Динамика развития художественных образов в романах

Валерий Осинский

ДИНАМИКА РАЗВИТИЯ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ОБРАЗОВ В РОМАНАХ Л. ЛЕОНОВА «ВОР» И «ПИРАМИДА»

Вестник (Литературного института им. Горького) (2002 — № 2) ISBN 5-7060-0046-8

Две редакции романа «Вор» и роман «Пирамида» занимают особое место в творческом наследии Л. Леонова. Их объединяет идейно-философская проблематика, принципы построения характеров и конфликтов, мировоззренческие поиски персонажей, композиционные решения. И важнейшим ключом к пониманию леоновских «философских романов» является, на наш взгляд, персонификация писателем в образах главных героев неких излюбленных им идей.
Судьбы двух основных персонажей романов «Вор» и «Пирамида», Дмитрия Векшина и Вадима Лоскутова, развиваются в едином нравственном русле. Как тот, так и другой, решают для себя, вопрос – до какой степени нравственного падения может дойти человек, сомневающийся в существовании высших сил, которые определяют меру Добра и Зла. Финальную точку исканий Векшина в первой редакции «Вора» определяет его внутренняя потребность стать сопричастным людям, наследию народа, впитавшего в себя тысячелетнюю культуру православия. Во второй редакции романа Леонов отказывается от первоначального замысла «Вора», где попытка обрести Векшиным веру в Бога, видится автору панацеей душевного выздоровления своего героя. В то же время суть размышлений героя обеих редакций «Вора» – это сомнение в существовании высших сил, способных покарать человека за безнравственный поступок.
В «Пирамиде» в размышлениях Вадима Лоскутова, своеобразного литературного наследника Векшина обеих редакций «Вора», вопрос ставится шире: почему в пореволюционной России на протяжении всего одного поколения люди отреклись от Бога, вера в которого могла уберечь человечество от духовной смерти? Противоречия между нравственным поиском героев и реалиями социальной жизни общества по сущности остаются прежними. Но идеи, олицетворение которых является образ Векшина обеих редакций «Вора» и Лоскутов, приобретают под пером писателя качественные изменения, и, совершив своеобразный круг, от первой редакции «Вора» ко второй, а затем к «Пирамиде», замыкаются в начальной точке, но уже под иным углом зрения. Автор, по существу, приходит к мысли о невозможности достижения человечеством благополучного исхода своего исторического развития через веру в Бога, хотя это и был бы единственно верный его путь.
В чем же причина противоречий, мучающих леоновских героев, почему так настойчиво на протяжении шестидесяти  автор возвращается к этой важнейшей для него теме – соотношения между историческим развитием общества и нравственно-философской доминантой человеческой судьбы?
Биографии, как Векшина, так и Лоскутова до их «морального падения» в чем-то схожи. Оба служат идее победившего в революции класса – один комиссаром в Гражданскую войну водит в кавалерийские атаки полк, другой ораторствует на митингах, публикует славословия вождю и успешно карабкается по административно-комсомольской лестнице районного масштаба. Партийная карьера Векшина заканчивается после рапорта секретаря партийной ячейки Аташеза о контрреволюционных речах комиссара в пьяном угаре, карьера Лоскутова – после доноса об опрометчивом высказывании на литературной пирушке с соратниками «о генеральной подоплеке происходящего на Руси». В первой редакции Векшин «нательный крест, надетый матерью, потерял, после ухода из родительского дома». Во второй редакции «самовольно снял с себя». Лоскутов порывает с отцовской верой и уходит из дома, после публикации атеистической статьи. Над обоими героями довлеет угроза разоблачения «преступного» родства. Психологический анализ «падения» обоих героев практически начинается с единой точки – с момента их карьерного краха.
Образ жизни Митьки и самооценка им своих поступков приводит к трагическим внутренним противоречиям. Он протестует против коснеющего, по его мнению, мещанского общества, которое забыло, что такое революционный порыв. Будучи вором, он чурается среды своих подельщиков по ремеслу. Даже в ключевые моменты произведения, когда накал страстей достигает апогея, Векшин невозмутим, как некий эталон романтического героя.
Именно такой типаж бунтаря-одиночки, лишенный рационализма зрелого человека, необходим Леонову, как подвижная форма, способная вместить весь объем авторских сомнений относительно успешной переориентации внутреннего мира человека, ступившего в короткий срок из одной эпохи в другую.
Весь путь духовных исканий Митьки – это цепь вопросов, настоятельно требующих решения: что он утратил, как личность, убив безоружного пленного офицера; какие духовные ценности может противопоставить пошлости окружающей действительности; где, внутренне опустошенный собственными сомнениями, должен искать точку опоры в будущем?
Художественную емкость образа Векшина в первой редакции «Вора» определяет то обстоятельство, что Леонов проводит психологический анализ внутреннего состояния своего героя, опираясь главным образом на непосредственное отражение действительности в сознании персонажа, плотно увязывая самооценку главного героя с его ретроспективными воспоминаниями, спроецированными на окружающую среду. Это раздвигает временные границы действия романа и выводит вопросы, которые мучают Векшина из узко биографической сферы к широким философским обобщениям: «личность – общечеловеческие ценности – бесконечность бытия».
Леонов последовательно, микроэпизодами рассыпанными по всему тексту романа, указывает на столкновение взглядов героя с аморфной мещанской средой, как на основную причину его духовных метаний. Образ «железного шнифера» автор постепенно наделяет чертами простого человека; выписывает психологический портрет Векшина поступательно, накладывая краску, слой за слоем, на контур идеи «живого человека», попавшего под жернова истории.
Векшин задает вопросы, на которые не находит ответов. Из текста романа, например, следует, что он убил пленного офицера из корыстных побуждений. Причина внутреннего противоречия заключена в неспособности Векшина объяснить себе изначальные мотивы убийства (конь всего лишь повод!). Следствием этого преступления, является перерождение из борца за идеи революции в уголовника, в «шнифера».
З. Богуславская, размышляя о «Воре», от части права, утверждая, что в произведении Леонова «происходит не столько конфликт героя с обществом, с окружающей пошлостью, сколько конфликт с самим собой, раздвоение, разлад в душе человека, в его психологии».
Но этот разлад нельзя рассматривать исключительно, как асоциальное явление. Иначе психологический анализ героя перерастет в психопатологический. На этой грани, собственно, Леонов и балансирует в первой редакции «Вора», введя в сюжет повествования визит Векшина к профессору психиатрии, которому он пытается объяснить причину своей «болезни». Но болезнь Векшина – болезнь нравственного порядка. Потому во второй редакции писатель изымает из текста оба эпизода – в трактовке волевого начала, делавшего в векшинском образе понятие души вторичным, диалог между профессором и вором становится не конструктивным.
В тексте первой редакции «Вора» действительно имеется прямое указание  на причину странной болезни Векшина. «В своей пятой главе Фирсов прямо указывает на тот взмах шашки, как на поворотный пункт в Митькиной судьбе, с которого и начались душевные его злоключения». Однако, настораживает причина этого поступка, сформулированная в редакции 1928 года следующим образом: «В одну острую минуту Маша, якобы, сказала Митьке: – Да, ты убил, но не от гнева, а от зависти, что не можешь овладеть последним и главнейшим его сокровищем, весы и меры не имеющим». Можно ли в таком случае считать героем нового времени, каковым видят почти все персонажи романа Векшина, за исключением, пожалуй, Доломановой, вора, который крадет у людей, так до конца и не осознавшего «кражи», главное – веру в господство человека над обстоятельствами?
Подобная подмена бросается в глаза не сразу из-за изощренной литературной игры автора романа с читателями, из-за обильной революционной и романтической фразеологии, из-за плотности материала и глобальности общечеловеческих задач, которые автор заставляет решать своего персонажа. Но главный вывод романа очевиден: идея, заявленная писателем, не соответствует образу, носителю идеи. 
Вне военной предыстории Векшина самоочевидна литературная связь леоновского персонажа с Раскольниковым: масштабы их философских обобщений на почве, либо бытового, либо военного преступления примерно одинаковы. Но в этой же связи героическая биография красного комиссара, романтический пафос его поступков представляются надуманными и лишь обременяют и без того сложный материал повествования, который в итоге, в противовес роману Достоевского, не дает полного представления о степени раскаяния. Во второй редакции Леонов косвенно признает свое заблуждение тридцатилетней давности в размышлениях Фирсова на бандитской попойке в шалмане Артемия Корынца.
Вероятно, одна из основных причин, заставивших Леонова взяться за переработку «Вора», является желание исправить стратегический просчет допущенный в первой редакции.
Как уже отмечалось в исследовательской литературе, во второй редакции автор сознательно принижает образ Дмитрия Векшина. Он изымает из текста высказывания, характеризующие Векшина, как некую харизматическую личность, окруженную персонажами нравственно менее цельными. Дополнительно писатель смещает акцент характеристики в сторону уничижения героя.
Теперь Фирсов видит в Векшине не «метеор, скользящий по началу великого века», а «застрявший на небосклоне метеор, примелькавшийся до пошлой обыденности», а «завидное мужество с каким переносит он (Митька – В. О.) свое поношение», спасает его от расправы подполья, готового «со злобным нетерпением… ринуться с ножами на вчерашнего героя».
Векшин второй редакции – фигура более дидактичная. Он словно бы повзрослел по сравнению со своим предшественником 20-х годов. Это уже не романтик, прикрывающий свои поступки революционной фразой, а человек, умудренный житейским опытом, способный заглянуть в недалекое будущее страны, посредством анализа ее исторического прошлого. Это уже не бунтарь против мещанской обыденности, а человек, который ясно сознает, что он ничем не отличается от шпаны, им презираемой.
По прежнему некоторые поступки Векшина эксцентричны, но в них появляется логика человека, серьезно задумавшегося о будущем. Однако даже ссылка «на душевное нездоровье от какой-то там навязчивой отвлеченной идеи», об ответственности за убитого офицера не спасает отныне фирсовского героя от окончательного приговора – «Он был вор и отребье своего класса, в походе таких, как он пускали в расход без суда». По мнению Леонова «огненные всемирно-исторического значения слова, столько раз произнесенные Векшиным на митингах, слипались теперь в комок у него на языке».
Внешняя разница между героями первой и второй редакции очевидна: первый живет воспоминаниями о героическом прошлом страны и все его поступки подчинены непримиримой атаке на удушливое, по его мнению, настоящее; второй – это социальный осадок кипящего потока, уносящегося в будущее, и душевное смятение главного героя замешано на том, что он трагически не успевает за временем. И только!
Но как же тогда быть с основным вопросом обоих произведений, наиболее рельефно отчеканенным во второй редакции в сцене предпоследнего свидания Векшина и Пчхова? Вопросом, который так роднит леоновского героя с героями Достоевского. «Вот и охота мне дознаться примусник, кто же я на самом деле, тварь или не тварь… и если тварь, то в каком, собственно, из двух смыслов. Может и нет на мне вины никакой, раз я тварь в высшем роде… и к чему тогда все мое беспокойство? К медведю приведение коровы не захаживает, а тем более ко мне, который все на свете может целесообразностью, либо ошибкой изъяснить… так? Умная совесть всегда умнее совестливого ума!»
В итоге, определив герою двух редакций «Вора» логикой событий разное завершение его духовных исканий – либо путь к Богу, либо осознание себя полезной единицей социального устройства – Леонов «выписывает» «двум Векшиным» единый «рецепт» внутреннего перевоплощения: «трудом вернуть себе людскую дружбу и траченное имя».
Могла ли удовлетворить Леонова, как художника, такая развязка сложнейшего узла идей, сконцентрированных в романе? Очевидно, нет. Как не могла его удовлетворить не до конца выясненная позиция главных героев по поводу многих вопросов, затронутых в романе. Поэтому ключевой фигурой для разрешения все тех же философских и художественных проблем, сформулированных в «Воре», в романе «Пирамида» становиться почти ровесник Векшина, Вадим Лоскутов, персонаж, наделенный автором некоторыми биографическими характеристиками, близкими векшинским.
В силу жанровой специфики «Пирамиды», содержащей в себе элементы фантастики и социальной утопии, непосредственное участие в повествовании главного героя, на котором завязаны все нити романа, отодвинуто к кульминации действия, когда расстановка сил в произведении ясна, а представители противоборствующих сторон выявлены.
Основной замысел романа сводится к попытке одной стороны примирить силы Добра и Зла, с «удалением из игры вздорного повода для столь длительного, наконец-то разрешившегося недоразумения…», т. е. уничтожения человечества, а другой – этой попытке воспрепятствовать. Схватки противоборствующих сил происходят на разных уровнях – бытовом, идеологическом и метафизическом. Полемика на разных уровнях придает материалу чрезвычайную плотность. В столкновения вовлечены представители, как разных социальных слоев, так и представители Высших Сил. Вадим Лоскутов становится объектом воздействия этих разнородных начал.
Оба героя – «Вора» и «Пирамиды» – становятся жертвами обстоятельств, людьми, помимо воли вовлеченными в сложные коллизии противоречивой эпохи. Но если в первом случае предметом исследования становится человек, субъект исторического процесса, то во втором – автора больше интересует исследование фатальных сил, двигающих исторический процесс, сил, для которого человек – всего лишь инертная форма, способная вместить некую долю, как Добра, так и Зла. Пропорции этого «объема» зависят от нравственной закалки «материала», т. е. от среды, в которой по замыслу автора человек воспитывается от рождения. Поэтому определив для своих исследований критическую точку, с которой начинается путь духовных исканий главных героев, автор не единожды отправляет читателей в прошлое Дмитрия Векшина и Вадима Лоскутова, к истокам их нравственной деградации.
В «Воре» первой и второй редакции Леонов до конца не выявил внутренний потенциал героя. Круг нравственных и философских задач, поставленных перед ним автором, так и остался неразрешенным. Во многом потому, что звенья-символы (монетка, брошенная Векшину из проходящего поезда, или колечко с бирюзой, купленное для Доломановой на первые «честные деньги») искусственно спаяны с жизнью главного героя в зрелые годы. Органическая связь между  детством, убийством офицера, нравственными переживаниями Векшина расшифровываются на фоне его повседневной жизни с трудом. И в итоге духовное смятение главного героя вычерчивается автором, как график рефлексии, не способной привести рациональный поиск к логическому завершению. С позиций «рацио» не совсем понятно, почему Векшин после фронтового ранения не вернулся, например, в депо машинистом по своей предвоенной специальности. Но в силу той же алогичности связей становится очевидной художественная условность образа, необходимого писателю для реализации отвлеченных идей. Поэтому обе редакции «Вора» это скорее романы вопросов, а не ответов на поставленные вопросы.
В «Пирамиде» Леонов в самом начале анализа исключает загадки фрейдистского толка из объяснения психологической подоплеки будущих поступков главного героя и выписывает начало духовного обнищания Вадима, как явление времени: «В самых прочных русских семьях рушилось патриархальное благочиние, завершаясь разрывом родителей с детьми». Отсюда неутешительный диагноз развития болезни: «Вадим рано стал сознавать возложенную на его поколение задачу – не пропустить микроб зловредной старины в стерильный мир грядущего, так что жалость, не говоря уж о совести, становилась порой злейшим из пережитков прошлого» (1994, т. 2, 28). Домашняя среда, по замыслу автора, непосредственно повлияла на формирование характера «молодого реформатора».
Авторские ремарки подталкивают читателя к выводу: все, что произошло с Вадимом, связанно с его «психологическим складом», а политическая атмосфера в стране – лишь благодатная почва для скорейшего проявления его «натуры».
В отличии от Векшина, Вадим Лоскутов не убивал человека ни в «честной рубке один на один», ни бессмысленным взмахом шашки по руке безоружного военнопленного офицера. Это обстоятельство избавляет Леонова от необходимости «мельчить» тему, т. е. проводить психологический анализ частного случая, каковым является преступление бывшего комиссара в «Воре», чтобы потом подойти к идее о противоестественности убийства человека вообще. Ибо совершенно очевидно даже с дистанции десятилетия, разделявшего противоборствующие в Гражданскую войну стороны, что образ Векшина в первой редакции весьма условно подпадает под определение обобщающего характера, а во второй – в свете глубоких социальных перемен в стране – его условность приобретает уже сугубо философский смысл, что ни в коей мере не умаляет масштаб замысла.
В «Пирамиде» образ Вадима Лоскутова становится олицетворением погубленного системой власти поколения. Поколения на плечах которого, возвышается вершина пирамиды угнетения человеческого духа. В то же время фундамент этой пирамиды не имеет опоры в культурных традициях народа, что в конце концов начинает понимать и сам главный герой. Сознание того, что он стал орудием разрушения святынь, своим пером и митинговой демагогией взращивал плевелы в душах таких же неофитов новой культуры, умножает его страдание. Вместе с тем, самоанализ главного героя отодвигается на второй план, вопрос ставится шире: духовная деградация отдельного человека угрожает жизни множества людей, вовлекаемых в круг порочной деятельности «молодого реформатора».
В «Пирамиде» Вадим Лоскутов, как и Векшин в первой редакции «Вора» обращается за помощью в решении своих нравственных противоречий к интеллектуалу. Из беседы профессора истории Филуметьевым следует вывод, что конкретные идеи, либо конкретная историческая фигура лишь отчасти, временно могут повлиять на ход исторического развития нации. Историей двигают силы более могущественные. И «вина разрыва русского Бога с Россией» объясняется «изменой народа Царю небесному, изгнанному им за пределы отечества», что было предсказано Достоевским в притче о Великом инквизиторе.
Вывод из дедукций профессора напрашивается сам собой – Вадим Лоскутов, как представитель своего поколения, изгнавшего из страны Бога, обречено до конца дней быть орудием в руках Зла.
Как Векшину нечего противопоставить из опустошенных запасников души  окружающего его пошлости, так и Лоскутову нечего противопоставить высшим силам Зла, кроме запоздалого раскаяния в собственных заблуждениях. Встреча Лоскутова с ученым окончательно оформляет некую идею-образ, в философском смысле более емкий, нежели в «Воре», функционально значимый для дальнейшего развития сюжета. А духовное выздоровление главного героя, как в «Воре» первой редакции, Леонов видит в единении с православными корнями нации. Но возможно ли это в новых реалиях времени – вопрос, так и оставшийся открытым в творчестве писателя.