1. Революция

ЛЕТОПИСИ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Толстой один и Гоголь тоже,
Но разумею я, друзья:
Коль злата истина дороже,
Тогда и мне молчать нельзя!

Летопись первая
Революция (год 2061 н.э.)

Вступление
2023 год. Марс. Исследовательская станция «Колумб»
- Ну, что, - дармоеды, - опять отсиделись, пока я там карабкалась к антенне! – Джейн снимала скафандр, глядя на сидевших мужчин; на некрасивом лице ее весело светились глаза, и смотревший на нее Дуглас, вдруг, поймал себя на мысли, что еще через полгода пребывания здесь эта женщина, возможно, станет казаться ему красавицей.
- Прости нас, но что ж поделать, если в последние три дня у нас неполадки исключительно с электроникой, а по этой части ты ведь у нас единственный специалист! – Марвин сказал это со свойственной ему елейностью в голосе, что всегда так не нравилась Дугласу при его разговорах с женой. «Неужели доказывать свою любовь необходимо именно таким способом, - тогда понятно, почему я до сих пор неженат!»
- Хорошо, хорошо, мальчики, - но смотрите, если откажет двигатель вездехода или даст сбой система переработки воды – меня на помощь не зовите! Кувыркайтесь там сами, а я в это время буду смотреть свои любимые фильмы!
- Как скажете, леди! – поспешил ответить Дуглас, чтобы Марвин не начал еще, чего доброго, извиняться, отчего елейность его тона повысилась бы во много раз.
- Ох, и умеешь же ты строить глазки, Дуглас! Ну, просто настоящий сердцеед! Марвин, как ты думаешь, - нам когда-нибудь удастся его женить?
- Вряд ли, моя ласточка. Дело в том, что наш друг относится к той породе мужчин, которых никогда и ни в чем нельзя переубедить!
- Вот как? – Джейн удивленно подняла брови, отчего лицо ее сделалось уж действительно некрасивым.
- Да, представь себе, - как раз до твоего прихода мы с ним так отчаянно спорили, как я, наверное, не спорил с университетских лет!
- И о чем же, дорогой?
- Только представь себе, наш уважаемый Дуглас Перкинс, не верит ни на йоту в то, что Марс вскорости сделается планетой будущего и станет в том примером для нашей, погрязшей в распрях Земли!
- Как это? – глаза Джейн округлились, не желая верить такому наговору, - А зачем же ты тогда согласился на эту экспедицию?
- Он говорит...
Но не любивший, когда за него пытались выразить его же мысли Дуглас, перебил его:
- Я говорю, что путешествия всегда привлекали меня, и я с большим интересом отнесся к этой экспедиции. Но это не мешает мне смеяться над теми, кто надеется построить здесь настоящий рай: без войн и несправедливостей!
- Вот это, да! – Джейн обескураживающее смотрела, то на Дугласа, то на мужа. – И, что же нам здесь, по-твоему, делить?
Дуглас почувствовал, что начинал злиться. Всякий раз, когда он пытался что-нибудь доказать, его доказательство ловко «переводили» на персоналии. При этом, естественно, из-под ног у него исчезала почва.
- Нам с вами, действительно, делить нечего! Но ученые не создают цивилизацию; ее строят обычные люди: рабочие, водители, чиновники..., преступники, наконец! И как только колония Марс наполнится этими «носителями» цивилизации – здесь неминуемо возникнут те же проблемы, что и на Земле..., а то и еще похуже!
Марвин засмеялся. Дугласу нравилось, как он смеялся, - весело и открыто; в такие моменты он даже начинал верить в то, «что все, действительно, хорошо кончается».
- Так что, по-твоему, тут в горах скоро станут прятаться бандиты, и нападать на беззащитных людей!
- Ну, почему же, обязательно на беззащитных, Марвин..., - вполне серьезно возразил Дуглас.
- То есть, по-твоему, - на Марсе даже будет оружие?
- Когда-нибудь, - несомненно!
- Фантастика! – заключил Марвин, повернувшись к жене. – Милая, спаси же нашего друга от такого ужасного «негатива». Ты же у нас замечательный психолог!
- Знаешь что, Дуглас, - тебе непременно нужно жениться! И еще..., хоть ты этого и не любишь, - но я послушаюсь совета Марвина, и обязательно проведу с тобой несколько сеансов психотренинга, чтобы снизить твою агрессию, возникшую, несомненно, как следствие здешних суровых условий жизни и недостатка общения с женским полом. И тогда твои взгляды на жизнь изменятся!
- Да? А я считал что, в природе все происходит наоборот: сначала изменяется окружающий человека мир, а уж потом, как результат, - его внутренняя сущность!
Джейн нахмурилась; она настолько же не любила философию, насколько Дуглас не переносил психологию. Первая считала философию пустым, далеким от жизни мудрствованием, второй же считал психологию «самовнушением ребенка в том, что клыкастая овчарка – это совсем не страшно».
- По-моему, друзья мои, вы сейчас поругаетесь! – с тревогой заметил Марвин.
- Что докажет, как раз, мою теорию: что даже троим, всегда найдется, что поделить... А ведь мы с вами сыты, довольны и дышим хорошим воздухом!
Дуглас вышел из фургона, - споры всегда утомляли его. Солнце уже почти зашло, и скоро должно было похолодать. Он любил это время суток! Остывающая земля еще хранила жар неистового солнца, вокруг молчаливо высились величавые марсианские горы... Залюбовавшийся этой красотой, он долго еще стоял, завороженный этой прекрасной, дикой планетой.
Глава I
Последняя командировка
В каюте Анджея было довольно просторно. Уже двадцать лет космические корабли совершали рейсовые полеты на Марс, и за это время комфортабельность их неуклонно повышалась. И все-таки, пребывание человека в каюте площадью в пять квадратных метров было небывалой роскошью, позволительной, разве что, для членов Совета Наций или каких-нибудь финансовых магнатов. Ни тем, ни другим Анджей не был, однако, персона его была оценена по достоинству, ибо, как ни презрительно относился Совет к возникшей на Марсе проблеме, опытный взгляд Анджея вмиг различил в ней хорошо знакомые ему тревожные моменты.
Полученное в юности образование и богатый жизненный опыт, напрочь лишили Анджея «розовых очков», позволяя видеть окружающий мир во всей его неприкрытой наготе, а потому слова о том, что ему предстоит всего лишь расправиться с «кучкой мерзавцев», были встречены им, мягко говоря, с недоверием. Такие же «кучки мерзавцев» частенько преподносили сюрпризы и многострадальной матушке Земле, порой, сметая на своем пути целые государства и марионеточные правительства. В разговоре с холеным сенатором Анджею хотелось напомнить, что подобные явления назывались революциями и всегда имели под собой вполне материальные причины, но вид говорившего с ним человека красноречиво сказал Анджею о полной бесполезности таких разговоров. Поэтому он только лишь кивал своему визави, всеми силами стараясь не разрушить в его глазах образ непогрешимого, исполнительного служаки. «Да, он умеет устранять партизанские группы, да, у него есть тренированный и хорошо оснащенный отряд, прошедший не одну горячую точку планеты...», - укрывшись за непроницаемым слоем казенных фраз, Анджей привычно таил за ними свой ум и взращенный годами скептицизм.
Со своей задачей Анджей тогда справился: сенатора он просто очаровал, так что тот даже решил увеличить обещанное ему в случае удачно проведенной операции вознаграждение. Правда, его прекрасно подготовленный и испытанный в боях отряд, оставался на Земле, - слишком уж много проблем требовали своего разрешения силовыми методами, чтобы отправлять его куда-то на Марс, ради каких-то «голодранцев». Но ему, Анджею, были самым авторитетным образом обещаны «самые высокие полномочия» на далекой колонии, так, как будто бы эти самые «полномочия» могли бегать, стрелять и с поразительной ловкостью метать гранаты.
Теперь, вися на ремнях посреди каюты, и просматривая записи новостей с оставленной им Земли, он узнавал о том, что ждет его там, на далекой Красной планете, пылавшей в огне раздиравших ее противоречий. Быстро пролистав несколько не стоивших внимания сюжетов, он задержался на интервью, даваемом каким-то ученым социологом молоденькой восторженной девушке журналистке с изящно уложенными искусственными волосами и длинными накладными ресницами.
- Да, конечно, - с некоторой озабоченностью на полном лице говорил социолог, - очень многое в последнее десятилетие было сделано руками людей, отбывающих на Марсе наказание. Со времени возникновения технологии по переработке нового вида топлива и существенного удешевления перевозок между Землей и Марсом, туда были отправлены значительные человеческие ресурсы, немало способствовавшие тому экономическому скачку, который сделала колония за последнее время. Мы это признаем, и весьма благодарны тому вкладу, что внесли эти люди, некогда оступившиеся на Земле, но принесшие пользу цивилизации на далеком Марсе! Однако я не стал бы так категорично ставить вопрос о какой-либо социальной дискриминации этих людей. Уверяю вас, что они получают все, на что имеют право заключенные в современном гуманистическом обществе! – Ученый мило улыбнулся девушке, отчего складки жира на его лице расплылись широкими волнами. – Я вам скажу, что скорее вновь прибывший, но еще не нашедший работу колонист будет испытывать на Марсе временные затруднения с питанием и очищенным воздухом, нежели находящийся на исправительных работах заключенный. В доказательство я даже могу рассказать вам один случай, - социолог явно вошел в раж, и Анджей выключил экран, утомившись от совсем уж неприкрытого вранья. Брошенный им пульт управления медленно поплыл в воздухе, удерживаемый привязанной к нему бечевкой.
- Земля обетованная! – со злостью сказал Анджей, и, отстегнув ремни, оттолкнулся и полетел к стоявшему неподалеку спортивному тренажеру. Вот уже который раз он пытался смотреть земные репортажи о Марсе, но каждый раз выдерживал не более трех минут. «Конечно, телевидение было придумано с целью одурачивания доверчивого населения, но нельзя же делать это настолько примитивно!»
Физические упражнения несколько охладили его пыл, и вскоре Анджей даже почувствовал некоторую бодрость духа. В условиях столь длительной невесомости его тренированное тело чувствовало себя весьма неудобно, и Анджей долгими часами упражнялся, растягивая пружины и качая многочисленные пластиковые рычаги. Теперь, после четырех месяцев полета, отсутствие силы тяжести воспринималось им как утрата любви его родной матушки Земли, оставленной им ради дикого и жестокого Марса. «Куда он летел, что позабыл на этой варварской планете, созданной трудом бесправных рабов, этих несчастных колонов цивилизации, поднимавших на своих плечах благосостояние целой планеты!»
Конечно, вопрос этот был риторическим, и Анджей знал это. Ему нужен был этот полет, поскольку, в отличие от других офицеров, у него не было «своей руки» в штабе ОСЕ, а значит, он рисковал так и выйти в отставку простым майором. А эта командировка приравнивалась к спецоперации первого уровня, и за нее ему светило долгожданное звание подполковника, а после - спокойная старость на тихой живописной вилле в какой-нибудь спокойной, нейтральной стране. Ради этого он и согласился истреблять десятки, а может и сотни людей, чья вина заключалась только лишь в их нежелании быть рабами. Уже потом, после подписания им контракта, у него появилась еще одна причина отправиться на Марс - Эльвира, и теперь, вися под потолком обитой поролоном каюты, Анджей не мог бы себе сказать, какая именно из этих причин будила в нем непонятные мрачные предчувствия. А предчувствия обманывали его весьма редко.
Глава II
Гладиаторские бои
В общем отсеке, ярко освещенном вмонтированными в потолок лампами, слышался многоголосый шум. Подобно стае серых ворон по стенам его расположились заключенные, транспортируемые этапом на Марс. Красная планета ненасытна; она способна поглотить весь присылаемый с Земли человеческий материал, выбросив его в виде отходов уже через пару марсианских лет, – больных, недееспособных, равнодушных к жизни людей. С вожделением смотрит она на стремящуюся к ней «свежую кровь», с неиспорченными легкими и здоровыми желудками...
В просторном общем отсеке царит обычное послеобеденное оживление. Сейчас, после напичканной биодобавками еды, кровь весело бежит в жилах заключенных и мышцы сами рвутся истратить дурную силу, не находящую себе выхода в долгом тупом бездействии, отягощенном изнуряющей невесомостью. Жизнь – продажная девка, жизнь не стоит ни гроша..., и только риск придает ей, хотя бы на время, какой-то смысл!
В особом углу, отделенные от остальной массы, собрались «авторитеты». Держась за перила, и мерно покачиваясь, они совещаются, решая, кому предстоит сегодня забавлять публику, пуская кровь слабакам и неудачникам. Их лица не имеют отличительных черт, их души растерялись по многочисленным отсидкам, их правда в придуманных ими же законах, да еще в кусках остро отточенного металла, что входят в легкие тем, другим, не желающим повиноваться…
Дальше, на расстоянии одного длинного прыжка засели простые смертные. По двое, по трое, редко – больше, - человек боится доверять многим, но у него и не хватает духу пребывать в одиночестве. Если кто-то из «смертных» желает сменить место, - он отталкивается, но при этом траектория его полета никогда не пересекает зоны «авторитетов». За этим зорко следят сидящие по краям зоны «шестерки». Если же подобный перелет в один толчок невозможен, то неуверенный в своих силах «смертный» проделывает его в два или в три приема, потому что даже здесь ему дорога жизнь.
Первая серия боев окончилась, и дежурные уже вынесли нескольких проигравших неудачников, - далее их полет пройдет в медицинском блоке с щадящим режимом и усиленным питанием. Но трупов на этот раз не было, даже ни одного перелома... Жажда крови и боли пока что осталась неудовлетворенной, и недовольный гул был тому подтверждением. Не насытившаяся зрелищем публика с нетерпением ждала продолжения.
Гладиаторские бои. Никто не мог сказать точно, когда именно возникло это жестокое развлечение. Но последние десять лет ни один этап на Марс не обходился без ежедневных боев. Сначала с этим пробовали бороться (человеческий материал стоил слишком дорого, вернее, его доставка), но потом, как это обычно бывает, в стихийно возникшем явлении постепенно отыскали положительные стороны. Так часто случалось в истории земной цивилизации, когда борьба с чем-то стоила дороже, нежели использование этого для каких-либо практических целей. Дело в том, что этапируемых было просто невозможно заставить работать на спортивных тренажерах; они умудрялись отыскивать самые искусные уловки, лишь бы не утруждать себя нудными однообразными движениями. Но мышечная работа во время длительного перелета была совершенно необходима для сохранения «человеческого материала», поскольку по прибытии заключенных ждал интенсивный, изнурительный труд на рудниках и времени для их адаптации уже не было. Поэтому устав бороться с каждодневными боями, затеваемыми утомленными бездействием заключенными, их решили разрешить как неизбежное зло, являющееся, в каком-то смысле, самым настоящим добром. При этом процент «испорченного» за этим занятием материала стали со временем компенсировать, беря на борт несколько большее число заключенных, не рассчитывая довезти всех их до пункта назначения, и даже не запасаясь для них пищей и воздухом.
Постепенно здесь даже стали возникать свои «звезды» этих новоявленных гладиаторских боев, те, которые что выделялись из общей массы и жили потом до самого прибытия на Марс ничуть не хуже корабельной команды. Правда и простые победители, не приведшие в восторг видавшую виды публику, тоже не оставались в обиде, поскольку для них временно отменялся запрет на половые отношения, и даже выделялась для этой цели отдельная каюта.
Постепенно гладиаторские бои сделались неотъемлемой частью «красного пути» - как стали называть этапы на Марс, и то, что при этом по прибытии выносили с десяток запакованных мешков, постепенно превратилось в традицию, а традиции, как известно, никогда не относили к жестокостям…
Волнение среди арестантов продолжалось. Это было не то утонченное чувство, возникающее у некоторых при прочтении душевного романа или просмотра душещипательного фильма, - это чувство было таким же острым как боль, таким же плотски ощутимым как холод лезвия у собственного горла…
- Боже, как же мне страшно! – сказал немолодой уже мужчина, обращаясь к своим соседям. Невысокий, сутуловатый, в повисшей складками, явно широкой для него робе, он мог бы не произносить этих слов, - они были написаны у него на лице. Два огромных заблуждения человечества – надежда на труд машин и вера в гуманность людей, похоже, в полной мере отразились и на его слабом теле, и на том страхе, с которым он взирал на происходящее.
Его двое товарищей молчали. Их серые комбинезоны и бледные от отсутствия солнечного света лица делали их похожими на всех остальных, впрочем, один из них, все-таки, отличался крупным, массивным телом, что было большой редкостью для пресыщенной техникой планеты. Это был мужчина лет сорока, с грубыми, неправильными чертами лица и длинным прямым носом. Изрытые оспинами щеки в сочетании с развитыми мускулами усиливали ощущение обитавшей в нем дикости и необузданной силы. Той самой, от которой человек слабовольный пугается, как от вида хищной овчарки, даже если в данный момент она не обращает на него никакого внимания. Прищурившись и насторожившись, здоровяк смотрел на советовавшихся «авторитетов», внешне, впрочем, ничем не выдавая своего волнения.
Другой же был молод; настолько, что его можно было принять, скорее за мальчишку-беспризорника, но марсианские транспорты возили лишь опасных преступников, поэтому молодость, вряд ли могла говорить о его неопытности. Он был худ и даже тощ, но душа его крепко держалась за кости и сухожилия, выдавая блеском глаз упорную, непобедимую тягу к жизни.
- Да, они смотрят прямо на нас! – сказал все тот же немолодой арестант, - боже, как же я не хочу умирать!
- Может, пронесет? – с надеждой в голосе сказал юноша, - ведь столько раз уже проносило!
- Не смотрите туда! – приказал им «верзила», видимо, бывший у них за вожака, и оба отвели взгляды от угла «авторитетов», хотя это и стоило им немалых усилий.
Прошло еще несколько томительных минут. Собравшиеся в кружок «авторитеты» то ли совещались, а то ли просто травили тюремные байки, возможно, находя определенное удовольствие в оттягивании решающего момента. Как всесильные кукольники готовились они дернуть за невидимые нити, заставив двоих, не питающих друг к другу злобы людей, бить, калечить, выживать…
- Знаешь, Николай, эти минуты ожидания следующего поединка унесли, наверное, уже половину моей жизни…, а нам еще лететь около месяца!
При этих словах немолодого, здоровяк даже не повернулся к нему; казалось, все внимание его было приковано к мерцавшей на потолке лампе.
- Не думай об этом, Рассел, у каждого свой черед, и мы не в силах его отсрочить!
- Тебе хорошо говорить; с твоими физическими данными ты, наверное, можешь задушить здесь каждого одной рукой! И как только вы, русские, умудряетесь наращивать такие мышцы!
- За всех русских – не знаю, а лично я на лесоповале в тайге.
Слово «лесоповал» было произнесено им по-русски, и оттого, наверное, вполне передало все особенности этого места, потому что оба его товарища понимающе переглянулись.
- Малыш, посмотри-ка, куда они теперь смотрят, только, умоляю – осторожно! – уставшим голосом попросил Рассел юношу.
- Кажется, на третий сектор, - ответил тот, пытаясь уловить направление взглядов всесильного угла «авторитетов».
- Ничего, прорвемся! – сквозь зубы процедил Николай, и лицо его при этом, как обычно, приняло выражение неподавляемого азиатского упорства.
Рассел поморщился: произносимые Николаем русские фразы неизменно вызывали в нем беспокойство; в диких для его англосакского уха сочетаниях звуков, как в боевом кличе индейца, чувствовалась какая-то неведомая, неуправляемая сила.
- Если сейчас выберут вас, помните, что я вам говорил, - Николай зашептал в самое ухо Рассела, - надолго вас не хватит, поэтому вы должны сильно разозлиться; так, как если бы на ваших глазах убили вашу жену. Тогда у вас будет шанс победить своего противника с первого натиска!
- Вы действительно так думаете?
- Я уверен! Так мы, русские когда-то выиграли войну с немцами! Деритесь, как можете: рычите, кусайтесь, рвите своего врага на части; вцепитесь в него мертвой хваткой!
- И что тогда?
- И тогда он поймет, что вы готовы умереть, но утащите его с собой в могилу!
Некоторое время Рассел смотрел на своего русского товарища, но на лице его не отразилось ничего нового, кроме привычного упертого бычьего выражения.
- Вы, русские, – сумасшедшие! – сказал он, наконец, и эта фраза, а скорее то, как он это сказал, рассмешила юношу.
- А ты что смеешься? – зашипел на него Рассел, но тут же замолчал. Ему вдруг сделалось стыдно. «Наверное, после маленького французского городка, в котором вырос Малыш, среди аккуратных уличных клумб и культурных дворников, Николай казался для него чем-то наподобие непобедимого бога, но он, Рассел, не для того разменял пятый десяток, чтобы просто надеяться на удачу...» и, все-таки, ему стало стыдно от проявления собственного страха, и он замолчал.
- Ничего, парни, - все обойдется! – сказал Николай, и в голосе его звучало подкупающее спокойствие.
За все время полета Николая еще ни разу не вызывали на поединок, и пока что ему оставалось лишь наблюдать как ломали кости, рвали сухожилия, а порой и просто издевались над попадавшими на ринг неумелыми гладиаторами на глазах у возбужденной толпы. В такие моменты его лицо становилось пунцовым, и сросшиеся на переносице брови изгибались суровой дугой, выдавая происходившее в нем волнение. Ему, как и многим русским, была присуща редкая черта: не только чувствовать несправедливость, но и желать устранить ее тут же, причем любыми доступными средствами. И если во время поединка «забивали» до смерти какого-нибудь неумеху, то он долго потом ходил угрюмым, ни с кем не разговаривал, и только злобно сверкал глазами из-под густых ресниц.
Тем временем «авторитеты» все совещались по поводу следующей пары бойцов, и возросшее до предела волнение все сильнее чувствовалось в гудящей серой массе, напоминавшей сейчас растревоженное пчелиное облако. Но вот один из них, невысокий, но крепкий, свитый из высохших по «отсидкам» жил мужчина, отделился от остальных. Несильно, но точно оттолкнувшись, он поплыл к тому месту, где находилась вся троица.
- Господи, спаси меня! – не выдержал Рассел.
Остальные молча следили за его полетом. Сотни пар глаз поворачивались теперь вслед за ним, и чем дальше от наблюдателя улетал посланник, тем легче становилось у него на душе.
- Ты, русский! – указал «авторитет» на Николая, - твоя очередь! – добавил он, ухмыляясь.
- Удачи тебе, Николай! – прошептал Малыш, коснувшись ладонью его толстой как бревно руки.
- И тебе не болеть! – ответил тот по-русски, и, оттолкнувшись от стены, выплыл на середину отсека.
Там его уже ждали «прицепщики»; те, кому удалось вырвать свой счастливый билет, по крайней мере, на время рейса. Николай с нескрываемой неприязнью взглянул на них, позволяя их быстрым рукам обвить его упругими резиновыми ремнями. При этом рассевшиеся по отсеку «серые комбинезоны» уже приготовились ловить каждое его движение; радоваться каждому промаху, равно как и удачному удару, - сейчас они предвкушали захватывающее зрелище. Но противника все не было, а Николаю уже не терпелось начать это дикое действо, - ожидание начинало угнетать его. Гул голосов все усиливался, постепенно достигая наивысшей стадии, какая только может быть возможна перед началом боя. Окруженный «прицепщиками», Николай не сразу заметил, что, вопреки правилам, для него сейчас готовилось сразу трое противников. Он увидел их, бледных, туго стянутых ремнями, переглядывающимися между собой как стая шакалов перед атакой. Николай усмехнулся. Он всегда это делал, если жизнь пыталась в очередной раз свалить его с ног. Попытки эти подчас бывали смешными и глупыми, но иногда их серьезность не вызывала у него сомнений. Похоже, так было и на этот раз.
Но это было еще не все, потому что, неожиданно «авторитеты» раздали его противникам каучуковые дубинки. Это действие вызвало среди «серой публики» возгласы недовольства, и, одновременно, восторга, ибо человеческая природа – единственное, что не подвластно законам эволюции. Сейчас окружавшая Николая толпа ничем отличалась от своих далеких предков, бесновавшихся на скамьях римского Форума, и возгласы недовольства вскоре безнадежно потонули среди общего гула возбуждения.
Николай знал, что рано или поздно это должно было произойти. Ему не простили ни дерзких взглядов, ни независимости, что является свойством характера, а не следствием свободы или несвободы человека в данный отрезок времени, - теперь настало время платить! Николай не испытывал иллюзий, но и ни о чем не жалел. Кровь его пульсировала ударами, но сознание оставалось спокойным. Приготовления заканчивались.
Покачиваясь на ремнях, он наблюдал, как приближались трое его противников, охватывая его полукругом. Он не видел их лиц, - наверное, они оказались бы ему знакомы, пожелай он посмотреть на них. Но его звериные чувства запрещали ему это излишество, - лишь слежение за их медленным приближением к заветной черте...
Жизнь не любит нерешительных. Весело смеясь над их размышлениями и постоянными исканиями, она стирает их со своих страниц, оставляя на них лишь имена людей действия. Действие сжато, конкретно и безжалостно, оно чуждо сомнений и не терпит альтернатив. Действие всегда на стороне смелых; оно неотвратимо, как выстрел и непредсказуемо как судьба...
Рванув рукой державшие его ремни, Николай направил свое тело навстречу одному из противников, - тому, кто приближался к нему быстрее других, совершенно не представляя, что и как он будет делать потом. Его напряженное лицо показалось Николаю знакомым, кажется, когда-то он вступился за него в драке... Отбив удар дубинки, Николай нанес ему свой – в челюсть, от которого тот отлетел, разбрасывая вокруг себя мелкие шарики крови. Когда его тело, отпружинив, вновь вернулось в зону поражения, Николай нанес ему точный удар в висок. Его противник отлетел, но уже как-то более вяло, - в отсеке наступила тишина. Это была смерть.
Все произошло настолько быстро, что его остальные противники за это время не успели ничего сделать. И вот они уже остались вдвоем против разъяренного зверя, чье имя теперь громко выкрикивала толпа. Но отступать они не собирались, к тому же, этого никто бы им не позволил. Николай успел только проследить за безнадежно улетавшей от него дубинкой убитого им бойца, как двое остальных напали на него быстро, слаженно и смело.
Стены отсека взревели; цивилизация, описав немыслимую дугу, вернулась в свое первозданное состояние, открыто смеясь над иллюзорными человеческими ценностями. Николай кожей ощутил надвигающуюся на него волну уничтожающей силы. Почти одновременно боль прожгла ему плечо и бок. Однако, увернувшись, ему удалось уберечь голову и, возможно, сохранить жизнь. Отлетев на несколько метров от силы нанесенных ему ударов, он прошел мертвую точку, и, почувствовав, что снова начинает набирать скорость, сжался для ответного броска.
История знает множество великих народов, оставивших в ней свой незабываемый след. Хладнокровные и отважные англичане, покорившие полмира благодаря своей стойкости и бульдожьему упорству; неистовые германцы и их наследники-немцы – непревзойденные стратеги и стойкие солдаты; не знающие страха норманны, будоражащие воображение историков своей неустрашимостью..., но русские, только русские могут вести сражение, не имея при этом ни единого шанса на успех! Подобными сражениями, как красными плитами, буквально вымощена история этого необыкновенного народа, и никому никогда не постичь этого ни холодным умом, ни горячим сердцем!
Понимая, что сейчас он будет искалечен или убит, Николай вложил всю свою силу в бросок. Вжав голову в плечи, управляя ремнями, он, подобно тяжелому пушечному ядру, полетел на одного из нападавших. Инстинктивно подставив руку, ему вновь удалось защититься от удара в голову, правда, дубинка все же скользнула по ней. Николая обожгло болью, перед глазами поплыли круги, но он все-таки сбил своего противника, вцепившись мертвой хваткой в его шею, так, что они закрутились вдвоем, бросаемые из одного конца в другой пружинящей силой ремней. «Возможно, и этот заключенный когда-то сталкивался с ним: может, они находились рядом в очереди в пищеблок, ожидая положенной им порции супа в герметичных пакетах, а может, вместе посещали санитарный отсек, где арестантов подвергали специальной обработке – все могло быть. Но теперь Николай все сильнее сдавливал пальцы на его шее, чувствуя, как захлестывает его знакомая с детства волна дикой, первобытной ярости.
Когда-то в детстве он хотел стать писателем, человеком, умеющим рассказать людям о красоте окружающего их мира. Но теперь, сжимая посиневшие от натуги пальцы, он лишь хотел услыхать хруст ломающихся костей, - лишь этот звук был бы теперь красив и приятен для его слуха.
Он чувствовал, что его били. Все тело его содрогалось от ударов, но мозг еще работал, и он никак не хотел отдать приказ пальцам отпустить чужую шею. В эти мгновения Николаю даже показалось, что предательские пальцы сами вершат свое дело, не допуская его самого к принятию решений. Вдруг, тело его схватила судорога. «Электрошок!» - успел подумать Николай, теряя сознание.
- Убрать его, и унесите труп! – послышался где-то вдалеке резкий, повелительный голос.
«Почему, труп? Я живой!» – напрягая жилы, попытался закричать он, но губы его издали только неясное шипение, выбрасывая все те же кровавые пузырьки, что быстро улетали в большое пространство отсека.
Глава III
Смертельная охота
- Волк-два, Волк-два, вас вызывает Волчица! Как слышите?
- Слышу, Волчица, идем по следу! Здесь ему некуда деться, если, конечно, он не умеет летать. Думаю, скоро Объект будет взят!
- Меньше там думайте, а внимания – побольше!
- Будет сделано, моя крошка! – вкладывая в эту фразу всю имевшуюся у него нежность, ответил Сол, зная, что голос этот принадлежал Кэтти Бернье, - милой курносенькой девушке, за которой он решил всерьез приударить.
Голос в  наушниках сказал еще что-то, но атмосферные помехи заглушили его. Переспрашивать Сол не стал, - во-первых, тон говорившей был слишком спокоен, чтобы можно было ожидать каких-либо неприятностей, а во-вторых, за шесть лет работы ему вряд ли могли сообщить теперь что-то новое. Однако он хорошо знал, насколько бывают опасны беглецы, почуявшие за собой погоню, а потому вовсе и не собирался расслабляться.
- Скоро Объект будет взят! – передразнил его Стив – новый напарник, пришедший взамен погибшего недавно Купера. Сказав это, Стив улыбнулся, показывая этим, что вовсе не желает ругаться с таким матерым волком, каким считается Сол Таракан, а, всего лишь, хочет немного поднять ему настроение.
Сол покачал головой:
- Набрали мальчишек! – негромко, но достаточно для того, чтобы быть услышанным, пробурчал он, осторожно выглядывая из-за камня для того, чтобы осмотреть местность. Поднимавшееся из-за горизонта солнце уже пустило по небу свои длинные щупальца. Камни были еще холодными, но сухой марсианский воздух быстро нагревался, поднимаясь вверх легкой, невесомой пылью. Сол засопел в плотно насаженную на лицо маску; взгляд его скользил по голым склонам в поисках возможных опасностей. Стив не торопил его, зная, что жизнь его сейчас во многом зависит от многолетних навыков старого охотника за беглецами.
- Чисто! – наконец сказал Сол, и, все-таки, не спешил вставать, будто бы отдавая дань незримому богу войны, целиком владевшему этими гиблыми местами.
- Страшно? – спросил он у сидевшего рядом новичка.
Тот отрицательно покачал головой.
На сухих губах Сола появилась усмешка: «Вот она, молодежь: не пригнанный по телу комбинезон, болтающийся пояс утяжеления и уже с утра покрытое испариной лицо!» Все это невольно напомнило ему самого себя, в том далеком 52-м году, когда он приехал сюда с умирающей в конвульсиях межнациональных войн Земли за приключениями и острыми ощущениями. Как и многим другим, ему тогда казалось, что новая, незаселенная планета даст ему возможность все начать сначала...
- А напрасно, молодой человек! – ответил он Стиву, - я бы на твоем месте боялся, потому что вон за той грядой начинается Дикая территория, и там уже никто нам не поможет в случае ошибки! Ладно, пошли дальше! – Сол, наконец, вылез из укрытия, огибая острые камни с грацией отправившегося на охоту хищника. – Идем дальше по склону. Миль через пять должно быть пыльное озеро, - там мы ее и накроем!
Если бы Сола спросили, нравится ли ему его работа, он бы, наверное, просто выругался сквозь зубы, потому что ловля беглых заключенных едва ли может доставлять удовольствие нормальному человеку, тем более в таком ужасном месте, каким была колония Марс. Он ненавидел свою работу! Когда девять лет назад перед ним раскрылись двери космического транспорта, он был уверен, что отыщет применение своим многочисленным, приобретенным на Земле навыкам. А оказалось, что из всех его способностей здесь более всего пригодилось умение стрелять и устраивать облавы, полученное им еще в ранней молодости, в армии Объединенной Европы. Да, если бы Солу сказали, что он станет вот так лазить по скалам в поисках усталых, изголодавшихся беглецов, он бы, наверное, так и остался на Земле, в своей маленькой квартирке на загазованном шумном проспекте, и не совал свой нос на эту раскаленную от жестокости планету.
«Сегодня, когда все будет окончено, он, конечно же, опять напьется. Его любимый паб «Разрушенные надежды» будет ждать его; со свежим, очищенным воздухом и крепким виски. Там, в отупляющей полутьме, он, может быть, вспомнит сегодняшний день, и другие дни, проведенные за своей работой. Лишь лица пойманных им беглецов тогда уже будут смазаны и неясны..., а небритый бармен будет недовольно рассказывать ему о новом подорожании цен на воду и очищенный воздух... А он будет кивать ему, думая о том, что на Земле у него осталась симпатичная подружка со здоровым цветом лица и непривычно гладкой для Марса кожей, та, по сравнению с которой Кэтти Бернье была лишь бледной тенью…, а потом он закажет себе еще порцию виски, которая, как всегда, будет уже лишней, и станет весело распевать привезенные им с Земли похабные солдатские песенки, а то и просто заснет за барной стойкой, пользуясь своей славой…»
Дышать становилось трудно. Уходила блаженная утренняя пора; воздух быстро нагревался под нестерпимыми лучами солнца. Охотники осторожно пробирались, ступая по предательски шатким камням, оглядывая каждый выступ, что мог грозить им притаившимся там фрименом, а, значит, – неминуемой смертью.
- Она ведь не могла далеко уйти, да? – спросил Стив. Он уже начинал тяжело дышать, и Сол мог поклясться, что у него уже не раз возникала мысль обогатить дыхательную смесь кислородом, и лишь инстинкт самосохранения не давал ему этого сделать.
- Как знать, жажда жизни придает людям силу..., кроме того, с Земли сюда попадают разные люди, и далеко не все из них так уж просты!
- Это верно, - Стив посмотрел на Сола с нескрываемой завистью: несмотря на свой немолодой уже возраст тот шел, сохраняя дыхание, словно прогуливаясь по проспекту Согласия в Претории. Сам же Стив от нехватки дыхания вскоре вынужден был замолчать, хотя именно теперь ему больше всего хотелось поговорить. Лишь когда, преодолев один из крутых склонов, Сол позволил им небольшой отдых, Стив сказал:
- В самом деле, я вот все думаю: откуда у них берутся силы? Они ведь там работают по четырнадцать часов в сутки, дыша при этом низкосортным воздухом. Но стоит нагнать подлеца, как он борется с такой силой, что даже двоим охотникам приходится серьезно попотеть, прежде чем он успокоится! И вот эта, наша беглянка, тоже, наверное, будет брыкаться до последнего!
- Не сомневайся, будет!  Когда ты работаешь с утра до вечера, испытываешь голод и унижения, то злость начинает гореть в тебе адским огнем, и тогда, рано или поздно, ты пересекаешь ту самую черту, за которой уже нет ни жалости, ни страха, ни сострадания!
На это Стив не ответил, и, самое главное, не усмехнулся. Каким-то чутьем он понял то настроение, с которым это сказал Сол, благоразумно решив не нарываться на неприятности. Зная, что его старший товарищ никогда не позволяет отдыхать более пяти минут, он решил просто насладиться этим блаженным состоянием, ожидая, когда сработает беспощадный «метроном» Сола.
- Ладно, хватит болтать, - пошли! – сказал Сол, хотя Стив уже давно хранил молчание. Выйдя из тени, они опять угодили под палящие солнечные лучи, и Стив подумал о кружке холодного пива, пусть даже самого ужасного, что разливают в дешевом кабачке на улице Единства, где он снимал недорогую тесную квартиру с воздухоснабжением второго уровня, и шумными, вечно ругающимися соседями…
Они шли уже несколько часов, пройдя значительную часть горной гряды. Время от времени к ним приходили сообщения от поисковой группы, идущей по другому склону. Такая расточительность со стороны компании могла говорить о большой ценности беглянки, но Сола все это мало интересовало. Он слишком много повидал их за годы работы: и ценных, и ненужных, и опасных и совершенно беззащитных… Его мастерство постепенно перешло ту опасную черту, когда мастер оставляет все свои чувства за стеной своего ремесла, постепенно теряя эти самые чувства, - неотвратимо и безвозвратно.
Тем временем, солнце уже поднялось над горизонтом и лило на планету весь свой жар, щедро обдавая им быстро накаляющиеся камни и сухую, едкую пыль. Дышать становилось все труднее, ноги все чаще спотыкались об острые выступы, пыль забивалась под маску и хрустела на губах. Марс не знал жалости, Марс не терпел слабых, он не собирался давать никаких поблажек шагавшим людям…, и он никому не прощал ошибок.
Сол шел быстрой, экономной походкой бойца. В первое время, когда он только прилетел сюда с Земли, эта планета показалась ему дикой, бесплодной пустыней, но теперь ее суровые и мужественные краски все больше нравились ему. На оставленной им Земле живописные пейзажи расслабляли человека, давая ему иллюзию торжества доброты и гармонии окружающего мира, здесь же все вокруг было предельно честным: или борьба или неминуемая смерть! «А разве честность не является сама по себе высшей гармонией этого мира, - часто думал Сол, - ведь она всегда так проста, понятна и осязаема»!
После полудня они дошли до Овального озера. Говорят, оно было названо так, благодаря своей правильной эллиптической форме, наблюдаемой со спутника еще во времена эпохи Первого освоения, но вблизи, как это часто бывает, все оказалось по-другому. Острые скалы врезались скуластыми выступами в его тысячелетнюю гладь, словно зубы гигантского дракона. Прорывавшийся между скалами ветер, временами срывал верхний слой пыли, закручивая его в смерчи, а потом вдруг терял к ним интерес, швыряя обратно в бездонные толщи. И снова все было тихо, спокойно и торжественно, как будто с Начала времен.
Гряда закончилась. Дальше начиналось ровное пространство, и Сол знал, что здесь беглянке уже невозможно будет укрыться. Его напарник заметно устал и уже с трудом переставлял ноги, да он и сам не мог бы предположить, что Объект сможет уйти так далеко без специальной подготовки. Но перед ним было озеро, и это означало завершение трудного дня! Сол оглядел его бескрайнюю гладь: во время пыльных бурь здесь поднималась завеса плотного облака, окутывая все вокруг непроницаемой тьмой, но теперь оно было величаво спокойным в осознании скрытой в нем могущества и силы. В другое время Сол обязательно остановился здесь, чтобы понаблюдать открывшуюся его взору красоту, но теперь он не мог себе этого позволить.
- Вот она! Я ее вижу! – резанул в наушниках громкий голос Стива. Он указывал в сторону пылающего солнца, и потому Сол не сразу разглядел мелькнувший между камнями гермокомбинезон.
- Давай за ней, поочередно, как я тебя учил! И смотри, без всяких фокусов!
За долгие годы работы у охотников выработалась своя тактика действия в марсианских пустынях, особенно после того, как в них появилась новая реальная сила – фримены. Нестерпимый труд и тяжелые условия жизни на марсианских рудниках являлись причиной постоянных побегов заключенных. Многих из них ловили, но более удачливым удавалось скрыться. Особенно много таких побегов было в первые годы заселения, когда система охраны еще не была организована в должной мере.
Тогда они скрывались в заброшенных геологических базах времен первых разведок. Эти полуразрушенные штольни с выдранной оттуда аппаратурой и средствами жизнеобеспечения, тем не менее, обладали главными качествами – герметичностью и теплоизоляцией. В них-то и начала собираться по каплям та самая часть населения планеты, что спустя годы станет серьезной помехой для нормальной жизни колонии.
Уже потом, когда поселения фрименов буквально окружили Преторию, и за пределы города уже нельзя было выйти без профессиональной охраны, взбунтовавшаяся общественность потребовала отчета от колониальных властей за такое ротозейство. Оказалось, что за какие-то два десятка лет за пределами города образовалась целая армия бандитов (конечно же, по меркам населенности Марса), численность которой эксперты, весьма приблизительно оценивали в несколько тысяч человек. Разразился настоящий скандал и бледный мэр пытался сбивчиво объяснить такое положение вещей чистотой и сердечностью колонистов, нередко делившихся с несчастными беглецами своими баллонами с воздухом и пищевыми пакетами. Возможно, такое объяснение и подействовало на доверчивую часть населения, но обладающие трезвым рассудком колонисты заподозрили в этом того самого, всесильного демона, называемого «капитал», творящего жизнь исключительно по своим законам.
Конечно, это было логично, ведь добычу обогащенной руды осуществляли, главным образом, две компании: «Энерджи Индастри» и «Фьюче Стар». Как два голодных волка разрывали они на части насыщенные рудой земли, испытывая при этом друг к другу неослабляющее чувство ненависти. И тут, под боком у них появились голодные, и довольно неробкие люди, готовые ради выживания оказать любую незаконную услугу. Ну, скажите, найдется ли в этом случае хоть один умный бизнесмен, что не воспользовался бы такой возможностью для создания у себя под боком отряда «личной гвардии» для решения особо «неприятных» вопросов со своими деловыми партнерами.
Надо сказать, что фримены идеально подходили для этой роли. Их высушенные жарой и постоянным недоеданием тела приобретали какую-то невиданную силу и совершенно потрясающую ловкость. Они стреляли метко, как дьяволы, мастерски попадая в сочленения плит утяжеляющего костюма; они сваливались на головы солдат из отрядов зачистки из каких-то неимоверно узких расщелин, где, казалось, не смог бы спрятаться и ребенок, - они были всюду, и они сеяли смерть!
Разумеется, официальный Марс не признавал подобных инсинуаций, ну а Земле и вовсе было наплевать на проблемы далекой колонии, тем более что транспорты с рудой шли к ней неослабеваемым потоком. Халатность? Головотяпство? Возможно, но в том далеком 1857-ом, правительству Великобритании тоже было глубоко начихать на то, что творилось в ее колонии, пока там не началось такое, о чем долго еще будут с содроганием вспоминать потомки
 .
В результате разразившегося тогда скандала мэр был отправлен в отставку, а новый, пришедший ему на смену, клятвенно пообещал, что с незаконными поселениями вскоре будет покончено, а все, обитающие в них фримены, вновь вернутся к исправительным работам. Правда, точный срок для реализации задуманного, новый мэр не указал, что, конечно же, послужило поводом для насмешек со стороны недоверчивой части колонистов (и, как показало время, вполне оправданных), но люди простые и честные поверили его слову, а ведь таких людей всегда большинство в настоящем, порядочном обществе.
Итак, при передвижении по марсианским горам, охотникам следовало быть настолько же осторожным, как при проходе через вражескую территорию, потому что фримены не знали жалости к представителям этой профессии, и даже более того, считали их даже недостойными простой смерти, предпочитая всякий раз выдумывать что-нибудь дикое и противное человеческому естеству. Самой легкой среди них считалась смерть от удушения, и если поисковая группа обнаруживала мертвое тело своего собрата с посиневшим лицом и вывалившимся языком, но без каких-либо других следов зверств, то охотники могли лишь порадоваться за своего товарища, пожелав ему долгой и хорошей дороги в мир иной. Иногда бывало и хуже, и тогда отправлявшийся последний путь гроб их неудачливого собрата по ремеслу был наглухо заколочен от посторонних глаз, потому что есть вещи, которые лучше никогда не видеть. Что ж, - любовь и ненависть, как известно, не знают предела в своих проявлениях в обитаемых мирах!
Зная все это, и вполне понимая тот риск, которому он подвергается каждую минуту здесь, вдали от города, Сол прикрывал бежавшего Стива, укрывшись за камнями, наблюдая, подобно солдату в прифронтовой полосе, за каждым камнем, за каждым столбиком поднимаемой ветром пыли...
Стив бежал тяжело: открываясь, и на каждом шагу испытывая свою судьбу. Мелкие камни выскакивали из-под его утяжеленных ботинок, стукаясь о скалы; гулко бились друг об друга пластины плохо затянутого пояса утяжеления – вечная слабость новичков, чьим легким всегда не хватает воздуха...
Но все это было не важно, потому что Сол уже собирался вызывать по рации другую группу, которой командовал старина Джоб по прозвищу Борода, ходивший на охоту, когда еще сам Сол торговал пивом на пыльной лос-анджелесской трассе. И к вечеру Объект будет взят в тиски, а уже на следующий день они будут вспоминать об этом за липкой стойкой бара, куда Джоб обязательно затащит его, чтобы поделиться своими впечатлениями.
- Волк-один, Волк-один, вас вызывает Волк-два! Как слышите меня, прием!
- Волк-два, слышу вас хорошо! Что у вас там? Нашли? – Сол уже хотел сказать Кэтти какую-нибудь шутку, но в это время в микрофоне послышались помехи. Сначала - прерывистые, а затем эфир наполнил сплошной шум. Сол выругался; магнитные бури возникали здесь внезапно и могли длиться по целому часу. Похоже, сегодня удача отворачивалась от него, что ж, она имела на это право, потому что и так терпела его общество слишком долго! Но могло быть и хуже, если это не марсианская природа, а идущие за ними фримены засекли его частоту и теперь глушили ее портативными системами РЭБ, сжимая кольцо окружения. Это можно было проверить, настроившись на запасную частоту, но Стив уже успел уйти слишком далеко, и Сол решил сначала сделать перебежку, чтобы сократить опасно увеличившееся между ними расстояние.
Тем временем, следуя отработанным в «учебке» навыкам, Стив пробежал около трехсот метров и залег, дожидаясь своего напарника. Сол видел его, лежавшим между высоких валунов. Теперь побежал он. Чувство близости жертвы придавало ему силы; острые выступы камней мягко ложились под его ботинки, словно он бежал теперь по теплой траве в его родном Канзасе, где так хорошо было гулять ранней весной, среди уходящих вдаль зеленеющих холмов…
Добежав до Стива, он дал ему знак «внимание» на специальном боевом языке, потому что шум в наушниках не прекращался. Его привыкшие к яркому солнцу глаза уже хорошо различали убегавшего от них человека, - до него, или, вернее, до нее, было не более километра. Наверное, она тоже заметила погоню, потому что двигалась теперь достаточно быстро для человека прошедшего уже двадцать миль, и не имевшего никакого опыта передвижения по поверхности Марса. Сол знал, что теперь ею руководило отчаяние, поскольку впереди нее, сколько хватало глаз, простиралась голая равнина, не дававшая ей никаких шансов ускользнуть от погони. Однако, как хорошо было известно Солу, эта же равнина давала шансы и вездесущим фрименам – известным мастерам маскировки... Сейчас Сол старался не думать об этом, хотя бы потому, что изменить ничего уже было нельзя.
Погоня завершалась. Сол уже видел, как, осознавая свою обреченность, спотыкалась его жертва, пытаясь вырваться из сжимавшихся над ней когтей. Ему даже казалось, что он слышит под маской ее захлебывающееся дыхание, переходящее в хрипы. Расстояние сокращалось; Сол бежал упорно как гончая, затем падал, и ждал пока пробежит положенное расстояние его молодой напарник, с лихвой компенсировавший своей молодостью нехватку опыта. Потом поднимался, и опять бежал…, и в этой четкой слаженности исполняемой ими работы чувствовалась некая молитва царившему здесь повсюду всемогущему богу войны. Шум в наушниках не прекращался, но теперь Сол уже не мог остановиться для перестройки своего приемника, - азарт погони уже завладел всем его существом.
Наконец, они приблизились на расстояние, при котором Сол мог уже без особого труда ранить свою жертву в ногу, и перед ним, уже в который раз за его «охотничью» карьеру, встал «последний вопрос», как это называли охотники.
Дело в том, что у неопытного беглеца на Марсе в подобные критические моменты возникало сумасшедшее желание сбросить свой пояс отягощения, чтобы низкая гравитация планеты «отпустила» его, позволив уйти от преследования. Конечно, увидеть в этом спасение мог только неискушенный новичок, незнакомый с Марсом. Такое передвижение требовало большого мастерства и акробатической координации движений, и обычно заканчивалось вывихами и переломами у решившего испытать свою судьбу смельчака. По этой причине в решающий момент погони перед охотниками всегда вставал вопрос: нанести беглецу неопасную рану, избавив его от соблазна «взмыть вверх», или не делать этого, сохранив, тем самым, его возможность к самостоятельному передвижению. Вопрос этот был весьма не праздный, поскольку за живого и здорового беглеца, конечно же, платили намного дороже, чем за холодный труп, или, нуждавшегося в длительном лечении больного. Подумав, Сол решил не стрелять, возможно, потому что в прошлый раз раненая им жертва умерла от заражения крови, пока они тащили ее на базу со стариной Джобом, оставив их, тем самым, без столь желанной премии.
Стив понял его решение, и когда настала его очередь делать рывок, дал знак Солу, что сейчас возьмет беглянку. Сол не возражал, в его годы уже можно было себе позволить доверить самую хлопотную работу молодым. Бросившись на камни, и, по привычке, вжавшись в них, он опять осмотрелся – все вокруг было пусто. Все-таки, бог войны сегодня был на их стороне! Между Стивом и беглянкой было уже не более ста шагов, и теперь Сол уже точно видел, что это была молодая и довольно выносливая женщина. При этом его опытный глаз отметил то, с каким упорством она убегала даже теперь, когда для нее уже все было кончено.
Но близость опасности всегда удесятеряет силы, и беглянка сделала последний рывок, оттянув на какое-то время неизбежный исход; разъяренный ее упорством Стив тоже ускорил бег, - наступило время развязки.
- Хватай ее! – закричал Сол, позабыв в пылу погони о гасивших его голос помехах, и тут он увидал, как свалился на камни ее пояс.
Сол выругался грязно и длинно, как он научился еще на Земле, когда ходил на траулере механиком. Всего лишь два раза в жизни ему было по-настоящему страшно: когда он, еще ребенком, попал под обстрел боевиков, и уже здесь, на Марсе, когда после нескольких «двойных виски» попробовал «походить» без пояса... Больше он уже никогда не возвращался к этой глупой затее!
Когда рука Стива уже готова была схватить беглянку, она взмыла вверх, поднявшись на добрый десяток метров, описала дугу, и, по всей видимости, удачно приземлилась, потому что тут же оттолкнулась снова, увеличивая расстояние до Стива теперь уже на добрую сотню шагов.
Сол видал всякое, и он знал, на что бывает способен человек, цепляющийся за свою жизнь. В его далекой криминальной молодости он не раз справлялся с такими громилами, что могли бы, казалось, уложить его одним ударом руки. Но об этом он думал уже потом, глядя на их распростертые тела... Теперь он видел нечто подобное. Завороженный ее отвагой, Сол проводил взглядом еще один прыжок отважной беглянки, откровенно желая ей удачи...
Но если Земля была планетой без счастья, то Марс был планетой без жалости, - следующий прыжок окончился для нее падением, и по тому, как дернулось ее тело, Сол мог безошибочно предположить, как минимум, серьезный вывих. Она повернулась лицом к своим преследователям, и он скорее почувствовал, чем увидал, ее полный ненависти взгляд.
Подбежавший к ней первым Стив, с силой ударил ее ногой в живот, затем еще и еще, пока подоспевший Сол не оттолкнул его.
- Не надо! – закричал он, перекрывая шумы в микрофоне.
Но лицо Стива выглядело озверевшим; вырвавшись из рук Сола, он со всей силы ударил беглянку по лицу. Маска выдержала, но на лице женщины проступила кровь. Только теперь Сол увидал, что его напарник держится рукой за ногу, а в нескольких шагах от беглянки лежал широкий воинский нож с окровавленным лезвием. Парень продолжал рваться вперед, но Сол держал его крепко.
Беглянка не пыталась бежать; держась за поврежденную лодыжку, она с ненавистью смотрела на своих мучителей, и сквозь прозрачную маску Сол видел, как скривились ее губы в попытке стерпеть боль.
Увидав, что его молодой напарник, наконец, успокоился, Сол отпустил его. Следовало, все-таки попробовать перейти на запасную частоту. Не спуская глаз с лежавшей перед ними женщины, кстати, насколько позволяла определить маска, довольно симпатичной, - он перестроил частоту своей рации, и шум в наушниках сразу стих. Это было плохо! Услыхав эту тишину, Сол мигом упал на землю; Стив последовал его примеру.
- Поздравляю, похоже, мы в засаде! – сказал Сол, и, не дожидаясь ответа, переключил передатчик на дальнюю мощность. – Волк-один, ответьте! Волк-один, - где вы?
После короткой тишины в микрофон его ворвался далекий голос базы:
- Это Волчица! Почему не отвечали? – спросил его уже другой, незнакомый, и довольно неприятный женский голос, будто бы сама фортуна показывала Солу свое откровенное нерасположение.
- Нас глушили. Перешли на запасную частоту. Имеется опасность нападения! Волчица, слышите меня! Имеется опасность нападения!
- Слышу вас, Волк-два! Насколько серьезна ваша опасность?
- Прямой опасности пока не наблюдаю, но есть угроза засады! – стараясь сохранять спокойствие, ответил Сол.
- В настоящее время все вездеходы заняты в поисковых операциях, - спокойно сообщил «неприятный голос», словно речь шла о вызове такси.
- Так, запросите помощь военных, черт вас возьми! Вы что там, новенькая?
Сол знал всех радисток, легко узнавая их по голосам, но эта была ему незнакома. В такой момент хорошо было бы пошутить, но возникший голос был сух как пыльная буря, да и самому Солу уже было не до шуток.
- Помощь армии уже запрошена, ожидайте в течение часа! – обиженно ответил «голос» и все стихло.
- Они что там, с ума сошли! Если это действительно засада, то нам не продержаться и двадцати минут, здесь же равнина! – закричал Сол, окончательно теряя терпение.
- Значит, мы умрем! – сказал Стив, уже догадавшийся сменить частоту. - Ты, наверное, думал, что Солу Таракану это не грозит? – сняв с поврежденной ноги защитные пластины, Стив перевязывал рану, его скривившееся от боли лицо делало его старше своих лет.
Впервые Сол должен был признать правоту своего молодого напарника. Самым обидным было то, что его богатый опыт не мог предложить в данной ситуации ничего лучшего, как приготовиться к обороне, но здесь, на открытой местности, для этого ему потребовалось бы не менее десятка хороших стрелков, и вдобавок хотя бы один крупнокалиберный пулемет…
- Будем готовиться к обороне! – сказал Сол.
- Может, еще повезет, и мы проскочим? Она ведь без пояса легкая, - можно на себе дотащить!
- Нет, теперь уже не повезет! – решительно сказал Сол, никогда не веривший в чудо даже на Земле, а не то, что здесь, на Марсе.
- Пригнись! – крикнул Сол беглянке, делая ей знак рукой; та нехотя сползла к самому основанию камня, удостоив его ненавистным взглядом. Кровь стекала по ее маске, но она не вытирала ее. Отвернувшись, она стала безучастно смотреть на бежавшие вдалеке пыльные вихри.
Подавая пример Стиву, Сол начал укладывать вокруг себя камни, оборудуя что-то наподобие бруствера. Когда-то давно он заслужил среди товарищей прозвище «Таракан» именно своим умением быстро «зарываться» в марсианский грунт, становясь при этом, практически неуязвимым для пуль. Конечно, никакое убежище не могло их теперь спасти от рукопашной схватки, - и Сол понимал это, но работа успокаивала, и потому он продолжал свое дело.
- Фримены! – услыхал он голос Сола, и схватил оружие.
Бледная от боли беглянка злорадно улыбнулась…
Действия стрелков на Марсе имели ту особенность, что попадание здесь становилось эффективным только в том случае, если оно производилось в голову или в сочленения массивного пояса утяжеления. Поскольку при здешней гравитации тело теряло в весе шестьдесят процентов от своей земной величины, то для сохранения мышечного тонуса колонистам приходилось носить на себе дополнительно более чем двукратную массу. Таким образом, марсианский пехотинец представлял собой в каком-то смысле средневекового рыцаря на зависть своим земным собратьям. Конечно, представители мирных профессий не считали это необходимым, ограничиваясь меньшим отягощением, но военное ведомство Марса сразу ухватилось за эту возможность, заставляя своих солдат утяжеляться даже немного сверх земной нормы, упрочняя при этом еще и кислородные баллоны. Конечно же, утяжелялись и фримены, ведь в случае ранения они, как правило, не могли рассчитывать на быструю и квалифицированную медицинскую помощь, а пробой кислородных баллонов, - самой большой ценности любого из них, - вообще грозил им неминуемой и мучительной смертью.
Уникальные условия ведения боя всегда ведут к уникальной тактике, так было со времен Древнего Рима, и так будет всегда, пока человек цивилизованный будет отстаивать свои интересы с оружием в руках. Особые условия Марса привели к тому, что в стрелковом бою более всего ценилось умение метко стрелять одиночными выстрелами, а также искусство борьбы с ножом. Это изрядно позабытое на Земле оружие, обрело здесь свое второе рождение; опытный боец мог при определенном усердии в ближнем бою поразить противника в сочленение «пояса», сведя на нет всю мощь его брони, а за годы непрекращающейся на Марсе вооруженных стычек такие бойцы были не редкостью, и у колонистов, и у обстрелянных в боях фрименов.
- Один, два, три..., пять! Откуда они взялись?
- Из нашего ротозейства! – процедил сквозь зубы Сол. Первая растерянность прошла, и он уже прицеливался по бегущему короткими перебежками противнику.
- Следи за девкой, и назад посматривай! – крикнул Сол, делая первый выстрел. Он не причинил никакого вреда выбранной им цели, - пуля отлетела от массивной грудной пластины, зато второй выстрел был удачным, и его «мишень» тяжело завалилась на бок, - рот Сола скривился в торжествующей усмешке.
Стив же стрелял ужасно: Солу казалось, что ни один из его выстрелов не достигал цели. Наверное, так оно и было, потому что фримены очень быстро сосредоточили весь свой огонь на Соле, так что тому пришлось буквально врыться в камни.
- Ты что делаешь! Целься лучше! – заорал Сол, и, почувствовав храбрость от силы собственного голоса, высунулся и быстро срезал еще одного, попав ему в коленное сочленение.
- Да, это больно! – войдя в азарт, сказал себе Сол. Коленный зазор был настоящей бедой в боевой экипировке марсиан, сделав многих инвалидами уже за первые десятилетия колонизации. – Я знаю, как это больно! – Сол выстрелил еще раз. В такие моменты он всегда разговаривал сам с собой. Не то, чтобы это успокаивало его, скорее, заполняло ту жуткую внутреннюю пустоту, что могла в любой момент заполниться диким, животным страхом.
Но фримены все наступали. Они не торопились, возможно, зная о разговорах Сола с базой, «ведь если недавно в уничтоженном во время зачистки фрименском бункере обнаружили крупнокалиберный пулемет, то, почему бы у них не найтись новейшим декодирующим устройствам, позволяющим слушать военные сообщения!» - подумал Сол, зацепив в плечо еще одного нападавшего, и в это самое время, его напарник тоже сделал удачный выстрел, радостно закричав в микрофон.
- Может, все? Они отступят? – с надеждой спросил Стив, видя, что атака прекратилась.
- Нет! Наши с тобой баллоны и, особенно, вода,  для них дороже их жизней!
Конечно, Сол оказался прав, и вскоре атака возобновилась.
- Смотри, сзади тоже! – крикнул Стив.
Сол обернулся: «надо же, а он ведь всего минуту назад оглядывался туда, где теперь, в лучах солнца виднелось несколько бегущих фигур! Это была смерть!»
Сол не считал себя храбрым, однако он обладал одним из лучших качеств воина, ценившихся еще со времен Александра Македонского – умением забывать о смерти в самые отчаянные моменты сражения. Заложенная в геном человека система самосохранения, называемая страхом, переставала у него работать, когда ситуация становилась безнадежной. Так случилось и теперь, и, увидав, что скоро они будут взяты в кольцо, Сол ринулся на ту группу фрименов, что, получив урон от его стрельбы, залегла среди камней. Несколько пуль тут же ударили по его грудным пластинам, не причинив вреда, но он уже был совсем близко, настолько, что пули уже не могли остановить его.
Ранее Сол никогда не сражался на ножах с фрименами, а ко всем рассказам об их ловкости относился с подозрением. Теперь же ему представилась возможность самому убедиться в этом. Выскочившие на него бойцы передвигались пугающе быстро. Их массивные «пояса» не только не сковывали движений, но, казалось, придавали им какую-то завораживающую грацию, и после нескольких выпадов Сол почувствовал себя беззащитным кроликом, наблюдавшим за уверенными движениями удава. Понимая, что отсюда ему не уйти, Солом овладело исступление загнанного зверя. Наверное, теперь он испытывал те же чувства, что совсем недавно переживала их беглянка, не видя никакой надежды на спасение. Но красная планета всегда была равнодушна к неудачникам, и уж Сол хорошо знал это…
Все эти мысли мелькали у него в голове, пока он отчаянно отбивался от наседавших противников. Растерянность первых секунд прошла, и, возможно, ему удалось бы выстоять, но сильный удар по голове лишил его сознания; Сол успел лишь увидеть, как стремительно приближалась к нему мертвая марсианская земля, злорадствуя над его поражением.
Глава IV
Эльвира. Заключенный № 11214
Когда кто-то хочет рассказать о фактах жизни, он обращается к биографии, - вещи неизменно скучной самой по себе, напоминающей скорее справочник по статистике, чем жизнеописание живого человека. Если же нас больше интересует та борьба, которую вел этот человек с окружавшими его людьми и обстоятельствами, то мы заинтересуемся его судьбой – цепью причудливо выстроившихся событий его жизни, причем тех из них, что с завидным упорством вели этого человека к его самому ужасному падению, или же самому стремительному взлету.
Эльвира привыкла к ударам судьбы. Когда после ужасной эпидемии вируса Карна 2048 года она осталась без родителей, ей пришлось как-то самой зарабатывать себе на хлеб. И она бросилась в этот бешеный водоворот, называемый жизнью, не ожидая от нее для себя каких-нибудь поблажек. Тогда она была еще нескладным, угловатым подростком, что, возможно, и уберегло ее от «добрых покровителей», а то и просто от панели. Она была смышленой, ловкой и небрезгливой, - причем последнее качество скорее было приобретено ею как раз вследствие произошедшей с нею трагедии, а вовсе не было изначально чертой ее характера. В самом деле, как легко рассуждать о морали и внутренней чистоплотности, если за спиной у тебя имеется кто-то, кто в последний момент вытащит тебя из пропасти нищеты!
Окинув взглядом ту унылую картину, что представляла собой Соединенная Европа «конца сороковых», юная девушка не увидала для себя ничего лучшего, как завербоваться в один из легионов Объединенных сил Европы, называемых ОСЕ. По ее мнению это, все-таки, было лучше, чем обивать пороги бюро трудоустройств в  надежде получить какую-нибудь временную, да еще и неквалифицированную работу. Надо сказать, что такое решение никак нельзя признать неправильным, если, хотя бы, вспомнить Юстина – человека из крестьянской семьи, ставшего впоследствии императором . Да и вообще, жизненный опыт заставляет нас признать правильным любое решение, принятое человеком осознанно и самостоятельно.
В то время Соединенная Европа была занята в многочисленных военных конфликтах с, так называемыми, странами Второго мира (подробнее об этом будет написано ниже), поэтому люди, решившие добровольно взять в руки оружие, стали цениться ничуть не меньше, чем те, кто обладал искусством продать человеку совершенно ненужный ему товар.
Эльвира вполне оправдала возложенные на нее надежды. Несколько лет она прилежно взрывала лагеря повстанцев и обезвреживала их мины, показав при этом исключительную ловкость и отвагу. И, все-таки, такое занятие вовсе не было для нее пределом мечтаний. Она была совсем не глупа, к тому же, к двадцати годам приобрела все, необходимые для молодой девушки кондиции: формы ее округлились, а во взгляде некогда вызывающе дерзких глаз постепенно появилось то самое, двойственно неопределенное выражение, что заставляет влиятельных мужчин проявлять активность в надежде на успех. Конечно же, обретенное ею новое «оружие» в сочетании с природным умом не могло ни найти для себя достойного применения. Тогда-то, она и встретила Анджея...
К тому времени она была уже сержантом, но ее дальнейшее продвижение по службе было под большим вопросом: представителей «золотой» молодежи было предостаточно во все времена, чтобы кто-нибудь взял на себя заботы по продвижению по службе той, чьим единственным источником доходов было собственное скромное жалование. Но какие-то неведомые вихри занесли тогда в ту, окруженную болотами и москитами деревню, где выполняла свое задание Эльвира его, - высокого сероглазого капитана контрразведки, человека из другого, неведомого ей мира. Жестокая природа, бесспорно, создает таких мужчин, исключительно на беду женщинам, и Эльвира попалась на эту наживку легко и быстро.
Уже на третий день она жила с ним в сплетенной из бамбука хижине, и потом могла вспомнить лишь жаркие, влажные ночи, и крики бродящих вокруг их любовного ложа голодных шакалов... Отсыпалась она днем, сидя в засаде, и знавший обо всем лейтенант бросал на нее колючие взгляды, но авторитет сероглазого капитана был слишком высок в этих местах, чтобы он мог что-либо высказать ей.
Но шакалы не зря сопровождали первые ночи их бурного романа: вскоре через деревню пошел большой отряд повстанцев, и подразделение, в котором была Эльвира, вступило с ним в серьезный бой. В конце концов, оказалось непонятным, кто именно из них и кому, устроил ловушку, потому что вскоре им пришлось спешно выходить из окружения, даже не похоронив убитых. Всех тогда спас Анджей, знавший окрестные джунгли не хуже местных аборигенов. Лишь один раз он по ошибке завел остатки отряда в болота, в котором Эльвира чуть не утонула, после чего долго еще не могла побороть животного страха к воде.
...Но они вышли. И уже сидя в десантном вертолете, Анджей взял ее руку в свою, сказав те самые слова, что на протяжении тысячелетий связывали мужчину и женщину чем-то большим, нежели просто любовная связь.
Эльвира вполне осознавала, каким подарком судьбы был для нее Анджей. Должность, занимаемая им в ОСЕ, открывала перед ней такие горизонты, о которых она раньше даже не могла мечтать. Теперь она вполне могла рассчитывать на то, чтобы вырваться из этого ада, где удачным считался день, не принесших новых трупов. Ей быстро удалось уговорить Анджея взять ее к себе в контрразведку, ведь, как известно, желанная женщина может добиться от мужчины даже большего, чем он мог бы сделать, даже преследуя собственные интересы.
Но разведка считалась делом неблагодарным еще со времен древности, и, поскольку природа человека с тех пор, практически, не претерпела изменений, - не изменилось и это опасное ремесло, сохранив все свои ужасающие черты. Эти чернорабочие войны, ее ассенизаторы и тайные палачи, во все века были нужны как воздух всем правящим режимам. Но применяемые ими инструменты всегда дурно пахли, и исходящий от них смрад постепенно напитывал души тех, кто ими пользовался, ибо мясники редко бывают поэтами, а если и бывают, то поэзия их, воистину, ужасна! Кроме того, власть предержащие, хоть и пользуются с удовольствием услугами людей означенной профессии, - делают они это обычно весьма стыдливо, как подсматривает за обнаженным мужчиной «добропорядочная» девушка. А это означает, что в случае какой-нибудь неудачи, никто из «больших людей» даже и не подумает заступиться за тех, кто воплощал в жизнь их «тайные желания», по крайней мере, - сделать это открыто и официально.
Все это было известно Эльвире, но выбирать ей не приходилось, и она смело начала новую страницу своей жизни, не тратя времени на черновые записи. Вскоре она покинула жаркую, исходившую испарениями Африку, и вернулась в Объединенную Европу, где была полностью захвачена новой, выбранной ею жизнью. Там, среди бетонных джунглей и неразборчивого в средствах бизнеса, душа ее очерствела гораздо больше, чем среди грязных бинтов и болот ее прошлой службы. Красивая этикетка европейской жизни требовала неустанной работы целого штата закулисных рабочих, и они с Анджеем были среди них, обеспечивая видимость радости и преуспевания ее граждан. Со временем ей стали давать самостоятельные задания, и тогда они почти не виделись с Анджеем, но их короткие встречи, чаще всего на явочных квартирах, показывали ей, что любовь его не ослабла... Пожалуй, тогда она считала себя счастливой..., ведь профессии бывают разные, также как и отношение к ним, и только любовь может быть одной, настоящей...
Но потом что-то пошло не так. Была неизвестным образом провалена крупная резидентура в Росси, в сети которой была задействована и Эльвира. Будучи давним «заклятым» другом Европы, еще со  времен, так называемой, «холодной войны», ее пресса подняла большой шум. Преподнося себя жалкой, наивной овечкой рядом с матерым «европейским» волком, российские средства массмедиа с небывалым удовольствием смаковали вероломную деятельность «их» спецслужб в наступившую эпоху «всеобщего мира и благоденствия». И хотя, если присмотреться, то у «овечки» можно было разглядеть предательски торчащую шерсть дикого кабана, - но факты оставались фактами, и руководству следовало отыскать и прилежно наказать виновных.
В число виновных попала и Эльвира. Она относилась к тому типу людей, кто всегда старается творчески подойти к любой, выполняемой ими работе. Но творчество часто, или почти всегда, находится в противоречии с общепринятыми правилами, поэтому внутреннее расследование, конечно же, нашло в ее действиях достаточно такого, что заслуживало серьезного наказания. Анджей тоже был замешал во всем этом, но хитрость помогла ему вывернуться из лап следователей, и он отделался лишь взысканиями и понижением в должности. Эльвира же получила семь лет принудительных работ на Марсе, и оказалась здесь, без права не только на еду и сон, но даже на элементарное человеческое достоинство.
Она знала жизнь, к своим двадцати восьми годам она хорошо усвоила всю зыбкость и непрочность того, что называется благополучие. Но падение ее оказалось настолько стремительным, что она не сразу почувствовала смоловшие ее жернова Судьбы, а когда почувствовала, когда осознала всю глубину поглотившей ее бездны, то долго не могла понять, какая из двух частей ее жизни была настоящей, а какая лишь выдуманной ее больным воображением. Слишком уж непохожи оказались эти две жизни, несоединимые в одной человеческой судьбе.
Но сдаваться она не собиралась, а, вернее, - не умела. Завоевав себе репутацию «буйной» за то, что успела покалечить двух распускавших руки арестанток, она была по прибытии причислена к категории «Д» - неподдающихся воспитанию и тут же направлена на рудники строго режима. Мало того, по злой иронии судьбы (если у судьбы вообще бывают проявления иронии), она попала на рудник под номером «двадцать три», имевший среди арестантов дурную славу. Там, за толстыми, звуконепроницаемыми стенами, за тройной проволокой ограждения, творил свои зверства комендант Эдди Хугс по прозвищу «Тур». Имея самую высокую смертность среди прочих «объектов», он умудрялся выколачивать с арестантов небывалые нормы выработок, почему и был всегда на хорошем счету у руководства.
Если в этом «учреждении» (как сам называл подвластное ему предприятие Хугс), арестант протягивал год, то его переводили на более простые работы, милостиво разрешая «дожить» свой срок. Конечно же, случалось такое довольно редко. Чаще отбывавшие на Землю транспорты брали с собой урны с прахом умерших, не доживших до этого радостного дня.
Когда-то давно Эльвира была робкой девочкой, и она, наверное, ужаснулась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что пройдут годы, и она научиться убивать. Теперь она умела это делать, но то место, куда она попала на этот раз, опять потребовало от нее новых, совершенно невиданных ранее навыков. Днем, тащя вагонетку с рудой, она училась чувствовать на себе взгляды охранников и позволять себе ослабить усилие, когда их внимание было занято другими. В противном случае ее ждал болезненный удар плетью по незащищенным поясом плечам, который был не настолько страшен сам по себе, сколько был опасен возникавшими потом воспалениями. Ночью она засыпала, готовая в любой момент дать отпор своим сокамерницам,  положившим глаз на привлекательную новенькую. Женская красота недолговечна, но особенно это касается такого жуткого места, в котором она теперь находилась. Это понимали и ее «воздыхательницы», отчего напор их желаний просто не имел границ. Но теперь Эльвира была умнее, и на стол к Хугсу не легло ни одного донесения о порче «человеческого материала». В отстаивании свих прав она лишь ограничивалась внутренними кровоизлияниями и, особенно пугавшими арестанток, кровоподтеками на лице.
Время шло..., неистово несущееся время. Теперь пробегая с вагонеткой по известному до боли маршруту, Эльвира видела мысленным взором другую женщину: хмурую, с выступавшими острыми скулами и недоверчивым колющим взглядом. И эта женщина тоже была она! Тяжелая вагонетка заставляла напрягаться кричащие от усталости мышцы, грубые, утяжеленные ботинки натирали ноги до кровавых волдырей, липкая пыль застилала глаза. От плохо очищенного воздуха перед глазами стояли круги ... Но Эльвира все тащила неподатливую вагонетку, словно это была ее судьба, внезапно попавшая в темные тоннели беспросветной пустоты. Она ждала своего часа. Она знала, что этот час настанет, потому что даже сама судьба не в силах противостоять человеческому упорству. Она терпела зябкие утренние построения с тошнотой от вечного недоедания, тупую боль в стертых до крови ладонях и удары надсмотрщиков, чье существование было никак не совместимо с самим понятием бога.
Все это длилось долгих четыре месяца и девять дней по земному календарю, - марсианским она не пользовалась принципиально, возненавидев все, что было связано с этой планетой. И вот однажды она была кем-то разбужена посреди ночи. Сжавшись и приготовившись к отпору, она увидала охранника, дававшей ей знак не поднимать шума.
- Одевайся, идем! – сказал он, не глядя на Эльвиру.
Они шли по пустым коридорам барака, и Эльвира, то и дело, спотыкалась о ступеньки, не успев привыкнуть к яркому свету. Сзади нее тяжело и уверенно ступал ее сытый и отлично выспавшийся конвоир. «Ну, вот и все, допрыгалась!» - подумала Эльвира, нервно кусая губу. «Конечно же ее ведут на допрос из-за сегодняшней стычки с Ротс! Она ведь так долго держалась, почему же сегодня дала волю своей ненависти!» Эльвира вспомнила разбитое в кровь лицо, домогавшейся ее «подруги», и то, как похолодело у нее внутри при крике «ты мне сломала нос, сука!» Кто же станет ее «воспитывать»? Если старший смотритель Копальски, то ей повезло, потому что он не садист, а просто убийца, а если нет...»
Эльвира привыкла терпеть боль, и была хорошо знакома с ней: за время ее службы в Африке у нее было два ранения, одно из которых было тяжелым. Все это время на Марсе она лишь очень боялась испортить свое лицо. Любые, причиняемые здесь людям физические страдания она делила только лишь по этому, очень важному для нее принципу. Поэтому теперь, идя гулким, безлюдным коридором, мысли ее так настойчиво крутились вокруг этого, жизненно важного вопроса, что она даже не заметила, как конвоир втолкнул ее в дверь караульного помещения.
- Заключенная 11214 доставлена! – сказал он сонным голосом и громко зевнул.
Войдя туда, Эльвира почувствовала страх; впервые в своей новой жизни, где риск и ожидание боли стали ее привычными спутниками. Дверь захлопнулась, вакуумные насосы плотно притянули ее к остову, чтобы неочищенный воздух коридора не проникал сюда, где находились избранные. Большое по размерам Марса караульное помещение состояло из двух комнат. В первой, в которой оказалась Эльвира, сидело несколько скучающих охранников. Видимо, спать им не полагалось, и они коротали долгую ночь соответственно своему скудному интеллекту за игрой в карты. Здесь стоял тяжелый мужской дух, перемешанный с таким дразнящим запахом пищевых концентратов, что Эльвире сделалось дурно. Оторвавшись от карт, охранники бросили ленивые взгляды на вошедшую, но затем продолжили свое занятие. Лишь один из них кивнул ей туда, где находилась вторая комната, которая и напугала ее в первый же миг, потому что там сидел комендант Хугс, по прозвищу Тур.
Тур был садист, и слава о нем проникла не только во все уголки объекта «номер 23», но и успела распространиться далеко за его пределы. Много раз, проваливаясь в сон от накопившейся за день дикой усталости, Эльвира слышала леденящие душу рассказы соседок по бараку об искалеченных им девушках. Причем самое страшное в них было то, каким простым, обыденным тоном описывались творимые этим чудовищем дела. Впечатление было такое, что это студенты биологи делились вречатлениями о препарированной на последнем занятии лягушке. Конечно, побывавшие на таких «перевоспитаниях» женщины, не теряли способности работать (за порчу «человеческого материала» охрана несла суровые наказания), но оставленные Туром «следы» навсегда лишали их женской привлекательности.
Слушая эти рассказы, Эльвира чувствовала, как в ней закипала злость. Она могла бы убить сотню женщин, если бы они были ее врагами, но о таком она не могла бы даже подумать! Иногда порожденные этими рассказами образы даже лишали ее сна, и тогда, чтобы вернуть его, она начинала представлять себе, что бы она смогла сделать с этим человеком, если бы он, вдруг, оказался в ее руках. Услужливое воображение начинало рисовать перед ней самые жестокие картины, и тогда она засыпала, как в далеком детстве, с радостной улыбкой на лице.
«Ох уж эти мечты, - картины воображаемого нами другого мира, к которому неотвратимо тянется наша, измученная несовершенством этого мира душа! Есть ли хоть какая-то польза от этих грез, или это лишь попытка уйти от решения настоящих проблем, от собственного страха и нерешительности? И что же мы станем делать, если, по какой-то ужасной ошибке мироздания, для исполнения их, вдруг, создадутся условия? Хватит ли у нас тогда силы духа, чтобы воплотить их или мудрости, чтобы вовремя остановиться!»
Тур сидел за столом, увлеченный работой; по крайней мере, так казалось, потому что на его массивном, не склонном к размышлениям лбу, проступила глубокая складка. Его лысый череп и прижатые к нему вплотную уши придавали бы ему бойцовский вид, если бы не портившие эту картину пухлые, раздражительные губы, привыкшие к крику и оскорблениям. Впрочем, описание человеческой внешности редко бывает возможным при отсутствии хоть каких-нибудь знаний о самом человеке. Вполне возможно, что Эльвира смогла бы разглядеть в нем что-нибудь другое, знай она, что перед ней сидит аптекарь или школьный учитель; но перед ней сидел Тур, и уже этот факт показывал каждую черточку его лица в незавидном свете.
- А, пришла! – сказал он, наконец, будто бы только заметив, стоявшую перед ним уже несколько минут девушку. – Что ж ты, с..., людей калечишь! Ты мне взамен что, - родишь, что ли кого! – взгляд его был открытым и даже каким-то ироничным, но Эльвира опустила глаза в пол с досады на то, что находилась сейчас полностью во власти этого человека. «Что бы она отдала теперь ради того, чтобы хоть на пять минут получить свободу! Тогда для того, чтобы решить эту, возникшую перед ней «проблему» ей не понадобилось бы даже ножа!»
- Боишься меня? – Тур вышел из-за стола, проплыв к ней, поскольку он был без пояса, и его тучное тело смешно смотрелось в вялой марсианской гравитации. Но Эльвире было не до смеха...
- Боюсь, - сказала она, но тон, которым она это произнесла, выдал гораздо больше.
- Хороша! – Он улыбнулся, и эта улыбка тоже, наверное, могла бы понравиться ей, если бы она была в неведении насчет этого человека. – Но я вызвал тебя не для воспитания...
Паузы часто важнее слов, поскольку они, в отличие от последних, не указывают на явления, а дают возможность осмыслить то, что до этого уже было сказано. Когда смысл паузы дошел до Эльвиры, она испытала чувство омерзения. Такое было с ней там, в Африке, когда один раз ей пришлось целый день просидеть в отхожей яме..., а потом, ночью она вылезла оттуда, и, перебив полуспящую охрану, оборвала жизнь командира партизанского отряда, за которым безуспешно охотились мобильные подразделения ОСЕ. «Что ж, видимо, придется еще раз посидеть в яме...»
- Ты поняла, что я сказал? – явно теряя терпение, спросил Тур.
Эльвира согласно кивнула ему в ответ.
Глава V
Эльвира. Побег
Целых два месяца Эльвира обслуживала своего неожиданного покровителя, переживая случавшиеся с ним приступы дикой страсти, или вялотекущей меланхолии. Вскоре после первого визита ее перевели в столовую, где она могла относительно сытно поесть, а иногда даже и поспать днем, уютно устроившись в углу за электропечами. Она стала чувствовать себя лучше: скулы ее округлились, реже кружилась голова, в теле стала чувствоваться сила, та самая, «лишняя» сила, которую человек может потратить на то, что он считает более всего необходимым. Таким необходимым Эльвира, безусловно, считала свой побег.
Истории побегов составляли здесь вторую, после истории пыток, живую тему для ночных разговоров тех из арестанток, кого не влекла однополая любовь и связанные с нею кровавые разборки и выяснения отношений. Побеги на Марсе совершались; более того, совершались они намного чаще, чем могло это себе позволить руководство рудниковых компаний, осуществлявших подвоз «свежего материала». Казалось бы, проделать такое в условиях Марса было практически невозможно, но эта самая практика, как раз, говорила об обратном, и в этом, если вдуматься, не было ровным счетом никаких чудес.
Виной тому были те самые фримены – эти злые демоны, вредившие на каждом шагу прогрессу обеих цивилизаций. Завладев раскинувшимися вокруг Претории – первого города колонии Марс, ставшего впоследствии его столицей, огромными, практически неконтролируемыми просторами, они буквально караулили разбросанные по его периметру рудники, не упуская из виду ничего, что там происходило. Фримены были всюду, казалось, сами камни порождали их из своей плоти, выбрасывая на свет божий с неистовым желанием убивать. Они не прощали колонии ни одной оплошности. Стоило водителю вездехода отвлечься от дороги, любуясь прекрасным марсианским закатом, как под колесами у него оказывалась мина; стоило какому-нибудь молодому солдату в горной местности отойти в сторонку по нужде, и вскоре тело его уже готовили к отправке на родную Землю.
Не менее радовали фрименов и беглецы, и не только из-за уносимых ими гермокостюмов, бывших у них в большой цене; человек, нашедший в себе смелость реализовать побег, конечно же, имел все необходимые качества для того, чтобы пополнить их ряды, - так считали они, и против этого трудно было что-либо возразить. В обще же, искусство побега на Марсе складывалось из двух основных составляющих: умения достать гермокостюм с заправленными кислородом баллонами, и способности счастливо миновать смотровые вышки.
Собственно говоря, этим и отличались все возможные способы побега, как чисто теоретические, так и уже практически осуществленные. Все они теперь стали живо интересовать Эльвиру, почувствовавшую, пусть пока и туманный, вкус свободы. Она стала подолгу сидеть среди заключенных, терпя их липкие шуточки и ужасный жаргон лишь для того, чтобы услыхать какой-нибудь новый случай побега во всех его подробностях. Среди откровенно фантастических историй, которые следовало бы скорее причислить к мифам и легендам, ей удавалось услышать и действительно интересные планы. Но повторять их, конечно же, было бы безумием, а придумать что-то свое ей пока никак не удавалось. Однако голова ее неустанно работала в этом направлении, отбрасывая все, что казалось ей детски наивными и совершенно неосуществимыми. Часто она совершала побег во сне, неизменно терпя при этом полный провал, и просыпаясь от собственного крика. А иногда, особенно после своих «свиданий» с Туром, ею, вдруг, овладевало полное отчаяние, и тогда она безучастно смотрела в потолок, желая для себя скорой смерти от какой-нибудь новой инфекции... Но, как это часто бывает, однажды жизнь сама подкинула ей такую возможность, а ее, живой, изворотливый ум, сразу откликнулся на нее.
В последнее время на «свидания» Эльвиру провожал один и тот же охранник, которого звали Хейм. Это был простой и веселый парень, как говорили всезнающие арестанты, откуда-то из Бремена. Эльвире это ровным счетом ни о чем не говорило, так как она никогда не бывала в Германии. Заинтересовалась же она им потому, что парень буквально прожигал ее глазами, - она чувствовала это, и несколько коротких, брошенных на него взглядов, лишь подтвердили ее предположение. А поскольку голова ее теперь была неотступно занята мыслями о побеге, то это обстоятельство было сразу же «приобщено к делу» ее гибким и цепким женским умом. То обстоятельство, что облегченная работа на кухне благотворно сказалась на ее внешности, только усилило решимость девушки атаковать эту, внезапно появившуюся цель, сделав ее еще одним звеном своей цепи на пути к свободе.
Была и еще одна причина, по которой Эльвира решила «обработать» именно Хейма. В своей жизни она встречала немного мужчин умней себя. Даже те из них, которых можно было таковыми считать, обладали одним существенным недостатком - излишней самоуверенностью, заставлявшей их смотреть на представительниц слабого пола как на существ низшего сорта, а потому потенциально неопасных. Осознание собственной силы, вообще, составляет природу и главную слабость мужчины, и Эльвира хорошо знала это. Хейм же, несомненно, не относился к умным, хотя, возможно, он и стал бы таковым спустя годы, поскольку глупым он ей тоже не казался.
По этой причине задача не представлялась девушке слишком сложной. Несколько дней ее подрагивавшие ресницы обрабатывали молодого конвоира, пока тот полностью не укрепился в мысли, что несчастная девушка влюбилась в него всеми силами своей израненной души. Но Эльвира не распоряжалась временем: Хейма могли в любой момент сменить на другого, да и сама она могла прекратить будить эротические фантазии у увлекшегося ею Тура, а, значит, действовать ей следовало незамедлительно. Поэтому она весьма скоро перешла к делу, и, улучив момент, когда рядом с ними никого не было, буквально бросилась на шею оторопевшему парню, так, что тот не мог не поверить в искренность ее чувств. В тот же день, уже на обратном пути, она отдалась ему возле щита управления воздухозаборниками, под звуки щелкающих реле и мигание сигнализации, то ли восхищавшейся ее способностями, то ли ужасавшейся от человеческого вероломства.
В результате через пару недель у нее уже был гермокостюм с несколькими баллонами воздуха. Она спрятала все это у себя на кухне за стеллажами с посудой, убедив увидавшую это Лизи, ее напарницу, что та немедленно лишится глаза, если только заикнется кому-нибудь об этом. В решительные моменты своей жизни Эльвира могла быть весьма убедительной, и Лизи поверила ей сразу и безоговорочно.
Половина дела была сделана, но вместо того, чтобы воспрять духом, она совсем утратила покой. Теперь уже каждую ночь ее терзали кошмары будущего побега. Она видела себя то задыхающейся от нехватки воздуха, то лежащей посреди пустынной равнины с поломанной ногой; а там, позади нее, уже бежали выносливые, тренированные охотники... Она стала плохо спать, так что даже не склонный к разговорам Тур заметил у нее синяки под глазами. Правда, все это заметил и Хейм, истолковав это на свой лад. «Любовь девушки к нему стала настолько сильной, что терпеть моменты близости с Туром стали для нее еще труднее», - так думала об этом Эльвира и, наверное, была недалека от истины. Она даже подумала о том, как бы ее юный «рыцарь» не натворил чего-нибудь; например, не написал донос на имя какого-нибудь вышестоящего начальника по поводу ее «насильственных свиданий». Но ничто не может длиться вечно, и терзавшее девушку состояние неопределенности вскоре было сметено прочь под напором новых, неожиданных для всех событий.
Все началось с того, что утром 29-го дня 14-го месяца  половина заключенных осталась в своих бараках, - дело невиданное, ибо никто не мог вспомнить ничего подобного за всю «рудниковую историю». К середине дня причина этого небывалого события стала известна: нападение фрименов на шедший мимо них по маршруту крупный караван. Условия жизни здесь были таковы, что ресурсы жизнеобеспечения стоили ничуть не меньше, чем сама человеческая жизнь, и это была не жестокость, а спокойно осознанная реальность. Поэтому охрана караванов всегда доверялась самым опытным бойцам, и щедро оплачивалась качественной пищей и водой. Но то, что считалось нормальной охраной еще пять лет назад, теперь уже не было таковой, поскольку силы фрименов все это время медленно, но неуклонно росли. Случай, способствовавший побегу Эльвиры, был лишь первым сигналом новой фазы противостояния фрименов жестокой марсианской цивилизации, и как все первые сигналы, он был воспринят не более как досадное недоразумение. С охраны 23-го была срочно снята добрая половина контингента и отправлена на помощь занявшему оборону конвою.
Это распространившееся среди арестантов, подобно пламени пожара, известие заставило девушку, наконец, решиться. Подстегнутый возникшими обстоятельствами, ее рассудок вмиг завершил построение плана побега, который она вынуждена была принять, как единственно возможный и, наконец, успокоиться. Правда, оставалось еще одно дело, что, как это казалось ей, потонуло среди других, более важных, но теперь, накануне решающего момента, совершенно непрошено всплыло и начало неотступно требовать к себе внимания. Этим делом был Тур... Теперь, когда у Эльвиры появился, пусть пока еще призрачный шанс на побег, к ней начали взывать те, другие, кому жизнь не дала такого шанса. Те, что выходили отсюда со шрамами, хромыми, с обожженными лицами... Сейчас, когда решение о побеге было окончательно принято, Эльвире казалось, что все эти несчастные женщины обращали к ней свои взоры из других женских блоков, а кто и из мира иного, глядя на нее испытующе, вопрошающе... Ничего не решив, она легла в кровать и притворилась спящей, ожидая обычного прихода Хейма.
И он пришел, как и положено, через два часа после отбоя. Она должна была, как всегда выйти к нему, готовая и покорная судьбе. Но в этот раз все было по-другому. Она рассказала ему все (или, вернее, то, что ему положено было знать), попросив помочь, и она очень старалась быть убедительной, потому что в кармане ее брюк лежал самодельный нож, и она, не задумываясь, пустила бы его в ход, почувствовав только лишь его намерение выдать ее. «Да, она сделала бы это!», -  но парень лишь кивал головой, соглашаясь с ее планом, и тем самым спас себе жизнь.
Они пошли на кухню, и Эльвира достала свой гидрокостюм, а потом, когда они шли знакомыми ей до боли коридорами, вмонтированные в потолок лампы мигали ей как-то тоскливо и тревожно, заставляя ее сердце стучать чаще. К счастью, по пути им никто не встретился, и Хейм, таким образом, был избавлен от ненужных вопросов о том, куда это он ведет заключенного в полной наружной одежде. Наконец, за очередным поворотом показалась дверь караульного помещения, и Эльвира не знала, вздыхать ли ей с облегчением, или начинать дрожать от страха. Мысли о мести Туру так и не покинули ее. Теперь ее ожидал последний момент, определявший все дальнейшие действия, и девушка ждала его, отсчитывая последние шаги...
Хейм уже давно не докладывал Туру о прибытии Эльвиры, потому что она негласно считалась его «тюремной» женой, и все, от охранника до последнего арестанта, знали об этом. Поэтому она сама вошла внутрь, увидав, что первая комната пустовала. Лишь засаленная колода карт и оставленные за ненадобностью дубинки валялись на старом, затертом диване, видавшем много самой отборной грязи... Теперь отступать было некуда, ибо Эльвира дала себе слово обязательно исполнить ужасную миссию в том случае, если в первом помещении никого не будет. Наверное, такое отсутствие было вполне логичным, учитывая сегодняшнее нападение, но ведь могло бы быть и иначе, ведь здесь мог бы находиться, хотя бы один охранник, и тогда жизнь Тура была бы спасена..., «значит, не мог!» - подумала она, и теперь уже спокойно пошла дальше.
Тур дремал, сидя в своем любимом кресле. Говорили, что, якобы, сидя в нем, он отчего-то чувствовал себя дома, на Земле, и даже, утверждали, что глаза его часто наполнялись чем-то, напоминавшим тоску и сожаление о бесплодно потраченной жизни, впрочем, теперь это уже было неважно.
Эльвира подошла к нему, и некоторое время смотрела на его спокойное, гладкое лицо. Сейчас она уже не испытывала к нему никакой ненависти, - перед ней был просто враг, притом застигнутый врасплох. Она не радовалась этому: за годы работы у нее имелось множество различных способов «отключить» даже такого сильного мужчину, если тот не подозревает об опасности. Но и будить его она не собиралась: «пусть будет так!»
Но Тур, все-таки, открыл глаза; грубые, жестокие натуры всегда обладают отличным инстинктом самосохранения, будто бы самой природе выгодна селекция именно этих представителей рода человеческого. Более того, взгляд стоявшей около него девушки настолько не понравился ему, что в его глазах Эльвира успела прочитать мелькнувшее на миг подозрение, хотя, что же плохого может сделать слабая девушка сильному мужчине, да еще и обладающему над нею по истине, неограниченной властью!
Тур хотел что-то сказать; возможно, предложить ей раздеться и станцевать что-нибудь возбуждающее (Эльвире не раз уже приходилось проделывать такое), но губы его не успели ничего изречь, потому что она сегодня была несклонна к разговорам, - точный, отработанный удар в сонную артерию на какое-то время лишил его сознания...
Каждый человек, идя по жизни, и решая, то ли насущные вопросы, то ли вечные проблемы бытия, неизменно находится всего лишь в каком-нибудь шаге от темной, всепоглощающей бездны. Эта бездна, подобно гигантскому темному облаку, все время стоит за его спиной, терпеливо дожидаясь своего часа. Молча и спокойно улыбается она, наблюдая за мирными, трогательными картинами вашей жизни: за безоблачным детством, наивным отрочеством, влюбленной юностью... Она ждет, ей некуда торопиться, потому что у нее впереди целая вечность! И вот, наконец, наступает тот самый момент, когда у вас к жизни появляется неоплаченный счет, и вы готовы предъявить его к уплате, чего бы вам это не стоило! Да, это тот самый миг! И тогда дожидавшаяся этого момента бездна сияет в предвкушении предстоящего удовольствия, играя за вашей спиной всеми неподражаемыми оттенками Тьмы!
Открыв глаза во второй раз, Тур мог только замычать, потому что во рту его уже был плотный кляп. Несколько раз он дернулся, но руки и ноги его были крепко привязаны к креслу специально раздобытым Эльвирой мотком веревки. С бессознательной наивностью жертвы он посмотрел на дверь, которая, конечно же, уже была закрыта на полный оборот вакуумного замка. И только потом, ощутив себя, наконец, наедине с этой сумасшедшей женщиной, он всерьез испугался. Эльвира видела это. Наверное, если бы она хоть на миг позволила своим чувствам завладеть ею, она бы просто убила Тура одним ударом ножа..., но теперь уже она не могла себе этого позволить.
- Сейчас я стану тебя убивать, причем буду делать это медленно! – проговаривая почти по слогам каждое слово, и начисто избегая интонаций, проговорила Эльвира, не узнавая собственного голоса. – Сначала я отрежу тебе пальцы, один за другим, потом я воткну в тебя нож и стану поворачивать его очень медленно, настолько медленно, чтобы ты успел вспомнить всех, замученных тобой девушек...
Глаза Тура налились кровью, его мозг уже взвинчивал нервную систему, и Эльвира знала, что это уже было началом мучения.
- Еще я хочу сразу попросить у тебя прощения, потому что больше я уже не буду с тобой разговаривать. У меня лично нет к тебе столько ненависти, и мне было бы вполне достаточно просто убить тебя, но то, что я о тебе узнала..., - она не договорила, ее горло схватил спазм. Сделав несколько вдохов, она спокойными движениями отрезала Туру большой палец правой руки. Когда палец, скатившись с подлокотника кресла, упал на пол, она испытала омерзение и почувствовала тошноту.
– Надо терпеть! – сказала она, то ли самой себе, то ли занывшему от дикой боли Туру. И тут она поняла, - чтобы не упасть в обморок, ей нужно что-нибудь говорить.
- Понимаешь, все это гадко, - говорила она, чувствуя, как утихает на время притаившаяся тошнота, - но если я теперь этого не сделаю, то после твоей смерти найдется какой-нибудь другой Тур или Бизон, или еще, бог знает кто, а так все остальные садисты будут знать, что с ними может произойти, и, может быть, это их остановит! Понимаешь, нельзя делать такое с женщинами, и я не могу тебе объяснить, почему – просто нельзя и все! – Эльвира говорила все так же медленно; больше ее не тошнило. Она была в каком-то наркотическом трансе, и если бы в этот момент сюда ворвались охранники, она бы, наверное, не испугалась, а, может быть даже, и не прервала своего страшного занятия.
- Ну, вот, - вздохнув с облегчением, сказал она, и посмотрела на Тура, но тот был уже без сознания. – Теперь все! – и Эльвира с чувством небывалого облегчения воткнула ему нож в сердце.
Все остальное она помнила смутно. Помнила испуганный, вопрошающий взгляд Хейма, когда она вышла из караульного помещения, а также ее, совершенно спокойный ответ, что все в порядке, и ему не о чем беспокоиться. Потом были длинные коридоры жилых бараков, по которым они бежали с ним, наверное, целую вечность. Кажется, он говорил ей о том, что не встретил здесь ни одного охранника, а она лишь равнодушно кивала ему в ответ. Потом он прощался с нею, и опять она чувствовала омерзение: не к доверчивому юноше, а к самой себе, использовавшей его и не питавшей никаких ответных чувств. «Да, это все была она, и она не знает, что ждет ее там, за стенами и сторожевыми вышками, но она точно знала, что здесь ее долго еще будут вспоминать как настоящее чудовище!»
- Чудовище, чудовище, - шептала она пересохшими губами, пока Хейм что-то говорил ей на прощанье, и потом, когда, убив дежурившего охранника и облачившись в гермокостюм, она повернула пневмозамок двери, оказавшись снаружи.
Часовые на вышках были на месте, и лучи их прожекторов медленно перемещались в чернильной темноте марсианской ночи..., и, увидав это, Эльвира взяла себя в руки.
«Наверное, проще было убежать, как это сделал недавно Огниан, впрыгнув в контейнер с рудой, или, как это сделал год назад один сумасшедший итальянец, просто пробежав без пояса всю простреливаемую зону с кислородным баллоном убитого им же охранника... Наверное, она могла бы повторить и другие известные заключенным способы побега, но теперь ей предстояло сделать свой побег, или остаться здесь навсегда!»
Эта суровая правда заставила Эльвиру сосредоточиться, и она уже больше не думала ни о Туре, ни об обманутом ею юноше. Теперь внимание ее занимали лишь острые как ножи лучи прожекторов и двухкилометровое пространство «мертвой зоны», за которым начинались спасительные горы. Постояв так немного, она двинулась вперед, чувствуя, будто заходит в ледяную воду.
Глава VI
Николай. Неистовый русский
- Боже, какой же ты, все-таки, огромный и неуклюжий! – Стелла засмеялась, смело показав свои неровные, но ослепительно белые зубы.
Николаю тоже было весело: и оттого, как она, еще сильнее, чем он, коверкала английские слова, и от появлявшихся во время ее смеха маленьких озорных ямочек на щеках, и вообще от всего, что окружало его теперь. Опрокинутая им только что капельница слетела со своих креплений, и завертелась, болтая длинными силиконовыми трубками как неведомое науке животное. Николай поймал ее, и теперь по-дурацки держал в руке, пока девушка целовала его. От нее пахло шампунем, перемешанным с запахами лекарств, и Николай никогда бы не подумал, что эта смесь может быть такой дразняще приятной.
- У вас что, в России все такие огромные и неповоротливые?
- Да, потому что по нашим улицам бродят дикие медведи, и мы с ними постоянно сражаемся! – сказал Николай, схватив девушку за бедра своими ручищами.
- Ты все врешь! Я не такая дура, чтобы этому верить! – засмеялась она, пытаясь вырваться из его объятий, и, одновременно, чувствуя себя готовой находиться в них до скончания времен.
В глазах Стеллы Николай был настоящим героем, а его далекая страна – бескрайней заснеженной пустыней, порождающей лишь диких зверей и таких великанов как он. Еще неделю назад он умирал у нее на руках, и равнодушный, педантичный доктор Зэйдлих «успокоил» ее, сказав, что не станет требовать от нее невозможного..., но невозможное все-таки произошло! «А потом…, как это так произошло потом, что она вдруг и сама оказалась в его койке! Ведь не девочка уже: разводилась, бедствовала, даже побывала на одной войне..., а запрыгнула к этому медведю, как восторженная девчонка, стоило ему лишь посмотреть на нее своим пронзительным, открытым взглядом!»
Николай, действительно, чувствовал теперь себя гораздо лучше. Раны и ушибы быстро заживали на его привычном к таким вещам теле, сломанные ребра быстро срастались уже после нескольких сеансов лучевой терапии. Его еще тревожили боли в голове, но молодой организм быстро справлялся и с этим, особенно теперь, когда за него «взялись» нежные руки Стелы.
Среди арестантов теперь он сделался героем. В отсеках только и говорили о выдержанном им неравном сражении. Были и более серьезные последствия: уже на следующий день в пищевом отсеке возникла серьезная потасовка, в результате которой в отсеке остались болтаться два трупа «авторитетов» с проломленными черепами. И, как ни пыталась служба безопасности отыскать виновных, ей не удалось ничего добиться кроме каких-то по-детски сбивчивых рассказов «о ссоре из-за очереди за едой». Говоря это, арестанты скромно прятали глаза, в которых даже неискушенный человек смог бы легко увидать торжество восстановленной справедливости. Теперь «авторитеты» вынуждены были держаться вместе, и считать дни до долгожданного прибытия на Марс.
После этого, весьма неприятного для командования корабля случая, бои были временно прекращены. Слишком уж опасной стала атмосфера среди почувствовавших свою силу заключенных. А после того, как, спустя несколько дней после боя Николая, был убит еще один из «авторитетов», начальство и вовсе объявило строгий режим, при котором все заключенные содержались в камерах по шесть человек, выходя на прием пищи и по естественным нуждам по строго определенному графику. Эта акция имела своей целью несколько умерить пыл арестантов, вернув их к былому смирению, но выпущенное на свободу чувство собственного достоинства не желало возвращаться в старую клетку, и записываемые в камерах разговоры по-прежнему свидетельствовали о не унимавшемся пламени непокорности, так опасно разожженным неистовым русским бойцом.
Однако колонисты были слишком рациональны, чтобы чинить какие-либо препятствия человеку, показавшему такое мастерство и подлинное мужество. Ведь к тому времени бои проводились уже не только на транспортах, но и на рудниках, и даже в самой Претории, хотя в ее пределах это и было запрещено законом. Такой человек стоил слишком дорого, чтобы примешивать в его капельницу раствор, имитирующий сердечный приступ. Именно поэтому для лечения Николаю была выделена отдельная каюта, а для ухода за ним – специальная медсестра, чем он и воспользовался сразу же, как только почувствовал себя достаточно боеспособным для такого дела.
Вообще Николай не был ловеласом, возможно потому, что никогда не умел развлекать женщин, будучи от природы неразговорчив и несклонен к шуткам. Но молоденькая сестричка с серьезным, нахмуренным личиком затронула его сердце, потому что была полной противоположностью ему, всегда шедшему по жизни исключительно несерьезно и бесшабашно весело. Поэтому, начиная откровенно домогаться ее, он, более всего рассчитывал просто получить хорошую затрещину, и на этом сразу же успокоиться, но все получилось совсем не так, как он ожидал.
- Хватит, оставь меня в покое! – кричала Стелла, пользуясь тем, что здесь они были совершенно одни. - Как тебе не стыдно, мне ведь нужно идти на дежурство!
- На дежурство?
- Да! Доктор Зэйдлих сказал, что тебе уже не нужен постоянный уход, поэтому..., перестань, я тебе говорю! – она вырвалась-таки из его объятий, и стала запихивать себя обратно в комбинезон. – Нельзя же быть таким диким..., а то так недолго и забеременеть! – Что ты смеешься, - у меня плохой английский? Что ты смеешься? – она стукнула его по плечу, и Николай скривился, - плечо еще болело.
- Что, больно? Покажи! – она стала ощупывать ударенное место, не зная, что теперь это уже была военная хитрость, и не успела опомниться, как вновь оказалась в его объятиях.
- О, боже, это чудовище сведет меня с ума! – подняв глаза к несуществующему здесь небу, воскликнула она, борясь между желанием броситься на своего необычного любовника и чувством долга.
Там, на далекой Земле, она никогда бы не подумала о том, как легко обретается счастье. Там для него нужны были деньги, работа, машина, достаток, и, бог знает еще какие условности! Здесь же, среди металлических стен, в чреве бездонного космоса, для этого оказалось достаточным несравненно меньшего! «Я обожаю тебя, Марс! Тебе удалось показать мне истинную правду жизни, причем еще до того, как я ступила на твою поверхность!»
- В самом деле, какого черта! Ну, подождут они меня там лишних полчаса!
- Вот, это по-нашему! – воскликнул Николай по-русски, пожирая глазами начавшую быстро раздеваться девушку. Ее сбрасываемые одежды не падали безучастно на пол, как это было бы на скучной Земле, а продолжали витать вокруг, будто бы тоже участвуя в том безобразии, что здесь теперь происходило.
- Ну, смотрите, мистер, не говорите потом, что вы устали! – погрозила ему Стелла, и в глазах ее зажглось дикое, безмятежное веселье.
Николай с восторгом смотрел на нее, стараясь запомнить все, до мельчайших подробностей, понимая, что очень скоро ему предстоят совсем иные развлечения. Но если бы кто-нибудь сказал ему о том, что он будет делать уже в самом ближайшем будущем, то, вполне возможно, что он бы и не удивился. «Да, в самом деле?» - спросил бы он, безмятежно пожав плечами, ведь русские привычны к ударам судьбы, о чем говорит их известная поговорка: «если бьет, значит любит».
Но на этот раз им не удалось насладиться любовью, потому что неожиданно по громкой связи послышался голос, сообщавший о том, что транспорт заходит на посадку. Это означало, что Стелле следовало срочно идти к доктору Зэйдлиху и получать от него распоряжения на счет подготовки медблока, а ему – возвращаться в отсек для заключенных, чтобы быть готовым к встрече с Красной планетой, где ему суждено было пробыть целых десять лет, и, возможно, уже никогда не увидеть ни Стеллу, ни его Россию.
- Неужели все? – Стелла, обнаженная висела среди своей болтавшейся одежды, и теперь в этом было уже что-то комическое.
- Да, все. Давай прощаться…
Стелла торопилась, отталкиваясь изо всех сил от идущих вдоль коридоров перил ослабевшими за время полета мышцами рук. По лицу ее катились слезы, и она ничего не могла с этим поделать. «Почему все хорошее в ее жизни всегда заканчивалось так быстро!» Сейчас ей очень хотелось еще, хоть немного побыть с Николаем; попросить его рассказать что-нибудь о его далекой России, а еще объяснить такие непонятные для нее свои последние слова: «не поминай лихом». В звуках этой загадочной фразы ее воображению рисовалось что-то неясное, смутное, и, отчего-то пугающе жуткое.
Глава VII
Тевтобургский лес
За тысячелетия своего существования земная цивилизация успела исполнить величайшее множество гимнов, посвящая их ученым, художникам, композиторам, автомобилям, автоматическим стиральным машинкам, компьютерам и прочему, и прочему, - всему тому, что, по ее мнению, и создало ее такую, как она есть. Но никто и никогда еще не решался воспеть войны. Те самые войны, что в горниле смертей и страданий произвели на свет нового человека, человека, умеющего силой оружия брать то, что принадлежит ему по праву. Погружаясь, время от времени, в инфантильность, пребывая в некоей эйфории по поводу своего «могущества» над людьми и обстоятельствами, народы неизменно слабели, и лишь войны помогали им вновь осознать свое подлинное место в окружающем мире. Лишь войны говорили им: «будьте всегда начеку, ибо вселенную тяготит покой – ей нужны бури!»
Светоний  воспел римских императоров, Декарт  – человеческий рассудок, Достоевский поднял до небывалых высот психологию личности, Гомер  показал человеку его величие и презрение к опасности; но кто же воспоет войну – тот самый генератор опасностей, приводящий человека к величию или низвергающей его в пропасть небытия! Может быть, это мог сделать тот великий немец , чьи произведения до сих пор будят те из утомленных цивилизацией умов, что еще можно разбудить? Но судьбе было угодно, чтобы он покинул нас слишком рано..., так, значит, никто? Но этого никак не может быть, и войны еще найдут своего Гомера, того, кто откроет глаза современников и далеких потомков на ее великую роль в истории человеческой цивилизации.
Анджей, еще заспанный, стоял на капитанском мостике, наблюдая за слаженной работой экипажа. Мелькание многочисленных датчиков, пробегающие по экранам мониторов ряды цифр, - все это напоминало ему какую-то сложную симфонию, воспроизводившуюся теперь на его глазах по своим, непонятным для него законам.
Между всем этим нагромождением техники и обслуживающих ее людей ловко перемещался капитан Холгерсон – старый космический волк и большой любитель выпить. Подобно своим далеким скандинавским предкам, он не видел ни малейшего резона в том, чтобы сидеть дома, на пропахшей старым нафталином Земле, предпочитая ей бескрайние просторы неизведанного космоса. Он отдавал команды хриплым голосом настоящего любителя крепких напитков и таких же сигарет, причем тон этого голоса был таким, будто все вокруг него делалось недостаточно четко и слаженно, так, что даже его команды не могли поправить это положение.
Анджей, довольный тем, что время для его работы еще не наступило, наблюдал за открывавшейся его взору планетой. Она была восхитительно прекрасна той самой, редкой, дикой красотой, создать которую под силу лишь всемогущей природе. Позабыв обо всем, он завороженно смотрел на раскинувшиеся перед ним гряды гор и окружавшие их бескрайние пустыни. Пустота этой планеты была живой, она была наполненной каким-то ожиданием, преддверием, и Анджей не мог утверждать, что это ожидание касалось их, землян. Раскинувшиеся перед ним величественные просторы скорее говорили о том, что обосновавшаяся совсем недавно на них цивилизация отнюдь не была первой, и, скорее всего, будет не последней, нашедшей свое пристанище здесь, где каждый камень дышал непознанной вечностью.
Анджей умел видеть красивое. Получив в юности хорошее образование, и видевший оружие лишь экране телевизора, он, все-таки, выбрал для себя опасную профессию, а может, это она нашла его. Наверное, все в его жизни могло бы пойти не так, и он теперь мог работать инженером по ремонту компьютеров или сделаться писателем и выдумывать сотни страниц, не пережитых им страстей и страданий... Но все сложилось именно так, как и должно было сложиться, и он был здесь, на Марсе, с вполне определенной миссией, которую, отбросив ненужный теперь стыд, можно было просто и точно назвать карательной.
Вдруг ему показалось, что это не он теперь смотрел на Марс, а наоборот, - древняя планета читала его вскользь, как пробегает глазами ученый страницы незатейливого детективного романа. Эта планета уже знала о нем все: и то, что он мог бесстрашно броситься в атаку, но при этом панически боялся боли, и то, что перед каждым сражением у него нестерпимо болела голова, и то, что почти каждую ночь ему снились сожженные по его приказу деревни с мечущимися в отчаянных криках женщинами... Да и сама его миссия была уже достоверно известна этим, видавшим рождение самой Вселенной камням. «Здесь меня ждет расплата!» - пришла вдруг к нему нелепая мысль, и он тут же прогнал ее прочь, зная, однако, что, придя однажды, мысль эта еще не раз вернется к нему снова.
- Всем занять свои места, - мы идем на посадку! – послышался голос капитана Холгерсона, вернувший Анджея к действительности. И он очнулся, так, будто бы до этого находился не здесь, а витал где-то в высоких небесных сферах, а тут, вместо него, была лишь обманчивая телесная оболочка, случайно возникшая из хаоса космоса на краткий срок, длиною в одну человеческую жизнь. Выполняя приказ капитана, он сел, вернее, полулег, в обтекаемое посадочное кресло, сцепив себя прочными силиконовыми ремнями... Перегрузки оборвали его дыхание, налили тело свинцовой тяжестью, и оно с многократной силой притянулось к огромной туше корабля. Перед глазами Анджея замелькали далекие картинки детства; затем возникли горящие страстью глаза Эльвиры, и он на какое-то время потерял сознание.
Огромная глыба корабля, задержанная реактивным пламенем, легко опустилась на каменистый грунт, недовольно хрустнувший под его корпусом; смолкли турбины, рассеялся густой дым, - планета молча взирала на прибывших землян. Пульсирующие дорожки трассы еще мигали, когда опустилась платформа, и наружу вышло несколько автоматчиков.
- Это что, и есть марсианский космопорт? – спросил один из них, оглядывая безлюдную равнину. – А по телевизору он выглядел намного привлекательней!
- А ты смотришь такое по телевизору? – возник в эфире другой голос.
- Да.
- А я только боевики и эротические шоу!
- Прекратить разговоры! – оборвал их голос старшего, и они замолчали.

- Это черт знает, что такое! Видите ли, их главный космопорт не готов к принятию корабля из-за обстрела бандитов, поэтому они нас принимают на запасном! Это же, из какого оружия нужно было стрелять, чтобы повредить космопорт! Вы что-нибудь понимаете во всем этом, господин майор? У местных властей прямо на глазах обстреливают космопорт – средство коммуникации с Землей, а они заявляют нам об этом так, словно это какое-то рядовое событие!
Анджей не ответил; он недовольно поморщился, от навязанного ему столь неудачного соседства. Репортер Вайсберг - полный, круглолицый и весьма разговорчивый, с удовольствием пользовался герметичностью вездехода, позволявшей им не надевать маски. Слова сыпались из него как горох, казалось, стоит лишь оборвать этот нескончаемый поток, и парень задохнется или усохнет как вытащенная на берег медуза. Сейчас Анджей мог лишь благодарить бога за то, что ситуация вовсе не обязывала его отвечать словоохотливому «рыцарю пера», поскольку он руководил конвоем, сопровождавшим колонну с заключенными.
Это было весьма оригинально для принимавшей их стороны, - поручить ему, человеку, никогда прежде не бывавшему на Марсе, такое дело. Анджей ожидал, что эту роль возьмет на себя присланный к ним офицер сопровождения, но прибывший на встречу им, совсем еще «зеленый» лейтенант, сразу признался, что никогда прежде не водил транспортные колонны по марсианским пустыням. Такое заявление означало, что руководство конвоем должен был взять на себя именно он, поскольку среди всех, бывших на борту военных он имел самое высокое звание (исключая капитана Холгерсона, который сразу самоустранился, сказав, что дела сухопутные его никоим образом не касаются).
Взяв на себя командование конвоем, он поступил так, как обычно делал на Земле: отослал несколько машин вперед для совершения разведки, а остальные расположил по бокам тяжеловозов с заключенными. Отсюда до первой линии укрепленного периметра, защищавшего Преторию от фрименов, было двадцать миль. При средней скорости в двадцать миль в час, выше которой не могли развить тяжеловозы, они должны были уже через час оказаться под защитой артиллерии и крупнокалиберных пулеметов вооруженных сил Марса. Но Анджей знал, что за час на войне может произойти немало событий, а в том, что он попал именно на войну, он не сомневался с самого начала.
Но его разговорчивый попутчик, похоже, всецело верил тому, что рассказывали земные СМИ: «полному контролю Военных сил Марса над всеми важными областями за исключением самых отдаленных от города территорий. Любая вера в глазах Анджея заслуживала уважения, но вера в СМИ, по его глубокому убеждению, говорила о простодушной доверчивости, граничащей с обыкновенной глупостью. Вот почему его так раздражал репортер, чье недовольство вдруг сменилось самоуверенностью римского патриция, обозревающего свои исконные владения. Теперь, успокоившись после той суматохи, что возникает обычно при разгрузке крупных транспортов, он пичкал Анджея и остальных, сидевших в машине солдат сказками о том, как неограниченна власть человека, перед которой отступил даже такой далекий и непригодный для жизни Марс.
Но Анджей думал о другом: его смущали горы, мимо которых пролегал их маршрут. Те самые горы, что испокон веков были настоящим бедствием для армий многих времен и народов; так часто таящие в себе быструю и неминуемую смерть. «Сколько же полководцев встретило в них свой бесславный конец!»
Прибывший к ним из Претории офицер сопровождения сказал, что этот маршрут является самым коротким, поскольку иначе пришлось бы делать большой крюк, что увеличило бы продолжительность пути еще на два часа. «Но, кто знает, - думал теперь Анджей, - не оказались бы эти два часа вполне приемлемой платой за безопасность!» Впрочем, он знал за собой приобретенную с годами черту, всегда и всюду высматривать опасности, а потому не стал спорить с марсианским офицером. «И, все-таки, горы здесь были недобрыми, да и когда они были добрыми для человека его профессии!»
- Впереди все чисто! – снова доложил ему голос командира передового отряда.
- Хорошо, иду следом! – ответил Анджей, и потер виски. Новый театр военных действий всегда стоил большого нервного напряжения. Планета, совсем недавно вызвавшая у него столько восторга, теперь утомляла его. Какая-то тоска и безысходность сквозили в наблюдаемом им ландшафте. К самому подножию гор подступали песчаные дюны; сухая, рассыпчатая, потрескавшаяся земля напоминала старое заброшенное кладбище, а высившиеся на ней камни – надгробия свежевырытых могил со стершимися от времени, неразборчивыми надписями. Впечатление было такое, будто их караван шел по главной улице великого города мертвых.
Идя по гладкой, унылой равнине, вездеходы, будто большие неповоротливые жуки, представляли теперь хорошую мишень, поскольку красный диск солнца уже поднимался из-за гор, обливая все вокруг своими лучами, отчего земля под гусеницами быстро приобретала кроваво-красные оттенки... Но караван продвигался, расчехленные бортовые орудия молчали, тупо уставивши свои стволы под углом навесного огня..., а беспокойный репортер тем временем, уже перевел разговор на тему женской красоты, но главное – стал говорить намного тише и уже не мешал Анджею так сильно, как прежде.
И вдруг все вокруг ожило! Накаленному ожиданием сознанию Анджея показалось, что вокруг них вдруг задвигались сами горы, обратив свой гнев на дерзнувших проскочить мимо них маленьких людей. Сначала небо прочертили несколько ракет; их яркие шлейфы лишь на мгновения отодвинули еще длившуюся тишину, а затем все пространство вокруг разорвалось взрывами. Одна из ракет взорвалась совсем рядом с машиной, в которой находился Анджей, ударив взрывной волной. Шлем спас его от удара, но в голове зазвенело, и к горлу подкатила тошнота. Оглушенный и еще ничего не соображающий, он уже орал в командирский микрофон приказ о вступлении в бой, и делал это не потому, что кто-то еще не догадался о том, что произошло, а лишь затем, чтобы показать, что он жив, и никому не позволит проявить слабость, уклонившись от сражения. И если его бывшим, оставленным на Земле ребятам такое напоминание было не нужно, то теперешних, набранных на скорую руку контрактников, он еще не видел в деле, а потому не мог за них поручиться.
Оттолкнув в сторону бросившегося было к башне молодого стрелка, он сам приник к триплексу и начал наводить орудие на замаскированные в горах огневые точки противника. Матовый экран тут же ожил цифрами и метками, словно радуясь наступившей, наконец, работе. На нем теперь мелькали «крестики» определенных оптикой огневых точек противника. Осторожно и одновременно быстро, - навык, обретенный им за годы практики, Анджей навел орудие на одну из таких «точек» и нажал на гашетку, - на том самом месте вскоре появилось облако пыли, означавшее, что несколько человек там только что расстались с жизнью. Вмонтированная в корпус боевого вездехода автоматика тут же перезарядила пушку, и вскоре в правом верхнем углу экрана появился сигнал готовности к следующему залпу. Анджей был хорошим стрелком; он всегда считал себя родившимся с этим даром, как рождаются с абсолютным слухом или способностью к иностранным языкам. Но главным во время стрельбы было не только точное наведение; следовало полностью убрать из головы мысли о том, что тебя во время этой стрельбы могут в любой момент самого сделать мишенью... С этим ужасным чувством он боролся долго, сначала приказывая себе не думать об этом, а затем, что оказалось гораздо эффективней, – просто не думать ни о чем, подчиняясь лишь своему, отточенному годами мастерству.
Но его меткая стрельба не могла повлиять на исход сражения, и, как ни старался Анджей обнадежить вверенные ему экипажи, он очень скоро почувствовал среди них панику. Она врывалась в его микрофон голосами командиров машин; голоса эти, то обрывались, то возникали снова, появляясь из пламени боя, как бестелесные духи войны…, и только лишь поселившийся в них страх напоминал Анджею о тех, кто исторгали их, о людях, дороживших своими жизнями. А когда от меткого попадания очередная машина взлетала на воздух – какой-то из голосов вдруг исчезал, чтобы более уже никогда не появиться в сознании Анджея, разве что только в одном из его страшных снов.
Раскалившиеся стволы орудий изрыгали из себя шквал смертоносного металла, - горы отвечали на это яркими вспышками, отдававшимися здесь ударами, взрывами, криками боли... Ошеломленный Анджей с ужасом наблюдал быструю гибель его подразделения, таявшего теперь буквально у него на глазах. Там, в Африке, им противостояли повстанческие отряды, вооруженные лишь «Калашниковым» - древним богом войны, здесь же против них был пущен в ход новейший боевой арсенал вооружения Земли! Для победы над такой группировкой нужна была настоящая войсковая операция, а не спецагент разведки с сотней бойцов.
- Ну, все – конец нам! – сказал Анджей, прикрыв рукой микрофон, после того, как ловко накрыл еще одну артиллерийскую точку противника. – Нам отсюда не выбраться! – добавил он, бросив взгляд на бледного репортера, но его бледности Анджей не заметил потому, что перед его уставшими глазами по-прежнему мелькали, записанные в его мозгу, сине-зеленые круги триплекса. – Что, мистер, - видать, не только военные умирают! – сказал он репортеру, и, поморгав еще немного, опять прильнул к скользкому от собственного пота резиновому кожуху.
- Беречь боеприпасы! – крикнул он в микрофон, чтобы опять показать оставшимся экипажам, что он еще жив, верит в победу и никому не позволит бежать, - хотя, куда здесь было бежать!
Положение было безнадежным; охваченная кольцом гор колонна не имела никаких шансов покинуть это гиблое место. Теперь спасти их могло только истощение боеприпасов противника, но этого не наблюдалось, - плотность поддерживаемого им огня ничуть не ослабевала и боевые машины охранения продолжали выходить из строя. При этом, как заметил Анджей, ни один тяжеловоз с заключенными не пострадал, лишь один из них, видимо по ошибке, получил попадание и теперь дымился совсем недалеко от Анджея. Из него спешно выскакивали заключенные, и, прилаживая на ходу маски, ложились за землю, или бежали в сторону противника.
В своей жизни Анджей знавал предчувствие победы, когда в жилах его текла кровь богов, а все возникавшие препятствия казались не более чем мелкими грязными канавами. Но победы случались не всегда: жизнь проводила его и через тяжелые, кровавые бои, но такого сокрушительного поражения он не испытывал еще никогда! Его искусная стрельба, нанесшая урон противнику, только усиливала, овладевшее им ощущение безысходности. Здесь, на Марсе, он неожиданно получил свой «Тевтобургский лес», и теперь, подобно столь любимому жизнью Квинтилию Вару , мог лишь наблюдать за истреблением своего отряда. Едкая гарь затянула обзор, смех беспощадных богов звучал в разрываемых криками микрофонах..., яркий свет вышедшего, наконец, солнца беспощадно бил в глаза тем, кому не было места здесь, на этой жестокой планете.

Николай сидел у самой двери, рядом с плечистым охранником, чьи толстые колени упирались в его бедро, заставляя его сидеть в неудобном положении. Ряды кресел были расположены слишком близко, так что двое, сидящих рядом крупных мужчин, чувствовали себя неуютно. Это неудобство не нравилось охраннику, и он с ненавистью смотрел на слишком здорового заключенного своими маленькими кабаньими глазками. Этот полный ненависти взгляд отчего-то смешил Николая; ему казалось, что напротив него сидит и держит в руках автомат настоящий кабан, а дома у него осталась большая ласковая свинья с целой сворой маленьких визжащих поросят.
- Не надо улыбаться! – наклонившись к нему, грозно предупредил его «кабан», и Николай счел за лучшее отвернуться в сторону.
На самом деле чувствовал он себя весьма скверно: отвыкшее от силы тяжести тело отдавало тупой болью, словно он, как когда-то в далекой юности, всю ночь таскал мешки. Эта боль не давала ему уйти в свои мысли. Не имея никакой возможности отвлечься, он, подобно остальным, тупо уставился в пол, рассматривая одинаковые арестантские ботинки. Сидевший рядом с ним Малыш, имел и вовсе жалкий вид: зажатый плотно сидящими заключенными и, раскачиваясь в такт, взбиравшейся по холмам машины, он, наверное, сейчас вообще не хотел жить, считая это занятие совершенно бесполезным.
- Я чувствую себя так, словно меня долго жевали, а потом выплюнули! – сказал, наклонившись к нему через зажатого Малыша, Рассел.
- Да? А мне казалось, что ты спишь! Ты ведь рассказывал мне когда-то о том, что спал даже в ночь перед исполнением твоего смертного приговора!
Рассел засмеялся; это воспоминание всегда поднимало ему настроение.
- Я просто подумал тогда о том, что завтра еще видеть постное лицо священника, который начнет спрашивать меня, не раскаиваюсь ли я…, а церковь с детства навевала на меня сон, вот я и решил немного вздремнуть. Только представь, - я уже видел во сне какую-то развязную красотку, как меня вдруг разбудили, сказав, что казнь мне заменили на марсианскую тюрьму!
Николай засмеялся. Не потому что шутка Рассела была очень смешной, - он слышал ее уже не раз, - просто ему хотелось поднять дух остальных заключенных, находившихся в таком же удрученном состоянии. Но сильный удар в челюсть заставил его замолчать.
- Я говорил тебе – не смейся! – сказало «кабанье рыло», и Николаю показалось, как из-под широкой верхней губы его выступили острые желтые клыки.
«В самом деле, - сиди молча; подумаешь, страдалец! Тебя бы так приговорили к смертной казни, и промурыжили пару месяцев в «одиночке» до такой стадии, когда ты уже и сам не мог сказать, - нормальный ты или уже сумасшедший, а потом, когда уже и это сделалось бы для тебя неважно, – зачитали приговор о замене ее на двадцать лет исправительных работ!» - Николай пошевелил скованными наручниками кистями рук, прикидывая, смог бы он сразу задушить «кабана», или сначала ему пришлось бы оглушить его ударом по голове. Некоторое время он даже увлекся этими мыслями, представляя себе, что бы он мог сделать с ним, и как бы потом надрывно рыдала где-нибудь на берегу Ла-Манша, а может, посреди пыльного Нью-Йорка, его верная «кабаниха». Эти мысли на некоторое время даже отвлекли его от терзавшей мышечной боли, терпеть которую он уже устал.
Но Расселу не сиделось спокойно. Возможно, разбуженные Николаем воспоминания вдохнули в него силы. Он снова наклонился и обратился к нему, теперь уже тише:
- Все хочу спросить, где ты выучился так ужасно разговаривать по-английски?
- У меня как-то была любовница – американка, - честно признался Николай.
Рассел понимающе кивнул.
- Знаешь, у нее была маленькая грудь и такая белая кожа, что по ней можно было изучать строение кровеносной системы человека!
- Да? И как она у тебя брала?
- Превосходно!
- Тогда тебе повезло, потому что это намного важнее того, какая у нее была грудь и кожа! – с уверенностью и совершенно серьезно сказал Рассел.
- Да, мне повезло, - уже по-русски сказал Николай, думая о своем, после чего Рассел решил оставить его в покое, зная, что переход на русский означало у его друга начало сильной меланхолии. А в такие периоды, - как хорошо знал Рассел, лучше было его не трогать.
Поездка продолжалась; многие из заключенных уже начинали засыпать и они не сопротивлялись этому, ведь непротивление есть первое качество раба во все времена, и лишь благодаря ему раб может лелеять хоть какую-то надежду на выживание. Есть, конечно, еще один способ освободить себя от рабства – это убить тех, кто принуждает тебя к нему. И те, что мерно покачивались теперь на длинных, твердых скамьях не знали, что очень скоро этот способ предоставит им сама судьба.
Вдруг унылое урчание двигателей было отрезано раздавшимися совсем близко взрывами. Один, второй, затем сразу несколько..., а потом тишина просто исчезла, словно ее и вовсе никогда не было на этой планете.
- Кажись, наши! – по-русски произнес Николай, и сказанная им фраза, как магическое заклинание, заставило все мышцы его тела напружиниться. Некоторые снаряды разрывались далеко, вызывая лишь дрожание корпуса машины, но когда какой-нибудь ложился слишком близко, - их подкидывало, словно котят в плетеной корзинке.
Николай с Расселом переглянулись, и Николай мог бы поклясться, что они думали об одном и том же, как выбежавшие на улицу весенние кобели... Нет, не о выживании, - жизнь сама по себе не самой драгоценный подарок, - сейчас они думали о свободе! «Ну, ведь может мне повезти! Ведь может быть такое, что там, в изнуренной делами Небесной канцелярии, какой-нибудь молодой клерк, повертев в руках весьма неутешительный отчет о его жизни, вдруг, скажет себе: «- Ладно, - дадим ему шанс, а эта очередь из праведников пусть еще подождет, - это необходимо для укрепления их веры!» - Николай скривился в усмешке: «кажется, он начинает понемногу сходить с ума, а ведь впереди у него еще долгих десять лет!»
Но все так и произошло! Может быть, действительно, какой-то вольнодумец решил впустить Фортуну туда, где вершило свои дела Возмездие. А может и наоборот: некий крючкотвор был срочно вызван к суровому начальнику, и тот, нахмурясь и грозно шевеля белыми, как снег, крыльями, сказал:
- Для этого русского, чей вопрос мы вчера рассматривали на Коллегии, - как бишь там его...
- Николай Сидорчук! – услужливо подсказал «крючкотвор», с удовольствием показывая свою компетентность.
- Да, Сидорчук, - тяжело, с одышкой проговорил «начальник», согнав с белоснежного крыла назойливую муху. – Так вот, милейший, этому Сидорчуку, все-таки, следует дать возможность побега.
- Как же это, ваше преподобие! Ведь душегуб же, чистой воды! Двоих на тот..., то есть, на наш свет отправил!
- Так, то ж по пьяному делу было! К тому же, - скажем прямо, - отправил за дело! «А вот такой, как ты бы не отправил!» - хотел добавить «начальник», но удержался, - таких быстроглазых нужно опасаться – гавнистые!
- Сидорчуку дать шанс! Все!
И недоумевающий «крючкотвор» побежит обратно в свой кабинет, сядет за телефон, и начнет обзванивать соответствующие инстанции, прилежно выполняя свою ответственную работу.
Конечно, могло быть и еще как-нибудь по-другому, ведь жизнь представляет собой цепь случайностей, и какие бы «внешние» параметры мы не включали: удачу, карму, ангелов, злой рок, - ход ее никогда не станет полностью определенным, потому что в этом случае будет утрачено главное свойство жизни – ее непредсказуемость.
Когда в их машину попал снаряд, Николай не услышал, потому что ударился головой о стенку и на какое-то время потерял сознание. А когда очнулся, то увидал лежавшего у своих ног «кабана». Тот уже приходил в себя и тряс головой, и у Николая было всего лишь несколько секунд на размышления. На самом деле, в такие моменты человек не размышляет, для подобного действия требуются совсем иные условия, - он принимает решение, перечеркивая раз и навсегда одно свое возможное будущее, и открывая перед собой другое...
Размахнувшись всей, бывшей у него силой, он опустил свои скованные наручниками кулаки на шлем «кабана», так что у него померкло в глазах от боли. Он знал, что там, по другую сторону длинного ряда заключенных, сидел еще один охранник, но у него пока что не было времени бросить туда взгляд. «Авось, проскочим!» - подумал он, выхватывая автомат, - отсутствие рывков сказало ему о том, что их машина стояла.
- Подожди, вот так! – подскочивший к нему Рассел снял его с предохранителя.
- Никому не двигаться! – заорал Николай, потому что уши его все еще не отпускало после взрыва.
Ответом ему была очередь, не достигшая своей цели, наверное, только лишь потому, что тот, второй был тоже оглушен взрывом. Теперь они стояли друг против друга, на расстоянии длины ангара – не более десяти метров, и Николай не видел его лица. Только лишь дуло его автомата, и расплывчатое пятно вокруг него, являвшееся телом его противника.
- Брось оружие, - ты здесь один! – сказал Николай, стараясь не смотреть в направленное на него дуло. Он сделал шаг в сторону, чтобы отгороженный от ангара металлической сеткой водитель не смог в него попасть. Хотя теперь на всех арестантах были надеты пояса утяжеления, Николай не мог чувствовать себя в безопасности, поскольку они имели слишком много открытых мест, по сравнению с их военной модификацией: руки, шея, плечи – все это было открыто для поражения, рациональными до мозга костей колонистами.
Понимал это и охранник, и, все-таки, зажатый со всех сторон арестантами, он решил не испытывать судьбу, и опустил автомат. Некоторое время никто не двигался. Постепенно приходившие в себя заключенные прикидывали варианты, и пока что, не рвались к побегу.
- Рассел! – крикнул Николай, кивнув в сторону сдавшегося охранника. Не говоря ни слова, тот прошел вдоль рядов и отобрал у него оружие.
- Что дальше? – спросил он у Николая.
- Что дальше? – спросил тот у разоруженного охранника.
- Тут находятся гидрокостюмы, - он кивнул на железный шкаф.
- Где ключи от наручников? – спросил Рассел. Оружие изменило его, в чертах лица появилось выражение жестокости и упрямства, - «хорошо», - подумал Николай, - «по крайней мере, один подельник у меня уже есть!»
- Где ключи? – повторил вопрос Николай, наводя на него свое оружие.
- У меня их нет, - они у начальника конвоя.
- Убить его? – участливо спросил Рассел.
- Не надо, - возможно, он говорит правду. Ну что, уважаемые убийцы и злостные неплательщики налогов: кто желает испытать судьбу? – С этими словами Николай направился к шкафу с гидрокостюмами; при этом он скосил глаза в сторону водителя, но тот уже, наверное, успел покинуть подбитую машину, ставшую теперь хорошей мишенью.
- Они вас поймают, - уверенно произнес кто-то.
- А что, тут лучше погибать?
- Мы не погибнем, - фримены не станут стрелять в заключенных!
- Уже один раз выстрелили!
Начался обычный базар, в котором процесс торговли бывает намного приятней самой покупки. В самом деле, ведь покупка, как и продажа, - процесс необратимый, а упражняться в умении сбрасывать цену можно до скончания времен!
- Ладно, это дело каждого! – Николай открыл шкаф и извлек оттуда два гермокостюма.
- А как же с этим? – Рассел показал на наручники.
- Придется стрелять по цепям.
- Не надо стрелять, вы пробьете обшивку, и все умрут! – закричал, разоруженный ими охранник.
- Ну, и что? Может, кто-нибудь и выживет, - невозмутимо ответил Николай, Рассел с нескрываемым восхищением смотрел на него.
Заключенные взволновались; этот недобитый на ринге русский хотел теперь всех их отправить на тот свет, но никто не решался открыто возразить ему, и дело здесь было не только в том, что он был вооружен, - в такой тесноте автомат в руках одного человека, да еще скованного наручниками, не очень-то грозное оружие.
- Хорошо, у меня есть ключи от наручников, - выдохнув, произнес охранник.
При этих словах живая масса заключенных надвинулась на него, но, стоявший рядом Рассел успел его загородить:
- Хватит! Если вам нужно спустить пар, - уходите к тем ребятам, что сейчас там стреляют!
- Быстро давай ключи, - прошептал он охраннику, и тот спешно полез во внутренний карман.
Когда Николай, открыв тяжелый люк, выглянул наружу, ему показалось, что он попал в ад. Там, внутри звуки разрывов звучали приглушенно, и он успел к ним привыкнуть, но тут все было иначе. Все вокруг было наполнено дымом, гарью, исковерканным железом и кусками обшивки развороченных машин. Казалось, здесь, за этой чертой сама жизнь прекращала все свои проявления, добровольно отдавая власть разрушению – тому, что неизбежно стоит за спиной у всякой жизни, являясь, одновременно, ее концом и началом.
Он не раздумывал, просто все его существо в один момент восстало против того, чтобы сделать хоть шаг в эту ужасную бездну; возможно, он бы никогда и не сделал его, если бы стоявший за его спиной Рассел не вытолкнул его наружу.
Спрыгнув, или, вернее, выкатившись, и сразу ощутив ужасный вес своего тела, он перекатился по камням, и хотел уже поднять голову, как разорвавшийся неподалеку снаряд заставил его вжаться в землю. Так страшно ему еще никогда не было! Жизнь приучила Николая не бояться людей, но здесь все вершили не люди, а современные убийственные машины, и эта, заполненная ими реальность была ужасна. Вжавшись в землю, и боясь даже приподнять голову, Николай ощутил себя крохотным муравьем, нечаянно попавшимся на пути несущемуся табуну коней. Его судьба, воспоминания; его надежды и неосуществимые мечты, - все это вдруг стало ничем при встрече с этими, исторгавшими огонь, питавшимися человеческой плотью машинами, так что он бы уже не мог точно сказать, - а жил ли он вообще когда-нибудь!
Наконец, он поднял голову: кто-то из заключенных уже выскочил, но бежать они тоже не смогли, - все так и лежали возле их подбитой машины. Рассел, бледный, - это было видно даже сквозь маску, встретил его взгляд; он тоже не знал, что делать. Время обрывалось взрывами, которые, в то же самое время, были единственным, что двигало само это время, потому что все остальное замерло, остановилось, как в ужасном бредовом сне.
- Надо бежать! – закричал Николай, хотя Рассел не мог его услышать, но он понял его по движению губ и отрицательно покачал головой. Правда, Николай и сам не смог бы сказать, почему теперь обязательно нужно было бежать, меняя одно опасное место, на другое. Наверное, потому, что он всю жизнь от чего-то бежал: в детстве – от школы, в юности – из надоевшего до боли места, потом он бежал из тюрем, а после – от съедавшей его тоски... Бег сделался смыслом его жизни, он создавал для него время и он же заполнял его событиями, как это делали теперь рвущиеся вокруг снаряды.
Не готовясь, не подхлестывая себя ни отвагой, ни ненавистью, - Николай поднялся и, пригнувшись, побежал в сторону гор, где прятались враги его врагов, что, согласно непреложным законам природы должны были стать ему друзьями. Рассел побежал за ним, ругая отборными словами и своего сумасшедшего друга, и ту далекую, неведомую страну, что его породила.

Анджей шел в колонне вместе с остальными пленными, чувствуя тяжелую усталость. Отвыкшее от ходьбы тело отдавалось такой болью, что притупляло даже чувство опасности, что звучало в его сознании как-то приглушенно, будто бы все, происходившее вокруг него, было каким-то фантастическим фильмом, а сам он сидел в кресле, безмятежно жуя дурацкий попкорн. Готовое нахлынуть на него состояние апатии, останавливала лишь необходимость постоянно следить за тем, куда он ставил ногу. Марсианский грунт весь был покрыт крупными камнями, и утрата внимания могла стоить ему вывиха. Сам себе он сейчас напоминал не проигравшего сражения командира, а, скорее, наказанного за проступок мальчишку, полезшего туда, о чем сам он не имел ни малейшего представления.
Впереди него шел один из солдат его специального подразделения, кажется, Вейлс, и или Вейнс. Его наспех перевязанная рана в плече кровоточила, - край повязки выглядывал из-под спинной пластины, и Анджей думал о том, что скоро у парня может начаться заражение крови, а может быть даже, он умрет здесь, среди голых камней, ослабев от потери крови. Все эти мысли, конечно же, были глупыми, но так уж устроен человек, что ему нужно о чем-то думать, даже когда он знает, что жизнь его, скорее всего, скоро оборвется.
Но постепенно шоковое состояние отпускало его, и он уже начал смотреть по сторонам, наблюдая за теми, кто был, пока что, известен ему только из телерепортажей под неприятным именем «фримены». «Бандиты, убийцы, не знающие ничего святого», - тут же вспомнились ему главные эпитеты, которыми, в основном пользовались аккредитованные на Марсе земные журналисты. Еще тогда у него закрадывались определенные подозрения: Анджей не верил в «зло, творимое ради зла», такое, по его глубокому убеждению, никак не могло бы существовать в мудро устроенном мире, разве что в детских сказках. Если подумать, то и сам он был настоящим злом; и, если и творил его ради блага одной части людей, то, конечно же, делал это во вред другой.
Теперь, наблюдая за сопровождавшими их вооруженными людьми, он задумался о том, какая чудовищная несправедливость заставила их бежать от новой, зародившейся цивилизации, для того, чтобы скрываться по горам и ущельям, ежечасно рискуя жизнью. «Вот они, - худые, изможденные недостатком воды и пищи, что достается им, наверное, отнюдь нелегко. Их лица болезненно бледны, а тот, что толкнул сейчас его замешкавшегося раненого соседа, и вообще похож на мертвеца, - что, кстати, не мешало ему легко карабкаться по каменистому подъему. Да, что-то не очень они похожи на «не знающих ничего святого убийц! Наверное, их просто сумели убедить в том, что на этой планете нет, и не может быть ничего святого..., да, что там…, - разве только на этой!»
Анджею вдруг стало стыдно: «Он, опытный офицер и достаточно образованный человек, прилетел сюда, чтобы уничтожать этих несчастных, не желавших быть рабами земной цивилизации! У него, Анджея, был университет, военная академия; для него писали свои сочинения Аристотель , Макиавелли  и Клаузевиц , - а большинству из этих людей незнакомы даже сказки Андерсена! Ну, давай, пожалей их, - едко заметил он самому себе, - скоро они сорвут с тебя маску ради твоих баллонов с кислородом, и тогда уже не они, а ты сам покажешься себе несчастным!»
Тут Анджей спотыкнулся, и, наверное, упал бы, если бы его не поддержал тот самый, идущий рядом фримен. «Однако же они могли бы убить их сразу, получив при этом их кислород, но они не сделали этого! Неужели, им нужны пленники, - но для чего? В жестоких условиях этой планеты каждый лишний человек лишь обуза для отряда!» Анджей шел, чувствуя, как в сердце его зарождается надежда: «Может их хотят обменять, получив взамен у властей намного больше продовольствия и «кислорода», чем они могли бы отобрать сейчас, попросту убив их?»
Этот слабый луч надежды кольнул его острой иглой: «нет ничего хуже пустых надежд!» - подумал Анджей, но тут ход его мыслей был прерван, потому что шедший впереди него раненый боец, пошатнулся, потеряв равновесие. Анджей подхватил его, и так и шел всю оставшуюся дорогу, тяжело дыша, но, мысленно благодаря своего раненого соседа за избавление от изнуряющих мыслей.
Глава VIII
Дети Немезиды
- Скажите, пожалуйста, господин генерал, как же, все-таки этим отщепенцам удалось совершить столь дерзкую военную операцию, да еще под боком у наших Вооруженных сил, ведь речь идет не о каком-нибудь продуктовом транспорте, а о целом этапе заключенных, так необходимому нашей развивающейся промышленности! – Лицо журналиста, согласно специфике его профессии, одновременно излучало и некоторый сарказм, соответствующий сказанному, и несомненное уважение к сидевшему перед ним весьма представительному мужчине.
Сказанная им фраза, скорее всего, была заранее подготовлена, поскольку на Марсе не любили витиеватых фраз; гораздо более в ходу были короткие, иногда даже жаргонные словечки, - простые и понятные даже самому обычному, а, проще говоря, «серому» слушателю. Но отснятый материал должен был отправиться на Землю, чтобы, так сказать, успокоить взволновавшуюся метрополию. А то, что она непременно взволнуется, - следовало ожидать.
Его собеседник – крупный мужчина с грубыми, по-мужски красивыми чертами лица, какие обычно бывают у отставных военных или бывших спортсменов, ничуть не смутился от вопроса. Было это не потому, что ответ, как и вопрос, был подготовлен ранее, просто люди такого типа вообще не склонны к подобным проявлениям; неприятный вопрос скорее вызовет у них вспышку гнева, нежели смущение, что, как раз, и помогает им занимать весьма ответственные должности.
Мужчина откашлялся; на его лице проступили глубокие волевые морщины.
- Не стану скрывать от наших уважаемых сограждан, что в последнее время вылазки фрименов участились, так что сделались уже почти национальной трагедией. Но их последняя акция переполнила нашу чашу терпения, равно как и всех добропорядочных колонистов. Полагаю, что этим нападением они, фактически подписали себе смертный приговор! Сегодня я лично, как глава Вооруженных сил колонии, подписал приказ о разрешении моим офицерам игнорировать положения «Конвенции о боевых действиях», в частности, заочно считать каждого, живущего в Зоне отчуждения, военным преступником, со всеми сопутствующими последствиями. Если бандформирования фрименов не желают успокоиться, - они будут «успокоены» нами насильно, - раз и навсегда!
Генерал Форд, - так звали выступавшего, - улыбнулся; так, наверное, улыбался юный Цезарь, когда давал обещание пленившим его пиратам казнить их , но уже через миг улыбка исчезла с его лица, и он продолжил:
- Еще я хочу сказать всем, кто меня слышит: Марс – это наша планета! Вот уже тридцать лет мы живем здесь и чувствуем себя ее полными хозяевами, и мы не позволим каким-то кучкам бандитов мешать нам жить, и пытаться строить свое будущее за наш счет!
Еще вопрос, господин генерал, - ловко вошел в образовавшуюся паузу опытный репортер, увидав, что господин Форд начал краснеть от возбуждения, и потому, не желая покидать рамок спокойной беседы, - ваше выступление в Совете с предложением о всеобщей мобилизации; нашло ли оно отклик у уважаемых сенаторов?
- Куда они денутся! – сказал сквозь зубы Форд. – Мы не на Земле, и потому не можем себе позволить всякую игру в демократию, которой так часто увлекаются ваши, избалованные спокойствием политики. Мы на Марсе, и условия жизни здесь таковы, что каждый из нас должен чувствовать себя переселенцем с полусонного Старого Света в дикие индейские прерии, и быть готовым в любой момент взяться за оружие!
- Значит ли это, что совсем скоро колония Марс, фактически вступит в войну?
- Именно так! Вскоре мы начнем призыв всех мужчин активного возраста. Мы создадим такую армию, что нашим «героям-фрименам» останется лишь отправиться куда-нибудь на Венеру, потому что на Марсе для них более не будет места!
Эту фразу следовало понимать, как шутку, и потому репортер засмеялся:
- Что ж, пожалуй, фрименам остается сделаться первооткрывателями, - в противном случае генерал Форд обещает просто выселить их с Марса! А теперь, с вашего позволения, еще несколько вопросов, касающихся благосостояния добропорядочных граждан. Скажите, как вы думаете...

- Помяните мое слово, мисс Дафна, вскоре на Марсе будет военная диктатура, и маршировать здесь станут все: от мальчика-подростка до утонченного интеллектуала! – Шакур дотянулся до пульта, выключив телевизор, - растянутый на всю стену экран схлопнулся и погас. В комнате стало темно, и Дафна повернула выключатель.
- Не так сильно, мисс, приглушите свет, мы с вами не в Претории, - здесь это стоит слишком дорого! – Он поморщился, потому что девушка, размотав до этого повязку, теперь одним рывком сорвала ее, - по красивому, мужественному лбу Шакура заструилась кровь.
- Терпите, мистер бандит, это все, что вам остается! – сказала она, разрывая упаковку с бинтом.
Шакур улыбнулся; он понимал шутки, и Дафна это оценила.
- Вы, действительно, хорошо бинтуете, - вы что, врач?
- Что вы! Если бы я была врачом..., - она замолчала, не желая высказывать вслух пришедшую не ко времени мысль.
- Вы хотите сказать: если бы вы были врачом, то никогда бы не решились проделать того, что вы сделали с нашим другом Туром?
- Вы очень проницательны, господин Шакур...
- Как я вам завидую, мисс Дафна! – после некоторого молчания сказал он. – Вы не представляете, что бы я отдал за такую возможность! Знаете, - он снова поморщился, потому что девушка, закончив бинтовать голову, взялась за его рану в руке, - когда-нибудь, когда вы успокоитесь, вы обязательно расскажете мне во всех подробностях о том, что именно вы с ним сделали, потому что дошедшие до нас смутные слухи до ужаса разбудили мое любопытство!
- Когда-нибудь, - эхом ответила девушка, понимая, что теперь ей уже никогда не отделаться от этой ужасной славы. – Вообще-то меня зовут...
- Никто здесь не хочет знать, как вас звали на Земле, и советую вам самой забыть это, - голос Шакура сделался стальным, - вы приобрели народную любовь, мисс, - цените это!
- Хороша любовь – Daphne laureola ! – произнесла она по латыни название ядовитого растения, ставшего теперь ее именем.
- Вы что, биолог?
- Хотела стать в детстве.
- А кем стали?
- Бойцом спецназа.
- Тоже неплохо, - вроде бы безразлично произнес Шакур, но Эльвира (Дафна) уже знала, что сказанная ею фраза останется у него в голове как записанная на лазерном диске информация.
Шакур был командиром отряда фрименов, спасшего Эльвиру от охотников. Как позднее узнала Эльвира, восемь лет назад он был приговорен к исправительным работам на рудниках, или к «рудникам», как говорили фримены, сроком на двенадцать лет, что фактически означало пожизненное заключение. Отбыв всего лишь несколько месяцев и попав после этого в лазарет с полным истощением организма, он понял, что единственным способом продлить жизнь является бегство. Что он и проделал с виртуозным мастерством, вписав свой побег в анналы «рудниковой» истории.
Он сделал все очень просто. Попав в лазарет, он сразу понял, что это его шанс, потому что «доходях» охраняли не так строго как заключенных на «рудниках». Поэтому, как только Шакур почувствовал себя лучше, он сразу начал действовать. Обладая яркой и привлекательной внешностью (он был араб с правильными чертами лица, жгучими карими глазами, - в общем настоящим героем «Тысячи и одной ночи»), он быстро завел знакомства, особенно среди женской части персонала. Разумеется, это было частью его плана. А затем, - по его собственным словам, - ему оставалось лишь воспользоваться чужой глупостью.
Узнав, что в морге лежит, только что «зарегистрированный» труп, он прошел туда, и заменил у него табличку, повесив свою. Причем сделано это было именно тогда, когда врач, зарегистрировавший смерть, сменился, поэтому новый не мог заметить подмены. После этого хитрый араб взял (или попросил, разумеется, «на время») снаряжение у одной из медсестер, и просто ушел в неизвестном направлении. Хватились его только лишь на четвертые сутки, когда на дежурство заступил тот самый врач, но к тому времени Шакур был уже далеко. Запаса кислорода тогда хватало только лишь на десять часов, но он умудрился остановить какого-то доверчивого водителя, забрав его транспорт и баллоны. Конечно, вся эта история вовсе не претендует на то, чтобы быть смешной (особенно не смешно было «доверчивому водителю»), но те, кто пережил «рудники», наверное, имели право смеяться, слушая ее в сотый раз. Ведь смех их был еще одной попыткой досадить Марсу, записавшему их всех в людей низшего сорта.
А потом он попал к фрименам, и в самом скором времени показал незаурядный талант к организации коварных засад и внезапных нападений. Жертвами его отряда сначала были, как и до того, одиночные машины. Но очень скоро он убедил своих боевых товарищей в том, что им следует увеличить масштабы деятельности. Несколько чрезвычайно дерзких, и настолько же удачных нападений на караваны быстро укрепили его авторитет, а уже через год никто и не представлял себе другого командира, и Шакур получил такую власть среди своих бойцов, о которой, наверное, мог только мечтать повелевающий по праву крови средневековый барон. Никто не знал его фамилии, - на Марсе все это было неважно, никто не знал, откуда он родом. Здесь, на Марсе каждый мог начать новую жизнь, реализовав то, что по каким-то причинам не удавалось ему на родной Земле.
Они молчали. Девушка продолжала делать перевязку и руки ее работали спокойно и уверенно, хотя женское чутье подсказывало ей о настоящей цели ее вызова к командиру.
- Ладно, давай поговорим, Дафна, - произнес он, наконец, те самые слова.
Она вздохнула; когда-нибудь это должно было произойти.
- Я хочу предложить тебе...
- Я знаю... мужчин выдают взгляды.
Шакур поднял голову и посмотрел на нее.
- Насколько мне подсказывает опыт, такой ответ не обнадеживает мужчину.
Девушка молчала. Она была не настолько сильной, чтобы отказываться от покровительства, тем более такого человека, но все происходило слишком быстро, к тому же, у нее был Анджей…
- Ты замужем?
Она кивнула.
- Он сейчас на Земле, но он обязательно прилетит сюда..., я знаю.
- Лишь бы только он не летел на «Утренней звезде», которую мы только что атаковали - там немного осталось в живых!
- Что с ними будет?
- Не знаю. Фримены настаивают на казни, но я думаю о другом..., - он замолчал, и Эльвира не решилась расспрашивать его.
«А что если он и в самом деле там? Но визы на Марс не дают так скоро, и я ожидала его не ранее, чем через год...»
В комнату постучали; Эльвира вышла из раздумий, и стала складывать медицинские принадлежности. «Первый натиск она отразила, но будут и другие..., сколько еще она сможет сопротивляться?»

Она увидала Анджея только на шестой день после нападения на колонну, на гладиаторских боях, что решил устроить Шакур в честь удачно проведенной операции. Зрелище, в котором большинство из фрименов некогда участвовало в качестве бойцов, продолжало манить их, но уже с другой стороны. Теперь, сидя в рядах зрителей, им было особенно приятно наблюдать за теми, кто когда-то упивался их страданиями, не отрываясь от экранов мониторов.
Бои всегда происходили в самой большой из оборудованных ими пещер, в шутку называемой «залом». Там по периметру были расставлены длинные лавки, а наверху, под ее невысоким сводом, висело несколько светильников. От сурового внешнего мира пещера была изолирована легкой герметичной трофейной нанопленкой, позволявшей зрителям снять маски, и в полной мере проявлять свои чувства.
Оказавшись там по настойчивому приглашению Шакура, у Эльвиры возникло чувство, что она попала на страницы великого романа Джованьоли ; представшая перед ней картина поражала своей дикостью, и, вместе с тем, торжественностью – двум китам, на которых целое тысячелетие стояла великая римская цивилизация .
Сидящие на скамьях фримены, среди которых было множество женщин, - орали, топали ногами и даже дрались, доказывая друг другу, кого именно стоит считать победителем в каком-нибудь спорном поединке. Они приносили с собой пиво и брэдни, и иногда все это летело в неоправдавших надежды бойцов, часто нанося им раны; вокруг стоял крепкий запах спиртного, немытых тел и близкой, как правило, быстрой и легкой, смерти.
Смерть на ринге у фрименов была делом обыденным, но самым неприятным для девушки было то, что все трупы складывались тут же, прямо под ногами у сидящих, - разгерметизация стоила бы потери драгоценного воздуха, что постоянно нагнетали, прикрепленные к стенам баллоны. Тем не менее, в первых рядах всегда садились лишь самые уважаемые фримены со своими подругами. Видимо, тот факт, что ноги их упирались в тела своих врагов и недавних мучителей, придавал еще больше удовольствия всему происходившему здесь действу. Более того, сидеть возле трупа считалось особенно почетным, поэтому их начинали укладывать в строго определенном порядке, в соответствии с заслугами сидевших в первых рядах фрименов. Разумеется, здесь пришлось сидеть и Эльвире, поскольку она была приглашена самим Шакуром. Поэтому ей пришлось смириться с тем, что уже после первого поединка у ее ног (вернее, у ног, сидящего рядом Шакура), лежало окровавленное бездыханное тело.
После первого поединка Эльвире захотелось уйти, но она не могла этого сделать, поскольку это означало бы нанесение тяжкого оскорбления не только пригласившему ее Шакуру, но и всему поселению. Поэтому после того, как первое тело «улеглось» у ног удачливого командира, - она лишь подавила вздох, поскольку щедрый Шакур приготовил сегодня для своих отважных бойцов еще шесть пар гладиаторов, - ровно столько, сколько можно было потратить на все это действие драгоценного воздуха.
Первая пара противников разочаровала собравшихся. Ни тот, ни другой не умели пользоваться ножами, что в глазах фрименов непременно означало самое глубокое презрение, ведь нож, порою, был самым действенным оружием против непробиваемого «пояса». Все недолгое время поединка в сражавшихся летели пивные банки, пустые бутылки и, припасенные специально для такого случая, острые марсианские камни. Но вот один из «гладиаторов» сделал удачный выпад, сразу пропоров своему противнику живот, что, конечно же, не вызвало радости, поскольку фримены ценили упорство и борьбу. Поэтому победитель не получил своей доли оваций, а был попросту выгнан на задние ряды и снова связан.
Вторая пара бойцов тоже не дала фрименам насладиться зрелищем. Один из них явно имел специальную подготовку, хотя и старался всячески это скрыть. Это было глупо, потому что сейчас тут сидели истинные мастера боя на ножах, а, как известно, скрыть мастерство намного сложнее, чем даже попытаться его сымитировать. Поэтому не прошло и трех минут, как недовольная публика заставила бойцов прекратить поединок, и прогнала обоих.
Эльвира уже почти не смотрела на ринг. Разворачивающееся перед ней действо вызывало в ней неодолимое отвращение. Она думала о том, насколько причудливы повороты человеческой цивилизации, претерпеваемые ею на своем долгом пути. «Рим дал начало Византии, но пал под натиском германцев; Византия передала свое величие России, но не устояла перед нашествием турок. Турецкая империя едва не завоевала Священную Римскую империю , но впоследствии была задавлена мощным экономическим ростом европейских стран... одни хищники пожирали других, успевая при этом оставить потомство..., и вот перед ней результат «естественного отбора»! Вот они, потомки суровых римлян, грубых германцев и коварных византийцев, - они по-прежнему любят кровь, в изгибах их скул и разрезах глаз запрятаны, может быть, гены Калигулы , и, вместе с тем, Ричарда Львиное Сердце ... Как же тяжело им, имея такую наследственность, сочетать в себе жажду крови с лучшими благородными порывами!»
Упавшее, почти к ее ногам тело, заставило зрителей взреветь от восторга, - видимо, на их обозрение, наконец-то вышла достойная пара. Но Эльвира не стала изображать радость, и она могла себе это позволить, поскольку весть о том, что она сделала на «двадцать третьем», уже облетела все окрестные поселения. С ней здоровались, ее уважали, баллоны ее наполнялись не самым худшим воздухом, и девушка была уверена, что причиной тому были не только явные ухаживания Шакура, - фримены ценили жестокую месть, поскольку сами являлись настоящими детьми Немезиды.
Она отодвинула ноги, дав возможность оттащить тело, и оглядела бушующий зал..., наткнувшись взглядом на Анджея. Глаза ее уже смотрели на него, но сознание еще отказывалось воспринимать то, что ему упорно «подсовывало» зрение. «Это было невозможно, но это был он, хоть и изможденный, сильно исхудавший, с обострившимися скулами..., но этот взгляд она узнала бы через двадцать лет, даже если бы перед ней стоял уже древний старик!»
Анджей взял нож так, как берет кисть художник – мягко и уверенно, и от этого его жеста по рядам фрименов прокатилась волна восторга. Он не видел Эльвиры; казалось, он вообще не смотрел по сторонам, понимая всю призрачность своего будущего. Но именно это его поведение сразу обратило на себя внимание фрименов. Его противник, напротив, не мог сдержать нервного напряжения. Перешагнув через ряды, он занял свое место, сверля Анджея взглядом. Но тот даже не взглянул на него; он смотрел куда-то под ноги, будто бы старался вспомнить что-то важное, позабытое им когда-то..., в лице его Эльвира не прочитала страха, не было в нем и равнодушной отрешенности, - скорее, в нем читались рок и готовность принять любой поворот судьбы.
Так прошло несколько мгновений, пока Эльвира не совладала с собой, и силой не схватила за руку Шакура.
- Это он! - воскликнула она, указывая в сторону Анджея.
По тому, как Шакур нахмурился, девушка поняла, что он догадался, о ком идет речь.
- Отпусти его, - он сделает для тебя все, что хочешь!
Шакур внимательно смотрел на нее, тем временем противники начали сходиться.
- Мой муж настоящий дьявол! Он свергает правительства и убивает президентов, - он может убить кого угодно, разрушить что угодно…, он может все! – Эльвира говорила все быстрее, ей казалось, что еще миг, и ее любимый также упадет к ее ногам, как это сделали до этого двое других.
Пронзительные восточные глаза смотрели на нее испытующе. Эльвира всю жизнь боялась таких глаз. Ей всегда казалось, что на дне их прячется..., даже не зло, а нечто более страшное – холодная, равнодушная и все знающая бездна!
Когда Шакур громким голосом прервал поединок, бойцы уже успели обменяться несколькими ударами, и противник Анджея сумел даже вскользь полоснуть его по груди. Поэтому вошедшая в раж публика не сразу сообразила, что произошло, а, сообразив, недовольно затаила дыхание. Не приказывая противникам бросить оружие, Шакур спокойно подошел к Анджею, правда, остановившись на том расстоянии, на котором еще можно было парировать удар.
- Так что, ты, действительно можешь свергать правительства? – спросил он, настолько громко, чтобы его могли слышать даже из задних рядов.
Некоторое время Анджей непонимающе смотрел на него, затем он усмехнулся, и молча кивнул в ответ.
- Вы слышали, благородные фримены: этот человек свергает правительства также легко, как молодой любовник свергает неспособного старика-мужа!
Послышался смех, - первый признак умиротворения. Эльвира откровенно любовалась Шакуром – отважным дрессировщиком, укрощавшим только что бушевавшего зверя.
- А я, вот, подумал, братья, - он повернулся, оглядев сотню пар смотревших на него глаз, - я подумал, а не свергнуть ли и нам то правительство, что засело там, за герметичными стеклами Претории? У  нас есть Дафна – вершительница правосудия, а теперь еще и человек из Преисподней, - не правда ли, хорошая компания для всех, сидящих!
Глава IX
...И ты, Брут?
«Они снова лежали вместе, как тогда, во время их последней встречи в России, в городе, название которого у нее вылетело из памяти. Туда под видом иностранного партнера примчался из Москвы Анджей, а она прилетела к нему с кипящего страстями Дальнего востока с довольно хилой легендой дальней родственницы некогда репрессированного писателя... Но на этот раз разведка их совершенно не интересовала, - они приехали в пыльный южный город только ради того, чтобы повидаться. И все отпущенные им три дня она могла лишь наблюдать серые в цветочках обои, да еще великолепно грязную стройку, на которую открывался вид из окна их спальни...»
Теперь все было также, почти..., разве что стены, приютившей их комнаты, были горной скалой, а окон здесь вообще не могло быть, - только небольшое отверстие воздуховода, снабжавшее их положенным на двоих потоком воздуха. Но дышалось легко – Шакур никогда не скупился, если дело шло о достижении его целей...
- Чему ты смеешься? – спросил Анджей. Он лежал, совсем как тогда, и голова Эльвиры покоилась на его мускулистой груди.
- Я вспомнила нашу с тобой встречу в России! Как под окном у нас все время работал трактор, а потом еще выключили горячую воду, как раз в тот момент, когда тебе захотелось побриться! – Она засмеялась, но Анджей лишь улыбнулся, - он и раньше смеялся редко. – Я так по тебе соскучилась...
Он молчал, и девушка понимала, почему. Дикая мысль, пришедшая Шакуру там, на гладиаторских боях, прочно завладела им, и теперь уже не отпускала его ни на минуту. Эльвира знала таких людей, осененных дыханием бога: тех, кто способен нелепость, чистейшее сумасбродство облечь в плоть реальности... Одно только было ей неясно: был ли это, действительно, бог, вдыхавший в таких людей желание изменять окружающий мир с непосредственностью ребенка, ломающего и строящего домики из ярких цветных кубиков! «А ведь он теперь не отступится, пока не добьется своего, или не истребит всех вокруг!» - подумала Эльвира и, повинуясь набежавшему на нее вдруг порыву, поцеловала Анджея.
Он улыбнулся, он все знал и все понимал. С первого дня их знакомства он представлялся Эльвире мастером: спокойным, немногословным; сидящим посреди многочисленных инструментов. Некоторые из них были разложены у него на столе, другие – развешены на стенах, но мастеру нужно лишь одно скупое движение, чтобы отыскать тот, единственный, необходимый... И чем бы ни озадачил его нежданный клиент, - руки мастера уже искали тот самый инструмент, пока сам он еще только осмысливал поставленную перед ним задачу.
- Как же хочется закурить! – сказал, наконец, Анджей, выйдя из задумчивости.
- Закури, Шакур теперь позволит тебе все, что угодно! – желая развеселить его, воскликнула Эльвира.
- Он - псих!
Эльвира осеклась; похоже, она добилась противоположного результата, вернув Анджея к тем мыслям, от которых он, видимо, только что отвлекся.
- Я думал всю ночь, но я не представляю себе, как все это можно сделать! У жизни есть свои возможности, и никому не позволено переходить их...
- Я знаю, - вздохнув, сказала Эльвира.
Наступила тишина. Лишь гудевший натруженными рывками электромотор системы вентиляции нарушал ее, добросовестно гоняя воздушную смесь по сложному лабиринту воздуховодов.
- А, знаешь, мне всегда было интересно, почему он пошел на предательство?
- Кто, - Иуда?
- Нет, - ты же знаешь мое отношение к религии! Брут ... Ведь Цезарь поступил тогда так благородно, простив ему выступление на стороне Помпея ..., он принял его как брата, а такое ведь не забывается!
- Я не знаю историю настолько хорошо..., - сказала Эльвира, но Анджей, будто бы не услышал ее; то, что предстояло ему в скором будущем, неизменно роднило его с далеким, отважным римлянином, о котором Эльвира не имела ни малейшего представления.
... – И он, все-таки, присоединился к заговору..., и знаешь, ведь он не был трусом!
- Как и ты.
- Как и я...
- Не казни себя...
- Нет уж, позволь мне теперь «показнить» себя сразу, чтобы потом было не так противно делать все то, для чего мне подарил жизнь этот араб!
- А что, нас разве никогда не предавали? – Эта, случайно вырвавшаяся у Эльвиры фраза, вмиг овладела ее сознанием, подняв со дна души многое, пережитое ей за время службы в разведке. - Это разве не ты сидел целых трое суток в болотах Окованго, окруженный повстанцами и аллигаторами! А все потому, что кто-то там, наверху, заплатил большие деньги за информацию о твоем отряде! – Эльвира заговорила быстро, и голос ее сделался тверже, - это разве не твоего напарника «сдали» в Мауне властям, где на допросе ему ломали кости и тушили об него сигареты..., а разве не ты, ликвидировав...
- Хватит! – оборвал ее Анджей. Кажется, ты забываешься! – он многозначительно обвел взглядом своды их пещеры, и Эльвира понимающе замолчала.
- Наконец, и я попала сюда только лишь за то, что просто выполняла приказы, и ты это хорошо знаешь.
Анджей кивнул.
- А, раз так, то иди и устрой им всем революцию, ведь это то, что даровано тебе самим богом!
- К черту! – Анджей поднялся, и, взяв со стола пачку, закурил, что было строжайшим нарушением распорядка. Курить полагалось лишь в специальном помещении, оборудованным воздухоочистителем.
- Будешь? – Анджей протянул ей пачку «Кэмэла» - маленький осколок их родной Земли, - с лесами, озерами и прохладным весенним воздухом...
- Ты придумал? – спросила Эльвира, увидев знакомый блеск глаз. – Ты придумал! - сказала она, уже утвердительно, почувствовав при этом облегчение, перемешанное со страхом.
Глава X
Жернова истории
- Послушай..., - слышишь?
- Что?
- Они крутятся.
- Кто?
- Жернова истории... Только не говори, что ты слышишь лишь шум ветра и гул шумящей неподалеку автострады – это все не то, не то..., вернее, это, как раз, то самое..., потому что это тоже они!
Когда тоскливо на душе, и прожитые годы кажутся бессмысленным грузом, упакованным в запыленные картонные ящики; сложенные так аккуратно, как складывают только совершенно ненужное..., когда уже само время не в силах удивить тебя хоть чем-нибудь, шумя в ушах привычными голосами родных, знакомых и товарищей по работе, - они продолжают свое движение... Оно незаметно. Даже самый внимательный глаз не сможет определить тот самый, произошедший только что поворот, - но, щелк..., - и он произошел! И все вокруг уже не такое, как прежде: и улицы, и степенные трамваи..., и даже старушка с собачкой смотрит уже как-то по-иному, не так, как прежде... Но вы пробегаете мимо, вам некогда заниматься всякой ерундой; у вас есть дела поважнее!
И вот это случается! И уже, захлебываясь собственным потоком слов, негодуют репортеры, и разгневанная общественность, мелькая лицами гуманных домохозяек и позитивных менеджеров, спешит высказать свой решительный протест... Но жернова истории нельзя остановить, они уже «перемололи» все то, что только дошло до сознания людей, и начали свой новый круг, - так же тихо, неспешно и торжественно!

Прошу вас, господа! – пригласил вошедших широким восточным жестом Шакур. - Дышите полной грудью – здесь очень чистый воздух.
Воздух был, действительно, шикарный, так что Анджею показалось, что он стоит где-нибудь на берегу океана, а у ног его пенятся теплые волны. У него даже немного закружилась голова, так что он поспешил сесть на предложенное ему командиром место.
Тем временем, Шакур закрыл дверь, повернув рычаги вакуумного замка своими смуглыми жилистыми руками.
- Прошу знакомиться: это тот самый Анджей! Свое полное имя он, наверное, не сказал бы и под пыткой, да, оно сейчас и неважно. В конце концов, - какая разница, как вы назовете оружие – от этого оно не станет работать лучше или хуже, - ведь так?
Шакур засмеялся собственной шутке; остальные лишь улыбнулись ей для приличия. Анджей не отреагировал на нее никак – возникшая с ранней молодости привычка настраивать против себя «мудрое» начальство, не могла уже больше его покинуть.
- Ну, что ж, знакомьтесь, затворник, и уж простите меня, что держал вас все это время взаперти; вы ведь – мое смертельное оружие!
- Это Дик Молчун – бывший офицер морской пехоты, - он указал на невысокого мужчину, улыбнувшемуся Анджею так, как, наверное, улыбался Красной Шапочке Серый Волк. – А это Сол Таракан – бывший охотник за беглецами, один из лучших мастеров своего дела..., в общем, злодей еще тот! Мне пришлось отдать на растерзание моим ребятам его напарника, - тут уж ничего не поделаешь, - но такого специалиста, как он я бы никогда не позволил замучить моим головорезам! – он опять улыбнулся, - настоящее чудовище, созданное Марсом.
- Вот и все, господа, - больше никто не должен знать о том, что будет происходить здесь! Надеюсь, никому не стоит говорить о том, что будет стоить каждому из вас хотя бы одно, неосторожно сказанное слово? – он обвел взглядом присутствующих, как бы извиняясь за столь прописные истины, постоял немного, а затем, словно подстегивая самого себя, энергичным движением извлек из внутреннего кармана и развернул на столе карту заселенных областей Марса.
Сол присвистнул; карта была явно секретной, с нанесенными метками высот, проходимостей грунта и, главное, точками укрепрайонов, окружавших «кольцом безопасности» черту города.
- Откуда такая роскошь?
- Да так, один высокопоставленный чиновник достал мне взамен за оказанную ему услугу..., - не скрывая гордости в голосе, ответил Шакур.
- Итак, мистер Анджей приготовил нам свой план оккупации Претории, - прошу вас!
- Господа, с самого начала должен заявить, что построенный мною план имеет немного шансов на успех, но ничего иного придумать мне не удалось! – сказав это, он оглядел собравшихся, как делал это всегда в штабе, пытаясь понять, насколько ему доверяют. Как он и предполагал, Лица Сола и Дика никакого доверия не выражали.
- Подождите, мистер Анджей, - вдруг оборвал его Шакур. Перед тем, как он начнет говорить, господа, я хотел бы сказать вам несколько слов. – Он выпрямился, так что даже начал казаться выше своих собеседников, хотя рост его был едва ли выше среднего.
- Я хочу, чтобы вы знали, что у нас нет иного выбора! – сказал он, впечатывая каждое слово. – Сказать честно, когда там, во время боев я спас нашего друга, я еще не предполагал, насколько, все сделается для нас плохо и уже в самом скором времени... Проверенные источники докладывают мне о том, что наше недавнее нападение на караван с заключенными настроило правительство колонии на серьезные меры. Уже есть сведения о карательных акциях в районе гор Перкинсона, и, по моим сведениям, пленных там не брали... Очень скоро на нас ополчится все население колонии, если, конечно, мы не нанесем удар первыми! Я не боюсь умереть в бою от руки солдата – такого же ловца удачи, как и я сам, но я не желаю быть застреленным каким-нибудь пузатым увальнем-резервистом, впервые взявшим в руки автомат! И все это только потому, что этих резервистов будет так много, что они смогут просто повиснуть у меня на руках!
Шакур замолчал; глаза его сияли гневом. «Да, именно сияли», - подумал Анджей, любуясь этим сумасшедшим, готовившим Марсу такое, чего не могли ожидать ни жители колонии, ни земляне.
- Теперь продолжайте, мистер Анджей. Думаю, я понятно все объяснил.
Анджей кивнул, благодаря его, за столь неожиданную поддержку, и продолжил.
- Господа, изучив план обороны города, я счел его практически безупречным, а это, как показывает опыт, должно неминуемо повлечь за собой полнейшую уверенность противника в его неуязвимости со стороны Дикой территории, что, уже само по себе является его слабой стороной.
- Это все философия! – презрительно отозвался Дик Молчун.
- Послушайте вы, - противник философии! Среди нас есть только один человек, чей опыт позволяет нам всем, хотя бы надеяться на то, что завтра мы не будем растерзаны войсками Форда! А уж вашей жизнью я точно пожертвую, не задумываясь! – крикнул Шакур, и Анджей должен был отметить, что голос его звучал весьма убедительно.
Почувствовав себя в одиночестве, Дик замолчал, но, как показало ближайшее будущее, он уже вынес себе приговор.
- Итак, - продолжил Анджей, - предлагаемый мною план заключается в следующем: я с несколькими захваченными в недавнем сражении боевыми машинами выдвигаюсь вот сюда, - Анджей указал на карте, - к укрепленному объекту номер пятнадцать. Там я рассказываю об организованном мною бегстве оставшихся в живых солдат и офицеров моего подразделения, и, под каким-нибудь предлогом, например, необходимости оказания срочной помощи тяжелораненым, проникаю внутрь. После неожиданного нападения, мы завладеваем объектом и, оставляя там необходимый для ведения боя контингент, немедленно атакуем соседний с ним укрепленный объект номер шестнадцать. Причем, атаковать их следует через соединительный бетонированный тоннель, предназначенный для сообщений. Судя по меткам, ширина его будет достаточной для того, чтобы атакующий огонь могли вести сразу пять человек... Правда, следует заранее запастись какими-нибудь тяжелыми бронированными щитами, которые бойцы станут перетаскивать как передвижные крепости, пользуясь небольшой марсианской гравитацией. Щиты придется изготовить из подручных материалов; полагаю, господин Шакур, что ваши люди с этим справятся. – Анджей сделал паузу, - скажу сразу, что это самая рискованная часть плана, потому что прорываться придется сквозь шквальный огонь..., могу лишь предложить доверить мне командование этим отрядом, потому что ранее, чем через час, доставившим нас вездеходам не вернуться к нам на помощь со свежими силами…
- И не мечтайте! – сразу оборвал его Шакур, - дальше!
- Дальше. При овладении двумя объектами, мы уже сможем диктовать свои условия Претории, поскольку, по моим расчетам, основанным на предоставленных мне господином Шакуром сведениях, огневой мощи двух укрепрайонов будет достаточно для того, чтобы выставить условия, к которым власти колонии вынуждены будут прислушаться.
- А если они просто перемешают нас с бетоном артиллерией господина Форда! – спросил Сол Таракан, насильно завербованный Шакуром, подобно Анджею, и подобно ему же, сжегший за собой все, соединявшие его с прошлым мосты. К тому времени прошел уже месяц со времени его пленения, но он до сих пор чувствовал себя заново родившимся... Жизнь его, уже не в первый раз летела под откос, и ему оставалось лишь зажмуриться и отдаться в руки Провидению.
- Могут и перемешать, но, по моим расчетам, этого времени будет достаточно, чтобы нанести Претории значительный урон.
- Какой? – тут же спросил Шакур, и на его побледневшем от волнения лице Анджей не увидел страха.
- Учитывая предоставленную мне информацию о плотности заселения центральных кварталов..., - Анджей порылся в кармане, доставая оттуда листки со своими расчетами, - ... за четыре минуты, которые, я уверен, смогут продержаться армированные стены бункера, мы сможет истребить не менее десяти тысяч колонистов, что составляет..., - он опять полез в свои записи, но был перебит возбужденным голосом Шакура:
- Почти половину населения колонии! Вы гений, Анджей..., вы – чудовищный гений!
- Я – предатель, – сказал Анджей, бросая на стол исписанные своим убористым почерком листки.
- И черт с ним, - пусть так! А я вообще – чудовище, но тут уж ничего не поделаешь! - Никогда прежде и никогда после Анджей, не видел Шакура таким возбужденным.
– Ну, а потом, я предлагаю действовать, согласно обстоятельствам, - закончил Анджей свою мысль, - может, нам, действительно, удастся запугать их, и тогда мы продиктуем им наши условия, а если нет..., - Анджей пожал плечами, говоря, что в этом случае он не может ничего никому гарантировать.
- Ну, что? Поняли, какого волка я для вас спас! – не скрывая торжества, воскликнул Шакур.
- А как вы собираетесь завладеть управлением орудиями на объектах, - ведь для этого, наверняка, нужны коды и пароли? – спросил Дик, на лице которого не было и следа восторга.
- Только угрозой пытки! – не задумываясь, ответил Анджей, и, смутившись, добавил, - скажу сразу, что сам я никогда этого не делал, имея для решения подобных проблем специально обученного человека…
- Я это сделаю! – Шакур стукнул кулаком, лицо его сделалось страшным. – Они свели в могилу на своих «рудниках» всех, кто был мне дорог... Можете не беспокоиться, друг мой, - это я возьму на себя!
- Неплохо придумано! – усмехнувшись, сказал Сол Таракан.
- Ну, а что скажете вы, господин Молчун? Приходилось ли вам проделывать что-либо подобное в доблестных войсках Объединенной Европы?
- Я скажу, что это полное безумие!
Шакур засмеялся. Смех его показался Анджею странным; повинуясь какому-то скрытому чувству, он наклонился вбок, будто бы меняя позу, и в это время Шакур нанес свой удар...
- Всегда поражался тому, как медленно льется кровь здесь, на Марсе..., вы не замечали этого, мистер Анджей? – спросил Шакур, вытирая нож. Тело, не успевшего даже вскрикнуть Дика, распростерлось на полу, показавшись Анджею даже меньше, чем прежде. – Кстати, спасибо за то, что вы так вовремя отклонились и дали мне место для маневра, а то я бы, пожалуй, побоялся задеть вас...
- Да, да..., пожалуйста.
Сол Таракан поскреб свой давно небритый подбородок. За свою жизнь он повидал много насилия и жестокостей, но эти двое испугали его так, что у него скрутило живот.
- Очень хороший план! – поспешно сказал Сол громким солдатским голосом. – Можно мне..., выйти? Очень нужно...
Глава XI
Претория – город будущего
Когда утомленный долгим перелетом землянин, достигал-таки цели своего путешествия, и комфортный вездеход, выбрасывая из-под гусениц серую, невесомую пыль, довозил его до Претории, то он неизменно восторгался этим грандиозным творением рук человеческих. «Сколько же нужно труда и старания, чтобы превратить безжизненную, пустынную планету в этакий оазис процветания человеческой цивилизации!» - думал восхищенный землянин, наблюдая воочию это новое чудо света. И мысли его были вполне понятны, ведь человеку приятно осознавать свою силу и значимость в окружающей его вселенной.
В самом деле, появившись всего за несколько десятилетий на мертвой марсианской земле, Претория впечатляла своим размахом. Глядя на обтекаемые, закругленные стены домов с их герметичными стеклами и, едва отличимыми от стен, овальными, герметичными дверями, можно было подумать, что живущие здесь люди не имеют ничего общего с той, прошлой жизнью, проходившей некогда на Земле. Рядом с многоэтажными, респектабельными зданиями, где серьезные люди заключали многомиллионные контракты, притаились, как грибы после дождя, дома поменьше, - не столь значительные. В них были расположены магазины, парикмахерские, и прочие многочисленные заведения, без которых уже не мыслит себе жизни цивилизованный человек на любой планете. Эти «грибы» с удовольствием качали энергию от возвышавшихся над ними гигантов, крыши и стены которых были покрыты огромных размеров фотопластинами, преобразовывавшими энергию солнца в мощь электрического тока.
И, конечно же, Претория не могла обойтись без городских кварталов – компактных жилых комплексов, не лишенных своеобразного изящества, которое, впрочем, мог заметить лишь человек, в высшей степени урбанизированный, практически чуждый древним, настоящим понятиям о красоте. Великолепия городу будущего добавляли многочисленные провода, опутывавшие все вокруг своей паутиной; преобразовательные станции, «солнечные накопители», теплораспределительные трубы и высокие пирамиды упиравшихся в самое небо атомных реакторов. Все это жило, гудело мощными потоками энергии, шумело, вибрировало, излучало, - ради одной только цели – обеспечения жизни и счастья колонистов.
Сами же колонисты жили обычной повседневной жизнью: те, что побогаче, гоняли на электромобилях, что тогда еще стоили немалых денег, а народ победнее с удовольствием пользовался длинными электробусами, развозившими их по насущным делам. А тем временем, город жил: работали кафе и бары, сновала туда-сюда беззаботная, в большинстве своем уже никогда не видавшая далекой Земли молодежь; разъезжали окрашенные в яркие цвета «водовозы» и «воздуховозы», имея на борту эти ценнейшие товары самого разного качества, в зависимости от финансовых возможностей клиентов.
Первое, что делал впервые прибывший на Марс человек, если, конечно, он вообще мог испытывать интерес к чему-то новому – это была поездка по городу. И тогда довольный такой удачей таксист закрывал за ним люк, вежливо разрешал снять маску, и говорил заученную назубок фразу: «Сейчас мы поедем в центр города. Это, конечно, не Нью-Йорк, но вам понравится!» Впрочем, Нью-Йорк мог быть заменен и другим городом, в зависимости от того, названия каких городов Земли, вообще знал таксист. После этого он жал на газ, и мощные электромоторы гнали машину по широкой бетонной дороге.
- Боже, какая красота! – говорил, не утративший способности удивляться землянин, глядя на окружавшее его торжество технической мысли. И как это вам удалось создать такое за каких-то тридцать лет!
- Это все обогащенная руда, взамен которой Земля готова, буквально завалить нас новейшими технологиями! – усмехаясь, обычно отвечал водитель. – Да, без нее вам, землянам, уже давно было бы несладко! – часто добавлял он, и, смеясь, хлопал по плечу своего пассажира, потому что тому, как правило, не нравилась эта фраза. Более того, потом, приятно развалившись в своем комфортабельном номере, он часто вспоминал этот момент, пытаясь понять причину своего раздражения. Потом все это, конечно, забывалось, оставляя лишь приятные воспоминания от пережитого путешествия.
Да, Претория, действительно, поражала воображение, являя собой настоящее величие человеческой мысли и отваги! Было только лишь одно неприятное обстоятельство, портившее общую картину – трудившиеся на рудниковых шахтах заключенные. «Гуманную» сторону этого вопроса колонисты старательно обходили, вообще не затрагивая ее перед «чужими». Так, находящийся в одной квартире с покойником человек, старается не смотреть в его сторону, чтобы, не имея возможности избавиться от него, по крайней мере, не думать о его присутствии. На Земле же вообще не придавали этому значения, доверчиво полагая, что подобные работы ничуть не хуже остальных, и к тому же, наверное, хорошо оплачиваются.
История – одна из самых беспощадных наук в обществе! Ну, казалось бы, кому есть дело до того, что происходило когда-то давно, да еще и в других странах, с далекими от вас по культурным традициям народами! Питая своей мудростью лишь ненасытных до знаний ученых, она, ведь ничего не может сказать тем, кто живет здесь и сейчас, а не в каком-нибудь Древнем Риме.
В самом деле, если подумать: разве можно назвать рабами тех, кто, преступив закон, заслужил наказание? И разве не в праве общество потребовать для себя компенсации за причиненные ему «неудобства», взыскав с этих людей возмещение в виде труда!
Конечно, да, - скажет историк, - но ведь и Древний Рим никогда «не лез в карман» за обоснованием своего отношения к рабам. И, поверьте, - скажет он, - что обоснования эти имели самую логичную и неоспоримую основу. Но, в том-то и польза истории, что она показывает нам неопровержимую логику невозможности для одной части общества долгое время безнаказанно преуспевать за счет другой. И какие бы «здравые мысли» не давали бы ей почву для оправдания такого «преуспевания», - когда-нибудь для нее обязательно наступит час расплаты, и будет он настолько же жестоким, насколько жестоко было это самое общество в своих претензиях на собственную исключительность.
Глава XII
Штурм. Начало
- Все-таки, мы – чокнутые! – беззлобно, но и без всякой иронии сказал Рассел, когда люк бронемобиля был задраен, и все могли снять маски.
- Я не спорю, - Николай посмотрел на своего товарища: «А он изменился, и в лучшую сторону: и взгляд какой-то другой, и говорит уже не так трагично...» - Зачем тогда вызвался в передовой отряд?
Рассел лишь пожал плечами.
- Понятно, - за компанию! ...Мальчишку-то, зачем взял? – он кивнул на сидевшего тут же Малыша.
- Сам захотел, пусть привыкает, молодость – не проблема для жизни и смерти!
Рассел покачал головой и отвернулся, что означало у него недовольство. Николай подмигнул Малышу. Тот постарался улыбнуться в ответ, но улыбка его получилась такой вымученной, что Николай, действительно, почувствовал укол совести.
Загудел мотор, и машина тронулась. Хотя отсутствие маски и позволяло Николаю говорить, - сейчас ему этого не хотелось. Поэтому он сразу привалился к стенке, будто бы желая вздремнуть, хотя, проделать такое сейчас не смог бы никто.
Он сам не знал, зачем вызвался в передовой отряд. Стелла тоже назвала его сумасшедшим, да еще припугнула, что бросит его, не задумываясь, если он вздумает вернуться назад калекой. «А чего ему бояться? Никому еще страх не прибавлял жизни, а только лишь тормозил кровь и разжижал мозги! Впрочем, ему всю жизнь говорили, что он - ненормальный, однако он как-то умудрился прожить половину жизни, и если судьбе будет угодно – проживет и еще..., а смерть – она ведь не спрашивает, у нее свои виды, и свои расчеты...»
- Говорит «Рубикон пятнадцать»: приказываю колонне остановиться! Повторяю: остановитесь! – четко прозвучал в наушниках Анджея громкий уверенный голос, и он скомандовал водителю выполнить приказание.
- Ну, все – я пошел! Никому ничего не предпринимать без моего приказа! – повторил он, не раз уже сказанное им. Ответом ему было напряженное молчание.
- Да пребудет с тобой аллах! – услыхал он, уже выходя, голос Шакура.
«Черт с тобой, - пусть будет аллах, - все не одному идти в это логово!» - подумал Анджей, сожалея о том, что так и не научился молиться.
Открыв люк, он спрыгнул на твердый марсианский грунт и пошел к грозно возвышавшемуся доту, из которого сквозь узкие бойницы на него теперь, наверняка, смотрело несколько пар глаз и дула автоматов. Он продолжал идти..., - в микрофонах стояла тишина. Пройдя около половины расстояния, он решил-таки, сказать заранее заготовленную им фразу:
- Говорит майор Зборовский! Я привел то, что осталось от моего отряда после нападения, - прошу впустить. У нас здесь раненые, которым срочно нужна медицинская помощь!
Молчание, воцарившееся по ту сторону бетонных стен, было вполне логичным – их уже давно похоронили, и, конечно же, не ждали здесь. Хорошо зная военный уклад жизни, Анджей живо представил себе, какая усиленная работа творилась теперь в голове у стоявшего за этими стенами офицера, бывшего, скорее всего, не старше лейтенанта. Ведь звание Анджея было значительным для колонии, где даже пост военного министра занимал, всего лишь, бригадный генерал.
Заставив себя улыбнуться, - хотя, вряд ли, кто-нибудь смог это увидеть сквозь маску, он смело стоял перед дышащими опасностью бойницами, понимая, что так глупо и безрассудно он еще никогда не поступал. «И это он, который умел строить столь хитроумные планы, что даже враги воздавали ему должное! Здесь же, сам себе он напоминал скорее заигравшегося в войну мальчишку, чем бывавшего в самых опасных переделках боевого офицера!»
Все эти мысли несколько отвлекли его все это время, что он стоял перед дотом в полной неизвестности, и потому он даже вздрогнул, когда в микрофоне его возник голос.
- С возвращением, господин майор! – это был уже другой голос, несомненно, принадлежавший человеку более опытному и уверенному в себе. – Заезжайте!
«Что ж, смерть отменяется, вернее, откладывается!» - думал Анджей, заставляя себя, как можно спокойней возвращаться к дожидавшейся его колонне.
Вскоре одна из плит медленно отъехала в сторону, открыв машинам проезд.
- Вперед! – скомандовал Анджей водителю – молодому парню с бледным как полотно лицом. Анджей вспомнил его – это был боец из его, вновь набранного отряда; тогда на Земле он еще удивил его своей мастерской стрельбой..., «боже, как же все это было давно!»
- Ты веришь в ад? – спросил он у парня, когда тот уже заехал внутрь, ведомый трассой горевших по стенам ламп.
- Не знаю, - ответил тот, упорно избегая взгляда Анджея.
- Теперь придется поверить, потому что, даже если его не существует, то ради таких, как мы, его, наверное, создадут специально!
Парень не оценил шутки, да и сам Анджей не рассмеялся, потому что в этой разверстой пасти ангара теперь бесследно исчезала вся его карьера вместе со «светившими» ему полковничьими погонами, хорошей пенсией и уютным коттеджем на берегу тихого озера...
- Видишь, все идет хорошо! – сказал Николай своим, сидевшим рядом товарищам, когда после долгого и томительного ожидания их машина, наконец, тронулась с места. Но веселость, с которой он это сказал, была наигранной, поскольку пережитые только что минуты были, возможно, самыми тяжелыми в его жизни. «Быть на самом краю гибели, но, все-таки, иметь возможность на спасение – насколько это лучше, чем простое бездействие и ожидание смерти!» - подумал он, еще не зная, что судьба приготовила для него в скором времени не только второе, но и первое.
Когда их машина, наконец, тронулась, не только Николаю, но и всем остальным стало намного легче, будто бы сами небеса дали им дорогу, великодушно пожалев своих несчастных отроков. В этот момент жизнь показалась Николаю, воистину, бесценным подарком, и мысль эта настолько противоречила его собственному жизненному опыту, что он даже рассмеялся.
Машину наклонило, - они спускались вниз, в самую утробу расположенного под землей укрепления... Когда-то давно мечтатели и романтики окрестили Марс планетой будущего. Именно здесь, на Марсе, человечество должно было, по их убеждению, окончательно излечиться от «заразы» войн и построить, наконец, мудрое и гуманное общество. Но оставим в покое мечтателей! Их сладкие грезы, подобно воспоминаниям детства, греют душу и спасают нас от окончательного впадения в цинизм, чем, вполне возможно, и оправдывают свое существование...
Прошло совсем немного времени с тех пор, как Марсе было построено множество военных сооружений и коммуникаций, и защитный Периметр, бесспорно, был среди них достойным преемником знаменитого Адрианова вала . И можно, конечно, сказать, что где-то была сделана ошибка, что можно ведь сделать так, чтобы всем без исключения одинаково улыбалось солнце! Но плоть этого мира нельзя переделать, она прочно въелась в материю всеми спиралями своего ДНК, и она не позволит изменить себя в угоду химерам «равенства» и «братства», ибо человек завоевал себе право на господство не душеспасительными беседами, а подвигами и сражениями!
Когда Николай, повинуясь «радиоголосу» Анджея, выскочил из машины, он понял, что они находятся в каком-то техническом ангаре. Несколько пехотинцев, возились с гусеницей вездехода, стуча по ней огромной для непривычного взгляда землянина кувалдой. Здесь ярко горели лампы, отбрасывая отблески на царившее вокруг настоящее царство железа: корпуса бронемашин, листы брони, пулеметные турели, ящики с боеприпасами – все это лежало вокруг в живом беспорядке, дожидаясь рук работавшего здесь ремонтного отряда.
Но наблюдаемая идиллия длилась недолго, и в глубине коридора уже видны были фигуры шедших к ним вооруженных людей. Увидав, что находящиеся здесь солдаты работают без масок, Николай поспешил освободиться и от своей. Боязнь остаться без воздуха, умерев мучительной смертью, преследовала его все это время, поэтому, оказываясь, даже ненадолго, в герметичных помещениях, он первым делом прекращал дышать «своим» воздухом, а наблюдение за стрелкой давления в баллонах успело стать его любимым занятием. Так и теперь, стоя, в святая святых марсианской армии, он, первым делом бросил взгляд на заветную стрелку, убедившись, что она еще далека от красной отметки.
Инстинкт подсказывал Николаю, что теперь у них уже не оставалось иного выбора, как только открыть огонь или, еще лучше, - достать ножи, но высокий хмурый человек с неприятным польским именем «Анджей» (Николай, отчего-то не любил поляков), видимо, считал иначе. Он так приветливо улыбался шедшим к нему людям, что Николаю осталось лишь восхищаться тем, как он умел владеть собой.
- Как приятно снова увидать своих! – сказал Анджей, быстро отыскав глазами старшего офицера, выделявшегося среди остальных особой статью.
Но лицо офицера оставалось бесстрастным, и, хотя Анджей, скорее всего, был старше его по званию, он не спешил отдавать честь тому, кто спасся ценой утраты нескольких сотен заключенных.
- Первый капитан О'Нелли! – представился он, неохотно козырнув Анджею. – Объясните мне, господин майор, почему о вас так долго ничего не было слышно? – прямо, в присутствии подчиненных спросил он, подтверждая ходившие среди земных вояк слухи о небывалой грубости и нетактичности марсианских офицеров, - Я связался с генералом Фордом. Он приказал немедленно разоружить ваших людей, а вас самого препроводить в штаб для дачи показаний! – сказал О'Нелли, остановившись на заметном в отдалении от Анджея, словно показывая этим отсутствие какого бы то ни было кредита доверия с его стороны.
- Разумеется, а как же иначе, господин первый капитан! – вполне дружелюбно ответил Анджей. Он ничего не предпринимал, - просто стоял и смотрел на офицера, будто бы приглашая его к дальнейшему разговору.
- Почему он не дает команду? Я больше не могу ждать! – прошипел Рассел.
Николай и сам чувствовал себя неважно; ему казалось, что побросавшие свою работу солдаты уже знали о цели их прибытия, и только ждали, когда они сами раскроют свои намерения. Потом, намного позже, немногие оставшиеся в живых участники этой сцены подозревали, что они ждали приказа каких-нибудь несколько секунд, но тогда мгновения их жизни тянулся так, словно в руке у каждого из них лежал раскаленный докрасна камень...
- Итак, господин майор, вам следует отдать приказ о разоружении! – еще раз повторил О'Нелли и Николай запомнил серьезное выражение его лица и не по возрасту пронзительный, потяжелевший от прожитого взгляд...
- Хороший сегодня день, первый капитан! – сказал, наконец, Анджей, и спокойно, будто в тире, сделал несколько одиночных выстрелов по стоявшим перед ним бойцам. Никто не ожидал этого. Никто вообще не смог бы сказать, как и когда в руке у Анджея оказался пистолет, но только что говоривший с Анджеем офицер упал, и это стало началом сражения.
Все, что было после этого момента, Николай помнил довольно смутно. Потом, когда он уже сделался знаменитостью, многие из его рассказов с леденящими душу подробностями (за которые, кстати, он получал дармовую выпивку), были чистейшим вымыслом. Тогда, стоя на пороге смерти, он не мог ни запомнить то, что окружало его, ни, уж тем более, как-то проанализировать это. Он лишь помнил, что сделал несколько выстрелов, но все они не причинили никакого вреда находившимся в нескольких шагах от него солдатам, что было неудивительно, поскольку никогда прежде он не стрелял из боевого оружия. Потом он выхватил нож, и бросился на своих противников, несмотря на то, что они были вооружены и, в отличие от него, умели обращаться со стрелковым оружием. Наверное, также как он тогда сделали многие, потому что никто из солдат не успел сделать по ним ни одного выстрела, а уже через секунду нож Николая, удачно попав между пластинами, поразил одного из них…, кого именно, - он не видел, потому что вошел уже в состояние неуправляемого, дикого экстаза. Он только помнил, как кричал что-то бешеным голосом, и как едва не сбил с ног того самого, командовавшего здесь всем поляка, едва увернувшегося от его могучего тела. И уж совсем непонятно для чего, он потом нагнал бежавшего прочь безоружного солдата, и, сбив его с ног, несколько раз с силой ударил рукоятью ножа по голове.
Вскоре весь ангар оказался в руках восставших. Раскиданные по нему тела ни у кого не вызывали жалости. И не потому, что неожиданное нападение разбудило во всех жестоких убийц, – просто делающий не может одновременно осознавать свое действие, поскольку само это действие требует от него всей его души, - без остатка, без страха и без сомнений!
Жизнь редко бывает нам подругой..., скрываясь за чередой однообразных дней, она предлагает нам свои роли, а мы, чаще всего, вынуждены с ними соглашаться. О, боже, - что только не заставляет она нас делать! Она, будто бы испытывает наслаждение от того чувства отвращения, а иногда и омерзения, с которыми надеваем мы на себя предлагаемые ею маски... Но случаются моменты, дарованные самой судьбой, когда полученная нами роль, есть тот самый «король Лир», которого нам хотелось сыграть на протяжении долгих, скучных лет. И тогда все наше существо наполняется силой, и каждая клеточка нашего тела чувствует свою неразрывную связь с породившей ее когда-то Вечностью, получая Ее навыки и Ее спокойное мастерство...
Николай был рожден для войны. Далекая саратовская деревня с низенькими покосившимися избами и облупившимися стенами старенького советского «сельпо», породила его когда-то, не без помощи заспанного красноносого фельдшера и толстой бабищи санитарки. И как бы ни восторгались тогда сердобольные бабы покладистым и послушным мальчиком, как бы ни прививали ему любовь к «цветочкам и божьим коровкам», - зоркий глаз бога Войны уже приметил в его повадках нечто такое, что заставило его криво ухмыльнуться, глядя на трогательные попытки любящих «мамок» и «нянек».
...Красная планета свела Николая с ума, яростное марсианское солнце довело до кипения его кровь, отодвинув чувство опасности куда-то далеко, в самые закоулки сознания...  Увидав, что вокруг уже не осталось никого, кто мог бы оказать сопротивление, он смело ринулся вперед, в освещенный коридор бункера, увлекая за собой товарищей. Мелькали красные фонари сирены; ее пронзительный звук атаковал мозг, - но нагруженное тяжелым обмундированием тело было легким и стремительным, и сотрясавшие барабанные перепонки звуки выстрелов лишь еще больше разжигали, невесть откуда взявшуюся ярость. Жизнь исчислялась секундами, а смерть – мгновениями...
Натиск был столь неожиданным, что в первое время никто не оказал им заметного сопротивления. Успевшие сделать лишь несколько выстрелов часовые, были попросту сметены массой наступавших, заполнивших собой узкий коридор бункера. Так, пробежав на одном диком дыхании несколько сот метров, они добрались до КП, где колонисты уже успели приготовиться к обороне.
Бункер не был предназначен для обороны изнутри, но за то небольшое время, что им потребовалось, чтобы добраться до него, - здесь уже успели соорудить что-то наподобие баррикад. Здесь путь наступавшим преграждали два боевых вездехода, вокруг которых затаились стрелки. Оставшиеся же просветы были загромождены, чем попало: от листов железа до ящиков из под консервов.
Тут, задыхавшийся от бега Анджей, остановил бойцов, приказав им укрыться. Это было поразительно, но за несколько минут им удалось проделать такое, о чем Анджей не мог даже подумать, когда планировал вторжение! «Вот так совершаются революции!» - вспомнились ему, вдруг, слова своего бывшего наставника, а ныне мирного садовода-любителя где-то в тихом предместье Франции.
Но времени на передышку у Анджея не было.
- Приготовиться к штурму! – скомандовал он, слыша, как за спиной его собираются бойцы.
В это время сирена замолчала, и в динамиках громкоговорителей раздался голос:
- Говорит капитан Бланко! Бросайте оружие, - вы обречены!
- Мы были обречены здесь с самого начала! – рявкнул Николай таким страшным голосом и на таком ужасном английском, что все неосознанно посмотрели в его сторону. Анджей улыбнулся; этот русский определенно начинал ему нравиться.
«Еще немного отдохнуть!» - подумал Анджей, восстанавливая дыхание.
- Эх, сейчас бы сюда наши вездеходы! – послышался чей-то голос.
- Да, здесь мы и умрем! – сказал кто-то еще, и Анджей почувствовал, как у него загорелись щеки. Наступил тот самый, хорошо известный каждому опытному командиру момент, когда удача готова склониться как в одну, так и в другую сторону, выбирая для своей милости более достойного...
- Ну, что – пошли ребята! – закричал он, выскакивая из-за стены, и чувствуя, как сразу несколько пуль ударились в его защитные пластины. Дальше он уже просто орал, с такой силой, будто бы ему оторвало ногу..., ему было страшно и как-то дико весело, наверное, от ощущения того, что на Земле он бы уже давно был мертв. Но здесь, казалось, сама природа благоволила отважным!
Добежав до вездехода, Анджей, уже не мог остановиться, потому что сзади на него напирала масса, увлеченных им за собой повстанцев. И хотя он знал, что их было, всего лишь два десятка, - напиравшая сзади волна пугала его, заставляя бежать все дальше..., а затем прыгнуть на броню вездехода, сбить с ног бросившегося на него солдата, отбить удар ножом, нанести свой..., промахнуться, нанести еще один..., нагнуться..., ударить, еще раз ударить... «Что ты делаешь? Ты, всю жизнь подавлявший народные восстания, и наживший на этом деле нервные расстройства и неплохой счет в банке, - сражаешься теперь на стороне тех самых «обиженных и угнетенных», что так долго терпели твое присутствие на Земле... да, на Земле, но здесь все становится с ног – на голову, здесь Марс – планета сумасшествия, и сам он, за короткое время пребывания на ней, уже успел сделаться ненормальным!»
Вскоре защитники бункера были почти полностью истреблены. Анджею случайно удалось спасти одного из офицеров, оттолкнув своего разъяренного бойца, что даже не слышал его приказа, охваченный жаждой убийства. Бросив взгляд на происходившее вокруг него зверство, Анджею на миг даже сделалось страшно при мысли о том, что это, все-таки, заключенные – воры, убийцы и насильники, а не кадровые военные, с которыми он имел дело всю жизнь. Но страх его теперь уже не имел смысла, поскольку изменить уже ничего было нельзя.
- Собрать раненых! Проверить боеприпасы! – крикнул он, и, по привычке, все еще чувствуя себя офицером разведки, назначил нескольких бойцов вести охрану всех главных коридоров.
... – Поверьте моему опыту, капитан; повстанцы – большие мастера пыток! – сказал он плененному им офицеру, глядя на его испуганное интеллигентное лицо, больше подходящее школьному учителю. Неизвестно, насколько убедительно произнес эти слова Анджей; возможно даже, что не он, а лица окружавших его повстанцев убедили «школьного учителя» в весомости этих слов, но он согласно закивал в ответ. Анджею не было жаль его, выбравшего себе службу в бронированном бункере и думавшем провести так весь оговоренный контрактом срок. Уж он-то знал, что если где-то звучат выстрелы и слышатся стоны, то бетонные стены – лишь временная защита..., нет, даже не защита, а скорее самоуспокоение!
Бункер был взят. Панические радиограммы еще разрывали эфир, и командование Вооруженных сил Марса собиралось на экстренное заседание, а орудия главных калибров «пятнадцатого бункера» уже были направлены на Преторию с категорической решимостью Анджея открыть огонь по жилым кварталам города при первой же попытке обстрела со стороны противника.
Глава XIII
Генерал Форд. Возвращаясь к известному
Генерал Форд никогда не допускал сомнений. Еще в начале своей военной карьеры, получив приказ о ликвидации беспорядков в одной, далекой от цивилизации, стране Второго мира, - он прекрасно справился с поручением, заслужив похвалу начальства. Устройство мира всегда казалось ему простым и справедливым: тот, кто «наверху» заставляет подчиняться своей воле остальных, тех, кого природа поставила несоизмеримо ниже. Эта сильная в своей простоте идеология позволила ему сделать хорошую карьеру, и даже получить генеральские погоны, правда, не на Земле, а уже здесь, на Марсе. «Но разве устройство мира может зависеть от того, на какой планете и в каких условиях существует человеческое общество!» Форд твердо знал, что не может, и его массивный имперский подбородок неизменно доказывал эту простую мысль всяким «слюнтяем» из Совета, острословам-репортерам и прочей «обеспокоенной» общественности.
Форд не без оснований считал себя успешным человеком. Родившись в простой рабочей семье, он сумел добиться многого, и не благодаря каким-то финансовым махинациям, - а лишь стоя на страже той части общества, что, по его твердому убеждению, и была той самой «силой», имеющей право подчинять себе все остальные, оставшиеся на «обочине» жизни, сообщества людей.
Да, он не был святым, и спецслужбы Объединенной Европы, конечно же, располагали на этот счет всякими документами. Но водившиеся за ним «грешки» лишь ярче показывали всю пользу от его многолетней карьеры, несоизмеримую с теми «побочными эффектами», что удалось «раскопать» на него неутомимым специальным агентам.
Однако Марс открыл для Форда новые, совершенно небывалые перспективы. Будучи человеком военным, он всегда с недоверием относился к демократии. Эта форма управления, по его мнению, была априори лицемерной, поскольку подразумевала даже в самом названии, участие в этом народа, тогда как этот самый народ во все времена думал лишь об одном – «о хлебе и зрелищах». Слава богу, что общественные элиты никогда всерьез не допускали такой «народ» к настоящему управлению, создавая лишь формальную видимость его участия в государственных делах. Но здесь, на Марсе, Форд увидел возможность для того, чтобы убрать даже эту видимость, то есть номинально узаконить военно-экономическую власть, поскольку все в колонии было просто создано для этой формы правления.
Ни для кого не секрет, что общество хочет говорить о гуманизме лишь тогда, когда все вокруг довольны и сыты. Но что же делать, если это не так! Что же делать, если для притока людей и денег Марс должен регулярно высылать на Землю тонны обогащенной руды, и никого не интересует, каким образом эти тонны будут «выбиты» из неподатливого марсианского грунта! И что же делать, если при таком положении вещей всегда находятся те, кто берет в руки оружие и начинает вершить свою справедливость, подобно отважным фрименам.
...Когда человек озабочен покупкой лучшей марки машины, ему нужна демократия; когда же главной его заботой становится выживание, - ему нужна диктатура. Это простое правило было известно еще на заре земной цивилизации, но, не интересовавшийся древностью Форд дошел до этого самостоятельно, своим склонным к анализу умом и жизненным опытом. А, осознав, блестяще реализовал эту возможность, постепенно взяв под контроль Совет колонии, и сделавшись, практически единовластным правителем Марса. Конечно, свою власть ему приходилось делить с рудодобывающими компаниями, но они всегда находили взаимопонимание, подобно двум матерым хищникам, поделивших подвластные им территории.
Произошедшая теперь революция, - а генерал Форд всегда называл вещи своими именами, поразила его накалом и решимостью бросившихся в бой людей. Это был прорыв плотины..., - бурлящий, не ведающий преград поток... В тот день он устроил показательную выволочку своим подчиненным: несколько высших офицеров было им понижено в должности, и на их место назначены более молодые, и отчаянные. Он тут же отдал, уже заготовленный им приказ о мобилизации всего боеспособного мужского населения в течение трех марсианских суток, он организовал оперативный штаб, распорядился о подготовке помещений для госпиталей и наметил, пока вчерне, план эвакуации мирного населения... Он сделал все, что было в его силах, и теперь, направляясь с инспекцией во вновь формировавшийся батальон резервистов, дремал, сидя на заднем сидении своего скоростного вездехода.
Было его любимое время суток, - ранний рассвет. Время, когда, появлявшееся из-за горизонта солнце так напоминало ему рассвет в его родном Портленде, - легкие утренние лучи, наполненные радостью беззаботного детства...
...Они проехали блокпост; лица бывалых солдат резко контрастировали с несколькими, стоявшими там же резервистами, из тех, что он уже успел призвать. «Как мирный образ жизни отражается на мужском лице» - подумал, глядя на них Форд. Как это ни странно, но раньше он никогда не замечал этого. «Мирные лица..., - они круглые, добрые и довольные жизнью..., они видят, едва появившуюся где-нибудь выгоду, но не в силах заметить смертельную опасность, подкравшуюся уже к самому их очагу…»
Проверив документы, офицер отдал честь, и дал команду пропустить машину. С этого дня таких блокпостов стало несколько десятков по всем основным дорогам Претории, - «но поможет ли это и все остальное задавить недовольство фрименов?» Форд задремал. Мерное гудение мотора действовало на него успокаивающе..., он был просто человек, и сейчас ему ужасно хотелось спать после проведенной бессонной ночи... «Как там, интересно, дочь? Сейчас у нее сессия..., а в Гарварде сейчас тепло..., сбегают по ступенькам радующиеся своей молодости девушки..., и теплое земное солнце ласкает их красивую, гладкую кожу...»
Внезапно машина затормозила, - Форд открыл глаза. Какой-то человек в старом, еще времен Заселения гермокостюме, стремительно бежал к ним. В руках его было нечто тяжелое, даже для небольшой гравитации Марса. «Бомба!» - определил опытный глаз Форда, « - неужели – все?»
Никто не успел ничего сообразить, как генеральскую машину подкинуло вверх столбом мощного взрыва. Она высоко поднялась над дорогой, несколько раз перевернувшись, и упала почти там же, где остался лежать убитый взрывом фримен. Это была женщина..., наверное, молодая, - лицо ее каким-то чудом осталось нетронутым взрывом, но жизнь на Марсе оставила на нем свои отпечатки теми цепкими когтями, что оставляют на женском лице годы, проведенные на его «рудниках».
Генерал Форд умер мгновенно. А в это время в далеком Гарварде юная студентка никак не могла расстаться со своим новым парнем, думая о том, что завтра ей предстоит экзамен по иностранной литературе. А когда она, все же, спровадила своего пылкого ухажера, мысли ее, всего на миг, перенеслись на родной Марс, и она, отчего-то с тревогой подумала об отце, хотя для этого не было никаких оснований. Но ночь была полна прохлады и неги, и, ровным счетом ничего не говорило о грядущих бедах на Марсе, и тем более, на приютившей ее на время, умиротворенной гармонией Земле…
Глава XIV
Штурм. Продолжение
Девять лет назад, когда процветающая колония Марс понимала под словом «фримены», всего лишь, кучку беглых неудачников, эмигрировавший туда российский инженер Илья Брундфест предложил проект соединительных тоннелей для оборонительного Периметра жилых кварталов Претории. Он обосновывал это тем, что защитные бункеры все равно придется соединять линиями коммуникаций; так, почему бы сразу не сделать их защищенными от диверсий постоянно растущих фрименских банд. Тем более что изобретенные недавно на Земле технологии позволяли сделать это быстро и сравнительно недорого. Его проект, конечно же, был яростно раскритикован и платившими «за музыку» магнатами, и «позитивно настроенной общественностью».
Проект был отклонен, но уже через год всем стала понятна «сермяжная истина»: открытые и слабо охраняемые линии коммуникаций, действительно, оказались под «неустанным вниманием» фрименов. Постоянные диверсии с подрывом машин снабжения и порчей, с таким трудом построенной дороги, привели к тому, что командование вынуждено было какое-то время откупаться от наиболее крупных фрименских отрядов, поставляя для них ежемесячно мегалитры воздуха и огромное количество продовольствия, в обмен на их бездействие. Поэтому вскоре проект Брундфеста сделался опять актуальным, правда, сам он, обидевшись на не оценившие его колониальные власти, уже вернулся на Землю, на свою историческую родину, в Израиль.
Вот тогда-то и были построены те самые, грандиозные тоннели, очертившие своими прочными стенами контуры охраняемой части города. Их армированное покрытие, а также «взрывообтекаемая» форма (кстати, предложенная тем же Брундфестом), делали их, практически неуязвимыми для фрименов. И, хотя внешне они напоминали, по выражению одного из журналистов, «дикие средневековые стены», - польза от них городу и, соответственно, вред для фрименов, были вполне ощутимы. Нападения на оборонительные коммуникации прекратились, и фрименам пришлось переключиться, в основном, на «рудниковые» караваны, то есть, автоколонны, обеспечивающие снабжение удаленных от Претории рудников.
По одному из таких тоннелей и ехал теперь Николай для овладения соседним, «шестнадцатым» укрепленным объектом. Рискуя ради того, чтобы не упустить драгоценное время, Анджей отдал почти всех, бывших с ним с начала штурма бойцов для этого предприятия. Сам же он с небольшим отрядом, остался на КП, контролируя управление главными калибрами. С ним же хотел остался и Шакур, страстно желавший идти на штурм тоннеля, несмотря на полученное им ранение. Но Анджею удалось уговорить его отправиться вместе с остальными ранеными обратно в их поселение, где занесенный к ним самой судьбой Изверг, - так звали их врача, бывшего арестанта, приговоренного к «рудникам» за незаконные пересадки органов, - творил настоящие чудеса, возвращая к жизни людей, буквально с того света.
Анджей хотел сам возглавить этот «ударный отряд». Не потому, что ему надоела жизнь, просто он боялся, кому бы то ни было доверить это дело, понимая, что перед ним были не кадровые военные, а, всего лишь, вчерашние заключенные. Провал же этой операции грозил бы полным поражением всей, затеянной им войны, означавшим для него смерть или позор. Но тут он вспомнил о том самом неистовом русском, что едва не сбил его с ног при атаке бункера. Опытный глаз Анджея заметил в нем ту самую, лихую отвагу, позволявшую иногда выполнять боевые задачи, кажущиеся немыслимыми. Будучи опытным боевым командирам, он знал о том, что между «мыслимым» и «немыслимым» пролегает некая темная, неподвластная разуму территория. Для ее преодоления иногда достаточно одного шага, одного озарения...,  а иногда – не хватает целой жизни... И, лишь ступивший в эту пугающую тьму, может увидать ту плату, что потребует она за прохождение через свои владения дерзких храбрецов…, и неистовый русский, как нельзя лучше подходил для этой роли.
Три бронемашины ехали по длинному тоннелю, едва освещенному змейкой электрических огней, - электроэнергия, как и воздух, были здесь в большой цене. Чтобы уменьшить риск внезапного нападения, Николай приказал увеличить дистанцию между машинами до пятидесяти метров. Кроме того, каждая из машин толкала впереди себя специально изготовленные фрименами «щиты» - нагруженные железными листами вперемешку с вязким нанопластом тележки. Наскоро испытанные в полевых условиях, они показали неплохую способность задерживать пули и осколки. Теперь же, поставленные на колесные платформы, они гремели на стыках бетонных блоков своим тяжелым железным «нутром», словно подбадривая притихших от ожидания опасности повстанцев. Состояние у всех было жуткое... Взятый недавно «пятнадцатый», конечно уже успел послать сообщение о нападении, и их, наверняка, уже ждали; но где именно их намеревались встретить, - было неизвестно. И эта неизвестность подтачивала всех подобно гнили, глубоко забравшись в глубины сознания.
Вообще-то, человек – храброе существо. Живя в окружающем его суровом мире, он постепенно смиряется с тем, что опасность, в принципе, представляет собой среду его обитания. Но человек боится предрешенности..., сама мысль о том, что смерть уже нависла над ним и лишь выжидает для своего появления того самого, решительного момента, когда все его душевные силы окажутся растраченными на борьбу с самим собой, - именно эта мысль пугает его больше, чем сама смерть, избежать которую не удавалось еще никому.
...В машинах были лишь водители; остальные сидели на «броне», глядя уставшими от напряжения глазами в ожидавшую их темноту. Дорога была хорошая, и их почти не трясло; кое-где на обочине попадались пустые консервные банки и пластиковые пакеты – вечные спутники «цивилизованного» человека. «Что я здесь делаю?» - подумал Николай, оглядывая все это мертвое безмолвие. Он был даже рад тому, что сейчас никто не беспокоил его разговорами. Но сидевший рядом Рассел – большой любитель поговорить, явно не находил себе места; он беспокойно оборачивался, будто забыл взять с собой что-то очень важное, и это, возможно, выглядело бы довольно смешно при других обстоятельствах, но теперь сама мысль о смехе казалась Николаю не только нелепой, но даже кощунственной.
Он повернулся к Малышу, что, по-прежнему, не отходил от него ни на шаг. Лицо его, закрытое маской, казалось еще моложе: черты его заострились, глаза смотрели на Николая детски доверчиво. Глядя на него, совсем не верилось, что этот мальчик мог хладнокровно убить своего отчима, закопать его в чужом саду, да еще и подкинуть к трупу окурок его товарища, специально подобранный для этой цели... Юноша заметил его взгляд и улыбнулся; глаза его, хоть и затуманенные страхом неизвестности, - отражали ясность мысли... «Наверное, он правильно сделал; пожалуй, никому не стоит прощать обиды и унижения!» - подумал Николай, ободряюще кивнул юноше, и привалился к башне бронемашины, расслабляя напряженную спину. Он подумал о Стелле, представив, как она сидит теперь где-нибудь, вместе с другими женщинами, занимаясь заправкой баллонов, починкой гермокостюмов, а может даже банальным приготовлением пищи…, «о чем она думает? куда обращен печальный взгляд ее глаз, которым он так восхищался, хотя, видя его, и пытался развеселить ее своими шутками…»
Первый пущенный по ним снаряд заставил Николая упасть на землю; разлетевшиеся осколки, ударившись об армированные стены, запели рикошетами. Со стороны противника больно ударили по глазам лучи прожекторов. На миг Николай почувствовал себя маленьким неуклюжим клоуном, брошенным на цирковую арену после ловких атлетических гимнастов; он пытается подняться, но его маленькие, кривые ноги путаются в вязком песке на потеху горластой публике... Он и в самом деле не мог подняться, - тело его, словно приросло к земле, не желая отдавать себя на растерзание наполнившему тоннель смертоносному железу.
Николай огляделся: взрывной волной его отбросило на несколько шагов от машины, совсем рядом с ним лежал, выпущенный кем-то из рук гранатомет, прямо перед его лицом растекалась темная лужа крови... Приподнявшись, и чувствуя всем существом грозящую ему опасность, он пополз, желая спрятаться за корпусом подбитой бронемашины. Медленно, словно в бреду, преодолевал он это расстояние, чувствуя, как глаза его слезятся от дыма и яркого света... Сильный толчок в плечо заставил его обернуться: это был Рассел. Он что-то пытался сказать ему, отчаянно жестикулируя.
«Что он говорит? Что нужно уходить!» - лицо Николая исказило гневом: «нужно было не попадать на эту планету, а теперь – уходить уже некуда!»
- Я никуда не пойду! – заорал он, и пополз дальше, к пылавшему вездеходу, рядом с которым стоял перевернутый бронещит. – Я никуда не пойду..., никуда, никуда..., - повторял он, словно помешанный, и само это слово казалось ему каким-то большим, тяжелым, остроугольным, способным закрыть его от вражеского обстрела.
Добравшись до исковерканного, но уцелевшего щита, он зарядил гранатомет, как их учил всезнающий Анджей, - снаряды лежали тут же, в раскрывшемся от удара ящике, - и сделал выстрел, сопроводив его таким диким хохотом, что сам не узнал своего голоса. В ответ на это вражеская сторона разразилась целой канонадой, но Николай уже спрятался за фрименское творение, чувствуя даже через толстый пояс, как трясет и швыряет, подобно картонной коробке, укрывший его бронещит.
В рассеявшемся дыму он, к своей огромной радости, увидал Рассела, спрятавшегося за обгоревшим корпусом бронемашины. Американец пошевелился, будто бы удостоверяясь в том, что остался жив, и Николай радостно замахал ему рукой.
- Толкни сюда ящик! – указывая рукой на еще один ящик со снарядами, крикнул он Расселу.
Американец его понял. Бесстрашно и даже глупо высунувшись из укрытия, он приподнял его одной рукой, швырнув Николаю, - весивший несколько десятков килограммов по земным меркам ящик, полетел с такой силой, что Николай едва успел его поймать. Это даже развеселило его: здесь, на Марсе можно было бы почувствовать себя каким-то мифическим героем, если бы, конечно, не страх умереть подобно обычному, «немощному» от своей огромной гравитации, землянину.
Николай сделал еще несколько выстрелов. Осознавал ли он тогда бесцельность этого занятия? Наверное. Во всяком случае, этого он потом не мог вспомнить, но какая-то скрытая в нем пружина заставляла его стрелять, снова и снова меняя позицию, а затем, выждав относительного затишья – начинать все сначала... В ящике оставалось еще два снаряда, и он не знал, что он станет делать потом. Осознание близости этой последней черты бесило его своей фатальной неизбежностью. И, хотя можно было попытаться отыскать еще один ящик, который, как точно помнил Николай, был у них, - подобное чудо было бы уже явно за пределами реальности.
Когда весь запас был расстрелян, его охватило какое-то необычное спокойствие: «Нет, ему не хотелось искать снаряды..., - ведь так хорошо было просто лежать здесь, за грудой железа, бывшей некогда столь старательно изготовленным бронещитом...» «Неужели, я остался один? И больше никого из тех, что еще совсем недавно ехали вместе со мной..., и, конечно же, как и я, надеялись на лучшее!» Зачем-то он вытащил нож; уцелевшие электрические огни тоннеля отбрасывали отблески на его красивой гладкой поверхности. «Нет, он вытащил его не просто так, - сейчас они пойдут посмотреть, остался ли кто-нибудь в живых... Они будут идти медленно, совсем как немецкие солдаты в виденных им фильмах детства..., и когда кто-нибудь из них увидит спрятавшегося человека с ножом, - он выстрелит, а потом скажет: «вот же, живучий, гад!», - или что-нибудь подобное. От этой мысли Николаю сделалось противно: он представил, как убивший его солдат пнет для уверенности его мертвое тело, или, может быть даже, кольнет пару раз, и уж потом пойдет дальше, насвистывая какую-нибудь бульварную марсианскую песенку.
Но все эти мысли не мешали ему еще некоторое время также лежать, наслаждаясь окружавшей его тишиной и спокойствием. По другую сторону тоннеля все также лежал Рассел, и Николаю было жаль, что он не двигался. Ведь если бы он только поднялся и посмотрел на него, - как бы ему, наверное, сделалось смешно оттого, как можно спокойно лежать, играя лезвием ножа за несколько минут до собственной смерти... Но, вот, американец пошевелился..., поднял голову и тряхнул ею, будто после хорошей попойки... И тут возле него оказался солдат, - совсем так, как это только что представлялось Николаю, – подойдя к нему спокойно и неторопливо...
Николай прикрыл глаза, его рука с ножом легла на землю: «Глупо, как же глупо!» - успел подумать он, но как только над ним склонилась чья-то фигура, - нанес точный удар между передней и боковой пластиной, как его учили фримены... На него набросились, видимо, желая взять живым, потому что, как казалось Николаю, – могли убить уже много раз, - но его лишь сбили с ног, прижав к земле, и чей-то окованный железом башмак с силой наступил ему на голову....
Но затем что-то произошло: опять послышались выстрелы, топот ног и шум от падения «закованных в железо» тел. Его так и оставили лежать, избитого, едва живого, и когда над ним опять склонилось чье-то лицо, Николай, не выдержав, засмеялся.

Его спас, посланный им на подмогу отряд во главе с Солом Тараканом, приехавший на машинах, которые привезли в поселение раненых. Когда его, ничего не соображавшего, одуревшего от счастья, привели в чувство, засунув ему под маску трубочку с холодной и необычайно вкусной водой, он пил ее, давясь, не по-марсиански большими глотками, - и по лицу его предательски текли слезы. Потом он помог подняться оглушенному Расселу, и кричал ему что-то по-русски, пытаясь докричаться из маски, - он не помнил, что именно. Помнил лишь, что тот кивал ему в ответ, и что-то говорил сам, - и Николай тоже кивал ему в ответ... А потом, когда он отыскал изуродованное взрывом тело Малыша, и больше уже ничего не держало его здесь, - он пошел догонять остальных, успевших скрыться в полутьме тоннеля.
После недолгой перестрелки и столь же короткой рукопашной схватки, отряд Таракана завладел объектом. Идя по тем местам, откуда на них недавно лился шквал огня, одуревший от собственного спасения и вколотых ему обезболивающих, Николай с удивлением обнаружил лежавшие повсюду тела. Это было удивление ребенка, осознавшего, что его товарищу также больно от порезанного пальца, как и ему самому, - но это было так. Та ненасытная темнота тоннеля, что посылала к ним смерть, - сама истекала кровью от выстрелов его гранатомета... «Как все бессмысленно! Все заканчивается смертью, и после этого тут же теряет свой смысл! А если не после этого? Если бессмысленность всего существует сама по себе, и без смерти, - что тогда?» - На эти вопросы он не мог ответить, а даже если бы и мог, - то был ли и в этом хоть какой-то смысл?
Глава XV
Штурм. Продолжение
Революция 2061-го года, прокатившись по Марсу, еще долгое время будоражила умы землян, искавших какие-либо аналогии случившемуся в истории своей планеты. Но аналогия – вещь опасная, поскольку отыскивается пытливым человеческим умом столь легко, что не всегда может понравиться тем, кто претендует, в какой-то мере, на свою исключительность. Эта страсть казаться в собственных глазах чем-то совершенно неповторимым, свойственна не только отдельным личностям, но и государствам и народам. А между тем, различным областям науки доподлинно известно, что именно аналогия, а не многочисленные отличия создают для нас возможность целостного восприятия мира. Но, тем-то и опасны аналогии, что подобное восприятие заставляет нас весьма скептически относиться ко многим восторженным и высокопарным понятиям своего времени, а такое, уж простите, мало, кому понравится!
Революция на Марсе длилась, всего лишь, несколько дней, но споры о ней долго еще не утихали на обеих планетах, переходя, порой, в настоящие словесные баталии. Говорили, что правительство колонии просто «само отдало власть», испугавшись кучки «вооруженных голодранцев»; ругали генерала Форда, и, заменившего его, после трагической смерти последнего, полковника Ролда. Злословили, что, дескать, «опомнись он вовремя, и подтяни основные силы – от банд фрименов не осталось бы и следа, ибо тогда они, уж точно, не успели бы объединиться»..., но все эти споры, все же, очень скоро утратили свою остроту, может быть даже гораздо быстрее, чем того стоил истинный драматизм произошедших на Марсе событий. Разумеется, тому была причина – обогащенная руда. Как только Земле стало понятно, что новое правительство будет так же, как и раньше, поставлять спасительные транспорты, - марсианская революция перестала будоражить мятежные умы, сделавшись со временем просто досадным недоразумением..., и, как показало недалекое будущее, - весьма зря!

На третий день восстания передовые отряды фрименов вышли на окраины города. Продержавшись в первый день, неизвестно, каким образом, силами одного лишь отряда Шакура, на следующий день к ним уже примкнули другие отряды, и затем уже постоянно прибывали все последующие дни этих исторических событий. Как и предполагал Анджей, после захвата двух бункеров и предъявления ультиматума, командование не решилось применить артиллерию, справедливо боясь ответного обстрела мирных кварталов. Поэтому война приняла, в основном, характер уличных стрелковых боев, оканчивавшихся, как правило, жестокими рукопашными схватками. При этом лишенные общего командования фрименские отряды часто действовали несогласованно, неся порой значительные потери. Однако боевой дух восставших не терял своей силы, и каждый новый рубеж придавал им все больше уверенности в своих силах. Погибали люди, ругались до хрипоты командиры отрядов, решая, кому из них подчиниться, чей план принять к исполнению при взятии очередного блокпоста…, и, тем не менее, отряды фрименов упорно продвигались вперед, и не было на планете силы, способной их остановить.
Шел пятый день с начала штурма…. К утру отряд Николая ворвался-таки в западные кварталы Претории, закрепившись на территории воздухоперерабатывающего завода, чьи крепкие стены очень хорошо подходили в качестве рубежа обороны. После длительных боев отряд потерял почти половину своего состава, и Николай решил дать бойцам отдых, о чем и сообщил по рации Анджею, - номинально считавшемуся вождем восстания. Тот категорически отверг его просьбу, заставляя наступать дальше, но Николай решил ему не подчиняться. Впрочем, это решение вовсе не требовало от него смелости, - просто в противном случае, в атаку ему пришлось бы идти одному, если не считать недавно присоединившихся к ним, еще необстрелянных беглецов из шахт. Поэтому, организовав оборону, он приказал остальным отдыхать, и сам спустился в еще теплые от недавней работы цеха, с удовольствием освободившись от надоевшей ему маски.
Воздух здесь был довольно неплохим; пройдя через цех, он вошел в небольшое, отгороженное пластиковой перегородкой помещение, видимо, предназначенное для начальника цеха, и сел за стол. Увидав на столе бутылку с водой, он схватил ее, и с жадностью сделал несколько глотков – в воде фрименские отряды испытывали постоянную необходимость. Ему хотелось есть, но еще более – спать. Поэтому, сделав еще пару глотков, Николай решил вздремнуть. Рация – этот страшный монстр, поднимавший его с места и заставлявший бросаться на врага, - сейчас молчала. Возможно, у Анджея появились другие, более важные участки фронта, что он на время позабыл про него.
Николай поставил автомат и лег на стол, положив под голову лежавшие тут же учетные книги. И тут какой-то посторонний звук привлек его внимание. Как будто кто-то возился за стоявшей рядом с ним цистерной. Животных на Марсе не было, поэтому возня эта насторожила Николая, что больше всяких животных всегда справедливо опасался человека. Он вытащил нож, и осторожно обогнул цистерну, увидав сидевшего на низком стуле и что-то писавшего человека. Картина эта настолько не вязалась со всем, что происходило теперь вокруг, что Николай некоторое время молча смотрел на этого чудака. Увлеченный своим делом, пишущий не поднимал головы, но Николаю было видно, что был он немолод, и, скорее всего, нездоров, о чем говорили его худые, даже иссохшиеся руки, а также то, как часто и тяжело он дышал. Рядом, на полу стояла фляга с водой и небольшая потертая сумка, из которой выглядывала знакомая Николаю этикетка банки с привозной «земной» тушенкой.
Наконец, пишущий поднял голову, видимо, для того, чтобы обмозговать какую-то, вертевшуюся у него в голове мысль, и тут только увидал Николая.
- Здравствуйте, - сказал он на чистом английском, и теперь Николай заметил, что был он совсем не стар, - о чем говорили его живые, любознательные глаза, хотя кожа и мешки под глазами, действительно, старили его.
- Что вы здесь делаете?
- Пишу, - коротко и просто ответил он, но видя, что стоявший перед ним вооруженный ножом гигант, видимо, не удовлетворился таким ответом, добавил:
- Я Морст – заключенный номер…, впрочем, думаю, что это уже не важно. Видите ли, я – историк по профессии, а тут происходит такое…, что все это нужно обязательно описать и основательно проанализировать.
- Для потомков? – спросил Николай, не без иронии.
- Совершенно верно! – простодушно обрадовавшись тому, что его поняли, воскликнул он. - Знаете, ведь все так быстро забывается, иногда даже быстрее одной человеческой жизни!
Морст смотрел на Николая вполне серьезно; так смотрят лишь те, кто обладает внутренней уверенностью в значительности собственного дела, и Николай отвел глаза.
- Я посплю тут…
- Да, пожалуйста! – с охотой согласился Морст, снова склонившись над своим трудом.
Николай ухмыльнулся. Отчего-то ему сделалось приятно оттого, что кто-то умный и образованный описывал все то, что окружало его, и в чем он непосредственно участвовал, бесконечно уставший телом, безнадежно разочарованный душой… «Нет, все это не зря…, теперь я точно знаю, что все это не зря»! – подумал он, проваливаясь в сон.
... А уже через час он был разбужен начавшейся атакой: утратившиеся свои позиции колониальные части желали выбить его отряд с завода. И тогда злой и заспанный, он выбежал наружу, под яркое дневное солнце, и нагло, не нагибаясь, добежав до линии обороны, быстро понял всю серьезность ситуации. Очнувшиеся от шока первых дней, колониальные войска усилили свой напор. Против его нескольких десятков автоматчиков действовало, не менее роты солдат; из-за укрытия, в глубине квартала били легкие орудия.
Теперь Николай точно знал, что на Марсе выживают лишь безумцы. Глядя на то, как покорно лежали под обстрелом его бойцы, уповая лишь на волю бога, и как спокойно и методично ложились между ними вражеские снаряды, - он тут же принял решение. Видимо здесь, на Марсе, воля бога с трудом находила своих «исполнителей», и Николай уже не рассчитывал на нее. Но он знал, что, как бы взамен этого, Красная планета любила отчаянную, иногда ничем не обоснованную храбрость...
Поэтому, он выскочил из укрытия и побежал на противника. Он знал, что ему нужно было продержаться, хотя бы несколько секунд, - потом «старая» часть его отряда поднимется за ним, ну а новая..., потом поднимется тоже..., должна подняться!
...Впоследствии историки утверждали, что одной из причин поражения властей во время Марсианской революции была, совершенно немыслимая в условиях Земли, возможность лобовых атак и следовавших за ними рукопашных схваток. Все это, - как они писали, - сводило на нет превосходство колониальных войск в технике и военной организации. Конечно же, подобные рассуждения были сущей ерундой, ибо, если существует боевой нож, то это, в равной мере, может быть использовано обеими сторонами. Просто из двух сторон одна всегда более стремится к победе; стремится с такой силой, что никакие, реальные и мнимые препятствия не могут ее остановить!
А Николай бежал вперед, легко, совсем уже по-марсиански перескакивая через тела, глубокие воронки и оборонительные насыпи. Он кричал; кричал с такой силой, что, - как говорили впоследствии, крик его был слышен даже через маску теми, кто сражался рядом. Но мало ли что когда-либо рассказывали о храбрецах во все времена, будь-то земля, Марс или какая-нибудь иная планета? Про то, что было на самом деле, знают лишь они сами..., да и то, часто смущаются, а то и просто приходят в бешенство, не желая посвящать, кого бы то ни было, во все подробности пережитых ими страхов и волнений.
Глава XVI
Перипетии истории
«...Давно уже известно во всех обитаемых мирах, что правда не бывает ни горькой, ни сладкой..., - все эти определения хороши лишь для литературных приемов. Правда, как тепло солнца, как любовь или ненависть..., действие ее воспринимается нашим существом всецело и сразу, а потому любые эпитеты лишь затуманивают ее восприятие, мешая осознавать те утонченные вибрации, что древние называли «космосом», а мы, -  Всемирным Порядком вещей...» («Исторические записки эпохи великий потрясений», доктор Морст).
Зал заседаний Генеральных штатов Объединенной Европы был полон мягкого и теплого света, лившегося отовсюду: с потолка, со стен, и даже из окон, куда не могло не заглянуть скупое осеннее солнце, видимо, понимая, что именно оно освещает. Начищенные до идеального состояния ковровые дорожки, еще не покрытые вездесущей полью, хранили, столь скоротечную в этом мире, красоту и свежесть. Собранный на экстренное заседание, этот оплот Нового и Старого Света представлял собой исключительное зрелище, и, сидящие в задних рядах аккредитованные журналисты, понимали это, наблюдая за теми, кто, фактически, вершил здесь судьбы народов Земли.
Лица сенаторов были сосредоточенно серьезны, что вполне соответствовало занимаемому ими положению. Они никоим образом не выдавали своих мыслей по поводу произошедшего недавно на Марсе события, ибо, мысли людей государственного масштаба не могут течь также легко и свободно, как у людей простых, не обремененных тяжелыми глобальными проблемами. Мнения таких людей слишком важны, чтобы можно было высказывать их без предварительно заданного им, «единственно верного направления».
А это, единственно верное направление мог бы задать им только лишь господин Председатель, прибытия которого и ожидало теперь все это почтенное собрание. Опоздание его объяснялось непредвиденностью произошедших событий, заставших его далеко от штаба квартиры ОЕ; в одной из кипящих в котле переворотов стран Второго мира.
«Черт бы побрал эти страны Второго мира!» - думали теперь, наверное, большинство сенаторов, а вместе с ними и многие из журналистов. «Как, все-таки, много проблем создают эти нерадивые народы, не желающие наращивать свой экономический потенциал, но при этом, и не желающие работать на экономику других стран, знающих как добиться благосостояния для своих граждан... И наказал же бог земную цивилизацию такими неспособными к созидательному труду народами!» - Так, или примерно так думали теперь господа сенаторы, ожидая главу кабинета, господина Клаузе, отнимавшего теперь у всех присутствующих их драгоценное время.
Как уже было сказано, никто не обсуждал произошедшее событие. Казалось бы, несмотря на то, что господин Председатель еще не дал этому никакой оценки, - кто же запретит облаченным властью мужам поделиться на этот счет своими соображениями, а то и позубоскалить немного, ведь острый ум всегда найдет в любом происшествии некую долю комичного, и, надо сказать, будет недалек от истины. Но вышколенные дисциплиной господа сенаторы молчали, начиная уже тосковать от вынужденного бездействия.
Дело в том, что только колонисты считали Марс своей родиной, и гордились ей. Для землян эта планета все время оставалась лишь некоторым придатком, работящим колоном , заботливо обрабатывающим вверенный ему участок. По этой причине, все, связанные с Марсом проблемы, волновали сидящих в этом зале лишь настолько, насколько может волновать влиятельного барона несчастия и беды кого-то из его мелких вассалов. Марс поставлял необходимую для Земли обогащенную руду, и все, происходившее на нем рассматривалось лишь под этим, единственно интересным для народов Объединенной Европы углом. Поэтому неудивительно, что, узнав о начавшейся там войне (слово «революция» тогда еще не употреблялось землянами), сенаторы не видели пока что никакой прямой угрозы для экономики стран Объединения. Ну, а то, что там, в это самое время умирали люди, - само по себе не стоило того, чтобы об этом можно было бы беспокоиться. В самом деле, для настоящего политика смерть большого количества людей может представлять собой лишь аргумент в пользу или против какого-либо решения, но она никогда не может сделаться трагичной сама по себе.
Длившееся ожидание начинало уже оказывать на сидевших в бездействии сенаторов пагубное действие, подобно тому, как портит свойства вина его слишком долгое брожение. Казалось, еще немного, и атмосфера официальной сдержанности покинет этот зал, и пребывавшие в нем «высокие» господа заговорят между собой на темы летнего отдыха и очередного подорожания цен на энергоносители. Но тут среди них послышался ободряющий шепот, и вскоре весть о долгожданном прибытии господина Председателя облетела всех собравшихся, даже тех из них, кто успел за это время немного вздремнуть. Эта весть особенно обрадовала скучавших журналистов, так как господин Клаузе, не в пример другим его предшественникам, умел расшевелить всю эту «богадельню» дав, тем самым им, благородным «рыцарям пера», почву для красноречия на «голубых экранах». И вот, в коридоре послышался шум, и в зал, своей стремительной походкой, вошел господин Председатель.
Европейское сообщество, столь долго и серьезно трудившееся над обликом земной цивилизации, создала также и свой, особый тип человека, представляющего собой, бесспорно, интереснейшее явление с точки зрения практической антропологии. Ведя веками упорную борьбу за собственную безопасность, а ежели таковая бывала достигнута, то – за собственное благополучие, - человек этот приобрел весьма характерный облик, как приобретает их определенный вид животных, вынужденный вести борьбу за выживание в какой-либо специфической среде обитания.
Результатом такой «селекции» стал человек активный, целеустремленный, и редко сторонящийся каких-либо «запретных» путей для достижения поставленной цели. Умный, быстро чувствующий свою выгоду и умеющий извлекать ее, практически из всего, - не исключая даже такие тонкие материи, как, например, религия, патриотизм или «праведный гнев». Главным же качеством этого человека есть то, что он совершенно и безусловно уверен в том изначальном превосходстве над всеми остальными народами Земли, что дает ему его европейское происхождение. Так, например, он абсолютно уверен в единственно верной, дарованной ему религии, в универсальности унаследованных их культурных ценностей, и, вообще, смотрит свысока на все иные проявления человеческого разума, даже не задумываясь о том, на каком основании он узурпировал для себя такое право. Можно даже предположить что он, европеец, как бы смешно это не звучало, - совершенно уверен в том, что без его участия на Земле вообще не было бы никакой цивилизации, и «несчастное» человечество до сих пор жило бы в юртах и походных шатрах… Чего только не бывает на свете! И на что только не способен человеческий ум, ведь человек, в числе прочих своих достоинств, просто не знает себе равных по степени любви к самому себе!
Все это, конечно же, общие соображения..., но вошедший в этот момент в Зал заседаний господин Председатель, подтверждал их, как нельзя лучше, уже только одной своей внешностью. Был он высок, худощав и полученный им еще в юности шрам, всегда хорошо смотрелся на его лице, оттеняя невыразительные серые глаза и несколько узковатый лоб. Ходил он прямо, взгляд имел твердый, а приобретенную им после стремительного карьерного взлета надменность, достаточно умело скрывал за некоторой грубоватостью, иногда даже показной, с помощью которой легко завоевывал открытые и честные сердца избирателей. Он любил регби, неплохо играл на фортепиано; терпеть не мог кошек и неспособных к воинской службе молодых людей..., - в общем, был тем, кого древние, без сомнения назвали бы образованным аристократом, доверив в его руки самые серьезные и ответственные дела. Да, это был тот самый тип европейца – покорителя народов, завоевавшего в свое время весь «нецивилизованный» мир.
В описываемые годы непрекращающихся локальных войн, как и в славные эпохи древности, политическая карьера открывалась для мужчин лишь после военной службы, и господин Клаузе, разумеется, не был исключением. Когда он, - по собственным воспоминаниям, - будучи еще офицером морской пехоты, выжил после неудачной высадки десанта в одной «политически нестабильной» стране, - он свято уверовал в то, что судьба предуготовила ему особую, исключительную роль. И эта роль вскорости была мастерски сыграна им, в лучших европейских традициях, то есть, с помощью ума, таланта и умения правильно выбирать себе союзников. Однако прошлое не оставляло его до конца жизни, и на его рабочем столе неизменно находились извлеченные когда-то из него осколки (в коробочке из-под часов), а также фото молодого лейтенанта – его сына, погибшего в одном из жестоких мусульманских мятежей. Одним словом, господин Клаузе был не только представителем своей эпохи, - он сам был эпохой, доставшейся в наследство Объединению от навсегда ушедших времен «радости и процветания» начала этого века.
Зайдя в зал, и поприветствовав сенаторов, господин Клаузе некоторое время молчал. Впечатление было такое, что внутри его теперь сжималась какая-то пружина, что вот-вот должна будет выстрелить, отдавая в одном порыве всю, накопившуюся в ней энергию. Некоторое время он еще смотрел куда-то перед собой, как смотрят люди, обращающие взгляд внутрь себя, - и, наконец, начал.
- Вы, конечно же, уже знаете, господа, по какому поводу мною созвано это экстренное заседание! Как вы знаете, нами получены сведения о начавшихся, так называемых, беспорядках на Марсе. Однако позвольте мне называть вещи своими именами, а потому обозначить эти события другим, более подходящим для них словом – революция! – Теперь взгляд его был направлен прямо на сенаторов, - прямой, тяжелый, как дуло танка… - Скажу больше, - продолжал он, заглушая начавшийся после таких слов гул, - совсем недавно мною была получена информация из проверенных источников о том, что восставшие продолжают успешно развивать наступление, и уже завладели западными окраинами города. И, хотя командование колониальных войск полно оптимизма, - как, впрочем, и положено для офицеров нашей школы, - я все более склоняюсь к тому, чтобы приготовить себя к той мысли, что колониальные войска вполне могут потерпеть поражение!
Теперь по залу прошел недовольный ропот. Кощунственное по своей сути предположение было в высшей степени оскорбительным для чести воинов Объединения, а поскольку большинство сенаторов прошли военную школу, то оскорбление это, фактически, было направлено в их адрес. Но господин Председатель умел наводить порядок не только в странах Второго мира, но и среди собственных сенаторов, - и вскоре ему удалось восстановить утраченную тишину.
- Я повторяю, информация «источников» вынуждает нас, господа, смотреть правде в глаза. – Господин Клаузе сделал паузу, ожидая тишины, и вскоре она настала. – Учитывая все эти обстоятельства, мною было дано распоряжение по подготовке «ответных мероприятий», то есть, говоря более простым языком, - о вторжении сил Объединения на Марс с целью восстановления на нем законной власти…  Внимательно рассмотрев, предложенный мне генеральным штабом план, я принял решение и настоятельно прошу уважаемое Собрание к нему прислушаться!
В зале наступила напряженная тишина; поведение господина Председателя многим казалось несколько странным. Для всякого действия человек выбирает соответствующий ему тон голоса: для высказывания обиды он будет один, а для выражения восторга – совсем другой. Объявление же войны, безусловно, требует своего, предназначенного именно для этой цели голоса..., но этого тона, как раз и не было услышано сидящими в зале.
- Проанализировав предложенный мне план, я принял решение отказаться от вторжения, поскольку считаю его авантюрным и потому невыполнимым в сложившейся международной ситуации! Я сейчас все поясню! – сказал он громче, перекрывая вновь возникший шум, и снова сделал паузу, во время которой особенно напряглись репортеры, кожей чувствуя, как то, что будет теперь произнесено, уже через несколько часов взорвет первые полосы газет. «Да, пожалуй, господин Клаузе был на такое способен!»
- Довольно обманывать себя! Спокойствие Земли давно уже держится, исключительно на «штыках» армии Объединения, готовой подавить любое сопротивление или даже просто проявление инакомыслия! Мы можем говорить прессе о том, что некоторые народы не желают поддерживать единственно верный путь развития нашей цивилизации, мешая этим всеобщему прогрессу. Но ведь, на самом деле, эти народы просто не желают жить по законам нашей европейской расы! Мы сулим им красивые, дорогие машины и просторные квартиры с паровым отоплением, а они желают жить в тростниковых хижинах и греться у костров..., - и это их выбор!
- Мы не можем послать на Марс карательную экспедицию, или, как это принято у нас говорить, - миротворческие силы, потому, что, как было известно еще в далекие времена: любой полководец может начать войну, но не любой в силах ее закончить! Эта война вскроет вены нашей экономике, так, что в скором времени нам придется выбирать между спокойствием у себя дома и восстановлением справедливости где-то на далеком Марсе. А, как известно, само понятие справедливости очень сильно зависит от того, насколько близко касается она того, кто желает броситься на ее восстановление. Повторяю: в случае вторжения на Марс мы можем получить еще одну долгую и кровавую партизанскую войну, но стоить она будет в тысячу раз дороже из-за невиданной ранее удаленности от баз снабжения и стратегических резервов!
Теперь в зале наступила такая тишина, что в ней стал слышен скрип стульев и шуршание листков пишущих репортеров. Здесь, сейчас, рушилась мощь великой Европейской империи, ковавшейся еще со времен Крестовых походов, и непрестанно закалявшейся в целом сонме ужасных войн..., в этот момент, прямо на глазах у собравшихся, это могущество быстро опадало под тяжестью Времени, ибо не было более титанов, способных удержать его на своих плечах.
Похоже, и сам господин Председатель почувствовал весь драматизм сказанных им слов, потому что голос его сорвался, и он вынужден был откашляться, а, скорее, попросту взять себя в руки, прежде чем продолжать.
- Однако я вижу обращенный ко мне во множестве глаз вопрос, что является, безусловно, главным вопросом для нашей цивилизации: что же будет с поставками обогащенной руды, без которой в последние годы стало просто невозможным функционирование экономик крупнейших стран? Да, наша планета уже не в силах обеспечить энергоресурсами постоянно растущие потребности общества и без марсианской руды нам грозят небывалые катаклизмы..., но, давайте подумаем о знаменитом высказывании: «ex malis eligere minima ». Только что я, фактически, применил его для обоснования нецелесообразности вторжения на Марс, но ведь и Марс, в свою очередь, будет руководствоваться им, когда перед его новым правительством встанут вечные послевоенные проблемы: голод, нищета и разруха. Рискнет ли оно тогда пойти на открытый конфликт с Землей? – Господин Председатель замолчал, и мертвая тишина была лучшим ответом на его вопрос.
- Итак, господа, на мой взгляд, мы с вами имеем дело с тем самым случаем, когда, как это ни странно, бездействие есть лучшее оружие против, слишком уж деятельного противника! Это все, спасибо за внимание; теперь я прошу вас приступить к обдуманному голосованию!
Это было началом конца. Здесь, в 2061-м году, в Брюсселе, в штаб квартире ОЕ, фактически закончилось могущество великой европейской расы, определявшей жизнь народов Земли на протяжении, почти трех тысячелетий. Могучая, сильная, и по-прежнему готовая встать на защиту своего права на исключительность, - она не нашла в себе сил наказать дерзкую колонию, подписав этим свой смертный приговор. Правда, до приведения его в исполнение, оставалось еще несколько десятков лет, одна человеческая жизнь…, - всего лишь миг, с точки зрения великой истории!

«... Человечество было бы, наверное, на пороге помешательства, если бы когда-нибудь узнало, каким случайностям, порой подвергается жизнь тех, кому само будущее предначертало вершить свою историю...» («Исторические записки ...», доктор Морст).
Эльвира с самого начала не участвовала в штурме Претории. Причина этого была настолько прозаична, что она сама, порой смеялась над собственной глупостью, бродя целыми днями по опустевшим коридорам фрименского убежища, - она была беременна... Не покидавшее ее все это время ощущение никчемности и неприкаянности смягчалось, пожалуй, лишь тем, что и Шакуру пришлось разделить ее общество, - потеряв много крови, он еще чувствовал в себе слабость, а угрюмый и немногословный Изверг и слышать не хотел о том, чтобы вколоть ему дозу транквилизатора. Будучи единственным здесь врачом, он мог быть настолько непреклонен, что даже угрозы всесильного командира не смогли на него подействовать, так что он вынужден был смириться с таким положением, ожидая, когда его выносливый организм вновь позволит ему вернуться к жизни.
Словно двое связанных обетами рыцарей, бродили они целыми днями среди женщин и стариков (дети в фрименских поселениях встречались очень редко из-за трудностей с медицинским обслуживанием и жестокой антисанитарии), и отважный командир порой подбадривал ее тем, что, возможно, ее ребенок будет рожден уже в самом настоящем роддоме, среди современного оборудования и опытных врачей. В ответ на это Эльвира лишь улыбалась, молча благодаря его за добрые слова, хотя не верила в такую перспективу.
- Как вы не понимаете, что Земля никогда не откажется от своих «рудников»! – сорвалась она, все-таки как-то раз, когда Шакур опять заговорил об оптимистических планах на будущее.
- Конечно, не откажется..., но верить в лучшее, все-таки, нужно! – сказал он, и больше в тот день уже не заходил в ее отсек.
Нет, Эльвира не была мечтательницей, и потому все эти дни ее постоянно терзала мысль о том, что даже если ее ребенку каким-то чудом и удастся выжить при родах, - то они будут вынуждены скитаться с ним по бескрайним марсианским горам и пустыням, скрываясь от преследования колонистов, или прилетевших для подавления восстания землян. «Они? Да, именно так она и подумала, не желая, даже в мыслях допустить того, что Анджей не вернется.» Как-то раз она даже вскочила с постели с диким криком от приснившихся ей ужасов, так что жившая теперь рядом с ней, и одновременно наблюдавшая за ее состоянием Стелла, кинулась к ней с испуганными глазами.
Дни теперь проходили долго и томительно. Единственным, вызывавшим у фрименов живой интерес делом, была попытка выудить хоть какую-то информацию из их самодельной радиостанции, стоявшей, подобно святому аналою, в жилом отсеке Шакура. Пользуясь благородством ее хозяина, рядом с этим небольшим железным «ящиком», сидели по очереди все, оставшиеся жители поселения. Стертые до блеска ручки настройки постоянно вращалась чьими-нибудь осторожными руками, в надежде уловить, хотя бы несколько фраз из случайно перехваченного военного донесения, чтобы понять из них, что же сейчас происходит там, за десятками километров пустой марсианской земли, где сражались теперь их мужчины...
Иногда им это удавалось! И, сквозь завесу атмосферных помех, вдруг прорывался голос колониального офицера, приказывающий отступать и организовывать оборону на другом квартале..., - что вызывало радостные восклицания и взаимные объятия. Но бывало и другое: стальной, будто бы могильный голос четко докладывал об уничтожении очередного отряда фрименов, извиняясь перед начальством за то, что ему не удалось остановить взбешенных солдат от расправы над пленными... Тогда наступал траур..., и приготовленный в столовой обед оставался нетронутым, будто бы разложенная по мискам тушенка и консервированная каша дожидались их, и никто более на всем свете не мог посягать на это!
Было утро, когда Эльвира вышла наружу; она всегда прогуливалась в это время, так как не могла привыкнуть к яростному дневному солнцу. Шел шестой день восстания, и фрименские отряды уже подходили к центру города. В их руках уже было несколько заводов и, главное - один из городских складов, предназначенный для чрезвычайных ситуаций. Это означало, что теперь у повстанцев был, столь дефицитный, воздух, а также вода, продукты и новые гермокостюмы...
Но всего этого, конечно же, Эльвира не могла знать, и томившая ее тоска по ушедшему Анджею, не отпускала ее, хотя, как она успела заметить, - была не так мучительна в это время суток. Может быть, это было потому, что ранним утром Марс не выглядел таким зловещим; его земля и небо еще не сверкали кровавыми красками. Напротив, небо было светлым и таким спокойным, что девушке иногда казалось, что стоит ей снять капюшон, как до ее уха донесется шум пригородного электропоезда, несущегося куда-то, к неизведанному счастью...
Пройдя по узкому, обрывистому карнизу, проделанному в скале всемогущими марсианскими ветрами, Эльвира спустилась на небольшую площадку, откуда открывался красивый вид на горы. Недавно прошла пыльная буря, и острые вершины были скрыты от глаз серой завесой, но девушка знала, что они так и высились там: неприступные, гордые, вечные...
Впрочем, помнив о просьбе Шакура, она не забыла проверить часовых. Все они были на месте, но один из них явно спал, - опытный глаз Эльвиры определил это по тому, как свободно лежал на камнях его автомат. Она уже хотела подкрасться к этому самоубийце, чтобы показать ему, что может сделать «специалист» с задремавшим на посту воином, как вдруг, ей показалось какое-то движение среди скал.
Если природа Земли приучает человека к шевелению листьев под дуновением ветра, или, мелькнувшей между кустов, быстрой тени лисицы, то здесь, на Марсе, все это было совершенно исключено. «Мелькать» здесь мог только человек, и это не могло сулить ничего хорошего...
Так и случилось. Вскоре Эльвира разглядела темные каски колониальных солдат, шедших по соседнему склону. Конечно, она к тому времени уже укрылась за выступом скалы; тоже вскорости сделали и остальные часовые, - слившись с серыми камнями..., но тот самый, заснувший на посту дилетант, так и лежал, будто бы специально выставив себя на обозрение проходившему отряду.
Вообще, отыскать фрименские поселения было не так-то легко. Когда-то давно беглые заключенные находили для себя пристанище в брошенных научных станциях, положения которых были известны охотникам. Правда, и охотников тогда еще было мало, что, все-таки, позволяло смельчакам надеяться на удачу. Но позже, фримены стали сами оборудовать для себя убежища, что было не так уж сложно при наличии специального оборудования (а оно у них было, поскольку транспортные караваны сначала практически не охранялись и потому были легкой добычей), и тогда уже обнаружить их стало отнюдь не легкой задачей. Если же это, все-таки, происходило, - либо по чьей-нибудь наводке (предатели находились всегда и везде), либо после «тщательного» допроса «мастеров заплечных дел» отдела «Возмездие», как называли специальные «зондеркоманды» по истреблению фрименских поселений, то судьба застигнутого врасплох фрименского поселка была, по истине, ужасна. Уже потом, в послереволюционные годы, на площади Восстания в Претории, был поставлен памятник погибшим фрименам, на котором обнявшая ребенка женщина, закрывает его от вооруженного солдата, поражавший прилетавших землян пронзительной правдой тех страшных времен. А тогда, в 2061-м, никто в колонии даже не считал убитых, ведя отчет только по количеству уничтоженных поселений…
Неизвестно, что привело на этот раз колониальных солдат: чье-то предательство, или простая случайность, но у девушки перехватило дыхание при виде того, как все ближе и ближе подходили солдаты к заснувшему часовому.
Говорят, что к радостному событию следует готовиться, а беда приходит сама. Так получилось и на этот раз, и один из солдат все-таки заметил среди камней что-то подозрительное... Отряд остановился, и вскоре изменил свое направление, взяв курс прямо на них. Один из часовых выстрелил, за ним второй, третий..., но все, кто был способен с такого расстояния поразить пехотинца, - ушли вместе с Анджеем, и Эльвира уже знала, чем все это должно было закончиться. Понимая, что долго часовым не продержаться, она побежала обратно, в пещеру, - единственное, что она могла теперь сделать, это поднять тревогу, дав этим хоть какой-то шанс остальным.
Это была ужасная картина! Поднятые по тревоге оставшиеся обитатели поселения выскакивали из пещеры, кто с автоматом, а кто и просто с ножом. Убежище в скале спасало лишь до тех пор, пока оставалось неизвестным, - в противном случае оно становилось общей могилой. Так должно было случиться и на этот раз, но, не желавшая верить в такой исход девушка, выскочила вместе с остальными, с острым желанием бороться за свою жизнь…, и не только свою.
Эльвира имела при себе лишь нож, с которым никогда не расставалась, да еще пистолет, доставшийся ей недавно от пленного офицера. Пистолет на Марсе – это скорее игрушка, которую можно использовать только в ближнем бою, целясь исключительно в лицо. Но жизнь всегда давала Эльвире меньше, чем требовала от нее взамен и она уже успела привыкнуть к этому. Поэтому, вооружившись таким образом, она выскочила из убежища, столкнувшись у выходного люка с Шакуром. Он был спокоен и сосредоточен; через маску на нее смотрели темные глаза, в которые она, скорее всего, влюбилась бы, если бы не Анджей, заполнивший ее жизнь всю, без остатка, как мог бы сделать только он - настоящий демон, нет, даже сильней его, потому что, в отличие от последнего, не боялся даже бога…
Выскочив раньше Шакура, она спряталась за камень, потому, что солдаты уже поднимались по склону и первые из них были на опасном расстоянии..., «на расстоянии «пояса» - вспомнила Эльвира фрименский сленг, означавший то расстояние, с которого удачный стрелок мог попасть в сочленение пояса утяжеления. Прицелившись, она выстрелила, целясь кому-то в голову. Эльвира всегда хорошо стреляла, попала бы она и на этот раз, но сейчас этому мешал поселившийся в ней страх; неосознанный, первобытный, животный... Тот самый страх, что способен погубить всякого, решившего преследовать лишь одну цель – выживание...
Сделав несколько неудачных выстрелов, и без толку расстреляв всю обойму, она укрылась за камнем, часто дыша; пытаясь справиться с этим, давно уже позабытым ею чувством. Раньше опасность окружения вызывала у нее лишь гнев; все существо ее начинало пылать огнем небывалой страсти, что неизменно выводило ее из подобных катастроф. Теперь же она чувствовала предательские судороги в низу живота, понимая, что воспринимает все происходящее, как обычная мирная женщина, знающая о войне лишь из случайно просмотренных кинофильмов.
Тем временем, солдаты уже поднялись по склону, и теперь беспощадно убивали всех, попадавшихся им на пути. Эльвира видела, как были заколоты несколько женщин, даже не пытавшихся сопротивляться, и как долго били ножами пытавшегося стрелять по ним старого Бена Волса – одного из первых «рудниковых» беглецов... Она видела, как отчаянно сопротивлялся Шакур, отбиваясь двумя ножами от наседавших на него солдат. Движения его напоминали какой-то ужасный танец, совершенно противный самой жизни; всегда такой красивой, исполненной грации... Это было невероятно, но осознание ужаса войны пришло к ней только теперь, когда внутри ее зарождалась новая жизнь. «Все это время я жила неправильно! Я могла бы стать врачом или художником..., я просто могла бы мыть полы в офисах, болтая с веселой секретаршей о ее последнем романе...» - эта мелькнувшая у нее мысль показалась Эльвире такой приятной, что на глазах у нее выступили слезы. «Разве может сумасшествие мира оправдать ошибки человека...» Обезумевшая от страха, она желала теперь только одного – любой ценой остаться в живых!
...Откуда-то сверху на нее спрыгнул солдат. Он был какого-то нечеловечески большого роста, словно великан из страшной детской сказки. В этот миг девушке захотелось стать мертвым марсианским камнем, безучастным к страстям бушующей вокруг живой материи, но могучая, покрытая железными оковами рука уже тянулась к ней, не желая признавать за ней такое право, а желая вышвырнуть ее из жизни, как вышвыривают из дома нашкодившую собаку...
Окованная железом рука схватила ее за шею и стала поднимать... Силы оставили Эльвиру, ее наполненный ужасом мозг застыл в предчувствии неминуемой смерти..., но было что-то еще, хранившееся в самых глубинах ее существа, и это что-то заставило ее нанести быстрый и точный удар ножом между грудной и спинной пластинами «защиты» ее противника... Великан не пошевелился (он, действительно, был на две головы выше девушки); он нанес ей сильный удар по голове, от которого Эльвира ударилась о камень и потеряла сознание..., а затем и сам повалился навзничь.
Тому, кто прожил достаточно времени, чтобы понять жизнь, известно, на что она способна. Иногда она бывает жестокой и безучастной к самым ужасным страданиям, иногда – благоволит истинным негодяям... Познав жизнь, очень трудно поверить не только в существование высшей справедливости, но, порою, даже в простую, обычную «локальную» справедливость... Но бывает и так, что жизнь совершает подарки, – зачем? Человек опытный, вряд ли заподозрит ее в доброте, и, уж тем более, в предвзятости! Но это так; и нам остается лишь гадать о мотивах подобных поступков, и, может быть, злиться на то, что они недоступны ни нашему пытливому уму, ни нашему страждущему сердцу...
Эльвира не погибла тогда, среди зверствующих солдат карательного отряда. Когда она лежала без сознания, над ней склонился Хейм и сразу узнал ее. Хейм был переведен в один из карательных отрядов в первые дни восстания. Поначалу в задачу их входил рейд по тылам противника с целью уничтожения его баз. Но потом, когда успехи восставших становились все более ощутимыми, командиры отрядов получили совершенно четкий приказ «не брать пленных». Хейм никогда бы не подумал, что ему когда-нибудь придется участвовать в подобных зверствах, но у него не хватило духу отказаться, приняв смерть... Сейчас же, увидав лежавшую без сознания Эльвиру, он презрел грозившее ему наказание, спрятав ее в одном из отсеков убежища. К его большой радости командир не отдал приказ о его минировании, поскольку на это не было времени, и, сделав короткий отдых, отряд направился дальше.
Глава XVII
Штурм. Окончание и осмысление
На седьмой день восстания бои шли уже в центре города. Как ни старался, назначенный после смерти Форда, полковник Ролд сформировать ударный кулак из вверенных ему подразделений, ему так и не удалось этого сделать, поскольку он был вынужден постоянно отдавать отдельные отряды на оборону городских окраин, при этом мощь оставшихся в его распоряжении сил уменьшалась, делая возможность решительного натиска все более сомнительной. Ролд почти не спал, и уже приговорил к расстрелу троих, неспособных командиров, но все было бесполезно – улица за улицей, квартал за кварталом восставшие подбирались к центру Претории.
Но больше всего Ролда поражало другое – население города отнюдь не спешило вставать на его защиту! Мобилизованные с большим трудом две сотни горожан (пусть и немалое количество для малонаселенного в то время Марса, но, в тоже время, далеко не вся его часть), оказались первой и последней подмогой колониальным войскам. Следующие попытки привлечь к защите дееспособных мужчин, коих оставалось в городе еще несколько тысяч, встретили отчаянное противодействие, и едва ли десятая их часть добралась до пунктов мобилизации. Желание же Ролда применить в этом деле свою власть, натолкнулась на серьезные трудности, поскольку на улицах города к тому времени уже царила полная неразбериха. В распоряжении Ролда еще оставались полные вооружения склады: длинные ряды пахнущих смазкой автоматов и целые стены из ящиков с патронами, но все это так и осталось нетронутым, пока, в конце концов, не перешло в руки восставших.
Позабыв о сне, охрипший от приказаний, Ролд сидел в одиночестве в своем огромном по марсианским меркам кабинете. Отпустив на уличные бои одного из своих, давно рвавшихся в бой адъютантов, он почти не отходил от коммутатора, чувствуя себя загнанным в засаду зверем. Когда-то на Земле он потерял почти весь свой отряд в стычке с латиноамериканскими партизанами; но тогда он знал, во имя чего они погибли..., теперь же, он не мог себе ответить на этот вопрос, и это отравляло каждый миг его существования. Солдаты гибли, лазареты были переполнены, а мирное население по-прежнему не желало приходить на помощь, желая, подобно куртизанке, достаться сильнейшему.
«Почему же они не хотят защищать самих себя?» - снова и снова спрашивал себя Род, не зная, наполняться ли ему ненавистью к равнодушию колонистов, или спокойным осознанием неизбежного.
От близких разрывов сотрясались стены, охрипшие голоса командиров требовали подкрепления, уже несколько раз к нему заходил офицер связи, напоминая о необходимости составить донесение для Кабинета господина Клаузе, но Ролд, как завороженный, стоял у окна, наблюдая за яростной атакой фрименов, происходившей уже прямо у него на глазах, всего в нескольких сотнях метров от здания министерства. Это было невероятно, совершенно необъяснимо…, но это было, и он ничего не мог противопоставить наблюдаемой им действительности.

Похожий на ужасного бога войны, Николай шел по коридору той размашистой медвежьей походкой, к которой вынуждала его надетая усиленная «защита». Теперь, когда тень победы уже незримо веяла у всех над головами, ему не хотелось стать «погибшим героем», - «лучше уж остаться «храбрым участником»», - думал он каждый раз, влезая в эти неимоверно тяжелые доспехи. Теперь он все чаще вспоминал оставленную им в поселении Стеллу; внезапно замаячивший перед его взором призрак победы, принес с собой надежду…, он спутывал мысли, согревал призрачными мечтами. И пусть когда-нибудь потом, может быть, очень скоро, с далекой Земли прилетят напичканные вооруженными отрядами корабли…, все это будет потом, после долгих месяцев настоящего счастья…
- Что вы так волнуетесь, мадам? Перестаньте за мной ходить! – сказал он бежавшей рядом с ним молодой женщине. Объемный «пояс» скрывал ее фигуру, но форма лица и рост безошибочно говорили Николаю о том, что сняв его, а также и все остальное, - можно было бы не раскаяться за содеянное...
- Говорю вам еще раз, мадам: здание переходит под власть Освободительной армии, и прямо сейчас здесь будет организован оборонительный пункт, поэтому вам следует в течение получаса эвакуировать все гражданское население!
- Я вас прекрасно поняла, сэр, несмотря на ваш ужасный английский, но для эвакуации, согласно нормативам по чрезвычайным ситуациям, нам потребуется не меньше часа, если, конечно, сохранить при этом всю документацию и оргтехнику!
- Какая документация, мадам? Кому она теперь нужны ваши бумажки? – рявкнул Николай, остановившись. Но женщина не испугалась.
- Наш офис занимается документацией по поставкам обогащенной руды, сэр, а потому эти «бумажки», поверьте мне, понадобится вам уже в очень скором времени!
Николай посмотрел на нее: если ее физические данные и давали повод к предположениям, то умственные способности смотревшей на него женщины сомнений не вызывали. Будучи обделенным образованием, Николай чувствовал его в других, как собака чувствует волка.
- Так вы полагаете...
- Кто владеет рудниками, тот владеет Марсом, сэр! А все остальное: свобода, революция, - не более чем сказки для обывателей!
«Или таких неучей, как вы!» - добавил за нее Николай про себя. «Неужели она права, и в случае нашей победы на Марсе будут по-прежнему добывать руду, увеличивая, и без того огромное число умерших от неочищенного воздуха и непосильной работы!» - подумал он, и то, что мысль эта показалась ему ужасной, как раз говорило в ее пользу.
- Хорошо, я даю вам час, мадам…, чтобы вы вывезли вашу документацию.
Уже потом, когда она ушла, отдавать распоряжения мечущимся по коридорам клеркам, к нему пришло понимание сказанного. Все это время он чувствовал себя смертником, чей неизбежный конец лишь оттягивается на некоторое время его умением сражаться. Теперь же, эта женщина дала ему надежду. Высказанная только что ею, простая и здравая мысль, была также реальна и ощутима, как стоявшее напротив него окно, от которого можно было отвернуться, но это никоим образом не изменило бы факта его существования.
«Конечно, же – руда! Зачем им начинать с нами войну, если она прекратит, пусть и на время, поставки руды..., а это, в свою очередь, «умертвит» миллионы телевизоров, компьютеров, «микроволновок», кофемолок, и всего прочего, без чего уже не мыслит себе жизни современный человек Земли!»
- Проклятые умники! – воскликнул Николай, стукнув кулаком по пластиковому подоконнику; внутри его все пело..., и ему ужасно хотелось жить.
- Звал меня, командир?
- Звал, - вздрогнув от неожиданного появления Рассела, ответил Николай. – Что там, снаружи?
- Пока все тихо. Ты же знаешь этих марсиан: им нужно отступить и перевести дух, а уж потом они попрут...
- Знаю... Отправь снайперов на крышу, и..., этот захваченный нами пулемет, тоже...
- Еще бы! Пробивает их пояса защиты, как бумагу! ...А ты чего улыбаешься?
- Да так, просто... Рассел, - позвал он друга, когда тот уже собрался уходить.
- Что?
- Я подумал..., а вдруг мы останемся жить..., что тогда?
Не ожидая такого вопроса, тот некоторое время молча смотрел на Николая.
- Ну, тогда мы выпьем весь марсианский запас виски! – смеясь, сказал Рассел, не зная, насколько пророческими окажутся его слова.

“Ego cogito, ergo sum ” – сказал когда-то великий Рене Декарт, и вряд ли найдется тот, кто сможет бросить ему вызов, по крайней мере, в этом утверждении. В самом деле, лишь человеческая мысль оживляет окружающую нас, «равнодушную» природу, лишь она заставляет нас крушить, созидать, благоговеть, и... пытаться познать истину.
На девятый день восстания полковник Ролд подписал документ о безоговорочной капитуляции, сняв с себя все полномочия по командованию вверенными ему войсками. Сразу за тем парламент колонии объявил о самороспуске, поскольку ни один парламент не может существовать без охраняющей его армии. Некоторое время после этого потерпевшие поражение военные, и все остальные, «сочувствующие» прежнему режиму, еще надеялись на прибытие десанта с Земли для наведения старых порядков. Тщательно сохранялись списки заключенных, собирались на частных квартирах бывшие офицеры и верные своему долгу солдаты... Но когда «официальная Земля» во всеуслышание объявила о признании ею нового правительства, все они поняли бессмысленность этих надежд. Земле не нужна была справедливость – ей нужны были поставки руды, что незамедлительно пообещало ей вновь избранное правительство Анджея Зборовски.
В общем, все произошедшее, нисколько не выходило за рамки истории земной цивилизации, и как писал по этому поводу доктор Морст в своих «Исторических записках»: «...то вероломство, с которым Объединенная Европа и остальные страны Первого мира предали правительство колонии Марс, было вполне в духе бросившего свои войска Наполеона Бонапарта в 1812-ом, или нерешительного Карла VI, отдавшего когда-то в руки инквизиции Жанну д'Арк... этим происшествием  могли быть по-настоящему шокированы только те, кто не нашел для себя времени ознакомиться с историей Земли, породившей свою любимую дочь -  марсианскую цивилизацию...»
И все-таки, остается вопрос: почему же возникают революции? Кто этот злой гений, заставляющий вновь и вновь сотрясаться основам человеческой жизни, построенным на взаимной выгоде и согласии! Думается, ответ на этот вопрос следует искать в природе самого человека. А природа эта, следует сказать, весьма нелицеприятна...
Начиная с эпохи Древности, в человеческих сообществах постоянно происходили два противоположных друг другу процесса. Первый – закабаление одной «первосортной» частью общества, - другой, «второсортной», неспособной взять первенство и потому вынужденной служить и обеспечивать первой всяческие блага. Второй же процесс – постепенное истощение терпения  этой «второсортной» части общества с последующим выходом ее из повиновения. Вот и все; ибо, если жизнь несправедлива, то человек, подобно миллионам капель воды, рано или поздно расколет даже самый прочный камень, заставив, пусть и дорогой ценой, восторжествовать единственно возможной правде – равенства всех и каждого.
Глава XVIII
«Новая жизнь»
Как писал один из малоизвестных писателей начала XXI века, «...с какой бы радостью не говорил человек о том, что у него началась «новая» жизнь, - она (эта новая жизнь) уже начинает свой путь со «старыми» мыслями, и в этом его большая трагедия... » Революции нужны герои; мирному времени – дельцы. Такова правда жизни, и в ней не исправить ни слова, как в законах динамики величайшего Исаака Ньютона. Поэтому когда проходит время героев, то остаются сами герои..., и это уже совсем другая история.

Жизнь бежала дальше, спеша заполнить новые, неисписанные страницы, и, как всегда, - сразу набело. Колония Марс была провозглашена республикой, получив полную автономию, разумеется, с условием сохранения объемов поставок обогащенной руды для своей могущественной метрополии. При этом Земля обязывалась компенсировать за свой счет увеличение ею издержек из-за использования на рудниках исключительно свободного наемного труда. Таким образом, на фоне раздираемой противоречиями Земли, Марс на какое-то время, действительно, сделался «планетой процветания и справедливости». Это, конечно же, не замедлило отозваться новой волной эмигрантов со всех стран «Старого света», как теперь в шутку окрестили Землю.
Опять потянулись с Земли транспорты, жаждущие новой порции «чудесной» марсианской руды. Вместе с ними пребывали машины, электронное оборудование, новейшие компьютеры – все, что в изобилии имела Земля при наличии у нее необходимых источников энергии... И тогда десятки вездеходов, как работящие муравьи, начинали растаскивать все это по офисам, рудодобывающим компаниям и геодезическим станциям, а навстречу им уже тянулись другие, нагруженные рудой, что добывали теперь за немалые деньги сотни любителей «длинного рубля». В такие дни город оживал; на его улицах даже образовывались заторы – явление, небывалое для жизни колонии того времени. ...А по улицам заново отстроенной Претории уже ехали вновь прибывшие земляне: кто для того, чтобы поглазеть на новое чудо света, а кто и затем, чтобы попытать здесь свое счастье.
Анджей очень любил смотреть из окна в дни прибытия транспорта с далекой Земли. Глядя на проезжавшие мимо колонны, он часто думал о том, что, возможно, вот этот водитель еще несколько месяцев назад гулял по зеленой траве, видел радугу после дождя, или бродил со своей возлюбленной по тихому осеннему парку, сминая хрустящие листья... А потом он включал усиленный режим вентиляции и курил..., и после, не в силах уже настроиться на работу, заказывал для себя кофе и слушал болтовню молоденькой секретарши о последних сплетнях Кабинета министров, главой которого он был единогласно избран, и все смотрел в окно, как длинные, неповоротливые тяжеловозы скрывались один за другим, растворяясь среди многочисленных улиц мегаполиса... А мисс Паркинс, - худощавая, спортивная, - в соответствии с входившей тогда на Марсе модой на женскую красоту, - все рассказывала ему о последних сплетнях, и прядь ее, ярко окрашенных волос, вызывала у Анджея улыбку своим несуразным красным цветом.
Потом он принимал посетителей, старательно вникая в различные вопросы государственного устройства, часто раздражаясь своим незнанием финансовых и юридических тонкостей, - тех вопросов, что ему приходилось теперь решать..., а пылавшее даже через плотные шторы марсианское солнце, без обиняков говорило ему о том, что до конца рабочего дня было еще очень далеко...
Иногда к нему заходила Эльвира (он так и не научился называть ее тем, прочно закрепившимся за ней в народе именем «Дафна», что вызывало к ней интерес сразу, где бы только она не появлялась). Приходила она нечасто, чтобы не давать повод словоохотливой министерской братии подозревать ее в ревности; и тогда они спускались вниз, в оранжерею, где гуляли среди заботливо выращенных цветов, наслаждаясь их видом. Постепенно озабоченность покидала Анджея; он начинал чувствовать себя моложе, счастливей и... легкомысленней. Он обнимал Эльвиру, шутил и смеялся, а она начинала строить планы на будущее или, вдруг, строго отчитывать его за слишком частое курение, на что он только лишь улыбался, совсем как тогда..., давно..., на Земле.

Человеку всегда чего-то не хватает в жизни. Бывает, он строит для себя планы и добивается их всю свою жизнь, а бывает, - владеющая им мечта настолько невыполнима, что чувство это гложет ему душу... Но как бы в итоге не случилось, какое бы завершение не нашли человеческие чаяния и тайные желания – у него всегда останется некий горький осадок, некое чувство неудовлетворенности от чего-то несделанного, неиспользованного, непережитого. Да, таков человек в его вечной неспособности заново пережить то, что когда-то, где-то делало его по-настоящему счастливым.
Когда революционные события на Марсе пришли к своему «счастливому» завершению, для Николая наступили «черные дни». Сделавшись за это время настоящим национальным героем, он довольно скоро ощутил свою полную ненужность в последовавшей за этим, скучной и меркантильной мирной жизни. Его склонная к опасностям и авантюрам натура хорошо чувствовала себя только лишь среди потрясений, и оттого ему сделалось безнадежно грустно среди овладевшей его боевыми товарищами, а теперь новыми, освобожденными колонистами неистовой погоней за прибылью. Ценные бумаги, открытые акционерные общества, дивиденды – все это наводило на него такую тоску, заглушить которую могла лишь добрая выпивка. Возможно, если бы его возлюбленная Стелла не погибла вместе с остальными в неравном бою с карательным отрядом, она бы смогла наставить его на путь истинный. Хотя, вряд ли, ведь «русская душа» не может играть по жизни чью-то роль, поскольку жизнь для нее – не сцена, а исповедь! Как бы то ни было, наступление мирного времени оказалось для Николая той раной, с которой не смог справится его железный организм.
Конечно, вначале к нему поступало множество предложений. Многим хотелось иметь дело с Неистовым Николаем, - как прозвали его в революционные дни, но ни одно из них его не заинтересовало. Чтобы куда-то деть, вдруг образовавшуюся у него уйму свободного времени, он стал завсегдатаем ночных баров. Там он без устали пил, как правило, за чужой счет, рассказывал о былых сражениях, а когда спиртное сильно ударяло ему в голову – заставлял под угрозой своих кулаков всех вокруг петь «клен ты мой опавший». Те же, кто осмеливались отказать ему в этом, рисковали получить от него хорошую трепку, часто оканчивавшуюся вызовом полиции. Несколько раз он попадал туда серьезно, и только лишь всесильный Анджей вытаскивал его на свободу, где вскоре он опять брался за свое. Его увещевали, запугивали, - но все это было бесполезно. Он лишь вращал по сторонам своими покрасневшими от гнева белками, приговаривая: - забыли кровавые дни? бизнесменами сделались! – и презрительно плевал под ноги.
Как и многие русские, будучи трезвым, он показывал ум и рассудительность, но в пьяном виде никто, даже его лучший друг Рассел, не мог отвратить его от неприкрытого хулиганства. У Рассела теперь было свое дело, ему принадлежал пакет акций одной из рудных компаний, и он, из-за отсутствия времени не мог видеться с Николаем часто. Когда же он, все-таки, заходил к нему, то с грустью отмечал еще большие мешки под глазами, а также возросшую раздражительность своего боевого товарища.
Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы тот же Рассел как-то раз не пришел к Анджею (тот пускал своих боевых товарищей, не держа их в длинной очереди), и не потребовал от него депортации Николая на Землю. В случае с Николаем это было рискованно, и Анджей поначалу высказал на этот счет сомнения, но Рассел был непреклонен и настолько уверен в своей правоте, что тот уступил ему.
И спустя полгода герой революции ступил на борт транспорта, чтобы больше уже никогда не вернуться на Марс... А в Москве, вскоре после этого, возник клуб «Космические гладиаторы», в котором проводились бои без правил, а эффект невесомости создавался мощными магнитами, сила действия которых строго уравновешивалась и была в точности равна весу бойца. Магниты эти в виде квадратных плит располагались по телу бойца, оставляя при этом достаточно открытых мест для его поражения. Это предприятие в довольно короткий срок сделало Николая богатым человеком; настолько богатым, что случавшиеся там порой смертельные случаи сходили ему с рук благодаря «высоким покровителям» - страстным приверженцам его «боев без правил».
Николай бросил пить, поскольку его широкая русская душа могла либо пить без отдыха, либо не пить вообще, купил особняк в престижном районе Москвы, и завел себе целый штат телохранителей, которые были необходимы ему из-за криминального характера его нового бизнеса. Он располнел, обрюзг, и, несмотря на вращение в самых высших кругах, так и не научился хорошим манерам, говоря все прямо и без обиняков даже самым «высоким» людям. Женился он без любви на какой-то молодой красавице, но жил с ней хорошо, и, наверное, даже был счастлив. Больше всего он любил сидеть в пьющих компаниях, хотя сам и не пил; спорить там до хрипоты, доказывая свою, «особенную» точку зрения и ругать «безмозглое» правительство, что, впрочем, любят в равной мере все русские.
О своей жизни на Марсе рассказывать он не любил, а когда его начинали упрашивать сделать это, то мог даже наорать или вставить «крепкое словцо», так что даже у самых настойчивых вскоре отбивал охоту, но воспоминания о Марсе не покидали его никогда! Как-то раз он признался своим близким друзьям, что считал и считает прожитое там время самым лучшим временем его жизни…, и хотя впоследствии утверждал, что это был лишь порыв накатившей на него хандры, - представляется, что эти слова, как раз, и были настоящей правдой. По крайней мере, это было бы логично, поскольку до конца своих дней он не пропускал ни одного выпуска «Марсианских новостей», и был всегда в курсе всех, происходивших там событий. Он даже купил себе через агентов квартиру в самом центре Претории, но почему-то так и не приехал на планету своей бурной молодости. Может быть, он боялся, что там оживут и другие, неприятные для него воспоминания, а может просто не хотел разрушать «свой» Марс, созданный в его воображении теми жаркими революционными днями…, - планету сильных мужчин и верных им до конца женщин...
Глава XIX
Вместо эпилога
- Прошу вас, господа! Наш следующий зал посвящен хорошо известным вам печальным событиям 2061 года, когда измученные тяжким трудом и невыносимыми условиями жизни заключенные подняли восстание, сотрясавшее нашу планету девять ужасных дней! – Тут девушка-экскурсовод сделала паузу, чтобы смысл сказанного получше дошел до стоявших перед ней туристов с далекой Земли. Ей и самой нелегко было поверить во все это, - в революционные дни ей едва исполнилось восемь, и лишь любовь к своей работе придавала ей ту самую уверенность в словах, что всегда так благотворно действует на слушателей, неизменно завоевывая их внимание.
Но на этот раз публика попалась «тяжелая»: равнодушные, непроницаемые лица людей, довольных собственным существованием и полагающих, что их жизнь, уж точно, никогда не будет омрачена подобными досадными происшествиями. Но девушка была не новичок, и потому, изобразив-таки на лице улыбку, - продолжала:
- Сейчас нам трудно представить себе такое, но когда-то все это действительно происходило: на улицах Претории, единственного тогда города колонии Марс, рвались снаряды, гибли люди, и торжествовала ужасная смерть! Однако эти несколько дней, перевернувших общественное устройство Марса, породили своих героев – фрименов. Здесь, на этих стендах, вы можете наблюдать их вооружение, гермокостюмы, и, конечно же, - знаменитые боевые ножи, которыми они владели с исключительным мастерством!
Здесь девушка обычно произносила фразу: - Можете подойти и рассмотреть все это поближе, только, пожалуйста, не трогайте руками, - но теперь это было лишним, потому что из всей группы к стендам подошел лишь мальчик лет десяти, а позади него, подобно тени, уже высилась фигура, опекавшей его матери. Глаза мальчишки загорелись, но ради одного его нельзя было заставлять скучать всю группу, и экскурсовод пригласила гостей пройти дальше.
- Итак, революция породила своих героев, причем, как это часто бывает в истории, наделила их, почти что мифическими качествами, - сказала она, проходя в соседний зал. - Одним из таких героев, - самым скандальным и самым известным, - был Николай Сидорчук  - можно сказать, поистине фантастическая личность тех дней!
Сказав это, она подошла к трехмерному фото большой, массивной фигуры человека с лицом, которое скорее можно было бы считать уродливым, чем мужественным; черты его чем-то напоминали древнего доисторического человека, и лишь в глазах угадывался затаенный блеск, заметив который, никто бы уже не смог говорить о его уродстве.
- Да, господа, об этом человеке ходили настоящие легенды! Говорили, что он мог убить колониального солдата одним ударом своего огромного кулака, выпить залпом целую бутылку виски… кстати, не смотря на свою некрасивую внешность, говорят, что он пользовался успехом у женщин! – при этих словах мужчины криво усмехнулись, и это, отчего то задело девушку, - она и сама не могла бы сказать – отчего.
Возможно, по этой причине следующую фразу она произнесла с явным удовольствием:
- Однако один факт нам известен достоверно точно: это то, что его отряд провел знаменитую лобовую атаку в тоннеле, в результате которой был захвачен второй укрепленный пункт, после чего восставшие могли угрожать бомбежкой Претории, и, таким образом, спасли себя от применения колонистами массированного удара артиллерии. Огонь обороняющихся был настолько страшен, что из всего отряда кроме самого Николая выжил еще только лишь один человек; его друг, американец Рассел Одри. Позже этот факт часто оспаривался военными, как маловероятный, или вовсе невозможный, но, как писал наш знаменитый историк доктор Морст: «…разве революция не есть уже само по себе проявление невозможной по своей силе решимости одной части народа лишить власти другую ее часть? А если так, то в ходе ее вполне возможны самые невероятные события!»
Она рассказала о городских боях, умело показывая на карте направление движения наступавших отрядов фрименов, и ее тонкая, изящная кисть очерчивала завораживающе красивые дуги, будто бы показывая живописные формы древних статуй. Наконец, она обвела взглядом скучающие лица и понимающе улыбнулась.
- Теперь, дамы и господа, если желаете, вы можете сами походить по залу для того, чтобы получше рассмотреть представленные здесь экспонаты. Впрочем, обычно здесь никто не задерживается, поскольку все с нетерпением ожидают посещения увлекательных залов трехмерных иллюзий, где каждый из вас может оказаться в околопланетном пространстве и полюбоваться, притом совершенно безопасно, знаменитыми марсианскими пыльными бурями…
- Да уж, давайте-ка поскорее покинем этот зал! – сказал какой-то мужчина, решительно направляясь прочь.
- Конечно, дамы и господа, я понимаю, что никому из вас не было приятно слушать рассказ о том, как одни люди на Марсе убивали других. Что ж, нам остается лишь утешаться тем, что подобное никогда больше не повторится на нашей планете, на которой теперь есть возможности для всех, желающих добиться своего счастья людей! Вот, на этой оптимистичной ноте я бы и хотела увести вас из этого зала! – сказав это, она уже повернулась для того, чтобы выйти, как вдруг среди шума задвигавшейся толпы отчетливо послышался звонкий мальчишеский голос.
- А я не хочу отсюда уходить!
Удивленная экскурсовод обернулась, увидав смущенную молодую женщину, дергавшую за рукав все того же мальчика. Невысокий и худенький, тот проявлял поразительную силу; даже когда мать схватила его обеими руками, он все еще продолжал сопротивляться, не желая оставлять свои «позиции».
- Пойдем, Корвин, не позорь меня перед людьми! – с возраставшим раздражением сказала мать, применяя теперь уже неприкрытую силу. Сила ее была увеличена осознанием того, что она вдруг сделалась объектом всеобщего внимания, и потому «стоявший до последнего» малыш был просто-напросто взят ею в охапку и вынесен из зала.
- Да, мальчишки любят войну! – прокомментировала экскурсовод, и в голосе ее не было слышно осуждения. А, тем временем, перетаскиваемый силой малыш, осознавши всю безнадежность своего положения, и, как бы мстя за это, повторял своим звонким, смелым голосом:
- А я хочу про войну! А я хочу про войну! Хочу войну!


КОММЕНТАРИИ

   В 1857 г. вспыхнуло восстание сипаев в подвластной англичанам Индии. Эти трагические события повлекли за собой огромное количество жертв, в основном со стороны индусов.
  Юстин I (VI в. н.э.) – византийский император, выходец из простого народа, чье правление стало прологом к блестящему царствованию его племянника, Юстиниана I.
  Марсианский год составляет 20 месяцев, в каждом из которых по 32 дня, но 5 месяцев должны иметь 33 дня для устойчивости календаря.
  Битва в Тевтобургском лесу (сентябрь 9 г. н.э.) вошла в историю как одно из самых тяжелых поражений Рима. Три легиона были практически полностью истреблены отрядом германских племен под предводительством Арминия. Натиск германцев был настолько неожиданным, что римские легионы не смогли противопоставить им свою знаменитую выучку и дисциплину. В истории войн эта битва приводится как пример идеально устроенной засады.
  Гай Светоний Транквилл (род. в 70-е г.г. н.э. – дата смерти неизв.) автор знаменитой книги «Жизнь двенадцати цезарей».
  Рене Декарт (1596 – 1660) – французский философ, математик, физик и физиолог, основатель новоевропейского рационализма.
  Гомер – легендарный древнегреческий сказитель, автор «Илиады» и «Одиссеи».
  Фридрих Ницше (1844 – 1900) великий немецкий мыслитель, ниспровергатель многих философских концепций своего времени.
  Вар Публий Квинтилий – (ок. 53 д.н.э. – 9 н.э.) римский политический деятель и полководец. Командовал погибшими в Тевтобургском лесу легионами. Осознав свое полное поражение, покончил с собой.
  Аристотель (384 – 322 до н.э.) – великий философ Древней Греции, систематизатор всех областей знаний, накопленных его предшественниками.
  Николо Макиавелли (1469 – 1527) – итальянский политический мыслитель, писатель, историк, военный теоретик.
  Карл фон Клаузевиц (1780 – 1831) – прусский генерал, писатель, теоретик и практик военной науки.
  Немезида – богиня возмездия в древнегреческой мифологии.
  В возрасте 24-х лет Юлий Цезарь был пленен пиратами и оставался в плену, пока его семья собирала положенный выкуп. Вернувшись в Рим, он снарядил за свой счет морскую экспедицию, блокировал остров, на котором базировались пленившие его пираты, и жестоко расправился с ними, не оставив никого в живых.
  Daphne laureola – научное название волчеягодника.
  Джованьоли Рафаэло (1838 – 1915) автор всемирно известного исторического романа «Спартак».
  Зарождение Рима относят приблизительно к VI в. до н.э., а его падение соотносят с 476 г. н.э., когда вождь германцев Одоакр заставил Ромула Августа отречься от престола.
  Священная Римская империя была создана Карлом Великим в 800 г. н.э., практически на территории бывшей Римской империи. Главным ее отличием от прошлой империи была безраздельная власть церкви.
  Гай Калигула (12 – 41 н.э.) император династии Юлиев-Клавдиев, отличавшийся необузданной и часто совершенно неоправданной жестокостью.
  Ричард Львиное Сердце (1157 – 1199) английский король из династии Плантагенетов, один из руководителей Третьего крестового похода, прославившийся небывалой отвагой и мужеством.
  Марк Юний Брут Цепион (85 – 42 до н.э.) – римский сенатор, участник убийства Цезаря.
  После своих знаменитых побед в Цезальпийской Галлии, Цезарь отказался сдать свои полномочия по командованию армией, боясь расправы над ним римских сенаторов, а также своего политического противника Помпея Великого. В январе 49 г. до н.э. его XIII легион перешел реку Рубикон, вступив, на земли Рима. Согласно римским законам это поставило Цезаря вне закона, и дало начало гражданской войне. Во главе армии Сената стал Помпей Великий, но полководческий гений Цезаря и его популярность среди солдат позволили ему победить превосходящие силы противника и сделаться безраздельным правителем Рима.
  Вал Адриана – оборонительное укрепление длиной 120 км, построенное римлянами при императоре Адриане в 122 – 126 г.г. для обороны от пиктов и бригантов с севера Англии.
  Колон - полузависимый крестьянин в Римской империи времен упадка (III – IV века н.э.). Колоны по существу предшествовали появлению зависимых крестьян времен классического феодализма.
  Из зол выбирают меньшее (пер. с латыни).
  Я мыслю, значит, существую (пер. с лат.).
  Владимир Воржев «Афоризмы и мысли»