ПОРА ИДТИ В КИНО

 
       Амаяк Тер-Абрамянц
ПОРА ИДТИ В КИНО

Как обычно, заведующий реанимацией Юрий Сергеевич Хромов явился на работу первым. Переодевшись в ординаторской, уже без десяти восемь он вошел в приёмное отделение.
Здесь было затишье. Неряшливо крашеная девица у телефона вяло скользнула по нему взглядом и, зевая, уставилась в оконную пустоту. Под лестницей стояла каталка с телом, накрытым простыней и, как обычно в таких случаях, когда накрывали голову ее не хватало на ступни, и они торчали, всегда одинаковые – серо-синие, со сплюснутыми, слипшимися друг с другом пальцами. И черный кот, отродье, приваженное со скуки пенсионерами лифтерами сидел под каталкой и смотрел на живого Хромова с явной неприязнью, зелеными глазами.
«Наверное ожоговый» - отметил про себя Хромов.
     – А это еще что? – спросил он у девицы, указав на каталку.
     – Как чо,–  с тупой безмятежностью улыбнулась она, еще не остывшая от полуночных шоферских тикний. – мертвяк… – и снова уставилась в окно, всем своим видом будто говоря: «Хозяин нашелся!– вот как заявление на увольнение напишу сам главврач уговаривать будет!..»
     – Я спрашиваю почему не увезли до сих пор в морг?
     – Машины нет - соврала крашеная: не до трупа было – Сеня хлебал раздобытый украденный ею у старшей сестры медицинский спирт и мял ее как пластилиновую и лишь полчаса назад ушел восьмерками отсыпаться в гараже.
Очередной эпизод классовой борьбы закончился полной победой пролетариата, и Юрий Сергеевич это сразу понял, и только подумал: – «срочно надо звонить в гараж, шофера наглеют»…
     Он быстро поднялся по лестнице и вошел в отделение.
     – Здрасьте, Юрий Сергеевич, – это Леночка, новенькая медсестричка, только в этом году закончившая медучилище. Она поспешила в палату, а за ней сразу показалась ее пожилая напарница Раиса Никитична.
    –Ой, Юрий Сергеевич, уж и намаялись мы! – Раиса Никитична по-старушечьи всплеснула руками, восторженно смотря на Хромова.
     – Здравствуйте, здравствуйте, дорогая. Иванов где?
     – У себя, дневники пишет… А у нас ожоговый помер…
     – Знаю, отмучился, Раиса Никитична.
     – Царствие ему небесное… а доктор ночью ни столечко не поспал, все то одно, то другое.
     – Ну, ничего, Иванову полезно, похудеет, – рассмеялся сухим посвистывающим смехом Юрий Сергеевич.
     – Да ведь жалко…
     – Юрий Сергеевич! – крикнула Леночка из палаты – подойдите к черепному. – В её голосе посторонний человек не услышал бы ничего особенного, но Хромов всем опытом старого реаниматора уловил в нем ту особую безлично тревожную нотку, которая заставила его через несколько мгновений быть у головы больного. Он сразу попытался нащупать на шее толчки сонных артерий, но кончики пальцев чувствовали лишь податливо ползущую ткань. Мерно стучал и шипел  аппарат искусственной вентиляции легких. Грудная клетка лежащего  с методической точностью вздымалась и опадала, но сердце его уже молчало.
     – Лена, адреналин с хлористым! На длинной игле! – жестко приказал он, уже с каждым толчком ладоней сильно прогибая грудную клетку и заставляя сердце выбрасывать все новые и новые порции крови: раз-и, раз-и, раз-и!...
Лена кинулась было к стеклянному шкафу с медикаментами.
     – Стой! – вдруг рявкнул Хромов.
     – Будто споткнувшись, Лена остановилась.
     – Шагом! – жестко приказал Юрий Сергеевич, – быстрым шагом!
     В палату на шум ворвался Иванов с мешком «Амбу» для искусственного дыхания, но увидев, что аппарат работает, отложил «Амбу».
     – Сергеич, заменю, – сказал Иванов, вставая на место заведующего. Он продолжал массаж сердца, а Хромов воткнул длинную иглу в плоскую безволосую грудь, потянул поршень на себя и раствор в шприце вмиг окрасился алой кровью.
     – Попал!
     Медленно ввел раствор.
     – Ну-ка послушай!
Иванов приставил фонендоскоп к груди и услышал гулкие отдаленные удары, но потом все затихло.
     – А, черт! – выругался он и снова начал массаж сердца.

     Минут через двадцать стало окончательно ясно…
     – Не хочет жить, – сказал Иванов, отвернув веко и заглядывая в широкий, поглощающий все и ничего не отдающий зрачок. – Большое размозжение мозга…
     – Все, – сказал Юрий Сергеевич, отключая аппарат: поршень еще пару раз стукнул и затих. Грудь лежащего человека, последний раз со времени его рождения приподнявшаяся, опустилась и застыла навсегда, навсегда оборвалась вьющаяся с сотворения мира через неведомые личины и судьбы нить жизни.
     – Кто он? – на лбу Юрия Сергеевича поблескивали капли пота.
     – Мотоциклист, – ночью привезли… с девицей гнал: девицу-то сразу… С Южного шоссе привезли.
     – Как фамилия?
     – Алехин.
     – Запиши, Иванов, – кивнул Юрий Сергеевич. Он вытащил оранжевую, блестящую от холодной слизи трубку изо рта лежащего, внешность которого уже приобрела ту неподвижную серую безликость, что роднит все те лица, которые покинула душа.
     – Послушайте, – взмолилась уже давно вошедшая в палату Раиса Никитична, – там на лестнице ждут…
     – Кто? – не понял Иванов.
     – Родственники, родные…
     – Сказать – умер! – внушительно сказал Иванов и тут же нахмурился. Был он рослый, грузный, щеку перерезал глубокий длинный шрам и Раиса Никитична его побаивалась.
     Доктора вышли из палаты.
Лена накрыла простыней незнакомое тело.
     – Лен, сказала Раиса Никитична, выйди, а?...
     – Не хочу, – мотнула головой Лена, – как я им скажу, а вы старше…
     – Вот и я говорю, – всплеснула руками Раиса Никитична, – ну почему, почему мы должны говорить родственникам? Ну что я им скажу? Никому не хочется, конечно… Мы же медсестры, а им доктор нужен. Родственники должны с доктором говорить, правда ведь Лен?... – она растерянно смотрела на Леночку, словно ожидая от нее ответа.

     Иванов сидел в узкой комнатенке дежурного врача за столом с селектором и двумя телефонами и быстро записывал историю болезни: приплюснутая шапочка съехала слегка на ухо, от которого через всю щеку, поворачивая углом вниз, протянулся шрам. Плохое было сегодня дежурство, он был не выспавшийся и злой: это второй труп, а ночью скончался ожоговый, на седьмые сутки своих мучений… Хотелось курить, во рту стоял тухлый мясной дух. В комнату зашло несколько других врачей из других отделений узнать кого из больных уже можно забирать себе. Свежие и выспавшиеся они уселись в ожидании на узенький диван, перебрасываясь незначительными фразами, созерцая тяжеловатых рубенсовских муз, на репродукциях огонька, парящих над расписанием дежурств (их поместил сюда недавно кто-то из молодых шутников).
     Крепкая пухлая рука Иванова быстро скользила по странице. Привычные фразы: «искусственная вентиляция… непрямой массаж сердца… инфузия внутрисердечно…» и последняя, обязательная:» проводимые реанимационные мероприятия эффекта не дали».Он записывал эту последнюю фразу, стараясь скорее покончить с неприятным, краем глаза уловил, появившийся в дежурке еще один белый халат – возможно еще кто-то из докторов заявился – так и прут не вовремя сегодня!
     – Скажите, как самочувствие Алехина? – спросила появившаяся в халате немолодая женщина.
     – Умер, – бросил он через плечо, не переставая писать. И все присутствующие увидели, как женщина, не сделав больше ни единого движения, как стояла прямо, так и не сгибаясь, с размаху рухнула срубленным деревом навзничь и было слышно, как стукнулась о линолеум затылочная кость.
     – Мать! Мать это! – в дверях появилось испуганное птичье лицо Раисы Никитичны.
В момент огромное тело огромное тело Иванова словно подбросила пружина.
     – Кто? Кто пустил сюда?! – взбешенно закричал он, кинувшись к женщине, но врачи уже поднимали ее, укладывали на диван, и она, открыв глаза, зарыдала.
     – Кто, кто дал халат? – надвигался на Раису Никитичну Иванов.
     – Не знаю, не знаю я, – испуганно отступала Раиса Никитична. – Она сама прошла… – Появившаяся за ее спиной Леночка растерянно молчала.

     – Да-а, – сказал один из хирургов другому, когда они покидали комнату, – впервые вижу, чтобы слово сшибло человека с ног.

     Медсестры, сдав дежурство, собрались домой.
     – Ой, и как же я испугалась! … – сказала расширив глаза Раиса Никитична и прошептала, будто кто-то мог услышать: – Леночка, а они ушли?
    – Стоят еще на лестнице, – Леночка сняла халат, шапочку, вынула заколку и на плечи хлынули свободно золотистые густые волосы. – Раиса Никитична, вы домой собираетесь?
     – Сейчас, сейчас, – Раиса Никитична завозилась с сумкой. – Еще в гастнроном надо зайти… – глаза ее неожиданно широко округлились. – Леночка! А кактус полить?
     – Какой кактус?
     – Да на подоконнике, я уж месяц полить собираюсь…
     – Да на что ему вода, он же кактус! – рассмеялась Леночка.
     – Все равно, хоть раз, а кактус без воды тоже не может, – убежденно сказала Раиса Никитична и, взяв поильничек с водой, зашаркала к подоконнику.
     – Ну тогда я вас подожду, – Леночка устало села на табурет и подумала: «Сегодня обязательно схожу в кино, на какой-нибудь иностранный фильм» : вспомнила, что в кинотеатре идёт цветной широкоэкранный франко-итальянский фильм «Анжелика и король».
     Тонкая струйка стекала в сухую глину. Раиса Никитична держала руку осторожно, чтобы не уколоться о заморские колючки. Потом подняла глаза, сквозь которые смотрела выцветшая добрая душа и увидела горбатые крыши одноэтажной окраины Новотрубинска, где прошла вся ее жизнь, за ними зеленели поле и лес. В поле она увидела маленькую белоголовую девочку. Девочка щипала один за другим лепестки ромашки и шептала, сама не зная о ком: «Любит – не любит, любит – не любит…» Эта маленькая девочка была она. И, конечно, она уже и не старалась вспомнить, что сказал последний лепесток.