Из прошлого

      Я продолжала жить у бабушки, когда пришло время идти в школу. В первый класс нам с Юрой и во второй – Рае.
Бабушка  собирала нас:
 Сшила  Рае и мне новые платья из штапеля в полоску, заодно и Лиде.  На Лидином отрезке ткани была дырка, на которую бабушка поставила  красивую красную заплатку. Лида осталась очень довольна, красовалась перед нами, и мы с Раей находили это очень красивым. Юра тоже принаряжен был в новую рубаху косоворотку  и штаны из плотной ткани чёрного цвета.
Кроме того, бабушка сшила из домотканого полотна торбочки с ручками для книг и тетрадок. Красила она их, нарвав за огородом спелой ягоды бузины. Получились замечательные торбочки, почти чёрного с синими разводами цвета.  Кроме больших торбочек у каждого из нас были ещё маленькие -  под чернильницы. Чернила плескались, часто проливаясь. Носить их нужно было осторожно.               
Назавтра мы, умытые и приодетые, с туго заплетёнными косичками, так, что даже глаза косили, вышли за ворота.
Из двора напротив вышла наша подружка Галя с мамой. Мы просто ахнули. В кудрявых её волосах вздымался великолепный белый бант, в руках был красный дерматиновый портфель. На ней -  коричневое платье, а поверх него – белейший фартучек из тонкого полотна.
Она гордо улыбалась, новенькие туфли поскрипывали.
Мы переглянулись с Раей и Юрой, а потом пошли следом, не перегоняя, и Рая сказала:
- Галька такая красивая, как в букваре нарисовано!
Мы с Юрой попали в один класс. Все ребятишки одевались примерно так, как и я с Юрой, за исключением нескольких  -  девочки с редким именем Ванда, нашей соседки Гали, сына учительницы. Основная  масса детей одета была ещё хуже нас. В застиранные, не проглаженные платья,   Бог знает в какой обуви. У многих выявили вшей и обязали родителей  вывести их. Поэтому в классах пахло керосином и дегтярным мылом.
Моя учительница Анна Софроновна очень мне понравилась. Она была ласковая,  я её горячо полюбила.
Я старалась учиться, равняясь на Раю, которая отличалась большим прилежанием. И у меня тоже были пятёрки, но я чувствовала, что мои пятёрки отличались от пятёрок Раи, были не такими полновесными. Потому что, быстро схватывая, я легко потом всё забывала, была не так внимательна. Тетрадки мои, вначале чистые и аккуратные, где-то с середины уже были небрежными, с кляксами и исправлениями. Мука мученическая была переписывать их «на выставку», постоянно действующую в школе, где демонстрировались образцовые работы учеников.  Как бы там ни было, я тоже была отличницей, а Юра – хорошистом.
В школе случались у меня  радости и огорчения.
Я гордилась и радовалась, когда меня попросили передать маме, чтобы она разобрала по нотам и разучила в классе песенку.
 И мама в очередной приезд пришла в класс, Анна Софроновна прервала урок, и мы разучивали  песенку.
Я гордилась мамой, наслаждалась производимым ею эффектом.
 Как-то, наверное, в третьем  классе я сочинила стишок накануне праздника Октября и прочитала его в классе. Он произвёл фурор. Вот, как он заканчивался:

…Выше флаги поднимайте, громче песни запевайте,
Чтобы в этот славный час всех услышал Сталин нас!

Учителя изумлённо на меня смотрели, я стала героем дня. Читала потом своё стихотворение перед всей школой.
 Рая и гордилась мной и умирала от зависти.
На все праздники мы выстраивались в колонну и шли на парад. Под бой барабана шагали в центр, делали там разворот и возвращались в школу. При этом пели патриотические песни. А потом отправлялись в клуб на праздничный концерт.
Особенно  радостным был  праздник  Первое Мая! Как вдохновенно мы выводили всей колонной:
Май плывёт рекой нарядной
По широкой мостовой,
Льётся песня неоглядно
Над красавицей Москвой…

 Старые вербы вдоль пруда вспыхивали миллионами жёлтых пушистых, благоухающих почек, над ними  жужжали пчёлы, тонкий аромат заполнял воздух. Все были нарядными, в приподнятом настроении.
  Мы рвали на полузатопленном ещё лугу золотые огоньки, приносили их охапками, дарили учителям. А они не знали, куда их девать в таком количестве и стеснялись их выбрасывать.
          В школе я чувствовала себя хорошо, т.к. была отличницей. Но однажды надо мной разразилась беда. И случилось это так:
В клубе проходили праздничные концерты силами двух школ, нашей – семилетней, расположенной почти в центре, и десятилеткой, расположенной далеко за греблей.
Самодеятельности уделялось много внимания, все, кто пел хоть немного, должны были ходить «на хор». Мы, конечно, тоже ходили. У Раи был сильный голос, я считала, что у меня ещё лучше. Петь мы очень любили. Я забиралась на раскидистый ясень, и распевала на всю округу русские и украинские песни. Никого это не раздражало, не помню, чтобы кто-нибудь предлагал мне замолчать. Поэтому, когда запевалой выбрали Раю и другую девочку, я была не просто огорчена. Я обиделась до глубины души и перестала ходить на хор.
С хором что-то не ладилось, и директор собрала школьное собрание.
Сначала она распекала всех скопом, а потом перешла на личности:
- Вот ты, ты, Янковская, почему не ходишь на хор!?
Я молчала, не могла же я сказать, что меня недооценили. Директор всё больше кипятилась:
- Может, ты в церкви поёшь, у своего дедушки?  Может, он тебе запретил петь в школьном хоре?!.
Она, наверное, выпустила из вида Раю, которая ходила на хор и даже была запевалой, и продолжала, всё больше распаляясь:
- Попы не учат ничему доброму. Они являются поджигателями новой войны! Ты тоже хочешь войны? – уже гремела она.
Я сидела, придавленная такими словами, слёзы градом катились из глаз.
И тут моя Рая закричала сдавленным звонким голосом:
- У Ларисы отец погиб на войне, как вы можете так говорить!
В зале была тишина, и в этой тишине Рая заплакала громко и сердито, что-то ещё приговаривая, а я опрометью бросилась вон!
Обида захлестнула меня. А ещё чувство благодарности Рае, изумления и гордости за её смелое заступничество.
Прибежала домой, рассказала всё бабушке. Она успокоила меня и сказала:
-  Не плачь. Разве умный человек  говорил бы такие несуразные вещи!?
 Вечером бабушка пошла к нашей директорше домой и заявила, что подаст на неё в суд за «поджигателей войны».
Потом рассказывала дедушке, что директорша просила у неё извинения, ссылалась на расстроенные нервы.
Как это ни странно, никто не дразнил меня в школе после этого случая.
А с директоршей у меня произошёл ещё один казусный момент.
     Какое-то время я гостила в семье тётки Натальи, где мне было очень скучно, несмотря на обилие вкусной еды. Она приглашала нас по одному, т.к. не выносила шума и возни.
Так как я очень скучала, она отправила меня домой пораньше с оказией -  кто-то ехал в Михамполь из их села. В радостном предвкушении встречи я торопливо бежала из центра  ближайшей дорогой – через огороды, подскакивала на узенькой меже, что-то напевала. И вдруг увидела директоршу, раскинувшую руки и бегущую  мне навстречу. Я оглянулась по сторонам, никого, кроме меня не было.
- Что же это такое? Неужели она так радуется мне? Вот не ожидала! Наверное, обдумала всё и понимает, как меня обидела. А всё-таки, неплохая она, если даже полюбила меня.
 Всё это пронеслось у меня в голове, и я тоже заторопилась,  улыбаясь и всем своим видом показывая, что рада встрече и не помню зла. По мере приближения директорша стала притормаживать, руки её опустились. Я была уже совсем близко, и разглядела на лице её удивление и даже какую-то брезгливость.
- Это ты? А я думала, что это моя племянница приехала!
Она развернулась и пошла к дому.
А я стояла и испытывала жгучий стыд за свою неуместную улыбку, которую так и забыла убрать с лица. Ещё долго после этого испытывала стыд и неловкость, вспоминая нашу встречу.