Доброе утро

Я вышел из тупика и, не оглядываясь, зашагал по тихой улице к набережной. Стук моей трости, кажется, отдавал эхом по оконным стеклам спящих домов.

Закат сменялся зеленоватым, мутным рассветом. От Невы парило, было тепло, душно и очень тихо.

Я совсем не понимал, почему она прогнала меня, гневно стукнув по столу сложенным веером.

Еще пять минут назад мы сидели друг напротив друга и пили чай с молоком. Бал закончился часом ранее, подали поздний ужин, и я лениво и сонно мечтал. Как лягу в милостиво предоставленную мне постель, как она, неслышно встав, уйдет из спальни своего мужа, пожилого бригадного генерала, и придет под мою руку. Она всего лишь решила иначе.

Стоя у самой кромки, где прозрачные, бутылочного цвета воды реки наплескивают на красноватый камень набережной, я жалел, что оставил в гостях трубку. На душе было гадко, волосы ерошил свежий ветер, дующий с запада. Бегущие облачка то и дело набрасывали на утренний Петербург розоватые тени.

Она, должно быть, подумала, что я отдал предпочтение ее хорошенькой глупой кузине со вздернутой верхней губой, сев за чай рядом с нею. Но благоразумно ли было бок о бок миловаться, когда ее муж, привычно покручивая седоватые усы, ласково и доброжелательно поглядывал на меня?

Нет, право, я не жесток и не глуп.

Предрассветный час в Петербурге — особое зрелище, особое чувство для того, кто рано встал или не ложился всю ночь, похожую на день. Вы не найдете ни рыбака, ни булочника, ни нищего. Может быть, проедет карета с задернутыми шторами и засыпающим лакеем на подножке. Все молчаливо и погружено в дрему.

Мне же совсем не хотелось спать.

Один презрительный взгляд удивил меня, но извиняться я не стал. Мне не удалось даже узнать, в чем моя провинность. Взгляды посыпались градом, она манерно поправляла перчатки, пока я наливал ей в чай из сливочника.

Над ближайшим безымянным мостом навис клочок тумана, и не затушенные по забывчивости фонари на экипаже, покачиваясь, проблуждали в нем болотными огоньками. По набережной прошла и исчезла маленькая мокрая трехцветная кошка, оставив после себя еле заметный след на пыльных плитах.

Она не сказала мне и слова объяснений, а я, кажется, имел на них достаточно прав. Даже служанка удивленно глянула на меня, когда я спешно перебросил через локоть свой легкий плащ и сбежал по лестнице.

Под светом наполовину взошедшего солнца вокруг удивительно засияло: всякий шпиль, всякий купол, всякий позолоченный завиток на ограде. Лучи и блики пронизали плотный воздух, небо из грязно-желтого стало оранжевым, как только что разрезанный персик.

Чудесное время для любовных огорчений. Женщины любят ударить в неподходящий час и думать, что сделали больно. Им в этом непонятная сладость.

Что ей, в самом деле, проку от мужа-генерала, от этой дуры-кузины со вздернутой губой? В чем ее веселье? Почему она отказала сегодня от танца прелестному юному юнкеру с темными бархатными глазами придворного воспитанника? Где была вся ее игривая благосклонность, вся ее доброта заскучавшей в Москве без своего кавалера дамы? Ответов я решительно не знал.

Ответов не могла дать и прохладная, плещущая вода Невы. Она могла только их скрыть. Ей стоит прикрывать лицо, идя на маскарад.

— Доброе утро, сударь, — раздался позади меня звонкий голос.

— Доброе утро, — кратко обернувшись, я увидел хорошо одетую девушку, держащую в руках большой букет сирени. — Ты цветочница?

Девушка мотнула головой, и из-под ее неплотно надвинутого на висок чепчика выскочили два светлых локона.

— Снеси весь этот букет барыне из пятнадцатого дома по той улице, — встряхнув плащ, я вынул из кармана две монеты и моргнуть не успел, как они скрылись в чистеньком девичьем переднике.

— Снесу, — покладисто ответила она и в своих не новых, но аккуратных туфлях засеменила прочь, бросив на прощание: — Хорошего дня, сударь!

Жаль, я не узнал ее имени. Она, наверное, кастелянша какого-нибудь загородного помещика — больно свежи были ветки сирени и руки, держащие их.

Тонкий запах остался около меня, хотя фигура цветочницы давно скрылась за углом. Ничего больше не напоминало мне про духи жены генерала из пятнадцатого дома. Поделом выскочкам, стучащим по столам расшитыми веерами. Поделом тем, кто наставляет рога мужу. Поделом тем, кто ревнует к дурам.

Поправив галстук, я медленно побрел вдоль реки к Летнему саду.

Начинали раскрываться первые ставни. Увидев совсем молодую девицу, растворяющую окно над квартирой цирюльника, я крикнул ей:

— Доброе утро, сударыня!

— И вам доброе утро, — ответила она и радостно улыбнулась, зарумянившись.