Черный конь

Где-то высоко.  Очень высоко. Так высоко, как только можно представить, и даже еще выше.  На этой невозможной высоте, которой уже не хватило высоты, и она перешла в глубину, стоит стол. Он покрыт зеленым сукном. За столом играют в карты.
Значения их карт не символические, как на низшем уровне – тройка, семерка, туз. Эти карты обозначают – гордость, блуд, чревоугодие, алчность, зависть... Не проигрывают здесь деньги, часы и машины, петухом никто не поет под этим столом, проигравший. Это реальные пацаны – они играют на Черного Коня!
Проигравший насылает его вниз (или вверх) – на этих высотах нет привычной ориентации. Зависит от карт на кону коня жертва. Конь этот злой и страшный,  расширит ноздри, прядет ушами и скалится, пенная  морда его, искры  из глаз его, натянуты жилы и грива черная, густая вьется по ветру. Горе тому, кто услышит его ржание, кто увидит на фоне ночного неба могучую грудь Черного Коня, летящего прямо на него.
И в их колоде есть туз, есть и джокер. Им сначала заменяют коня – отпускают вперед. Так хотят убедится, что карты верно легли, бывают и в их игре ошибки. Но коль уж проник джокер к будущей жертве – все. Конец. Джокер их – просто гопник.

Уже какой час трындела у меня на кухне школьная подруга Любка.  Я ей и так и этак, мол дел много, завтра рано вставать, да ей по барабану.  Уж если зайдет, так знай, до полночи просидит. В какой раз я слушала ее рассказы про мужа,  про свекра со свекрухой, что к старости стали еще жаднее, про сынка в Таиланде.
Их семейные хроники я знаю наизусть, помню, как выходила красавица Люба за этого хилого очкарика и все пожимали плечами, чего она в нем нашла? Да меховое Любкино манто и бриллианты в ушах тут же свели на нет их подколки, очкарик Боря и впрямь оказался не промах.
Он пошел куда дальше своих родителей, сколотивших капитал на фарце и валюте.  Свой первый кооператив Боря открыл в 90е. Куча деревенских девок, бежавших от нищеты и пьянства в столицу, за копейки шила ему куртки - дутики, джинсы - бананы и всякую дребедень.  Кооператив, так и называвшийся “Love” был записан на Любовь. Помню, прогорел он во время дефолта, и самой хозяйке пришлось торговать в ларьке. У Бори была какая-то мутная история, он чуть не сел. Но Любовь все прощала. Короче, миллионером ее муж не стал, но хорошее состояние, квартиру, набитую барахлом, коттедж, пару машин, какую-то еще вроде недвижимость в Черногории, они имели. Боря, видно с возрастом, становился все жаднее, но об этом знаю только от Любки, я уже давно к ним не хожу. 
Сейчас у нее появилась новая тема, поделится которой она, собственно, и приехала. Любка от души смеялась над грабителем-лохом, что залез вчера вечером к ним в квартиру, пока они ездили в Шереметьево встречать Бориных родителей.  Странно, конечно, что сигнализация не сработала, но Любка прямо покатывалась со смеху, снова и снова рассказывая мне про вора, полиция определила, что он был один, который не добрался до пачки евро, что лежала в столе и шкатулку с золотом умудрился не заметить.
При таком раскладе, уныло думала я, она еще долго не уйдет. Что ей, уже и забыла, как это рано вставать, привыкла в роскоши купаться, всю жизнь перед ней этот Боря на цырлах, а мне к восьми в школу. Зазвонил телефон. Любка, посмотрев на него, сказала: “Во, опять из полиции, неужто нашли ворюгу, а? Алло, – сказала она, еще продолжая смеятся, но окурочек в красной помаде, уже запрыгал в ее руках – Что? Что?!!”

Мы быстро доехали по пустым улицам из Бирюлева в центр. Любка молчала. В двух словах рассказала, что случилось. Действительно, звонили из полиции. В их квартиру кто то ворвался, муж и его родители были там...
Подходя к подъезду их дома в Замоскворечье, я подумала, что однажды зареклась бывать здесь, а вот ведь, пришлось. Любка дрожащими руками открывала кодовые замки на разных дверях, любопытный взгляд консьержки (уже знает), лифт, еще замок ... и вот дверь квартиры, распахнутая настежь. Стоит какой-то странный запах. Везде незнакомые люди.
Подошел молоденький сержант. Сказал четко, без подробностей, что милицию вызвали соседи, услыхавшие шум, что троим потерпевшим были нанесены побои, несовместимые с жизнью. Стал задавать вопросы: “Имел ли ваш муж врагов?  А его родители? Вы кого-то подозреваете?  Где вы были в это время?”  Все как в кино. Или во сне. И еще этот свет, обычный свет в коридоре, вдруг стал казенным, больничным, не от этого ль странного запаха, будто взвесь железа стояла в воздухе.  Подсыхающие лужи крови были везде на паркете. И кое где на стенах, будто некто хотел что-то стереть мокрой красной тряпкой. И везде круглые одинаковые пятна, точно подковы, сантиметров пятнадцать.
Рядом с вешалкой стояла каталка из скорой.  Я боялась даже смотреть в ее сторону. Но глаз самовольно нашел то место, где белая простыня задралась, и я разглядела мизинец, по середине которого шла тонкая волосяная дорожка. Простой и уютный мизинец среди этого бреда, он единственный привязывал к реальности. Это что Борин палец?  Как хочется проснуться. Не помню сколько я так стояла и пялилась на тот мизинец.
Потом ко мне подходил следователь и мы пошли в другую комнату. Там я что-то говорила, рассказывала про Любку, про ее семью. Потом пошла по квартире. Куда-то пошла, должно быть к выходу. Стекло под ногами – "Хрусталь тети Валин", – подумала я. Вот осколки синей чешской вазы с тремя розами, раньше мне очень хотелось такую.  Я вспомнила, какой красивый и дорогой был у них хрусталь, тетя Валя его обожала и скупала везде, где можно. Сколько стояло в серванте фужеров, ваз и салатниц, а сколько лежало в коробках. Старые безделушки из Гуся Хрустального, заменялись новыми, чешского стекла, потом появился Сваровски... (я называла тетю Валю за глаза “жирная барахольщица”). В эти хрустальные фужеры наливали хорошие вина, икра была на столе и сервилат в те времена, когда я стояла в очередях за хлебом.
И вот еще две каталки с красными пятнами на простынях. Везде бардак, разбросанные по полу шмотки, вот, кажется, то, что было Бориной шубой. Помню, мы как-то давно, в девяностых поехали вместе обкатывать их новый мерс. Втроем гоняли по городу, смеялись, шутили.  Боря был в этой енотовой шубе, а я в своем дешевом китайском пуховике и, помню, было стыдно, что перья его останутся на этих скрипящих сиденьях. Мы с Любкой сзади орали песни и ржали над Борей. Я все подкалывала его – его же словами “чисто конкретно”, а на самом деле, так хотелось быть на месте Любки, сидеть в своем норковом манто, в свой новой машине и хохотать над своим смешным богатым мужем. “Девчееенка девченооочка темные очиии”... Я перешагнула шубу, разодранную в хлам.
Чем же там пахло? - думала я всю дорогу в первой электричке на шесть пятнадцать, и не могла вспомнить, чем-то знакомым с детства, как будто в деревне, это запах не давал мне покоя... и внезапно вспомнила – так пахнут лошади.

На выходные я поехала в деревню. Старый дом мой уже покосился, вот и крыша течет, да нет денег чинить. Мужики говорят, тут не только крыть ее шифером, а стропила нужно менять, потому что гниют. Как всегда, один не знает куда деньги девать, а кому и крышу над головой не залатать. Как говорится, на трудах праведных не построишь хоромов каменных.
Я рассказывала о том, что случилось с Любкой своей деревенской подруге, в подробностях, в деталях, снова и снова переживая этот ужас. Мы подвели итог – бог не тимошка, все видит в окошко. Так-то.
Проводив подругу, что засиделась у меня допоздна, я перлась в темноте по грязище нашей улицы, которую освящал один лишь фонарь у бывшего дома дяди Лёши Барыги. Дяди Лёши давно уже нет – он спился лет десять назад, последние годы был без ног – отморозил пьяный. Да и дома давно нет – снесли. Участок продали и строят новый – поставят высокий забор, потом дом, потом кобеля посадят, включат радио-шансон и никому не дадут покоя. Ладно, стройтесь, да смотрите, чтоб не спалили ваш дворец.
Недавно закончился дождь. Я тащилась по темной улице, а фонарик с севшими батарейками едва отделял черные лужи от раскисшей земли. Хорошо резиновые обула. Звезды уже разбежались по всей округе. Мордатая луна.
За полночь легла спать. В эту ночь со звездами и тишиной, абсолютно ирреальными, из чей-то другой жизни, века, цивилизации показались недавние события. Может засну наконец то на старом своем диване под шум ветра и под эти звуки неясного происхождения, из которых, если вслушаться, состоит тишина в деревне. Лодки с курами-гриль уже поплыли по озеру...
Резкий стук разбудил меня. Лестница что ль упала? забыла убрать. Я вскочила и, не успев испугаться, подбежала к окну. Темное небо, рябинка качается, да избы без огонька слепые, глухие, кричи не кричи. Но это не рябина... Черный силуэт. Черный-черный. Не разгляжу, что это?  Кто это? Я внезапно поняла, как трясутся колени. И кусок льда стал поперек горла.  Кто-то лез в окно. А темно, хоть глаз выколи, и звезды уже занесло тучами.  Я даже не могла подбежать к выключателю, чтобы зажечь свет. “Эй стой, ты куда, – кричала я, – что надо? (не задвинула рамы на щеколду, пронеслось в голове), я звоню в милицию!” – и бросилась к телефону. Эти пара секунд, пока я метнулась за мобильником, показалась часом, и чьи-то сильные руки уже открывали окно. Я, как могла, их отталкивала, не представляя, что делать - бороться или звонить 02. Вот уже и окно открыто, ему теперь остается только подтянуться посильнее, и он будет в доме. Теперь я разглядела получше - вроде местный пацан, лет двадцать пять, короткая челка, разбитый нос. Глаза мутные. И запах перегара, хоть огурец тащи. Он упрямо лез в мой дом. Он был сильным, я не могла его сдержать. “Хозяйка, дай похмелиться-то” – пробормотал он. Как назло, в доме не было ни капли спиртного. Вот и окно открыто, кажется, три полоски “под адидас” с его куртки уже заползали вперед владельца, ему теперь остается лишь подтянуться за ними. Я изо всех сил не пускала его, царапала холодные руки, толкала в грудь, орала, била, пыталась попасть в этот красный нос, он только криво ухмылялся, показывая выбитый зуб и не тратил сил на разговоры. Не помню сколько мы так боролись, только внезапно он подскользнулся на мокром фундаменте, не удержался и упал. Я тут же нажала на телефоне какие-то кнопки наугад и заорала: “Милиция! Срочно! Воры! Водная улица!!!” Парень быстро поднялся с земли, выматерился и скрылся в темноте. Хлопнула калитка. Я услышала чавканье убегающих ног.
Включила свет дрожащими руками. Положила телефон на стол. Нажала на кнопку еще и еще раз. Экран по-прежнему оставался черным.