Памяти Учителя

Михаилу Валентиновичу Ручкину

      


       Мрачное утро. Тусклые, бешено мелькающие огни города, там и тут - везде вокруг. Пустой гул из звуков машин, прохожих, дверей. Жёлтый свет фонарей, заливающий мокрые улицы…
       Собираемся постепенно у какого-то кафе. Мимо проносятся люди, их лица трудно разглядеть, а я и не пытаюсь… Выходят наши знакомые, доедая гамбургеры. Садимся в автобус. Почти одни едем. Цветы на коленках. Какие-то разговоры о повседневном. Сонные усмешки и переглядки. Я ещё задумался, как тут заплатить. Какие здесь правила? Но решил: какая разница – главное заплатить, не так важно как и когда… Остановились. Зазвучал периодичный звук, словно пульс в больничном приборе. Горел светофор. Пульс замолк внезапно. Автобус тронулся с места, и мы, притормозив, свернули на очередную улицу. Пульс оказался звуком поворотника. Сквозь коварно запотевающее стекло я смотрел, как уныло-тусклые огни проносились мимо и скрывались в тумане большого города. Приехали.
       Когда выходили, я кинул монеты за проезд, и водитель ещё как-то странно на меня посмотрел, как на полоумного. Прошли куда-то, свернули где-то. Некоторые лужи заледенели - можно было скользить – кто не делал этого в детстве?
       Я думал, что чувствовали люди, пришедшие сюда. Зачем они пришли? И зачем пришёл я? Ведь это, хоть и шокировало меня, но не заставило сердце сокрушаться… А нужна ли дань памяти, когда она пуста?.. Зачем? Могли ведь не приходить – не заставляли же. Нет, они не притворялись, не лицемерили. Но как откликнулось это в их душах?
       Мы шли, и опустелые ветки деревьев ютились в розоватом тёмном небе, уныло и размыто отражаясь в рябящих от ветра лужах. Вода в них тускло мерцала разными цветами.
       Большое здание быстро выросло впереди. Посередине была широкая лестница. Мы растворились в помещении – впереди был час пустого ожидания. Коллеги, родственники, ученики… Некоторые тихо смеялись, что-то вспоминая… Кто-то просто сидел и ждал; кто-то говорил что-то обыденное; кто-то траурно-серьёзно ходил, осторожно осматриваясь… Я стащил тугой шарф, стягивавший шею - стало душно, когда помещение наполнилось людьми...
- Послушай, ты раньше бывал здесь? – участливо спросили меня.
- Нет. А что?
- Просто люди здесь выглядят не так, как при жизни…
Я посмотрел странно и вопрошающе.
- Подготовься… Чтобы шока не было…
- Хорошо… Спасибо, - буркнул я и снова уткнулся взглядом в пустоту пола. Потом выкинул в урну обёртку от цветов, обнажив их яркие головки искусственному свету…
       Объявили. На улице накрапывал дождь, было холодно. Затем стояли в другой зале толпой. Стало очень душно. Человек объявил что-то. «…Проводить в последний путь». Не зря же он это сказал. Есть же этот путь…
       Нас впустили в залу, посередине которой был открытый гроб, вокруг которого встали люди. Незнакомый человек произнес какие-то положительные слова. А потом что-то вроде: «А теперь пусть каждый из вас вспомнит об этом человеке… моменты, связанные с ним…» В голову ко мне не хотели идти ни один образ, ни один момент, ни одно воспоминание. Крутилась перед глазами только фотография, которую я видел пару дней назад. Он улыбался на ней…
       Началось отпевание. Священник зажигал круг свечей в центре, ему кто-то помогал. Люди крестились. Хоть и не все. Стало сразу будто немного светлей. Прощались. Люди подходили к гробу, родные, близкие… Пожилая маленькая женщина в платке, мать, нагнулась над ним, ей помогли. Поцеловала его кротко…
Мы продвигались. Люди прикасались к гробу и отходили. Мне стало почему-то интересно, как он выглядит теперь. Те слова про умерших людей раззадорили моё любопытство, как это ни противно звучит…
Вовсе не страшно. Умиротворённое, светлое лицо, красивое, чёрт меня побери… Я не отводил от него взгляд. Знакомые черты. Закрытые глаза. Бледность. Кажется, смерть не сумела обезобразить это лицо. Даже не сумела значительно изменить его… Прикоснулся деревянными руками к деревянному гробу и в каком-то ступоре отошёл. Прошли дальше. «Господи, помилуй». Перекрестились. Накрыли тело чистой, белой, как снег, тканью. Тело уже опускалось вниз. Вырвались тихие слёзы родных и наполнили зал… Сильно и глубоко.
       На улице шёл ненавязчивый снег – не как часто, привыкнув к обыденному штампу, поливает слезами дождь – а белые, как то самое светлое покрывало, которым накрыли тело, снежинки. Хотя, падая на мокрый асфальт, они таяли, но в полёте это был всё же белый снег…
       С утра посветлело. В небе ещё виднелись нечистые, небрежные мазки, но теперь легко можно было найти дорогу – не то, что мрачным утром, под жёлтыми равнодушными глазами фонарей. Птицы появились в небе и куда-то полетели, расправив крылья… С выступа взметнулась к ним стая голубей. Они пролетели низко над землёй и взмыли над верхушками ёлок. Здесь, по краям дорожки, росли ёлки – наверное, потому что они цветут круглый год – и летом, и лютой зимой, когда день короток, а ночь длинна.
       Вдали, на дороге, гудели машины. Люди спускались по широкой лестнице. Чёрные силуэты удалялись по дороге, и их размытые отражения в лужах тускнели, в конце концов пропадая. И сами люди скрывались за поворотами, сливаясь с горизонтом.
       Я не очень часто вспоминаю его. И я не горевал так, как многие… Но когда мелькает вдруг вспышка, будящая в памяти его имя, его образ, то внутри откликается что-то. Что-то такое родное, хоть и далёкое. И его живой огонёк, ненавязчивый, несуетливый и простой, его удивительная манера во всём, чуткость – хотя, думаю, и найдутся такие, кто, к сожалению, сказал бы обратное – лишь по незнанию… И его улыбка…