Пресный хлеб и бутылка вина. Глава 1. Кальмар

Я уехал, когда дочка сказала, что больше не хочет со мной говорить, она думает что мне больше не нужна. В моем путешествии не было ни причин, ни следствия - это было его настроение. Даже побега в этом не было, я просто уехал.
Аэропорт Болоньи был пуст, но за нами на паспортный контроль выстроилась очередь, наверное, до утра. Мы вышли из стекляных дверей на парковку такси и два пожилых шофёра долго разглядывали распечатку с бронью отеля.
Утром я вернулся сюда, но того смешного педерастичного фиата, что я заказал, в прокате не оказалось, нам выдали "панду". На этой квадратной машинке через полтора часа мы въехали во Флоренцию, покружив по развязкам и пару раз пропустив нужный поворот. 
Google maps играет с сознанием странную игру. Ты видишь незнакомую улицу, на которой ты ни разу не бывал - но ты уже видел её. Эта смесь новизны и узнавания сразу же проводит черту между тобой и тем "путешественником-как-в-старину", которого ты себе вообразил. Чувство узнавания обманывает твою тревогу от чужого места. Ты ставишь машину на подземный паркинг у железной дороги, садишься в знакомый трамвай и едешь по знакомой улице. И когда ты катишь чемодан по площади, то уже знаешь, в какой из переулков тебе надо повернуть, чтобы найти крошечный отель в две звезды у самой капеллы Медичи и той лавки "Всё за 99 центов", что ты уже видел в Google, кажется, из окон своего номера. Ты не тот путешественник, которого ты вычитал у Муратова - вряд ли живой человек может быть таким техничным; ты любопытный кальмар, который выплыл из холода и ощупывает старые дома длинными, в тысячи километров, щупальцами; твои большие глаза похожи на мониторы. А потом ты подтягиваешь своё тело - и сравниваешь картинки с настоящим.
На улице солёный запах кожи. "Как так можно, такая красота и вдруг базар, развесили сумки", -  но уже твоя реакция на туристический праздник кошелька - реакция туриста, человека извне. Сейчас у кирпичных стен капеллы Медичи пахнет кожей и чёрные продавцы заманивают немцев яркими майками "I love Florence"; вот висят ремни, вот шапки, а вот и трусы до колен с микеланджеловским членом в цвета итальянского флага. Сто лет назад - рынок, двести - всё ещё рынок, и триста, и пятьсот. Думать о том, что господин Алигьери пробирается между пахучих кож, развешанных на высоких перегородках, странно, и нет ему дела до румяных немцев - он не здесь, но он всё тут же, идёт, обходя лошадь, жующую овёс из сумки; гора капусты, лежащая на брусчатке, цыгане спорят из-за какой-то добычи. Пахнет не кожей, а навозом и дымом из пекарни. В пекарне толстый булочник бьёт молодую жену и выталкивает её на улицу, прямо вот здесь, под стеной собора в высоких лесах. Лицо булочника красное от злости, лицо женщины красное от обиды. Пекарь кричит что-то многоэтажно и машет руками, и грозит кулаком мужику в фартуке каменщика; тот сидит на перекладине лесов и думает: "чортов рогоносец". Всё это происходит здесь же, но не сейчас, и потому уже не в этом мире. Теперь же можно задрать голову и разглядеть бычью рогатую каменную голову на высокой стене Duomo: ровно напротив того места, где пятьсот лет назад была пекарня. Каменщик не решился набить пекарю морду.
У Palazzio Comunale музыкант играет на гитаре что-то из старых фильмов, перед ним на камнях картонка со славянской фамилией. На углу высокой стены Palazzio нацарапанный резцом портрет мужчины в профиль, привет от Микеланджело. Ты подходишь и тоже поворачиваешься в профиль, так лучше заметна тонкость черт и красота лица - в одну мелодию с перебором струн, движением руки мастера на старом камне - и так же доступна.
Бабушки в очереди в галлерею Уффици говорят по-русски, показывают друг дружке путеводитель: "Вот сюда ещё успеть". Нет, я далёк от мысли, что красота доступна им из-за правильного способа копить пенсию, эти аккуратные городские бабушки наверное получили поездку в подарок от успешных детей. "Доступность" красоты для них не в потраченных деньгах, а в самом прямом смысле слова "ступать": прийти, увидеть своими глазами, удивиться. Те же, кто живёт в этом мире никакого удивления не испытвают с самого рождения. Поэтому охранники так весело хохмят по поводу вытаращенных глаз туристов, тычут пальцем в бутылку воды у тебя в руках и говорят "Non ho bisogni, я пить не хочу, оставьте у себя nel sacchetto" - это просто ещё один рабочий день, скоро обед - уже неплохо.
Гордясь нечеловеческой красотой вокруг, они гордятся чем-то домашним, своим, а потому уже без заламывания рук. Так показывают свою любимую лошадь или ставят ребёнка на табурет: "Прочитай стишок. Молодец, vero?" И только так нечеловеческое становится гуманным, упрощаясь до быта. Здравствуйте, господин Муратов, вот и вы снова: ведь именнно в Вашей книге так удивляют балбесы, весело проводящие время с бутылкой Вальполичеллы, пристроившись в тени драгоценной мраморной руины. "Какая древность? Эта? Да-а-а, наши предки ого-го! Джузеппе, где твой стаканчик?" И эта не-сложность честна и прочна, как почерневшее железо на старых замках, запирающих лавки на Ponte Veccio. Молодой Великий герцог Тосканский Козимо, морщась от зловония мяса, идёт по галлерее над мостом и кивает своему архитектору: "Аретино, галлерея вещь хорошая, но ты же видишь, даже так я страдаю от этого смрада. Пусть лучше они торгуют золотом, оно не воняет". Лавки на старом мосту закрываются; мы едим пресный хлеб с сыром и ветчиной, выпиваем бутылку вина и возвращаемся в Уффици. У моста на стаканах с водой играют Штрауса и я уже знаю, что буду долго искать в youtube именно этот вальс, вновь выполняя свой миссию кальмара.