Вера

Снежная каша под ногами мешала идти, заставляя сильнее крениться вперед. С каждым шагом мокрый снег, щедро вываливаемый небесами, облеплял лицо, покрывал мокрой коркой сырое от пота пальто.

Некие обстоятельства забросили меня в этот неуклюжий город, исковерканный нелепыми постройками, втиснутыми среди холмов. Постоянные подъемы и спуски здорово утомляли, но делать было нечего – я должен был успеть до вечера закончить все свои дела. От тяжелой ходьбы разболелась травмированная нога, и старый перелом давал о себе знать ноющей болью.

Я остановился около газетного киоска, который разнообразия ради торговал сигаретами. Это было как нельзя кстати: мои запасы истощились за время злокозненных путешествий по неприветливому городу. Обновив резерв табачной отравы, я с удовольствием закурил. Горло слегка саднило от неизвестно какой по счету сигареты за день, но было хорошо. Никотиновое облако окутало с ног до головы и, казалось, что даже снежные плевки перестали долетать до меня, задерживаясь в этом импровизированном тумане.

Прошло где-то двадцать минут до того момента, когда появился автобус, щедро набитый усталыми людьми. Места в нем было немного и его довольно шустро заняли вездесущие бабушки с непомерными сумками и матом. Умело растолкав и без того утрамбованных пассажиров этого убогого транспортного средства, старушки лишили меня надежды на скорый путь до вожделенного поезда.

В который раз, жалея о забытом плеере, я потянулся за очередной сигаретой. Закурив, я заметил, что снег немного утих, и можно разглядеть что-то дальше вытянутой руки. Оказалось, метрах в двадцати от табачно-газетного киоска, уныло притулилось кафе, заляпанное грязью по самую щербатую крышу. Это было явно одно из тех заведений, где вас могут накормить просроченными, разваренными пельменями с клееподобным майонезом в качестве универсального соуса ко всему, что можно переварить. Правда, эту невеселую гастрономическую картину может скрасить рюмка-другая водки, которую, судя по всему, там ценили больше еды. Странный общепит глядел на меня давно не мытыми окнами почти во весь рост, на которых можно было прочитать давно отскоблившуюся краску букв «Р..шка».
«Рюмашка»? «Ромашка»? «Растишка»? Название было известно только владельцу, да завсегдатаем этого чудесного заведения, которых было битком. Через грязное стекло я сумел рассмотреть пятерых согбенных мужичков, что-то обсуждающих за высокими пластиковыми столиками. На секунду я даже начал завидовать им: именно в этот момент ветер особо злобно хлестнул по лицу, и стало еще более зябко. Но представив себя в узкой комнатушке, провонявшей немытыми телами, перегаром и дешевой выпивкой, я живо согрелся.

Едва я собрался последовать за женщиной, пропавшей в темном провале остановки, как мой взгляд встретился с другим, поразительно взрослым. Прямо на меня смотрели детские глаза, украшавшие симпатичное девичье лицо.

Я сделал несколько шагов в сторону предполагаемой «Ромашки», чтобы лучше рассмотреть обладателя столь не по возрасту серьезных глаз. С нового места стало лучше видно девочку лет десяти-двенадцати, стоявшую около столика, прижавшись лицом к грязному стеклу, и угрюмо наблюдавшую за прохожими. Ее взгляд перестал цепляться за меня, и она выбрала новую цель – сутулого мужчину, ведущего на длинном поводке смешную толстую таксу, вязнущую в снежной каше. Но во взгляде девчонки ничего не поменялось: та же тоска, то же уныние, что и минуту назад. Она словно олицетворяла собой весь этот провинциальный городок, заброшенный не в самые приветливые земли. Тоска, безысходность, грязь и принуждение – четыре столпа, четыре холма, на которых стоял город.
Наблюдая за девочкой, я увидел ее отца, стоящего неподалеку. Это был сорокалетний мужчина, давно бросивший любые попытки выглядеть человеком: обрюзгшее лицо, свисающие мешки под глазами, недельная щетина и всклокоченные, разбавленные сединой русые волосы. Он стоял, облокотившись о край стола, и пытался нетвердой рукой попасть горлышком бутылки в узкое лоно рюмки.
Напротив неприятного субъекта стоял собутыльник – почти точная копия, но более худосочный. Они оба о чем-то вяло спорили, то и дело взмахивая руками и кивая куда-то в сторону. Девчонка не обращала на все это внимание и продолжала упрямо высматривать что-то за гранью грязной распивочной.

Справа от меня раздался скрип тормозов – приехал очередной автобус, на этот раз полупустой, увозивший моих невольных соседей – женщину и парня в наушниках. Но мне было не по пути с ними, это понял уже позже. А в тот момент я, неожиданно для себя, направился к двери замызганного кафе.

Дверь натужно скрипнула и впустила меня в зловонное нутро этого рассадника цирроза. Воздух внутри оказался еще насыщеннее, чем я предполагал. Не спасало даже долгожданное тепло, заставившее оттаивать ледяную корку на одежде. Все внимание было занято этой незнакомой девочкой, по-прежнему стоящей около окна. Я не могу вспомнить ни одного такого нездорового увлечения кем-то, особенно ребенком ни до, ни после того вечера. Наверное, все же я был прав насчет резонанса между городом и этим маленьким человеком, отражающим всю суть окружающей действительности.

Раздумывая, как бы завести разговор с незнакомкой, я совершил подвиг и заказал у заспанной женщины за прилавком, чашку растворимого кофе. Это было меньшим из зол, найденным в здешнем меню, прибитым к стене. Взяв раскаленный пластмассовый стаканчик с дымящейся жижей, я протиснулся поближе к заветному столику.

- Да ничо ты не понимаешь, Ерёма. Как был деревней, так ей и остался, итить. Я тебе говорю – пятихатка, железно.

Его собеседник недоверчиво качнул косматой головой и опустошил рюмку.

- Да ну тебя к хрену. Верка! Заканчивай елозить по стеклу, принеси еще котлет. Скажи, чтоб записали на меня, как обычно.

"Безысходную девочку зовут Верой, весьма символично», - подумал я.
Девчушка торопливо шмыгнула к прилавку и пробубнила заказ. Продавщица, вздохнув, пихнула тарелку к краю. Вера ее проворно схватила и отнесла отцу. Он был занят новой дискуссией, насколько я мог судить – о соседке и непонимании. Девчонка собралась было вернуться на свое прежнее место, но папаша перегородил ей путь и указал на низкую табуретку около прилавка. Это был шанс немного пообщаться с обладательницей диаметральных противоположностей: обнадеживающим именем и унылым взглядом и, чего греха таить, видимо, дрянной жизнью.

Вера уселась на край табурета, одернула короткую не по возрасту куртку, и уставилась на свои ботинки. Я поставил на первый попавшийся стол остывший стакан с растворимой отравой, и подошел к девочке.

- Привет! Чего грустишь? – мой веселый тон выдавал во мне идиота, но я не нашелся с чего еще начать разговор с ребенком.

Девчонка перевела взгляд со своей ободранной обуви на меня.

- Здрасьте. А что вам?

Я замялся:

- Ну… Не знаю, сколько я помню себя в детстве – никогда не грустил, всегда чем-то занят был.
- У вас тоже папа пил? – по-взрослому спросила она серьезно.
- Нет. Хотя, может и пил, но я не видел, - честно признался я.
- Тогда вы не поймете, - вздохнула она и снова уставилась на ботинки.

Я решил немного расшевелить ее и купил шоколадный батончик в яркой обертке, цинично сообщающей окружающим о существовании каких-то далеких теплых стран.
Девочка молча взяла угощение и насупилась еще сильнее. Через несколько секунд сказала:

- Спасибо. Вы добрый. Меня Верой зовут, а вас? – ее взгляд вновь блуждал по моему лицу.
- А я М., приятно познакомиться! – я слегка улыбнулся и пожал протянутую ладошку, холодную и немного липкую. – Вера – это уменьшительное от «Вероники»?
- Нет, просто Вера.
- Понял. Часто тут с папой бываете? – я кивнул в сторону ее отца, всецело занятого котлетами.
- Часто. Здесь нас кормят бесплатно, а папе еще и наливают. Тетя Нина нас знает давно, еще когда… - тут моя собеседница запнулась и снова насупилась.
- Тетя Нина это она? – я ткнул пальцем в сторону тяжеловесной сонной женщины за прилавком.
- Да, это мамина подруга. Раньше мы соседями были, я даже помню.
- Раньше?
- Да, теперь мы с папой переехали в другую квартиру. Она немного меньше нашей старой, но тоже хорошая, - грустно сказала Вера.
- А мама твоя где? – спросил я, хотя ответ знал заранее.
Вера съежилась, словно от холода, и нехотя ответила:
- Мама умерла. Давно.
- Прости, малышка. Не хотел тебя расстраивать, - воскликнул я, видя, что девчонка совсем пала духом.
- Ничего, я привыкла. А вы что делаете здесь? Я вас раньше не видела.
- Шел по улице, вижу, ты стоишь, грустно так глядишь, что завидно стало. Вот решил узнать, где ты такие грустинки берешь, - с улыбкой ответил я, стараясь хоть немного рассмешить ребенка.
- Дурак вы, дядя. Нельзя завидовать такому, вам не понравится, - снова взрослым тоном ответила Вера.
- Есть такое дело, Вер. На самом деле, как увидел, так на душе нехорошо стало. Может мне с твоим папой поговорить? Ну, чтобы вы перестали сюда ходить?
- Не надо! – испуганно вскочила она. – Не вздумайте! Нам здесь хорошо.
- Вижу я как вам хорошо, - с горечью ответил я. Меня всегда раздражали такие люди, как отец Веры. И сами не живут, и других мучают. А в чем провинилась эта девчонка, что ее гноят в смраде забегаловок и кормят объедками из рук щедрой тети Нины. А сколько их таких в нашей-то необъятной…
- Не сердитесь, дяденька. Папа не всегда таким был. Знаете, как раньше нам хорошо всем было, когда мама жива была? Мы и в Москву ездили на карусели, и сладости ели каждый день! А потом мама заболела и умерла, а папа долго грустил. Потом он тоже заболел и ушел с работы. Потом мы на другую квартиру переехали, и стали сюда приходить.

Девочка слегка раскраснелась и оживилась, рассказывая мне свою нехитрую историю. На самом деле, можно было даже и не говорить обо всем этом, мне хватило одного взгляда на эту родственную пару, чтобы понять, что происходит. Я стоял напротив худенькой девочки и пытался понять, что же потащило меня в эту смрадную комнатушку? Что заставило ни с того ни с сего заговорить с этим ребенком? Таких, как она – сотни, тысячи. И от того, что я такой добрый и великодушный пообщаюсь с ней, куплю хоть вагон шоколадок – ничего не поменяется. Я могу даже попробовать вразумить ее отца, но поможет ли это? Да и послушает ли меня этот опустившийся мужчина, некогда любящий муж и отец? Он давно махнул рукой на себя, на свою дочь, и какой-то «фраер» со стороны явно не изменит ничего.

Вера тронула меня за рукав:

- Дяденька, вы чего молчите? Вы не волнуйтесь, у нас все хорошо, правда. Вы зря за меня волнуетесь.
- Ты права, и впрямь зря. Слушай, ты секреты хранить умеешь?
- Могила! – серьезно кивнула она.

Я достал из кармана кошелек и, загородив его спиной от посетителей этого злачного местечка, достал небольшую пачку купюр – всю наличность, что была при себе. Свернув деньги в тугой сверток, я протянул его ребенку.

- Ой, что это? Деньги? Мне? За что? – выпалила она.
- Это подарок, - подмигнул я и втиснул деньги в крохотный кулачок. – Только папе не показывай, пока не протрезвеет. Пускай тебе куртку купит, эта явно не по возрасту уже, - я кивнул на короткие рукава.

Вера, краснея, ответила:

- Спасибо вам большое, но не нужно было.

С этими словами она неуклюже сползла с табурета и ушла к своему отцу, так и не обратившему внимания на то, что с его дочерью разговаривал какой-то посторонний мужик, да еще и шоколадки с деньгами всучивал.

Я, не задерживаясь ни секунды, вышел на улицу. Снежная каша под ногами, слепящий снег, зябкий ветер: этот букет свежести буквально опьянил меня, заставил вдохнуть полной грудью до головокружения, потемнения в глазах. Непередаваемые ощущения, сравнимые только со вторым рождением.

Потерев глаза, я поискал взглядом свою уже старую знакомую и тотчас же увидел ее: Вера отдавала деньги своему папаше, который мутным взглядом искал, видимо, меня в помещении. Не найдя, пожал плечами и сунул сверток в карман. Вера немного потопталась около отца, ожидая чего-то, но, не дождавшись, вернулась на свое прежнее место – в темный угол, откуда хорошо видно только свои ботинки.
Я в некотором смятении отошел обратно к остановке, стараясь больше не оглядываться на стекла кафе. Стало жутко стыдно за себя, свою жизнь, свой поступок. Что я хотел сделать этим? Чего добиться? Унижения ребенка от подачек? Справедливости? Вразумления алкаша-папаши? Вряд ли. Самоутверждения?
Уезжая на автобусе, я смотрел в заднее стекло на удаляющуюся точку, становившуюся очередной отметкой на карте моих сумбурных передвижений. Где-то там, далеко, была растоптанная жизнь, обреченная на вечное уныние. Что станет с Верой через несколько лет? Не пойдет ли она по стопам отца? Сможет ли выкарабкаться из этого болота, или увязнет навсегда?

Я передернул плечами и оборвал себя на полуслове.

«Хватит лезть не в свое дело. Меценат хренов». От всего этого на душе становилось все гаже, мелькавшие за окном приземистые, довоенные дома не добавляли оптимизма. Казалось, из каждого замызганного окна на меня смотрела очередная Вера, убежденная, что все будет хорошо, несмотря на окружающую безысходность. Весь город был этакой маленькой девочкой, давно переставшей наивно смотреть на мир взрослых, но по-прежнему защищающей то немногое, что осталось от прежней, хорошей жизни. А я был абсолютно чужд ко всему этому окружению, словно попал сюда из другого мира, где нет всей этой серости, и встречаются яркие цвета.

На вокзале я перевел дух, настраиваясь на окончательный побег из этой трясины, давящей со всех сторон. До поезда оставалось всего двадцать минут.