Послевоенное детство. Курьёзы

 В нашей семье много смеялись. Причина всегда находилась. То над нами шутил дедушка, то мы сами творили что-нибудь.
   Смеялись однажды надо мной, когда я попала в полынью.
Было начало зимы, когда сковывало первыми сильными морозами лёд на пруду. Потом, когда его сильно заносило снегом, там уже можно было передвигаться только на лыжах. А в самом начале весь пруд поблёскивал под солнцем прозрачным зеленоватым льдом, очень скользким и ещё не прочным.  Нечего было и думать, что дети могут сдержаться, перед соблазном покататься, а ещё больше – половить раков.
В том месте, где на дне в иле сидел рак, во льду появлялись замороженные пузырьки воздуха. Это их выдавало, и мы их запросто ловили. Для чего пяткой нужно было раздолбить лёд, и через минутку потревоженный рак всплывал  в лунке. Его ловко подхватывали за спинку и – в ведро.
Лёд легко продалбливался, но нужно было следить, чтобы в одном и том же месте дырок во льду было не слишком много, иначе лёд мог проломиться. Вот это со мной и случилось.
Я долбила и долбила, не глядя. И вдруг лед подо мной стал воронкообразно прогибаться. Все прыснули в стороны. Сначала лёд проломился под одной ногой. В панике я упёрлась коленом другой и провалилась по пояс. Хорошо хоть течения в этом месте не было. А то затянуло бы под лёд. А так я торчала в лунке, как поплавок, но вылезти не могла. Кто-то закричал:
- Ну двигайся, а то утонешь, не обламывай лёд!
Я в ужасе орала, но не двигалась, упираясь руками о края полыньи. Раки расползались из опрокинутого ведра, скользили и плюхались в ближайшие лунки.
 Кто-то сбегал в школу, которая находилась на крутом берегу пруда. Прибежал учитель физкультуры. Он подобрался ко мне на лыжах и протянул лыжную палку. Я не сразу её схватила, боясь оторваться ото льда. Но потом всё-таки уцепилась и была вытащена на безопасное место.
Вода с меня стекала, хлюпала в сшитых ватных валенках.
Домой идти не осмелилась и пошла к однокласснице Рае, с которой мы занимались добычей раков.
Я плакала всю дорогу, боялась бабушкиного гнева. Надеялась высушить одежду и тогда  показаться. Но бабушке кто-то сказал, что я чуть не утонула подо льдом, она прибежала, убедилась в том, что я жива-здорова, укутала в тулуп и унесла домой.
- Попробуй только заболеть! – сказала она грозно и по полной программе провела профилактику заболевания, напоив горячим молоком с мёдом, маслом и содой. Сделала массаж, поставила компресс, укутала. Самое странное, что я даже ни разу не чихнула после этой купели.
 После пережитого я не сразу решилась кататься беспечно на коньках, когда лёд покрыла первая пороша. Но уже вскоре мчалась бесстрашно на одном коньке, отталкиваясь второй ногой.   А мой брат Юра держал меня за руку и рассекал снег другим коньком.
 Лёд покрывал тоненький слой снега, отталкиваться ногой без конька было не скользко, и мы набирали отличную скорость. Перед нами расстилалось ледовое поле без конца и края, ветер пощипывал щёки. Волна радости захлёстывала, мне казалось, что у нас вырастают крылья, и мы вот-вот взлетим. И я совершенно не думала о полыньях, лунках и прочей ерунде.
   Однажды летом, опять же был повод посмеяться надо мной.
 Стояла жара. Бабушка жалела корову Ласку и не отпускала её в стадо:
- Всё равно слепни не дадут пастись.
Поэтому нужно было запасать для неё траву. Лучше всего было бы заниматься этим по утрам, но бабушка не могла нас поднять, и уходила на работу со словами:
- Ну, хорошо, тогда  не  жалуйтесь на жару! И чтобы трава у коровы была!
 Мы поднимались тогда, когда солнце заглядывало в окна и  в хате становилось душно.
Наскоро съедали то, что было, затем брали мешки и шли за травой.
Однажды завернули к церкви. Перед ней, над едва различимыми холмиками старых захоронений, росли редкие деревья, в основном дички яблонь и груш. Всю землю укутывала невысокая травка. Её-то  Рая стала скашивать серпом, а мы просто рвали руками.
Мне не нравилась такая работа. Мешок наполнялся медленно. То ли дело рвать повилику – захватишь под самый корень и сразу сорвёшь большой ворох сочных плетей.
Я ныла, агитировала пойти под Заинцы на кукурузное поле, где повилики было полным-полно. Но никто не хотел идти по жаре в такую даль, а потом тащить тяжёлые мешки, опять же, по жаре.
Я старалась рвать траву поближе к деревьям, прячась под кронами от солнечных лучей. Чувствовала себя разнесчастным человеком и хотела пить. Да ещё эти жужжащие мухи, которые назойливо вились над головой! Я сняла с головы косынку и стала, не глядя, отмахиваться от них. И вдруг почувствовала острый укол, и сразу ещё один. Подскочила, подняла глаза, и увидела на стволе дерева копошащийся серый комок.
Пчёлы! Целый рой!
 Я завопила, замахала руками, и тут уже десятки пчёл стали меня жалить.
Я бросилась бежать, не помня себя от ужаса. Ворвалась в полутёмную пустую церковь, дверь которой была открыта. Возле самого амвона меня поймал церковный староста, не пуская дальше. Какая удача, что он оказался в этот день в церкви по каким-то своим делам. Он понял, в чём дело, стал давить прямо на голове запутавшихся в волосах пчёл. Рая, Юра и Лида тоже забежали в церковь. Это было единственное убежище, пчёлы не летели в сумрак под церковный свод.
Я плакала, всё горело – лицо, голова, руки.
- Нужно бежать домой, делать компрессы, это не шуточка – так покусали! – сказал церковный староста. Но мы боялись выйти и только через какое-то время, после Юриной разведки рискнули. Забежали за здание и бросились к дороге напрямик, через кусты. Остановились только на гребле. И тут все разглядели меня и принялись хохотать, все, кроме меня. Лицо моё опухло, глаза превратились в щёлочки, губы стали твёрдыми, голова казалась мне вдвое большей. Я снова заплакала, за мной заплакала сердобольная наша маленькая Лида. И Рая скомандовала:
- Скорей, домой!
Дома Рая сообразила намачивать полотенце и прикладывать его к укушенным местам. Все вместе вытаскивали из моих волос раздавленных пчёл. Одна из них, полуживая, умудрилась-таки ужалить Лиду, которая жалобно заплакала. Но Юра её остановил:
- А Лариса, бедная, как терпит?
Я болела, несмотря на то, что вечером бабушка, пришедшая с работы в поле, мазала меня чем-то, давала лекарство от температуры, поила отваром трав.
Через пару дней всё прошло, только почёсывались места укусов.
И уже опять мы хохотали, вспоминая и изображая, как я махала руками, как  чуть не влетела в «церковные врата», куда нельзя было ступать особам женского пола, как уморительно выглядела и как испугалась Лида, когда и её укусила пчела.               
  Приехала мама, тётя Феодосия, и мы все не помещались в хате. Поэтому детей с моей мамой выселили на чердак. И мы были очень этому рады. Возились там, боролись за место возле мамы. Я была вне конкуренции, так что борьба шла только за одну сторону от неё.
Засыпали под её сказки, тихие песенки, под  бабушкины окрики:
- Да когда же вы уснёте!?
Спали крепко, вдыхая запах свежескошенного сена и соломы, из которой  была сделана кровля. Не чувствуя укусов блох.
Дедушка не выносил этих укусов, вставал по ночам. Ворча, не зажигая света, посыпался ДУСТ-ом, о вредности которого никто тогда не знал. Им повсеместно пользовались, обрабатывая растения от вредителей.
Рано утром все проснулись от бабушкиного крика:
- Что это с  тобой  случилось?
А затем раздался её громкий смех и дедушкин тоже. Мы скатились с чердака. Дедушка с головы до ног «посинел». Даже лысина была в синих пятнах. Он перепутал в темноте ДУСТ и синьку. Перепутал, потому что с какого-то времени перестал ощущать запахи.
В Михайловке были всё те же дела. Я с Юрой по очереди пасла корову, которую, не знаю по какой причине, не стали  выгонять в стадо.
У меня всегда появлялись причины для страха. В то лето в Михайловке появились бешеные собаки. Может, была всего одна собака, но по слухам они могли появиться в любой момент. И я страшно боялась.
Бабушка поднимала меня в такую рань, когда царил ещё утренний холод, неприятный после тёплой постели, когда холодная роса холодила ноги, и от этого бил озноб. Когда все ещё спали, и страшно было идти с коровой пустынными улицами к опусту.
У опуста я держалась у самой воды, чтобы, в случае появления бешеной собаки, броситься в воду. Говорили, что при бешенстве у собак возникает страх воды.
День разгорался, туда-сюда проходили люди по своим делам, у опуста появлялись другие дети, и страхи меня отпускали.
Однако мне скоро надоедало следить за коровой, а следить нужно было – вокруг были огороды, вдоль реки простирался прекрасный колхозный луг. И наша корова всегда была готова шмыгнуть туда.
Часам к одиннадцати мне уже было невмоготу, и я гнала корову домой. Она нехотя шла, на ходу хватая ртом какую-то зелень, а когда мы достигали поворота, от которого просматривалась улица с нашего двора, я стегала её прутом, и корова от неожиданности припускала во всю прыть ко двору.
Очень скоро она хорошо усвоила, что от поворота нужно бежать во весь опор, не ожидая удара.
Бабушка изумлялась такому быстрому нашему возвращению:
-Что это с коровой?
- Так её покусали  слепни! – отвечала я озабоченно.
- Ну, так нарви  ей травы, а то она голодная.
Для нас с Юрой это было меньшее из зол, мы находили какую-нибудь траву,  набивали мешки, и – были свободны.
Скоро, однако, бабушка заметила, что когда корову пасёт Юра, она не убегает и наедается на выпасе. Она поняла, что дело не чисто, но так и не  разобралась в чём дело.