Бриллиантовые дороги. Часть 4

                Андрей

          - Я больше никогда не буду стрелять в энкиду! Я больше никогда не
буду... стрелять... в энкиду! Я больше ... никогда... не буду... стрелять... в
энкиду!..- говорил Томило, отчаянно отжимаясь в упоре лежа.
          Досчитав до тридцати, я снисходительно сказал:
          - Достаточно! Вставайте, Томило Алексеевич! Запомните то, что Вы
сейчас говорили, зарубите на носу и никогда больше не повторяйте своей
ошибки. Поняли меня?
          - Да
          Его очередная попытка избавиться от наших спутников с грохотом и треском провалилась...
          Будь американская нация жива, мы бы смогли доехать до Скрантона часа за два. Но 3 увы. Все-таки была и от них какая-то польза. По крайней мере мы бы сейчас не бились друг о друга на каждой кочке и канавке, коих лично я уже насчитал двести девяносто. Коля насчитал - двести девяносто пять. Конечно, мелочь... однако, дело чуть не дошло до драки. Поначалу мы касались только личностей, потом перешли на межнациональную вражду. Я утверждал, что тупые америкосы даже путем генной мутации не смогли бы произвести на свет разумных существ. Брат говорил, что люди настолько препоручили свои жизни компьютеру, что без его помощи даже не смогут вычислить корень третьей степени из десятичной дроби. Поняв, что оба правы, мы помирились. Однако, конфликт еще не исчерпал себя. Сидевший
за рулем энкиду предложил вернуться и пересчитать. Порой идешь на многие жертвы ради справедливости - мы согласились. БэТээР развернулся и поехал назад к мосту через Делавэр. К нашему удивлению мы обнаружили, что на другой берег реки переехали только мы одни. Остальные машины стояли на обочине дороги (то есть там, где у нормальной дороги обочина), несколько энкиду крепко держали что-то кричавшего и вырывавшегося Томилу за руки и за ноги. Как оказалось, он поднял бунт в своем кузове и открыл прицельный огонь по сидящим вместе с ним. К счастью я догадался вынуть из обоймы патроны. Но, увидев, что за нажатием курка выстрелы не следуют, мой смелый напарник начал показывать уроки айкидо и айкикай. Глупые энкиду, они не оценили его мастерства, тупо навалились всей стаей и схватили.
          Мы подоспели как раз в тот момент, когда они решали, что делать:
сначала убить, а потом съесть или сначала съесть, а потом, что останется,
убить. Я уверил их, что разберусь сам и найду достойное, а главное
внушительное наказание. Проведя экзекуцию с отжиманием, я пересадил Томилу к себе, и мы поехали дальше. О кочках и канавках в суматохе, к сожалению, забыли и я, и Николай.
          Мы долго молчали. Мысли не шли в голову. Томило нервно курил и создавал жуткий дискомфорт нам, некурящим, в замкнутом пространстве.
          Первым терпение и выносливость лопнули у водителя: успев надавить на тормоз, он медленно поплыл в бок, жадно глотая смольный дым, пока не достиг пола и не отключился окончательно. Томило усмехнулся одними глазами и закурил следующую. Мы с Колей вытащили павшего в неравном бою энкиду на воздух и положили на землю, прислонив головой к колесу. Брат был крепким, однако тоже сильно качался и вскоре лег рядом. Я проглотил горсть аскорбиновой кислоты (говорят, хорошо разрушает свободные радикалы табачного дыма) и огляделся. Мы стояли на улице какого-то города (от дымовой завесы я даже не видел, когда мы в него въехали). Когда-то уютные аккуратные домики с белыми стенами медленно осыпались под кованым сапогом времени. Газоны и клумбы зарастали, из-под асфальта пробивалась трава, закрывая собой последние человеческие следы, последний человеческий мусор. Я медленно пошел вперед, осматривая окрестности; хотя ничего вокруг не менялось. Всюду лишь пустота и уныние, как в той так и не пройденной до конца игре. Ни пения
птиц, ни даже шума ветра.
          - Do you have a cigarette? -  послышался пропитый хриплый голос где-то в области затылка.
          Я обернулся. Передо мной стояли пятеро бритоголовых парней, сильно ссутулившись и спрятав руки вместо приветствия в карманы. На их лицах читалось жгучее желание покурить или выпить, или на крайний случай просто получить от меня деньги.
          - No smoking! - гордо ответил я.
          - So sorry, - медленно произнес стоявший ближе всех ко мне, видимо, главный страждущий, и так же медленно раскрыл перочинный нож. Не дожидаясь развития событий, я рефлекторно выбил его ногой и, не давая лысому опомниться, нанес удар кулаком в солнечное сплетение. Желание курить сменилось на его лице желанием сесть и забыться, что он и сделал.
          Один против четырех и без оружия - простейшее упражнение на
курсах повышения квалификации в нашем институте. Поэтому я не только не растерялся, а даже с откровенно вызывающим видом начал закатывать рукав рубашки. Но... вот незадача! Из-за поворота слева, и справа, и сзади стали выбегать один за другим их коллеги-отморозки, один лыше другого. Я даже не успевал их считать. Пистолета, как назло, под рукой на поясе не оказалось. Но когда я уже приготовился погибнуть за здоровье человечества, отказавшегося от никотина, произошло то, чего не ожидал даже я сам, не говоря уже о моих оппонентах. Нарастающий гул голосов и топота ног, приближавшихся ко мне, прорезал пронзительный тяжелометаллический крик. Вслед за ним со стороны оставленной мной колонны вылетела толпа оскаленных энкиду. Облысевшие от курения не успели перейти к обороне и были смяты. Пролилась кровь. Потом еще раз. И еще раз. Полетели оторванные руки, откусанные головы; воздух наполнился запахом свежей крови, хрустом перемалываемых костей и бурлящими хрипами рассеченных глоток, зажатых слабеющими руками.
          Я подошел ко все еще сидевшему главарю, приподнял его за шиворот и спросил на изломанном английском:
          - А это вообще какой город?
          - Мил... форд...
          - А... ну я так и думал,- после этих слов я взял его второй рукой за
пояс, поднял над головой и швырнул в гущу толпы рвущих и рвущихся.
Долететь до земли он не успел, еще в воздухе его схватили сразу трое энкиду и рванули каждый в свою сторону. Из кармана его куртки при этом вылетела пачка сигарет...
          Наш незапланированный привал также незапланированно продлился и плавно перешел в сытный, питательный, обильный ужин. Правда, не для всех.
          Глубокой ночью мы были на краю леса, того самого, возле Скрантона, занявшего невысокий, но довольно крутой холм. Внизу у подножия неровным пятном расплылся город, обнесенный высокой зубчатой стеной. Наш путь шел через него и где-где, а здесь он не мог ни срезать, ни свернуть. Назад дороги не было. Все должно было свершиться завтра. Завтра. На рассвете... и я отключился.
          Солнце еще сонно потягивалось, лежа в облаках и проливая, словно
нечаянно, отдельные лучи, когда мы были наготове. Все молчали. Энкиду чистили автоматы, Николай проверял технику, я изучал город настолько, насколько позволяло расстояние, Томило нервно курил. Ветер не нарушал общей тишины, он тоже напряженно чего-то ждал. Я хотел подбодрить напарника или хотя бы себя, но слов не нашлось. Как там все пройдет – да как угодно. Чего можно и нужно ожидать - всего.
          - Пора,- бушующие в голове мысли не давали много говорить. Я
обернулся. Все замерли и внимательно смотрели на меня, быть может,
надеясь, а может, уже прощаясь. Глубокие и трогательные глаза на длинной волчьей морде вывели меня из оцепенения. Я постарался улыбнуться и сказал:
          - Прощаться не будем. До встречи в Скрантоне.
          Томило бросил недокуренную сигарету и шагнул вперед. Впервые за все наше пребывание на континенте я заметил в его глазах какую-то
осознанность и устремленность.
          Мы пошли вниз по склону. Снизу, словно из жерла ада на нас
надвигался каменный город, желая раздавить, сровнять с землей и ползти дальше, сметая все на своем пути. Серое тяжелое небо опускалось на наши головы. Солнце испуганно выглядывало то из-за одного, то из-за другого облака.
          Мы подошли к стене. Странно, но ни ворот, ни окон-бойниц в ней не было - голая ровная стена, сложенная из крупного, непохожего на обычный строительный кирпича. Такую не пробить с первого удара даже танком. Наш план все больше казался безнадежным. Однако возвращаться ни с чем мы не могли, по крайней мере, я. Нужно было как-то проникнуть в город; быть может, еще не все так плохо.
          Да, не все так плохо. Все гораздо хуже. Обойдя всю стену по
периметру, мы нашли один единственный вход, закрытый мощными,
обитыми железными пластинами дверями. В правой створке было вырезано окошко, возле него висело кольцо. Решив действовать экспромтом по обстоятельствам, «на марше» - как любил говорить Старейший, основатель всей нашей науки, учитель самого Анатолия Семеновича Кремня, я, не раздумывая, постучал.
          - Пароль!- окошко не открылось.
          - Кофермент флавинзависимых дегидрогеназ!- на одном дыхании
выдал я.
          По ту сторону двери раздался глухой удар. Затем лязгнул замок, и
окошко - таки открылось.
          - Через плечо! Открывай давай! Комендант ждет новостей, а он тут
меня у порога держит! Ну, скоро?!
          Мой расчет оказался, как, впрочем, и всегда, верен: обнесенный
высокой стеной город, утвердивший пароль для входа, не может не ждать каких либо важных новостей. Охранник впустил нас и отдал честь: сначала мне, потом Томиле. Итак, четверть дела была сделана.
          Город с порога нам бросил в лицо мертвую грязь обезлюдевших улиц. Людей на них действительно не было. Были лишь опутанные цепями энкиду в железных намордниках с шипами на внутренней стороне и те, кто называли себя людьми, вооруженные пистолетами, ножами и плетьми, которые начисто заменяли им сердце, душу и разум. Улицы были залиты свинцовой тишиной, сковавшей жизнь на этом участке планеты. Время от времени она разрывалась отдельными криками, руганью, звуками ударов и бессильным, безнадежным воем, резко обрывавшимся новым ударом или выстрелом. Получив власть над городом, люди проявляли себя, как только могли. Они не считали энкиду. Они их били, а если те уже не могли работать или просто попадались под слишком горячую руку, убивали. Их били за падение,
за недобрый взгляд, за усталый вздох, за длинную шерсть, за высокий рост, за то, что просто встретились по дороге. На них переносились грузы, на них передвигались те, кто не брезговал, на них тренировались солдаты в рукопашном бою и прицельной стрельбе. Их бросали в фундамент дома, чтобы дольше стоял, их резали, чтобы проверить остроту ножей, им вырывали зубы и когти на обереги, их могли повесить над дверью дома, ихмогли вкопать в землю на участке, чтобы отпугивать птиц, их могли не кормить, а когда они падали без сил, им отрубали лапы и давали есть. I Стреляли в энкиду редко, берегли патроны. Чаще вспарывали ножом, разбивали голову, давил машинами или просто забивали до смерти.
          Взрыв в Пенсильвании, видимо, не дошел до здешних мест.
          Отказавшись от сопровождения охранника, мы шли по городу, стараясь как можно меньше выделяться из толпы. И, надо сказать, нам это вполне удавалось, чему я все же мало был рад. Изучая обстановку, мы вышли на площадь, в центре которой возвышалось здание комендатуры. Это не была ни крепость, ни фамильный замок; простая многоэтажная коробка, каких в старой Америке было сотни тысяч. Правда, сейчас все дома вокруг были разрушены или повреждены, поэтому эта послевоенная постройка выглядела на общем фоне башней Куала-Лумпура. Позади нее метрах в двухстах на восток виднелось здание оружейного склада, где мы собирались добыть топливо, быть может, выкупив, а может, украв, что в свете событий последнего дня казалось мне более верным. Не выходя на площадь, мы свернули во дворы. Местоположение склада мы определили, теперь надо было обследовать стену.
          Увы, изнутри все оказалось также безрадостно, как и снаружи. Серые блоки кирпичей, казалось, слились воедино, почти без стыков. Десять метров в высоту и метров пять в толщину. Никакого проблеска, никакого входа, кроме того, одного, лишь лестницы, приставленные в нескольких местах, ведущие наверх.
          Вдруг из-за угла выскочил энкиду, самка с детенышем на руках. Ее
морда была рассечена наискосок плетью, из раны сочилась кровь. На голове был вырван клок шерсти, из плеча торчало обломанное лезвие ножа, Увидев нас, она отшатнулась, оскалилась и побежала в ближайший двор. Вслед за ней показалось пятеро «джентльменов» с ножами и плетьми в руках.
          Расстояние между псами и жертвой неумолимо сокращалось. Один из бежавших швырнул в самку камень, тот сбил ее с ног, и она упала, не
выпуская младенца из рук. Свернувшись в клубок, она закрывала его своим телом, как могла, понимая, что бежать уже нет смысла.
          Ее медленно обступили. Среди криков и брани засвистела плеть,
рассекая воздух; раздался мягкий хлопок раскрывшейся раны: звук
вспоротой кожи и выбрасывающейся струей крови. Еще раз. И снова. И уже две плети. Три...
          Я напряженно думал, как поступить. Вступиться, раскрыть себя и все провалить или молча отвернуться и уйти. Внезапно из-за спины раздался крик. И вслед за нм выскочил Томило с железным прутом в руках.
           «Джентльмены» успели лишь повернуться, да и то не все. Пять глухих и точных ударов образовали пять глубоких и неровных трещин на пяти пустых и ненужных головах. Отбросив прут и оттолкнув ногой одно из упавших тел, он подошел к энкиду и попытался ее успокоить. Я оглянулся, опасаясь, что кто-нибудь увидит нас. В парадной напротив мелькнула какая-то тень. Я побежал туда.
          На площадке первого этажа стоял человек и, злобно ухмыляясь,
нажимал на кнопки телефона. Увидев меня, он замер, физиономия его
вытянулась, глаза округлились, губы разомкнулись, образовав кривую дыру, готовящуюся закричать. Не раздумывая, я достал пистолет и выстрелил в эту дыру. Крик помощи сорвался и утонул в бурлящем потоке темной густой крови, извергавшейся из его гнилого чрева. Пыльным мешком туша рухнула на пол.
          - Умри, ничтожное энкиду!- крикнул я и выстрелил еще раз. На
площадку никто не выглянул, даже если кто-то и слышал выстрелы. Зачем, ведь стреляли в энкиду? Вторым выстрелом я уничтожил человеческую маску на морде незнакомца. Придется стереть немало крови, чтобы увидеть, что убит человек. Только кто же будет это делать. Ведь все слышали: стреляли в энкиду. Тело просто оттолкнут в сторону и вынесут лопатой, когда оно начнет источать гной. Убедившись, что все вокруг тихо, я вышел на улицу.
          Я не поверил своим глазам и решил подойти пощупать руками. Томило Луговой сидел на земле и общался с энкиду. Та что-то ему объясняла, часто жестикулируя (видимо, говорили они не на английском). Заметив подходящего меня, оба встали.
          - Эта женщина (!?) мне многое рассказала,- начал Томило,- кстати, кто это стрелял?- и, не дожидаясь ответа, продолжил - здесь на складе большие запасы бензина, снаряды, взрывчатка. Город готовится к какой-то войне. Но не с энкиду. Здесь их считают безмозглыми собаками, которые не додумаются отбивать город, а лишь бродят по окрестным лесам и едят все, что видят. В городе - гарнизон солдат. Их казармы располагаются прямо во дворе склада. Да, и самое главное. Энкиду, возводившие стену вокруг города, не старались делать ее прочной. Скорее наоборот. На многих участках она пустая внутри, многие кирпичи тоже полые, а есть участки, где они вовсе не обожжены и слеплены из глины, замешанной с грязью.
          - А... эта женщина (!) покажет нам эти места?
          - Да, конечно. Сейчас!
          Он повернулся к женщине и стал объяснять ей мою просьбу.
          - Ты (он указал на нее) нам (он указал на себя и на меня) покажи (он несколько раз подвел два пальца к своим глазам) нам (он снова указал на себя и меня) кирпичи, кир-пи-чи!- произнес он громко, по слогам, рисуя руками в воздухе прямоугольник,- нам (он снова указал на каждого из нас) кирпичи! Из грязи (он скорчил жуткую рожицу, пытаясь показать химический состав грязи) кирпичи! В стене! О! Ин зе вол! Ин зе вол кирпичи! Из грязи! Нам! (для верности он снова скорчил рожицу и высунул язык). Ребенок на руках энкиду засмеялся. Женщина тоже. Но мне было не до смеха: энкиду повернулась и указала лапой на участок стены в ста метрах от нас - выходит, она его поняла?!?
          Я пошел к стене, Томило последовал за мной, энкиду шла рядом, держа его под руку.
          Поначалу я отнес кирпичи из грязи к одной из бредовых идей моего напарника, вроде той «А вдруг на канадской границе выходной?» Я подошел вплотную к стене... и, не произнеся ни слова, лишился речи. Кирпичи действительно были здесь слеплены, как попало, в их толще выступали песчинки, из одного даже торчала засохшая веточка. Я дотронулся до одного кирпича и надавил. Палец ушел, не обещав вернуться.
          - Дела...?...- сказал я, высвобождая конечность,- Томило Алексеевич, Вам в детстве не говорили, что Вам цены нет?
          В ответ он покраснел и, желая показать равнодушие к ситуации, словно подобное происходило чуть ли не каждый день, стал теребить младенца за торчащие уши. Восприняв игру по-своему, ребенок-энкиду схватил его за руку и укусил за палец. Правда, не глубоко, играясь. Томило отскочил в сторону, не разозлившись, однако, и не испугавшись.
          - У, ты какой! Шалун!
          - А где остальные точки?- спросил я энкиду (по-английски,
разумеется), пока мой напарник играл с ее малышом. Или наоборот, понять было трудно. Женщина объяснила мне их положение, сославшись на то, что не поведет нас, так как боится идти по улицам, да и ребенку уже пора спать.
          Я оторвал младенца от лодыжки Томилы, пощекотав за ухом, чтобы он разжал челюсти, и поблагодарил энкиду за помощь.
Распрощавшись, мы разошлись... Но она еще долго смотрела вслед
Томиле, а он еще долго оглядывался и махал им рукой. Я молчал. Мне
почему-то не хотелось ни смеяться над ним, ни острить.
          Убедившись, что все-таки не всегда нужно послушать женщину (пусть даже и энкиду) и сделать наоборот, мы решили действовать. Как стемнеет, БэТээР пробьет стену и лучше, если это произойдет сразу в двух местах.
          Надо было как-то сообщить об этом брату. Но как?
          Решение стояло рядом и нежно улыбалось, глядя перед собой.
          - Слушай,- я хлопнул его по плечу,- вернись сейчас в лес, где мы
остановились, и сообщи нашим, что проломы будем делать в двух местах.
          -  Да. Ты прав,- очнувшись, сказал он,- надо вернуться... спросить
телефон!..
          - Какой телефон! Очнись! - я хлопнул его еще раз по плечу и по щеке.
          - А? Что?
          - С прибытием! Я говорю, пойди сейчас в лес, где мы остановились, и сообщи нашим, что проломы будем делать в двух местах сразу. В двух!
Понял?- я хлопнул его еще раз,- это важно. Там, где я зажгу факелы! -           Понял? Нет, ты понял?!
          - Да понял, понял...
          - Ну, вот!
          Мы подошли к воротам. Охранник, узнав нас, встал по стойке смирно и снова отдал честь. Я сделал важное лицо.
          - Итак, Вы вернетесь в штаб и сообщите главнокомандующему наше решение. Все поняли?
          - Так точно!- ответил Томило, уловив необходимую интонацию.
          - Хорошо. Так, пропустите адъютанта! Он с важным донесением!
Дверь уже была открыта.

                ***

          - Так он спецагент?
          - Да, и притом межгосударственного масштаба. Самые ответственные задания ему поручаются. Лучше него... разве что только я.
          - А... он... женат?...
          - (А шут его знает!) Нет, ну что Вы! Он ищет ту единственную,
которую спасет, как отважный рыцарь Ланцелот, и которой отдаст руку и
сердце.
          Лицо под густой шерстью залилось краской, энкиду смущенно
опустила голову, слегка улыбаясь самыми уголками рта, глаза ее сияли.
Ребенок мирно спал у нее на руках.
          Я решил сделать Томиле подарок, впервые за все время нашего
знакомства. Я разыскал спасенную нами, вернее, им, женщину. Это было
совсем не сложно: она стояла на том самом месте, где мы ее оставили. Теперь я, как прирожденная сваха, представлял его ей во всех радужных красках, где-то в глубине даже желая, чтобы не у меня одного были в родне энкиду.
          А тем временем смеркалось, и Солнце уходило прочь, и на землю
опускалась темная-темная ночь. Час икс прошел, наступила минута икс.
          - Пойдемте, я выведу Вас из города. Скоро здесь зажжется Огонь
Правосудия. Вам нельзя оставаться.
          - А как же он?
          - Он уже ждет Вас там, за городом. Пойдемте. Время нынче очень
дорого.
          Я накинул на ее плечи длинный плащ и накрыл голову широким
капюшоном. Благо, что самки энкиду значительно меньше самцов. И по
росту почти такие же, как мы. Малыша она завернула в одеяло, укрыв
складками голову. Теперь даже я не сказал бы с первого взгляда, что передо мной энкиду.
          По улицам мы прошли тихо, никто не обратил на нас ровным счетом никакого внимания. В сумраке проступал смутный силуэт дверей
единственного выхода из города.
          - Пароль!- послышался знакомый уже голос.
          - Все тот же!- ответил я.
          - Какой?!
          - Кофермент флавинза...
          - А, это Вы!- голос охранника заметно смягчился,- проходите,
пожалуйста.
          - Это со мной!- сказал я и вывел энкиду за пределы опасности.
Мы немного отошли.
          - Дальше идите одни. Там, впереди, темнеет лес. Вон там. Да нет, не
там! Вон, справа! Да. Там Вас будут ждать Томило и наши друзья-энкиду.
          - А Вы?
          - У меня еще остались дела в городе. Не беспокойтесь. Все будет в
порядке. Идите.
          Я проводил их взглядом, пока они не растворились во мраке
наступающей ночи. «Скоро станет гораздо светлее!»- почему-то подумалось мне.
          Пока еще хоть что-то было видно я разыскал примеченные мною днем участки стены с сюрпризом. Достав из сумки факел, я облил его бензином (вообще в Скрантоне много полезных бесхозных вещей), воткнул другим концом в землю, проверил, что именно другим, и поджег. Пламя радостно вспыхнуло, предчувствуя скорый свой праздник. Я прошел дальше до второй точки, провел ту же операцию и разжег огонь. Пламя взметнулось также радостно, однако, как-то сдержанней. В глубине осветившегося пятна я разглядел сапоги. Их голенища переходили в ноги, а те в свою очередь в живот.
          - Ну и чего это мы тут делаем!- раздался голос из темноты.
          - Так я это... того... я чтобы... чтобы не потом... Я тут... Вот.
          Срочно надо было что-то делать.
         В темноте щелкнула зажигалка, выбив максимально высокое пламя.
Так. Живот переходил в шею (вот так сразу!), шея в подбородок, подбородок во второй подбородок, а тот уже в лицо. Лицо тянулось вверх, а потом резко обрывалось фуражкой с кокардой.
          - Так Вы часовой?
          - Ну да.
          - А!.. Ну, так бы сразу и сказали! А я-то думаю. Сапоги, ноги. Трава,
деревья. Солнце, Луна, ламца-дрица-гоп-ца-ца...
          Отвлекая невообразимой игрой слов его внимание, я незаметно
приблизился, выхватил из-за пояса нож и воткнул ему в горло. Раздался
резкий хрип, я провернул нож по часовой стрелке и бросил тело на землю. Кровь хлынула из раны. Я отер нож о траву, бережно повертел его в руках, прочел в свете факела выгравированную дарственную надпись «Андрюхе от Толика Кремня» и отправил обратно в ножны.
          ... Во мраке августовской ночи вспыхнули два огонька. Где-то вдалеке (я-то знал где) загудели моторы. Послышался далекий, но уже родной тяжелометаллический крик - боевой клич бравых энкиду.
Гул приближался. На расстоянии от города он разделился на два и
помчался строго на зажженные факелы...
          Грохот рушащейся стены безнаказанности американской нации
возвестил о Начале. «Что? Что это?!»- послышались крики по ту сторону
стены. В бледном свете луны сверкнули сотни клыков в ответ. Энкиду
спрыгивали с не останавливающегося БэТээРа, вбегали через пролом в город и рвали всех на своем пути на мелкие части.
          - Стойте! Это же тупые энкиду! Киньте им кусок мяса, и они сожрут
друг друга!- крикнул кто-то убегающей в панике толпе. Люди обернулись и стали в нерешительности.
          Сомнения разрешил трубный голос пулемета, укрепленного на крыше БэТээРа. В такт ему со стороны пролома застучали автоматы, полетели гранаты. Люди не успевали убегать...
          В разгар бойни, когда бывшие хозяева Скрантона превращались в
сочащееся мутной кровью месиво рук, ног, голов, вспоротых, простреленных и разорванных в клочья тел, гром прогремел еще раз, на месте второго факела, где въезжал задержавшийся в пути второй бронетранспортер. Жалкие ответные очереди обороняющихся захлебнулись в новом грохоте рушащегося самовластия и утонули в новой волне карающего огня.
          Вместе с остальными я вбежал в город. Томилы нигде не было видно. Впрочем, он мог и остаться в лесу. На то была причина и притом очень веская. Надо было действовать как всегда быстро и одному. Я побежал к складу. Навстречу мне летел бешеный визг сирены: гарнизон готовился к бою.
           «Может все-таки выкупить?- подумал я,- или же украсть?»
          Ни то и ни другое.
          Прогремел взрыв, превосходящий предыдущие два вместе взятые.
Яркий столб пламени медленно пожирал пространство, поднимаясь все
выше. Черный дым закрыл и без того тусклую луну. Вслед за этим стали
рваться снаряды, один за другим, разнося все и всех вокруг. Взрывчатка
лежала глубже всего, она взорвалась последней, довершив падение
Карающего Жезла Небес на грешные головы. Мир замер. Время остановилось. Наступила мертвая обреченная тишина
          Взорвался ли склад сам, уничтожили его энкиду или же сами солдаты - теперь никто не узнает.
          Я понял, что искать мне здесь больше нечего, разве что шальную пулю, и пошел из города. Навстречу мне со стороны леса быстрым шагом
приближался Томило с лицом человека, увидевшего надпись «Суперприз - ...» на оторванной половинке крышечки йогурта...
          Неудержимый всепоглощающий огонь извергался у меня за спиной...

                * * *

                Томило

          Мне отчего-то подумалось, что старший сотрудник попросту не сможет контролировать своих длинношерстных друзей, опьяневших от крови. И если мы не покинем этот ад, то у меня есть шанс окончить жизнь между желтых клыков энкиду.
          Мы шли по разгромленной улочке. Из-за домов доносились последние вопли отчаяния и смертные муки. Страшно даже представить, что там происходило. Когда я уже открывал дверцу нашего «Форда», из-за кустов вылетело нечто, более всего напоминающее черную звезду, окруженную лохматыми протуберанцами. Ансамбль мышц, четко и слаженно сокращающихся, горящие фосфором глаза, клыки, способные перекусить стальной прут - все это я успел увидеть прежде, чем пришла мысль: моя глупая жизнь окончена.
          Никто не собирался перегрызать мне горло. Выскочивший к нам
зверочеловек оказался вождем пикскилльской стаи. Воплощенная
целеустремленность, мощь и безудержное веселье удачливого хищника – он был бы прекрасен, если бы не источал тошнотворный запах свежей крови. Чезан протянул руку, его ладонь утонула в ладони энкиду, заросшей слипшейся от крови черной шерстью.
          - Это была славная охота. О ней будут говорить дети наших детей,-
речь зверочеловека стала невероятно четкой. Андрей хранил молчание, с
восхищением смотря в желтые глаза энкиду. Вождь продолжал:
          - Не забывай, навести как-нибудь наши дикие края, когда вы
справитесь со своей безумной миссией. Прости, наверное, не смогу поехать с вами, сам понимаешь, столько новых дел!
          - Конечно! Я не настаиваю.
          - Ну, до свидания, братишка!
          - До свидания, брат.
          Брат? Я окончательно перестал разбираться в мире будущего.
Единственное, в чем я сейчас уверен, так это в том, что за несколько часов черные лохматые звери перерезали несколько сотен американцев.
Мы с Андреем сели в автомобиль и, поплутав по залитым густеющей
кровью улицам (я поминутно закрывал глаза и сдерживал дурноту), въехали в пролом в стене.
          Наш путь лежал к лодочной станции Скрантона, проржавевший остов которой высится в десяти верстах ниже по течению реки с поэтическим именем Саскуэханна.
          Пока мы ехали, я спросил у Андрея, отчего мы должны путешествовать по рекам. Чезан с явным неудовольствием оторвался от захвативших его мыслей. Судя по выражению лица, старший сотрудник вел таксомотор автоматически, а сам был далеко отсюда вместе с сильной и свободной стаей энкиду. Он ответил, что, во-первых, корейский лодочный мотор расходует меньше горючего за километр пути, чем двигатель «Форда». Во-вторых, путешествовать по дорогам центральной Пенсильвании – форменное самоубийство. После взрыва на фабрике психосоматического оружия этот край стал прибежищем самых бредовых кошмаров. Андрей хотел было привести несколько примеров, но мы достигли станции.
          Плот мы отыскали довольно быстро. Перегнали на него автомобиль, поставили мотор, установили пулемет. Остаток пути до Иерусалима обещал быть не таким опасным. Наше новое плавучее средство весело помчалось по маслянистым волнам Саскуэханны, оставляя за собой быстро тающий хвост взбитой винтом воды.
          Нас ждали не разграбленные еще склады Гаррисберга, бесплатные
патроны, бензин и армейские галеты.
          Несколько часов, во время которых Андрей то и дело перепроверял
исправность станкового пулемета, который мы установили на крыше
таксомотора, промчались незаметно. Я курил, сидя на канистре с бензином, и любовался сочной зеленью лесов, протянувшихся вдоль реки. Лишь изредка это безлюдное великолепие нарушал обугленный остов дома. Обозревать окрестности я перестал лишь тогда, когда заметил среди кустарника проржавевший трейлер, из вспоротого железного брюха которого высыпалась на землю груда желто-бурых человеческих костей.
          Из руин городка Беруик (название я узнал, сверившись с картой) нас попытались обстрелять. Чезан немало удивил меня, достав из сумки гранату. Со зловещим выражением лица он проговорил: «Не бойтесь, она же ручная!» (Боже, неужели шутки не изменились за полстолетия?!) - и метнул снаряд в сторону разрушенных зданий. Взрыв прогремел уже вдалеке за нашими спинами, и автоматная стрельба смолкла. Ничто не могло прервать пути к Иерусалиму.
          У Гаррисбергской пристани на воде колыхались радужные пятна
бензина и всевозможный мусор. Мы привязали плот, загрузили мотор в
багажное отделение «Форда», переставили пулемет в проем на месте
выбитого лобового стекла. Столица Пенсильвании встретила нас молчанием.
          Вполне предсказуемая встреча в городе, обезлюдевшем тридцать лет назад. Передернув затворы, мы ступили на щетинящуюся молодой травой мостовую. Андрей сказал, что ближайший склад расположен на улице Вязов. Нет, мне не вспомнился уродливый маньяк с фамилией первого президента ЮАР. Насторожило меня лишь то, что мой мобильный телефон, с момента пересечения канадской границы находящийся вне пределов действия сотовой связи, вновь заработал. От греха подальше (если разрядится батарея, негде будет ее зарядить), быть может даже из мести к прибору, из-за которого началось мое путешествие по этому обезумевшему миру, я отключил телефон. Андрея я предупреждать не стал, иначе он вновь прочитал бы мне пространную лекцию об избегании кладбищ, над которыми клубится туман, и тому подобных чудес. Тем более что старший сотрудник редко бывает со
мной откровенен. Кстати говоря, надо непременно спросить Чезана, отчего у него такие теплые, не побоюсь этих слов, братские отношения с вождем энкиду?
          Этот вопрос не давал мне покоя до тех пор, пока мы с Чезаном не
свернули на улицу Вязов. Если столица Пенсильвании в целом мало
подверглась пожарам, то здесь дома превратились в черные остовы, жалобно скрипевшие при каждом дуновении ветерка. Под ногами хрустели остывшие угольки. На лице Андрея читалось отчетливое беспокойство. Мне тоже пришлось почувствовать себя неуютно, когда мы заметили полупогребенный под слоем угля обгоревший труп. Андрей склонился над телом и ножом сковырнул черную корку с черепа. Пара ловких движений, и обнажился спекшийся мозг, однако не затронутый тлением. Я едва сдержал тошноту.
          Пожар случился не более двух суток назад,- мрачно проговорил
старший сотрудник.- Наиболее вероятная причина - распыление белого
фосфора. Ни на что не обращай внимания, здесь не осталось ничего живого. Просто следуй за мной.
          Мне нечего было ответить, и до склада мы шли в полном молчании. Я впервые увидел специальный склад, представлявший собой длинную приземистую постройку, стены которой покрывала жирная копоть. Небольшая заржавленная дверь, к которой вели вырубленные в граните ступени, находилась метра на полтора ниже уровня улицы. В целом все это напомнило мне бомбоубежище времен противостояния Советского Союза и Штатов, таких построек, брошенных за ненадобностью, было предостаточно в окрестностях моего родного города.
          Андрей сверился с пометками на карте и извлек из сумки какие-то
серые бруски и пригоршню гвоздей. Когда старший сотрудник достал моток разноцветных проводков, я понял, что непонятные бруски являются пластидом, а «гвозди» представляют собой запалы. Пока Андрей укреплял взрывное устройство на двери склада, я стоял, поводя дулом автомата и изображая готовность поразить врага, едва лишь он покажется. Протягивая провод, мы отошли в конец улицы, где дома были менее обгорелыми. Прогремел взрыв, и весь пепел, лежавший вокруг нас, поднялся в воздух. Остовы домов рухнули и рассыпались лавинами черных угольков.
          Пока пыль не осела, мы вынуждены были зажмурить глаза и дышать сквозь ткань. Затем мы направились к темному зеву склада. Улица Вязов теперь, вероятно, представляла собой ровное черное пятно, мертвое и страшное, среди опустевших домиков Гаррисберга.
          Проверив склад на отсутствие вредных газов (пламя зажигалки горит ровно - значит, внутри чистый воздух), мы вошли под его мрачные своды. Воздух был затхл, нас поглотили темнота и холод. Андрей достал
фарадеевский фонарик и вручил его мне, сказав, что светить я должен строго нам под ноги и ни в коем случае не по сторонам. Жужжание фонари расшатывало нервную систему, во тьме с тяжелым сопением ворочались какие-то черные громады. Мы спускались все глубже под землю, пока не оказались между стальных стеллажей, уставленных ящиками. Отчего-то склад представлялся мне некоей сокровищницей, где штабелями лежат золотые слитки, стоят ряды сверкающих свежим маслом автоматических пушек, высятся пирамиды новеньких консервных банок. А это место было еще унылее, чем советские универсальные магазины в девяностом году. Только однообразные ящики, унылость которых изредка разбавлялась фосфоресцирующими значками химической и биологической опасности.
          После долгих блужданий по складу мы погрузили на кстати подвернувшиеся тележки дюжины три коробок. Если можно положиться на мое знание  английского языка, то внутри была пара автоматов, великое множество патронов, консервы и таблетки сублимированного топлива. Чтобы не замечать тяжести груза, всю дорогу до причала я думал о том, что такое «сублимированное топливо». Кидаешь таблетку в канистру с водой и через некоторое время получаешь первосортный бензин? Или это порошок, которым нужно заполнить бак автомобиля, и который не израсходуется в течение нескольких недель.
          Из-за этого я слишком поздно заметил группу одетых в изодранные серые комбинезоны тощих и грязных людей. Длинные волосы, всклоченные бороды, дикие глаза - этих существ можно было бы принять за безвредных юродивых, если бы не автоматы, нацеленные на нас с Андреем. Ближний к нам оборванец приказал остановиться и медленно положить оружие на землю. Чезан одними губами заставил меня молчать и подчиняться. Наше спасение старший сотрудник НИИ Прикладной Геологии как всегда возлагает на себя.
          Сопровождаемые конвоем угрюмых автоматчиков, мы покинули
причал, оставив тележки с добычей, и, пройдя мимо можжевеловых зарослей, вышли на какую-то площадь. Типичная для современной Америки картина: выкрашивающийся бетон стен, проламывающие асфальт молодые деревца. Идиллия природы, наконец-то сбросившей с себя иго человечества и постепенно возвращающейся на прежние позиции. Чуждым здесь казался лишь тяжелый самолет ржаво-зеленого цвета, несколько уродливый из-за стальных бочек, укрепленных под крыльями. На борту самолета алой краской было начертано название. То ли «День Гнева», то ли «День Господства». Пасть от рук религиозных фанатиков - наиболее удручающая перспектива для охотников за Князем Воздуха.
          Двое оборванцев заняли места в кабине, остальные завели нас внутрь самолета и указали на скамьи, установленные вдоль бортов. Чезан молчал, вызывая у меня сомнение в том, что у старшего сотрудника есть план по нашему вызволению.
          Мотор взревел, и самолет нехотя оторвался от асфальта, унося нас
навстречу неизвестности, ничего, помимо смерти, для нас не сулящей...
Когда самолет приземлился, и мы все так же под конвоем сошли с
откидного трапа, то обнаружили себя на укрытом бетонными плитами поле, по краям которого высились невысокие башни, в окна которых прямо на нас выставились тупые рыла вертолетных турелей. Плиты в сотне метров от нас аккуратно изгибались кверху и плавно переходили в стены средневекового вида крепости. К ее черным воротам нас с Андреем и повели. Автоматчики хранили молчание, единственными звуками были лишь пение полуденных птиц и стрекот кузнечиков в лугах, расстилающихся вокруг бетонированной площади. Ворота в двадцатиметровой стене разъехались, и мы пропустили упряжку тощих облезлых волов, без всякого снисхождения подгоняемых стариком в грязных лохмотьях. Прежде чем мы сквозь ворота прошли в узкую щель коридора, стены которого чернели узкими бойницами, я обернулся и увидел, что упряжка несчастных волов тащит ржаво-зеленый самолет в сторону крепости.
          Пока мы шли, опасливо косясь на автоматы в руках оборванцев, я
безразлично отмечал колоссальность места предстоящей смерти. Бетонные блоки образовывали мощное кольцо вокруг земляного ската, понижающегося к центру крепости, где высился холм, увенчанный бронебойными пушками.
          Скат, составляющий внутреннюю сторону стен, был изрыт пулеметными точками. Либо для расстрела врагов, ворвавшихся в крепость и лезущих к гаубицам на вершине центрального холма, либо жители этого мрачного замка боятся предательства изнутри.
Фанатики подвели нас к штабелям снарядных ящиков, у которых на
корточках сидели какие-то люди, по-видимому - артиллеристы. Они взирали на нас столь же безразлично, как и охранявшие нас автоматчики. Вообще, все эти с позволения сказать люди давно уже представлялись мне однообразными пятнами серой жижи. Однообразны грязная кожа, сальные волосы, отвратительные лохмотья, многодневная щетина. Однообразны усталые красные глаза. Возможно, на мое восприятие повлияли невероятная усталость и ворочающаяся среди кишок льдинка отчаяния.
          От артиллерийского расчета было видно, что вершина холма
представляет собой ровную поверхность площадью не менее пяти сотен
квадратных метров. На самом дальнем от ворот краю, то есть
противоположном от места, где стояли мы, высился железобетонный куб, разрисованный крестами. Из дверей этого зловещего здания показался человек в истертом парадном мундире. Сидевшие в тени пушек фанатик выстроились нестройной шеренгой, к которой присоединились наши конвоиры.
          Обладатель облезшего мундира без приветствия спросил, знает ли кто-нибудь из нас английский язык. Андрей ответил, что обладает знанием языка Шекспира и Селинджера. Дальнейшие слова полковника (наш новый знакомец представился полковником Победоносной Армии Соединенных Штатов Америки) я воспринимал в переводе Андрея.
Оказывается, мы находимся в Ставке Верховного Главнокомандующего, Вождя Американской Нации, Живого Бога (становится неуютно от такого обилия заглавных букв) Иисуса Христа, Двое суток назад воины Живого Бога подвергли очищению священным огнем логово неверных - Гаррисберг, распылив с самолета над последней жилой улицей белый фосфор. Отвернувшиеся от Господа сгорели в адском пламени.
          На третий день после акции возмездия воины высадились в Гаррисберге ради присвоения богатств склада. На причале воны Бога встречают двух подозрительных незнакомцев, неизвестно почему избежавших очистительного огня.
          Коротко говоря, наша с Андреем судьба зависит от разговора с Живым Богом. А пока что нас размести в небольшой подземной камере, освещаемой тусклой электрической лампой. Через дверной проем (от двери остались лишь заржавленные петли) я видел угрюмого охранника с автоматом наперевес. Человек был небрит и оборван, как, впрочем, и все увиденные мной обитатели Ставки; его лохмотья в неверном свете почти сливались с бетоном стены. Разговор с охранником был равносилен самоубийству.
          Андрей безмятежно уснул, напоследок успокоив меня тем, что слуги Живого Бога оставят в живых охотников за Сатаной. Отличная тактика поведения для агента НИИ Прикладной Геологии!
          Предоставив своим мыслям течь свободно, я вскоре заметил некую
странность своих раздумий. С интервалом в несколько минут я постоянно возвращался к одному и тому же образу, который, словно солнце, освещает мой встревоженный мозг. Случай в Скрантоне, ординарная вспышка милосердия никак не выходила из моей головы. Вначале я попытался отогнать странные мысли, но вскоре они стали доставлять мне странное чувство, смесь напрасной надежды и сладкого предвкушения близости.
          Обнаженное тело, укрытое жесткой черной шерстью, прекрасное в
молниеносном броске тело зверя, пленительное сплетение тугих мышц!
Женщина-энкиду, которую я спас от смерти там, в Скрантоне. Сердце мое зашлось в щемящем томлении и застучало быстро-быстро, как новый мотор, словно в попытке вырваться из груди полететь к лесам Восточной Пенсильвании, где неслышно крадется по ковру сосновых игл моя возлюбленная, имени которой я так и не узнал. Возлюбленная?! Это
определение больше не казалось мне неуместным по отношению к самке
энкиду, обладающей пятисантиметровыми клыками, мгновенно
перерубающими человека надвое. Возлюбленная... Кровь прилила к низу
живота.
          Женщина моей мечты ходит где-то там, опавшие сосновые иглы
впиваются в подошвы ее ног, желтые глаза наполнены призывной тоской. Ей плохо и одиноко. Но я вернусь и заберу ее с собой, предоставлю крышу над головой, самую теплую и мягкую постель, самые удобные и красивые одежду и обувь, лучшее мясо. Но все это ничто, слышите вы! - по сравнению с океаном любви и ласки, который я подарю ей и ее детенышу. Или же я сам останусь в лесу, обрасту шерстью и отращу клыки. Мы будем охотиться на оленей и долгими ночами вместе выть на луну. Женщина-волк, конгломерат разрушительной жестокости светлых, незамутненных человечьими пороками, чувств. Скоро я вернусь к тебе, женщина-волк, мой чистый и желанный идеал!
          Ободренный скорой встречей со своей черношерстной любовью, я
пересилил страх перед встречей с Живым Богом и уснул.
Наутро охранник, бездвижно стоявший у дверного проема, объявил
Чезану, что он со своим спутником (то есть со мной) должен проследовать в покои Бога для личного разговора. Вслед за оборванным автоматчиком мы вышли на поверхность холма, где нас тотчас окружили грязные тощие фанатики, сопроводившие нас до дверей разрисованного крестами дома.
          Давешний полковник разъяснил нам этикет общения с Живым Богом, темы и жесты, которых следует избегать. Мы внимательно прослушали инструктаж, поскольку от правильного понимания зависела наша дальнейшая жизнь. Андрей переводил речь полковника.
          Верховный Главнокомандующий, Вождь Нации и прочее представлялся мне съехавшим с катушек стариком со всклоченными и сверкающими злыми глазами.
          Череда лестничных пролетов привела нас в значительных размеров
залу, ранее служившую, по-видимому, убежищем. Пещеру медленно
заполняли несчастные жители Ставки. Безобразные из-за неухоженности женщины, голые и грязные ребятишки, суровые бородатые воины. Население крепости неожиданно оказалось весьма значительным, не менее тысячи человек. Представляю, каково им живется в тесных бетонных пещерах. На галерее залы показались какие-то люди с безбожно коптящими факелами. В электрической полутьме факелы не казались излишними. Безмолвная толпа с шорохом пала ниц. Остались стоять лишь я, Андрей и сопровождающий нас полковник. Человек с галереи пролаял в рупор: «Живой Бог благосклонен
принять двоих выживших из Гаррисберга.» Чезан попросил меня унять
дрожь. Сквозь коридор автоматчиков мы двинулись на галерею к стоявшим там людям, вероятно, жрецам. Дверь в покои Живого Бога отворилась, и я приготовился пасть на колени перед лицом здешнего сатрапа.
          - Дарю вам жизнь и Свою Благодать!- вместо приветствия пафосно
проговорил невысокий человек в великолепном парчовом костюме,
восседавший в приземистом кресле перед дубовым столом. «Живой Бог,
значит...»- уныло подумал я.
          - Приветствуем Тебя, о Единственный!- внезапно проговорил Андрей.
          - Присаживайтесь, присаживайтесь,- ответ «бога» оказался совершенно неожиданным.
          Мы опустились на кресла, стоящие чуть в стороне от стола. Скрипнула имитация кожи, я воспользовался этим внезапным звуком, чтобы Андрей шепнул мне: «Говорю я». Старший сотрудник затянул долгий рассказ о трепете перед Единственным, являющимся Средоточием всех добрых качеств и прочее в духе кришнаитских хвалебных стихов. Я прежде не слышал и половины английских эпитетов, подобострастно употребленных Андреем. В конце концов Чезан договорился до того, что мы – бродячие богомольцы из солнечной Флориды, отправившиеся на встречу с Живым Богом и буквально в паре миль от его дома схваченные слугами Единственного. Мрак...
          Пока Андрей говорил, я внимательно рассмотрел безумца, считающего себя божеством.
          Владыка здешних земель отличался относительной ухоженностью.
Гладко выбритые щеки и подбородок, излишне правильные черты
состарившегося лица, пронзительный взгляд ледяных глаз. Взгляд не
безумца, просто злого человека (к людской злобе я стал относиться как к
обыденной данности после картин бесчеловечных истязаний и убийств,
виденных мною мельком в скрантонских подворотнях). Злой человек,
способный совершить любую мерзость: избить ребенка, оскорбить старика, убить энкиду. С этим человеком нам предстоит провести вместе, по-видимому, не один час. Против ожиданий представившийся Христом
держался довольно просто. Взяв со стола колокольчик, «бог» вызвал в свой тронный зал (ил кабинет) существо в сером плаще, определить пол которого мешал надвинутый на лицо капюшон. Существо внесло поднос с тремя солдатскими кружками, в которых дымился излишне пахучий кофе. Фарс, граничащий с безумием.
          Отпивая из кружек отвратительно горький кофе, я осторожно обводил глазами пустые стены комнаты. Андрей тепло общался с «богом». В их диалоге то и дело мелькало слово «Флорида», названия городков и живописных местечек солнечного штата. Моих познаний английского языка хватило лишь на то, чтобы понять: Андрей представил нас паломникам из города Таллахаси, пришедшими в «святую землю» просить у Живого Бога помощи в борьбе с эпидемией холеры. Самолюбие главаря секты было настолько велико, что он не задался вопросом, откуда в Таллахаси знают о затерянной в лесах Новой Англии крепости. Видимо, местонахождение Единственного по умолчанию известно всем жителям планеты.
          Главарь секты держался фальшиво радушно, словно пытаясь простыми словами напустить дыма, который скрыл бы его ледяные глаза. Не знаю, что конкретно говорил Андрей «богу», но вопросы старшего сотрудника вывели главаря секты на стезю пространных размышлений о том, как Верховный Творец вновь вернулся на землю. Я лишь слушал, поскольку Андрей представил меня умственноотсталым послушником горного монастыря, подвергшегося Изменению. Впоследствии (это ничего не значаще слово означает, что мы вышли из этого приключения живыми В но об этом позже) когда я узнал от Андрея, в чем заключается изменение, то излил на бетонный пол предоставленной нам комнаты все содержимое желудка.
          Итак, теория, заставившая простого американца из Пенсильвании
уверовать в то, что он - Христос и даже заставить поверить в это толпу
грязных и голодных дикарей. Все в нашем мире состоит из мельчайших неделимых частиц, невоспринимаемых человеческими чувствами. В беспредельности времен эти частицы могут соединяться в любые формы. Атомы складываются в молодой росток, снежинку, живого человека с чувствами и воспоминаниями. Конфигурация атомов, из которых вдруг сплелись плоть и дух Спасителя, разумеется, нарушилась - ведь ничто не вечно под луной. Атомы эти разнеслись по всему свету, и их можно было встретить (если есть способ отличить одно облако неделимых частиц от всех других) где угодно: в куске скалы, в парном молоке, в беззащитной бабочке-сумеречнице. Случайные потоки неделимых частиц занесли частички Души Христа в самые отдаленные уголки планеты.
          Но, слава Небесам, в один счастливый для всего человечества день,
атомы Тела и Духа Христова вновь слились в прежней последовательности.
          Итог этого волшебного слияния сейчас отставил в сторону пустую жестяную кружку.
          Итак, Спаситель вновь родился среди нас, чтобы награждать чистых и карать отступников. Поэтому через некоторые промежутки времени ржаво-зеленый самолет, над штурвалом которого сочатся льдом злые глаза Живого Бога, распыляет белый фосфор над окрестными поселениями, население которых еще не умерло от голода и болезней.
Вот такая невеселая история. Андрей молчал, изображая на лице
восхищение деяниями «бога». Скорее всего он думал о том, как нам
выбраться из этого рассадника безумия и вернуть себе лодку и припасы,
раздобытые в Гаррисберге. Подобный вопрос намертво засел и в моей
голове.
           «Бог» сказал напоследок, что нам предоставят лучшие покои, а утром покажут все великолепие Ставки, после чего благочестивые богомольцы даже в мыслях не смогут допустить, что посетили Единственного без толку.
          И в Таллахаси мы отнесем заряд благословения, полученного из дланей Живого Бога, Верховного Главнокомандующего и прочее. Ветер с завода психосоматического оружия явно не миновал этих мест.
          Конвоиры, вернее, уже сопровождающие дорогих гостей охранники по коридорам подвели нас к безликой комнате, освещаемой, как и все
помещения в катакомбах Ставки, тусклой лампой накаливания. Внутри нас ждали стол пара кроватей. По счастью у нас отобрали лишь оружие
(впрочем, главарь секты обмолвился, что утром мы получим его обратно, ибо никакая вещь не потворствует проповеди о величии Единственного, как автоматический пистолет). Так вот, многочисленные порошки, таблетки и аэрозоли из сумки Андрея остались нетронутыми, и первым, что мы сделали, было распыление какого-то состава. Белое облако, вырывавшееся из баллончика, поочередно касалось стен, стола, аккуратно застеленных постелей. Другим составом мы опрыскали друг друга. Едва лишь мы разместились, в дверном проеме показалась женщина с подносом, на котором размещалась, говоря языком прозаическим, какая-то еда. Однако воспользоваться местным гостеприимством полностью нам с Андреем не удалось: лицо и руки «официантки» покрывал уродливого вида лишай. Сдерживая подкатившую к горлу тошноту (это было ясно по голосу)
Чезан прогнал служанку, прокричав ей вслед, что требует еды в
нераспечатанных консервных банках. Я попытался отогнать панику,
возникшую у меня из-за вида отвратительной кожной болезни. В общем-то, обычное дело: большое количество людей, скученных в подземных пещерах, да еще незнакомых с санитарными нормами. Удивительно, как инфекции не скосили их еще под чистую. В этом одичалом краю лишь мы с Андреем оставались в относительной безопасности. Но для этого приходилосьгорстями глотать обеззараживающие таблетки, опрыскивать себя всевозможными инсектицидами, и тратить по банке противолишайной мази на каждого. Это стало настолько обыденным делом, что я всерьез задумался, смогу ли прожить без монотонных спасительных процедур после возвращения назад в свое время. Лучше бы я вовсе не упоминал об этом, настолько явственно ощутил я хруст противоядия на зубах. Да и к чему упоминания, это ведь не средневековое ярмарочное представление, чтобы я поминутно отчитывался перед зрителем: вот я съел обеззараживающую таблетку, вот я зажег сигарету. Кстати, я действительно зажег сигарету. И с
замиранием сердца обнаружил, что коробка пуста больше чем на половину.
          Надо поскорее выбираться отсюда и желательно на нашем
импровизированном корабле, с автомобилем и припасами, иначе до
ближайшего склада с провизией и сигаретами мы рискуем просто не дойти.
          На следующее утро Андрей проснулся от отчаянного полного ужаса
вопля. Кричал я и вот по какой причине: я как раз досматривал сон о том, как мы с моей ненаглядной волчицей лежим на опавшей листве в волшебном ночном лесу. Я начал было уже представлять, насколько эффектно будет выглядеть мое не слишком обремененное мышцами тело на фоне черной шерсти возлюбленной. От прикосновения я открываю глаза, и – только вообразите себе мой ужас - вижу склоненное над собой, украшенное лишаем лицо давешней «официантки». Видимо, любимая наложница главаря секты. С подносом, уставленным цилиндрами консервных банок.
          Автоматчики сопроводили нас в кабинет «бога». Главарь секты
радушно указал нам на кресла, едва лишь мы поприветствовали
Единственного (мозг не поворачивается даже в мыслях называть этого
сумасшедшего Христом).
          После недолгого разговора «бога» с Андреем нам была обещана
величайшая милость. Насколько я смог понять она заключалась в
присутствии на каком-то местном празднестве. По-видимому, здешние края не часто радуют своим посещением пришлые богомольцы, так как Единственный лично сопроводи нас по безлюдным коридорам до террасы, выходившей на дневную поверхность. Раскинувшееся внизу зрелище повергло меня в смятение. Наверное, все население Ставки собралось сейчас на площадке под террасой. Полтысячи тощих и грязных аборигенов, с бесконечным обожанием и страхом взирающих на Живого Бога. Главарь секты воздел руки к выцветшему небу.
          Толпа ответила слаженным воплем. Рядом с нами появились жрецы, мгновенно принявшиеся выкрикивать в рупоры какую-то бессвязную, но явно весьма разрушительную для психик молитву.
Толпа эхом отвечала жрецам. Гулко на разные лады зарокотали
барабаны, нарастал топот ног, и ритмичные возгласы настолько насытили собой окружающий мир, что я ощутимо почувствовал, как стены Ставки стягиваются вокруг меня в плотный бетонный комок.
Крики жрецов, иступленный визг женщин и детей, топот и гром
барабанов заменили собой и воздух, и ощущение теплого августовского
полудня. От участка фортификации, резко пахнущего хлевом (впрочем,
волна от сотен грязных тел забивала сейчас и этот запах) жрецы вели тощего быка с печальным взглядом. Когда животное, обливаясь кровью, забилось в предсмертной муке под ударами десятка ножей, мерзкое зрелище окончательно завладело моим вниманием. Где-то на окраинах мозга прошел холодок. Как же так, я ведь тоже хочу влиться в это море грязных тел, таких чистых «во Христе».
          Когда беснующиеся туземцы в клочки разорвали тушу вола, мой рот наполнился слюной. На мое счастье я избежал всеобщего безумия благодаря Андрею. Старший сотрудник оттащил меня от парапета, через который я уже хотел перемахнуть, и отвел в сторону. Уже издали я наблюдал за развитием событий на площади. Адепты «Живого Бога» срывали с себя грязные лохмотья, обагренные кровью, рушились в экстазе на землю. Замелькали костлявые руки и ноги, обезображенные безумием морды, ребра и гребни позвонков. Свальный грех в пыли, посреди сохнущих ручьев крови. Я ощутил дурноту.
          Андрей в это время обратил мое внимание на удивительную цельность и фиксированность пенсильванцев на какой-либо одной порочной стороне психики. Взрыв на заводе психосоматического оружия привел ко многим страшным результатам. Так, например, здесь мы наблюдаем слепое поклонение многих одному лидеру. Светлая мечта пенсильванцев о возрождении разоренных Соединенных Штатов извращена до мерзких кровавых оргий. Хотя эти люди не виноваты в том, что их предки доверились безумцу. Итог печален: грязь, нищета, предательство идеалов христианской религии, дети умирают от голода, а тех, кого не выкосила бескормица, косят болезни. Я хотел было возразить, что американцы с самого начала были обречены на вырождение: Америка всегда была приютом для сброда и ублюдков всех мастей, а если учесть малый приток свежей крови и плохую экологию...
          Но тут на террасу влез грязный тощий, как скелет, абориген. Глаза
человека-скелета горели чистейшим безумием. Он ринулся к Живому Богу и забился в экстазе у его ног. Излишнее рвение в служении Богу, как известно, ведет к закрытой черепно-мозговой травме. Поэтому, как только «раб божий» изрядно разбил голову о камни террасы (боль, видимо, анестезировалась языческим экстазом), он потянулся к плащу
Единственного. Револьверная пуля разнесла череп несчастного, слишком близко подползшего к Живому Богу. Жрецы, перебрасывающие изуродованный труп обратно через парапет, толпа, встретившая тело стоном вожделения - все это я помню смутно.
          Пришел в полное сознание я лишь в кабинете Живого Бога, обнаружив себя над привычной кружкой с отвратительным кофе. «Бог» без умолку, с каким-то пугающим воодушевлением, говорил Чезану о величии увиденного нами праздника духа. Я молчал, действительно напоминая умалишенного церковного служку из Таллахаси.
          Поразительно! Святая Инквизиция, Крестовые походы, все прочие
беззакония, приписываемые христианской церкви - все это меркнет перед языческой оргией, разыгравшейся сегодня на площади. Упадок науки? К черту вашу науку! Толпа нелюдей, направляемая кучкой жрецов высокотехнологично выжигает белым фосфором целые деревни, люди корчатся в смертной агонии, луга и согретые ласковым солнцем леса покрывает ржавчина, реки текут гноем и испражнениями. К черту вашу науку! Уж лучше мне лишиться рассудка, прежде чем я вернусь в свое время, тогда я встречу наступление новой, безумной эпохи подготовленным. «Живой Бог» как раз вновь вернулся к воспоминаниям о том моменте, когда он осознал себя Иисусом, Спасителем Человечества. Сдерживаться дальше у меня не было ни сил, ни желания. Я заговорил, поддерживаемый переводом Андрея, и, надеюсь, что каждое мое слово раскаленным гвоздем входило в гнилой мозг Единственного:
          - Ты мог бы быть Иисусом, носителем вновь соединившихся в
прежнюю матрицу частиц Его Плоти и Духа. Но ты забываешь об одном
важном факторе. Солнце, непредставимых размеров огненный шар, гораздо более древний, чем ты, постоянно тает в ледяной пустоте. Тает и истекает фотонами и невесть еще каким корпускулами. Поток их настолько силен, что все ураганы земли потеряются в его витке. До нашей планеты, которую ты столько лет оскорблял своим присутствием, ураган доходит в виде ветра, однако, он еще достаточно силен, чтобы уносить частицы, окружающие Землю, вытесняя их остывшим веществом Звезды. Частицы, из которых состоишь ты, ни в каком случае не могут быть теми же самыми, которые двадцать веков назад мыслили и чувствовали в матрице Иисуса Христа. Его  частицы давно уже унесены солнечным ветром, перемешанные со многими другими безликим частицами, они летят, постепенно отбрасывая облачка
нейтрино и других, еще менее ощутимых компонентов. Летят, чтобы в конце концов полностью раствориться в межгалактической пустоте. (В чем-чем, а уж в пустоте я теперь знал толк!). И вообще, чтобы не посещали мысли о том, что Иисус снова станет Христом, а пыль от размолотого кирпича опять сползется в новенький кирпич, надо меньше читать платоническую ересь!
          Вознесшись на крыльях красноречия настолько, что даже Цельс не мог бы поколебать моего триумфа, я почти не заметил стремительного движения справа от себя. Это Чезан выплеснул из кружки кофе прямо в лицо «богу». Тот не успел даже вскрикнуть, прежде чем Андрей полоснул по «божественному» горлу армейским тесаком.
          Пока из перебитой артерии со свистом вырывалась кровь, Андрей
вытер о салфетку свой нож и заставил его играть в неверном электрическом свете. На лезвии блеснула гравировка «Андрюхе от Толика Кремня». Я от души рассмеялся, и меня не остановило даже осознание того, что в полуметре от меня перерезали горло какому-никакому, но все же человеку. Разработку плана побега из Ставки и возвращения честно награбленных в Гаррисберге припасов и «Форда» (я особо настаивал на экспроприации сигарет) Андрей взял на себя. Прежде, чем мой недопитый кофе остыл, мы отшлифовали все подробности предстоящего предприятия. Выбраться из охраняемой крепости было не так сложно, как мне показалось на первый взгляд. Впрочем, памятуя об опыте проникновения за другую сторону непреодолимых стен в Скрантоне и на канадской границе, наше
предприятие не кажется таким уж бессмысленным. Вообще, в Скрантоне нам крупно повезло. По охраняемому городу, сплошь перегороженному решетками и колючей проволокой, мы прошли почти без происшествий. Скорее всего, ощущение безнаказанности притупило чувства и природные инстинкты у скрантонских жителей, в том числе и инстинкт самосохранения. За что они поплатились (еще раз пожелаю им негасимого адского пламени!)
          Скрантон... Встреча, изменившая мою жизнь, так сладко и щемящее поделившая мироощущение на тьму и янтарный свет волчьих глаз. Какая-то сотня миль отделяет меня сейчас от возлюбленной. Но скоро я уже помчусь кней, на бегу освобождаясь от ненужных одежд, от груза глупых людских условностей, выдыхая городскую пыль из легких, вытряхивая из памяти мысли об изуродовавшем меня обществе. И когда я ворвусь в прекрасный лес и издам мощный призывный клич, моя любовь ринется мне навстречу, ринется с неповторимой смертоносной грациозностью, но не для того, чтобы убить, а словно ловец жемчуга кидается в океан. В океан тепла и понимания за редкой жемчужиной истинной любви.
          В следующие минуты мой мозг переработал в чувства еще немало
подобных романтических мыслей. Чувства эти переполнили весь объем над диафрагмой, влились электрическими покалываниями в каждую мышцу. Душа была как один оголенный нерв, отданный во власть счастья. Чтобы указать на мое тогдашнее состояние, скажу лишь, что окончательно я пришел
в себя на автотрассе, ведущей к реке Огайо, когда Андрей вернул меня с
небес на землю дружеской шуткой о моих странных половых предпочтениях. Я проглотил просившуюся на язык реплику о его собственных довольно странных отношениях с вожаком энкиду и заснул в пассажирском кресле «Форда».
          А пока что я воспринимал реальность отрывками, крамольно
вкрадывавшимися между мыслями о счастье, которое я получу в нашем
уютном логове от моей волчицы. Вот Андрей оттаскивает в ангар
безвольное, как мешок, тело охранника. Вот Андрей что-то выдергивает из люка, разверзшегося на ржаво-зеленом самолетном боку, какой-то шланг, сочащийся мутной жидкостью. Потом сердечное прощание с грязными оборванцами, караулившими наш под завязку набитый припасами таксомотор. Я наконец-то закуриваю, а два стальных блика отмечают путь ножа из ладони старшего сотрудника до животов неудачливых охранников. «Андрюхе от Толика Кремня»,- главный борец со злом отличается отменным добродушием. Наш автомобиль выезжает из ворот, на газах отдаляясь от толпы истерично вопящих женщин и детей. В нашу сторону летят палки и камни. Представляю, каково сейчас этим вшивым ублюдкам: мы убили их «бога». Мы уходим из пределов досягаемости револьверных пуль. Для меня нет больше бога, кроме Любви к моей смелой и сильной волчице. Самолет,
поднявшийся было нам вслед с бетонированной пустоши, делает
немыслимый кульбит (полетайте-ка с неисправным топливным насосом!) и рушится на крепость.
          Феерический фейерверк.
          Занавес.
          Хотя возможно, все эти завшивленные мужчины, покрытые лишаями женщины и полумертвые от голода дети любили жизнь, цеплялись за нее в своих затхлых казематах руками и ногами, мечтали, любили. Но они ведь не смогли бы жить после смерти своего «бога». А еще они хотели убить нас, облить белым фосфором, чтобы мы медленно горели, проклиная момент своего рождения. Да и вообще, давно было нужно выжечь это логово накожной, венерической и психической заразы, мерзкий союз языческой мысли и бездушной техники.
          Когда я проснулся, Андрей проверял исправность вытащенных из
задней двери лодочного мотора и пулемета. Огайо степенно несла свои
темные воды между заросших кустарником берегов в сотне метров от нас.
          Невдалеке виднелась покосившаяся лачуга - лодочная станция, если верить облупившимся буквам вывески. Во время всеамериканского безумия на лодочную станцию напала оголтелая толпа химиков-теоретиков. По крайней мере, всю обращенную к нам стену покрывали нестройные ряды химических символов. Фтор, уран, углерод, калий.
Солнце стремительно клонилось к закату. Пока мы разыскали
неповрежденный плот, пока проверили его на наличие течей, пока
установили пулемет и мотор, опустилась густая южная ночь. Поэтому наше плавсредство отдалось во власть неспешных волн уже во тьме.
          Громада плота с зафиксированным на ней автомобилем - все это
освещалось лишь желтым светом от ламп в салоне. В прибрежных зарослях ворочались непонятные тени, перетекали одна в другую, приветствовали наш плот хрипами, подмигивали разноцветными глазами. Незадолго до восхода кто-то с мольбой в голосе позвал меня с берега по имени. Ответом был ураганный огонь из направляемого Андреем пулемета. Чудовище-пересмешник, что-то вроде фигуры кентавра, сплетенного из канатов силиконовой плоти и разноцветных проводов, рухнуло в воду. Ничего столь ужасного и отвратительного, пожалуй, прежде я не видел никогда.
          Но никакие монстры не моги поколебать нашего мужества и
остановить наш судьбоносный поход.
;