Мать, картошечку бы...

Первое.

         Украинской ночи дано многое, по природе сказать – всё! Та ночь была тихой, даже странно Ивана ли Купала эта ночь? Ни вспомнить ни сравнить не с чем, по обычаю здешних мест такой хоровод творится, аж в жар бросает (от жиночего визгу), а что до хаты (что от всех дел с краю), так здесь же впередки лезет и лицом из себя молода дивчина и желания ее обыкновенные в эту необыкновенную ночь - поскорее судьбу жизни найти да так, чтобы любовь та навеки, навсегда чтобы! 
          Парней никого по городку их Богодухову не осталося, одни стариковские жители, совсем малы дети, да две с полтиной девки. Одной из них - Марусе восемнадцать годков весна подарила, да с ними чаровны глаза и лицо хоть воду с него пей да пьяней. С весной и лето долгожданное настало… Поди хоть и умен как черт, а все не сможешь дельного совета дать Марусе, - как ответ держать сердечку ее молодому перед таковой вот ночью? Сперва она все у окошка сидела, проводила ясно солнышко, звездочки на небе встретила, и слышалась ей будто песня, что годом назад с парнями пелась. Она тогда еще сторонкой стояла, смотрела только как костром прыгают, как веночки по речке пускают, а по утру в росе с суженым своим купаются…
На Iвана, на Купала
Ти мене зачарувала.
Погляд, стан i  карi очi –
Вiдiбрали моi ночi.*
И слышит она всё яснее песнь эту и уже не удержать её матери, бежит в ночь на костер. На бережку реки Мерло горел тот костер, только был он совсем слаб, догорал уже и не парубками и дивчинами сложен был для гаданий, а кем-то случайным и к таинствам любви не относящимся. Шла она по полю, отходя все далее от речки, месяцем ясным освещаемая, и все как будто кого выглядывала, надеялась и боялась жданно-негаданной встречи. Присядет, сорвет цветочек, покрутит его, улыбнется и задумается о своем, о девичьем. Запахи трав так и дурманят, пьяная стала совсем от них и от своей молодости Маруся, дошла до гурта сена, легла в него и стала звездочки считать. По ней муравей ползет а Марусе щекотно, подумала только как все в мире рядышком, так и в языке нашем: травушка-муравушка, муравей и мурашки у нее по телу, какое-то кошачье мур-мур-мур получается. Июньская ночь длинна и хорошестью своею будет всё в диковинный сон превращать. «Вот звездочка летит и долго не сгорает, можно желание успеть загадать, да верно, чтобы сегодня же с ним повстречаться с суженным своим, но комета, может это, на комету наверно не загадывают?» - подумала Маруся. Странная комета заискрилась, и изменив положенное ей движение вперед, вдруг повернула и стала падать прямо на землю. Страшно стало Марусе, вдруг земля не выдержит, содрогнется… и верно, где-то там громыхнуло, полетели еще несколько комет – сигнальных ракет и чернота ночи осветилась вспышками, чтобы после них стать еще чернее.

Второе.

      Мать Маруси, Федосья, металась по двору, кричала дочь свою, но той не было. На улицах Богодухова стали слышны автоматные выстрелы. Стрекотание их походило на кузнечиков или на разматывание пружины заведенной детской игрушки. Из хаты выглядывала Олёнка лет десяти, рядом с испуганными глазами плакал малой Иванка. Мать погнала их в хату, зашла сама, выглянула еще раз, перекрестилась и закрыла на деревянную щеколду дверь.   
     Уже и на Большой улице стреляли и все громче и громче, а значит «все ближе и ближе к нашей хате», - подумала Федосья. К окну не подходили, страшно было, сели на полу, обнявшись в одно целое, сильнее всех жался Иванка, его маленькие ручонки обхватили маму и чуть дрожали. Теперь автоматы работали совсем близко, различим был даже взлетающий гул острой, неприятной речи и разрывы смеха, видно, что там шутили.
– Siehe, der alte Mann mit seinen Fausten ging an dich, du keine Angst haben, sondern Johann?** Олёнка все закрывала брату ушки, сжимала сильно, а он морщился, приходилось немного
__________________
* На Ивана, на Купала\\ Ты меня очаровала \\ Взгляд, стан и карие глаза - \\ Забрали мои ночи. (укр.)
** - Смотри, старик с кулаками пошел на тебя, не страшно тебе, а, Иоганн? (нем.)


отпускать. Иванка держался молодцом, а как громкую речь услышал, больше похожую на крик, так заплакал, зашёлся даже весь и вот тут то по окнам прошла автоматная очередь. Зазвенели разбитые стекла, мелкими и крупными осколками они посыпались в комнату. Иванка больше не было слышно, теперь из зияющей дыры окна четко доносился каждый сделанный шаг: один, два, три,…двадцать, да сколько их? Вот проехал мотоцикл, а вот машина, все завывало, гудело чем-то ненужным, жутким, а в комнате была полная тишина.
       Федосья, взяла руками голову Иванка, поднесла ближе к глазам и стала искать в немигающем его взгляде что-то живое. Начала трясти его, с ожесточением добиваясь ответа на страшный вопрос: «Жив ли?». Горе матери было до того сильно, что захлебываясь слезами она не чувствуя себя, не понимая ничего трясла сына и кричала ему: «Ивась! Ивасик!». Олёнка боялась этих криков, прижималась ближе к матери и все мерещилось ей, что на крик сбегаются немцы и в разбитом окне их становится много, много немцев и у дверей стоят немцы и не выйти никому теперь из хаты. Наконец, Иванка мигнул, пустота взгляда наполнилась словами детской молитвы, что не переставая произносила над ним Олёнка, говоря, как придумалось: «Отче наш, спаси братика моего, без вины он, маленький еще, возьми хоть мою жизнь, но Иванку оставь радоваться солнышку…». Иванка теперь уж сам обнял маму и в шепот, шевеля чуть еле бледными своими губами, успокаивал: «Мамка, не помер я, гляди, я пачу». 

Третье.

До утра все ухало и грохотало непрерывно. Так и оставшись на полу, скучкано лежала Федосья с детьми своими и где-то дремала, где-то вздрагивала телом и озираясь клонилась снова к теплышку своих ребят. А утром, как брызнуло лучами своими солнышко, уж и не видно никакой войны стало, что-то там в поле потихоньку двигалось, что-то и радостно так выкрикивало, а где-то даже запевало знакомые сердцу напевы, наши, украинские:
Ти не лякайся, що ниженьки босi
Вмочиш в холодну росу:
Я тебе, вiрная, аж до хатиноньки
Сам на руках однесу…*.
Ранехонько еще, туманная дымка на улицах лежит, и по Большой улице от Базарной площади до Собора дома словно плывут, а там где-то речка Мерла и за ней поле, но ничевошеньки теперича не видать. Из тумана танки медленным ходом стали выходить, Иванка все всматривался чьи это танки, а как звездочки увидел, так стал кричать: «Наши! Наши! Мамку, наши танки идуть!». Не успели этому обрадоваться, как за одним счастьем другое пришло. Глядят Олёнка с Иванкой, мать подзывают посмотреть, а сами сдержать смех не могут, так и прыскают на такую идиллию глядучи. В колее прошедших танков идет хлопец в военном комбинезоне, рослый, лохмат по кучерявости смоляных волос и с шлемофоном набекрень, а за ручку с ним, - мать честная, - Маруська! И шли бы просто так, а они любуются и краснеет Маруся и хлопец улыбкой красуются. Подошли они к хате, Маруся головешкой костровой раздвигает рамы разбитого окна и кладет головешку на подоконник, обращаясь к хлопцу поясняет ему:
– Так на Купало делается, головешка с костра ночного от нечистой силы спасает.
Хлопец машет головой, понял дескать, а сам мнется у калитки, зайти ли? Федосья наблюдения, да примечания свои бросила и сама его уже кличет:
- Чего уж там, заходите коли пришли, добрым гостям всегда рады.
Хлопец пропускает вперед Марусю, сам опосля себя дверь прикрывает и с усмешечкой, что с губ не сходит, будто его кто щекочет, ласковым (с подходцем) баском, примечая все вокруг, говорит Федосье:
Вот, мамаша, привез вам на танке дочь. Как по вашему балакают: «дюже гарна дивчина», ваша Маша, огонь с молоком, нам бы такую в бой, так мы бы всех немцев по сусекам разметали, как тех колобков, собирать бы пришлось не собрали бы. Правду мне говорили, что в здешних краях украинских, наипервейшая красота лучшего в мире сорта произростает, вот смотрю я на Марию и сам себе радуюсь, что смотрю, а ежели так всю жизнь смотреть, так и ничего другого не надо…
_______________
* Ты не пугайся, что ножки босые \\ Замочишь в холодной росе \\ Я тебе, верная, аж до дома \\ Сам на руках донесу (укр.)

Федосья, что-то замешкалась сразу, засуетилась будто бы по хозяйству, а сама и сообразить никак не может откуда такой нахал взялся, что через порог не успел перешагнуть, а уж туточки и в сыновья напрашивается… За нее дочка ответ стала держать, но как-то не так, как надо, будто между ними уже и отношения какие завязались.
- Николай, вы очень то не очень, вы меня еще плохо знаете, вот возьмусь да и пойду с вами. Оторопели чай, а?
- Я же это…так только…хотя…
- Ну хватит баловаться, - вмешалась Федосья, которой уже невтерпежь стало выставить хлопца восвояси, хоть и приглянулся он ей, - у нас заведено попервой сватов присылать, а уж после целоваться лезть и ты добр человек должон соблюсти все по чести.
- Эх мамаша, воля ваша!
Николай взял на руки Иванка и вполне серьезно спросил его:
- Мужчина, как зовут тебя?
- Ванечка его зовут, - ответила за него Олёнка.
- Ва-не-чка, - протянул Николай, - вот что Иван, дело серьезное, от тебя командование, в лице меня, помощи просит. – Николай снял с себя танковый шлемофон и одел его на голову Иванки, она целиком погрузилась внутрь, да так, что и глаз не стало видно. Чуть сдвинув на затылок шлемофон Иванка увидел Николая и продолжал внимательно слушать, будто действительно получал от Николая задание военной важности. Николай поставил на пол Иванка и присев на корточки перед ним стал вразумлять следующее:
- Возьми вот эту даму за руку, - Николай соединил в рукопожатии Марусю и Иванка, - так, а теперь никуда ее не отпускай, жди моего возвращения, задание понятно?
- Так точно, командил!
- Славный мальчуган, - Николай одел пилотку, отдал честь Иванку и выбежал из избы.
И десяти минут не прошло как гармонь заиграла у окошка, как затянули художественным свистом скворцы-солдатики и как полевыми цветами разбросанными вокруг Маруси ходил вокруг нее да около влюбленный вдребезги ротный командир второго танкового батальона Николай Березенев. Федосья стояла с вилами наготове, в самой что ни на есть решительности прекратить все разом, но, то ли счастье на лицах молодых ее остановило, то ли все страхи войны отошли от дома, в котором зарождалось новая жизнь, что смешно было брать их в учет, но только умилилась она и подойдя к жениху и к дочери своей благословила их.
- Вот только преданного у нас нет, - пожаловалась Федосья.
- А за преданное вот что сойдет: я давненько мечту одну ношу с собой, да так она меня взъела, что по ночам сниться стала, нейдет из головы, даже порой чувствую ее, а прихожу в себя и обман, нетути.
- Да что же это? – спросила Маруся и пристально посмотрела в глаза Николаю.
- Картошка, обыкновенная советская картошечка, дорогой мой человек, мамаша, если можно, не откажи мне в удовольствии, заприметил я у тебя на огороде взошедшие клубни, порадуй меня.
- Да Бог с тобой, что ты так убиваешься из-за нее, сделаю, сделаю я тебе картошку твою.
- Вот счастье то какое! мне с Марией правда ничего не надо, но вот картошечки бы…
- Олёнка, сходи, выкопай для дяди Коли картошки, - погнала на двор Федосья дочь свою, а сама стала хлопотать по хате.
Николай выложил свой паек, да и сослуживцы его сложились ради такого случая и вышла настоящая во всех приличиях слова украинская свадьба: с тостами и песнями, гармонь бывало то в присядку вызовет, то жалостливо слезу вышибит. Молодым не сиделось за столом все в пляс шли, а за стол сесть придется так непременно поцелуем дело кончится и опять метать бисер по полу оттарабанивая каблуками кирзовых сапог, вот это дело! Да в такой кураж вошли, что не расслышали сразу боевую тревогу, а как солдатик посыльный задыхаясь от бега перекрикивать всех стал, так как молнией по сердцу прошлось:
- Товарищи! немцы в городе!
Основные силы противника вышли на рубежи за рекой Мерлой. Они двигались на вспаханное бомбежками поле, там, где гуляла Маруся той ночью, там теперь была огневая позиция противника. Одним маршброском они перешли реку и вели дальний обстрел города. Наши войска выдвинулись после первого же выстрела, не позволив немцам разбить недвижимую технику размещенную в Богодухове и отведя от мирного населения занесенную над ними руку смерти.
Маруся как с ума сошла, ей никак не представлялось, что теперь Николай должен покинуть ее, и говорил он ей уже напутствия и целовал ее жарко, а она все стояла на пороге дома и онемев кивала головой, глотала слюну, чтобы расслышать его (казалось ей что контужена она и оттого заложило ей уши), но он кричал, а она вся уйдя в себя, в свое оплакиваемое счастье, слабо улыбалась и только. Николай пропал куда-то, потом вернулся и положил ей что-то в руки и вот уже слышен (наконец-то) голос его, откуда-то из темноты:
- По ма-ши-нам!   

Четвертое.

        На утро отхлынули от боевых позиций немцы, с поля опять потянуло их на квартиры. Опять немецкая речь пошла по Богодухову, лай собак заглушали стрельбой уже без смеха, видно серьезнее стал немец, труханули его наши, потрепали, побили достаточно.
        Маруся лежала на полатях в бреду, разметала все вокруг себя и съежилась, с силой сжалась вся и все говорила, будто нашла и потеряла червону руту. Мать укрыла ее и та вроде заснула или забылась от отпустившего ее перенапряжения.
        Мать пошла в сени и стала доить козочку, хоть стаканчик, но давала молока ее Зорька. «Это такое счастье смотреть, когда простое молочко, а на губах деток», - думала про себя Федосья, поглаживая по спинке свою единственную, чудом уцелевшую от всех военных котовасий козочку, она им точно за место оберега от смерти была. Соседи и люди с других мест проходящие, как завидят Зорьку, так и на душе им легче становится, всплеснут руками и скажут или думой себя развлекут: «Не все война и место миру есть!». 
       В хату, выбивая ногой дверь, зашел немчура, молодой, почти мальчишка, но всего себя сразу показывает: дулом автомата заместо рук открывает ящики, подцепляя за кромку дверки заглядывает кругом. Расхаживает не обращая внимания ни на кого, будто пусто в хате, наконец ничего толком не обнаружив спрашивает:
- Яйки е?
- Еще в прошлый раз кур всех поели, откуда им взяться?
- Не понимайт! Яйки е?
- Нету.
- Zige?! Оh! Das ist gut!* – кричит немец и закинув за спину автомат, долго не решается, все обходя с разных сторон, но наконец хватая козу за рога, тащит ее на улицу.
- Что ж ты, сволочь, делаешь?! – Федосья в отчаянии кидается на немца и удерживая его руками отбивает Зорьку. Дети обступают козочку, гладят ее, успокаивают и только косятся на немца. Немец злостью наливается, передергивает затвор тычит автоматом в мать и кричит на своем что-то.
Дверь неожиданно открывается входит Кондрат, полицай здешний. 
- Так, что за крик, а драки нет? Ну, не балуй, не балуй, - говорит он немцу и опускает дуло его шмайсера в пол. Тот наставляет дуло на Кондрата, но Кондрат не пужаясь, выпроваживает его словами показывая на высшее начальство, которое он привел в эту хату. Молодой немец отдает честь начальству и выходит что-то бормоча и пиная сапогом дерн на земле.
Кондрат с улыбкой провожает немца, закрывает осторожненько за ним дверь и продолжает:
- Федосья, вот что, я тебе квартиранта привел, он поживет тут у вас. Тут немецкий порядок будем устанавливать, немцы они народ культурный им все по форме нужно, давай значит карточку с тобой составим, опись людей требуется. Рассказывай о себе, да покороче, у меня таких как ты по горло, много еще вас, поубавим глядишь и полегче станет, правильно я говорю хер Ганц, я, я? Вот он мне с этим поможет.
- я тебе помогать нет, ты мне помогать!
- О, ошибочка вышла, господин оберлейтенант, извиняйте нас холопов, с вами согласен!

_______________________
* - Коза! О! Это хорошо! (нем.)

Федосья держа на руках Иванка никуда не смотрела, блуждала взглядом и тихо, медленно, но
неотвратно от пережитого, заученным уроком стала рассказывать:
- Угнали мужа моего Ивана Тимофеича. Нас в кулаки записали, а какие мы кулаки, корова конечно была, куры были, пшеницу свою имели, а забрали всё и Ивана моего и...
- Значит натерпелась от этих коммунистов и Сталина их? Нам такие люди, как ты, во как нужны, - но провел острием ладони по горлу, - ты значит получаешься идейный элемент. Вот тебе для начала листовочки, ты их поразноси по деревне и сама почитай, может чего поймешь, баба, а через пару деньков зайдешь в комендатуру, спросишь меня, я тебе тогда все толком растолкую. Комендатура будет у нас все там же, чай не первый раз деревеньку вашу берем.
Сидел этот тощий, вертлявый по сторонам немец и вяло жевал картошку, ту самую, которая осталась после вчерашней свадьбы, с той самой тарелки, которую подчистил всю от удовольствия Николай.
- Мне ваших бумажек не надо, не за тем живем, чтобы бумажками вашими землю свою портить, много чего было с семьей моей, это верно, но это моя боль, ты к ней не лезь, понял! – ее взгляд прямо впился в глаза полицая, он смотрел поначалу тоже зло, но потом нестерпел и ударил Федосью.
- Дура! О детях думала, когда говорила такое! Такое при мне и при господине Ганце! Вот что, Ганца я у тебя забираю, козла тоже беру, а с тобой мы еще поговорим…по другому!
Всю ночь лил дождь и шелестели деревья и грозы с громом было совсем не страшно.
        «Зачем! Зачем! Зачем я сделала ему картошку, от этого он и погиб, верно от этого! Кончилась бы война, тогда бы и картошки и вина, а теперь не время для воспоминаний «как хорошо было раньше», забыть! как можно срочнее забыть «как жилось хорошо раньше» и плохо ли было. Всё! Всё прошлое под запрет, тянет оно сорваться в пропасть вырытую этой черной саранчой. Теперь, - это я точно знаю, - нужно всё делать для того, чтобы только будущее у нас было, не будем этого делать, все НАШЕ превратиться в прошлое, в один момент всё превратиться, не счуемся, как станем им не нужной историей. Зачем я дала ему поесть картошки, не надо было, из-за нее та он и погиб…», - так думала Федосья, смотрела на спящих детей своих, крестила их, целовала чуть касаясь щечек их, боясь разбудить, на иконку молилась, а по лицу сами собой от состояния сжатой в кулак души текли слезы.

Эпилог.

       Бог милостив, может в том и поверье свою роль сыграло (сберегла головешечка от злого духа земного), и как бы там ни было, а все герои этого небольшого рассказа дожили до мирных дней и умерли уже в преклонном возросте, Иванка, так тот до сих пор жив, здоровье уже не то, но все еще работает.
       Мария Ивановна Жупинская сразу после войны уехала в Харьков, познакомилась с Гусаровым Сергеем Авдеевичем, в начале войны попавшем в окружение и до конца войны остававшемся узником концлагеря под Берлином. По возвращению в Харьков, Сергей работал на фабрике, расписывал детские игрушки. В 1953 году родилась у них дочь, а в 1965 году Сережа ушел из жизни. Последней, поздней любовью Марии Ивановны был один генерал, повторяющий каждое свое слово. Умерла она во сне в 2009г.
       Олёны не стало несколько лет назад, сразу после смерти своей единственной дочери. Внуков забрал к себе (в новую семью) дочерин муж, как тут жить после этого…
       Федосья прожила до 1988 года. Провожал ее Богодухов с почестями, которые отдают по настоящему добрым людям.
       Переданный Николаем перед боем конверт-треугольник, Маруся отправила по адресу, письмо вернулось уже после войны, Маруся не удержалась и развернув прочитала:
«Милая мамочка, я женился, как родятся детки сообщу. В украинских степях живут замечательные девушки и замечательнее всех Мария – моя жена! Целую, твой сын Коля 24\06\42г.»
По дороге из Богодухова на Сумы стоит обелиск, на котором написаны имена советских воинов защитников этих мест от немецко-фашистских захватчиков. На этом обелиске есть имя лейтенанта Николая Березенева.