Воины в белом. Часть 6

-Разрешите? – Потапов по праву должности и звания вошел в кабинет главного врача первым, а Валера последовал за ним, с некоторым опасением окидывая взглядом трех проверяющих, их которых у двоих было по паре больших звезд на погонах, а у одного все три. – Товарищ полковник, лейтенант Лазаров по вашему приказанию доставлен.
Валера сделал шаг вперед.
-А, отлично, отлично, проходите, прошу вас. – полковник был седой как снег. Густые брови почти обрамляли внимательные синие глаза, которые медленно прошлись по Валере снизу вверх, большой, картошкой, нос шумно втянул воздух, словно пытаясь уловить аромат жертвы, а губы раздвинулись в слабой улыбке. – Присаживайтесь, Валерий Васильевич. Мы вот тут собрались специально, чтобы обсудить проведенную вами операцию, а равно и вообще вашу манеру работать и принимать решения. И будем очень признательны, если вы поможете нам в этом, дабы мы могли ваши навыки и энергию направить на получение максимальной пользы для больного.
Не успев поразмыслить над столь двусмысленным приглашением, но хорошо помня предупреждение заведующего о голове и груди, Валера прошел вперед и сел на стул перед длинным столом главного врача, чувствуя себя все больше похожим на подсудимого.
-Согласно истории болезни пациента – начал один из подполковников, в которых Валера определил представителей административного отдела медуправления, так аккуратно и бережно они обращались с каждой бумагой. Практические врачи подобного уважения к документации почти никогда не имели, за что часто и бывали биты руководством, но все равно продолжали считать заполнение историй болезни и планов операций чем-то вроде тоскливого дополнения к их основной работе по лечению больных, а потому делали это без особой охоты и без особого же старания.  – поступил он к вам с хронической пневмонией, в которой вы установили наличие абсцесса легкого.
-Множественных абсцессов – уточнил Валера.
-Множественных – согласился проверяющий. – Согласно традиционным правилам терапии подобных заболеваний, следовало провести пробную антибактериальную терапию данного пациента, однако вы выбрали в качестве метода лечения немедленное оперативное вмешательство, не так ли?
-Так – согласился Валера.
-Вы можете мотивировать причину того, что вы не использовали консервативные методы лечения больного, сразу перейдя к довольно травматической операции?
-Так точно, могу – кивнул Валера – Состояние больного на момент доставления к нам исключало надежду на успех медикаментозной терапии без ликвидации очагов инфекции в самой легочной ткани. Говорящими об этом симптомами являлась крайняя истощенность больного, низкие показатели гемоглобина и высокое РОЭ при низком уровне лейкоцитов, что с учетом соматического состояния больного свидетельствовало о полном истощении возможностей иммунной системы. Кроме того, начинавшийся определяться белок в моче пациента говорил о том, что инфекционные осложнения переходят на почки, что при промедлении могло почти гарантированно привести к летальному исходу.  В этой связи было решено не тратить время на медикаментозную терапию, а сразу переходить к радикальным методам лечения.
-К радикальным – это означает удаление очага инфекции, не так ли? – спросил второй проверяющий.
-Точнее, ликвидацию данного очага как активного распространителя инфекции.
-Вам не кажется, что вы занимаетесь игрой словами? – нахмурился подполковник – Вы должны были устранить очаг инфекции, коли уж пошли на операцию, однако вместо этого вы, вскрыв грудную клетку, оставили гнойное легкое в грудной клетке без всякой гарантии затухания воспалительного процесса.
-Никак нет. – вставил Валера – Я имел почти полную гарантию затухания данного процесса и кальцинирования полостей в дальнейшее, ибо, как вам, видимо, известно, для поддержания процесса воспаления и тем более для распространения инфекции кровотоком в другие органы и системы необходимо, чтобы выше указанный кровоток был. Перевязка же сосудов корня легкого изолировало зараженные зоны от общей системы кровообращения.
-Но разве полное удаление легкого не дает больше гарантий на выздоровление? Почему вы не пошли проверенным путем, а отдали предпочтение экспериментальной операции?
-Эта операция не является экспериментальной, она…
-Да, мы знаем, что майор Потапов проводил подобные операции, но для вас она была экспериментальной, и кроме того, в случае вашей ошибки подстраховать вас было некому.
-Она не была экспериментальной для меня, ибо ассистенцию на подобных операциях я проводил во время стажировки в клинике Николая Николаевича Петрова в Ленинграде, где они уже не первый год проводятся с полной уверенностью в успехе.
-Петров сам оперировал? – подал голос полковник.
-Никак нет, обычно данные операции проводил Федор Григорьевич Углов, который был моим наставником на последнем курсе и интернатуре.
-Хорошо, допустим, что техника операции вам была знакома – вновь повел атаку административный проверяющий – Хотя не мне вам рассказывать, что ассистировать и оперировать самому – это не одно и то же. Но ведь ваш метод требовал второго эксперимента над больным в виде внутриполостных вливаний антибиотиков, тогда как полное удаление легкого избавляло бы его от этой весьма рискованной и крайне неприятной процедуры.
-Полное удаление легкого при столь ослабленном организме, во-первых, уменьшало шансы на успешный исход операции, поскольку является значительно более травматичным, а во-вторых, требовало мощной антибактериальной терапии, что при устойчивости к пенициллину патологической флоры, развившейся за несколько лет попыток консервативного лечения хронической пневмонии, во-первых, было обречено на неудачу, а во-вторых, грозило жесточайшим кандидомикозом, поскольку на фоне опосредованного применения сверхбольших доз пенициллина такой результат был бы почти неизбежным. В то же время введение стандартных доз напрямую в полость при поддерживающей терапии данную опасность если не устранил полностью, то значительно снизил.
-Вы проводили раньше данную манипуляцию? Я имею в виду самостоятельно.
-Никак нет.
-В таком случае, вы не будете спорить, что, пойдя на это, нарушили правила проведения оперативных вмешательств, которые гласят, что при впервые проводимых сложных манипуляциях должен присутствовать старший специалист, коим в данном случае являлся ваш старший хирург либо заведующий отделением?
-Буду – ответил Валера, чувствуя, у него нехорошо посасывает под ложечкой. Сомнений не было, эта проверка пыталась его закопать.
-Как это? – буквально опешил инспектор – Вы самопроизвольно пошли на операцию, поставившую под угрозу жизнь больного, подвергли его риску плевро-пульмонального шока и при этом еще отпираетесь.
-Он не ставил – подал голос Потапов, который до этого времени сидел абсолютно молча, наблюдая за интеллектуальной дуэлью молодого практикующего врача и старого давно не практикующего инспектора.
-Извините? – проверяющий всем корпусом развернулся к заведующему – Виктор Семенович, вы что, шутите?
-Никак нет, товарищ подполковник – Потапов достал из ящика стола белую бумажную папку, извлек из нее лист бумаги и протянул проверяющим – Все его действия были напрямую санкционированы мной. Более того, как следует из представленного вам документа, видно, что все три оперирующих хирурга, то есть я, доктор Чеглинцев и сам Лазаров, были согласны в том, что необходимо предпринять для скорейшего выздоровления больного. В тех же случаях, когда мнение консилиума единогласное, право на выбор проводящего манипуляцию врача принадлежит старшему по должности в данном консилиуме. В данном случае это право было мое и я дал Лазарову зеленый свет на выбранный им способ лечения. Будете ли вы оспаривать МОЕ решение так же, как оспаривали решение молодого специалиста? – на слове мое Потапов сделал особенное ударение и вопросительно посмотрел на полковника, возглавлявшего комиссию.
-Разрешите мне? – с улыбкой старший инспекции взял у подчиненного расписку, в которой говорилось, что действия и решения Лазарова по поводу дальнейшего лечения больного одобрены консилиумом отделения, пробежал ее глазами, снова улыбнулся и вернул ее Потапову. -  Антон Иванович – обратился он к главному врачу  - у комиссии нет вопросов к доктору Лазарову, поскольку все его действия являлись абсолютно законными и привели к явному успеху. Более того, уверен, коллеги меня поддержат, если я скажу, что комиссия считает способ лечения, предложенный и опробованный в вашем госпитале, пригодным для дальнейшего внедрения в военной медицине округа. В этой связи, мы будем ходатайствовать перед вышестоящим командованием о вынесении благодарности лейтенанту Лазарову за грамотно проведенное лечение по новому методу, а так же о присвоении ему очередного воинского звания как гражданскому специалисту, полностью прошедшему испытательный  срок. По сему не смею больше задерживать ваших прекрасных хирургов, все остальные вопросы мы согласуем с вами сами, не так ли?
-Конечно, вы совершенно правы, Николай Павлович – кивнул главный врач, и было видно, что они с главой инспекции не первый год знают друг друга. – Виктор Семенович – обратился он к заведующему – вы и ваши подчиненные свободны.
-Есть – Потапов поднялся и кивнул Валере с Чеглинцевым на выход.
-Виктор Семенович, а почему вы сразу не показали им нашу расписку?- спросил Валера, когда они втроем шли по коридору к выходу.
-Зачем? Чтобы они подготовились?
-Ну, возможно, тогда они бы не устроили мне этот допрос.
-О святая наивность, разумеется бы устроили. Только чуть позже и всем троим. А так они просто не успели сориентироваться, не успели обсудить как, кого из нас и за что надо бить. Потому мы и отделались только легким испугом. Запомни Валера, всегда держи козырь в рукаве, когда общаешься с вышестоящими, если эти вышестоящие чужие. Иначе рано или поздно какой-нибудь амбициозный бездарь, сделавший карьеру, тебя придавит.

-И что теперь? – спросил Валера, когда они остановились покурить возле выхода  - Благодарности, звезды и грудь в крестах?
-Не разбегайся – посоветовал Потапов – Сказанное было лишь сигналом к тому, что мы там больше не нужны. Дальнейшее они обсудят с шефом и далеко не факт, что дело кончится именно благодарностями и званиями.
-Но этот полковник…
-Шевченко. Шевченко Николай Петрович. Начмед 62-й армии. Хороший врач и мужик сам по себе неплохой. Давно, правда, не практикует, утонул в административной работе, но в свое время был классным терапевтом. Его даже пророчили в Москву, в центральный военный госпиталь. Но он решил остаться тут, говорил, что хочет работать, а не бумаги перекладывать, но все равно именно бумагами занимается.
-Ну так он же сказал…
-Ты думаешь, что он принимает все решения?
-А разве нет? Ведь эти двое они младше его, и по званию, и по…
-Один из них – заместитель начальника Особого отдела округа. Если он так решит, тебя уже сегодня вечером увезут отсюда в наручниках, как врача-вредителя. А второй…- заведующий смачно плюнул в урну и выбросил туда окурок – который тебе все эти вопросы задавал – начальник Отдела статистики Окружного медицинского управления. Подчиняется напрямую Москве и к лечебной работе отношения не имеет уже очень долго. Да я слышал, что он с самого начала отнюдь не практикой занимался. Так или иначе, хотя Шевченко и возглавляет формально эту группу, но фактически они ему не подчиняются.  Поэтому сейчас, они там вместе с главным врачом обсуждают твою дальнейшую участь. Примерный расклад сил – два на два. А дальше кто кого переубедит.
-Господи – закатил глаза Валера – Но я же всего лишь хотел помочь человеку. Всего лишь исполнял свой долг, делал то, что уже не один год делается в Москве и Ленинграде.
-В том и суть. Ты сделал то, чего не делали до тебя. На это бы закрыли глаза, если бы ты потерпел неудачу. Отделался бы выговором, даже премии не лишили бы, скорее всего. Мол, молодой, неопытный, мол, метод новый, не освоенный. Мол, именно исполнял свой долг и так далее. Но ты добился успеха. Сразу. Без стажа и опыта. Да еще заявил, что этому методу уже несколько лет, а значит, всех больных с данными патологиями эти несколько лет оперировали и вообще лечили неверно.
-Я не говорил ничего подоб…
-Это само собой разумеется как вывод. И вот этого тебе не простят.
Чувствуя, что у него голова идет кругом от столь извивистой логики, Валера вздохнул и закурил вторую сигарету.

-Итак! – главный врач одел очки и обвел взглядом сидевших в актовом зале врачей. – Как вы знаете,  недавно у нас в госпитале был опробован новый метод лечения тяжелых хронических заболевании грудной полости. Радость внедрения этого, не скрою, очень полезного нововведения нам подарил наш новый хирург, Валерий Васильевич Лазаров, который последние полгода успешно трудится в нашем коллективе на радость нам и пациентам. Поскольку Лазаров прибыл к нам из гражданского ВУЗа по призыву ВЛКСМ, то, как вы все знаете, он обязан был пройти испытательный срок, который как раз завершился в данное время. В этой связи приказом командующего 62-й армией генерал-лейтенанта Батова за образцовое исполнение воинского долга лейтененту Лазарову присвоено досрочно очередное воинское звание старший лейтенант медицинской службы.  – главный врач достал из ящика стола новенькие золотые погоны и вручил их подошедшему к нему Валере под соответствующие случаю аплодисменты.  – Поздравляю вас, товарищ старший лейтенант! – сказал он, вручая погоны Валере и пожимая ему руку.
-Служу Советскому Союзу! – Валера принял погоны и уже собрался развернуться обратно к своему месту в зале, но главный задержал его руку в своей.
-После планерки, ко мне в кабинет, Парацельс хренов.  – тихо сказал он и выпустил его руку.
Обалдев от такого контраста, Валера вернулся на свое место и продолжил слушать, как главный врач коротко и со вкусом внедряет осознание своих недостатков как профессионала в каждого, кто допустил ошибку за истекшие сутки.
-Чего такой мрачный? – поинтересовался сидящий рядом Чеглинцев.
-Да главный в кабинет позвал после планерки.
-Ну так это нормально. Быстренько снимет скальп и все. А ты думал, только благодарностями отделаешься, наивное дитя?
-Воистину, добрые дела наказуемы  - вздохнул Валера.
-Особенно в медицине – охотно подтвердил старший хирург.

-Ну в общем так – главврач протянул ему бумагу, откинувшись при этом на спинку кресла – Ознакомься и распишись.
-Что это?
-Это твой первый служебный выговор. Там рассказано, от кого и за что.
-За несоблюдение врачебной этики и служебной субординации? – обалдел Валера, прочтя документ.
-Именно.
-Но это же…
-Это же называется большим везением – перебил его Захаров – Что-то получаешь, я про погоны, что-то теряешь. В данном случае, теряешь квартальную премию.
-Но за что?
-А вот за то. За то,  что посмел провести экспериментальную операцию, не поставив в известность больного о риске, который она несла в себе. Это первое. И за то, что не поставил меня в известность об этом – это во-вторых.
-Но я же докладывал об этом своему непосредственному начальнику.
-Верно. Потапов тоже получит взыскание, хоть и без материальных лишений. Как и я за недостаточный контроль за молодым специалистом.
-Но мы же спасли челове…
-Лазаров – устало перебил его главный – лично я считаю, что ты поступил правильно. А еще считаю, что Потапов спас тебе шкуру, составив тот документ о консилиуме. Но я хочу, чтобы ты понял и запомнил на всю свою профессиональную жизнь: никаких новаторских решений без согласования с высшим руководством. В противном случае ты всегда будешь под ударом. Пока молод – за успехи, которым будут завидовать более старшие коллеги. Когда состаришься – за неудачи, опираясь на которые тебя постараются выбить с твоих позиций более молодые.
-А если руководство будет против моих решений?
-Оно и будет. И довольно часто.
-И что мне делать тогда?
-Тогда – Захаров улыбнулся- Тогда решать будешь только ты.
-Решать что?
-Решать, каким путем следовать: наиболее эффективным для больного или наиболее безопасным для себя. Совместить одно с другим можешь даже не мечтать.
-Но, это звание, которое мне присвоили, я думал, что…
-О, не беспокойся. Звание тебе и положено было после полугода службы. В том и заключался мой договор с высокой проверкой: демонстративное поощрение, чтобы не парализовать волю людей к совершенствованию своего мастерства и приватная порка, чтобы постудить твой новаторский пыл. И, если честно, я согласен с таким раскладом.
-Но почему?
-Потому что, по большому счету, тебе просто повезло. Причем сразу и не раз. Такое везение опьяняет. Создает ложное ощущение собственной безошибочности. А чрезмерная вера в себя – первый шаг к ошибке. Ошибки же в нашем деле фатальны.
-Воспитательная мера – словно сам себе произнес Валера.
-Ты понял – кивнул главврач – А теперь свободен. Тебя ждут больные. 

-Товарищи! – майор Логвинов, замполит горячо любимого и уже почти родного для Валеры госпиталя, набрал в грудь побольше воздуха, отчего окончательно стал похож на гигантского пупса. Щеки его порозовели от притока крови, губы сложились бантиком, а осознание важности момента придавало ему солидный и одновременно какой-то детский вид. –Товарищи! – повторил он, обводя актовый зал пылающим взглядом с высоты трибуны – Сегодняшнее наше собрание посвящено важнейшему событию нашей с вами современности, прошедшему накануне двадцатому съезду нашей Коммунистической партии!
-Ну, сейчас рубанет правду-матку  - шепнул ну ухо Валере Брагин.
Валера вопросительно взглянул на него, но анестезиолог уже смотрел вперед, на выступающего замполита. Шло занятие политической подготовки, которое, как ему и полагалось, вел заместитель начальника госпиталя по политической части. Обычно дело ограничивалось обзором произошедших в мире событий, заявлений советского МИД по поводу самых значительных из них, а так же обозрения подрывной деятельности западных империалистов в их борьбе с прогрессивными силами, возглавляемыми советским государством и его коммунистической партией. В ряде случаев такие занятия проходили интересно, с приглашением представителей горкома КПСС и горисполкома, которые часто проводили беседу в виде диалога и довольно толково и обстоятельно отвечали на вопросы, задаваемые молодыми офицерами. Всегда молодыми, поскольку, как успел заметить Валера, старые офицеры госпиталя почти никогда вопросов не задавали, ограничиваясь быстрым конспектированием выступлений замполита и приглашенных лекторов с тем, чтобы потом быстро оформить эти конспекты в тетрадях самостоятельной подготовки, которые каждый месяц сдавались в секретную часть госпиталя с последующим отправлением на контроль в политический отдел медицинского управления армии. Сегодняшнее занятие обещало быть особенным, поскольку ни одного приглашенного Валера не заметил, а важный вид замполита ничего хорошего не сулил.
-На этом съезде были приняты решения, которые без преувеличения можно назвать судьбоносными для нашей страны и народа – продолжил замполит.
-Заметил, как он разделил эти два понятия? – снова спросил Брагин, наклонившись к Валере.
-Основные материалы съезда каждый из вас получит после окончания занятия! Однако партия уполномочила меня ознакомить собравшихся здесь с докладом Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева. Тема доклада: Культ личности Иосифа Виссарионовича Сталина и его последствия. – замполит разложил перед собой несколько листов бумаги и сам стал похож на уменьшенный вариант того самого первого секретаря, доклад которого он собирался озвучивать.
-Ну вот и главное блюдо – сказал Брагин.
Валера обвел глазами актовый зал, пейзаж за окном, отметил поразительную синеву неба, с которого через окна несло в зал свой свет солнце, и подумал, что весна здесь имеет свое, особенное, очарование, рождающееся из смеси подспудного ощущения ухода зимы и грядущего пробуждения природы при одновременном господстве морозов, которые по-прежнему довольно сильно кусали за щеки при выходе на улицу и особенно ощущались по ночам. Воздух казался в такие дни каким-то особенно прозрачным, а морозная свежесть делала его сладким. И только сосульки, которые начинали подтаивать днем и заново замерзали к вечеру, являлись признаком того, что у порога стоит весна. По залу прокатился приглушенный ропот, настолько неожиданной была оглашенная замполитом тема. До самого Валеры сказанное Логвиным дошло как-то не сразу, и только когда он начал зачитывать текст доклада Хрущева, Валера почувствовал, как его волна за волной начал окатывать то жар, то холод и, оглядевшись вокруг, понял, что такие же чувства испытывают очень многие в зале, особенно из старой гвардии, прошедшей фронт. У нескольких врачей по мере того, как Логвинов продолжал с трибуны вещать о злоупотреблении Сталиным своей властью, о репрессиях, которые он санкционировал и о пытках, которые нарушали социалистическую законность, а так же о грубых просчетах Сталина во время войны, в результате которых он фактически обозначался чуть ли не главным виновником ее начала и катастроф на фронте в первую ее половину, цвет лица из обычного стал сначала бледным, настолько, что почти сливался с цветом их белых халатов, а затем почти пунцовым, и за выражением их глаз нетрудно было угадать нарастающую бурлящую ярость, которая грозила выплеснуться если не на всех вокруг, то на докладчика уж точно. А Логвинов все распалялся, речь его становилась все громче, а слова произносились все быстрее, звучали темы врагов родины, ленинского завещания, в котором он предлагал сместить Сталина с поста Генерального секретаря, поминался конфликт Сталина с Крупской и недопустимость чрезмерного авторитета одной личности в деле руководства партией, которую провозглашали Маркс и Энгельс. По мере того, как замполит делал свой доклад, то и дело цитируя Хрущева, залом овладевало все большее оцепенение, лица становились словно восковые, даже дыхание сидящих в зале врачей становилось все медленнее и глубже. Первая волна удивления сменилась вторичной реакцией торможения, как это бывает часто, когда обрушенное на организм событие настолько противоречит всему предыдущему опыту и базовым установками психики в школе плохо-хорошо, что разум блокирует данную информацию, начиная анализировать ее лишь по частям и по истечении какого-то времени. У кого-то этот период адаптации к ранее невозможному был больше, у кого-то меньше, но всегда требовалось время. Сейчас это время требовалось всему актовому залу, в котором собрался весь свободный от неотложных дел офицерский состав госпиталя, а так же подразделений обеспечения и охраны объекта.  Слушая этого толстого идиота, другого слова Валера не мог подобрать по причине того, что мама в детстве учила его, что ругаться матом нехорошо, он думал о том, какая гроза соберется над страной и всеми ними, как только текст этого доклада выйдет за пределы круга посвященных, к которым относились представители государственного аппарата и военные всех ведомств.  Слишком уж резкий поворот был совершен государственной идеологической машиной, чтобы пройти безболезненно, слишком фундаментальные ценности были подвергнуты опровержению и слишком уж канонизированные личности в рамках этой кампании свергались или ставились под угрозу свержения. Что касается личности самого Сталина, то даже если бы папа римский в средних веках внезапно заявил, о своем несогласии с тем, что Христос является сыном Божьим, то и это не произвело бы на его конклав такого впечатления крушения всей картины мироздания, какое вызвало выступление Хрущева на этом съезде. Сам Валера по юности лет относился к Сталину так же, как с солнцу на небе. Иногда оно слишком печет, а иногда и недостаточно греет, но нельзя и представить, как можно жить при его полном отсутствии. Он хорошо помнил войну. Он хорошо помнил, как немцы пришли в их город и как спустя полтора года они из него уходили. Помнил бесконечные автомобильные и танковые колонны немецких войск, которые двигались через их город в течении трех суток, не останавливаясь ни днем, ни ночью, колонны в которых сломавшиеся по какой-либо причине машины и танки просто бросали на обочине, если они не могли двигаться дальше. Он хорошо помнил самих немцев. Высоких, большей частью светловолосых, подтянутых, в отменно сидящей на них форме и с начищенным оружием. Они уходили спокойно, уходили без паники, в полной организации и дисциплине. Он помнил, как меньше чем через день в их город вошли бойцы красной армии. Усталые и измотанные наступательными боями, чумазые и в грязном, покрытом солевыми разводами обмундировании в ботинках с обмотками на ногах, они несли часто винтовки на плече словно лопаты. Несколько танков, сопровождающих пехотные подразделения, прогрохотали по улицам города и быстро рассредоточились, заняв позиции на главных перекрестках, перепачканные лица танкистов выглядывали из люков, настороженно обводя глазами улицы и стараясь не высовываться из-за открытой броневой заслонки.
-Мама – спросил тогда Валера, дернув мать за руку – А немцы – это побежденные?
-Да, сынок, – ответила она.
-А наши? Наши – победители?
-Да – снова подтвердила мать – Посмотри на них внимательно. Их не остановить.
Валера посмотрел внимательно. Висящее на ремнях оружие, медленная походка, грязь и пот, наскоро наложенные и пропитавшиеся у многих кровью повязки. Ни строевого лоска, ни блеска, но их глаза…в их глазах была вера. Не та, которой дышат люди в церкви во время богослужения. Они знали. Знали, что победят и двигались к этой победе так же уверенно, как солнце движется по небу, просто не допуская возможности иного. И их, как и солнце, в этом движении, действительно, нельзя было остановить. Валера помнил, как сразу после освобождения их города, в нем начались восстановительные работы. Помнил, как работали все, включая его самого, одиннадцатилетнего пацана, который вместе с матерью таскал ведра с раствором на стройках и помогал разгребать улицы от завалов и мусорных куч.  Помнил, как во время этой работы он с друзьями, такими же сопляками, проводящими основную часть времени на улице, натыкался на трупы людей. Иногда целые, а иногда только на некоторые их части. И своих, и немцев, военных и гражданских, знакомых и нет. Помнил большую черную тарелку репродуктора, висящую на телеграфном столбе над главной улицей города, у которой регулярно собирался чуть ли не весь город, слушать сводки Совинформбюро. Он тогда не понимал многого, что там говорилось, но основную идею улавливал четко: мать была права, и наших никто не мог остановить. Мы побеждали, и он чувствовал себя частью этой огромной победы. А потом была и сама победа. Были слезы женщин и объятия мужчин, были возвращавшиеся домой воины-победители, часто молодые мужчины с седыми волосами о очень старыми лицами, в глазах которых даже радость возвращения сочеталась с чем-то столь глубоко запрятанным и, видимо, столь страшным, что первое время Валера даже опасался приближаться к ним. Казалось, что они постоянно борются с какой-то внутренней болью, раздирающей изнутри их разум, и в некоторые моменты в их глазах появлялись желтоватые огоньки безумия, когда они собирались вместе и о чем-то тихо говорили. Женщины тоже собирались часто кружком и что-то обсуждали. Из обрывков разговоров Валера понимал, что к кому-то только что вернулся муж, сын или брат. А к кому-то не вернулся. А иногда, совсем уж шепотом, говорили о чудовищных ранениях, с которыми обожженные войной мужчины возвращались домой, чтобы умереть тут от этих ран под слезы жен. Некоторые возвращались к себе домой, некоторые не к себе. Он помнил женщин, которые по несколько дней проводили на вокзале, встречая каждый состав, везущий мужчин домой и помнил, как некоторые из них, так никого и не дождавшись, молча шли по улицам, глядя пустыми глазами в никуда и не отзываясь даже когда кто-то подходил к ним вплотную и окликал по имени. Помнил, как быстро начал заново отстраиваться город, когда наступил мир, как почти мгновенно включились в работу возвратившиеся домой ветераны, начиная заново восстанавливать то, что можно, и сносить под чистую разрушенные боями руины, чтобы заново отстроить на их месте новые.  Техники было мало, работали так же, как египтяне на строительстве пирамид – руками. И первым, что было построено, был городской парк. Большой, в три яруса, украшенный великолепными садами, с танцплощадками и живым оркестром, с фигурной оградой, гранитными колоннами и декоративными башенками по периметру. В парке был даже летний кинотеатр, в котором каждую неделю крутили привезенные, в том числе и из-за рубежа, фильмы. Именно здесь жители города посмотрели такие фильмы, как «Мост Ватерлоо», «Леди Гамильтон», «Тарзан», «Индийская гробница», «Железная маска» и другие. Перед началом каждого сеанса, на экране появлялась надпись «Этот фильм получен в качестве трофея». Эта фраза держалась на большом полотняном всего несколько секунд, но даже тринадцатилетний Валера понимал, насколько сильные чувства она вызывала. Трофей. Это значит, мы победили. Враг повержен и теперь мы, победители, пожинаем плоды нашей победы. Тогда он спрашивал у матери, почти всегда у матери, поскольку вернувшийся с войны с осколком в груди отец, полковой врач, почти сразу включился в работу в старой городской больнице, в которой одно крыло было почти полностью разрушено после огневого налета советской артиллерии, и пока строилась новая больница, старая работал в таких вот, полуруинных условиях:
-А почему парк? Ведь больница важнее. Почему сначала строится парк?
-Потому что люди должны видеть, что наступил мир. Мир – это отдых. Поэтому людям нужно, чтобы было место, где они могут отдохнуть. Увидеть наступивший мир. Потрогать его руками. Тогда им будет легче делать даже самую тяжелую работу.
Валера это запомнил. И, действительно, по вечерам парк наполнялся людьми, теми самыми, которые еще днем работали не покладая рук, а сейчас, одев самое лучшее, хотя и перешитое из военной формы, что у них было, прогуливались по окруженными цветами аллеям, танцевали на площадках под музыку оркестров и разговаривали на тему того, насколько лучше будет жизнь, когда они все восстановят. Когда родятся дети. Когда война уйдет в прошлое. Всегда о том, что будет лучше. И не было ни одного разговора, в котором не звучало бы имя Сталина. Ни одного разговора, ни одного дела не происходило без того, чтобы Сталин незримо присутствовал в каждой беседе, в каждом начинании. Словно он всегда был рядом, следя за каждым, как отец следит за своими детьми, надеясь на их успехи и стараясь оградить их от возможных неудач. Никогда, ни в одном разговоре дома или во дворе Валера не слышал, чтобы о главе Советского государства говорили если не без любви, то хотя бы без искреннего уважения. Пришедшие с фронта мужчины почти не говорили в широком обществе о войне, но, когда собирались вместе за кружкой пива или чем-то покрепче, то один из первых тостов обязательно поднимался за товарища Сталина. Женщины, готовя на общей кухне ужин после работы, обязательно говорили о прошедшей войне и о том, что дети их никогда не узнают подобного ужаса благодаря заботе товарища Сталина и мужеству его полководцев. А когда дети собирались во дворе или на ближайшем пустыре, то самая большая конкуренция шла за то, кому выпадет честь быть Сталиным в разыгрываемой войне, а кому не повезет стать Гитлером. Сталин был повсюду и нигде конкретно. Он пронизывал все стороны жизни, его руководство каждой мелочью в послевоенной жизни ощущалось постоянно, как чувствуют дети заботу отца, хотя бы просто осознавая, что он дома, что он есть и потому им ничего не грозит. Потому что он все знает. Потому что он обо всем позаботится. Потому что он все может. Государство объявило, что бога нет. И это могло бы быть страшно. Но не было, потому что был ОН. Может, и не бог, которого все равно нет, но если кто-то и имел власть и силу, сходную с теми, которые приписывали объявленному несуществующим богу, то это был он. Когда его не стало, когда по радио объявили, что перестало биться сердце Сталина, Валера почувствовал, как его собственное сердце екнуло и куда-то провалилось. Он помнил, как рыдали однокурсницы и преподавательницы института, помнил, как обнимали их в коридорах преподаватели-мужчины. Помнил, какие потерянные шли по улицам люди, повторяя друг другу эту новость, словно надеясь, что кто-то скажет им, что все это неправда. Что ОН жив. Ведь он не мог умереть. Не мог бросить их, не мог оставить сиротами. И осознание того, что Сталина больше нет, приходило медленно, лишь постепенно проникая в разум, сменяя отчаяние, реактивной апатией, а потом и страхом. Так впадают в страх дети, внезапно лишившиеся родителей и теперь не знающие, к кому можно обратиться за помощью, если с ними вдруг случится беда. И более того, даже предчувствующие, что эта беда теперь, когда ЕГО нет, случится с ними обязательно. Лишь больше года спустя Валера впервые краем уха начал слышать обрывки разговоров о НЕМ, в которых появлялась пока что очень робкая, но, тем не менее, открытая критика. Таких людей было очень мало, и, как успел заметить Валера, большинство из них принадлежали к, скажем так, не совсем русской национальности семитского типа. Они были первые, кто начал говорить о Сталине как о враге. Причем враге личном. В их полной аллегориями и намеками речи, сквозило столько рвущейся на свободу ненависти, что Валера, до того никогда не делавший различий между нациями, впервые задумался над тем, что не все, кто жил в его стране, а это была именно его страна, в которой, действительно, все вокруг было родное и принадлежащее ему, кто вместе с его семьей выносил лишения войны и трудности восстановительного периода, кого он считал своими в том смысле, в каком ребенок считает своими всех членов большой семьи, не все они были таковыми, за каких выдавали себя все эти годы. Они не были друзьями, к такому выводу он пришел, услышав несколько таких разговоров. Большинство его друзей и коллег по учебе придерживалось того же мнения, и несколько раз он был не только свидетелями, но и участником потасовок, с теми, кто пытался вести подобные беседы. Говоривших обычно осаживали, жестко и быстро, периодически даже применяя убеждение кулаками, но было видно, что те, другие, все равно остаются при своем мнении, и более того, было видно, что нападки на них они воспринимали с каким-то непонятным злорадством, словно предвкушая момент отмщения за одним им понятные обиды.
-Да здравствует знамя марксизма-ленинизма, ведущее нас в светлое будущее всего человечества! – торжественно закончил Логвинов, обводя глазами актовый зал – Товарищи! – продолжил он –Так же я жду конспекты данной речи, составленные на основании сегодняшнего занятия, как обычно в конце месяца, чтобы я мог доложить в политуправление дивизии о том, что офицеры и прапорщики нашего госпиталя ознакомлены с речью товарища Хрущева и что новый курс, принятый нашей партией, понимается всеми здесь присутствующими правильно. – на последнем слове он сделал особое ударение.  – Есть ли у кого вопросы по озвученной мной теме?
Вопросов по теме ни у кого не оказалось. Собственно, за все месяцы службы Валера не припоминал, чтобы после очередного политзанятия хоть у кого-то возникали по теме вопросы. У большинства собранных в зале специалистов было немало вопросов друг к другу, но все они касались тем рабочих, и никак не связанных с политической ситуацией в мире. Люди расходились молча, почти не смотрели друг на друга и уже тем более старались избегать встречаться глазами с замполитом. Только Брагин кинул на него косой взгляд и процедил сквозь зубы:
-Сука потная.
Выйдя в отделение, Валера рассчитывал обнаружить своих коллег за обсуждением только что услышанного, однако в коридоре не было ни одного человека. Даже больные, словно почувствовав, что что-то случилось, оставались в палатах. Сестры на постах были как-то особенно сосредоточены, Чеглинцев почти сразу после занятия отправился в операционную, а Потапов, когда Валера сунулся было к нему в кабинет,  поинтересовался, что ему надо и, не получив вразумительного ответа, отправил его домой как окончившего смену, поскольку это все-таки военный объект и нечего, мол, шататься тут попусту, если, конечно, он не горит желанием отработать дополнительную смену на общественных началах. Валера не горел, потому предпочел смыться в общагу до того, как подобное указание отдаст ему кто-то рангом повыше лояльно настроенного к нему заведующего.
-У вас что-то случилось? – спросила Алена, которая по случаю весенних каникул в школе наслаждалась профессиональным отдыхом и домашней работой.
-Да как тебе сказать… - Валера чмокнул жену и сел за стол, на котором его уже ждал простой, но питательный завтрак, как обычно, приготовленный Аленой из всего понемногу, что начисто исключало возможность для Валеры определить состав блюда. – А с чего ты взяла?
-Да у тебя такой вид, словно война началась. – она села рядом и внимательно посмотрела на него – Что-то с больным? Или опять с начальством не сошлись во мнениях?
-Да, не сошлись – кивнул Валера, жуя – С товарищем Хрущевым я не сошелся во мнении.
-С кем? – охнула она.
Валера вздохнул и коротко обрисовал ей содержание политического занятия. По мере того, как он пересказывал ей содержание речи Хрущева, она становилась все более сосредоточенной, брови нахмурились, словно она решала сложную математическую задачу, а глаза ушли в себя, как бывало каждый раз, когда она чувствовала опасность и пыталась сообразить, как ее отвести.
-Забудь об этом – не то попросила, не то почти приказала она.
-Как забыть, Алена? Как о таком можно забыть? Ты понимаешь, что теперь будет?
-Нет, не понимаю. И ты не понимаешь. И, мне кажется, Хрущев тоже не понимает.
-А если понимает?
-А если понимает, то случится беда, еще более серьезная, чем та, которой ты опасаешься. – лицо ее разгладилось, глаза снова заблестели, было видно, что для нее тема данного разговора исчерпана – А теперь о вещах, гораздо более важных, чем ваши политзанятия.
-Тебя назначили директором школы? – поинтересовался Валера, потягивая горячий чай, который она поставила перед ним в железном подстаканнике. Глядя на этот подстаканник, он внезапно подумал, что давно не обращал внимания на то, как преобразилось их жилище с тех пор, как в его жизни появилась Алена. Даже комната в казенном военном общежитии стала напоминать настоящий семейный очаг благодаря почти незаметным мелочам, внесенным сюда его женой, каждая из которых сама по себе не имела большого значения, но все вместе создавали то ощущение тепла и уюта, которое тянет мужчину домой после того, как ему свернут кровь на работе, порадуют обострением международной обстановки на политическом занятии и сообщат в финансовом управлении, что ожидаемая премия приказала долго жить в связи с действием строгого выговора от командования армии.  Даже такая мелочь, как этот подстаканник, значительно увеличивала удовольствие от крепкого черного чая, который до того обычно выпивался прямо из граненого стакана. И от того становилось как-то по-особенному тепло.
-Даже лучше – она улыбнулась широкой улыбкой принесшей домой первую пятерку школьницы – Я сегодня была у врача.
-Интересное заявление для жены военного хирурга.- заметил Валера.
-Не льсти себе, на вас, хирургах, свет клином не сошелся. Особенно для женщины.
-Ладно, ты была у гинеколога, ну так и?
-Ну так и вот. Ты скоро станешь отцом, если ты не против, чтобы я стала матерью.
-Алена! Аленка! Аленушка! – чай в подстаканнике булькнул и вместе со стаканом и подстаканником отлетел в сторону, съехав на край стола. Валера подхватил ее на руки и закружил по комнате  - Дорогая, родная, любимая!
-Пусти, ты, сумасшедший доктор! – она засмеялась, стукнув кулачками по плечам.
-Извини – Валера бережно поставил ее на пол – Просто я такой счастливый! Лучший подарок, который может получить мужчина. – он все еще не отпускал ее, держа за плечи –Когда?
-Ну…если ты не раздавишь меня в объятиях прямо сейчас…то ориентировочно, в ноябре. Так что до того ты еще успеешь зарекомендовать себя заботливым мужем.
-А разве я не зарекомендовал? – озадачился Валера.
-Ну конечно, зарекомендовал, глупый. Но я же теперь беременная женщина. То есть, капризная и плаксивая, и вообще такая вся непредсказуемая. Так что у тебя есть возможность проявить ну просто чудеса терпения следующие месяцы.
-Дорогая, ради такого подарка, я готов терпеть слезы хоть целого гарема!
-Я тебе покажу гарем! Я тебе одна за весь гарем отыграюсь! – она шутливо замахнулась на него, Валера поймал ее руки и притянул к себе.
-Сегодня же начну искать нам квартиру в городе, не гоже беременной женщине толкаться на общей кухне да по общим уборным.
-Господи, да ты представляешь, сколько нам будет стоить целую квартиру снимать?
-Да сколько бы ни стоило!
-Нет, ты вот погоди. –Алена снова стала серьезной – Я уже все продумала на эту тему.  Вера Сергеевна говорила, что мы всегда можем…
-Ни за что. Ни за что не буду жить с такой таможней под боком.
-Ты не дослушал. У нее в глубине двора времянка стоит. Вполне приличная, только небольшой ремонт нужен. Так вот, она нам ее отдаст, а мы ей будем платить квартплату. Как квартиранты, понимаешь? Только платить мы ей будем всего ничего, а жить почти отдельно.
-Почти – это все портит.
-А здесь у нас отдельная квартира что ли? – она кивнула на стенку, из-за которой отчетливо доносился плач ребенка. То был сын Кольки Герасимова, невропатолога третьей терапии, парень на редкость богатырского сложения и столь же луженой глотки.  – Ты хочешь, чтобы скоро они соревновались, кто из них кого перекричит через стенку?
-Туше – поднял руки вверх Валера. – Когда переезжаем?
-Сегодня я пойду в город, вот и к бабе Вере зайду.  А ты пока поспи, а то у тебя ужасный вид после этого вашего занятия.
-Ужасный вид у меня после трех операций – возразил Валера.
-Операции у тебя и раньше бывали, но никогда ты так не выглядел. Иногда мне кажется, что политическая подготовка истощает твои силы больше, чем профессиональная. 
-Вот же ж наблюдательная попалась жена. – буркнул Валера, хотя спорить не стал, Алена была права.
-А ты попробуй как-нибудь уследить за почти тридцатью юными сорванцами в течении хотя бы одного дня. Знаешь, как развивает наблюдательность?
-Не знаю и даже не стремлюсь узнавать.
-Вот то-то ж. Ладно, я в город, а тебе отдохнуть надо.
-Слушаюсь, моя госпожа. Вере Федоровне привет и низкий поклон. В общем, придумаешь, что сказать, чтобы меня не съели сразу после переезда.
-Ты вот напрасно так о ней думаешь, она добрая, просто не всем это показывает. И она о тебе очень хорошего мнения.
-Мдаааа? – с сомнением протянул Валера.
-Именно. Все, я побежала. – она чмокнула его в щеку и выскочила из комнаты. Судя по гомону женских голосов в коридоре, собиралась в город она не в одиночестве и, видимо, основная часть женского населения общежития, хоть и небольшого, но представляющего собой довольно сплоченный коллектив противостояния превосходящим силам мужей-офицеров, была в курсе той новости, которую она только что сообщила ему. Поэтому более опытные женщины взяли на себя такие детали, как оформление Алены в женской консультации, экскурсии по местам, где можно было записаться в очередь на покупку коляски, а так же организовали ревизию собственных закромов, в результате чего уже к этому вечеру Алена должна была совершенно бесплатно обзавестись значительной частью гардероба для будущего младенца, элементы которого оставались у запасливых офицерских жен на хранении даже после того, как их собственные дети вышли из данного возраста. Суть же намечавшейся экскурсии заключалась в походе в соответствующие магазины, где можно было приобрести недостающие звенья счастливой жизни ребенка на первых этапах его прихода в этот мир. В этой связи единственным участием, которое мог проявить Валера, было предоставление финансов, что и было произведено  им без лишних вопросов. Оставшись один в комнате и без особого воодушевления размышляя о переезде под бок к Вере Сергеевне и ее Манжуру, Валера прилег на койку и быстро стал погружаться в сон. Однако сон ему не светил в этот день изначально. Едва он погрузился в безмятежность отдыха, как ненавистная в такие минуты рука коменданта общежития начала трясти его за плечо. Собственно, прошло примерно сорок минут сладкого сна, прежде чем это случилось, но в такой момент кажется, что ты спал всего лишь полсекунды, из которых половину тебя трясут и требуют проснуться.
-Сергей Геннадьевич – произнес Валера, открыв один глаз и разглядев сосредоточенное лицо прапорщика, склонившееся над ним – если никто не умер, то я вас сам убью.
-Там машина из городской больницы, Валерий Васильевич. Говорят, что у них чрезвычайная ситуация, а хирурги на операции, которая продлится еще несколько часов. Говорят, что у них есть договор с нашим начальником, что в таких случаях они могут рассчитывать на помощь нашего персонала.
Валера быстро поднялся с кровати. Поднялся, но не проснулся. Поэтому первым делом направился к телефону внутригарнизонной связи и начал набирать телефон приемного отделения госпиталя.
-Товарищ лейтенант – снова услышал он за плечом голос коменданта – Больница. Не наш госпиталь, а городская больница.
-Тьфу, черт – ругнулся Валера и рванул к выходу, на ходу застегивая китель и накидывая шинель.
Комендант не соврал, у КПП его ждала машина с нервно переминающимся с ноги на ногу фельдшером приемного покоя городской больницы. Валера знал его по нескольким визитам в больницу в качестве консультанта по некоторым хирургическим патологиям, которые пока только начинали осваиваться в больнице Благовещенска.