Сказки для темных эльфов

Когда на берег опускается ночь, Он выходит из своего убежища, оглядывает пустынный пляж с многочисленными следами чужих ног, вереницей огибающих его скалу и пропадающих за тонкой линией океанского прибоя, светлые точки,неподвижные  силуэты каменных Гигантов, что взирают на мир черными провалами глаз, крепко переплетя за несгибаемыми спинами свои на удивление тонкие пальцы-веточки, будто сдерживая себя от чего-то недальновидного и поэтому ненужного их бессмертным сущностям. Их лица исперщенны трещинами, застывшим песком временем и ожиданием, и Он смотрит на них, не скрывая свой усталости и сожаления.

Им можно показать все.

Он видит неподвижные светлые точки, на самой границе темно — синей линии горизонта и голубоватой, будто размытой умелой рукой марениста — океана, огни далеких поселений, чьи контуры каждую ночь обводить чья-то умелая рука. Он смотрит как один за одним разгораются искры и как вспыхивает пламя, которое к утру вновь потухнет и на следующую ночь вновь зажжется подобно маяку.

Весь мир в такие часы, полные темной, бархатной расслабленности, будто замирает, замедляет свою нескончаемую гонку, становится рядом, теплым ласковым ветерком проходясь по коже, шепча на ухо слова на незнакомом языке, выхваченные у кого-то изо рта, и принесенные ему, на мол, возьми, мне для тебя ничего не жалко.

Он улыбается своей кривоватой, будто скошенной на одну сторону неловким движением мастерка в руках скульптора улыбкой и идет вдоль тихо лежащей у его ног воды.  Океан полон его сомнений, полон страхов, неуверенности, тоски и печали, что обвивается гибкими зелеными водорослями вокруг лодыжек и легонько тянет, заставляя пальцы на пару мгновений коснуться  зыбкого дна. Океан отдает ему всю свою любовь, всю свою пропитанную солью преданность, пришвартовывая иногда к его берегам безмолвные махины кораблей вместе с неулыбчивыми моряками, насквозь пропахших ромом и потом.Они отдают ему свои карты и поломанные компасы и уходят обратно, будто высеченные из цельной породы, с глазами прозрачными, как гладь горного озера, выеденными временем, страхом и тем искрящимся, практически  детским восторгом, что гонит всех молодых и горячих  в объятия несокрушимой стихии.

Он живет на этом берегу слишком давно. Он не помнит своего имени, не помнит как оказался тут, но внутри него нет того самого заведенного механизма, той сжатой пружины, что в один день распрямившись, приведет в действие застоявшиеся механизмы, оглушительным звоном    разбудив желание возвратиться домой.

Ночь ластиться к его рукам, как потерявшийся щенок, тыкается влажным носом в запястье, лижет пальцы теплым, шершавым языком и преданно заглядывает в глаза. Он не так одинок, как кажется на первый взгляд. Часто к нему приходят Тени, танцуют на стенах его убежища свои странный танцы, сворачиваясь терпким дымом  ритуальных костров.  Обычно он сидит совсем рядышком, щуриться на яркое пламя, что согревает его лицо сухим жаром и рисует на песке кособокие звезды, что складываются в карты созвездий, соединенный одной тонкой линией.

Иногда он поет, перекрикивая шум волн и треск костров и крики ночных птиц,  и его голос поднимается  все выше и выше, к самому небу, темному и безмолвному, как чужое отражение. Он поет и слова рвутся из его горла острыми стрелами, стальными клинками, разящими тишину без жалости и с такой силой, что она летит пестрыми лоскутками-искорками в разные стороны, обжигая его руки.

Ближе к утру, к восходу пряного солнечного божества, он ложится на остывший за ночь песок и закрывает уставшие глаза. Молочно-белый туман струится по его телу, рисует узоры на внутренней стороне рук, целует в холодные щеки, путается в волосах, белыми нитями  прошивая черноту, что ложится отпечатком прожитых лет на его плечи.
Он ждет, когда первый ласковый луч, прикоснется своим теплым золотым светом к озябшим пальцами и потянет за собой.  Он ждет, когда ночь отпустит его, отвернется недовольно и обидчиво подожмет тонкие бескровные губы. Ждет, когда свет наполнит все вокруг силой и свежестью нового, сладкого, как  первые улыбки утра.

-Я так рад, что ты здесь, -говорит он прозрачной Прохладе, что кладет неспокойную голову ему на плечо.

Я так рад.

Днем люди будут ходить по его маршрутам, громко смеяться и искать следы того, что ночью тут творили настоящее волшебство. Люди будут забирать золу с его пепелищ, будут заходить в океан по самый пояс и жать чего-то, и соль будет разъедать их царапины  и они будут улыбается сквозь стиснутые зубы и надеяться.

Люди все еще верят и ищут Его на пустынных берегах, потому что они никогда, никогда, никогда не остается на одном месте.

Люди верят, что он принесет им счастье.

Его покачивает на волнах  Безмятежность, он тянет за рукав и улыбается.  День обнимает его со спины. Люди находят его карты.

Он вновь ждет вечера.

Он всегда его ждет.

*
Он подставляет свои руки солнцу и позолоченное тепло струится по его коже, вдоль тонких линий вен, вдоль костей, сухожилий и расслабленных мышц, впитываясь в плотную ткань его пиджака. Океан сменился зеленеющими в предрассветной дымке лесными кронами, Он улыбается Тишине и кивает Умиротворению, а Солнце перемещается с его рук на плечи, шею, щеки, скулы, линии носа и лоб, путаясь лучами в волосах и это ощущается, как прикосновение чьих-то пальцев, самых-самых кончиков, по - утреннему теплых и таких знакомых, выученных буквально наизусть.

Он растворяется в прохладном воздухе, его тело становится продолжением нового дня, становится продолжением корней деревьев, тихо скрипящих от ветра где-то в самой Глубине, чернеющей пятном на горизонте. Он идет вперед и счастливые Духи приветствуют Eго, Безмятежность целует в макушку и шепчет что-то, и слова оседают в его карманах морскими камешками, все еще хранящими дух беспокойной стихии, что вызвалась всегда быть с ним.

На Его одежде белыми росчерками осталась застывшая соль, складываясь в узоры на  спине, под самыми лопатками становясь чем-то вроде скрепленного Океаном договора. Он здоровается с Одиночеством, совсем крошечным и таким хрупким, что кажется дотронься и оно рассыпется на части, оставшись остывшим за ночь песком в руках.

Лес шумит над его головой, поет свои протяжные песни, шепчется и называет Его по имени, тянется, чтобы обнять, обернуть зеленым одеялом, сделать своей неотъемлемой частью. Своим логичным продолжением с пущенными вдоль позвоночника ветвями и цветами распускающимися под тонкой кожей.

Он идет вдоль тихой речки, ведя за собой улыбчивое Солнце сквозь неприветливый полумрак, оставшийся от прошлого дня. Они движутся практически бесшумно; вода искрится в ярком свете, будто сотканная из миллиона искр ритуальных костров, оставшихся на побережье в темноте звездной ночи.

Кто-то кричит, кто-то смеется в ответ и Он узнает голоса своих преследователей и ускоряет шаг. От них нет никакого спасения — люди веруют в его силу, а значит хотят, чтобы Он помог им. Подарил каждому по волшебному камешку и поцеловал в обласканные северными ветрами щеки[1], чтобы подтвердить свое волшебство.

Он -  крошечная точка на их картах, красные крестики на запястьях и нити браслетов, сплетенных в самые простые узоры неловкими пальцами. Он их каждодневная мантра, вечерняя просьба и ночные заклинания, произносимые свистящим шепотом над горящей свечкой в тихой и пустой комнате. Он их вера и надежда, он их обещания родным и любимым, что все обязательно будет хорошо.

-Эй, погоди! Да стой же ты! Пожалуйста!

Они, отчаявшиеся, просят отчаянного не бросать их. Просят все исправить.

Чего ему это стоит?

Чего стоит ему высекать из пальцев огонь, по щелчку творить дождь и уговаривать влюбленных не делать глупостей. Чего ему стоит целовать в упрямые, непокорные лбы сдавшихся, поднимать головы отчаявшихся и связывать руки за спинами нетерпеливых.

Он не хочет быть их спасителем, не хочет, чтобы они были ему чем-то обязаны — глупые люди, с неискренними улыбками и холодными, пустыми глазами потерявших все свои ориентиры. Он может подарить им по компасу, который указывал бы только на юг и нарисовал по кругу на тощих предплечьях. Мол, идите, идите, там вас, наверное, все еще ждут.

Лес стелется под его ногами прошлогодней листвой, мхом и тонкими веточками хвороста. Он обещает не жечь костров и Осторожность согласно кивает, ласково прищурив прозрачные глаза. Он обещает остаться ненадолго, побыть с ними и Солнце одобрительно сжимает его ладонь, мол, все верно.

Ты все делаешь правильно.

___
[1] имеется в виду камешек под названием «Куриный Бог». По поверьям, приносит удачу и здоровье нашедшему. Если камень дарился кому-либо, то одариваемый должен был поцеловать того, кто дарил, чтоб перенять удачу, здоровье и т. д.

*
Девочки, живущие в скалах учат его делать птиц из бумаги. Улыбчивые Девочки из сказок в светлых платьях, сотканных из тумана и мороси, улыбаются Ему и в черных провалах зрачков их глаз отражается перевернутый небосвод и бледный росчерк улыбки на Его бескровных губах.

Они говорят, что обязательно научат его летать. Говорят, что для этого Ему придется верить им и немного подождать и белые птички, мятые-мятые птички в их тонких пальцах, со следами от колец, что расправляют сгибы и даруют жизнь, раскрывают крылья похожие на  мягкие летние облака.  И море, теплое море, так непохожее на Его океан, плещется где-то внизу, обнимая волнами холодные камни и шепча что-то на своем особом языке чаек и прохладных весенних дней.

Он поддается уговором Северных  и подходит к ним близко-близко и смотрит на их прозрачные лица, с цепочкой чужих отпечатков на линиях челюсти и вмятинах на скулах. Смотрит на их улыбчивые губы, нахмуренные лбы и волосы, стянутые лентами. Смотрит и птички подхваченные чьими-то ловкими руками летят вниз, к самой воде.
 
Девочки берут его ладони  в свои и ведут куда-то наверх, шелестя травой под босыми ногами.

Он ведь практически убежал, Он ведь практически скрылся, но люди догнали его, наступая как безжалостная армия, оттесняя его все дальше, пока скалы не встали на Его пути огромными пиками. Люди тянули к нему руки и на разные голоса просили о чем-то, и Он невпопад кивал и сжимал в ладони тонкую веточку мяты, оставленную Ему грустным Солнцем на развилке, когда обнимало и целовало в висок горячими губами, сухими и потрескавшимися, ощущаемыми как прикосновения к нагретому камню.

Люди стоят внизу и запрокинув головы пытаются отыскать Его в холодных чертах Северных братьев, вставших на Его защиту.  Девочки смеются и тянут его за собой и море узнает Его, признает Его и шумит, шумит, шумит, и Он закрывает глаза и все звуки становятся в несколько раз громче, в несколько раз сильней и пронзительней.

Девочки обещают ему, что это не страшно. Они обещают ему, что крылья обязательно раскроются в нужный момент, а если нет, то море, ласковое-ласковое море, подхватит Его и не даст пойти ко дну. Они не смотрят на Него и только ускоряют шаг, стремясь поскорее оказаться у самого края.

Он ловит прикосновения хмурой Луны, ускользающие от него, будто шелковые ленты или сухой песок, тянется всем телом за ними, прохладными, как первый утренний поцелуй вернувшегося с улицы в теплый дом, неловкими с непривычки и такими искренними, с пробегающими грозовыми разрядами на кончиках пальцев.

Вечер звенит в Его пустых карманах серебром, звенит браслетами Девочек, звенит чужим для него смехом моря, темного-темного, раскинувшимся до самого горизонта огромным чернильным пятном.

Тишина спрашивает его:

-Ты точно уверен в этом?

Безмятежность вплетает свои пальцы в Его волосы и лишь грустно улыбается, зная, что Его решения всегда окончательные.

Люди отступают, отходят все дальше и волшебство, так ими желаемое, сыпется сверху обжигающими искрами. Они кричат Ему, кричат, чтобы Он спускался к ним, кричат, кричат, кричат, будто безумные, так сильно жаждущие этих Его чудес, вынутых из рукавов пиджака, что сейчас уже и не вспомнят, зачем оно им.

Зачем?

Девочки подводят его к краю и отходят назад. Они прикасаются руками к его спине не подталкивая и не даруя поддержки, просто заставляя соприкасаться нежную кожу и потрепанную ткань.

Он глубоко вдыхает и вновь накатывающая ночь кивает Ему, как старому знакомому, пытается спросить как его дела слепящим светом огней маяка  и сама же отвечает что-то глубоким, грудным голосом пароходных труб.

Он смотрит перед собой и расправляет руки, позволяя Ветрам наполнить его до краев и отрывается от земли, вместе с забытыми птицами, девичьим смехом, криками и собственным шепотом.  И все вокруг становится таким неважным, нарисованным углем на стенах его убежища, высеченным из камня, сделанным из бумаги. Мир разворачивается страницами старых книг, наполняется сквозняками и шорохом свежих, сочных листьев, становится то крошечным, помещающимся на его ладони, то таким огромным, что невозможно охватить его весь даже за сотню лет.

И Он поддается стихиям и они ведут Его за собой все дальше и дальше, задавая новые, невероятные траектории. Девочки желают ему удачи, желают Ему пристать к своим берегам как можно скорее, желают, чтобы их встреча не была последней, эти милые Девочки, которые живут в скалах, на прощание называющие его этими пряными именами, острыми и резкими, и исчезают, исчезают, исчезают, становясь всего-лишь беспокойными тенями в самом-самом низу.

И он ощущает как взлетает все выше и выше и как Ветра поддерживают его и

Луна, хмуря гладкий-гладкий лоб, следит за ним, немигающим взглядом.

Следит за тем, как Он взлетает.

И взлетает.

И взлетает.

За тем, как Он летит.