А при чем тут национализм?

                1
Паша был средним человеком среднего возраста. Он не выделялся никакими талантами и прекрасно знал это. Он был немного грузен, довольно добродушен, однако, несмотря на это, несколько нелюдим и даже, можно сказать,  асоциален. Это он тоже знал и втайне гордился, принимая такое состояние, как данность и, считая, что в 41 уже поздно менять свои привычки. Поняв, что жизнь перевалила за свою середину, а он так и не создал семью, не родил сына и, что естественно, не посадил ни одного дерева, он погоревал и даже подумывал какое-то время о монастыре, но, так и не собрался, потому что в местной церкви эту идею как-то не очень одобряли, а местного батюшку Паша уважал, захаживал в его храм, и периодически причащался.
Самым значительным событием в его жизни была смерть бабушки, которая сильно любя Пашу, оставила ему малогабаритку в Москве, которую Паша тут же сдал, а сам переехал в уездный городок, где умудрился на вырученные средства снять уютную двушку, а на оставшиеся копеечки пребывать вполне обеспеченным по местным меркам человеком. Иногда он позволял себе проваляться целый день на диване, иногда засиживался за чтением какого ни будь Флоренского или Бердяева до утра и засыпал, испытывая сильную резь в глазах и головную боль, проклиная свою патологическую неорганизованность.  Брался он за всё и понемногу: то его просили починить часы, то восстановить упавшую винду, то отлить потерянного шахматного ферзя. Всё это он умел понемногу, и, в принципе, выходило всё это даже довольно сносно.  Но заняться чем ни будь из перечисленного всерьёз, Паша, может быть и хотел, но, как-то, всё руки не доходили. Поэтому, жизнь его, по суду трудолюбивых горожан, была - вредная и беспорядочная. Многие считали его пережитком, хотя милым и безобидным, а, некоторые, даже - паразитом, чего особо не скрывали, и, даже, с каким-то злым удовольствием.
                2
И всё было бы в этой жизни безобидно и счастливо, если бы не одна непростительная странность.
Паша был патриотом.
И не просто патриотом. Паша мечтал об империи. Нет, не о той, советской, которая по сути империй никогда и не была, осуждала империализм, и, по мнению Паши, была возвратом к мрачному феодализму. Он мечтал об империи, которая была "до".  За это он растерял всех своих друзей, за это над ним смеялись. Даже пару раз били, презрительно ставя ему в вину Николку Кровавого. Но, Пашу это не могло остановить. Он искал "своих", а "своих" нигде не было.
                3
Однажды, начитавшись Ильина, Паша решился "примкнуть" к русскому националистическому движению. Была осень. Погода стояла отвратительная.  Перепрыгивая лужи Паша приближался к площади, на которой стартовал Русский Марш. Гремела музыка - странная смесь из Бичевской, "Прощания славянки" и каких-то неведомых Паше бардов. На площади стояли кучки знакомых между собой молодых людей, говорили громко, стараясь перекричать музыку, периодически ржали, били друг дружку по плечу, изображая некую жеребячью экзальтацию. Паша насторожился, но не уходил. Он никак не мог понять, куда ему следует "примкнуть".  Вдруг, он увидел какого-то старичка под каким-то незнакомым флагом, по виду похожего на "своего", завязал с ним разговор, и, через пару минут понял, что говорит с неоязычником. Шарахнувшись от него аж на другой конец площади, Паша заметил каких-то преувеличенно крупных ребят в черных кожаных куртках, наблюдающих за ним с весёлым безжалостным любопытством. В его мозгу почему-то промелькнуло, что именно так, наверное, хищник смотрит на свою еду, которая ещё не догадывается, что она то и есть еда. "Ага, всего лишь еда", - почему-то сказал он вслух и тоже зло засмеялся. Но, сказал он это именно в тот момент, когда музыка неожиданно смолкла, и группа парней смогла услышать и разобрать его слова. Миг спустя вся компания взорвалась истерическим ржанием. Паша отскочил. Бежать! - пронеслось в его мозгу, а в это время уже строилась колонна. Матёрым и весело-грубоватым голосом физкультурника рупор, установленный на крыше старой девятки, давал последние указания: "не выходить на проезжую часть!" "избегать провокаций!" "не жечь фаеры!" "При чем здесь, при чем здесь...", - пыталась вползти в его сознание какая-то очень важная, как ему казалось, мысль... Но тут Паша заметил православных. Они несли иконы и ещё какие-то плакаты православного содержания. Он попытался втиснуться, но ряды были уже сформированы, и он как-то несуразно всё стоял сбоку, нелепо улыбаясь и оглядываясь, всем видом пытаясь убедить, что он "свой".  Но лица "своих" выражали строгую, чем то уязвленную болезненную праведность и не хотели принимать Пашу за своего. В конце концов, он отчаялся, сел на лавочку возле памятника вождя. Рядом сидел какой-то помятый человек. "У Вас не будет закурить?", - машинально спросил Паша, забыв, что уже год, как не брал в руки сигарету. "Кури на здоровье", - отозвался тот затёртой шуткой, и в этот момент колонна двинулась. То ли от избытка, пережитого за последние полчаса, то ли с непривычки к табачному дыму, у Паши закружилась голова. Он поднял глаза к серому промозглому небу и о чем-то задумался.
Когда он пришёл в себя, колонна была уже далеко. Она шла посреди проезжей части, жгли фаеры и орали речевку: "eб@ть Кавказ, eб@ть!"
"И где же свои то?" - подумал Паша и уныло поковылял домой.