования где-то, по-видимому, в районе Путеол.
Со своей стороны, так называемый Марк Марий, договорившись с пиратами и Митридатом, намерен якобы напасть на Республику с юга, имея флотилию в 50 кораблей и армию в количестве 50 тысяч солдат. Точные сроки задуманного мне, господин, неизвестны.
Помешать замыслу будет несложно, если мы избавимся от заговорщиков при помощи наемных убийц или каким-либо иным способом. Пока же я и другие твои, господин, людишки продолжаем наблюдение и о дальнейших событиях будем докладывать».

Красс отбросил короткий свиток и задумался. Примкнуть к заговору слишком соблазнительно, но и опасно, поскольку марианцев, которые теперь подняли головы, будоражит мысль о новом переделе собственности. Нет, нам не в ту сторону, распрощался он с этой мыслью навсегда. Далее у него вызвала недобрую ухмылку фраза «избавиться от заговорщиков». Недовольных сейчас сотни тысяч. Это понятно и дураку. Хватит искры и огромный соломенный дом невыполненных обещаний запылает. Зачем ланиста? Откуда ланиста? Самые известные учителя фехтования – Габиний и Пантера – хорошо известны ему, знакомы и в их благонадежности сомневаться не приходится. Они сделали карьеру при сулланском правлении, зарабатывали огромные деньги на театральных представлениях, подкупить их сложно и в опасные игры они не станут играть. Возможно, тут какая-то ошибка (неточность дешифровки), либо некий символ чего-то готовящегося для нуворишей или истинных нобелей, собирающихся на летний отдых в свои поместья.
Понятно, что, если мятеж возглавит неизвестный человек даже при поддержке известных, грош цена такому мятежу.
Конечно, среди гладиаторов есть очень популярные бойцы и очень продажные и их можно использовать в разных политических целях за весьма высокую плату. Но учитель фехтования – загадка, размышлял Красс.
Потом мысли его перенеслись к Квинту Серторию. Он немного сочувствовал этому многолетнему бесхитростному мятежнику в особенности из-за нелюбви к своему главному сопернику за власть – Помпею. Красс твердо знал, что Серторий – человек чести и на Рим не пойдет. Так что и здесь что-то не то. То, что Сулла да и с ним Красс вели бои со своими противниками в столице (впервые за всю историю Рима), многие до сих пор считали дикостью, и Марк Лициний как никто другой ощущал это на собственной шкуре, на отношении к себе как к «варвару» со стороны некоторых даже соратников.
Сертория все равно придется убить, приходил к выводу он, хотя хорошо бы, чтобы он прежде расправился с красавчиком Помпеем. Мятежный полководец не пойдет на Рим, но этого и делать не надо.
Для своего времени Красс был хорошим статистиком. Ему отлично было известно, что каждый неимущий гражданин Рима получал сегодня 1,5 килограмма хлеба в день. Подсчитав общее количество выделяемого зерна, нетрудно было заметить, что в столице проживает порядка 600 тысяч нищих граждан, то есть половина свободного населения не имеет средств к существованию. Однако в Городе бедствовало гораздо больше свободнорожденных, которые из гордости не требовали пособий. Только поднеси огниво, и пламя взметнется до небес. Положение учтенных и не учтенных статистикой простых свободных людей было хуже рабского, поскольку рабы имели профессию, умели работать или, по крайней мере, находились на содержании своего господина.
Так что Рим сам распахнет ворота любому, кто предложит землю, пищу, денег и тому подобное.
Насчет 50 кораблей Марка Гратидиана – конечно, вранье, рассуждал Красс. Такое количество военных судов сейчас не наберет и вся Республика. В десант на юге Красс верил мало. Но молодой Марий опасен, поскольку с помощью Митридата или пиратов, может перекрыть хлебные поставки из Египта и Сицилии. Угроза серьезная и надо будет отписать старшему Лукуллу, чтобы занялся этим вопросом.
Испанскую политику нужно вести очень осторожно, предупредил самого себя Красс. Серторий «сидит» на золотых и серебряных рудниках — немаловажный факт. И отдавать их Помпею неразумно. Его нужно, покончив с Серторием, срочно перевести в Рим. Правда, меньше, чем консулом, он быть не согласится. Придется пойти и на такую жертву. Да и самому подумать о том, чтобы получить должность с ним в паре для пущего контроля над этим, пожалуй, легкомысленным человеком.
Из всего обдуманного выше, сделал вывод Красс, следует, что Сенату ни о каком заговоре докладывать не следует. Отсутствие Мария-младшего там мало кто заметит. Сенаторы часто ездят в командировки или попросту пропускают заседания. Нет, докладывать не следует, только ворон распугаешь, рассмеялся вслух Красс. Наоборот, этот заговор надо лелеять до времени и готовить собственные меры и силы к его подавлению. Пусть враги пока поиграются и даже окрепнут. Чем они будут сильнее, тем громче победа!
Настроение у него вдруг заметно улучшилось, и он бодро встал из-за стола, повернул ключ в двери и напомнил ожидавшему распорядителю о намеченных встречах с банкирами, перекупщиками и несколькими офицерами из находящихся на территории Италии и плохо снабжаемых легионов. Их было всего четыре, что явно не способствовало стабильности. Остальные войска участвовали в двух походах - против Сертория и против Митридата - или были расквартированы в провинциях.

Распорядитель направился вниз к ждавшим аудиенции людям, чтобы сообщить им о времени и очередности приема. Красс небрежно бросил депешу в чашу треножника с тлеющими ароматическими веществами. Она, вспыхнув, превратилась в пепел


© Copyright: Михаил Кедровский, 2014
Свидетельство о публикации №214040801970