Потаённое столетнего человека

Иван Фёдоров  гляделся молодцом. 
Здоровье, конечно по возрасту. Как овосковел, где-то за восемьдесят, так до сей поры и мало менялся. С глазами ничего, а вот со слухом не так. Шумит в ушах так, что слуховой аппарат забивает. Вроде и слышно, что говорят, да не враз поймешь о чем. Шум в ушах не только слуху мешает, а и мозги сушит, и уже  воспринимаешь все не так как в бывалые годы.  Из-за такой неустроенности организма с годами и соображение страдает.
К этим годам для окружающих ты старый, глухой и умом тормозной. А потому выстроил Иван Фёдоров стеночку между внешним и внутренним миром. Внутри все в порядке, а вот устройства ввода вывода с годами сдали.
Смотрит как-то Иван Федоров, а родственники толи громко говорят, толи ссорятся и аппарат по мозгам бьет. Решил он по старшинству порядок навести:
- Прекратите, а то я всех вас сейчас выключу!
Выключил слуховой аппарат и, … ему тишина.

На День победы наденет, как водится,  Победный пиджак с орденами и медалями, пройдется, посидит во дворе, поглядит на других  дедов и домой. Выпьют по маленькой с Ксенией Марковной, покушают, вот и попраздничали.
А тут схоронили Ксению Марковну и перевезли Ивана Федоровича к дочери в новый район. Вышел во двор, присел в скверике, а тут другие ветераны, познакомиться. Смотрят удивленно и недоверчиво на медали Финской и ордена Отечественной. Поднимается Иван Федоров:
- Эх, сынки!
И,  вправду - самые старые лет на двадцать его моложе.

 - Долгая жизнь, а все одно, как мгновение.

А внутри воспоминания и чередой и вне очереди.
Проносится память часом Финской и многолетьем Отечественной.

- Шофёрское дело, какое? Возишь грузы туда, в горнило Победы, а обратно шлак.  Руль в руках, мотор и дорога. Увёртываешься, бывает от неба, как мышь от сапога и, по счастью, не сапог победитель.
То жизни уже  не мешает, коли пронесло, так…  постращало, а не пронесло, опять же не мешает, жизни то уже нет.

К гибели на войне привыкнуть невозможно
На войне страшно и не может быть иначе, если человек. Под огнём, одни молчат, перебирая в памяти свое недалекое прошлое, другие дьявольски матерятся вслух или про себя, третьи смиренно молятся. Погибать никому не хочется.
Но не всем это помогает.
Выжившие говорят:
- Бог помог.
Говорить, что матерился, не культурно, как-то.
А что помогли выжить мама или любимая, дочка или сыночек - то потаённое.   Погибшие ничего не говорят и не скажут, хотя не хуже выживших молчали,  молились или матерились.
Смерть, что ходит рядом, с жизнью под ручку, воспринимается отстранённо.
Закроешься, как панцирем, мыслью:
- То не со мной, со мной такого случая не будет.
Да и мысль саму выключишь об этом, думаешь о хорошем, тем и жив.
Страх же подавляется необходимостью. Страха меньше, а то и нет, когда знаешь, что делать, и делаешь это, пока живой.

Но как то случилось, прорвался  панцирь, голова от тела отключилась, руки, ноги сами по себе, но…  уберегли машину, груз и самого заодно. Слава богу, что не оцепенело тело вслед за головой. Вот те и герой.  Герой то, герой,  да кто тогда узнал, что еле уберёг штаны от позора.

После войны автокомбинат, опять же руль в руках, мотор и дорога. Заслуженный отдых, почет и уважение от автокомбината.

А тут беда, очумел народ.
Все начали страну растаскивать, кто по копейке, кто по рублю, выяснили, что богатая страна и  малость поугомонились, ан, глядь, а об нас только ленивые ноги не вытирают. Стоило ли эксперимент ставить, когда и из дурачья многие не сомневались к чему это приведёт.
А что поделаешь, так уж человек устроен, каждый свои шишки набивает сам.

Да и автокомбинат поменялся, не до ветеранов теперь молодым.
И что остается в старости? Дети, внуки и…  правнуки, если повезёт.
Да одна незадача - ты им ни трудом, ни умом уже не помощник, только пример долголетия. А может быть и это чего-то стоит?

После потери супруги,  Иван Федорович стал регулярно  ездить на старую квартиру. Утром уедет, вечером приедет. От сопровождения родных категорически отказывался. А путь то через весь город из конца в конец и не одним транспортом.
Дочь это беспокоило, как бы чего, ведь возраст-то за сто.
- Пап, ну зачем?
- Ванная у вас маленькая, - отвечал престарелый упрямец.
Как-то случилось так, что Иван Федорович задержался. Дочь заволновалась и попросила сына съездить, поскольку тот ближе живет.

Внук еще с коридора услышал баян. Открыл дверь. Дед сидит на кухонной скамейке, на другой стоит фотография Ксении Марковны,  и Иван Федоров ей играет.
Дед закончил,  стал складывать музыку в футляр. По щекам его текли слезы.
Вот оно и потаённое: память Лебедя о своей Лебёдушке.

По глухости и слезам Иван Федоров ничего не замечал вокруг. Внук вышел,  закрыл дверь на ключ, как было.
Подождал когда дед выйдет. А он-то, вроде, как только подъехал.