Картины

И только одна, самая высокая гора, всё ещё освещена предзакатным солнцем. Внизу, в долине, уже ночь, а здесь последний огонь дня, розовый снег.

— Куда ты подевался! Зову тебя, зову, оглох, что ли? — Лора злится, что о ней забыли.
— Извини, задумался.
— Где приглашения?
— Тебе отдал пять минут назад, уже не помнишь?
— Шутишь! Сам забросил их куда-то. Ищи теперь!

Лора бегает по комнатам, перекладывает книги, папки, конверты.

— Ты просто не представляешь себе, насколько он популярен. Этот Окава просто король современной японской живописи. И теперь, ты хочешь лишить меня возможности пообщаться с королём? Ты этого хочешь, да? — Лора изображает отчаяние.

В таких случаях Лоре нужно отвечать просто и кратко.

— Нет, не хочу.
— Тогда помогай мне искать, Джей, не стой как камень, делай хоть что-нибудь!
— Во-первых, — отвечаю я Лоре, — тебя пропустят и без приглашения, все знают кто такая Лора Ингрем..., а во-вторых, если ты поищешь в своей сумочке, ты найдёшь там приглашения на выставку короля современной японской живописи Ичиру Окавы.
Лора открывает сумочку, достаёт приглашения, полусерьёзно грозит мне кулаком.
— И не забудь положить их обратно в сумку, — добавляю я и отправляюсь в душ.

Дождь идёт в Ниигато. Ночью не видно капель. Сама ночь шумит. Лодку забыли вытащить на берег. Вода наполняет её. До утра.

— Джей, ты готов? Выходи, садись в машину. — Лора поправляет на мне пиджак, воротник рубашки. — Эта рубашка тебе не идёт. Слишком узкая. Тебе нужна широкая, чтобы твои узкие глаза и широкие скулы не были так заметны. Почему у тебя такие широкие скулы? Ты же не японец.
— Это не ко мне, Лора. Спроси у моих родителей.

Мы едем через туннель, через мост, и снова через туннель. Лора за рулём. Лоре нравится вести машину, вести разговор.

Зима. Чёрные сосны над белым снегом. Лыжник идёт всё дальше и дальше. Две параллельные линии на снегу.

Мои родители живут во Флориде. Оба на пенсии. Во Флориде тепло и не надо чистить снег. Я был у них месяц назад. Они бодры, и, слава Богу, здоровы. Обрадовались, отец обнял меня, мама тоже. Я говорил о себе, о Лоре. Мама слушала. Отец вдруг встал и пошёл к себе, в комнату наверху. «Он устал», — извинилась мама. Понятно, ему ведь семьдесят пять.

Мама принесла старые альбомы с фотографиями: вот мы втроём в горах, в Европе, на океане. Мне пять лет, я бегу вдоль пляжа, раскинув руки как крылья, за мной океан. «Это мы в Нью-Джерси, помнишь?» — говорит мама. «Да, помню», — отвечаю я. — «Мы смотрели, как гидроплан садился на воду, а потом взлетал. Вот, здесь, на фото, я это изображаю». Мама держит фотографию в руках, вспоминает.

«Мама, помнишь картины?» Фото падает на пол. Я поднимаю его и кладу в альбом. «Неужели не помнишь? У бабушки в доме... Гора, освещённая солнцем..., лодка под дождём..., лыжник в зимнем лесу..., не помнишь? Я тогда спросил у бабушки, кто их нарисовал, бабушка сказала — мама нарисовала, но ведь это неправда, ты никогда в жизни не рисовала». Мама закрывает альбом. «У бабушки был рассеянный склероз», — отвечает мама. «Не было никаких картин. Почему ты не женишься? Тебе уже почти сорок. Женись на Лоре, и перестань задавать глупые вопросы!»

— Лора...
— Чего..., погоди, Джей, нет времени, мы опаздываем.

Мы подъезжаем. Лора оставляет машину охраннику, и мы поднимаемся в зал.

— Смотри, смотри... — толкает меня Лора, — вот он, Окава, слева, у окна... Седой такой, видишь?
— Да, вижу... А кто это с ним рядом?
— Это Фред, Фред Лански... — Лора переходит на шёпот. — Я слышала, Фред хочет купить картину у Окавы за два миллиона, но Окава не продаёт.
— Кажется, они нас заметили...

Фред что-то говорит японцу, тот одобрительно кивает.

Фред машет нам с Лорой, подзывает к себе. Мы подходим, знакомимся.
— Лора..., Господин Окава..., Фред..., Джей..., очень приятно..., польщён..., весьма..., огромное спасибо...

— Вы впервые в Нью-Йорке, господин Окава? — я пытаюсь завязать разговор и получаю незаметный, но очень болезненный удар в спину от Лоры.
— Нет, не впервые..., — добродушно отвечает японец. — Да вы зовите меня просто «Ичиру», не нужно никаких «господ». Я здесь когда-то учился, правда, очень давно, лет сорок тому назад.
— Сорок лет назад меня ещё на свете не было, — смеётся Лора. — Вы, наверно, помните совсем другой Нью-Йорк.
— Да, многое изменилось, очень многое, — соглашается Окава. — Но я для того и рисую, чтобы сохранить хоть немного на холсте.
— Это вам замечательно удаётся, Ичиру! — продолжает Фред. — Лора, Джей, позвольте мне показать вам одну из последних работ Ичиру, настоящий шедевр, жемчужину этой выставки.

— Непременно, Фред, непременно, — соглашается Лора, и пока мы двигаемся в соседнюю комнату, Лора переходит в атаку. — Ах, Ичиру, пожалуйста, извините меня, мне следовало бы заранее предупредить вас, но всё произошло так неожиданно, и приглашения на вашу выставку я получила в последнюю минуту, и у меня уже совсем не было времени... Умоляю вас, не откажите мне задать вам несколько вопросов!

Японец улыбается.
— Конечно, Лора, я буду счастлив, ответить на ваши вопросы.
— Спасибо, огромное спасибо, Ичиру!

Мы останавливаемся у небольшого неяркого холста.

Мальчик бежит вдоль океана, раскинув руки как крылья. Ещё немного, и он поднимется над землёй. Как же долго ему лететь! Океан огромен.

Рядом с картиной, на столике — каталог выставки. Две колонки — название и цена. Чем ближе к началу списка, тем дороже картина. Где-то в середине: «Основа» — сто двадцать тысяч, ещё выше: «Ночь в Ниигато» — двести девяносто тысяч, ещё вверх: «Последняя зима» — четыреста тысяч, и, наконец, на самом верху: «Портрет сына» — не продаётся.


Рецензии
"Художник милый" нас рисует... раскидывай руки и лети куда хочешь.
Не продаётся.
Сны не продаются.
Сыны узнают обо всём по косвенным признакам. По подлинникам, которые не продаются.
От Флориды до страны восходящего солнца рукой подать...
Руки коротки.
Сюжет жизни, свёрнутый в трубочку, как сворачивают картины.

Владимир Каев   10.04.2014 23:41     Заявить о нарушении