Байлаора

Крус спешила, как могла, как спешила на каждую из таких встреч вот уже девять лет. Она сошла с рельсового омнибуса далеко от нужного места, увидев вместо металлической коробки остановки, увитой посеревшими растениями, мощеную камнем площадку, на которой ждали поезд несколько человек, судя по их одежде – рабочих. Разумеется, ведь аристократия, если ей случается развлечения ради проехаться на поезде со льготами, выйдет немного позже. Подхватив верхние юбки, чтобы не запачкать дорогую яркую ткань платья, и сделав вид, что она не заметила обращенных на нее жадных, завистливых и ненавистных взглядов, женщина быстрым шагом направилась прочь от гудящих рельсов. Надо запутать возможных преследователей: ничто уже не способно пошатнуть ее репутацию, и без того лежащую в грязи, но тот, к кому она идет, может пострадать от чьего-нибудь слишком болтливого языка. Конечно, ей бы хотелось доехать на рельсовом дилижансе, в котором тепло, не пахнет и есть мягкие чистые диваны, а может, и в карете, которую может прислать богатый господин. Грязь пачкала ее новые туфли, на подол брызгала грязь, заставляя сердце каждый раз содрогаться в ужасе.
Сады, богатый район, спесиво отгородили себя от района попроще высокой стеной, но Крус прекрасно знала, что это лишь видимость: стражники, на словах пропускавшие только жителей этого района или их гостей, пропускали каждого, кто подкинет им пару арго – не мало, но и не много.
Она небрежно наклонила голову перед стражей, охранявшей уродливые ворота, и протянула давно сжимаемые ей деньги. Она торопилась и боялась, что здоровым «мальчикам» снова ударят в голову гормоны: однажды она уже попалась в их вонючие лапы. Но бог миловал, и Крус скользнула в щель между воротами и снова скрылась с главной улицы. Улицы здесь были такими же грязными, но не воняло, и ноги ступали по земле, а не по помоям.
Его дом был одним из самых скромных в районе, который она знала слишком хорошо для приличной женщины. Поддерживая одной рукой капюшон тяжелого просторного плаща, а другой – плотные, жаркие юбки, Крус проскользнула в сад рядом с домом через дверцу для прислуги. Сразу за дверцей ее схватил за плечо один из гвардейцев, ее старый знакомый и преданный пес Князя Церкви.
– Ты опоздала, – неспешно проговорил он, закрывая дверцу за ее спиной.
– Дорогой Кристиан, – закатив глаза, самым терпеливым тоном ответила Крус. – Что тебе дороже: моя пунктуальность или безопасность Его Святейшества? Он один?
– Нет, один из Избранных сынов пришел развлечь Его Святейшество беседой.
Она сжала губы и прошипела, почти не шевеля губами:
– Толпа баранов.
Она быстрым шагом отправилась дальше по усыпанной гравием дорожке между увядшей сиренью и потемневшими розовыми кустами, покорно и печально склонившими некогда роскошные алые бутоны. У входа – уже главного, в конце концов, здесь ее и так ждут, иногда моно и побаловать себя такими эффектными появлениями – Крус столкнулась с тем самым Избранным сыном, который решил вдруг навестить Его Святейшество. Он остановился, неприязненно разглядывая ее, словно какое-то насекомое, и она ответила ему такой же нелюбовью, склонившись в изящном реверансе и демонстрируя тем самым глубокое декольте. Крус кокетливо посмотрела на него из-под ресниц и сладким голосом пропела:
– Ваше Высокопреосвященство, рада видеть вас в добром здравии.
Он ничего не ответил, мужчина, которого она знала еще преподобным Домиником Рихтером, юношей с горящими глазами, так не любившим лишние прикосновения и вздрогнувшим, когда она впервые провела пальцами по его груди. Что же, она преданно хранила его тайну, за которую век назад сжигали на костре – бившееся с правой стороны сердце. Он пришел к ней лишь дважды и больше не приходил ни к кому и никогда – и Крус уважала и любила его силу духа. Много позже она встретила его брата-близнеца Вальтера, перепутав его с Домиником в первые секунды – и больше не путая никогда. Однако, несмотря на все еще хранимую ей тайну, Его Высокопреосвященство злился на Крус за одно ее знание, как и за то, что именно она была той женщиной, которая оказалась рядом в момент его слабости. С тех пор она навсегда уяснила для себя то, как ранимы мужчины.
Избранный сын, не сказав ни слова, прошел мимо нее, затянутый в строгое черное. Он был еще одним верным псом Князя, и Крус в роли информатора Церкви, имеющего доступ в дом Ее главы, ему совсем не нравилась. Он боялся, что она однажды навредит Князю: зарежет, отравит, задушит подушкой, разобьет голову… Дурак. Она взлетела по ступеням, не в силах справиться с бурей эмоций, буйствовавшей в ее груди и находившей отражение в ее лице, движениях и жестах. Она была истовой верующей, кто бы что ни говорил, и, если Богу угодно, чтобы она стала проституткой, значит так и будет, и значит, именно так будет верно и правильно. У нее тоже было какое-то свое предназначение. Крус толкнула дверь, ведущую в кабинет Его Святейшества, едва сладив с ее тяжестью. За девять лет она не стала сильнее и по-прежнему с большим трудом открывала эту дверь.
В кабинете все было как прежде. Старый консерватор, он будет сидеть на грубом жестком стуле, пока тот не развалится, и только потом он согласится на новый – и хорошо, если это снова будет стул, а не табурет. Но мебель в кабинете Князя была крепкой, даже слишком. Все, что изменилось в комнате за то время, что ее здесь не было – это книги. Их стало еще больше.
Из-за стола встал мужчина крепкого телосложения, в своем возрасте сохранявший стать и твердость движений. Он стал Князем Церкви очень рано, и сейчас ему было всего пятьдесят три. История, произошедшая с предыдущим поколением церковников была столь же трагична, сколь и загадочна. Тогда, двадцать лет назад, Церковь лишилась всех своих служителей, которым было больше тридцати пяти. Самые злые языки, спрятавшись по углам, шептались – а в голос не говорил никто, чтобы не попасть в нежные руки Госпожи Инквизиции – о том, что церковники осознали всю свою бесполезность и совершили коллективное самоубийство, дабы не отяжелять ношу простого народа, который оплачивает их благополучие. Кто-то наоборот сочинил красивую сладкую сказку о пришедшем на землю Диаволе, и все мудрые мужи  пожертвовали собой, спасая  простых людей от Ада на земле. Именно тогда и пришло время молодых – впервые за все то время, что существует ставшая незыблемой фигура Матери Церкви. Что же, многие просветленные умы, считали, что это пошло на пользу империи.
Всего лишь нескольких секунд хватило, чтобы Крус преодолела расстояние, разделявшее ее с Князем. Она склонилась в глубочайшем реверансе, куда более величественном и почтительном, чем тот, которым она приветствовала Избранного сына, так, что маленькая шляпка чуть не упала с ее головы на потертый ковер. Она коснулась губами перстня на властно протянутой руке и тихо сказала, прежде чем поднять голову:
– Ваше Святейшество… Марко.
Избранный сын Доминик дважды, трижды, четырежды дурак, если думает, что она способна причинить зло самому молодому главе Церкви за все время. Потому что было еще кое-что, о чем не знал даже этот всеведущий человек. Мария де ла Крус де Химена была не только информатором Церкви, но и любовницей Ее главы. Она одна могла называть его по имени, и он один безраздельно владел ее душой и сердцем: если бы она могла, она бы вручила Марко свою душу в хрустальном флаконе.
– Я очень рад тебя видеть, Крус.
Он бережно поднял ее с колен, взяв за руки. Она почувствовала его ладони, скользнувшие по ее спине, и его крепкие объятия. Крус подняла на него взгляд и провела пальцами по щеке, прижалась крепче и доверительно прошептала:
– Иногда я хочу, чтобы весь мир рухнул в Преисподнюю, чтобы остаться с тобой навсегда.
В ответ он только погладил ее по волосам, осторожно притрагиваясь к сложной прическе. Он молчал, потому что в этом их желания расходились: он хранил хрупкое равновесие этого мира, а она была готова сжечь мир дотла, раз это – единственный способ больше никогда от него не уходить.
– Что случилось?
Он выпустил ее из своих объятий и опустился в кресло. Крус, по своему обыкновению подобрав юбки, устроилась у него в ногах, касаясь виском его колена. Такое положение успокаивало, восстанавливало ее физические и духовные силы и возвращало веру в то, что, если когда-нибудь все и закончится, то закончится хорошо. Первое время Марко очень смущало то, как она садится, раскладывая вокруг себя тяжелые юбки на кринолине, но постепенно он привык к тому, что любимое ее место – у его ног. Она могла сидеть так часами. Крус потерлась лбом о его ногу и проронила:
– Герцог Аррайский приходил ко мне прошлой ночью.
Скорее каким-то шестым чувством, нежели осязанием, она почувствовала, как едва заметно Марко вздрогнул от укола ревности. Она поспешно добавила:
– Нет, я не спала с ним. Он потребовал, чтобы мои девочки окрутили юного Ульфрика. Не знаю, чего он добивается – только то, что он, как и прежде, хочет отобрать у Нидгардтов трон. К тому же Марибель сказала, что у него дома все время околачивается эта великовозрастная бестолочь, Лишенный Власти. Надеется, что, если Вольфганг захватит власть, он тут же преподнесет ее на позолоченном блюде своему «любимому племянничку», – она презрительно фыркнула. – Как же, он ведь такой «добрый дядюшка».
Она положила голову ему на колено и подняла взгляд, чтобы видеть лицо Марко. Ей очень нравилось то, как он хмурится. Как сейчас.
– Но он молод и горяч, даже слишком горяч. Я слышала, что он искал искусного мастера ядов. Дюррану не понравится то, как торопится мальчик, – Крус вздохнула и спросила, поджав губы. – Этого достаточно для тебя?
– Спасибо, дорогая, твоя помощь неоценима, – небрежным тоном занятого человека ответил он.
Они могли видеться, только если что-то случалось. Что-то, о чем следует знать ему. Его Святейшество был слишком осторожен, и иногда это приводило ее в бешенство. Он уже не думал о ней – скорее о благополучии этой трижды проклятой страны. Но в сущности то, что она находилась рядом с ним – уже награда, и глупо тратить драгоценные минуты на глупые обиды.
Она успела задремать, прижавшись к его ноге, и проснувшись от ее движения – наверное, он устал находиться в одном положении. Крус отстранилась, вглядываясь в его лицо. Все, что она могла – беспомощно спросить:
– Мне пора?
– Еще нет. Позволь мне встать.
Она убрала руки с его колена и, когда он вышел, поднялась на ноги, опираясь на стол. Она разгладила складки верхней юбки. Она так хотела, чтобы он заметил и показал, что заметил: она делала такую прическу для него, она красилась так для него, и это платье из тяжелой парчи, с вышитыми на нем золотой нитью райскими птицами тоже было для него. Оно пролежало несколько месяцев, чтобы быть надетым на их встречу. Чтобы сшить его, она вытряхнула все свои сбережения. Она делала все, чтобы привлечь его внимание в эти несколько часов.
Открылась дверь, и Марко вернулся с большой черной коробкой, неумело перевязанной широкой красной шелковой лентой. Именно эта лента и вызвала у Крус улыбку.
– Садись, – Марко поставил коробку на стол и все же заставил ее присесть на краешек стула.
Он сразу же сделал шаг назад, с каким-то мальчишеским нетерпением во взгляде наблюдая за тем, как она протягивает руку и тянет за конец ленты, развязывая крепкий узел. Он очень редко делал ей подарки и, если еще мог что-то выбрать, то преподнести с галантностью светских кавалеров – никогда. Но он был выше и лучше их всех. Крус сняла крышку и ахнула. Ее ослепило алым. Текучий шелк переливался и ласкал ее пальцы, когда она прикоснулась к нему. Она знала, что это еще до того, как вытащила из коробки. Бата де кола, совсем новое – где он достал ее мерки? Вера почувствовала, как дрожат ее руки, поднимающие платье с пышными оборками и воланами. И, будучи байлаорой, она уже знала, что платье сядет идеально. Крус подняла полные восторга и удивления глаза на Марко, прижимая к груди платье. Он подошел и поцеловал ее в плечо, тихо сказав на ухо:
– Я хочу, чтобы ты танцевала на городском празднике в День Благодетеля. Пора, наконец, не только говорить, но и показывать, что этот день не только для Церкви, но и для людей.
Он снова обнял ее за талию, прижимая к себе и страстно целуя открытую шею. Крус едва не уронила платье, бросив его на стол, прежде чем его губы накрыли ее со страстью и желанием, а его рука легла на ее затылок, не давая отстраниться. Но она и не собиралась.
И если ей было суждено стать проституткой – то ее мужчина, ее страсть, ее любовь, ее жизнь, ее жаркое, южное солнце в этой холодной дождливой стране должен заполучить такое наслаждение, которое ему не подарит ни одна другая женщина.