Поэзия военного коммунизма, НЭП и первой пятилетки

            ПОЭЗИЯ ВОЕННОГО КОММУНИЗМА, НЭП И ПЕРВОЙ ПЯТИЛЕТКИ

            Гражданская война на Урале закончилась летом 1919 г., после изгнания войск Колчака. Но духовное противостояние воюющих сторон продолжалось. Официально советская власть взяла верх, и вместе с этим, в революционном противостоянии победило пролетарское начало, определившее в дальнейшем развитие литературы. Если период гражданской войны отличался многообразием оттенков стихотворчества и течений, то в первые годы советской власти на Урале стихосложение отличалось однообразием и упрощенчеством. Некоторые носители традиционной русской культуры покинули территорию региона.

Оставшиеся поэты и прозаики не только заняли выжидательную позицию, но и были лишены возможности высказать свое мнение открыто. Если до 1919 г. уральская поэзия развивалась самостоятельно со времен «Екатеринбургской недели» через естественную смену поколений, в неразрывной связи с отечественной культурой, то после 1919 г. этот процесс был прерван.
Вместе с частями Красной Армии, с их дивизионными и армейскими газетами прибыли и носители новой – пролетарской поэзии. Уральский читатель имел возможность познакомиться с поэтами нового направления как очно: Григорий Амурский, Михаил Черныш, М. Леонтьев; так и заочно, по публикациям в газетах: Василий Александровский, Павел Арский, Илья Садофеев и другие. Из местных поэтов знакомых уральскому читателю откровенно пролетарские позиции занимали Федор Сыромолотов - известный екатеринбургский революционер-поэт-боевик, Василий Князев, публиковавшийся в армейских газетах под псевдонимом «Дед Нефед».
            
Во всех стихотворных произведениях 1920-1922 гг. просматривались установки и идеи Пролеткульта. Созданный в сентябре 1917 г. Пролеткульт развернул широкую наступательную деятельность сначала в армейских, а затем в губернских и уездных газетах. Пролеткульт  был классово-боевым единственным органом на культурном фронте большевиков, который рассматривался как «один из аппаратов партии по удовлетворению культурных запросов пролетариата». Пролеткульт, как показала история, оказался самым глубоко спланированным, активно работающим органом РКП (б) в период военного коммунизма.
            
На своих собраниях и конференциях руководство Пролеткульта откровенно высказывало свое видение пролетарской культуры и определяло конкретных людей, способных в данный период времени быть носителями этой культуры, ставило задачи воспроизводства таких носителей пролетарской культуры под своим непосредственным руководством.
            
На первой Всероссийской конференции пролеткультов в сентябре 1918 г. были выработаны основные установки Пролеткульта.
            
Первая из них гласила, что «чисто пролетарскую литературу можно создавать только руками пролетариев». Этот принцип действовал безотказно все годы советской власти, открыто - в 20-30 гг. и завуалировано - все последующие десятилетия. Такое требование Пролеткульта нашло отражение в пролетарской поэзии. У Леонида Летнего читаем:

            Пролетарский поэт только тот,
            Кто на фронте в блузе рабочей
            За станком свои песни поет
            И уйти от работы не хочет.
            Пролетарский поэт  - это сын
            Коллектива и мускульной силы.

            Это стихотворение явно создано под влиянием решений конференции Пролеткульта и в нем отражены почти все установки конференции. Неслучайно это стихотворение было перепечатано в ряде губернских периодических изданий.
            
Из русской поэзии, существовавшей до 1917 г., пролеткультовцы считали ценным только «форму», содержание же стихов, по их мнению, «было пошлым, провокационным и преступным по происхождению». Но в дальнейшем и о форме стиха они отзывались как о «предрассудке», придавая значение только классовому содержанию, отрицали профессионализм: «Мы отрицательно относимся к профессионализму, - с глубоким убеждением писал В. Плетнев, - потому что при его посредстве мы рискуем получить блестящих, может быть, по технике, но мало глубоких по своему классовому содержанию художников». При этом в литературный строй допускались далеко не литературные выражения: «гады», «голова поганая», «жалкие бандиты», «рать топорная». Например, Г. Наместников в стихотворении «Красная лава» писал:

            Прочь! Дорогу красной лаве,
            Титулованные гады.
            Всех сметет она, раздавит
            Без пощады!
            Вам ли жалкие бандиты
            Воле мира прекословить…

            Здесь на уровне ругани и базарной ссоры излагались классово верные и идеологически правильные установки РКП (б). Подобные стихи углубляли дух розни и вражды среди российского населения и ни в коей степени не отражали истинной культуры общества.
            
Особенно нужно подчеркнуть тезис, который отстаивал Пролеткульт, относящийся к «коллективистичности» (термин А. Богданова). Сторонники этого тезиса утверждали, что «… в этом коллективном творчестве пролетарий не будет чувствовать разлада со своим «Я», так как его «Я» идет к слиянию с обществом, как коллективом, разрешающим интересы всех своих членов» (В. Полянский). Авторами такого коллективного труда на Урале можно назвать повесть И. Келлера и В. Гиршгорна «Сорванец Джо».            

Вскоре группа талантливых поэтов, сценаристов, режиссеров: Григорий Александров, Иван Пырьев, Сергей Герасимов, Олег Жаков, Иосиф Келлер, В. Гиршгорн, Борис Липатов покинули Екатеринбург. Но во время учебы в столицах Липатов, Келлер и Гиршгорн продолжали коллективно писать «Бесцеремонный роман» о Романе Владычине, который опубликовали в издательстве «Круг» в 1928 г. И поздней, после возвращения  в Екатеринбург И. Келлер писал в соавторстве с Барановым пьесы.
            
Тезис «коллективистичности» имел далеко идущие последствия.

Во-первых, в советской поэзии, как во всей литературе, приглушалось, сводилось на нет собственное авторское «Я», подменялось «коллективистичностью». Насаждение в советской литературе такой традиции чревато было тем, что в условиях социализма не могло быть по определению таких гигантов литературы Х1Х века, как Пушкин, Некрасов, Л. Толстой, если в этом не было заинтересованности вождя партии. Вся литературная деятельность ставилась под контроль политики одной партии. Но жизнь мирового сообщества доказала неоднократно, что более опасного врага для творчества, чем политика не существует.

Во-вторых, в условиях «коллективистичности» проще было сводить литературные и личные счеты с теми авторами, которые в силу своего таланта легко обходили других членов творческого коллектива, не отличавшихся творческой плодовитостью, но выделявшихся верностью линии партии. В-третьих, когда литература ставилась под контроль политики одной партии, она становилась, в силу обстоятельств, выразителем интересов определенного слоя общества. Для других же слоев общества, не согласных с политикой одной партии, такая литература становилась ложной, неприемлемой, ограниченной.
            
Период военного коммунизма в уральской поэзии отмечен творчеством поэтов отражающих политику Пролеткульта РКП (б). Как доверенных Пролеткульта, в уральских периодических изданиях печатались стихи: Василия Александровского, Павла Арского, Демьяна Бедного, Владимира Кириллова, Ивана Логинова. Публикациями произведений указанных авторов редакторами газет преследовалось, как минимум две цели: пропаганда идей Пролеткульта - эталона для подражания для местных авторов.

Поэзия в период военного коммунизма была узко идеологизированной, поскольку «в классовом обществе поэзия не может быть внеклассовой». Или еще высказывались так: «Классовая борьба требует строго определенной классовой постановки идеологии  и резко обозначенной формы» (Ф. Калинин).
            Но пролетарская поэзия этого периода имела широкий тематический спектр.
            Естественно, в 1920-1921 гг. в поэзии нашла отражение тема победы большевиков в гражданской войне, полная революционного романтизма и пафоса. Авторы классовых произведений относились к побежденным с нескрываемым пренебрежением, искажая при этом действительное положение вещей. Так, Здешний в стихотворении «Колчаковским палачам» в газете «Красный Урал» писал:

            Шкуролупы, мородеры.
            Ваш закон – нагайка, плеть,
            Как ехидны ваши взоры
            Беднякам диктуют смерть.

            В той же газете Пимен Уральский вторил Здешнему:

            Колчак разбит! Трусишка жалкий!
            Бежит в Сибирь, нахмуря брови.
            Что впереди? – Позорный столб,
            А позади – потоки крови…

            Время затягивает раны, память забывает события; история, запечатленная в документах, прячется в пыльных архивах. Мало информированный читатель, просматривая советские газеты или сборники стихов, может воспринять такую информацию доверчиво. Но в реальной жизни было все сложней. Красный террор 1917-1918 гг. был не менее кровопролитен. Все екатеринбургские газеты и журналы тех лет были заполнены информацией о трагической гибели ни  в чем не повинных людей. Достаточно вспомнить о казни красными 19 заложников только за то, что на фронте погиб комиссар И. Малышев. Или вспомнить  о 62-х трупах Камышловских крестьян, обнаруженных белыми на бывшем стрельбище под Екатеринбургом в июле 1918 г. (См. А. М. Кручинин. «Падение красного Екатеринбурга»). А сколько погибло екатеринбуржцев после захвата города в июле 1919 г. - об этом никто не говорит.
            Более сдержанную интонацию стиха на эту тему находим у Л. Лобанова (Пермь), Багрового (Тюмень), Ивана Шувалова (Челябинск). Последний в стихотворении «Праздник освобождения» констатировал:

            Цепи разорваны, сброшены цепи
            Рабства былого рассеяна ночь.
            Солнце свободы сияет в Совдепе,
            Гонит рабочих насильников прочь.

            Гражданская война откатывала все дальше на восток от Урала. Объективно на первое место стала выдвигаться тематика восстановления разрушенного в войне народного хозяйства. Революционный пафос и поэтическое бряцание оружием уходят в прошлое.
            Однако, сменив тему, поэзия не меняет стиль стиха – это все тот же стих-призыв, стих-листовка. Представитель Пролеткульта Иван Логинов задает тон в газете «Уральский рабочий»:

            В дни, когда дорогая страна
            Нас на помощь зовет,
            Не до отдыха нам, не до сна!
            За работу! Вперед!

            В Перми в газете «Звезда» его поддерживает М. Михайлов:

            Бойцы неустанной работой
            Разрухе конец принесут,
            Лишь стоит всем взяться с охотой
            За общий и радостный труд.

            Эта тема, как по приказу, веером раскинулась в весенне-летние месяцы 1920 г. на страницах уральских периодических изданий. В Кургане, где тема труда была во все времена традиционной, она особенно нашла широкий отклик. Это подтверждается произведениями Сибиряка, А. Трофимова, Г – ского, Крестьянина. Но, по-видимому, не все трудящиеся население стремилось откликнуться на призывы новой власти и об этом заставляет задуматься стихотворение Долия (Грушина) «Дезертиры труда»:

            Не сработав, кто дело бросает,
            В ком давно нет крошки стыда,
            На работе часы кто считает,
            Имя тем – дезертиры труда!

            Заканчивался 1921 год. Российская коммунистическая партия большевиков находилась у власти уже четыре года. Перед правящей элитой встают проблемы формирования таких направлений внутренней и внешней политики, которые бы одновременно разрушали основные устои прошлого строя и формировали новые.

Судя по стихотворчеству тех лет, Пролеткульт определил следующее направление своей деятельности. Отделение церкви от государства было правительственным решением, но отделение общества от церкви осуществлялось, как бойцами ЧОН (жестокие казни епископов в Перми – Андроника, в Тобольске – Гермогена и десятков других священнослужителей), так и поэтами Пролеткульта. Смотри стихи Юноши, К. Кукина, Двинского и других.
            
Далее в поэзии того времени преобладает тематика, направленная на расшатывание устоев российской многодетной семьи. В первую очередь пропагандировалось угнетенное положение женщины в семье и предоставление ей свободы законодательством советской власти. Во-вторых, пропагандировалось противопоставление в семье молодежи и старшего поколения. В-третьих, восхвалялись и всячески поддерживались действия молодежи, направленные на возвеличивание коммунистических начинаний.
            
В этой обширной теме можно найти стихо-привет от Василия Александровского:

            Вчерашней скованной рабыне,
            Из мрака вышедшей на свет,
            Тебе твой брат свободный ныне
            Шлет свой восторженный привет.

            А вот до черноты дегтя отжатые факты из жизни-судьбы женщин в стихотворении «Иди вперед» Леонниковой:

            Товарищ, женщина! Веками
            Твой ум держали в кабале,
            И слезы горькие реками
            Лила ты, бедная, в семье.
            Тебе тюрьмой была халупа,
            Цепями рабства пьяный муж.
            Вся жизнь твоя была лишь мука,
            Ты не видала счастья, друг.

            Двусмысленный призыв звучит в стихосложении Анны О – ко:

            Товарищи, девицы,
            Ложный стыд долой
            Выйдем из темницы
            На борьбу с судьбой.

            Международный привет «Работницам всего мира» - от И. Смородинова:

            Работница – сестра! Под игом капитала
            Ты много плакала от горя и утрат.
            Не нужно больше слез! Пора борьбы настала
            И к ней зовет тебя трудящийся твой брат.
            К оружию! Вперед!

            Молодежь поддерживают поэты Г. Амурский, Л. Гребнева (Екатеринбург), В. Шиманов (Тюмень), Зов (Челябинск), «В. Пельц (Пермь). Это еще раз подчеркивает централизованно направленную деятельность Пролеткульта.
            
В период военного коммунизма на страницах газет публиковались произведения на тему: голода  - А. Григорович; разрухи – Г. К.; призывы к новой счастливой жизни – Г. Никифоров, Екат. Обрехт, Лука Панфилов, В. Соло; о мировой революции – И. Б – ский, Вадим Кленов. Печатались и другие стихо-песни классово- правильные и идеологически выдержанные.
            
Вместе с тем, жизнь в России была ни такой упрощенной, как ее стихо-славили представители Пролеткульта. Во всех уголках громадной страны в эти годы проходили восстания рабочих и крестьян. Достаточно вспомнить Кронштадский и Тамбовский общеизвестные восстания, восстания рабочих Ижевска, Воткинска, Невьянска и многие другие. Все эти события замалчивались одноклассовыми стихотворцами Пролеткульта. Сами же восставшие не могли выразить свой протест открыто, поскольку у них не было своих печатных органов.
            
Но вот Западно-Сибирское крестьянское восстание, охватившее (в нынешнем административном делении) Омскую, Тюменскую, Курганскую, Челябинскую и Свердловскую области, имело свой печатный орган - газету «Голос народной армии», которую издавал Тобольский штаб народной армии.

Газета выходила с 27 февраля (воскресенье) по 7 апреля (четверг) 1921 г. Всего вышло 31 номер. Правда, была еще одна газета Тобольского городского совета, которая вышла в пятницу 25 апреля 1921 г., но ограничилась только одним номером. Редакция этой газеты («Голос народной армии») находилась в г. Тобольске, улица Б-Архангельская, 12. Об этом смотри статью «Поэзия крестьянского восстания» в этом сборнике.
            
Как известно, под давлением антикоммунистических восстаний правящая партия вынуждена была отказаться от политики военного коммунизма и перейти к новой экономической политике. Но Пролеткульт продолжал еще какое-то время функционировать, переживая при этом свой внутренний кризис. Переход на НЭП болезненно переживали некоторые яркие представители Пролеткульта: В. Александровский, В. Кириллов, И. Логинов.

В столицах начинают возникать различные литературные группы: «Кузница», «Космизм», «Октябрь», «Рабочая весна». Пролеткульт стремится активизировать свою деятельность в отдельных губернских городах Урала, посылая туда для организации литературной деятельности своих представителей. В Екатеринбург – Б. А. Малкина, в Челябинск – И. Шувалова. Деятельность представителей Пролеткульта на Урале была кратковременной и ограничилась срединой 1920 - началом 1922 гг. Пролеткульт в Екатеринбурге делал безуспешные попытки создать пролетарскую литературную студию еще в июне 1920 г.

В сентябре, была предпринята попытка, создать «Союз поэтов». Но это пытались осуществить литераторы с дореволюционным стажем, оставшиеся в Екатеринбурге. Было даже создано организационное бюро из 3-х поэтов: Г. Амурского, Суковой, Маргулиса, которым и поручено было «выявить наличие поэтов в Екатеринбурге и привлечь их в союз путем личной агитации». Судя по малочисленным корреспонденциям в газете «Уральский рабочий», «Союз поэтов» задавал тон в литературной жизни города в 1920 г.
            
В октябре 1921 г. в Екатеринбурге открылся «Дом печати», который стал центром литературной жизни. В это время появился в Екатеринбурге новый начальник Губполитпросвета – Борис Федорович Малкин (по решению Второй Сессии Пленума ЦК Пролеткульта от 15-20 мая 1921 г), друг В. Маяковского, доверенное лицо ЦК РКП (б). Это был очень активный и эрудированный человек, который проработал  в Екатеринбурге до марта 1922 г.
            
В феврале 1922 г газета «Уральский рабочий» информировала читателей об открытии литературного клуба «Улита» - Уральской литературной ассоциации. Возникает вопрос, были ли в Екатеринбурге литературные кадры для создания такой ассоциации? Следует ответить утвердительно. В одной из заметок газеты «Уральский рабочий» было опубликовано приглашение явиться на общее собрание поэтов и писателей для организации уральской ассоциации.

Судя по опубликованному списку (32 человека) и списку авторов поэтического сборника «Улита» можно судить, что эта ассоциация состояла не только из пролетарских поэтов и прозаиков. По-видимому, это и послужило поводом ряду уральских писателей и литературных критиков говорить об «Улите» неуважительно.

Подробней смотри: В. Голдин. «Узорщики слова и пробы пера».
Выход в свет поэтического сборника «Улита» показал: во-первых, то, что многие авторы, публиковавшиеся в периодической печати, после окончания гражданской войны не покинули Урал;

во-вторых - на страницах сборника «Улита» смогли опубликоваться такие авторы, как В. Буйницкий, Б. Сергеев-Герасимов, Н. Юрасов, путь которым к читателю был закрыт; в-третьих, даже такие авторы как Г. Амурский, М. Черныш, Л. Леонтьев - работники советского военкомата и пролеткульта, прошедшие революцию и гражданскую войну, показали, что могут писать стихи, далекие от революционного пафоса, безликого, но горячего обещания «прекрасного будущего». Напротив, в сборнике «Улита» стихи жизненны, в них отражены чувства и переживания, свойственные человеку, раздумья и некоторые обобщения о пережитом.
            
Пережитое авторами, нашедшее отражение в поэтических произведениях не совпадало с официальными оценками, с требованиями Пролеткультом пафоса и героики. Михаил Черныш писал:

            Черна и упорна печаль…
            Пустеет похмельная фляга…
            И шепчет мне ветер: причаль
            К последней стоянке бродяга.

            Такое заявление последовательного борца за советскую власть многого стоит. Само слово «печаль» для большевика – это признание какой-то совершенной ошибки. «Пустеет похмельная фляга…» - разочарование в пройденном пути? Последняя строка подтверждает дальнейшие действия, предпринятые автором. Михаил Черныш покинул Екатеринбург, поселился в Перми и больше пролетарских стихов не публиковал, публиковал только фельетоны.
            
Илья Рубановский поместил в сборнике три стихотворения из цикла «Новым дням»:

            Сумей понять и оправдать
            И небо новое и сушу,
            И жизнь воспрянувшую взять
            И влить в отравленную душу.
            Глухие разомкнутся стены,
            И даль заискрится, остра:
            Века счастливых поколений
            Увидишь в пламени костра.

             
Чтобы понять смысл этих глубоко философских строк нужно неоднократно вчитаться, вникнуть в их содержание. «Сумей понять и оправдать /И небо новое и душу». - В этой аллегории скрывается новая политическая ситуация того времени? Далее автор советует «жизнь воспрянувшую взять», принять ее такой, какой она сложилась в начале 20-х годов?

И далее, «влить в отравленную душу». Душа отравлена чем? Политикой и идеологией большевизма? Красным и белым террором во время гражданской войны? Разрухой, голодом, бандитизмом, вседозволенностью власти! Религией? Или сплетнями соседской кумушки? И вот, когда человек (человечество) переварит все это «в отравленной душе», - только тогда перед ним сначала глухие «разомкнуться стены», «даль заискрится», а потом - «Века счастливых поколений /Увидишь в пламени костра».

Почему «века счастливых поколений», а не самих счастливых людей? Ведь большевики всегда обещали скорый рай (завтра, послезавтра, коммунизм - к 1 января 1980 г.). И это не все. Счастье поколений Илья Рубановский обещает увидеть «в пламени костра». Это какое-то предсказание. «Пламень костра», образно говоря, советский крестьянин-труженик, увидел уже в конце 20-х годов, все остальное -  на десятилетие поздней.
            
Стихотворение Ильи Рубановского можно сравнить с музыкой, которую слушают многие людей в зале филармонии, но слышит ее и трактует каждый по-разному.
            
Поэма Л.Леонтьева «Четыре года» состоит из «Вступления» и двух глав: «Мятеж» и «Мертвые города». При прочтении поэмы чувствуется влияние поэмы А. Бока «Двенадцать». Л. Леонтьев не скрывает этого, он дважды упоминает имя известного поэта в тексте поэмы. Мелодичность ритма в поэме, как цельном произведении не ощущается, ритм есть в отдельных четырехстишьях.
            
Цель автора поэмы ясна – подведение итога действия большевиков за прошедшие годы после октябрьского переворота. В поэме поэт стремится быть объективным в показе реальной действительности, уже во вступлении он констатирует:

            Где уж тут, казалось бы, про октябрь петь,
            Стремиться в небо
            Стрелою тонкой,
            Дрожать в раскаленного солнца лучах!
            Хлеба то, хлеба –
            Нет?
            Так не щегольнешь поэмой звонкой.
            Будешь медведем в углу сопеть.
            Лапу сосал бы…
            Да лапа…
            Ах…
            Что за снедь!..

            Автор понимает, что революция дала народу много обещаний, а реальная действительность такова, что «не щегольнешь поэмой звонкой». Поэтому в последующих главах Л. Леонтьев просто, как хронограф, фиксирует те сцены из реальной жизни революции, которые пришлось ему наблюдать как участнику событий.

Для него революция - «неповторимые дни», но одновременно это: «Без крыш и окон /Дома», «В переулке воин пьяненький/ Спит и грохота не слышит»; «Пульки нежные целуются с колокольной звонкой медью»; «Офицер в папахе смушковой: /Треск случайного расстрела…». Это не пафос революции, это реальная жизнь в момент мятежа. Революция страшна непредсказуемостью поступков разъяренной толпы: «Тот генералу снес затылок…», или:

            Метнуть гранатой прямо в стекла,
            Чтоб зазвенел веселый гул,
            Чтоб комната от крови взмокла,
            Чтоб темный ветр пожар раздул.

            Такие бессмысленные поступки совершают нормальные люди в состоянии аффекта, и за них автор как бы извиняется, воскликнув: «Не обессудь! Не обессудь!».
            
Но вот мятеж в столице  свершился, какой же он дал результат:

            Победа! Нет полной победы!
            Прошел неугасимый вихрь.
            Лежат трамвайные скелеты
            И провода на мостовых.

            Этого для полной победы мятежа недостаточно, нужно взбудоражить, завоевать всю страну. Но основная масса населения России не ждала революции, тем более в таком исполнении. Автор поэмы раскрывает логику развития революции. Из столицы мятежники доставляют революцию в провинцию «в гулких бронепоездах». И «Разлилися вширь побеги новые. / Занялась любовь матросской песней».
            
Передовая революционная прослойка общества, воспаленная революционными лозунгами классового раздрая, опьяненная вседозволенностью и безответственностью перед законом, была готова:

            Заорать да гаркнуть сильной глоткою,
            Умереть, как будто на картине,
            Расшвырять с лукавою молодкою
            Сотни тысяч в хмурой омутине.

            И действительно, революционный люд в паре «с лукавою молодкою» «гаркнул» в России  с такой силой, что поэту потребовалось всего две строки, чтобы понять реальность происшедшего, образно донести ее до читателя: 

            Накалился путь железный.
            Ветру стало невтерпеж.

            После такого мятежа - что могло остаться целого в государстве? Автор логически переходит ко второй главе и называет ее «Мертвые города». Двигаясь по тексту поэмы, обнаруживаем «косматые времена»:

            Оградился город железной чертой
            От деревенской хляби.
            Но куль муки метет из домов
            Простыню, наряды, детский кораблик.

            Эти строки из поэмы Л. Леонтьева перекликаются со стихами поэтов восставших крестьян из газеты «Голос народной армии». Автор поэмы был в курсе событий и знал обо всей жестокости, которую творили большевики в уральской деревне.

И еще возникает вопрос - читал ли Л. Леонтьев произведения Ивана Бунина «Окаянные дни», роман Викентия Вересаева «В тупике», Максимилиана Волошина «Трагедия материальной культуры».
            
Мне, кажется, не мог. Бунин свои дневники опубликовал в эмиграции. Вересаев работал над своим романом в одно время с Леонтьевым, и Волошин создал свои произведения в то же время, что и уралец Л. Леонтьев. Такое совпадение лишний раз показывает несостоятельность богдановского тезиса «коллективистичности», и скорей, соответствует волошинскому тезису «аристократизации искусства» в момент революции.
            
Далее Л. Леонтьев без прикрас рисует суровость бытия в период военного коммунизма. Автор заканчивает поэму не обещаниями о счастливой будущей жизни, не пропагандистскими лозунгами, а обыденно просто:

            Отцветает жуть кромешная.
            Сколько славы. Слез, огня!
            Подымайся радость вешняя –
            Шум машинного огня!

            После прочтения этих строк создается впечатление, что поэма не окончена, хочется добавить те страницы (якобы утерянные), где есть продолжение. Все, как у Блока. Но в этом и есть ее достоинство - поэма не окончена, ее можно продолжить, как продолжается сама жизнь.
            
Сборник «Улита» был знаковым событием в литературной жизни Урала. И это событие не осталось незамеченным литературными критиками. На сборник откликнулись рецензиями в Екатеринбурге, Новосибирске, Тюмени, Челябинске. Рецензии были поверхностные и идеологически правильные, было предпринято все, чтобы охаять сборник, и как можно скорей забыть его. Рецензенты спешили обсуждать не содержание стихов, а их авторов.

Так, в газете «Советская правда» в 1922 г. от 13 августа В. Касперовский в статье «Литература на Урале» прошелся по авторам сборника: М. Черныш -  «Из певца революции превратился в певца своей тоски и печали». Рубановский - «Не понял революции и хотя он за нее, он с нею, но она изображена в его сознании такой, что плакать хочется»; о поэме Леонтьева - «Центром всей поэмы является борьба»; «Общее впечатление от книжки остается нудное, вялое. Жаль бумаги, жаль денег на такие книжки, которые нужны только гимназисткам, старым классным и советским барышням. Не лучше ли издавать то, что будет понятно всей земле русской, всем рабочим и крестьянам».
            
Подобные оценки поэтического сборника «Улита» привели к тому, что до сегодняшнего дня на столь важное литературное событие в жизни Урала смотрят с позиций 20-х годов ХХ столетия.
            
Однако, причина дружного неприятия поэтического сборника «Улита», на наш взгляд, не в его сущностном составляющем, а в противоречии официозу, в которое, может быть несознательно, вступили авторы «Улиты». РКП (б), в лице Пролеткульта, насаждала в государственной жизни идею восторженного, жизнерадостного социалистического общества, веру в светлое будущее.
            
Авторы «Улиты» ни одним словом не обмолвились критикой в адрес существующего строя, но они внесли в сознание читателей сомнение в правильности выбранного революционного пути и его результатах. Одного этого факта было достаточно для официального негативного отзыва.
            
Рецензенты в своих отзывах не давали развернутого анализа произведений авторов «Улиты» потому, что опасались быть вовлеченными в открытую дискуссию, и ограничились поверхностными, негативными отписками, что отвечало официальной позиции, а остальное довершили «правильно» понимающие политику партии литературные пропагандисты.
            
Пролеткульт начинает терять свои ведущие позиции в области литературы после опубликования в газете «Правда», 1 декабря 1920 года, письма ЦК РКП (б) «О Пролеткультах». Пролеткульт в центре и на местах включается в Наркомпрос на положение отдела, а затем, передается в ВЦСПС (1925). Но действие Пролеткульта в отдельных городах и областях отмечалось еще и в 1930 году.
            
Руководство Пролеткульта не сумело создать единого руководящего центра, объединяющего все литературные силы страны. Уже в 1920 году от Пролеткульта отделяется творческое отделение «Кузница», затем образовываются «Рабочая весна», «Молодая гвардия», «Октябрь» (1922), «На посту» (1923). Все члены этих группировок объединялись вокруг одноименных журналов, вели между собой не только творческие дискуссии, но и доказывали, кто из них лучше и глубже понимает политику партии.
            
В литературной жизни Урала в эти годы также наблюдаются попытки создать литературные группы и издавать собственные журналы. Так, в 1919 году в Оренбурге была создана группа «Окраинных пролетарских поэтов и писателей» с изданием журналов «На перевале» и «Степные зори» В 1920 году Заякин-Уральский пытался издавать журнал «Красные зори» и создать вокруг него литературную группу.
            
В Челябинске была предпринята попытка издать журнал «Огниво» (1919), но из этого ничего не получилось. Также обстояло дело и с другими попытками издания журналов «Огниво» (1921) и «Сдвиг» (1923) – власти весь тираж журналов конфисковали.
            
В Перми функционировала мастерская слова «Мы» (1923). В Сарапуле - литературная ячейка «Трактор». В Екатеринбурге в эти годы функционировали «Цех поэтов», «Улита», «Мартен», «Словострой» (1923).

Но все это были литературные мотыльки, которые возникали и быстро распадались, поскольку в их составе преобладали лица с дореволюционным образованием, с «неправильным социальным происхождением». Такие творческие объединения компартия не поддерживала, а напротив преследовала и не пускала на страницы партийных газет. Других же, увы, уже не существовало.
            
Вообще, РКП (б) на целых пять лет как бы отстранилась от руководящей роли в области литературы, поскольку с момента публикации письма «О Пролеткультах» и до «Резолюции ЦК РКП (б) по литературе» (от 18 июня 1925 года) никаких постановлений и решений партия не принимала. Было принято только одно знаковое решение –  введена цензура (1923).
            
Будем считать, что введение цензуры, стало пограничным столбом между военным коммунизмом и НЭПом в области литературной деятельности.




                * * *
            Переход к НЭПу в области литературы в 1923 году совпал с рядом знаменательных событий в жизни Урала, так или иначе повлиявших на литературный процесс.
            
Первое. Екатеринбург был признан политическим центром вновь образованной громадной Уральской области. В городе открылись Уральская областная Высшая партийная школа им. Р. Люксембург, областные педагогические курсы. В следующем году начал функционировать Уральский коммунистический университет, расширилась сеть гражданских высших учебных заведений. Екатеринбург наполнился молодыми  талантливыми людьми, стал главным культурным центром Урала.
            
Второе. На Урале стали выходить новые газеты и журналы. В Екатеринбурге: «Красноармейская газета», «Крестьянская газета», «На смену!»; журналы: «Студент-рабочий», «Работник связи Урала», «Товарищ Терентий». В Перми: «Страда», «Студент-пролетарий». В Тобольске, Тюмени: «Красные вехи», «Тобольский набат», «Северянин». В Челябинске: «Сдвиг». В Оренбурге: «Советская степь», «Смычка» и другие.
            
Конечно, расширение возможностей для публикации поэтического материала, приток свежих сил, не означало ослабление позиций политической власти (цензура), но в поэзии, как и в жизни, появились новые темы, новые оттенки. В этот год происходит какая-то резкая смена поколений. Одни авторы приезжают учиться в Екатеринбург, другие, напротив, уезжают учиться или работать в столицы, третьи перестают публиковаться (или их перестают публиковать) в периодической печати.
            
В тематике публикуемых стихов ощущается влияние теоретиков Пролеткульта (машины, паровозы, заводы) и крестьянская любовь к земле, природе, родному краю.
            
Литературный теоретик Пролеткульта, ученый и поэт Александр Гастев одушевлял машину. Она, по его мнению, связывала рабочих с прошлым и будущим.
            
Его последователь Валерьян Полянский в статье «Мотивы рабочей поэзии» упрекал одного из авторов только за то, что в его хороших стихах нет упоминания о своем заводе. Представитель Пролеткульта в Екатеринбурге А. Малкин на заседаниях клуба «Улита» говорил: «Поэт будет петь машину, ее мощь и связанные с нею трудовые процессы и душевные эмоции».
            
Теория воплощалась в практику. Стихи на производственную тему, лишенные каких-либо человеческих переживаний мы находим у: П. Сурожского – «Металлист», А. Каюрина – «Паровоз», Александра Лесного - «Громыхание, лязг заводов», И. Свободного – «Песня пилота», Г. Санникова – «В единый фронт», А. Ярятина – «Красный завод», Александра Мориссона – «Песня молота», Осиповой – «Паровозам», Кустикова – «Ковачи». Николай Бутров создал целый цикл стихов, посвященных труду горняков и кузнецов.
            
Я бы предложил эти стихи назвать «лирикой заводской фотографии».   
            
В этом длинном списке поэтов и стихов много заводского и отраслевого шума, нет людей, но выполнены теоретические установки партии. А. Лесной в стихотворении «Громыхание, лязг завода» воспевает «Песни огненного хора, /Огнеликих кузнецов», но как он заканчивает стихотворение:

            Эй, быстрей летите песни,
            Песни новые, лихие!
            Жаром пламенем плесните
            В груди мертвые людские.

            
А. Лесной, в стремлении идти в ногу со временем, все реальное в жизни переставил местами, завод стал одушевленным предметом, который порождает новые песни и «жаром пламенным оживляет «груди мертвые (неодушевленные) людские».
            
Однако в гуще производственного лязга и шума иногда просматриваются и человеческие чувства.
Н. Харитонов тоже воспевает завод:

            Завод – не родина, не мать…
            Но мне родившемуся в поле,
            Его живая полутьма
            Дороже сонного раздолья.

            Стихотворение названо «Девушка у станка», но в произведении нет слова «девушка» и нет слова «станок», нет имени девушки и ее красной пресловутой косынки. Автор двумя короткими строками дает понять, что он нашел в этой безымянной девушке: «Ты, этой мудрости полна, и легче от того с тобою». И такое короткое скупое признание: «Вот почему, тебя, узнав, / Хочу я видеться почаще».

В стихотворении Н. Харитонова женщина - загадка, какая она есть в жизни. Вот почему для парня завод стал «дороже сонного раздолья». На заводе парень решает для себя сразу две жизненно важных проблемы: производственную и личную. Парень признается: «Иду скорее на завод, / А на заводе ты и дружба». Конечно, этот тонко обозначенный сюжет заканчивается ненавязчивой, но пропагандой:

            Почувствую опять тогда,
            Что жизнь упрямо мчится, мчится,
            И надо много, много дать
            Для этой быстролетной птицы!

            Николай Харитонов написал прочувствованное стихотворение, в нем выдержаны и требования времени, и художественный стиль. Но этот умный поэт и литературный политик выполнил еще одно требование партии и Пролеткульта, он как бы беглым взглядом коснулся деревни, назвав ее «сонным раздольем». Отношение В. Ленина и партии к крестьянству мы уже приводили в цитате опубликованной чуть выше.

Такого же мнения придерживались и теоретики Пролеткульта. А. Богданов с некоторым пренебрежением относился к крестьянину и его поэтам. Он писал: «У них идеал «землица», основа своего хозяйства, постоянное тяготение к прошлому, возвели таких вождей неорганизованной, стихийной силы народа, как С. Разин… Все это, как нельзя более, чуждо сознанию социалистического пролетариата».
            
На заседаниях «Улиты» велись споры о будущем пролетарской поэзии и ее темах. Теорию «машинизации» поэзии, поддержанную и высказанную в «Улите» А. Малкиным, на Урале подвергли сомнению.
            
Поэт Гончаров высказал мысль, что «машина не даст достаточных эмоций для вдохновения, что будущая наша поэзия будет питаться явлениями деревенской, сельскохозяйственной жизни, что эмблемой ее будет колос, символ плодородия, подлинные поэты придут из деревни».
            
Другой поэт Успенский резко не соглашался и с Малкиным и с Гончаровым. Он утверждал, что спор вообще бесполезен и беспочвенен, так как «мы не знаем «народ», этот народ «сфинкс», что сейчас он молчит, но придет время, и он заговорит, и скажет свое новое слово, и создаст такую поэзию, предугадать форму и тематику которой невозможно».
            
Вот такие литературные баталии проходили в Екатеринбурге, совсем не совпадающие с требованиями партии и Пролеткульта. Все это сохранил для уральской литературы Сергей Спиридонович Качиони (он шутливо называл себя «Кривое зеркало «Улиты»).
            
Урал в начале 20- годов был аграрным районом, с чем никак не могут согласиться историки партии и люди воспитанные на этой истории. Из 6 миллионов уральского населения  в те годы, 5 миллионов людей жило в деревне.

Не случайно в 20-е годы Уралпланом был разработан план восстановления сельского хозяйства в первую очередь (1923-1927, выполнялся очень успешно), именно в это время было дозволено властью издавать крестьянские газеты и журналы на Урале. В редакции этих изданий были приглашены газетчики с дореволюционным опытом и стажем. Эти издания за время своего существования дали возможность многим авторам заявить о себе.
            
Вообще, в годы, свободные от жесткого партийного контроля и групповой склоки, в уральской поэзии пейзажная деревенская лирика занимала значительное место. Появились новые имена со своим видением природы, правда, не всегда со своим мотивом, но всегда искренние и мелодичные, без тени иронии к своей земле и предкам.
            
Читаем стихотворение А. Альпина «Первый снег»:

            Краснея, раздевалась роща.
            Снег долго ждал,
            И вот красивее и проще
            Ее нагую увидал –
            И в миг, прорывный и могучий,
            Он в вихре страсти охмелел,
            А днем в усталости могучей
            В объятиях рощи забелел.

            Приятно было в своих поисках обнаружить  в журнале «Шадринское общество краеведения» стихотворение А. Гнедина «Вечер»:

            Взвихрило гнилую солому над хатой,
            Но низкая туча прошла стороной,
            И только над грядкою ржи недожатой
            Веселый и дробный дождь брызнул косой.
            И снова, как прежде, в пыли подорожной
            Купались и гасли косые лучи,
            Но вечер уж крался тропой осторожной
            И тише на гумнах кричали грачи,
            И низкое солнце в изломах оконных
            Дробилось на тысячи радужных искр,
            А в речке глубокой, и в небе бездонном
            Плыл вечер, спокоен и радостно чист.

            В один ряд уральских поэтов деревенщиков, но с разной балльной оценкой, можно поставить: Е. Нечаева, Василия Молчанова, Микулу-Пахаря, Степана Шубина, Г. Доронина, Г. Вольного, В. Грошикова.
            
Но согласиться с полным утверждением, что это поэты только деревенской темы, нельзя. Уже в эти годы в СССР начался массовый сход крестьян с земли. Многие авторы всеми своими корнями еще были связаны с деревней, хотя жили уже в городе. Поэтому многие поэты писали как на «производственную» тему, так и «деревенскую»: А. Альпин, Николай Бутров, Александр Лесной, А. Каюрин и другие.
            
К середине двадцатых годов надо отнести зарождение таких характерных для советского времени тем, как культ воспевания комсомола, компартии и ее вождей: А. Зорин – «Лениниада», В. Тарбеев – «Комсомол». В это время появляются темы, посвященные юбилейным датам: годовщина со дня рождения и смерти вождей партии, годовщина освобождения Урала от Колчака, Октябрьской революции и другие.
            
Но период 1920-1925 гг. в развитии литературного процесса на Урале интересен еще тем, что в эти годы публикуются молодые авторы, которые родились в семьях, не приветствовавших октябрьский переворот, но смирившихся с ним в силу обстоятельств сложившейся ситуации. Такие авторы, судя по стихам, имели более высокий уровень образования и понимания русской культуры. В этом процессе в 20-е годы значительную роль сыграли крестьянские, молодежные и студенческие газеты и журналы.

Так, в Екатеринбурге (с 1924 г. Свердловске) нужно отметить газеты и журналы: «На смену!», «Крестьянскую газету»; журналы: «Колос», «Студент-рабочий», «Товарищ Терентий», «Уральская новь», которые поддерживали начинающих авторов тем, что сначала предоставляли возможность для публикации, а затем напутствовали добрым словом (рецензии А. Шубина в журнале «Уральская новь» и в газете «На смену!»).
            
Среди публиковавшихся в Екатеринбурге-Свердловске следует отметить: А. Альпина (1926-1928), Аркадия Мальшакова (1923-1926), Василия Молчанова (1924-1926), Николая Харитонова (1924-1926), Сергея Васильева (1926-1930), Василия Макарова (1925-1937), Виктора Тарбеева (126-1928), Валериана Шипулина (1925-1926), Н. Койнова (1926-1929), Алексея Матусевича (1926-1930), Владимира Финикова (1926),   Георгия Троицкого (1928-1929), Николая Андреева (1925-1927), Евгения Буйницкого (1925-1927), Сергея Малахова (1923-1926), Александра Неверова (1923-1927), Ивана Серебрякова (1926-1928). 
            
В Кургане: Виктора Реута (1926-1928), Бориса Кривощекова (Ручьева, начинал в Кургане, 1928-1937).
            
В Оренбурге: К. Авенир (1925-1929), Николая Комарова (1923-1930), Бритву (1924-1929), Ивана Бучнева (1924-1928), Саккердон Кодырова (1924-1928), Михаила Баталова (1925-1928), Павла Красильникова (1925-1927) и других.
            
В Перми: Степана Шубина (1923-1925), А. Морокова-Арум (1924-1926), Александра Спешилова (1925-1926), Елену Вечтомову (1926-1927), Ф. Зубарева (1926-1928), Бориса Непейна (1926-1928), Д. Вятлецова (1927-1928), Якова Шварцмана (1926-1930).
            
В Тюмени, Тобольске: Г. Доронина (1924-1925), Илью Нового (1924-1928), Антона Кунгурцева (1926-1929).
            
В Челябинске: Дмитрия Попова (1920-1926), Николая Бутрова (1919-1929), Л. Шелест (1928-1929), Николая Санникова (Куштум), Евгения Копылова (1926-1929). В скобках указаны годы активного сотрудничества в местных газетах.
            
Все эти авторы начали свою творческую жизнь в период НЭПа, за исключением Николая Бутрова (с 1919). По-разному сложилась их жизнь. Кто-то закончил учебу в Свердловске и покинул город, кто-то перестал публиковаться, кого-то просто выкинули из литературной жизни. Об этом чуть позже.
            
Особо нужно обратить внимание на такую «страничку» литературной жизни Урала в период НЭПа, как издания в местах заключения и самиздат. На этот момент из литературной жизни еще никто из историков литературы не обращал внимания. Речь идет об издании литературного журнала Екатеринбургского отдела заключенных «Порыв» (1922). Вышло три номера. В журнале публиковались литературно-критические статьи, рассказы и довольно слабые стихи, которые не попали в данную антологию, но могут представлять собой интерес как элемент культуры.
            
В 1926 г. учебно-воспитательной частью Свердловского изолятора специального назначения выпускалась газета «Всюду жизнь», экземпляры которой автору, к сожалению, обнаружить не удалось. Но как приложение к этой газете был издан сборник стихов, который так и назывался «Всюду жизнь».

В сборнике публиковались стихи двух авторов: В. Т. Архипова и Валериана Слукина. Настоящие ли фамилии этих авторов, попавших в уральское узилище, или псевдонимы - сказать трудно и как сложилась их дальнейшая судьба – не известно. (Уже после написания статьи автор узнал, что Валериан Слукин, родственник нашего известного краеведа Всеволода Михайловича Слукина, погиб трагическом в 1937 году).

Но то, что эти авторы где-то публиковались и ранее, сомнений нет. Сомневаться не приходится и в том, что на авторов, прежде всего на В. Архипова, было оказано давление. Руководству изолятора необходимо было показать воспитательную роль своего учреждения, как изменились взгляды арестованного на политические события за время его пребывания в изоляторе, а значит, - и их результаты  работы.
            
В. Архипов в стихотворении «Жизнь» констатирует: «И, отряхнув от себя власть господскую, /К жизни свободной избрал себе путь». И заканчивает стихотворение советским лозунгом «В мире во всем власть труда победит». Без таких уступок со стороны арестованных авторов не могло быть и самого сборника. Но уже в стихотворении «Сон» все стает на свои места для подневольного поэта:

            И действительность жуткая стала пред ним
            Сердце вновь изнывает, болит.
            Только сном и живешь в заключении одним,
            Лишь во сне грудь огнем не горит.

            Стихи В. Т. Архипова автобиографичны, глубоки по мысли. Возникает ощущение, что он где-то раньше также публиковался. И, что на Урале он - «Далеко от родных, на чужбине в тюрьме». 
            
Этот сборник стихов не имел печатных рецензий в уральской прессе, по-видимому, из-за специфического издания и малого тиража.
            
Книги стихов Владимира Владимировича Буйницкого печатались тоже малым тиражом, но имели широкий литературный резонанс. В 20-е годы В. Буйницкий издал за свой счет три поэтических книжки: «Осеннее» (1922), «Я – распятый» (1924), «В предвечерний час» (1927).
            
Распалась Улита, многие ее авторы покинули Екатеринбург, многие не нашли в себе силы и мужество противопоставить напору пролетариата свои силы и талант. Один Владимир Буйницкий, как доминанта, оставшаяся от старого мира, как самое высокое здание в Екатеринбурге – храм Святого Златоуста, возвышался над уральской пролетарской поэзией и отстаивал свои позиции.

В его действиях не было состава преступления с юридической точки зрения, тогда еще не арестовывали без причины, еще была како-то терпимость к инакомыслию со стороны власти. Но носители господствующей идеологии были ущемлены независимостью поэта.
            
Н. Шушканов на книжку стихов «Осеннее» в рецензии «Зыбкое рыдание» в «Уральском рабочем» писал: «Сколько я знаю, Вл. Буйницкий за всю свою многолетнюю поэтическую деятельность ни о чем другом не писал, - кроме того, что он томится безбрежной – бескрайней тоской.
            
В книге 46 стихотворений, и в любом читатель непременно услышит рыдания, - у автора все рыдает и чайки, и море, и лес, и метель, и земля, и ветер, но больше всего – душа, и только очень немногое плачет, у него даже испокон веков тихо плачущая ива – рыдает навзрыд».
            
Н. Шушканов заключает: «Может быть, в связи с НЭП – найдутся охотники до таких стишков, да и то сомнительно!»

В связи с данной рецензией Н.Шушканова уместно напомнить, что книга В. Буйницкого вышла в свет в один год со сборником «Улита» - 1922. Если стихи, помещенные в сборнике «Улита», вызывали сомнения и колебания у читателей по поводу происходящих политических событий в стране, то стихи символиста В. Буйницкого были протестом.
            
В. Буйницкий мужественно продолжал протестовать даже названиями своих книг. «Я – распятый» - заявил он в 1924 г., и всем было понятно, что имел в виду поэт, выставляя напоказ название – лозунг. Название последней книги тоже вызов – «В предвечерний час».

Автор чувствует – новой экономической политике приходит конец, и что будет далее - неясно. «В предвечерний час» - это подведение итогов не только творческой жизни поэта. Стихотворение Владимира Буйницкого «Я» - это не самолюбование и бахвальство. Это философское кредо, это взгляд автора на роль и место в поэзии, литературе и жизни. Это вызов, неприятие «коллективистичности» в творчестве, протест против однобокого классового развития общества. Поэт заявляет, что хотя он и одинок, но он не «винтик», который можно вращать в любую сторону: Он личность:

            Я – одинокий, как в море челн!..
            Я – бурно гневный. Я – дух мятежный.
            Я – негасимый поток огня…

            Сделать такое заявление в 1927 г., когда диктатура «пролетариата» набрала силу и уверенность – рискованное дело. Но Владимир Буйницкий был поэтом.
            
Рецензия Вас. Томского была инструкцией для читателей, как правильно понимать творчество поэта и знать кто он такой: «Интеллигент, оторвавшийся от жизни, по-мещански не признавший новой действительности, не затронутый никакими свежими эмоциями мелкий индивидуализирующийся обыватель, замкнувшийся в маленькой скорлупе сожаления об утраченном, грустит о своей бескрылости, - он напрасно говорит о себе «я тоской есенинской болен». Вас. Томский закончил свою статью так: «Тем же, в чьих жилах горячо пульсирует не фальсифицированная, настоящая, красная, густая кровь, - тем рекомендация в два слова: Попадется – разорви!».
            
Как видно из приведенной цитаты рецензент и не пытается рассмотреть существо поэзии В. Буйницкого, как это было и со сборником стихов «Улита». Он дошел до личных оскорблений и показал свою несостоятельность, закончив пока призывом к физической расправе над книгой.
            
Но всему свое время. В 1930 г. взорвали храм Святого Златоуста, Владимира Буйницкого расстреляли в 1938 г. Он и на следствии вел себя независимо: «Писать в духе советской власти было не в моем духе, - заявил он следователю, - я мог писать, и писал только о событиях февральской революции. На современных писателей и литературу я смотрел, как на плод политики принуждения».
            
Такой поворот событий, может быть, кого-то и устраивал, согревал душу, открывал путь к признанию в пролетарской поэзии. Но некоторых рецензентов постигла судьба В. Буйницкого. Многие тогда жили по принципу поэта Николая Шелекова: «Мы безгрешны. – У честного комсомольца/ Перед Республикой нет греха». Нашлись грехи и у очень многих.
            
Бесконтрольная жизнь литераторов и деятелей искусства в СССР, если так можно выразиться, закончилась в момент опубликования резолюции ЦК РКП (б) «О политике партии в области художественной литературы». Партия предприняла вторую попытку объединить всех пишущих в стране деятелей в подконтрольную единую организацию. Этим постановлением была заложена организационная основа создания в СССР ВАПП (Всесоюзная ассоциация пролетарских писателей).
            
В РСФСР – была создана РАПП - Российская ассоциация пролетарских писателей, как составляющая ВАПП.
            
На Урале на основе стихийно сложившейся литературной группы при газете «На смену!» была образована УралАПП -  Уральская ассоциация пролетарских писателей. В городах Уральской области соответственно создавались свои подразделения, вплоть до заводских и крестьянских литературных кружков. Вся эта система была подчинена сверху донизу партийному контролю.
            
Поначалу в ассоциацию потянулась вся творческая молодежь, но скоро выяснилось, что выходцы из непролетарских слоев превосходят пролетариев и по образованию, и по общей культуре развития, и главное - по технике и тематике стихосложения. Началась классовая борьба на уровне литературных кружков, где еще сами кружковцы не встали твердо на поэтические ноги.
            
Первой такой жертвой в Свердловске стал Валериан Шипулин. Яков Гринвальд писал: «Он имеет в своем архиве солидные формальные достижения. Он хорошо владеет стихом, он всегда неустанно бьется над формой, кропотливо усваивает все стороны поэтической речи. Но, к сожалению, Шипулин, вращается, видимо, в обывательской среде, чужд ритму и темпу наших радостных дней. Корнями своего творчества он весь в прошлом».
            
Коллега В. Шипулина по литкружку А. Исетский в одном из своих докладов заявил: «Идя твердо в своей работе и творчестве по пути художественной идеологической программы ВАПП, группа решительно пресекла, наметившийся было «шипулинский» уклон, исключив идеолога богемы В. Шипулина из группы».
            
В чем заключалась «богема» В. Шипулина раскрывает К. Боголюбов: «Валериан Шипулин, бледный, болезненного вида юноша, всегда хорошо, даже щеголевато одетый, он всем своим поведением подчеркивал разницу между собой и «пролетарскими», как он называл нас насменовцев. Обвинял он нас в невежестве и бескультурье. Мы его критиковали за формалистические трюки и гнилые настроения».
            
Как видно из приведенных выдержек сотоварищей В. Шипулина, вся классовая борьба в литературной группе «На смену» сводилась к личным эмоциям. Шипулин был более образован, аккуратен в одежде и хорошо владел стихом.
            
Валериана Шипулина изгнали из литературной группы, прекратили публиковать в периодической печати. Из письма Юрия Функа, ровесника упомянутых выше людей, участника собраний литгруппы «На смену», автору этой статьи стало известно, что В. Шипулин закончил свой земной путь на знаменитых Соловках.
            
Руководство РАПП практически взяло за основу своей литературной деятельности политику Пролеткульта, объявило на съезде основные задачи своего развития: учеба, творчество, самокритика. РАПП выдвинуло, пожалуй, только один не встречавшийся у Пролеткульта лозунг – самокритика, но это требование коммунистической партии. И еще, руководство РАПП на своих первых конференциях не акцентировало внимания на предпочтительном отношении к рабочей прослойке, что с лихвой было перевыполнено в конке 20-х годов. Естественно, надо понимать, что все лозунги ВАПП и РАПП были приняты на вооружение УралАПП.
            
В литературе много писали об ошибках, допущенных руководством РАПП. Но корень зла лежит в Пролеткульте, в политике РКП (б), ВКП (б) они заложили традиции развития пролетарской литературы. Традиции  - великая вещь, как показывает жизнь и не только Англии, где они особо соблюдаются.
            
В дискуссии 1917-1920 гг. о становлении и развитии пролетарской культуры было много высказано интересных и поучительных мыслей, наряду с теми, которые были взяты на вооружение и привели к трагическим и разрушительным последствиям, как для всей литературы, так и для самих носителей пролетарской культуры.
            
Достаточно напомнить два противоположных мнения, которые внесут определенную ясность в понимание литературной жизни  на Урале в 20-30-е годы.
            
Валерий Брюсов в статье «Пролетарская поэзия» отмечал необходимость использовать опыт и знания представителей русской культуры, изучая все их предрассудки: «Знания должно использовать, навыки должно взять за образцы, предрассудки должно исследовать, т.к. они являются органическими элементами культуры и предостерегают от аналогичных предрассудков новой. Короче говоря, строители новой культуры должны привлекать к себе культурных деятелей прошлого, т.к. этим облегчат свою собственную работу  едва ли не на столетия». (Выделено – В. Г.).

Это говорил человек, прошедший все ступени формирования творческой личности, поэт, добившийся признания. В. Брюсов понимал: для того, чтобы воспитать творческую личность – поэта, нужно больше времени, чем выплавить десятки тонн металла.
            
Но, к сожалению, в практической деятельности победила точка зрения Н. Ангарского, который очень категорично высказался: «… когда современные руководители и опекуны пролетариата в области литературы и культуры говорят о преемственности, эволюции и «наследстве», когда пролетариат стараются «приобщить» к буржуазной культуре и проливают слезы умиления, наблюдая это «приобщение», коммунист должен указать этим плакальщикам: бросьте безнадежное занятие сами, «омойте слезами руины разбитого храма, вам не удастся обработать пролетарское сознание на буржуазный лад, ибо самому развитию буржуазной культуры нанесен смертельный удар уничтожением ее материальной базы, изменением способа производства материальной жизни».
            
Вот так, на основе Марксовой теории производства, стали строить пролетарскую культуру, отвергая при этом опыт жизни.
            
Пролеткульт, как известно, распался на различные литературные объединения и кружки. РАПП впитал в себя представителей всех этих группировок. Борьба разных группировок в руководстве РАПП и на местах УралАПП за руководящие должности, за тиражи книг вылилась, прежде всего, в демонстрацию перед ЦК РКП (б), ВКП (б), КПСС своей лояльности и верности.
Оценкой труда носителей культуры стали не творческие успехи и достижения, а социальное происхождение, степень выказанной в произведениях преданности партии и вождю, при этом степень преданности должна была усиливаться от произведения к произведению. Любой шаг в сторону от линии партии, даже признанного автора, карался оргвыводами.
            
И еще на одну особенность необходимо обратить внимание -  важную для понимания развития литературной жизни в СССР. Она лежит на поверхности, но о ней как-то никто в данной последовательности не писал.
            
Деятельность Пролеткульта была оценена письмом ЦК РКП (б) в газету «Правда» и после этого Пролеткульт тихо и постепенно ушел в небытие. РАПП была создана и распущена по решению ЦК. Но управлялась писательская организация (1925-1932 гг.) не постановлениями ЦК, а грубыми оскорбительными окриками-речами приближенных  к вождю лиц (Орахелашвили, Мехлис, Каганович).

Только после войны партия снизошла до оценки деятельности носителей культуры через свои постановления ЦК (о формализме, о космополитизме, о ленинградских литературных журналах и т.д.), а затем - крикливое управление литературой через разоблачение деятельности так называемых диссидентов.
            
Так что, борьба рапповской молодежи в Свердловске с Валерьяном Шипулиным была первой закономерной ласточкой в борьбе между представителями пролетарской поэзии и представителями традиционной русской  культуры.
            
Члены литературной группы «На смену» в 1925-1928 гг. много и плодотворно трудились, авторитет группы в области укреплялся, молодежь с большим интересом посещала собрания.

Количественный состав группы возрос настолько, что в феврале 1928 г. пришлось провести перерегистрацию, после чего ее состав сократился на 21 человека. Активные поэты группы С. Васильев, В. Макаров, Г. Троицкий и другие выступали со своими произведениями на областном радио, в клубах и заводских аудиториях. Казалось, творческая жизнь стала входить в спокойную плодотворную полосу.
            
Но 1928 год в Советском Союзе был переломным во всех направлениях развития советского общества. С этого года начинался отсчет советских пятилеток, а значит, с этого же года исчезают все проявления новой экономической политики. Начинается полная замена руководящих кадров по всем направлениям, в том числе и в области литературы. Сменялись творческие личности на безоговорочных исполнителей.

Именно в марте 1928  г. состоялось выступление секретаря Заккрайкома ВКП (б) т. Мамия Орахелашвили. На него можно было бы не обращать внимания, но оно касалось, прежде всего, перспективы развития литературного процесса в СССР и было первым выступлением представителя партии после образования РАПП. Выступление грузинского партийного лидера было опубликовано в газете «Правда» и перепечатано в «Уральском рабочем».
            
М. Орахелашвили в своей речи сказал много обидных и оскорбительных слов в адрес литераторов и указал на их место в жизни советского общества. Особенно докладчик остановился на проблемах: богемы, зазнайства и стремления к славе. «Ничего зазорного в этом стремлении нет, но надо знать меру, ибо за известной чертой это становится комчванством, которое моментально отражается на деле. Тут известную узду к себе надо наложить. Нужно самообуздание. Во всяком случае, если не будет самообуздания, то будет обуздание от организации пролетписателей, которая представлена именно к тому, чтобы ограничить писателей, будет обуздание и от партийных органов, что само собой подразумевается».

Обрати внимание, читатель, на такие откровенные слова и выстроенную систему контроля за деятельностью творческой личности. Первое – «самообуздание». Второе – «организация пролетписателей» «представлена именно к тому, чтобы ограничить писателей». Третье – «обуздание от партийных органов само собой подразумевается».
            
Выступление Орахелашвили было призывом к действию, и оно началось. Если  до 1928 г. «обуздание» применялось к отдельным личностям: В. Шипулин, В. Буйницкий, Г. Троицкий, то после этой речи «обуздание» коснулось целых организаций. Исполнители этих «обузданий» откровенно писали о проделанной работе.
            
«В ходе чистки, - читаем в одном из архивных документов из жизни литературной организации Уральской области, - были допущены грубые ошибки, как, например, уполномоченный т. Санников (Куштум) единоличным распоряжением распустил всю ассоциацию и тем самым нанес большой удар Миасской ассоциации, такие ассоциации как Миасская, Златоустовская, после чистки переживали состояние застоя». ГАСО. – Ф. 1616, о. 1, д. 1, л. 45.

Александр Исетский в Челябинске провел собрание таким образом, что после него из организации исключили десять самых активных поэтов: Н. Бутрова, В. Шмакова, Л. Шелест, М. Сидорова, С. Черепанова. За что? «За проведение в творчестве троцкистско-меньшевистских взглядов, непризнание своих ошибок, неопределенное отношение к коммунистической партии и ее ведущей роли». Такие обвинения в 1930 году еще не приводили к немедленному аресту, но были очень тяжкими.
            
В Перми, после поездки туда Ив. Панова перестали публиковаться в периодической печати Борис Непейн, Иван Баталов и другие. Исключение из членов УралАПП означало автоматическую творческую кончину.
            
Такому же остракизму подверглась и ведущая на Урале литературная группа при газете «На смену!».
            
После такого «обуздания» руководство УралАПП качнулось в другую крайность, стало спешно «орабочивать» ряды литераторов за счет призыва в литературу рабочих от станка. И потом огорчалось до последнего дня своего существования по поводу слабой отдачи призванных в литературу товарищей.
            
С началом первой пятилетки в периодической печати публикация стихов местных авторов стала постепенно сокращаться и к 1932 г. практически полностью исчезла. Тем самым был положен конец русской газетной традиции публиковать стихи в периодической печати. Все газеты и журналы в СССР стали выходить как орган ЦК РКП (б), ВКП (б), КПСС, или орган областного комитета той же партии.
            
После этого поэзию как бы оторвали от широкого круга читателей и «спрятали» в литературных журналах «Рост» и «Штурм», которые были доступны, прежде всего, литераторам и большим любителям поэзии по причине малого тиража. Газета же приходила к читателю каждый день и в каждый дом.
            
Следует отметить живучесть уральской поэзии и ее способность к самовозрождению.

После чистки 1930 г. уже в 1934 г. известный советский поэт В. Гусев писал: «… ни в одной области, ни в одном крае РСФСР после Москвы и Ленинграда такой поэзии, как на Урале, нет».

Уральская поэзия всегда была сильна тем, что у нее всегда были на подходе новые резервы, новые имена. Но удар, нанесенный уральской, как и всей российской поэзии, в 1937-1940 гг. был очень тяжелым, и на восстановление естественного развития потребовались многие годы.