Белый лев. Часть 10. Реальность

***

На палубе не было ни пестрых огней, ни музыки, зато вдалеке, на самом черно-синем горизонте, мерцала россыпь искр. Земля. Лайнер возвращался в порт.
Элизабет дрожала с ног до головы от боли и холода. Почему-то подташнивало, а от шепота, ставшего постоянным фоновым шумом, кружилась голова. Обоняние улавливало вязкую горечь, приставшую еще там, в котельной.
Эдгар напоминал зомби или каменного голема: медленные, затрудненные движения, пустой взгляд и застывшее, ничего не выражающее лицо. Держать преграду в котельной было сложно, но еще сложнее - не поддаваться эмоциям, держать в узде клокочущее внутри бешенство.
Порыв ветра более-менее привел художника в себя. Подняв голову, он заорал:
- Розенфельд! Если не хочешь сдохнуть, иди сюда!
Ему не ответили, то ли издеваясь, то ли на самом деле не слыша. Только охранник выглянул наружу, пригляделся, подсвечивая фонарем, что это парочка художников, и окликнул:
- У вас все в порядке? Что-то случилось, сэр? Мэм?
- Просто чудесно, - рявкнул Бостаф. - Не считая, что почти все наши произведения безвозвратно уничтожены, потому что вы их благополучно проебали! Где Леви Розенфельд?
- Он... он у врачей, где и остальные, - с какой-то странной робостью ответили ему. - Подождите, мы вас проводим.
На палубу вышли четверо охранников, уставших и немного нервных, подсвечивая путь фонариками.
Эдгар оскалился не хуже бешеной собаки и, не давая охранникам прикоснуться ни к себе, ни к Элизабет, сам повел женщину в лазарет.
К ним не приближались, но и не оставили в покое, держась в паре метров позади и избавляя художников от забот с освещением. Усугубляло все то, что четверка не переговаривалась между собой, видимо, слишком напряженная. Но чем?
Кое-что начало проясняться, когда они спустились в коридор, отведенный медперсоналу. Почти все каюты-палаты оказались заняты: там сидели коллеги Бостафа и Норрингтон, некоторые спали, но большинство или лепетали что-то невнятное врачам, или рыдали. Кое-кого пришлось даже связать.
- Кажется, это все-таки реальность, - тихо, чтобы не услышали сопровождающие, сказал Бостаф. - Скажите, если увидите Розенфельда раньше меня. Хочу потолковать с ним с глазу на глаз.
Элизабет кивнула, прижимаясь к мужчине. Рука, разбитая совсем не иллюзорно, продолжала болеть и кровоточила. Рисовать женщине еще долго не доведется.
Леви они заметили почти чудом: молодой еврей сидел в отведенной ему каюте тихо, увлеченно покрывающий натянутую на планшет бумагу крупными пятнами акварели.
Эдгар развернулся к охране.
- Я буду здесь. Проводите мою спутницу к врачу, ей нужна срочная помощь.
- Но мистера Розенфельда нельзя тревожить, - воспротивился один из мужчин в форме, однако из каюты донеслось ломкое:
- Все в порядке. Нам нужно поговорить. Мистер Бостаф, закройте за собой дверь, пожалуйста.
Больше не обращая внимания на охранников, Эдгар вошел в каюту. Дверь за его спиной захлопнулось с неумолимостью крышки гроба.
- Вы покойник, Розенфельд, - тихо и очень спокойно сказал Бостаф.
- Мы все покойники, - согласился художник, не отрываясь от планшета, пристроенного на коленях и опирающегося о стену. Очередное серо-лиловое облако ложилось поверх бледно-голубого. - И не сможем ничего с этим поделать. Передайте, пожалуйста, другую кисть, - махнул он рукой в сторону тумбы. - Девятку.
Бостаф не сдвинулся с места.
- Черта с два. Что вы сделали, Розенфельд?
- Попытался уничтожить то, что, скорее всего, есть источник всего происходящего, - спокойно ответил еврей, вытирая пот со лба и пытаясь заправить за ухо торчащие кудряшки. - Но вы это, кажется-таки, вытащили? Досадно... Вернуться в котельную уже не успеть.
Эдгар швырнул на пол перед Розенфельдом кипу рисунков в стиле сороковых годов.
- Объясните это.
- О, - приподняв брови, взглянул вниз тот, но не оторвался от картины и продолжил старательно отмывать кисть, - вы их нашли? Надеюсь, что больше ничего не вытащили?
- Они были на полу, - глухо рыкнула Элизабет, прижимающаяся спиной к двери, чтобы закрыть собой окошко. Ей приходилось баюкать руку, от боли слезы наворачивались на раскрасневшие глаза.
- Они были в печи, - мягко поправил ее Леви, окуная кисть к коробочку с темно-синей краской и смешивая на клочке бумаги с красной. - В большой старой печи котельной, лежали поверх кипы бумаг и детских рисунков.
Эдгар рванулся к Розенфельду и, схватив его за грудки, приложил к стене.
- Они лежали на полу, сукин сын! - заорал художник, сопровождая каждое слово ударом. - В груде изодранных картин - наших картин, тех, которые ты не успел сжечь! Назови мне хоть одну причину, чтобы не прикончить тебя здесь и сейчас!
Элизабет вздрогнула: планшет упал со стуком вроде и негромким, но стегнувшим по ушам. Она перевела взгляд на мужчин, мимоходом подивившись отрешенно-спокойному лицу Розенфельда, и снова уставилась на картину. Пятна, пятна, кляксы, похожие на клубящийся дым. Пятна, собирающиеся в светлый, почти сияющий прозрачностью корабль, окружающий собой маленькое черное зернышко в глубине трюма.
- Не лежали, - шептал тем временем Розенфельд, расслабленный, сносящий "встряску" с отрешенностью йога. - Ничего не было на полу, Бостаф. Лучше подумайте, что вы еще вытащили из огня под видом картин...
- Давненько я этого не делал, - бешено оскалился Бостаф, схватив Леви за шею и с силой сжимая пальцы. Пока что - без применения силы.
Розенфельд дернулся, а после и вовсе затрепыхался так, как только мог, с такими-то слабыми мускулами. В карих глазах начало зарождаться, помимо попыток сохранить отрешенность, подобие ужаса.
- Я убью тебя, - прошипел Эдгар. Ладони наливались жаром, в глазах появился нездоровый блеск. - Медленно. Мучительно. Ты будешь умирать часами до того, как мы прибудем, и после, и никто тебя не услышит. Хочешь увидеть собственные внутренности, Розенфельд?
Невнятно захрипев, еврей схватился за запястья Бостафа, больше царапаясь. Извиваясь всем телом, он кое-как исхитрился пинать его, закатив глаза. Очки сползли почти на самый кончик носа, покрытого бисеринками пота.
Стоящая у двери Норрингтон не знала, что делать. Остановить - и тварь снова что-нибудь сделает. Не остановить - умрет человек. Но...
Она пошатнулась, вслепую пытаясь найти опору: в висках зашумело. Несколько секунд спустя под коленями оказалась твердость пола. Головокружение схлынуло быстро, но что-то оставалось не так. Шепот. Смолкший шепот вернулся, вливаясь в уши едко шуршащей волной.
Элизабет подняла взгляд. Розенфельд дергался все слабее, а темное пятнышко на картине потекло, смешиваясь с еще не подсохшими пятнами сияюще-светлого цвета.
Эдгар замер на пару секунд, а после швырнул молодого художника на пол.
- Говори! Еще раз просить не буду!
- Что? - сипло, заметно туго соображая, пробормотал Леви, возя дрожащими руками по полу, пытаясь опереться.
- Что здесь происходит, мать твою?!
- То, что вы все испортили, - просипел Розенфельд, подложив под лоб руку и натужно кашляя. По полу расползлись красные пятнышки, капающие из горбатого носа. - Ес... если бы вы не п-полезли, куда н-не надо, все уже было бы в п-порядке...
Эдгар поднял планшет, вытащил из кармана карандаш и, отгородив уголок от оживающих клякс несколькими резкими штрихами, принялся набрасывать фигуру Розенфельда.
- Не смейте портить мою работу! - со страхом, неестественным даже для собственника и творца, хрипло вскрикнул Леви, приподнимаясь и пытаясь подняться. Из носа лило обильно и едва не в три ручья, но художник продолжал упорно дергаться. - Ради всего святого!
- Эдгар! - не выдержала Норрингтон, шагнув к мужчинам. - Вы слышите? Слышите?!
Шепот заполнял все вокруг, липкий и тяжелый. Головокружение возвращалось вновь, но сильное, почти болезненное.
- Я задал вопрос, - чеканя слова, ответил Бостаф, не отрываясь от своего занятия. - И предупредил о последствиях. Не хотите смотреть - отвернитесь. А еще лучше - бегите, я пущу корабль на дно, как только закончу с этим жидовским выкормышем.
Розенфельд замер, снова прижимаясь лбом к предплечью.
- Когда все стало таким же, как в старых фильмах, я вспомнил о своих рисунках, - забормотал он тихо и поспешно, стараясь не отвлекаться на покашливание. - Я уже не стал искать кого-то и приглядываться, я пошел за шепотом и спустился в трюм. Сам не знаю, клянусь богом, как вообще смог туда пробраться и откуда там такой лабиринт - дико запутанный, как в моих кошмарах. П-подумал об этом и понял - как в кошмарах и есть...
Он закашлялся, хрипло и натужно, вытирая рот и не поднимая головы. Он боялся увидеть, что творится с его картиной.
- Все, как в кошмарах. Как в желаниях. Я хотел видеть, что нарисованная мной женщина двигается и дышит, как живая. Я видел мисс Норрингтон барышней из середины века, мое воображение видело трюм темным и запутанным лабиринтом! И я решил сжечь свои рисунки и то, что нашел под трубами - папку с детскими каракулями. Невероятно живыми, убедительными... господи... эта дрянь никак не хотела гореть, и я не стал ждать и ушел, чтобы сыграть по правилам этого мистического корыта и если уж не уничтожить, то запереть эту штуку!
- Мисс Норрингтон, вы те рисунки все еще у вас? - не отрываясь от основного занятия, спросил Бостаф.
- Д-да, се... Сейчас, - уже почти шепотом пробормотала женщина, вытаскивая листы. Повертев, она прикрыла глаза, снова осмотрела обе стороны и, облизывая пересохшие губы, протянула их Бостафу.
Чистые, без желтизны старости, но сильно измятые тетрадные листы.
Эдгар взял их и, сев на пол, принялся пристально рассматривать. Более чем пристально.
- Элизабет, скажите как человек, имеющий отношение к иллюзиям: как отличить морок от реальности?
- Я никогда не сталкивалась с грезами наяву, но... - Женщина нервно пожала плечами, подчиняясь накатывающей слабости и садясь на пол. - Неестественная среда подчиняется своим законам и часто игнорирует физические, но вы сами видите, - тяжело выдохнула она, - здесь имитируется именно реальность. Умереть можно и там, и там, если тот, кто эту реальность контролирует, не желает иного... Леви, - устало обратилась она к молодому художнику, - скажите, мисс Тревис...
- Мертва, - тихо произнес тот.
- Значит придется пойти на хитрость, - Эдгар принялся рисовать кипу детских рисунков. - Раз нельзя сжечь их напрямую, уничтожим их так.
- Дайте мне закончить картину! - взмолился Розенфельд, переворачиваясь набок и вытирая кровь. Левый глаз у него сильно покраснел и начал слезиться. - Дотерпите до порта, а там уже будь что будет - хоть топите!
- У меня есть друзья, которые могут с этим помочь, - тихо прошептала Элизабет, обнимая колени. - Возможно, если мы сейчас предпримем что-то, корабль успеет ответить, а на берегу мы будем в безопасности. Здесь... похоже, те, кто, как и мы, оказались в этой иллюзии, теперь нуждаются в помощи врачей. Если корабль внезапно пойдет ко дну, им не выплыть. И уцелевшие картины будут уничтожены.
- Я не собираюсь топить судно, по крайней мере пока что, - ответил Бостаф, прорисовывая верхний лист - с изображением захватившего корабль чудища. - Только уничтожить листы.
- Но корабль может начать тонуть сам. Или на нем начнется пожар. Или нас сожрет взбесившаяся тварь, обозлившись на это...
- Тогда пусть этот клоун рисует свой вариант событий. Я не буду ждать.
Леви, охнув, принимая сидячее положение, пихнул его плечом, придвигая планшет к себе и снимая с тумбы банку воды и кисти. Стараясь не глядеть на испорченный угол, он мягко принялся снимать темные потеки хорошенько отжатой кистью.
Карие глаза затуманились, а заляпанное кровью лицо снова начало приобретать отрешенно-умиротворенный вид. Шепот, всколыхнувшийся, начал забивать уши липкой вязкостью.
Эдгар рисовал долго, вспоминая малейшие подробности увиденных детских каракуль. С таким количеством отвлекающих факторов полагаться на концентрацию было бы опрометчиво.
Когда все было готово, он положил рисунок на пол и припечатал ладонью. В его сознании края листов обугливались под действием невидимого пламени.
Леви вскрикнул: черная клякса на его картине полыхнула, растекшись пламенем по бумаге. Прошло не больше десяти-пятнадцати секунд, и на пол осыпалась серая грязная пыль.
Эдгара это не остановило. Листы горели, чернели, истончались, рассыпались хлопьями пепла, разлетались на мельчайшие частицы, а вместе с ними - и тварь, ими порожденная.
Резкая вонь, гнилая и кислая, заставила Элизабет, как самую здоровую из тех, кто не был занят, подскочить и открыть окно. Холодный воздух, разбросавший листы-палитры Розенфельда, с трудом справлялся с запахом, но словно вымывал истеричный шепот. Несколько минут спустя трое художников остались в промерзшей, все еще мерзко пахнущей каюте в полной тишине, разбавляемой только всхлипами из соседней комнаты.
Леви, съежившись, зажался в уголке между кроватью и стеной, закрыв глаза. Его трясло. Норрингтон выглядела шокированной, но держалась молодцом.
- Все? - сипло и тихо спросила она. - Конец?
Бостаф, ссутулившись и обессиленно опустив голову, прикрыл глаза. Мигрень вернулась с утроенной силой.
- Не знаю. Я сделал, что смог.
Пошатываясь от усталости, Элизабет села напротив него, замявшись ненадолго, но все же протянув руку, разглаживая лоб мужчины. Она отвлеклась только чтобы стащить с койки покрывало, неуклюже накидывая на его плечи.
- Вы молодец, Эдгар. Теперь все должно быть... ну, если не хорошо, то лучше, чем было.
- Если сработало, - он чуть приподнял голову. - Я страшно устал. Дайте мне минуту, и я провожу вас к врачу.
- Отдыхайте, - с искренней жалостью погладили его по щеке. - Ложитесь, а я, если что, вас разбужу или отойду к врачу, если все будет спокойно. Из нас разве что вы сможете добить эту тварь. Берегите силы, Эдгар.
Художник сдавленно хохотнул.
- Нечего беречь. Идите, вам нужен врач.
Женщина посмотрела на него как-то странно. Тепло улыбнулась:
- Не наделайте глупостей. Прошу вас.
Эдгар кивнул, не открывая глаз. Больше он не пошевелился ни когда женщина поднялась, ни когда закрылась дверь, ни когда онемевшее тело начало потряхивать от холода. Хотелось лечь, свернуться калачиком и проваляться так неделю, а может и месяц. Без движения и мыслей.
В углу зашевелились. Стукнула рама, отсекая порывы не по-весеннему ледяного ветра от жилого помещения. Тихо зашуршали легкие шаги, огибая Бостафа и направляясь к двери.
- Сядьте, Розенфельд, - ровным тоном приказал Эдгар. - Нам нужно поговорить.
Шаги стихли, но несколько секунд спустя скрипнула койка. Еврей оказался легким даже для местных пружин.
- Я не врал, - тихо прозвучал ломкий голос. - И не нарочно сделал те рисунки. Если хотите - уничтожьте и их. Они не стоят того, что произошло.
- Вы молчали. Знали - и молчали. Вы все еще живы только потому, что у меня нет на вас сил, и потому, что ваша смерть вызовет слишком много вопросов, - Бостаф медленно открыл глаза и исподлобья посмотрел на Леви. - Если хоть одна живая душа узнает, что тут произошло на самом деле, мы все покойники. И именно вы в первую очередь, потому что все погибшие произведения искусства и большая часть общих галлюцинаций на вашей совести. Обвинений не будет. Суда тоже. Просто однажды вы бесследно исчезнете, и тогда, поверьте, вы пожалеете, что не умерли здесь и сейчас. Это все, что я хотел сказать.
Худенький еврейчик сидел, обхватив себя за плечи. Кажется, даже плакал, хотя за забрызганными снизу краской и кровью очками было точно не разобрать. Но он не боялся - в нем не чувствовалось страха ни перед угрозой, ни перед самим Бостафом.
- Я не хотел, - совсем тихо произнес парень, поднимаясь и почти зажимая себе рот. Мотнув несколько раз головой, вышел, переставляя ноги как пьяный.
Эдгар улегся на пол, подтянул колени к груди и снова закрыл глаза. Все закончилось. По крайней мере на данный момент, а потом... потом придется требовать с организаторов компенсацию за уничтоженные работы. Деньги не восполнят потерю, но Эдгару Бостафу не впервой начинать все с начала. Будут новые картины, новые выставки, новые клиенты, и все это без тварей, оживляющих кошмары.