Антилолита - сирота соломенная

               

             Комплекс Электры у девочек и Эдипов комплекс   у мальчиков – это любовь к родителям противоположного пола.             
                Из учебника «Детская психиатрия»
 
                … МУЧИТЕЛЬ МОЙ СОН.  ОДИН И ТОТ ЖЕ С РАЗНЫМИ ПОДРОБНОСТЯМИ.  ЗАПИСАТЬ БЫ, МОЖЕТ, ОТСТАНЕТ, Я УЖЕ ПУТАЮ ЯВЬ И СНОВИДЕНИЯ…
               

            В кабинете главврача кроме его хозяина, человека лысого, без бровей и без возраста, сидел ещё один человек, молодой, бровастый с роскошной шевелюрой. Оба были в белых халатах и в белых шапочках.  Бровастый держал в руке папку с надписью «Личное дело», преданно смотрел в глаза лысому.
 
Лысый:  - Ну-с, что представляет собой наша новенькая медсестра? Удалось ли что-либо выяснить?

Бровастый: - Откровенная лесбиянка. Уволена, в связи с окончанием срока договора.

Лысый: Это почти то, что мы искали для нашего эксперимента. К тому же, они одного возраста. Клин вышибают клином! Рискнём и понаблюдаем.

Бровастый: ( С понимающей улыбкой ) - Это не брёвна…  Но рискнуть можно…

Лысый:  - Решено! Берём с месячным испытательным   сроком.
               
               

          
Ветер-невидимка обнимал высокий пирамидальный тополь. Танцевал на его ветках. От радости дерево смеялось всеми своими листочками. Дерево-оркестр.

Это было вчера. А сегодня прилетел другой ветер.  Он рассказал дереву совсем другую историю. Она была так печальна и тревожна,  что каждый листок дерева стонал и плакал.

 Через мои уши-сквозняки этот плач глубоко проникает в меня. Я стараюсь спрятаться от него в своей груди под  левым соском. Тщетно. Он уже там. Теперь между моими сосками плачет мой несостоявшийся ребёнок. Я превратилась в дерево-оркестр.

Луна-колесо бесстрастно сверкает на небе, как дорожный знак в свете автомобильных фар.  Ненавижу я это светило, особенно в полнолуние! Не могу уснуть!.. Под этой луной, напротив моего окна, скрипичным ключом торчит мой  музыкальный тополь. Слева от него, ещё ближе к моему окну, проглядывает часть какого-то одноэтажного строения: то ли морг, то ли просто хозблок. Вот и всё, что я вижу на больничном дворе через окно своей палаты.

  Окно в палате всего одно, но на нём очень прочная решетка. Эта решетка  поделила весь мой мир на две части. По одну её сторону – там, где ветер, тополь и луна, - свобода. По другую – там, где я, медсестра и охранник Василий, три круга больничного ада.

 Я нахожусь в самом центре этого ада, в его третьем круге. Во втором круге этого ада неусыпная медсестра со шприцем в руках. Шприц может быть чуть больше или меньше – это зависит от количества кубиков, которые надо мне вколоть. Наверное, от этого же зависит и величина иглы? Потом она что-то пишет в своих журналах.

 Однажды после укола, благодаря моему прекрасному зрению, я успела прочитать, что  у меня раздвоение личности…  А! Я уже ничему не удивляюсь… Этих врачей-психиатров самих надо регулярно освидетельствовать.

 Меня на комиссии уже хотели выписывать. Я так была рада, всем улыбалась. Председатель комиссии, мужчина-гриб неизвестной породы, спросил меня

- Сколько вам лет?

- Вчера было сто, а сегодня к вечеру будет двести! – Раздраженно отвечаю ему. И продолжаю улыбаться.

 Вижу, мой лечащий врач Сергей Иванович укоризненно смотрит на меня. Даже покачал головой. Мужчина-гриб нахмурился, поджал губы и что-то пишет на бланке. Не понравилась  ему моя шутка - черт меня дёрнул пошутить. Теперь мотаю второй срок, сказали бы зэки.

… В первом круге вездесущий санитар, он же охранник, Василий, огромный мужик не первой молодости и свежести. Отвратительный тип! Ночами бродит по коридору, как привидение: появляется ниоткуда, исчезает в никуда. Он, как нефтяное пятно на поверхности моря. Уже с трудом себе представляю, что за этим пятном есть яркое солнце, свежий воздух, счастливые люди…
 
        Сколько я уже стою у этого окна?  Вот неслышно подошла медсестра. В свете яркой луны её белоснежный халат стал почти синий.

 - Если долго смотреть на листья тополя, они станут похожи на столики уличного кафе…  Какая сегодня огромная луна…  Вы знаете кто я?

- Конечно,  я хорошо вас знаю, - спокойно отвечает медсестра. – Вы – Лолита Торрес.

- Ошибаетесь. Теперь я – Антилолита Бесторрес.  Я хочу навсегда остаться нимфеткой, девочкой-подростком, девочка-женщина…   В школе учителя считали меня умственно отсталой…  Они не знали, что в одиннадцать лет я стала женщиной. Я уже не могла сидеть за одной партой с моими одноклассниками. Они сторонились меня. А мне с ними было не интересно.
 
… Я не хотела взрослеть. Хочу навсегда остаться той маленькой девочкой, которую ты носил на своих руках. Ты  был моим кумиром. Я завидовала маме, ты так любовался ею, когда она одевала свой пеньюар, часто целовал её при мне. Я тоже хотела, чтобы ты мной любовался и также целовал меня. Я одевала её пеньюар. Вы оба весело смеялись и ты меня фотографировал. 

  Стоп! Табу! Дальше нельзя! Воронка воспоминаний так затягивает, хоть и не со мной то было…     Отрывки из обрывков всплывают, сменяя друг друга, с неизменным рефреном: хоть и не со мной то было…
 
- Ха-ха-ха! – Неожиданно нервно рассмеялась вдруг медсестра. В темноте её глаза горели зловеще.

 – Дальше буду рассказывать я! – И она стала говорить.

- Когда я подросла, как самая младшая в семье, должна была убраться в доме, сварить или пожарить что-нибудь к приходу родителей и братьев с работы, успеть сделать свои уроки. Летом я должна была поливать в огороде до шестисот кустов помидор.

Мы – адвентисты. Кроме школьных учебников в доме не было никаких посторонних книг. Кроме одной – Библии. Её читали вслух каждый вечер после ужина. За столом была вся семья. Мама быстро убирала со стола посуду, я тщательно вытирала клеёнку, застилала её махровой ниточной скатертью и занимала своё место в конце стола.

Около отца сидел мой старший брат Андрей, по праву первородства. Как я завидовала ему! Отец читал, роняя слова, как камешки в воду. «…И сказал ему Господь: что это в руке у тебя? Он отвечал: жезл. Господь сказал: брось его на землю. Он бросил его на землю, и жезл превратился в змея, и Моисей побежал от него. И сказал Господь Моисею: простри руку твою и возьми его за хвост. Он простёр руку свою, и взял его за хвост; и он стал жезлом в руке его».
 
Бог голосом отца разговаривал с нами: змея за хвост должен был схватить Андрей. Но я опередила его: хвост змея был уже в моей руке, и он не превратился в жезл. Хвост был живой, горячий и дрожал. Я тоже вся дрожала.  Я совершила тяжкий грех, я буду наказана. Кара последовала незамедлительно.

Каждый день в семь вечера закрывались на замок ворота и дверь дома. Если опоздаешь, хоть заорись, до утра в дом не впустят! Я заболталась с подружкой на соседней улице. Когда спохватилась, было без трёх минут семь. Я рванула, как полоумная. Как я бежала! Уже на своей улице я бежала и кричала: Это я! Я! Я! Подожди!! Я-я-я… Как утопающий за соломинку, я ухватилась за скобу нашей калитки. Но было уже поздно.  Услышала проворачиваемый в замке ключ и удаляющиеся шаги отца…
 
 Ночь я провела на скамейке у ворот. Было тепло, но меня всю ночь трясло так, что эту скамейку я не забуду до конца своих дней. Всё произошло на глазах соседей, но никто и не подумал позвать на ночь к себе. Наверняка, тыкали пальцем в окно и предупреждали своих  детей: Смотри! И с тобой будет также!

 Отца я не виню, ведь это я сама во всём виновата. Отец,    как библейский  патриарх, говорил мало, но внушительно. Сколько лет я ждала умного, смелого, сильного, как отец, человека, чтобы он произнёс: «Жено, взойди на мою постель!» Однако, вокруг только мелкотравчатые…
 
- Ну, что? Дальше рассказывать? – Мстительно спросила медсестра.

- Не сердись. Ты у нас недавно? Спать хочешь? Потерпи! Я ещё немного здесь постою.   Убери свой шприц! Я хочу сама оттянуть это сколько смогу.…  Потом кольнёшь.   Я должна напрячься, четко видеть и повторять, что это Я! Я!! Я!!!.  Если я чуть ослабну, съёжусь, хаос звуков поднимется из-под земли, накроет меня, как высоченный вал морской волны. Накроет и навсегда унесёт в свою пучину… 
               
- Нет! Уж ты дослушай! - Угрожающе прогудела медсестра. - Знаешь, во  что превратился этот змей? Он превратился…  в член моего отца, - прошептала она. - Это произошло после того как мама мыла в ванне больного отца. Он был голый… Я видела… Она велела принести полотенце…  Ночь прошла сплошной кошмар, хуже той, на скамейке у ворот.
   
…Всю ночь я крепко держала в руке голову змея. Но он был уже не такой, как раньше. Из его пасти торчали длинные живые языки пламени. Я держала в руке факел. Ствол был горячий, дрожал, обжигал ладонь. Таким же горячим, дрожащим становилось моё сердце. Оно сделалось большим, заполнило меня всю. Невозможно дышать, темнота в глазах, вонючий, сладкий смрад обступил со всех сторон. Я погибла…

-  Ты первая, кому я всё рассказала. Зачем? Сама себе удивляюсь.

- Вот ты какая! Ты тоже, как и я, сирота соломенная! - Вырвалось у меня.

- Подожди.  Я схожу на свой пост. Я быстро вернусь.

… Двери закрыты. На окнах решетки. Луна и ветер за окном. Отсюда выбраться невозможно. ..   Приступ непонятной тоски накатывается сразу и беспощадно. Бороться с ним уже невозможно, он диктует свои правила, остаётся только подчиняться.

 Бывает же так, что человек, обреченный на несвободу – больница, тюрьма или другие ограничения передвижения – погружается в себя и начинает жить своим воображением. Думаю, в моем случае это нереализованная любовь, она большими пластами лежит во мне, компенсирует мою неполноценную жизнь. Это моё тайное оружие сохранить себя, остаться собой.

Луна откатилась от тополя примерно на час пути. Не спешит, однако. До рассвета ещё целая вечность. Успею превратить листья тополя в столики уличного кафе. Дерево – тот же город: ветки – его улицы, а листья – столики, и неважно, на улице они или в помещении: здесь удобно назначать свидание, вроде как нечаянно встретились…

      Я тоже ветер. Я пересяду в свою машину. Это моя территория. Вот я уже еду. Теперь можно звонить ему. Он должен сегодня прийти.  Я так хочу.

… Она заболела этой болезнью давно. Раз в месяц она должна была с ним встретиться. Это стало её необходимостью…

 Сегодня мы встретимся. Я расскажу ему, как жила-выживала…  Сирота при живых родителях…  Так меня почему-то презрительно  называла наша заведующая, когда в детдом приходили разные взрослые люди, чтобы выбрать себе дочку или сыночка. Все девочки и мальчики не сводили с них глаз, а я отворачивалась, потому что это были не мои мама и папа. Я помнила, как сначала не стало мамы. Она не умерла, но как умерла. Папа со мной не разговаривал, молчал и пил из разных бутылок. Часто звонили, он что-то говорил по телефону. Потом он ушел на работу и больше не пришел. Соседка  приносила мне кушать. Ночью одной было очень страшно сходить на горшок. Свет у меня горел всю ночь. Я терпела, сколько могла, потом начинала кричать и стучать в стенку, пока соседи тоже не начинали кричать и стучать мне в стенку, чтобы я не мешала им спать.  Тогда я быстро бежала на горшок  и опять в постель, скорее укрыться с головой, пока соседи всё ещё ругают меня за стеной. Потом они сдали меня в детский дом.  Не знаю, сколько я прожила в этом детдоме. Внезапно появилась мама. Что-то где-то у неё не сложилось,  она вернулась и забрала меня из детдома. Как она изменилась! Красное одутловатое лицо, хрипловатый голос. В доме опять появились бутылки.
- Где папа? – спросила я маму.
- У него теперь   другая семья, - ответила она. 
- А у тебя?
- А у меня теперь кроме тебя никого и ничего нет. Грешница я. Загубила свою и твою жизнь. Прости меня, дочь. – Она заплакала и ушла на кухню. Она не поцеловала меня.
.Я хотела летать не только во сне. Но у меня было только одно крыло – моя мама. Второе крыло – папу – я придумала себе сама. Это тебя я придумала. Ты был всегда разный. В моём детстве – таинственный пират, бесстрашный морской волк.  Потом – хладнокровный тореро с плащом в одной руке и шпагой в другой, и мчащийся на тебя огромный разъярённый бык. Сейчас ты – писатель, не расстающийся нигде, даже ночью, со своей записной книжкой. Я придумала раз месяц встречаться с тобой. Это стало моею потребностью. Я  опять тебя видела во сне, я знаю, как ты сейчас выглядишь. Наша встреча пройдёт без сучка-без задоринки: у меня с этой молоденькой медсестрой, кажется, не плохие отношения складываются, она нам не помешает. Прежняя медсестра, старая ведьма, без шприца ко мне даже и не подходила… 
Мне повезло: припарковалась очень удачно, правда, на солнечной стороне, зато отсюда все столики, как на ладони. Обшариваю глазами каждый столик. Люди, под тентом, в тени, но их лица хорошо различимы, конечно, кроме тех, кто сидит ко мне спиной. А вот и ты: уже сидишь за моим столиком, знаешь, что после репетиции, я всегда пью здесь кофе. К тебе подошла высокая стройная девушка, чуть склонилась, записывая в свой блокнотик твой заказ, улыбнулась и ушла. Ты по привычке выложил перед собой на стол записную книжку, стал ждать. В правом кармане твоего пиджака зазвонил телефон. Ты поднёс его к уху.
- Извини, затянулась репетиция. Будешь ждать? – Спросила я.
- Как хочешь. У меня есть время. – В трубке запищали отбойные гудки.
А я была рядом, потому что репетиции сегодня не было. Сидела в своей машине, курила. И наблюдала за тобой. Конечно, ты знал, что я где-то рядом, возможно, смотрю на тебя, поэтому сейчас произнёс для меня:
- Какие ощущения заставляют тебя курить?
- Зачем тебе? – Огрызнулась я и передёрнула плечами.  Как объяснить что за курением, за молчанием у меня стоит Пустота? Хорошо скрываемая Пустота. Она приходит и накапливается с первой сединой в волосах и усталостью в глазах. Моя Пустота – это спрессованные километры и километры дорог, которые исколесил автобус, заполненный молодыми дремлющими музыкантами, артистами и их инструментами. Это спрессованные большие и малые сцены в зияющих темнотой зрительских залах. Потом бесконечные перелёты в разные часовые и климатические пояса с банкетами и просто примитивными пьянками. И между всем этим - очередная неуклюжая попытка семейного счастья.
- Ты бы лучше рассказал о себе, - осторожно бросаю игральную кость. Сработало! На сто процентов!
- У меня вышла новая книга, - сообщает он мне новость.
- Да? Как называется? – Вопрошаю его с наигранным удивлением.
- Мужская слеза, - смеётся он.
- Мужчины тоже плачут?
- Иногда. Стиснув зубы. От бессилия что-либо изменить, - грустно сказал он. – Ещё одна книга в никуда, она не найдёт своего читателя. Ты это хотела мне сказать?
- Ты же писал её для меня – вот тебе и читатель. Подпиши её мне.
- Там уже   есть посвящение: «Моей дочери – сироте при живых родителях. Соломенная сирота. Прости мою нищету». 
- Понимаю, как появились три последних слова в твоем посвящении. Однажды ты хотел мне помочь и предложил мне деньги, а я отказалась.  Я уж и забыла этот эпизод. Так это и есть мужская слеза?
- Ты тогда сказала буквально следующее: «Мои милые нищие родители! Я вас так люблю! Но я привыкла обходиться без вашей помощи. Обойдусь и дальше. Вам нет дела до моих доходах. Знайте своё место!»
- Слово нищие я не произносила, да и три последних – тоже!
- Есть слово сказанное, а есть слово не сказанное…
- Этих не сказанных набралось уже столько, что лучше о них и не заикаться! Твои деньги были, как церковное причастие, к которому я не была готова.
… В детстве он был её кумиром. Потом долго не могла побороть в себе ложный идеал мужчины. Дорого ей стоило освободиться от его чар. Теперь перед ней обыкновенный  бедный Донкихот. Очень бедный и очень обыкновенный. До примитивности. Такое не прощается. Придётся лететь с одним крылом. Король-то голый…
Захотелось выйти из машины, подойти к его столику, удобно усесться на стульчике. Сейчас докурю и выйду, пообещала   себе. Она так бы и сделала, но кто-то внутри её говорил, не надо этого делать.
…Папочка мой! Как бы я с радостью делала всё для тебя: вкусно готовила, стирала бы, гладила твои рубашки, покупала бы тебе твои любимые сигареты, провожала бы тебя глазами до калитки и не спускала бы с неё глаз, пока не вернёшься. А потом скопила бы деньги и купила бы тебе перстень…
… Я надула пузырь на губах. Я шла тебе навстречу. Мне было 13 лет. Я знала что делала. Ты пошел за мной и стал догонять меня. И тут я обернулась к тебе. Мой пузырь на моих губах лопнул. Я не стала закрывать рот. Ты видел мои юные губы, облепленные белой плёнкой…  Мне было уже много лет…   Очень много…  Ты меня заметил…   Я была счастлива…   Я была твоя записная книжка. Где же твой карандаш???  Доставай скорее твой карандаш!!!
… Я решила настряпать тебе пирожки! Сегодня я буду кормить тебя пирожками! У меня готова мясная начинка! Вот она! Пирожки без теста! Только начинка. Очень вкусно! Женщина! Отнеси ему! У вас красивые губы и очень красивые ресницы вокруг глаз. Какой прекрасный гарнир к моим пирожкам. У вас красивый рот и акварельные глаза. Стойте здесь, он сейчас подойдёт к вам…
… Вы – женщина-библиотека. Вас сразу заметно в книжной толпе. Ему ЭТО понравится.  О, Господин мой! О, Палладин мой! Ты её заметил!  Ты вырвал мою книгу-послание из её рук! Ты уже проглотил, прочитал мою книгу! Теперь ты мой! Ты попался! Герой моего Романа! Ристалище закончилось! Я победила! Нет предела моему бесстыдству. Моё дерево-оркестр сейчас во мне. Ты догадываешься, какую мелодию оно сейчас исполняет? Ты слышишь меня? Услышь меня!...

Ну, вот и всё. Мне пора уходить. Ты тоже уходишь. Осталось соблюсти небольшую формальность, ведь кому-то это надо. Я включила зажигание в своей машине. В боковом зеркале вижу, как уходит мужчина от моего столика. То, что я назвала записной книжкой, оказалось пустой пачкой из-под сигарет, он оставил её на столе. Этот мужчина совсем не похож на моего отца. Этот субъект даже не подозревает, каким объектом он только что был. Если ему рассказать, со смеху бы умер. Однако спасибо ему. Мне уже мало тебя видеть, быть с тобой. Мне уже надо быть тобой, приобщиться, слиться. Превратиться в океан, что бы вылиться из него маленьким, непересыхающим ручейком.   Где и когда мы встретимся в следующий раз? Как будешь выглядеть ты? Как буду выглядеть я? Планировать это не возможно.
… И тут я разглядела деньги. Деньги открыто лежали для меня на столе. Много? Мало? Кто теперь их возьмёт? Скрученные рулончиком, перехваченные резинкой  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
.   .   .   .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .     .    .   

Настойчивое постукивание по плечу заставило очнуться. Я медленно прихожу  в себя, как после глубокого сна. Обернулась: за спиной стояла медсестра. Вся – нетерпение. Прильнула ко мне своим разгоряченным телом.
… Ну вот – опять укол. Опять буду безучастно смотреть, как входит игла в мою вену на сгибе локтя, взбухшую от тугого жгута рядом. Поршень толкает в вену кубики очередных лекарств, которые должны меня вылечить. Но ведь это не я! Это только моё тело.  Это его вы стараетесь вылечить. До меня вам нет дела.  Кому вы ставите свои диагнозы, вплоть до раздвоения личности? Не мне…
- Не надо укол, прошу тебя! Ты же видела, я победила!
- Обойдёмся без укола. Я знаю, как тебя надо лечить. Я ждала, когда уснёт этот урод,  Василий. Наконец-то уснул, храпит, идиот. Идём скорей!
Нежно, как лучшую подругу, вывела меня в коридор. После тёмной палаты дежурный свет в коридоре ослепил меня, ткнулась в спину медсестры, когда она ключом открывала замок в двери с табличкой «медсестры». Это их бытовка, здесь они переодеваются, кушают, отдыхают на кушетке, сейчас она застелена смятыми простынями. Быстро повернув ключ уже изнутри в замке, моя лучшая подруга, сестра, мой ангел-хранитель при полном свете кинулась меня раздевать. Совсем голую подвела меня к кушетке, отшвырнула со своих ног тапки, сбросила с себя свой халатик. Под ним ничего нет, голенькая легла спиной на кушетку.
- Иди ко мне! Иди! Иди! – Обжигающим шепотом приказала она…   

Санитар, он же охранник, Василий проснулся от собственного храпа. Он ухитрялся храпеть даже на боку. Это у него уже возрастное, а не потому что крепко спит. На работе спать нельзя, тем более, когда дежурит новенькая медсестра.  Эту новенькую  Василий определил в первое же её ночное дежурство: из молодых, да ранних! И невзлюбил - потенциально опасный элемент. Ему ли не знать баб:  до выхода на пенсию работал охранником в женской колонии – всего насмотрелся. Здешнюю работу считает санаторием, тут его  кормят и белый халат дают, дома не надо готовить и форму стирать да гладить. Живёт бобылём, женщин ему на дух не надо. Он их делит на три категории: дуры, стервы и суки. Та, из первой палаты, которая насмешила врачей, что она сирота соломенная, настоящая молодая дурёха. Дома это такие замотанные дуры с полными сумками продуктов в руках, а их губы всегда что-то шепчут, подсчитывают. А вот прежняя пожилая медсестра – стерва законченная. У неё и вещи, и люди разложены по полочкам.
 Была у Василия женщина, одна-единственная, когда он был ещё просто Вася-Василёк. Это – его маменька. До сих пор не может забыть шорох её платья, запах её духов и её глаза,  которые всякий раз вдруг появлялись перед ним, когда он пытался любить девушку, поэтому и не женился.
    Однако надо почистить собственную канализацию, чтобы не было застоя, возраст обязывает. Это хорошо делать ночью, когда в туалете никого нет. Заодно и обход по этажам сделаю. Соединю приятное с полезным. Как там сегодня новенькая медсестра? Послушаем…
Туалет был в конце длинного коридора, в него выходили двери палат и различных лечебных кабинетов. Василия сейчас интересовала только одна дверь, на которой написано «медсёстры». Около этой двери он, набычившись, остановился, готовый выслушать знакомый концерт, весь превратился в слух. Но сегодняшний концерт  достал даже его. Из-за двери доносились такие громкие, такие откровенные стоны и вскрики, как в пыточной камере, когда допрашивали сразу двоих! Василий пинком чуть не высадил дверь.
- Сука! Заткнись!! – Заорал  и со всего размаха саданул кулаком по табличке «медсестры».
В туалете перед унитазом спустил штаны, захвалил в жмень своего дружка, который проснулся ещё у таблички «медсёстры» от криков из-за двери, стиснул зубы и с остервенением начал работать.  Лицо – маска мертвеца с оловянными глазами, ноги сами раскорячились. В недрах Василия родилась живая белая магма, расширяя и расчищая протоки, неудержимо ринулась вверх. Разочарованная своею бесполезностью, обреченно плюхнулась в унитаз - заключительный аккорд несыгранной симфонии…
Утром медсестра оставила такую запись в журнале по результатам дежурств: Больная Окулова Катерина из первой палаты ночью не спала, стояла у окна, сказала, что она - Антилолита – соломенная сирота. После укола сразу уснула.

Лысый главврач внимательно выслушал очередной подробный пересказ санитара Василия о ночных приключениях новенькой медсестры, по-мужски пожал ему руку и отпустил его. Ещё раз перечитал в журнале утреннюю запись новенькой медсестры. Перечеркнул слова «после укола». Нажал на пульте селекторной связи клавишу «Первое отделение».
- Да-да, это я, - подтвердил нетерпеливо. – У меня сейчас был санитар Василий. Медсестра сделала своё дело! Увольняйте её в связи с окончанием срока договора! Теперь будем совместно наблюдать изменения в поведении нашей Антилолиты-соломенной сироты.

Появление очередной новенькой медсестры я приняла как данность. Она была многодетная мать, ей часто звонили её дети, она подробно им что-то растолковывала.  Шприц больше не маячил за моей спиной.
Всё, что со мной произошло, я восприняла, как подарок судьбы. Словно с меня сползла старая, затвердевшая кожа, или я сама вылезла из неё. В зеркале я не узнавала себя: на меня смотрела молодая красивая женщина, глазки с поволокой. Кто-то должен был в этом срочно убедиться. Ближайшим достойным объектом, оказался мой лечащий врач Сергей Иванович, одни брови чего стоят, когда он хмурится, а как он улыбается. От прикосновения его рук во время «дышите-не дышите» теперь у меня вообще исчезает дыхание. Бигуди, зеркало и помада основательно поселились в моей тумбочке. Я сплю с накрученными бигудями. До утреннего обхода Сергея Ивановича успеваю привести себя в порядок. Особенно стараюсь, когда обход возглавляет главврач. Он такой шутник. Что-нибудь да спросит лукаво.
- Листья тополя походят на столики кафе? –
- Антилалита Бесторрес – это кто будет?
-Да я уже забыла всё, - краснея каждый раз, говорю я.
- Сергей Иванович, как вы думаете, можно ей верить?
- Думаю, можно, - отвечал Сергей Иванович.
 Они продолжали разговор между собой, словно меня и не было рядом.
- Мы сначала идеализируем наших родителей, а потом упрекаем их в несовершенстве. Это справедливо, Сергей Иванович?
- Нет, конечно. Нам надо благодарить своих родителей за подаренную жизнь, как бы она у нас не сложилась.
Я уже не могла оторвать глаз от умного, красивого моего лечащего врача Сергея Ивановича
Главврач дал добро на мою выписку из больницы, меня даже сняли с учета – полная реабилитация. От Сергея Ивановича я уже знала, как «клин вышибают клином». Он всё объяснил мне, чтобы я не комплексовала за ту ночь с медсестрой. Я подошла к главврачу и стала его благодарить.
- Я здесь ни при чем, - сердито буркнул он, - благодарите своего лечащего врача!
- Нет - это вы клин вышибаете клином! – Выпалила я, тут же спохватилась, но было уже поздно.
Складки его верхних и нижних век стали распрямляться, исчез постоянный прищур.  Показались глаза. Огромные глаза. Первый раз я увидела такие глаза. Я не могла от них оторваться: весь мир смотрел на меня! Здесь и сейчас! Подарок судьбы – это встретить такие глаза .
- Если Димов Сергей Иванович сделает вам предложение, не отказывайте ему. Он хороший человек. – с юмором произнесли глаза.
… Димов Сергей Иванович сделал мне предложение!

… ВОТ Я И ПРОСНУЛАСЬ ЗА ПЯТЬ МИНУТ ДО ЗВОНКА БУДИЛЬНИКА. ПЯТЬ МИНУТ НА ВОСПОМИНАНИЕ ТОЛЬКО ЧТО ВИДЕННОГО СНА. НЕ ПЕРВЫЙ РАЗ ЕГО ВИЖУ. ПОРА ВСТАВАТЬ. МОЙ ДЕНЬ РАСПИСАН ПО МИНУТАМ. НЕТ ВРЕМЕНИ НА ОСМЫСЛЕНИЕ СНА. ДНЁМ Я ПРИНАДЛЕЖУ ВСЕМ, НО ТОЛЬКО НЕ СЕБЕ…

       Уже тринадцать лет я ношу фамилию  Димова.   Я состоялась как жена моего Димова и мать моего Серёжи и моей Оксаны.
        Сына год назад за руку сама привела к детскому тренеру по боксу.
-  Хочу, чтоб этот мамсик стал крепким парнем! Делай с ним что хочешь! – Заявила тренеру и ушла.
Бедный мой сыночек два раза в неделю приходит с тренировок, едва волоча ноги, сразу валится спать. Вчера на кухне устроила ему экзамен: словно за что-то рассердившись, внезапно швырнула в него чайную чашку. Поймал! Отличная реакция. Скорее ушла с кухни, чтобы не видел мою довольную улыбку.
      Сложнее обстоят дела у отца с дочерью. Рано утром он будит её для совместной пробежки до конца квартала и назад. Сначала в отца летят тапки, потом подушка, потом, уже одетая, на него налетает она сама и они убегают, догоняя друг друга. Возвращаются примирённые, врываются на кухню и дружно метут с тарелок всё, что я успеваю выставить на стол к их приходу.

  .. .  КТО-ТО ИЗ ДРЕВНИХ МЫСЛИТЕЛЕЙ СКАЗАЛ, ЧТО ПРЕБЫВАНИЕ ЧЕЛОВЕКА НА ЗЕМЛЕ, ВСЯ ЕГО ЖИЗНЬ ОТ РОЖДЕНИЯ ДО СМЕРТИ, ЕСТЬ СОН…
                Надо учиться жить во сне осознанно. Как мой Димов. Он написал целую диссертацию, как не надо жить во сне. В ней он научным языком описал мой сон, который меня так долго мучил. Защищал свою диссертацию в Москве, на это ушел весь его отпуск. Вернулся из Москвы мой Димов остепенённым,  стал кандидатом грешных наук, так он определил свою учёность, по-прежнему оставаясь не степенным.  Архи-нестепенным выглядит во время  бритья, старается свою щетину удалить с намыленного лица одним касанием бритвы, но меньше чем в три касания его щетина не исчезает. Особенно,  сейчас, я стою сзади и дышу ему в затылок.
           - Димов, я требую к себе внимания. Не зазнавайся. Ты защитился на моём материале. Значит, мы соавторы. Я тоже остепенённая кандидатша. Вот! Понял?
Пальчиком я вожу по его стриженому затылку. Ему щикотно, он втягивает шею в плечи. Вижу в зеркало: одна его щека уже чисто выбрита, другая густо покрыта белой пеной до самого уха, торчит только нос и едва вырисовываются плотно сжатые губы. Они дёргаются от смеха.
            - Кстати, знаешь, кого я сегодня видела во сне? Угадай! Это всё из твоей диссертации – твой клин – та самая медсестра. Я даже не знаю, как её зовут? Где она сейчас? Чем занимается?
             - Ирма…  Пурлац…  Секретарь.…  В приёмной у шефа…  - донеслось до меня сквозь белую пену.
Немая сцена длилась, пока не закончилось бритьё.
              - Она уже год работает у нас, - пояснил муж, прерывая молчание и промывая бритвенный станочек. – Секретарь-делопроизводитель. Раньше мы в любое время заходили к шефу, если нам было надо, а теперь только и слышишь: «Нельзя», «Он вас не вызывал», «Не мешайте ему работать». Цербер! 
          Вот это была новость! А я-то ничего и не знала. Куча вопросов возникли в моей бедной голове: Как…? Кто…? Где…? Почему…?  Опять взыграло моё ретивое: захотелось проверить  на прочность себя, а заодно и диссертацию своего любимого.  На следующий день я  позвонила  в приёмную главврача.
              - Алло… - сказала я в трубку. – Мне надо Ирму Пурлац…
             - Я вас слушаю, - произнёс уверенный женский голос
             - С вами говорит…
             - Антилолита Димова! – Перебил меня тот же голос с весёлым смехом. -  Наконец-то догадалась позвонить.
Ох уж мне этот голос! Скажи она: - Немедленно приезжай! – Я бы тут же помчалась, сломя голову, к ней. К счастью, она назначила нашу встречу через три дня, в ближайшее воскресение, в кафе «Буратино». Мне это близко, я с детьми там была несколько раз .    

    Сколько же я передумала за эти три дня! Это же ещё и три ночи, целые семьдесят два часа. Я засыпала измученная, просыпалась с той самой мыслью: идти на свидание с Ирмой или не идти – вот в чем вопрос! Теперь понятно, почему от меня скрывали, что она рядом. Бедный мой Димов! Он понимает моё состояние. Поймала на себе его сочувствующий взгляд. Понимает и молчит. Я была слишком замкнута в себя
              - Мама задумалась, - сказала дочь.
 Дети почувствовали неладное, встревожились, буквально выслеживают меня. Попала под их перекрёстные полу взгляды.  Я для них уже не есть непререкаемый авторитет?  Почувствовали ложь? Хотят уличить меня, в чём? Детский максимализм. Днем прилегла, почти задремала. Слышу шорох. Сквозь полуопущенные ресницы вижу: стоят около меня мои дети, оба, пытливо смотрят в моё лицо. Мне показалось, в руках сына чайная чашка. Не верит, что я сплю, сейчас запустит чашку в меня, для проверки.
            - Она очень устала, пусть спит, - сказал им, неизвестно откуда появившийся, отец. Спасибо, выручил.
 Рано они попали в полутонкие отношения взрослых. Должна же я проверить себя. Бедный мой Димов! В конце концов – дело не в Димове, дело во мне самой. Доказывать надо самой себе. Какая бы наша жизнь-сон не была сумбурной, несуразной, её  невозможно процеживать, её надо принимать всю. Бедный мой Димов, бедные мои дети, простите меня.  Я решила! Иду к Ирме!

      Расстояние до кафе «Буратино»  преодолела пешком: последнее время я превратилась в систему «нипель», полупроводник - его  надо было удалить из себя, перестроиться во время этой прогулки. Слева к кафе примыкала большая детская площадка: карусели, подвесные и рычажные качели, турник, разные кольца, шведские стенки, детский кегельбан, разновысотные горки с пологим и крутым спуском, а главное, полы здесь были мягкие, предохраняющие от ушибов и ссадин. Сейчас на площадке висели, прыгали, качались, ползали человек десять-двенадцать дошколят. Мамаши и няни спокойно сидят на скамеечках, поглядывают за своими чадами, что-то вяжут, читают. В резном теремке затаились несколько школьников-прогульщиков, сбежали с урока, даже носа не высовывают, кажется, курят. В обед, проголодавшихся и порядком уставших своих  малышей мамаши перемещают в «Буратино». Меню согласно возрасту юным клиентам: молочные кашки, супчики, молоко, кисели – красота, мамам  дома не надо готовить. Разноголосый ребячий гвалд в кафе напоминает  птичий щебет по утрам.  Прямо скажем, обстановка не для интимных встреч.  Да никто и не назначал мне здесь встречу.
В этом кафе есть зал на втором этаже, полная противоположность  аскетизму первого.  Называется – Будуар Мальвины. Я поднимаюсь на второй этаж. Мягкая мебель, столики на двоих, тишина, полумрак, сладкий запах альковых духов. Здесь назначена мне встреча.  Единственный клиент, женщина, сидит за дальним столиком вполуоборот ко мне. Перед ней на столике кофейная пара, коньячная рюмка и пепельница с окурками. Эта женщина, немолодая бизнес-леди, откинулась на спинку большого, мягкого кресла, двумя пальцами перед собой держит дымящую пахитоску, отдыхает. Мальвина ждёт своего Артимона? Вряд ли.…  Но, уж точно, не Карабаса. Впрочем, не известно,  кто сегодня у кого на посылках. Я ещё раз огляделась: у барной стойки тоже никого нет. Пожала плечами: присяду у стойки, подожду немного, что мне ещё остаётся. Потрясающее свинство!
           - Всё же пришла, - произносит женщина с сигаретой, не меняя позы в своём кресле.
         Как лунатик в лунную ночь, как бедный кролик перед удавом , приближалась я к женщине с сигаретой.
      Натолкнулась на второе кресло её столика, как слепая, обошла его, присела на самый краешек этого кресла, не сводя взгляда с женщины.
      Она улыбается. Совсем не старая.
      Передо мной возникла розовощёкая в кудряшках Мальвина с блокнотиком и карандашом в руках. Приветливо-ожидательно смотрит на меня.
      Я продолжаю молчать, как немая.
       Моя визави, сидящая через столик, что то произносит Мальвине, та записывает в блокнотик и мгновенно исчезает.
                - И-р-м-а,- четко, раздельно каждую букву, произношу я
                - Анти- лолита, - также произносит она и хохочет. - Я не заказала нам сразу, как пришла, честно говоря, не верила, что ты придёшь. Ну и вид у тебя, хочешь спросить, как я дошла до такой жизни?
В ответ я беспомощно улыбаюсь. Меня выручает вдруг возникшая Мальвина, ставит перед нами по фужеру с красным вином. Зажигает свечку в стеклянной вазочке. Берёт в руку пепельницу с окурками и деликатно дематериализуется. Наши фужеры богемского стекла на высоких тонких ножках при таинственном свечном освещении напоминают экзотические полураспустившиеся цветы.
          - Догадываешься, почему именно в этот день я назначила нашу встречу?
Я недоуменно пожимаю плечами, осторожно двумя пальцами держу свой цветок за длинную хрупкую цветоножку.
           - Ровно тринадцать лет назад, день в день,- чуть ли не торжественно, с паузами произносит Ирма, - две дуры крались полутёмным коридором, боясь нарваться на охранника! – Отсмеявшись, добавила
           - Да-да, только день недели был другой, не воскресенье.
           - Одна из них, вроде бы поумнела, - осторожно говорю я.
             - Ну да, - опять смеётся Ирма, - удачно вышла замуж, родила двоих детей.
             - А другая из них, что? – осторожно спрашиваю её.
            - Да тоже замужем, гражданским браком живёт, - ответила она игривым тоном, мол, а мы чем хуже.
            - Ой, как я рада за тебя, Ирка, честное слово! – завопила я, проливая вино на свою блузку. – Кто он? Разведённый? С детьми?
             - Да нет никаких детей и женат не был. Я у него первая. – опять хохочет Ирма. – Из очень хорошей семьи, мама была актриса. Холостяк с квартирой – редчайший случай.
           - Давно живёте?
          - Второй год пошел
           - Наследника не просит?
           - А вот этого я ему не обещаю. Вместо детей – машину ему купила. С удовольствием возится с ней. Он бывший военнослужащий, на пенсии, но здоров, как бык, только подавай. – она опять расхохоталась.
             - Можно петь – Всё хорошо, прекрасная Маркиза! – подытожила я. С минуту она пристально вглядывалась в меня.
             - Даже больше , чем хорошо! – совсем другим, словно протрезвевшим, голосом вдруг сказала Ирма. – Понимаешь, он у меня не один и не самый главный. Я нашла своего Патриарха.
До меня ещё не успел дойти смысл её последней фразы, а предо мной уже опять сидела та женщина, которую я увидела, войдя в этот зал: не молодая, немного усталая, уверенная в себе бизнес-леди.
   
                *     *     *               
  …   Я – комната. Я – улица. Я – Вселенная. Нет времени. Нет пространства. Снова пусто в моей котомке. Снова я у отметки нуля. Снова я по-звериному вою. Боже мой, не оставь меня! …
       Кто-то вполуоборот ко мне бросает фразы в тишине.
   -  Мою Трудовую книжку с приказом об увольнении вручал мне лично сам главврач. Это было слишком! Зачем же издеваться-то? Я была вне себя. Прощально-сочувствующих сентенций в моей короткой, но бурной жизни было предостаточно. Однако на этот раз было по-другому.
    - Вы достаточно хорошо владеете немецким языком. Фирме доктора Фриче нужен синхронный переводчик. Вот здесь записаны его телефоны, - дружелюбно произнёс главврач. Вместе с моей трудовой книжкой протянул мне листок с номерами телефонов. Я не глядя сунула всё это в свою сумочку.
   - Не волнуйтесь, не пропаду! – Процедила сквозь зубы  и гордо вышла из кабинета. С трудоустройством проблем не было, я не боялась никакой работы, но предпочитала быть на людях. Через неделю уже везла экскурсионную группу по Золотому кольцу. Не обременённая семьёй, всегда легкая на подъём, я вполне устраивала своего работодателя. Через четыре с половиной года я сама ушла от него, надоело однообразие. И тут словно заколодило: я нигде не могла устроиться на работу, везде получала вежливый отказ. Не хотелось менять свой сложившийся статус работника интеллектуального труда. Я закусила удила, кто кого: попала шлея под хвост. Нет худа без добра: у меня появилась возможность побыть наедине с собой, отследить собственные мысли, поступки, избавиться от всего ненужного, наносного.  Такой чистки не избежали моя сумочка и моя косметичка. Я придирчиво разглядывала, обнюхивала каждую вещь, каждую бумажку, всё ненужное безжалостно выбрасывала. Так я наткнулась на забытые телефоны какого-то Фриче. Не скажу, чтоб я бросилась тут же ему звонить: с мужчинами-работадателями мне всегда не везло. Когда я всё-таки позвонила, была приятно удивлена, неожиданно услышав в телефонной трубке нежный женский голос
   - Фриче слушает вас. – произнесла она на немецком языке
   - Я по поводу работы переводчицей…
   - Наш офис находится на Украине, для вас это реально?
   - Да, реально, - вдруг сказала я, и мы уточнили, где и когда встретимся. Конечно, во всём виноват был этот голос. Я поехала бы и дальше, чем Украина. А что мне мешает? Мужчины меня поймут. Это была рука Провидения. Да! Оно существует! Впоследствии я неоднократно в этом убеждалась. Инструментом Провидения может быть кто угодно. В данном случае это был нужный мне Голос. Дело в том, что когда я разыскала и вошла в нужный мне офис, я не встретила там ни одной женщины, хотя бы секретарши, потому что не было приёмной. Пришлось обратиться к первому проходившему мимо меня по коридору молодому человеку
   - Я по поводу работы…
Молодой человек даже не остановился, не дослушал меня, махнул рукой на дверь, из которой только что вышел и тут же исчез.  Со вздохом облегчения, с улыбкой до ушей я рванула в указанную комнату, на встречу с прекрасной незнакомкой. Три взмаха крыла, три моих шага и я почти вплотную подлетаю к маленькому письменному столу, заваленному бумагами, рулонами ватмана и всего один телефон. Потом разглядела за этим столом по другую его сторону от меня седовласую, седобородую аккуратно подстриженную мужскую голову, склонённую над листочком бумаги. Мужчина что-то сосредоточенно чертил на листочке остро отточенным карандашом. Это я разглядела своим орлиным зрением. Но никакой женщины в комнате не было. Даже духа женщины здесь не было. Стою, как парализо ванная, дура-дурой,  с улыбкой до ушей. Наконец мужчина поднимает голову, смотрит и не сразу видит меня.
   - Я по поводу работы переводчицей, - несколько раз по-русски повторяю я.
   - Да-да, я предупреждён о вашем визите, - по-немецки говорит мужчина, легко встаёт со стула, обойдя стол, приветливо берёт меня за руку, как для поцелуя. Я отскакиваю до самой двери. Оказалось, он и есть Фриче, а по телефону я разговаривала с его женой. Разве это не рука Провидения?

         Фриче – это юноша-старик. В его присутствии чувствуешь себя Джиокондой и последней дурой одновременно: есть такой разряд счастливой старости. В технике он изобретатель-мечтатель: своим волшебным прикосновением омолаживает станки-ветераны и другие сооружения, увеличивая их производительность, тем самым продлевает срок их службы. Всё дело в каких-то там хитроумных штуках, приспособлениях, которые изобрёл  умный Фриче. По его чертежам в Германии эти приспособления изготавливали на станках очень опытные специалисты. . Ближайший  изношенный станочный парк числового программного управления обнаружили только на Украине, на каком-то полу-развалившемся заводе. Работы там почти  не было, и зарплату не выплачивали. Большинство рабочих давно уволились, остались только Богом и людьми забытые старики, деваться им было некуда, на работу они выходили, чтобы хоть иногда получать какие-то деньги. Именно эти старики оказались прекрасными исполнителями технических фантазий Фриче. Каждый день с утра он шел к ним в цех с очередным чертежом-наброском очередного его ночного бдения. Оказалось, что старики прекрасно разбираются во всех его чертежах. Это сильно облегчало мою роль переводчика, я так боялась технического перевода. Они только уточняли через меня отдельные цифры, например, шага резьбы, глубина резьбы. Старики почувствовали себя востребованными, их было не узнать: помолодели, на работу бежали раньше всех, уходили позже всех, появился уже забытый молодой свет в глазах. В таком же рабочем комбинезоне Фриче мало чем отличался от них.  Вежливый, обходительный, он проводил с ними целый день, терпеливо дожидаясь воплощения в металле очередного варианта его задумки. Он действительно уважал этих стариков, называл их классными специалистами. Им и в голову не приходила мысль, что это хозяин фирмы, богатый человек, именно он так хорошо оплачивает их работу. Фриче запретил мне раскрывать его инкогнито. В принципе он был простой бесхитростный человек. Однажды я поймала на себе его какой-то необычный взгляд, словно он сверял меня по меркам золотого сечения. Надо же, я не ошиблась, вскоре позвонила его жена и своим нежным, милым голоском пригласила меня в гости. Оказывается, фрау Фриче была художник, и муж посоветовал ей обратить на меня внимание, а ей как раз нужна была очередная модель. Они жили в центральной гостинице. Очевидно,  понравился мой экстерьер, тут же состоялся первый сеанс позирования. Она была так мила, что я не могла ей ни в чем отказать, даже когда она велела мне одеть один из её костюмов, так как она решила писать меня в полный рост, кстати, замечу, её костюм пришелся мне впору. Я почему-то должна была держать на плече нераскрытый зонтик, как солдат ружьё. Меня всё это не тяготило, даже радовало, я понимала, что пришлась ко двору. Реанимированные Фриче станки, на рынке пользовались спросом: работали как новые, а продавались значительно дешевле. Но других контрактов на  Украине не было, надобность в переводчике отпадала. Без работы я не осталась, по-прежнему работала в этой фирме, но уже в статусе агента по продаже металлорежущих станков. Обучение шло в процессе работы. Переехала в Германию, поближе к чете Фриче, сняла квартиру, в одной из комнат организовала свой офис: там стоял постоянно включенный компьютер и другая необходимая оргтехника. На стене висел мой портрет во весь рост, написанный милой фрау Фриче. Кажется, они оба были мной довольны, хорошо ко мне относились.
   - Ты не устала? Тебе интересно? – Прерывает сама себя Ирма.
   - Нет, что ты! Совсем не устала, очень интересно! Рассказывай дальше. Воистину, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
   - Это точно. У меня так и получилось в одну из поездок к покупателю. На этот раз в Палермо. Надо было срочно на месте проконсультировать, лучше сказать, ткнуть носом очередного паникёра-недоумка  в инструкцию по эксплуатации. В этой части Европы я ещё не была, решила соединить приятное с полезным, поехала на своей машине. Июль месяц – жму через Сен-Гатарский перевал. Воздух-то, воздух – не надышусь! По пути расширяю свой кругозор. Говорят, Наполеон трижды переходил через этот Чертов мост, да ещё зимой! Сохранил артиллерию и обозы! Это в тех-то условиях.
Всю дорогу по Италии крапал дождь, было облачно, в общем, не жарко. Зато стоило нашему парому уткнуться в берег Сицилии, вся хмарь осталась позади, нас встретило яркое солнце. Меня быстро вычислил наш клиент, молодой человек.  Его зовут – Доминико. Мы поехали в его ангар. Они установили оборудование довольно грамотно, но я настырно долго проверяла документы, кое-что замеряла сама.
   - Включай, - сказала я ему. Он давно ждал этой команды и тут же стал включать. Мне сразу стало всё ясно, конечно, работать не будет. Тянула время, нельзя же вот так сразу взять и в пять минут показать ему, что он дурак. Ведь такую даль ехала. Причина была самая смехотворная: он не в той последовательности подавал питание сети, то есть, не те кнопки нажимал. Это не первый курьёзный случай в моей практике. В принципе я была уже свободна, меня здесь ничего не задерживало. Ничего, кроме моря. Разгар сезона, трудно найти квартиру. Выручил Доминико. Он жил на южном берегу острова, первый этаж своей виллы, как и все здесь домовладельцы, сдавал «гостям», поэтому мог предложить мне только раскладушку на веранде. Заломил цену, как за целую комнату – это ему компенсация за моральное унижение! Зато пляж – в ста метрах от калитки. Тёплая, чистая вода, мелкое песчаное дно, чтобы поплыть, приходится брести по воде от берега метров сорок. Если плыть и плыть, и плыть, через сто восемьдесят  километров можно в Африку приплыть! Загадочный континент, колыбель человеческой цивилизации. Вон идёт по пляжу мавр Отелло, чёрный, как уголь, продаёт сувениры. Войдите в любой храм на Сицилии, увидите следы самых разных культур. Если есть рай на земле, то он здесь. На закате солнца, усталая, бесконечно счастливая, едва доплелась до своей раскладушки. За ночь ни разу не проснулась, надо же, спала чуть ли не до обеда. И тут звонок – хватаю телефон, а там куча пропущенных звонков! И все от фрау Фриче. Надо же, как спала!
   - В чем дело, что случилось? – кричу в телефон.
   - Приехали русские. Нужен синхронный перевод. Возможны заказы. Приезжай скорей. Ты очень нужна! – Простонала в трубку фрау Фриче. Прощай Средиземное море. Не для меня твои красоты. На всё про всё ушло тридцать минут: расплатиться с Доминико, заказать билет на паром, чуть-чуть пожевать между делом. И вот я уже пересекаю Сицилию в обратном направлении: с юга на север. Въезжаю на высоченный виадук, прилепившийся к склону горы. Далеко внизу подо мной разворачивается огромная долина виноградных плантаций, Ещё там растут чиполино, лимоны, мандарины, фиги и так далее. Фаршированные фиги вы не ели, милые Фриче? Я вам их приготовлю.  Ближе к Палермо – меньше скорость, что-то где-то произошло. В начале центральной улицы Римская мы уже ползли едва-едва. В центре города мы вообще встали. Я хотела на прощание прокатиться, как говорится, по главной улице с оркестром!  Вот я и прокатилась, дура! Выехать на боковую улицу уже не возможно: со всех сторон зажата машинами, они все сигналят, едва ползут. Всё ясно – таксисты опять протестуют-бастуют.  Им спешить некуда. Действуют правительству на нервы своими сиренами. Представьте себе весенний ледоход на большой реке: льдины трутся друг об друга, налезают друг на друга, кромсают друг друга, но вместо гула, треска и скрежета они издают раздирающую душу какофонию автомобильных сигналов. Жутко смотреть на это со стороны! А каково тому кто внутри этого коллапса ? Очень скоро я одурела от этих режущих, воющих, свистящих звуков, моя голова вообще перестала что-либо соображать. Я уже давно должна быть в порту. До отхода парома остался час времени. Пропали контракты, пропал мой билет, пропала моя раскалывающаяся от боли бедная голова. Я почти видела, как в моей голове лопались сосуды: инсульт в полном сознании. Вдруг над всем этим адом: какофонией, болью в моей голове, уходящим без меня паромом, раздался женский крик
   - ДЖООВА-А-А-АННИИИ! – Крик женской души, погибающей в торосах ледохода. Наверное, этот недотёпа Джованни, успел перебежать  на другую сторону автомобильного потока, оставив её одну среди машин. Да вернётся он, обязательно вернётся, возьмёт тебя за руку и приведёт в нужное место. А вот у меня никого нет! Машины уже давно стоят не двигаясь. Какая-то сила выбросила меня из машины. Как могла открыться дверка, когда впритык стояла какая-то машина? Я стояла среди машин, держала над головой кулачки и что-то кричала в никуда. Просила? Требовала? Этого я никогда не узнаю. Докричалась я только до водителя в машине, стоявшей чуть впереди и правее меня. Он меня поразил своим спокойствием и ещё тем, что прекрасно понимает о чем я кричу. Лёгкими кивками головы дал понять, что одобряет  содержание моих криков. Кому он это сообщал, ведь на меня он ни разу не взглянул? Я не слышала гудков, вообще ничего не слышала. У меня не болела голова, вообще ничего не чувствовала. Я только видела профиль этого человека. Он давал мне возможность немного прийти в себя. Скосил глаза на меня, поднял ладони обеих рук, властно прижимал одну ладонь к другой: знак-приказ: следуй за мной! Я юркнула в свою машину. Как только колонна машин двинулась вперёд, мой ведущий включил душераздирающую сирену и тигром бросился на капот соседней машины. Затормазив, водитель той машины по пояс высунулся в окно, кричал и размахивал  кулаками. Образовавшееся свободное место немедленно занял мой ведущий. Следующий бросок он сделал буквой г, ещё дальше удаляясь от меня. В заднее стекло я увидела, он поднял руку и погрозил мне кулаком. И в кого превратилась я? Росомаха? Пантера? Полёт моих прыжков был более изящен, более стремителен. Я догнала моего ведущего. Я шла за ним шаг в шаг, упераясь в бампер. Время остановилось. Мир – это бампер его машины.  Мои руки порхают с баранки на ручник. Ноги пляшут на педалях. Я танцую в обнимку со своим диким железом. Иду за своим ведущим. Как хорошо быть ведомой. Да, я танцую и пою. Вдруг бампер замер, я чуть не врезалась в него. Впереди ни одной машины. Смотрю назад, такого я никогда не видела: полная площадь машин, а над ними в сгустках бензиновой гари мечутся уродливые карлики со злыми перекошенными мордами – выскакивают из машин и пропадают в тех же машинах. Это зло и агрессия местных таксистов? Мой ведущий решил, хватит мне любоваться этой картиной. Мы устремились к порту. До шлагбаума оставалось не более пятисот метров, ведущий сбавил скорость, отъехал в сторону и остановился, пропуская меня вперёд. Я тоже остановилась, выскочила из машины, кинулась к своему спасителю. В руке я сжимала все деньги, которые у меня оставались. Рванула на себя дверку его машины и кинулась ему на шею. Теперь я не стеснялась своих слёз пополам с косметикой. И тут произошла очень странная вещь. Нет, не потому что он отстранил мою руку с деньгами, он сделал это очень мягко, как хороший друг. Дело в том, что я обнимала…  железо!  Кто сидел за рулём? Живой человек в средневековых латах под костюмом и белой рубашкой? Зачем это надо? Или это затесавшийся среди нас инопланетянин? Стояла как соляной столб, увидев не дозволенное. Я не спускала с него глаз. Бесстрастное лицо, доброжелательный полу кивок на прощание. А я даже не шелохнулась. Захлопнул дверку, взревел мотор, машина диким мустангом в прыжке на задних колёсах развернулась на сто восемьдесят градусов. Я еще не перевела дыхание, а он исчез с моих глаз. Сколько бы потом я ни восстанавливала эту картину его исчезновения, нет, я не могла ошибиться: он не порвал тончайшую ниточку, которая возникла между нами в бешеной пляске среди скопища машин.
   - Утомила тебя, увлеклась, - смущенно опять спохватилась Марта.
   - Детектива, - я презрительно сморщила носик и покачала головой.
   - Лубофф, - улыбаясь, прикрыла глаза, замерла, словно нюхает розу. – Для меня пошел новый отсчет времени. Как после рождества Христова. Я была уже другая. Я твёрдо знала, в этом мире я не одна. Есть Он. Ах, если бы я тогда продержала свои руки на его плечах чуть дольше! Я бы ощутила его человеческое тепло - неважно кто конкретно: инопланетянин, артист, бандит-мафиози…   Прощу ему всё. Мы будем вместе. Вот только – когда? Где бы я ни была, он всегда шел на полшага впереди меня. Он стал моим вторым я. Если вдруг исчезал, значит, я делаю что-то не так. Он всё время меня куда-то вёл. В минуту жизни трудную, порой я готова была  искать его через интерпол, но не помню ни номера машины, ни марки, ни даже цвета её. Этакий фантом - без номера, модели, цвета. Может, я его придумала? Он есть, и его нет.   
        Теперь я ещё больше полюбила моих милых Фриче. Они для меня образец гармонии с миром и  друг с другом. Любой сотрудник их  фирмы сам принимает решение как ему поступать в той или иной ситуации. Никто не тащит его за шиворот через определённые каноны и постулаты.     На мой день рождения фрау Фриче подарила мне книгу.
   - Это очень серьёзная книга, - сказала она, - но мне кажется, она тебе понравится. 
    Дома я решила для себя выяснить, стоит ли её вообще читать, открыла книгу, пробежала глазами первые страницы и уже не мгла оторваться от чтения. К шести утра книга была мною прочитана. Так я познакомилась с Георгием Гуржиевым, величайшим мистиком двадцатого века. Он мне стал как брат, ведь наши отцы были так похожи своим жестоким методом воспитания  детей: мальчик, после купания в фонтане должен был голый вернуться домой. Он не сломался, не обманул, не возненавидел отца за такой приказ, он принял приказ, как данность. Это не он шел голый под взглядами прохожих, это я голая лежала на скамейке у своих ворот. Сегодня я понимаю дружбу Гуржиева со Сталиным и Гитлером, несмотря на их разный социум. Есть нечто общее, что объединяет людей поверх всех идеологий и общественных формаций…
         Когда в России произошла повторная приватизация, на фирму Фриче свалился огромный объём работ, я вновь стала востребованной,  как переводчица. Теперь я жила постоянно в разъездах, будучи в одном лице менеджером, переводчиком и справочной службой. Мой рабочий день расписан до минуты, честно говоря,  мне нравится такой ритм жизни, по крайне мере знаешь, на что ты способна: полная собранность, умение решать всё здесь и сейчас и многое другое. Всё это приходит не сразу, а ко многим вообще не приходит. Это я к тому, что еще и подбором кадров приходится заниматься. Однажды жму транзитом через город – самая паршивая часть маршрута – это городские улицы с их светофорами. Норовлю попасть в зелёную волну. Какой-то тип всё старается влезть впереди меня. Не выйдет! Водить машину и я умею, учитель у меня был что надо. Однако этот тип на очередном светофоре всё же подрезал меня, встал у меня под носом бампер к бамперу .  От такой наглости  в первый момент захотелось выскочить, подбежать и…  сама понимаешь. Во второй момент моя рука взлетела над кнопкой сигнала, чтобы всю улицу оповестить о нарушителе правил дорожного движения. Но я не сделала ни то, ни другое. Я остолбенела.  Видела только бампер, номер и цвет этой машины. Я всё вспомнила. Это Он.  В зеркале увидела свою перекошенную рожу. Бампер рванул на зелёный свет – я за ним. Бампер свернул и стал петлять по боковым улочкам – я за ним. Бампер свернул в тупиковую улочку и включил сирену. В тупике быстро раздвинулись металлические створки ворот, пропустили орущую машину и сомкнулись перед моим носом. Я выскочила из машины и затарабанила руками и ногами  в дверь охранника.
   - Шо надать? – Послышался прокуренный голос через дверь.
   - Кто сейчас заехал? Отвечай! – Прорычала я.
   - Хглавхврач, - пробубнил тот же голос.
Рядом с окошком охранника полу облупившаяся вывеска извещала, что я нахожусь у проходной психиатрической больницы, далее часы приёма передач и тд, и тп, как говорится. Это была та больница и тот главврач, который выгнал меня отсюда несколько лет назад. Я дёшево отделалась: ни инсульта, ни инфаркта – только грохнулась без сознания на этом крыльце. Ну, там и не такое видели, быстро занесли в приёмный покой и оказали первую помощь. Через два дня выписали, убедились, что пациент не их профиля.
   - Где главврач? – Спросила я медсестру. – На территории?
   - Сейчас у себя в кабинете, - ответила она.
Вы видели, как двигаются сомнамбулы? Я вошла в кабинет главврача, как лунатик в лунную ночь. Он был не один. Там сидел твой Димов. Я подошла к ним вплотную и четко, как киберг произнесла
   - Я отсюда никуда не пойду! – И продолжала стоять. Меня можно было убить, но не переубедить. Они о чём-то продолжали разговаривать, как ни в чем не бывало. Мне было всё равно. Я была на своем месте. Для меня всё было здесь и сейчас.  Главное, Он был рядом. Наконец ушел Сергей Иванович, Он нажал клавишу и произнёс в микрофон полное моё имя Ирма Марта и фамилию. Я удивилась, потому что второе своё имя я нигде не указывала.
   - Мне сейчас нужна секретарь-делопроизводитель. Вы согласны? – спросил меня и едва заметным полу кивком утвердительно ответил себе.
    Я так же молча ответила утвердительно.
   - Тогда идите в отдел кадров. Оформляйтесь. – Сказал, словно благословил. Я развернулась, такой же сомнамбулой подошла к двери и открыла её. Вдруг услышала
   - Дверь не закрывайте, - чуть озорно, чуть насмешливо, как пароль, произнес Он мне вслед. 
Конечно, не закрою! И связь нашу никогда не прерву!
Ирма некоторое время молчала и курила. Думала о чем-то своем.
   - Это твой Патриарх? Ты и его к себе в постель затащила? – В ужасе прошептала я.
   - Ну что ты! Нет, конечно, об этом и речи быть не может. Это – другое! Быть с ним весь день рядом – такое счастье. А для постели мне моего мужа хватает. Кстати, Он мне мужа сосватал, указал кандидатуру. Но, говорит, предупреждаю:  объект одичал совсем, придется поработать, приручить. По-доброму так произнес, чуть шутя. А дело оказалось совсем не шуточное: трехкомнатная квартира, полная антиквариата была засрана так, что отмывала её потом чуть не год! Представь себе картины на стенах, хрустальные люстры под потолком, хрустальные вазы, рюмки, фужеры, графины и графинчики в серванте под  стеклом. В другой комнате много столовой посуды в шкафах, горки обеденных сервизов какого-то слонового фарфора, я уж не говорю о многочисленных статуэтках, бюстиках, букетиках и так далее. И вот на всём этом лежит толстый слой черной жирной пыли. Эта же черная масса въелась в обои, полы и потолки. На кухню совсем не возможно было войти. Во всей квартире чистый был только один портрет женщины, кажется, в пеньюаре; красивая. Этот п ортрет висел над койкой единственного обитателя этой квартиры – моего теперешнего мужа. Это был портрет его матери, из-за которой он прожил лучшие годы своей жизни бобылём, но не спился. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Первый наш с ним секс был втроём: я положила к нам в постель портрет его матери, иначе бы у него со мной не получилось. Извини за такую подробность, жизнь многогранна. Зато теперь один, без меня, он себя абсолютно не мыслит.  Да ты его увидишь, ждёт меня в машине у подъезда.
      Мы покидали с Мартой будуар  Мальвины, как родные сёстры, она нежно поддерживала меня под руку. У подъезда действительно стояла машина, припаркованная багажником к стене дома. Когда мы к ней подошли, водитель медленно переворачивал прочитанную страницу книги, лежащей  перед ним на руле. Марта распахнула дверцу его кабины.
   - Знакомься! – Торжественно провозгласила она, как на великосветском рауте.  – Это жена Сергея Ивановича Димова!
Он-то прекрасно знал, с кем его будут знакомить, был невозмутим. А вот я - выпала в осадок! Было от чего: передо мной вальяжно восседал охранник Василий! Короткая модельная стрижка, чисто выбритое холёное лицо, знакомое с хорошим парфюмом, Одет в джинсовый комплект. На ногах – желтые дорогиее ботинки. Церемонно склонил голову в поклоне, в глазах прыгали чертики
   - Будем дружить семьями? – Спросил он.
   - Да. Сейчас едем к ним знакомиться, - сообщила Марта.
Я чувствовала, нахожусь на пределе, моя нервная система отказывалась что-либо воспринимать.
   - Нет, не сейчас. Я пойду пешком. Я должна побыть одна. Простите.
           Они не обиделись, сказали, визит переносится, но обязательно состоится.  Я медленно пошла в сторону своего дома.
        …  Вдруг оказалась в туннеле диаметром в мой рост, а может, как моя голова, тела не было, я его не чуяла, не ощущала, только мысль-туннель, в которой я стремительно мчалась, цепляясь за нужные слова. Слова-откровения. В том туннеле они все так и остались, я их сразу забыла. Если вспомню –  буду уже другая я. А вот и мой дом, и моя квартира. Я вновь обретаю своё тело. Своим ключом открываю дверь…
          Вся моя семья сидит за празднично накрытым столом Они ждут меня.
   - А где гости? – Разочарованно произносит моя дочь. – Папа сказал, ты придёшь с гостями.
Я разглядела, стол накрыт на шесть персон.
   - Гости будут в другой раз. Димов, оказывается, ты всё знал? Я хочу супа. – И села за стол. Дети вопросительно посмотрели на отца, увидев его одобрительный кивок, со всех ног бросились на кухню, вернулись с кастрюлькой и половником, стали разливать суп по тарелкам. Я смотрела на них троих. Это моя семья. Это моя Вселенная.