III. Имя

     Настроение у молодого графа де Ла Фер было великолепное. Он вышел из конюшни и, улыбаясь, посмотрел вокруг. Все также, с улыбкой, кивнул конюхам, чистившим с лошадей, с интересом посмотрел на резвившихся в пыли воробьев и легкой походкой направился через двор, легонько похлопывая по голенищу хлыстом.
     Конюхи за его спиной понимающе переглянулись:
    - Ишь, - шепнул рыжий, - идет чисто танцует!
    - Ага! Прям взлетит щас!
    - Небось, опять у своей был, эк его разобрало!
    - Кто бы мог подумать, что он может так втрескаться?
    - Ты, того, потише, услышит – башка у тебя потрескается, узнаешь тогда… Давай, лучше, коня чисть!
     Они занялись делом, а граф, явно не думавший, как он выглядит в глазах конюхов, той же танцующей походкой шел навстречу двум молодым людям. На вид им было немного за двадцать, по непринужденным манерам и независимым позам в них нетрудно было признать дворян. Не переставая улыбаться, граф пригласил их в дом. В изящно убранной гостиной уже было подано вино. Один из гостей, темноволосый, с холеным белым лицом, покачал головой:
    - Что меня восхищает в Вашем доме, граф, тут все делается словно по волшебству!
    - Ну, милый маркиз, какое волшебство! Просто Гийом видел, что я возвращаюсь, да еще с гостями.
     Второй гость, белокурый, кудрявый крепыш, с толстыми красными щеками, расхохотался:
    - Его удивляет!!! Да он от жены порядка добиться не может, не то, что от слуг!
     Темноволосый маркиз метнул на дружка недовольный взгляд, но промолчал и занялся вином.
    - Слуги это ерунда, – продолжал крепыш. – Вот что поистине вызывает удивление, так это Ваше вино! Оно достойно королей! Где Вы его берете?
    - Это подарок бабушки, – мило улыбнулся граф. – Она всегда меня баловала, лучше вин, чем в ее погребах, не было даже у королей, тут Вы правы.
     Молодые люди болтали о разной ерунде, пили, а граф смотрел на них, улыбался, и было очевидно, что мысли его далеко.
    - Граф, очнитесь! – крепыш помахал рукой перед носом хозяина. – Я уже третий раз Вас спрашиваю!
    - Простите, барон. Я задумался. Что Вы сказали?
    - Неважно. Расскажите лучше, кем заняты Ваши мысли. В последнее время Вы просто пугаете нас всех. Госпожа де Клермон-ан-Бовези рассказывает о Вас ужасные вещи!
     Граф растерянно посмотрел на барона:
    - Графиня? Я уже давно ее не видел…
     Молодые люди переглянулись и захохотали.
    - Я же говорил…– стонал от смеха темноволосый. – Он ничего не помнит!
     Улыбка графа стала холодной и его развеселые гости, словно ожегшись об эту холодность, неловко замолчали.
    - Простите нас граф, мы ни в коей мере не хотели задеть Ваши чувства, – развел руками маркиз. – Но старуха сама везде болтает об этом… Вчера, когда она спросила Вас про старый виноградник – тот, что Вы хотели продать – Вы, глубокомысленно рассматривая ее прическу, ответили: «Безусловно, Ваше преосвященство, это был святой Иероним», после чего поцеловали руку ее кузине, и ушли, улыбаясь до ушей. Графиня всех уверяет, что Вы были неприлично пьяны.
     Граф смущенно улыбнулся:
    - Но, право, я….
    - Ничего не помню! – подхватил крепыш.
     Граф только пожал плечами:
    - Я принесу ей свои извинения.
    - Ну, мы-то знаем, – хитро прищурился барон, – что если Вы и были пьяны, то уж никак не от вина! И, кстати, граф, когда же Вы познакомите нас со своей красоткой? Я, помнится, не был таким эгоистом по отношению к Вам и Балинкуру. – Он кивнул в сторону маркиза. – Мы тогда славно проводили время, Франсуаза была так мила… – Он вздохнул. – А Вы нехорошо поступаете, пряча от нас Вашу…
     Граф резко встал.
    - Объяснитесь, барон де Тардье.
     Барон, уже слегка захмелевший, не без труда оторвался от кресла, и стал, уперев правую руку в бок.
    - Объясниться? В чем? Вы, мечетесь, как ополоумевший олень, пугая весь Берри…
     Маркиз де Балинкур счел необходимым вмешаться. Он рывком усадил де Тардье назад в кресло и успокаивающим жестом коснулся руки графа.
    - Ла Фер, барон пьян, у Вас слишком хорошее вино, нам лучше уйти. Извините барона.
     Маркиз поволок барона к выходу. Тот, набычившись, что- то бубнил под нос. Гости поспешно откланялись и, вскочив на коней, которых, повинуясь взмаху хозяйской руки, им подали мгновенно, отбыли.
     Конюхи исподтишка с любопытством наблюдали за сценой прощания, но, поймав яростный взгляд графа, опустили головы и с утроенным усердием стали полировать лошадиные бока. Граф решительно направился к ним:
    - Коня!
     Глядя вслед удаляющейся в клубах пыли лошади, рыжий конюх присвистнул:
    - Видал? Опять к ней?
     Его напарник сплюнул под ноги и резюмировал:
    - Точно – совсем спятил!

                ***

     Отъехав от замка на приличное расстояние, маркиз де Балинкур придержал коня:
    - Послушайте, барон! Вы в своем уме! Еще немного и он бы Вас вызвал!
     Тардье пожал плечами:
    - А что я сказал? Ей-богу, какие мы чувствительные! Не припомню, чтоб Его сиятельство был так щепетилен с Франсуазой! Или его мадам нечто особенное?
    - Гм-гм… – неопределенно промычал Балинкур.
     Барон оживился:
    - Вам что-то известно?
    - Видите ли, мой друг, я счел нужным навести справки…
    - Проще говоря, Вы сами подбивали к ней клинья! – хохотнул барон.
     Маркиз поморщился:
    - Барон, Ваша манера разговаривать очень вредит Вам в глазах Ваших друзей, и если Вы не желаете слушать…
    - Говорите же, я молчу!
    - Так вот, Кретьен, мой слуга, очень расторопный малый, порасспросил служанку, что приглядывает за кюре, и она сказала, что…  ей показалось…
    - Да не мычите Вы! Что ей показалось?
    - Что кюре как-то странно относится к сестре.
    - Вы хотите сказать, кюре и его сестра… Какая гадость! Балинкур! Не ожидал от Вас! – барон возмущенно фыркнул. – Я… у меня нет слов! Считайте, я ничего этого не слышал!
     И, продолжая ругаться, барон пришпорил коня.
    - Гадость, конечно, – глядя вслед баронской лошади, протянул маркиз. – Да только что, если все проще, и она ему никакая не сестра…
     Добравшись до дома, маркиз слез с коня и увидел у входа крупную фигуру барона. Немало удивленный, он поспешил тому навстречу.
    - Барон?
    - Мне надо с Вами говорить!
     Маркиз взмахнул рукой:
    - Прошу!
     Расположившись со всеми удобствами, маркиз де Балинкур молча наблюдал, как барон ходит из угла в угол. Наконец тот решился:
    - Маркиз, я хотел потребовать у Вас удовлетворения!
    - ???
    - Вы позволили себе недопустимые предположения в адрес известной особы.
    - Вот как! И в качестве кого Вы выступаете? Вы ей отец, брат, муж, наконец?
     Барон возмущенно засопел.
     - Милый мой, подумайте, если Вы, не будучи родственником, позволяете себе подобный выпад, значит Вы – ее любовник? И своим вызовом Вы компрометируете ее гораздо больше, чем я, повторив выдумки своего слуги. Я полагаю, мы говорим об одной и той же особе? Тогда тем более странно слышать Ваши речи после того, что Вы наговорили графу де Ла Фер.
     Барон стукнул кулаком по столу:
    - Черт побери! Вы всегда так поворачиваете дело, что я оказываюсь в дураках!
    - Успокойтесь, Ваше возмущение делает Вам честь, и, если Вы сочли мои слова недопустимыми, я извиняюсь. Вы удовлетворены?
     Барон кивнул. Маркиз продолжил:
    - Барон, Вы прекрасный человек, и Ваши понятия о чести достойны всяческих похвал, но если граф считает возможным компрометировать девушку своим поведением, то он должен быть готов к тому, что об этом будут говорить. Мы можем бросить вызов тому, кто нелестно отзовется о графе – он наш друг, но, выступая защитниками чести девушки, мы лишь поставим ее в еще более двусмысленное положение.
    - Вы полагаете, что надо…
    - Не вмешиваться! Граф не хочет говорить об этом – его право! И будет лучше, если Вы не станете передавать ему наш разговор. Так будет лучше, поверьте мне!
     Барон взъерошил волосы – он был растерян. Все, что говорил маркиз, было правильно, но все же его не покидало чувство, что в этой ситуации есть что-то недостойное.
    - Ну что ж, – пробормотал он. – Раз так, позвольте мне откланяться!
     Балинкур проводил друга задумчивым взглядом и приказал позвать Кретьена. Тот, словно ждал и явился мгновенно. После получасового разговора, маркиз отпустил слугу и подошел к большому зеркалу в затейливой раме – предмету его особой гордости. Наилучшим другом маркиза был он сам, и сейчас, глядя на свое отражение, он негромко стал беседовать с зеркальным маркизом – это всегда помогало ему сосредоточиться.
   - Итак, милый мой, что мы имеем? Все удивлялись, почему граф не стал осыпать подарками свою любезную, и вот, оказывается, что он-то пытался, да девица отказала (чертяка Кретьен, и как он все разнюхал?). А, собственно, почему? Хочет его распалить? Так можно промахнуться, а ну как граф плюнет и найдет другую, сговорчивую? Он не привык к отказам, скорее сам отказывал чересчур настырным дамам.
     В памяти Балинкура невольно всплыло неприятное воспоминание:летний день, дамы смеются, кавалеры шутят. Мадемуазель де Нейи во всеуслышанье заявляет: «Я бы предпочла быть обычной знакомой графа де Ла Фер, чем любовницей маркиза де Балинкура»…
     Маркиз обиженно поджал губы, он помнил об этом, когда пытался сам познакомиться с сестрой кюре, и лелеял надежду посмеяться над графом. Но, похоже, сама судьба решила поквитаться за его обиды. Во всяком случае, думать так было приятнее, чем признаться хотя бы самому себе, что умираешь от зависти и готов на любую подлость, лишь бы отомстить.
    - Итак, девица подарок не взяла, но графа принимает. Если она любовница кюре – тогда все ясно, она не может принимать дары – тогда надо стать любовницей графа, а куда девать кюре? Будет ли он молча на это смотреть? Вот уж вряд ли. Но и отказать от дома графу нельзя – нужна причина, а главную причину девица, конечно, назвать не может, она ведь, якобы, «сестра»! Похоже, кто-то будет посмешищем, когда все откроется, и уж не я буду тем человеком, который предупредит графа! А он-то, он-то не поймет никак, в чем причина ее стойкости! Если не знать правды, можно даже подумать, что девица действительно добродетельна.
     Маркиз внимательно посмотрел на свое отражение, поправил кружева и, отвесив самому себе изящный поклон, сказал:
    - Что ж, подождем, любезный друг, сдается мне, что дальше будет интересно!


                ***

     Только когда конь начал хрипеть, граф де Ла Фер осознал, что как бешеный несется по полям.
     «Бедный Баярд! Что я делаю! – Он придержал коня и потрепал того по шее, – Прости, ты не виноват, что твой хозяин потерял голову».
     Но злость и раздражение требовали выхода. Соскочив с коня, и не в силах справиться с эмоциями, он выхватил шпагу и начал рубить ближайшую изгородь. Шпага, зацепившись кончиком, опасно выгнулась, и граф остановился. Ему стало стыдно: «Мальчишка! Чуть не загнал коня, теперь шпагу ломаю и все из-за чего!».
     Слова барона де Тардье бились в висках – «ополоумевший олень»! Граф из всех сил сжал рукоять шпаги. Барон, конечно, грубиян, но ведь не грубые слова причина бешенства, а суть, то, что чуть не было сказано вслух.
     Вашу… кого Вашу? Все графство, похоже, уверено, что Анна его любовница. Можно вызвать на дуэль всех, но это ничего не изменит – наоборот, чем яростнее он будет защищать ее честь, тем больше они уверятся в своем мнении.
     До сих пор в его жизни все было в его власти, он знал, что и когда надо делать и какой результат последует. Это касалось всего – хозяйства, отношений с соседями, его личных дел. А сейчас граф чувствовал себя так, будто с размаху налетел на стену. Он тысячу раз спрашивал себя, почему она отказывалась от подарков. Никогда ни одна женщина не поступала с ним так. Конечно, он знал, что женщины могут демонстрировать добродетель, чтоб потом подороже запросить, но Анна… Она не искала выгоды тогда, не посчитала себя польщенной, была так холодна и эта холодность не была притворной, он готов поклясться! Он действительно был ей безразличен. Он прекрасно помнил выражение скуки и досады на ее лице, которые она пыталась прикрыть маской вежливости. Может, он ей просто не понравился? Тогда… а сейчас? Он так старался ее завоевать!
     Графа била дрожь – что же с ним происходит?
     Ответ был ясен, но граф гнал от себя эту мысль, не хотел признаться в своих чувствах даже себе; у него возник суеверный страх, что если он сейчас ответит на этот вопрос – назад дороги уже не будет. Лучше не знать, не признаваться, так есть хоть какой-то путь к отступлению.
    - Господин граф! Господин граф!
     Шепот за спиной показался графу громовым раскатом.
    - Простите, господин граф! Я не хотел Вас напугать. Вы велели прийти вчера в замок, я был, но Вы уже уехали. Сегодня я снова Вас искал, а мне сказали, что Вы опять уехали, я шел… и вдруг я Вас увидел.
    - Отец Клавье? – граф медленно приходил в себя. – Да, я хотел с Вами обсудить ремонт нашей церкви, давно пора было этим заняться. Идемте.
     Граф де Ла Фер был даже благодарен священнику, что тот напомнил ему о его обязанностях: «Я здесь хозяин, хо-зя-ин. Я не имею права все бросить, у меня есть долг и обязанности. Дела и люди не могут, не должны ждать».

                ***

     Те, кто, неплохо знал графа де Ла Фер, были бы удивлены выражением лица, с которым тот покидал епископский дворец: если задумчивым графа можно было изредка видеть, то растерянным – вряд ли.
     Когда епископ под благовидным предлогом попросил проводить себя, граф прекрасно понял истинную цель этого маневра. И действительно, поговорив о том о сем, обсудив несколько мелких дел, епископ перешел к главному. Он рассыпался в комплиментах дальновидности и твердости, которые граф проявлял при ведении дел, попутно заметив, что иного и ждать нельзя от сына таких родителей:
    - Я имел честь и удовольствие лично знать Ваших матушку и батюшку. Весьма печально, что их уже нет с нами, и они не могут порадоваться Вашим успехам.
    (При этом весьма выразительный взгляд выражал другую мысль: «Это счастье, что их уже нет, и они не видят, что вытворяет их сынок!»).
     Оставив родителей графа в покое, его преосвященство прошелся по всему роду, отыскав там все мыслимые достоинства и добродетели.
    - Прискорбно сознавать, что те времена прошли. Нынче же царит полное падение нравов: мужчины стали легкомысленны, а женщины излишне податливы. Заводить интрижки не стесняется никто!
    (Еще один взгляд: «Просто интрижки, обычное дело! Что же Вы-то творите?»).
    - И, увы, даже дамы благородного сословия не избегли этого соблазна.
    («Если уж Вам так приспичило, неужели достойный объект не могли выбрать?»).
     Но, поскольку вслух было сказано только то, что сказано, графу пришлось молча проглотить все намеки.
     Наконец, когда, прощаясь, граф склонился над епископским аметистом, Его преосвященство добавил, что всегда уважал мудрость и благоразумие, которые до сего дня проявлял граф, невзирая на младые лета и что, буде у графа нужда в совете и помощи, он, епископ, всегда его примет и выслушает. Эту длинную и витиеватую фразу можно было смело сократить до: «Прекращайте валять дурака!».
     И вот теперь, граф стоял возле своего коня и машинально раскладывал гриву Баярда на прядки. «Да что они все ко мне пристали! – растерянно думал он. – Заведи я обычную интрижку – никто бы внимания не обратил, несмотря на «падение нравов», - передразнил он епископа. – Никто не верит в бескорыстие Анны. Похоже, на любовь может рассчитывать только бедняк, а графский удел – корыстные любовницы! Да неужели я сам по себе настолько плох, что без графской короны не могу внушить девушке любовь? Что я – старый, горбатый, хромой, глупый, трусливый? Завидуют, что ли? – Граф нехорошо улыбнулся. – Зависть, господа, не добавит ВАМ достоинств! Однако, кроме глупостей, епископ высказал пару дельных мыслей о церковных делах – это надо обсудить с кюре»,  –  и граф легко вскочил в седло.
     Сторонний наблюдатель, если б такой случился, удивился бы тому обстоятельству, что граф лично едет к сельскому священнику по такому ничтожному поводу. Наблюдатель же проницательный без труда догадался бы, что разговор о делах – это только предлог, чтоб повидать любимую, хотя в этом граф не хотел признаваться даже себе.