Слёзы моего сердца

(повесть)

     Когда мы поднялись на пригорок, я обернулся. Отсюда, с небольшой возвышенности, просматривалась вся деревня. Её вид не был для меня новым – я вчера вечером уже «штурмовал» эту высоту и имел возможность обозреть деревенские красоты. Но то ли вечером погода была не та (небо затянуто тучами, сумеречно и прохладно), то ли я не тот (досада, раздражение – словом, сплошной негатив), только вчера открывшаяся с бугра панорама произвела на меня удручающее впечатление. Сегодня же и погода, и я были совсем иными – солнечными и весёлыми. К тому же сейчас меня сопровождали двое проводников – одиннадцатилетняя Анюта и тринадцатилетний Петруша - внуки старика Андрея Захаровича, у которого я квартировал. Не буду гадать о причинах, но теперь я с добрым и светлым чувством смотрел на деревню, от которой меня в настоящий момент отделяла нежно-голубая речка Инюшка с перекинутым через неё небольшим деревянным мостом. И я уже не злился на главного редактора газеты, в которой я работал рядовым журналистом, за то, что он забросил меня в это забытое Богом место.
     Поводом для командировки послужил непроверенный слух о том, что в селе Бояркино родился телёнок с двумя головами. Главреда эта новость привела в восторг, и он сразу же распорядился, чтобы я выезжал немедленно, дабы первым запечатлеть и подробно описать в статье это чудо. Меня совсем не грела мысль тащиться в деревенскую глушь, но ещё меньше я хотел увидеть аномального монстра, фотографировать его и писать о нём статью. Мне совершенно непонятны интересы людей к подобным уродствам, а тем более их восторги по этому поводу.
     Слух оказался ложным. У всех народившихся телят было по одной голове и одному хвосту. Да и остальные члены тела присутствовали в должных, отмеренных природой количествах. Это отчасти улучшило моё настроение. Я тут же позвонил редактору и с плохо скрываемой радостью поспешил разочаровать его. Суть моего звонка заключалась в следующих пунктах: слух не подтвердился; сенсации не получилось; мне нечего делать в этой дыре. Но наш Валентин Тимофеевич был не из тех, кто легко отступает. Посопев в трубку около минуты, он сказал, что прокол с телёнком ничего не меняет. Раз уж я приехал за сенсацией, то в редакцию должен вернуться с ней или вообще не возвращаться. Где я её найду, о чём буду писать - его совершенно не волновало. Это была моя проблема.
     В сердцах я поднялся на пригорок, оглядел мрачным взором деревню и прилегающие к ней окрестности, словно где-то там я мог сверху разглядеть необходимую мне сенсацию. Как и следовало ожидать, ничего интересного я не увидел. Но подъём на пригорок всё же не был бесполезным. Здесь я, не боясь быть услышанным, вслух и с интонациями высказал всё, что думаю о своём начальнике. Крупная капля дождя коснулась моей головы, и  по траве и листьям монотонно застучал нечастый дождь. С грустной иронией я подумал о том, что сама природа плачет в унисон моему сердцу. Далее торчать на пригорке не имело смысла. Я спустился в деревню и пошёл искать себе пристанище. Ленивый дождик, даже не успев прибить пыль, быстро закончился. Проходя по улице, я крутил головой, прикидывая, в который из домов можно напроситься на ночлег. В одном из дворов возился дед, возраст которого из-за густой седой бороды определить было сложно.
     - Доброго здоровьица, мил человек! - поприветствовал он меня и спросил: - Прогуливаешься али ищешь кого?
     Я тоже поздоровался и подошёл ближе к забору.
     - Да вот, дедушка, ищу, где бы мне переночевать.
     - А чего искать? - с лёгким удивлением спросил он. - В какой дом попросишься, в том и переночуешь. Можешь у нас остановиться, коли сам не против. Мы гостям завсегда рады.
     Приехавший из города, где недоверие людей друг к другу, подозрительность, скрытая, а то и явная агрессия давно стали нормой жизни, я был поражён такой бесхитростной доброжелательностью и готовностью помочь совершенно незнакомому человеку.
     - Спасибо! - сказал я с чувством. - С удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством. Надеюсь, не слишком стесню?
     - А чего ты нас стеснишь? Изба просторная. Живём мы со старухой вдвоём. Правда, сейчас двое внуков гостят - Петрушка да Анютка. Ну да не беда, место найдётся.
     Старик распахнул калитку.
     - Заходи! Как тебя звать-величать?
     - Владимир, - представился я. - Документы при мне. Сейчас покажу.
     Я полез в карман за журналистским удостоверением.
     - Не надо, - отмахнулся дед. - Я ж тебе свой паспорт не предъявляю. Зовут меня Андрей Захарыч. Можно просто - дед Андрей. Ну, пойдём в дом, Владимир. Познакомлю тебя с супружницей и молодёжью.
     Дом у Андрея Захаровича действительно был добротный. За вечерним чаем и тем, что приготовила к нему заботливая хозяйка Зинаида Тимофеевна, под неторопливые разговоры моя душа окончательно оттаяла. Теперь я даже был рад тому, что непроверенная информация на время вырвала меня из городской суеты и забросила в этот непривычный мир неторопливой, размеренной жизни.
     Мы засиделись допоздна за разговорами. Старики мне понравились, да и я им, как видно, пришёлся по душе. Ребятишки уже давно спали, а мы, напившись чаю, всё сидели и беседовали. Я рассказал хозяевам о своей журналистской работе, о связанных с нею забавных случаях. Поведал о цели моего визита в их деревню. Они добродушно посмеялись: мол, надо же придумать такое - телёнок с двумя головами. И уже в конце нашего затянувшегося застолья я задал вопрос, который почему-то раньше не пришёл мне в голову:
     - А почему ваша деревня так называется? Здесь боярышник растёт?
     - Боярка-то? - переспросила Зинаида Тимофеевна. - Да она кругом тут. А за согрой её пруд пруди.
     В свои тридцать два года я многое повидал в жизни, но мне ни разу не довелось увидеть воочию, как растёт боярышник. Я знал только, что это дерево имеет колючие ветки и плодоносит вкусной и полезной ягодой.
     - А где эта согра? - полюбопытствовал я. - Покажете завтра?
     - А чего её показывать? - в своей привычной манере ответил дед Андрей вопросом на вопрос. - Мы тебе провожатых дадим. Ребятишки тут кажное лето гостят, всю округу облазили.
     Во мне уже зрела идея новой статьи. Боярка! А почему бы и нет? При желании эту тему можно неплохо обработать. Отправляясь спать, я с удовольствием думал о том, что нашёл выход из положения. А ещё я поймал себя на мысли, что мне даже в голову не пришло предложить хозяевам деньги за ночлег. Видимо, подсознательно я с самого начала понял, что этим предложением только обижу их.

     * * *

     Итак, солнечным утром мы втроём стояли на вершине холма. Вдоволь налюбовавшись на окрестные красоты, я извлёк из барсетки свой цифровик и запечатлел всё, что привлекло моё внимание.
     - Ну, друзья мои, - обратился я к провожатым, - показывайте, где растёт боярышник.
     - А вон там, дядя Володя, - Петруша указал рукой. - Отсюда хорошо видно.
     В той стороне, куда он показывал, возвышался ещё один холм, склон которого был сплошь поросшим небольшими деревцами.
     - Так это и есть боярышник? - спросил я.
     - Ага, - вставила своё слово Анюта.
     - Тогда вперёд! - бодро скомандовал я.
     В ложбине между холмами рос небольшой, но довольно густой лесок, подтопленный болотом. Это и была та самая согра, о которой упоминала Зинаида Тимофеевна. Ребята и в самом деле хорошо знали все тропы в окрестностях деревни, поэтому болото мы форсировали безо всяких проблем. Далее тропа опять вела вверх по склону. Впереди по курсу росли многочисленные деревья, о которых я планировал поведать своим читателям. Я сделал несколько общих снимков. Потом, подойдя ближе, заснял отдельные деревья и их фрагменты крупным планом. К сожалению, попробовать на вкус ягоду мне не довелось - боярка зреет поздно, в сентябре, а в середине августа плоды ещё совсем зелёные.
     Вернувшись в дом, я записал на диктофон рассказ Зинаиды Тимофеевны о целебных свойствах боярки и о том, какие снадобья из неё готовят. Остальную информацию я рассчитывал найти в справочной литературе и в интернете, поэтому свою миссию в селе Бояркино счёл завершённой. Я поблагодарил хозяев за гостеприимство и стал готовиться к отъезду. Но Андрей Захарович мою спешку не одобрил.
     - Быстрый ты, однако, - сказал он, хмыкнув. - Стало быть, собрал материал?
     - Ну, да, - ответил я.
     - И про что же будешь писать? - любопытствовал дед.
     - Так ведь известно про что - про боярышник.
     - Угу. Поглядел на колючки да ягоду зелёную - и вот тебе статья в газете.
     - Ты чего, старый, к человеку пристал? - не утерпела Зинаида Тимофеевна, почувствовавшая неловкость за мужа.
     - Цыц, мать! Не лезь в мужской разговор, - отрезал старик и вновь взялся за меня. - Ты же сперва к названию деревни интерес проявил. Верно?
     - Верно, - согласился я. - О деревне тоже напишу. Я уже и снимки сделал.
     - Снимки, говоришь? Это хорошо. Это ты правильно сообразил. Одного не учёл. Деревня, Володя, это не только избы да речка.
     Мне стало ясно, к чему он клонит.
     - Я вас понял, Андрей Захарович. Сейчас по пути пообщаюсь с людьми. Время у меня есть.
     - Пустое это, - отмахнулся он. - Ну, с кем ты сейчас пообщаешься? Со стариками вроде нас да с детьми малыми? Остальные-то работают. Ты вот что, Владимир, положи свои вещи обратно. Завтра день выходной. У Василия Таранова пятый внук народился. За это дело народ решил собраться у реки на культурное мероприятие - отметить событие по-нашему, по-простому. Вот где с людьми можно вдоволь наговориться. Оставайся! - закончил он свою речь просящим голосом.
     А меня и не надо было уговаривать. Разве мог я отказаться от такой возможности? Моя будущая статья виделась мне уже в новом ключе. Я искренне поблагодарил старика за мудрый совет и стал разгружать свою походную сумку.

* * *

     Погода с утра стояла шикарная. Часам к двенадцати народ стал стекаться к просторной поляне у реки. Думаю, что рождение внука у одного из сельчан было только поводом собраться вместе и повеселиться. Но, как говорится, был бы повод. Люди сходу принимались за дело: одни собирали хворост и обломки деревьев, чтобы разжечь костёр; другие расстилали на траве скатерти и расставляли на них бутылки с самогоном и настойками, а также закуску - всё своего домашнего приготовления; третьи - с утра навеселе - пели песни и плясали. Лихой дедок, тоже принявший «на грудь», играл на маленькой писклявой гармошке. 
     Я присоединился к тем, кто собирал древесину для костра. Сразу за мостом чуть правее холма начиналась берёзовая роща. Насобирать там сломанных ветром веток и сушняка не составляло большого труда. Около десятка человек разбрелись по роще.
     Я бродил среди белых стволов, наслаждаясь ароматами небольшого леса. Насекомые почти не беспокоили. От лёгкого ветерка шелестела листва, слышались голоса птиц. Я вдыхал чистый воздух, вслушивался в негромкие звуки леса и ощущал в душе почти забытое состояние покоя и благодати. И даже пиликанье гармошки и голоса, доносящиеся с противоположного берега речки, казались мне неотъемлемой частью этой природной гармонии.
     Собрав приличную кучу веток, я стал примериваться, как бы ухватить всё это разом. Но тут увидел чуть в стороне обломок ствола берёзы, придавленный с одного конца другим сваленным стволом. Такой трофей для костра был куда весомее всей моей кучи веток. Я подошёл к обломку и попытался вывернуть его из-под ствола. Это оказалось совсем не просто. Повозившись минуты три, я не добился результата и решил отказаться от своей затеи.
     - Давай помогу, - послышался за спиной мужской голос.
     Я обернулся. Рядом стоял крепкий высокий мужчина в возрасте примерно тридцати пяти лет. Он подошёл к стволу, сунул под него толстую палку и слегка приподнял. Я выдернул приглянувшийся мне обломок. Мужчина протянул мне руку.
     - Ну, будем знакомы. Николай, - представился он.
     - Владимир.
     Мы обменялись рукопожатиями.
     - Так значит, ты из области? - спросил Николай, имея в виду областной центр.
     - Да, - сказал я. - Приехал за сенсацией для газеты.
     Я рассказал ему про мифического телёнка с двумя головами, полагая, что это новость рассмешит его. Но Николай только хмыкнул.
     - Здесь ты вряд ли найдёшь кого-то с двумя головами. И одна-то далеко не у всех имеется.
     Сказано это было неприязненно, с оттенком презрения. Я был слегка обескуражен. Пребывая третий день вдали от города, я настолько проникся ритмом деревенской жизни, её нехитрым укладом, простотой человеческих отношений, что слова нового знакомого подействовали на меня как ушат холодной воды.
     - Странно, - сказал я. - А мне здесь всё понравилось. В том числе и люди.
     Он опять хмыкнул.
     - Понравилось! Да сколько ты тут находишься, чтобы выводы делать? Деревню любят те, кто приехал на недельку-другую. Идёт такой человек по улице, дышит полной грудью, крутит головой и радуется всему, пока в дерьмо не наступит. Тут-то у него радости и поубавится. А дерьма у нас хватает.
     Я отметил про себя, что Николай мало похож на тех, с кем мне до сих пор приходилось здесь общаться. Словно чужеродный элемент. Даже я, сугубо городской житель, более органично вписывался в деревенскую картину.
     - Ты не здешний? - высказал я своё предположение.
     - Я-то? Здешний. Поэтому всех знаю. И кто чего стоит, тоже знаю. Однако пойдём, отнесём наши деревяшки.
     Он взвалил на плечи два увесистых берёзовых обломка. Я водрузил на плечо свой, и мы отправились обратно.
     - Ты где застолбился? - спросил я.
     Николай неопределённо мотнул головой.
     - Да мы там с Варварой с краюшку расположились.
     - Чего так? Давайте к нам. С нами вместе Порхаевы, - я уже знал кое-кого из соседей Андрея Захаровича. - И для вас место найдётся.
     Он немного подумал.
     - Можно, конечно. Придём, если Варя не будет против. Попробую уговорить её.
     - Почему она будет против? - полюбопытствовал я. - Есть причины?
     - Причина во мне. Захарыч меня не больно жалует. Ну да ничего, потерпит старый хрыч.
     При последних словах Николай усмехнулся, но уже без злости и неприязни. Похоже, у моего нового знакомого складывались непростые отношения с односельчанами. Меня распирало любопытство, но я воздержался от дальнейших вопросов, решив сначала, как говорят военные, приглядеться к обстановке.
     Мы вернулись на поляну у реки и присоединили к уже сложенному костру свои тяжёлые ноши. Ребятишки собирали сухую траву и всовывали её с середину сложенной пирамиды. Разжечь решили позже, ближе к вечеру.
     Николай отправился за своей, как я тогда полагал, женой Варварой, а я вернулся в свою компанию. Там меня ждали с нетерпением.
     - Ну, наконец-то! - облегчённо произнёс Андрей Захарович и ткнул пальцем в  бутыль с самогоном. - Сидим, ждём тебя, а напиток греется. Это ж самогонка, а не чай. Она тёплая не вкусная.
     Иван Павлович Порхаев и его взрослый сын Лёха громко загоготали. Женщины улыбнулись.
     - Давайте ещё подождём немного, - предложил я. - Я к нашей поляне гостей пригласил. Вы не против?
     - А чего против? Мы гостям завсегда рады, - привычно ответил Андрей Захарович. - Значит, помаленьку знакомишься с людьми? Молодец! Кого позвал-то?
     - Фамилию не знаю, а зовут Николай? Придёт с супругой.
     - Николай говоришь? Интересно, какой Николай. Как он выглядит?
     - Высокий, крепкий. На вид лет тридцать пять или чуть меньше.
     Старики переглянулись.
     - Это Колька Типунов, - пришёл к выводу старик Порхаев. - Хороший мужик, простой. Наш человек.
     - И Валюша у него умняшка, - добавила Елена Петровна - жена Ивана Павловича.
     - Вы хотели сказать «Варюша»? - спросил я.
     - Почему «Варюша»? - удивилась женщина. - Валя евонная жена?
     - Он сказал: «Варя».
     Старики опять переглянулись.
     - Постой-постой! - засуетился старик Порхаев. - Говоришь, высокий и крепкий? А волосы светлые, слегка кучерявые?
     Я отрицательно мотнул головой.
     - Нет, тёмные и прямые.
     - Пермяков это, - догадался Лёха. - У других Николаев нет Вари.
     - Так ведь сестра она ему! - сердито воскликнул Иван Павлович. - Чего ради он её женой стал бы называть?
     Все опять уставились на меня. Я пожал плечами.
     - Да он, вроде, и не говорил, что жена. Я сам так решил.
     Наступила неловкая пауза. Андрей Захарович покряхтел недовольно, а потом сказал, не глядя на меня:
     - Ты, Володя, зря это...
     - Чего зря? - не понял я.
     - Ну, это... приглашаешь людей к столу, не посоветовавшись. Ты тут человек новый, почти никого не знаешь. Мог бы и спросить...
     Дед Андрей замолчал, глядя мимо меня. Я обернулся. К нашей «поляне» приближался мой новый знакомый, одной рукой поддерживая под локоть стройную миловидную женщину со строгим лицом, другой держа большой пузатый футляр. У женщины в руке была продуктовая сумка, из которой выглядывало горлышко бутылки. Они прошли, лавируя между сельчанами, громко беседующими вокруг своих «полян» под звон стаканов. Многие замолкали, глядя им вслед. Гости подошли к нам, поздоровались.
     - Нас Владимир пригласил, - сказал Николай. - Не прогоните?
     - Садитесь, раз уж пришли, - буркнул Андрей Захарович.
     Мы слегка потеснились, уступая место вновь прибывшим.

     * * *

     - Ну, коли все в сборе, можно начинать, - объявил Андрей Захарович. - Давай, Иван, у тебя глаз верный.
     Порхаев-старший, кряхтя, расставил перед собой небольшие гранёные стаканы и стал выкручивать пробку из бутыли с самогоном.
     - Погоди, Палыч, эту мы успеем хлебнуть, - сказал Николай. - Давайте сперва мою фирменную отведаем.
     Он вынул из сумки бутылку с тёмно-красной жидкостью. Я с любопытством взглянул на этикетку и был изрядно удивлён. Она выглядела явно самодельной, но выполненной на компьютере и довольно неплохо. На фоне голубого неба в лёгких облачках было изображено сердце в традиционном для рисунков виде. Посередине пролегала извилистая трещина, из которой сочилась кровь, капля за каплей падая вниз. А сверху красовалась витиеватая надпись: «Слёзы моего сердца».
     Андрей Захарович взял бутылку в руки, стал разглядывать этикетку.
     - Ишь ты, чего измыслил! - он с прищуром взглянул на Николая. - А оно есть у тебя, сердце-то?
     Николай грустно усмехнулся.
     - Есть, Захарыч.
     - Ну, тогда давай проверим, чего оно там у тебя наплакало, - старик передал бутылку Порхаеву и вновь распорядился: - Разливай, Иван.
     Иван Павлович аккуратно налил в стаканы тёмный напиток. Андрей Захарович восхищённо цокнул языком.
     - Как по метке, - прокомментировал он. - Снайпер!
     Мы звонко коснулись стаканами. Почти вся компания дружно опорожнила посуду. Варвара лишь слегка пригубила. Я опустошил стакан на треть. Напиток показался крепким, но приятным на вкус.
     - Сахару много, - сказал Порхаев-старший. - Зря ты его подсластил. Испортил только.
     - Это мёд, - пояснил Николай. - Я подумал, так будет приятнее.
     - Оно, может быть, и приятнее, - высказал своё мнение Андрей Захарович, - да только я так разумею: слёзы - они ведь всегда горькие. Конечно, если настоящие. А у тебя выходит наоборот.
     Николай помрачнел. Варвара положила руку на его плечо, мягко сжала.
     - Ты прав, старик, - угрюмо сказал Николай. - Это моя ошибка. Учту в следующий раз.
     - Тут кое-кто сачкует, - воскликнул Лёха, указывая на мой и Варварин стаканы. - Нет, братцы, так не пойдёт. Уж пить так пить.
     - И в самом деле, - поддержал его отец. - Допивайте. Пора по второй наливать.
     - Наливайте, - сказал я. - Кто вам мешает?
     - Так не пойдёт, - повторил Лёха.
     Он подполз к нам на четвереньках, взял в руки два недопитых стакана и стал совать их в лицо мне и Варваре. Я терпеть не могу подобные насильственные действия. В какой-то момент в груди всколыхнулась волна раздражения. Захотелось выбить из Лёхиной руки стакан.
     Я ещё колебался, стоит ли портить обстановку грубым действием. Николай вдруг резко встал. Одной рукой он схватил Лёху за ворот рубахи, другой за пояс брюк - и вышвырнул парня из круга. Продолжая держать в руках стаканы, содержимое которых теперь оказалось у него на лице и груди, Лёха резво вскочил на ноги.
     - Ты чё, козёл! - закричал он, крутя головой в поисках поддержки. - Давно не получал?
     Головы окружающих повернулись в нашу сторону. Николай стал напротив Лёхи.
     - Давно.
     - Так щас... - Лёха опять покрутил головой и, не получив подкрепления, закончил: - Ну, ничего, ты ещё поплачешь.
     - Считай, что я уже поплакал, - Николай указал на Лёхину рубаху, испачканную тёмно-красным напитком. - Ты весь в моих слезах.
     Старики Порхаевы очнулись от потрясения и разом заголосили, посылая проклятия на голову злодея, обидевшего их сына. Обстановка становилась очень неприятной. Я не знал, как исправить положение. Это сделал Андрей Захарович.
     - А ну, хватит! - рявкнул он. - Чего разгалделись? Хотите отношения выяснять - идите в лесок. А тут нечего людям праздник портить.
     Противники посверлили друг друга глазами и уселись на свои места. Варвара положила руку на плечо брата и что-то шепнула ему на ухо. Он молча кивнул. Лицо его оставалось мрачным. Старики Порхаевы смотрели на него почти с ненавистью. Дед Андрей взял в руки бутылку, в которой оставалось ещё много напитка, и поднёс к стакану Ивана Павловича.
     - Давайте лучше выпьем и забудем ссоры, - сказал он миролюбивым тоном.
Порхаев-старший отстранил его руку.
     - Я эту дрянь пить не буду.
     Жена и сын поддержали его. Иван Павлович распечатал свою бутыль и с присущей ему точностью наполнил три стакана. Потом вопросительно взглянул на Андрея Захаровича. Но тому, как видно, «слёзы» Николая понравились.
     - Потом, Иван, - сказал он. - Я пока ещё этого хлебну. Чего добру пропадать.
     Он взял бутылку с тёмно-красной жидкостью и по примеру своего соседа Ивана стал примеряться по уровню.
     - Не целься, Захарыч. Мы не на стрельбищах, - одёрнул его Николай. - Пусть каждый наливает, сколько считает нужным.
     Порхаевы почувствовали себя оскорблёнными. Это было видно невооружённым взглядом. Тем более что большая часть нашей компании предпочла «вражеский» напиток их первачу. Андрей Захарович потянулся к ним своим стаканом, но те словно не заметили, выпили самогон, не чокаясь.
     - Ну, чего вы... - укоризненно протянул дед Андрей. - Не на поминках же...
     Тем временем к нашему кругу пробиралась женщина лет сорока пяти с круглым красным лицом. В руке она держала большой стакан, доверху наполненный прозрачной жидкостью.
     - Ну, чего ты, Колян? Опять бузу устроил? - сказала она пьяным голосом. - И что ты за мужик такой? Не умеешь даже отдыхать культурно.
     - Цыц, Любаха! - осадил её Андрей Захарович. - Без тебя разберёмся.
     - А я чего? Я ведь с душой, - не унималась Любаха. - Ведь мы тут все свои. Чем бузить, лучше бы вон взял, да сыграл чего-нибудь. Пусть народ попляшет.
     - Здесь тебе не концерт по заявкам.
     Старик был непреклонен. Я понимал, что он защищает Николая не из симпатии, которой, в общем-то, и не испытывал вовсе, а из желания «не портить праздник».
     - А что! Я тоже принимаю заявки, - сказал Николай, хитро взглянув на Любу. - Частушки устроят?
     Женщина оживилась.
     - Устроят. Только сначала давайте выпьем.
     Не дожидаясь ответа, она ловко опрокинула в себя стакан самогона.
     Николай раскрыл футляр и вынул из него большой красивый аккордеон. Быстро пробежался пальцами по клавишам и запел:

     Были у нашей красавицы Любки
     Синие глазки и красные губки.
     После попойки сменились все краски -
     Синие губки и красные глазки.

     Пьяная женщина не сразу сообразила, что над ней насмехаются. Она лихо приплясывала, хлопая себя по полным бёдрам. Послышались смешки. Любаха спохватилась.
     - Ты это чего? Про меня что ли?
     Не удостоив её ответом, Николай стал исполнять следующую частушку:

     У гитариста был кореш пьянчуга.
     Парень решил: надо выручить друга.
     Взялся за дело, забросил гитару.
     Нынче они хлещут водку на пару.

     Видимо, и этот выпад был направлен против конкретных персонажей. С разных сторон на исполнителя устремились взгляды, в том числе и не слишком дружелюбные. Двое мужчин подошли к нам и склонились над аккордеонистом.
     - Ты чего напрашиваешься? – с угрозой в голосе сказал невысокий широкоплечий мужик.
     - Козёл! - закричала Люба. - По морде ему!
     Складывалась нестандартная ситуация. Николай предусмотрительно положил аккордеон в футляр и аккуратно закрыл. Потом поднялся и стал напротив подошедших мужиков.
     - Так ведь просили музыку.
     - Музыку, а не это дерьмо! – заорал второй, высокий и такой же крепкий на вид.
     - Какая есть.
     - Умный шибко? – коренастый злобно сверлил Николая глазами. – Кто сколько пьёт, не твоё дело. Понял?
     Назревала потасовка. Андрей Захарович засуетился.
     - Ну всё, мужики. Пошумели и хватит. Идите вон в лесок и там разбирайтесь. А тут нечего людям праздник портить.
     Похоже, что лесок по мнению деда Андрея был идеальным местом для разборок.
     - А кто праздник портит, Захарыч? – подал голос осмелевший Лёха. – Этот козёл и портит. Достал всех.
     Николай смерил его презрительным взглядом. Видимо из соображений безопасности Лёха поднялся и стал рядом с мужиками.
     - Короче, мы тебя предупредили, - сказал коренастый. – Будешь задирать народ – схлопочешь.
     - И не суй свой поганый нос, - опять повысил голос высокий крепыш. – Сколько хотим, столько и пьём.
     - А сам-то он трезвенник что ли? – Лёха злорадно хохотнул. – Пацана своего угробил по пьяни…
     Николай ударил его в челюсть, опрокинув парня на спину. Но в следующее мгновение кулак коренастого угодил в челюсть ему самому. Не устояв, Николай также повалился на спину, подмяв собой старика Порхаева. Народ вокруг зашевелился. Женщины подняли крик. Несколько мужиков с разных сторон ломились к нам прямо по расстеленным скатертям, опрокидывая посуду и затаптывая закуски. Трое молодых женщин оттаскивали в сторону Варвару, пытавшуюся закрыть от нападавших своего брата, уже поднявшегося на ноги. Дело принимало серьёзный оборот.
     Я шагнул навстречу нападавшим.
     - Ребята, стойте! Нельзя же так – толпой на одного.
     - Володька, не лезь! – крикнул Андрей Захарович.
     Но я решил довести свою миротворческую миссию до конца. Поэтому заговорил, подняв руки в примирительном жесте.
     - Давайте разберёмся по-чел…
     Дальнейших своих слов я не слышал. В правом ухе загудел царь-колокол. Едва устояв на ногах, я повернулся, чтобы увидеть того, кто меня ударил. Но не успел. В мозгу сверкнула молния, и на ближайшие полчаса я потерял контроль над человечеством.

     * * *

     - Ну вот ты, Володя, и пообщался с народом, - Андрей Захарович хитро подмигнул мне. - Теперь будет о чём написать статью.
     - Да уж, - я осторожно потрогал подбородок. - Хорошо ещё, челюсть не сломали.
     Мы сидели во дворе на скамейке. Дед Андрей посасывал самокрутку. Вечер был чудесный. Солнце клонилось к закату, и лёгкий прохладный ветерок приятно освежал тело. Правда, ныла нижняя челюсть и горело слегка распухшее правое ухо. Но я утешал себя тем, что это не худший вариант. Ведь могли и в глаз дать. Вот тогда я, вернувшись в редакцию, неминуемо стал бы мишенью для острот.
     Я уже давно пришёл в себя. Очнувшись, услышал, как Зинаида Тимофеевна громко причитает и бранит старика за то, что он уговорил меня остаться. Андрей Захарович угрюмо молчал, потом его терпение лопнуло и он сказал своё веское «цыц!». Когда все успокоились, хозяева поведали мне о том, как разворачивались события после моего «нокаута». А дело было так. Когда я упал, дед Андрей бросился навстречу разъярённым мужикам с криком, что я - журналист «из области» и что теперь «жди неприятностей».  Это остудило пыл нападавших.
     - Ладно, - сказал один из них, злобно глядя на Николая Пермякова. - С этим мы успеем разобраться.
     Он взглянул на лежащий на траве футляр с аккордеоном и вдруг с силой топнул по нему ногой. Футляр прогнулся, но не слишком. Мужика это не устроило. Он собрался подпрыгнуть, чтобы обрушится на аккордеон всем своим немалым весом. Но Николай опередил врага, разбив об его голову бутылку, в которой ещё остались недопитыми его фирменные «слёзы». В руке у Пермякова осталось воронкообразное горлышко с зазубренными краями, именуемое в народе «розочкой». С этим оружием Николай бросился на толпу своих недругов. Мужики разбежались. На этом конфликт закончился. Пермяковы ушли, прихватив свой аккордеон. Меня, как и мужика, которому Николай разбил голову бутылкой, унесли домой. Остальные продолжали веселье. И сейчас, сидя во дворе, я слышал со стороны реки пьяные голоса, видел всполохи пылающего костра.
     Как говориться, не бывает худа без добра. Вот и я сегодня за причинённый мне физический ущерб получил свой маленький бонус. Приходила Варя, сестра Николая Пермякова. Она просила прощения за брата, справлялась о моём самочувствии. Больше, собственно, мы ни о чём не говорили, но мне визит Варвары запал в душу. Женщина мне понравилась. Она была хороша собой, держалась скромно и с достоинством. Манера вести разговор выдавала в ней человека интеллигентного, образованного. Все эти качества, вместе взятые, придавали женщине  необыкновенное очарование. Но было что-то ещё. Ощущение кристальной душевной чистоты, непорочности исходило от неё. Мы проговорили всего несколько минут. Я попытался завести разговор на посторонние темы, она отговорилась общими фразами. Потом на крыльцо вышел Андрей Захарович. Варя попрощалась и ушла. Она шла по улице, а я с грустью смотрел ей вслед, сердясь на старика-хозяина за его несвоевременное появление. Хитрый дед, как видно, уловил мою симпатию к Варваре, потому как не удержался от комментария:
     - Гордячка! Но женщина добрая. В селе её уважают. Умница! А жизнь свою тратит на дурака-брата.
     Я отметил про себя, что Андрей Захарович назвал Варвару женщиной, а не бабой, как тут было повсеместно принято называть женщин. Похоже, и он чувствовал в ней что-то особенное. У меня на языке завертелись вопросы, которые я не преминул задать:
     - А почему вы сказали, что она жизнь тратит на брата?
     - Так ведь вяжет он её по рукам и ногам! - сердито воскликнул старик. - У Варьки-то возраст уже к тридцати близится. Ей свою личную жизнь устраивать надо. А кто с ней станет судьбу свою связывать, когда у неё в доме Колька живёт?
     - Николай живёт у Вари? - спросил я удивлённо.
     - А куда ему деваться? Родители у них давно померли, в их доме теперь другие люди живут. Вот он у сестры и ошивается. Только ты не думай! - спохватился дед Андрей. - Никаких современных гадостей Варвара не допустит. Она женщина строгая.
     Я пожал плечами.
     - Да я и не думал ничего подобного. Даже наоборот. Ну, живёт брат у сестры - что тут такого?
     - Оно, может быть, и ничего, если бы брат был как все люди. А этот не может по-человечески. Обижает людей. Всю деревню супротив себя настроил. Насмехается над всеми, частушками дурацкими народ задирает.
     - Он их сам сочиняет?
     - А кто ж? Пушкин, что ли, про наших деревенских строчит?
     - А мне частушки показались остроумными, - честно признался я. - И на аккордеоне Николай играет неплохо.
     - Да разве я говорю, что он неумеха?! - горячо воскликнул дед Андрей. - Но коли имеешь талант, употреби его на пользу людям, а не во вред. Он тут как-то старые песни играл - довоенные, послевоенные. Заслушались! И люди к нему потянулись. Сколько раз потом просили: сыграй для души - ни в какую! Сядет вечером на крыльце, затянет какую-нибудь дребедень, аж слушать тошно.
     Старик с досады сплюнул.
     - А почему у него своего жилья нет? - задал я очередной вопрос.
     - Было у него жильё, да сплыло.
     Ответ на мой вопрос породил новые вопросы. Но в это время на крыльце соседнего дома появился Иван Павлович Порхаев.
     - Слышь, Захарыч! - крикнул он. - Как думаешь, если я на Кольку Пермякова заявление в милицию напишу, его посадят?
     Дед Андрей прищурился.
     - А чего ты заявление на него писать будешь?
     - Как чего?! - удивился сосед. - Он сына моего избил.
     - Ну уж - избил! Стукнул разок. А я бы ещё добавил, чтобы парень вести себя научился.
     - Это что же?!... - Порхаев едва не задохнулся от гнева. - Это что же получается? Мой Лёшка вести себя не умеет?
     - Вот именно, не умеет.
     - Ещё скажи, что из-за него весь сыр-бор начался.
     - И скажу.
     - Да ты соображаешь, что несёшь, старый дурак?
     - Ты сам дурак и сына своего дураком воспитал.
     Всё больше распаляясь, соседи выложили всё самое нелицеприятное друг о друге, после чего расплевались и ушли каждый в свою избу, громко хлопнув дверьми.
Задавать старику вопросы в подобной ситуации было бессмысленно, поэтому я отложил их на более подходящее время.

     И вот теперь, сидя рядом с Андреем Захаровичем на лавочке во дворе, я спросил:
     - А за что Николай Лёшку ударил? Что за история с сыном у него случилась?
     Дед Андрей нахмурился.
     - Настоящей правды никто не знает, - буркнул он. - Так, слухи одни.
     - И всё же? - не отступал я. - Слухи ведь тоже не на пустом месте возникают.
     Андрей Захарович с минуту покряхтел, потом сдался.
     - Ну ладно, слушай, коли интересно. Кольку Пермякова все тут с малолетства знают. Тутошний он, деревенский. Сколько помню, всегда был ершистый, задиристый. И язык словно шило. Люди у нас простые, бесхитростные. Подчас не сразу догадывались, что он над всеми посмеивается. Выше других себя считал. Нос кверху. Варюшка, сестрица евонная, тогда ещё совсем юной была. Она на три года моложе брата. Но тоже гордая сызмальства. Такой и выросла. Но с людьми держалась вежливо, доброжелательно. И собой была хороша. Парням нашим дюже нравилась. Нередко дрались из-за неё. А она хотя и не обижала никого, но оставалась неприступной как крепость. Поводов никому не давала. По большей части благодаря ей Кольке многое сходило с рук. Учились они оба хорошо. Когда школу закончили, родители отправили их поступать в институт - сначала Кольку, а позже Варвару. Варюшка-то доучилась и вернулась в Бояркино. В сельской школе учительствует. Ей из уважения деревенские новый дом построили. А Колька не доучился, выгнали - говорят, что за драку. Но домой он не вернулся. Женился на пианистке, с которой вместе учился. Он ведь по части музыки поступал в этот... как его...
     - Институт культуры, - подсказал я.
     - Во-во! Верно говоришь, - похвалил дед Андрей. - Так вот, не доучился он там. Поэтому ни музыки приличной у него нет, ни культуры.
     Старик сердито замолчал, вероятно, посчитав тему исчерпанной.
     - Что было дальше, Андрей Захарович? - вернул я его к разговору. - Женился он на пианистке...
     - Мальчонка народился у них, - нехотя продолжал старик. - Говорят, красивый и умный пацан был. И в музыке рано способности показал. Большое будущее ему пророчили. А Николай к тому времени уже попивать начал. Да и по бабам ходок был. В семье начались ссоры. Как-то под хмельком Николай пошёл на речку и сына с собой прихватил. Решил научить его плавать. Как там вышло, не ведаю, только утоп мальчонка. Супружница Колькина с горя повесилась в квартире. А сам он бросил всё и вернулся в деревню. Теперь вот сестре жизнь портит.
     Дед Андрей опять замолчал, грядя себе под ноги. Потом поднял лицо и сказал со злостью:
     - Надо же, придумал: «слёзы моего сердца», - старик опять сплюнул. - Нет у него сердца! Нету!
     Он замолчал, а я больше ни о чём не спрашивал. На душе стало грустно. Андрей Захарович свернул очередную самодельную сигарету и затянулся, пуская густой едкий дым. Продаваемое в магазине курево он не признавал. Так мы и сидели в молчании. Прошло немного времени, и со стороны послышались аккордеонные переборы. Старик оживился.
     - Щас заведёт какую-нибудь хренотень. Сам убедишься.
     Аккордеон грустно вздохнул, и вечерний воздух наполнился звуками. Андрей Захарович смотрел на меня с торжествующим видом.
     - Ну, что я говорил? Разве это музыка? Так, какавонь одна.
     А я, признаюсь, был крайне удивлён. Нет, я был просто ошарашен. Николай играл «Summertime» (или по-нашему «Летнее время») Гершвина. И хотя эта композиция больше годится для саксофона, в аккордеонном исполнении она в не меньшей степени цепляла за душу. В этом, несомненно, была заслуга исполнителя. Николай не просто хорошо играл. Он мастерски передавал настроение, чувства, вложенные в музыку. Он тонко чувствовал все интонации и полутона. Я слушал, словно завороженный. Определённо, страна потеряла хорошего музыканта, по глупости сломавшего свою судьбу. И сейчас аккордеон в его руках плакал, жаловался на несчастливую долю.
     - Володька, ты что - оглох? - дед Андрей тормошил меня за плечо.
     Видимо, он что-то говорил мне, а я не слышал. Я не стал переспрашивать, лишь сказал:
     - Нет, Андрей Захарович, вы не правы. Есть у него сердце.

     * * *

     Свою творческую миссию в селе Бояркино я мог считать выполненной. Собрал материал о давшей селу название ягоде, сделал необходимые снимки, пообщался с народом. Последний аспект был для меня наиболее впечатляющим, но я, разумеется, описывать конфликт не собирался. Материал будет подан в причёсанном, рафинированном виде. Так я предполагал.
     Но это всё касалось официальной стороны моего пребывания в Бояркино. Был ещё и личный момент, убеждающий меня не спешить с отъездом. Дело в том, что меня всерьёз заинтересовала сложная и противоречивая личность Николая Пермякова, его непростая и даже трагичная судьба. Я решил поближе познакомиться с ним, разобраться в его психологии. Если вас интересует, для чего мне это нужно, охотно поясню. Я журналист, то есть человек пишущий. Пока что я вынужден работать в узких рамках, установленных требованиями моей профессии. Рано или поздно творческой личности, каковой я себя считаю, эти рамки становятся тесными. Иными словами, я решил всерьёз заняться литературным творчеством. В моей голове уже роились нереализованные ещё  сюжеты моих будущих произведений. Но я не хотел, чтобы мои книги пополнили нескончаемые ряды литературной безвкусицы, расписывающей события, не имеющие ничего общего с реальной жизнью. Поэтому я внимательно приглядывался к людям, анализировал их слова и поступки, старался понять мотивацию. Такой оригинальный экземпляр, как Николай Пермяков, был для меня настоящей находкой. Я отдавал себе отчёт в том, что человек он конфликтный, заносчивый и неуживчивый. Но это меня не слишком напрягало. Главное в разговоре не пересекать границу, за которой заканчивается деликатность, тогда всё будет в полном ажуре. Конечно, слегка смущало то, что Николай никого вокруг не уважает. Вернее, почти никого. Исключение составляла его сестра Варвара. Но если имелось одно исключение, то логично было предположить и наличие другого. Меня, например. Ведь общался же он со мной по-приятельски. Даже откровенничал по поводу своего отношения к односельчанам.
     А ещё, чего уж лукавить, мне очень хотелось увидеть Варю. Мысли о ней неотвязно крутились в моей голове. Человек она сложный. Подступиться к ней не очень просто, но и на этот счёт я не слишком напрягался. Внешностью меня Бог не обидел, язык подвешен достаточно хорошо. Значит, и эту крепость мы одолеем.
     Николай Пермяков моему приходу удивился. В дом пригласил, хотя, судя по выражению лица, не слишком обрадовался гостю. Я ожидал, что он предложит чаю или ещё чего-нибудь. Но он, проведя в гостиную, спросил без обиняков:
     - Зачем пришёл-то?
     Я пропустил мимо ушей недружелюбный тон вопроса. Профессия научила меня не концентрироваться на эмоциях. Поэтому с чувством и расстановкой стал излагать, какое впечатление на меня произвела его игра на аккордеоне, которую мне довелось услышать накануне вечером. Он спокойно выслушал и опять ограничился коротким вопросом:
     - Всё?
     - Нет, не всё, - ответил я, решив и на этот раз не обижаться. - Согласись, такое музыкальное дарование в деревне - настоящая сенсация.
     Он криво усмехнулся.
     - Как телёнок с двумя головами. И что дальше?
     - Как «что»? - воодушевился я. - Об этом же можно... нет, нужно написать в газету. О тебе узнают. Возможно, это кардинально изменит твою жизнь.
     - Чушь! - бросил он в ответ.
     Я начал горячиться.
     - Вовсе не чушь. У меня при себе диктофон. Если мы сделаем запись, я передам её на радио и в областную филармонию. Тебя обязательно заметят.
     Он посмотрел на меня как на назойливую муху.
     - Мне это без надобности.
     Я понял, что продолжать разговор не имеет смысла. Весь мой боевой задор разом иссяк. Выждав секунд пятнадцать, Николай задал очередной вопрос:
     - Теперь всё?
     - И теперь не всё, - сказал я, всё же начиная сердиться. - Я проститься зашёл. Уезжаю.
     - Скатертью дорога!
     Теперь я остро чувствовал, как в груди закипает злость. Сдерживаясь, спросил:
     - А Варвара дома?
     - Зачем тебе Варвара? - вскинулся он.
     - С ней тоже попрощаться хочу.
     - Я передам.
     - Нет, - упрямо сказал я. - Я хочу увидеть её.
     Его лицо скривила усмешка.
     - Нравится моя сеструха?
     Я решил, что далее деликатничать не стоит.
     - Больше, чем ты.
     - Варя! - громко позвал Николай. - Иди сюда.
     В комнату вошла Варвара, поздоровалась.
     - Вот, Варюша, какое дело, - говорил Николай всё с той же противной усмешкой на лице. - Областной журналюга свататься пришёл. Пойдёшь за него?
     Оскорбительный термин «журналюга», пущенный в обиход известным российским тенором Градским, неприятно резанул слух. Варя опустила голову, потом вопросительно взглянула на меня.
     - Я проститься зашёл, - поспешил объясниться я, - Возвращаюсь в город.
     - Доброго пути! - сказала она.
     - Я провожу, - Николай приобнял меня за плечи и стал увлекать к двери.
     - Коля, пожалуйста, не надо неприятностей, - услышал я за спиной.
     - Всё будет в порядке, сестрёнка, - успокоил её Пермяков, выталкивая меня в дверной проём.
     Мы вышли во двор. Я едва сдерживал клокочущий в груди гнев.
     - Слушай, ты! Не много на себя берёшь?
     - В самый раз. Погостил, и хватит.
     - Ты здесь сам в гостях. Только, как видно, забыл об этом.
     - Вали отсюда, - процедил он.
     Мы вышли из калитки и теперь стояли на улице.
     - Чем же я тебе так не приглянулся? - спросил я, с открытой неприязнью глядя ему в лицо. - Или ты всех отшиваешь?
     - Таких как ты.
     - Каких «таких»?
     - Шустрых да скользких. Запал на сеструху - скажи об этом прямо. А то начал мне дифирамбы петь.
     - Но мне в самом деле понравилось! - воскликнул  я. - Помочь тебе хотел.
     - Плевал я на твою помощь.
     Я позволил себе забыть про журналистскую выдержку и дал волю эмоциям.
     - Ну ты и сволочь! Сестра тебя приютила, а ты ей жизнь отравляешь.
     Он толкнул меня в грудь так, что я едва устоял на ногах.
     - Чеши отсюда, пока цел.
     Было видно, что он готов в любой момент начать потасовку. Мне подумалось, что на всякий случай надо снять с плеча дорожную сумку. Но Николай лишь продолжал сверлить меня глазами, тяжело дыша. Я повернулся и пошёл к автобусной остановке. Пройдя несколько шагов, обернулся. Пермяков подходил к крыльцу.
     - Дебил! - крикнул я.
     Он даже не повернул головы.

     На остановке мне пришлось проторчать почти час. От своих хозяев я ушёл с большим запасом времени. Разве мог я предполагать, что мой визит к Пермяковым будет столь коротким? Шагая туда-сюда возле невзрачного строения, представляющего собой четыре брёвнышка с навесом, я всё не мог успокоиться. Мысленно и вслух я высказал массу нелестных эпитетов в адрес своего нового знакомого.
     «Идиот! Дебил!», - клокотало у меня внутри. - «А я-то тоже хорош! Хотел помочь этому придурку. По морде из-за него получил. А он в ответ... Чего ж удивляться тому, что его здесь терпеть не могут».
     Надо сказать, что и его сестре от меня тоже досталось. На мой взгляд, её позиция была крайне неразумной. Это какой же дурой надо быть, чтобы тратить свою жизнь на такого братика! Вчерашнее очарование сменилось разочарованием.

     * * *

     На крыльце я нос к носу столкнулся с нашим корректором Ольгой Красновой.
     - Вовка, привет! - она весело улыбнулась. - Ну и как твои дела? Можно поздравить с успехом?
     - Да какой там успех?! - я с досадой махнул рукой. - Так, одни неприятности.
     - Да я вижу, - Ольга хитро прищурилась. - Вон, ухо-то припухло слегка. Да и на челюсти шишка заметна. Подрался что ли?
     - Подрался.
     - Надеюсь, не из-за женщины? А то Ленка Ступина не переживёт. Она тут и так вся извелась, пока тебя не было.
     Упоминание о Ленке окончательно добило моё и без того нерадостное настроение. Журналист Ступина специализировалась на скандалах. Нехватку творческих способностей она лихо компенсировала напористостью, беспринципностью и неразборчивостью в средствах. Я имел несчастье понравиться ей. А поскольку в личных отношениях Елена использовала те же методы, что и в работе, отбивать её атаки мне было очень непросто. Внешне она выглядела неплохо. Симпатичное личико и подтянутая, даже худощавая фигура привлекали к Елене мужские взгляды. Но меня отталкивало выражение наглости и цинизма, не сходящие с её лица даже тогда, когда она говорила о своих чувствах.
     - Нет, не из-за женщины, - ответил я на Ольгин вопрос. - Участвовал в кулачном бою.
     - Стенка на стенку?! - восторженно воскликнула она. - Это же здорово! Значит, на селе возрождаются старые традиции?
     - Возрождаются. Правда, с современными поправками. Сейчас больше принято стенкой на одного.
     Мои ответы только распалили любопытство Красновой. Но я отмахнулся от её дальнейших расспросов:
     - Потом расскажу.
     И побежал на встречу с главредом.
     «Главный вредина» Валентин Тимофеевич Коротков был на месте.  Увидев меня, будничным тоном произнёс:
     - Вернулся, золотое перо? Ну, давай, излагай, чего нарыл в деревенской глуши.
     Я собрался с духом и стал рассказывать о зарослях боярышника, давшего название селу. Валентин Тимофеевич слушал меня с кислым выражением лица. И чем дольше я излагал свою тему, тем кислее становилось это выражение, словно я в процессе разговора кормил собеседника неспелой бояркой. Постепенно поток моих слов иссяк, и я умолк, смиренно ожидая своей участи. Хозяин кабинета буравил меня глазами.
     - Я и фотоснимков наделал, - выдавил я из себя упавшим голосом. – Показать?
     - Нет, не нужно, - проговорил он задумчиво, потом спросил: - А ягоду привёз? Думаю, что многие из наших сотрудников её ни разу не пробовали. Кстати, как она тебе?
     Я пояснил, что ягода ещё совсем зелёная, и что поспеет она только в сентябре.
     - Значит, задание ты не выполнил, - заключил шеф.
     - Ну как же…
     - А вот так! Собираешься писать статью о том, чего сам не знаешь. Будешь рассказывать людям о вкусной и полезной ягоде, которой ни разу не пробовал на вкус.
     - Но если ягода созревает только в сентябре, а на дворе август, как я могу её попробовать спелой? – выставил я в свою защиту весомый аргумент.
     Валентин Тимофеевич продолжал колоть меня взглядом.
     - По челюсти там получил? - вдруг спросил он.
     - Да, - признался я. - И по уху тоже там.
     - А причина? Поссорился с кем-то? Или на хулиганов нарвался?
     Теперь моё лицо сделалось кислым.
     - Да тут целая история, - я небрежно махнул рукой. – Вспоминать не хочется.
     - Нет-нет, так не пойдёт! – сразу же насел на меня шеф. – Выкладывай, в чём суть дела. Так сказать, кратко, но толково.
     - Если коротко… - я слегка замешкался, подбирая слова. – В общем, живёт в Бояркино человек, который противопоставил себя всей деревне. В субботу у реки устроили праздник. Он стал задирать деревенских. Они его решили побить. А я по глупости заступился.
     Главный заметно оживился.
     - Вот это уже интереснее. Давай-ка теперь поподробнее.
     Я стал последовательно излагать события, произошедшие в период моего пребывания в селе Бояркино. Шеф внимательно слушал, время от времени уточняя некоторые детали. Когда я закончил повествование, он на пару минут погрузился в раздумье. Потом сказал:
     - Это очень важная тема. Займись-ка ею вплотную.
     - То есть как «займись»? - не понял я.
     - Что за дурацкий вопрос? - нахмурился главный редактор. - Ты журналист или кто? Понятное дело, подготовь статью.
     - Да про что писать-то? - сердито воскликнул я. - Про деревенскую драку? Эка невидаль! У нас в городе каждый день такое происходит!..
     - Что в городе происходит, не хуже тебя знаю, - перебил меня главред. - Вижу, ты не понял сути задания. Объясняю. Газета - это не только источник информации, но и мощное воспитательное средство. Мы должны на примерах показывать людям, куда может завести неразумное отношение к жизни. Давай порассуждаем. Живёт на селе человек, наделённый талантом. Но вместо того, чтобы развивать свои способности, использовать их на радость людям, он собственноручно зарыл талант в землю. Мало того, погубил сына и жену. Но и это его не остановило. Он продолжает отравлять жизнь окружающим и в первую очередь - родной сестре. Вот эту тему ты должен развить в статье. Проанализируй информацию, которой располагаешь. На мой взгляд её недостаточно. Надо бы поговорить с людьми, живущими по соседству с нашим героем. Я думаю, они расскажут много интересного. Так что, друг мой, придётся тебе ещё раз отправиться в Бояркино.
     Вчера, уже сидя в автобусе, когда эмоции слегка улеглись, я поймал себя на том, что опять думаю о Варе. Её забота о непутёвом брате уже не казалась мне глупой, а даже наоборот – благородной, самоотверженной. Иными словами, женщина запала мне в душу. Стоит ли объяснять, что при данном отношении я не мог себе позволить никаких публичных нападок на её брата Николая. С другой стороны, мне очень хорошо было известно, что если шефу что-то втемяшилось в голову, то никакими доводами его не переубедишь. Хочешь – не хочешь, а выполнять придётся. Я уже искренне жалел о том, что в селе Бояркино не нашлось ни одного телёнка с двумя головами. Уж лучше писать об этом чудовище.
     - Может быть, вы эту работу поручите Ступиной? – робко предложил я. – Это её профиль.
     Главный редактор сразу же отмёл моё предложение.
     - Ступина для этой работы не годится. Тема твоя. Ты её открыл, тебе и заканчивать.
     - Когда ехать? – спросил я обречённо. – Завтра?
     - Спешить не будем, - сказал шеф. – Сейчас другой работы много. Кстати, твоя идея про боярышник мне тоже кажется интересной. Сделаешь параллельно два дела. В общем, как боярка поспеет, так сразу и поедешь.
     Отсрочка меня немного успокоила. В запасе было недельки три – четыре. За это время может многое измениться.

     * * *

     В дверь позвонили. Я пошёл открывать, как всегда, не догадавшись посмотреть в дверной глазок. Лена Ступина едва не опрокинула меня, как только я распахнул дверь. Она бросилась мне на шею и запричитала, крепко прижимаясь ко мне:
     - Бедный мой Вовочка! Как они посмели тронуть тебя? Мерзавцы! Ну, ничего, я им всем покажу. Я их просто уничтожу.
     Театральный пафос, с которым Ступина, выразила мне своё сочувствие, лишал меня надежды на то, что удастся с ней объясниться и поставить точки над «i». Она не была дурой, но, видимо, личный жизненный опыт убеждал её, что нахрапом можно добиться успеха в чём угодно, в том числе и в личных отношениях. Мой же личный опыт говорил, что освободиться от цепких объятий любвеобильной коллеги посредством физической силы мне не удастся. Выбрав другую тактику, я ласково зашептал Елене на ухо:
     - Тебе не придётся брать грех на душу. Шеф поручил эту работу мне. Выдал оружие, патроны и дал три недели на подготовку.
     Ступина слегка отстранилась и спросила, глядя в глаза:
     - Ты опять поедешь в Бояркино?
     - Да, - закивал я головою. – Возмездие неотвратимо. Ни один виновный не уйдёт живым.
     Она задумалась секунд на пятнадцать. Я поразился её самообладанию. Мой ехидный тон Елену ничуть не смущал. Вот уж кого никогда не поймаешь на эмоции. Есть чему поучиться.
     - Значит, ты поедешь через три недели? – спросила она после паузы.
     - Примерно.
     - И твоё задание связано с дракой?
     - Косвенно.
     - Я поеду с тобой, - вдруг заявила Елена.
     Я позволил себе хмыкнуть.
     - Не выйдет. Я рекомендовал тебя шефу, но он сказал, что это не твоя тема.
     Она отреагировала почти мгновенно:
     - Но ведь он не сказал, что это не наша с тобой тема?
     - Скажет.
     Лена скептически скривила лицо.
     - Не скажет. Вот увидишь.
     Мне вдруг стало тревожно. Наш главный редактор феноменально упрям. Переубедить его в чём-то почти невозможно. Но он тоже человек и не любит, когда ему треплют нервы. А журналист Ступина умела делать это профессионально.
     - Лен, зачем тебе это нужно? – спросил я вкрадчиво.
     - Боюсь отпускать тебя одного. Вдруг опять побьют. И ещё мне кажется, в этом деле всё же замешана женщина. Вот моё сердце и волнуется. Ты же знаешь, какое у меня чуткое сердце.
     - Леночка, я тебя умоляю! – сказал я с укоризной. – Если бы твоё сердце было чутким, ты давно бы оставила меня в покое. Просто нюх у тебя очень хороший.
     - Ах, я уже Леночка! – воскликнула женщина с артистической улыбкой. – Это вселяет надежду.
     Прочую информацию, которая её не устраивала, она попросту оставила без внимания. Мне стало тоскливо. Как я уже упоминал, язык у меня подвешен неплохо. Я умею в разговоре находить убедительные аргументы, приводящие к положительным результатам. Но в общении с такими людьми, как Лена Ступина, на меня накатывает чувство полной беспомощности. Абсолютная непрошибаемость! С автоответчиком легче договориться. В общем, моё терпение дало трещину.
     - Слушай, Леночка! – сказал я не слишком ласковым голосом. – Вали-ка отсюда!
     Она удивлённо вскинула брови.
     - Вова, как ты можешь?!
     - А вот так!
     - За что?
     - Ты меня достала.
     Она вдруг погрустнела.
     - Выходит, всё зря, - сказала печально.
     И тут я допустил очередную ошибку. Мне бы поддержать её последнюю фразу, горячо восклицая: «Да-да, зря ты всё это затеяла. Так что – до свидания! Визит окончен» и так далее. Но теперь я видел перед собой печальную, обиженную моей грубостью женщину. Проклятая деликатность заставила меня задать ненужный вопрос:
     - Что «зря»?
     - Я взяла у подруги машину на вечер. Думала, покатаемся с тобой.
     Она говорила это со смущённой улыбкой, из-за которой я совсем потерял осторожность. Не ожидал увидеть Ступину вот такой. Поэтому пробормотал растерянно:
     - Ну… я не знаю… А куда ты хотела поехать?
     Она пожала плечами.
     - Мало ли куда. Можем покататься по городу или выехать на природу. Ещё не поздно. А лучше поехать на речку. Девчонки говорят, вода тёплая как в июле.
     Как-то так вышло, что этим летом мне искупаться довелось всего один раз. Больше не получилось. То с погодой не ладилось, то со временем. Даже в Бояркино, находясь на берегу реки во время деревенского праздника, мне и в голову не пришло искупаться. Август перевалил за середину, купальный сезон позади. Да и не видел я, чтобы кто-то из деревенских лез в воду. Предложение Елены показалось мне заманчивым. Я немного посомневался, после чего пришёл к выводу, что ничем не рискую. До сих пор я избегал оставаться с Еленой Ступиной наедине. Почему бы сейчас не попробовать? Возможно, она сама поймёт, что мы не пара, и оставит меня в покое. Главное, не перейти границу – ту самую, которую я время от времени нарушал с другими женщинами, не боясь попасть на «пожизненный срок». Ну, не сложилось – с кем не бывает? Повздыхали и разошлись. С Леной этот номер вряд ли пройдёт. Я решил согласиться поехать на речку, но дал себе команду держать ухо востро.
     Мы вышли во двор. Я ожидал, что мы поедем на какой-нибудь маленькой, типично женской легковушке. Но Ступина подвела меня к новенькой «Мазде 6», сверкающей чёрным лаком.
     - Садись! – скомандовала она, заняв водительское место.
     - Ничего себе! – пробормотал я растерянно, расположившись рядом с ней. – Интересно, как зовут твою подружку?
     Она бросила на меня острый взгляд.
     - Тебе не всё равно?
     Я пожал плечами.
     - Просто любопытно. Хотелось бы знать имя человека, передавшего такую роскошь в чужие руки.
     Елена повернула ключ, и мотор негромко заурчал. Мы выехали со двора.
     - Ну, Наташа. Доволен? – ответила она, когда автомобиль, набрав скорость, ехал по проспекту.
     Машину она вела довольно неуклюже. Я саркастически промычал что-то нечленораздельное. Ступина тут же ощетинилась.
     - Ты чего хмыкаешь?
     - Да так. Думал, ты скажешь, что подружку зовут Миша или Коля.
     - Чего?! – она так резко повернулась ко мне, что машина вильнула, едва не зацепив бордюр.
     - Леночка, пожалуйста, не отвлекайся от дороги, - взмолился я. – А то так и не искупаемся.
     - А ты не хами.
     - Да я не хамлю. Но сама посуди: чтобы доверить новую и дорогую машину такому водителю, как ты, надо быть очень близкой «подругой».
     Она не ответила, сделав вид, что обиделась. Но я понимал, что это лишь способ уйти от прямого ответа.
     Ступина свернула с дороги там, где шоссе пролегало очень близко к воде. Место мне не очень понравилось. Берег был усыпан довольно крупной галькой, ходить по которой не слишком приятно. Да ещё почти у самой дороги. Елена расстелила покрывало и стала расстёгивать блузку.
     - Ой, Вовчик, я забыла взять купальник. Только сейчас спохватилась, - она посмотрела на меня взглядом заговорщика и спросила полушёпотом: - Может, нагишом искупаемся?
     Мне стали надоедать её фокусы.
     - Купайся в одежде, - сказал я.
     - Как скажешь, милый.
     Елена сбросила с себя блузку и джинсы и осталась в кружевном нижнем белье, в котором выглядела очень соблазнительно. Я тоже разделся и пошёл к воде. Войдя по щиколотку, почувствовал, как холод обжигает ноги. Елена стояла рядом.
     - У берега бьют ключи, - пояснила она. - Поэтому вода холодная. Здесь берег круто уходит вниз. Ныряй за мной!
     Не дожидаясь моего ответа, Ступина сделала шаг вперёд и нырнула. Я сделал то же самое. Возможно, вода и в самом деле в июле бывает такой - где-нибудь в южном полушарии, где июль является серединой зимы, да и то поближе к Антарктиде. Я пробкой выскочил из воды и помчался к покрывалу, на котором лежало полотенце. Зубы яростно отбивали ритм. К злости на коварство своей поклонницы и собственную глупость добавилась досада от того, что в спешке поранил ноги о камни на берегу. Едва я успел взять в руку полотенце, как за второй его конец уже схватилась Елена, тоже трясущаяся и стучащая зубами.
     - Т-ты врунья! - воскликнул я. - П-поэтому я вытираюсь первым.
     - Я оботру тебя, - предложила она
     - Обойдусь.
     Но она уже действовала. Однако после вытирания стало не на много легче. Меня по-прежнему трясло от холода.
     - Надо одеться, - сказала Елена. - Иначе можем простыть. Поскольку сменного белья нет, придется надевать одежду на голое тело.
     - Где тут переодеваться?! - я почти закричал от злости. - Место открытое, даже кустика нет. А на дороге движение.
     - Мы спрячемся за машину. Повернёмся спиной друг к другу и переоденемся.
     Она говорила совершенно спокойно. Мой гневный тон её ничуть не цеплял. Мы стали возле машины, отвернувшись друг от друга. Я торопливо стянул с себя мокрые плавки и ... почувствовал, как голое женское тело сзади прижалось ко мне, обхватив меня руками. То ли в её движениях было что-то особенное, то ли по каким другим причинам - кровь ударила мне в голову, сгибая в бараний рог мою несгибаемую волю. Разум ещё пытался сопротивляться, но с каждой секундой слабел. Я повернул голову, чтобы выразить свой слабый протест. Лена поймала меня зубами за мочку уха, горячо дыша, и моё сопротивление было подавлено в самом зародыше.
     ...Мы сидели на покрывале и смотрели на воду. Вернее, на воду смотрел я, а она смотрела на меня и ухмылялась.
     - Ты согрелся? - спросила с сарказмом.
     Да, я согрелся. Даже слишком. Но ни тепло, ни утолённый голод уже не радовали. Я понимал, что теперь мне будет ещё трудней избавиться от назойливых домогательств Елены Ступиной - коллеги по перу, специализирующейся на скандалах и перетряхивании грязного белья. А перед глазами у меня стоял чистый и светлый образ Вари Пермяковой.
     Я резко поднялся.
     - Поехали домой!
     Она тоже встала, положила руки мне на плечи.
     - К тебе или ко мне?
     - Каждый к себе.
     - Как скажешь, милый.

     * * *

     Шеф не обманул - работы действительно было много. Близился важный для нашего региона праздник День шахтёра. В городе намечалось проведение фестиваля с участием известных артистов. Было много других тем, которым требовалось срочно уделить внимание. Журналистка Елена Ступина успевала уделить внимание не только горячим темам, но и мне. После нашей близости её напористость и бесцеремонность стали ещё более откровенными. А я просто не мог выносить её присутствия.
Однажды поздно вечером, лёжа в постели, я нашёл выход из ситуации. Один из моих одноклассников Игорь Ульянов работал в ФСБ. На следующий день я созвонился с ним и попросил помощи. Через неделю Игорь передал мне лазерный диск, на котором была записана подробная информация о Ленкиной "подружке" - женатом коммерсанте, подарившем своей любовнице новую "Мазду 6". Ещё на диске имелись три десятка фотографий, где любовники были представлены в весьма пикантных положениях. Я скопировал информацию, после чего подарил диск Ступиной.
     Жить стало немного легче. Лена продолжала оказывать мне знаки внимания, но уже без напора и явных домогательств. Видимо, добытая информация могла доставить неприятности не только её любовнику, но и ей самой. В относительно спокойной обстановке прошла ещё неделя. Главный редактор вспомнил о нашем разговоре почти месячной давности и откомандировал меня в благословенную сибирскую глухомань под названием Бояркино.
     Вечером, когда я собирал вещи, готовясь к грядущей поездке, зазвонил телефон. Я взял трубку.
     - Вовочка! - послышался знакомый голос. - Почему ты мне ничего не сказал? Мы собирались поехать вместе. Я только что узнала. Теперь у меня мало времени на сборы.
     Я глубоко вздохнул.
     - Тебе не надо собираться. Мне пришлось срочно уехать.
     - Как это срочно уехать?
     - А вот так! Я уже в Бояркино.
     - Вова, зачем ты врёшь? - воскликнула она укоризненно.
     - Вовсе не вру. Уехал сразу после работы.
     - Но я звоню на городской номер!
     Я мысленно чертыхнулся. Надо же так проколоться! Не скрывая досады, спросил:
     - Чего тебе надо от меня?
     - Хочу быть с тобой, - сказала Елена.
     - А как же твой любовник?
     - С ним всё кончено.
     Я сделал паузу, чтобы собраться с духом, и пошёл на прямой шантаж.
     - Ты забыла про фотографии.
     - Ах, Вовочка! Спасибо тебе огромное! - воскликнула она. - Понимаешь, до сих пор я ездила на его машине. А когда показала ему фотки, он сразу переоформил машину на меня в обмен на диск. Правда, заставил поклясться, что нет копий. Я поклялась, - Лена вдруг заговорила голосом наивной дурочки: - Вова, я ведь не обманула его. У меня действительно нет копий.
     Она явно ждала моей реакции. Я не стал докладывать ей, что копии есть у меня, лишь спросил:
     - Это всё?
     - Ну... почти. Завтра к восьми утра я заеду за тобой, и мы отправимся в деревню.
     - Я еду один, - ответил я. - Тебя главный не отпустит.
     - Уже отпустил.
     - Он передумает.
     - Не передумает.
     Я прервал связь и сразу же позвонил главреду.
     - Валентин Тимофеевич! - кричал я в трубку, забыв о субординации. - Какого чёрта вы разрешили Ступиной ехать со мной?
     Неожиданно для меня он стал оправдываться, бормоча:
     - Ну, понимаешь, не смог я от неё отбиться. Так что потерпи.
     - Не потерплю! - взревел я. - Меняйте своё решение, или я уволюсь с работы.
     Повисла пауза.
     - Ладно, - вздохнул он. - Попробую её удержать. Но не обещаю.
     Послышались гудки отбоя, а я всё стоял с трубкой в руке, ничего не понимая. Это наш неприступный, непрошибаемый, твердолобый главный редактор Коротков не смог устоять перед блажью рядовой журналистки?! Бред какой-то! Я положил трубку в гнездо аппарата, и вдруг в мою душу вползло подозрение: неужели и до главреда добралась наша многостаночница? А у него семья, проблемы ни к чему.
     Примерно через десять минут телефон опять зазвонил.
     - Завтра едешь один, - сообщил шеф.
     Я облегчённо вздохнул.
     - Спасибо!

     * * *

     В доме Андрея Захаровича всё было по-прежнему, разве что внуки покинули их, вернувшись к своим родителям. Хозяева были искренне рады моему приезду. Зинаида Тимофеевна собрала на стол. Меня усадили на почётное место. Завязался оживлённый разговор с подробными расспросами, словно я был для стариков не случайным гостем, по воле судьбы однажды попавшим в их дом, а близким родственником, по которому они соскучились.
     Мы уже пили чай, когда дед Андрей с лукавой улыбкой спросил:
     - Ну, а на этот раз что привело тебя в наши края? Уж не за спелой ли бояркой приехал? Она сейчас аккурат в самом соку.
     Я тоже не удержался от улыбки.
     - Угадали. Но не только за этим. Есть ещё одно дело.
     Я почувствовал, как улыбка сползает с моего лица. От одного воспоминания о задании главного редактора настроение испортилось. Андрей Захарович заметил эту перемену.
     - Что-то ты, милок, с лица сошёл. Али дело неприятное предстоит?
     - Да уж, приятным его не назовёшь, - я тяжело вздохнул. – Рассказал я по глупости своему начальнику про Николая Пермякова. Он и ухватился за эту тему. Пиши, говорит, статью про человека, который свой талант обратил не на пользу, а во вред людям. Вот и прислал меня сюда, чтобы я собрал подробный материал. Придётся мне ходить по деревне, людей опрашивать. А поскольку мы тут уже собрались, вы мне первыми и расскажете, что знаете. Так что давайте, прямо сейчас и начнём.
     Я извлёк из кармана диктофон, положил на стол. Старик вдруг нахмурился.
     - А чего рассказывать? Нечего тут рассказывать, - пробурчал он.
     - Как это нечего? – удивился я, зная неприязнь Андрея Захаровича к герою моей будущей статьи.
     - А вот так! Грех это.
     Я перевёл взгляд на Зинаиду Тимофеевну.
     - Помер Николай, - сказала она. – Инфаркт у него был.
     Меня словно окатили ледяной водой. Такого поворота событий я никак не ожидал.
     - Когда это случилось? – с трудом выдавил из себя.
     - Вчера девять дней справили, - ответила хозяйка.
     Несколько минут мы сидели молча. Затем Андрей Захарович нарушил тишину.
     - Вишь, как оно получается! Я-то ведь думал, что у него и сердца нет вовсе. А он, гляди-ка, от сердца помер.
     В голове у меня всё перемешалось. Мой приезд сюда в профессиональном отношении стал бессмысленным. Писать разгромную статью о человеке, который недавно умер, было бы глупо и непорядочно. Грех, как только что сказал Андрей Захарович. Оставалась тема боярышника, но вряд ли ради неё одной Коротков стал бы командировать меня сюда. Несмотря на обиду, унесённую мною из дома Пермяковых в прошлый приезд, я испытывал тяжесть на душе. Да и старики, мои хозяева, как видно, забыли свою неприязнь к усопшему и по-человечески жалели его.
     - Ну, чего не задаёшь свои вопросы? – прервал мои размышления Андрей Захарович.
     - О чём? – спросил я.
     Старик усмехнулся.
     - «О чём», - передразнил он меня. – Не о чём, а о ком. О Варваре, разумеется. Чую, полюбилась тебе девка.
     Я пожал плечами. Вопросов у меня не было. Что интересного могли мне рассказать старики про Варю? Так и сказал им об этом. Но дед Андрей не унимался.
     - Ты мне тут безразличие не изображай, - наседал он. – Обиделся, что из дому взашей вытолкали? Так ведь то не Варвара, а Колька. Только на него обижаться без толку. Какой с мёртвого спрос?
     Я удивлённо взглянул на Андрея Захаровича.
     - Откуда вам известно, что меня?.. – я не закончил фразы; не хотелось повторять за стариком «вытолкали взашей».
     - От верблюда. Тоже мне секрет.
     - Варвара приходила, - вступила в разговор Зинаида Тимофеевна. – На следующий день, как ты уехал. Спрашивала, поддерживаем ли мы с тобой связь. Просила передать, что извиняется за брата.
     - Ты, Володька, смотри, не упусти момент, - опять заговорил дед Андрей. – Как Колька умер, вокруг Варвары местные мужики забродили – холостые да вдовые. Сейчас-то у неё траур, потому не особо беспокоят. А как сорок дней справит, свататься начнут.
     - Для других траур, а я что – особенный?
     - Вот именно, особенный. Сдаётся мне, что и ты ей приглянулся. Вот я и говорю: не теряй время зря. Таких женщин – одна на сто деревень. А в городе давно ни одной не осталось.
     Я задумался. В словах Захарыча был резон. Но надо было придумать предлог, чтобы встретиться с Варварой. Я сделал вывод, что не следует  форсировать события, а сначала хорошо всё обдумать. Встречу с Варей я решил отложить на завтра, хотя хозяин, словно вождь мирового пролетариата, убеждал меня в том, что именно сейчас настал тот самый ответственный момент, и что завтра уже может быть поздно. Я остался при своём мнении. Старик сердито плюнул, насупился и пошёл во двор колоть дрова. Я напросился ему в помощники, надеясь в разговоре вернуть его доброе расположение ко мне. Андрей Захарович вручил мне увесистый колун и провёл краткий инструктаж по технике безопасности. Будучи городским жителем, я поначалу действовал неуклюже, терпеливо снося колкости и едкие замечания хозяина дома. Но постепенно у меня стало неплохо получаться, я вошёл во вкус, с удовольствием разнося на части тяжёлые чурки. Андрей Захарович собирал свежие поленья и складывал их у стенки сарая. Вернувшись ко мне за очередной порцией дров, он хитро подмигнул и сказал:
     - Однако, я прав оказался. От судьбы не уйдёшь. Придётся тебе сегодня объясниться с Варварой.
     Я посмотрел на улицу и увидел, что к нашему двору идёт Варя. Она была уже совсем близко, но даже издалека я бы всё равно узнал её по лёгкой грациозной походке. Трудно было поверить, что она выросла в этом захолустье, куда и автобус-то приходит всего два раза в день. Среди людей, ведущих между собой призёмлённые разговоры и обильно сдабривающих свою речь непечатными словами, выросла женщина, своим обликом, манерами, гордым характером больше похожая на аристократку девятнадцатого века. Она подошла к ограде, поздоровалась с нами, слегка наклонив голову. Андрей Захарович засуетился.
     - Заходи, Варвара. Проходи в избу. Мы гостям завсегда рады.
     Она смущённо улыбнулась.
     - Спасибо, но сейчас не могу. Я на работе. Зашла на несколько минут. Мне с Владимиром поговорить нужно.
     Андрей Захарович сделал понимающее лицо.
     - Ну, что ж! Коли надо поговорить – поговорите. Дело молодое. Я уж вам мешать не буду.
     Он ушёл в дом. А мы вдвоём остались стоять по разные стороны ограды. Варя опустила глаза, потом робко взглянула на меня.
     - Простите, что оторвала вас от дел. Но я не знаю, сколько времени вы здесь пробудете. Боялась, что не успею встретиться с вами. А у меня к вам просьба.
      Я сказал, что пробуду здесь пару дней, и что она в любое время может располагать мною.
     - Чем я могу помочь? – спросил я.
     - Но сначала я хотела бы спросить вас, - Варя слегка смутилась. – Я надеюсь, что вы простили моего брата и не держите на него обид?
     Я заверил, что давно забыл про обиду. Варя облегчённо вздохнула.
     - Спасибо! Дело вот в чём. Николай писал стихи, но никому их не показывал. И мне он тоже не разрешал заглядывать в его тетрадь со стихами. А когда он умер, я всё же заглянула. И поразилась! Понимаете, они настоящие. В них его душа, его чувства, его боль. Если вы их почитаете, у вас сразу изменится мнение о моём брате.
     - То есть вы хотите, чтобы я прочёл его стихи?
     - Да.
     - И куда-нибудь их пристроил?
     Она опустила глаза.
     - Да, я бы этого хотела. Конечно, если это возможно.
     Теперь она смотрела на меня, и в её глазах я видел вопрос.
     Я пожал плечами.
     - Я не могу твёрдо обещать. Всё зависит от качества стихов. Если их уровень действительно высок, то вопрос с публикацией решить будет можно. В любом случае для вас я сделаю всё, что от меня зависит. Приносите тетрадь.
     Я хотел сказать, что могу сам прийти к ней за тетрадью, но не решился. С этой женщиной всё было не так, как с другими.
     - Хорошо, - сказала Варя. – После работы я вам её принесу.
     - До которого часу вы работаете? – спросил я.
     - До пяти.
     У меня появилась идея.
     - А знаете, Варя, давайте часиков в шесть встретимся на берегу речки. Вы мне стихи передадите и заодно расскажете о брате. Я запишу ваш рассказ на диктофон. Для публикации нужна информация об авторе.
     Она согласилась. Затем простилась со мной до вечера и заспешила на работу. А я смотрел ей вслед, и в моей душе росло радостное и светлое чувство. Всё складывалось наилучшим образом. Я придумывал различные варианты для того, чтобы ближе познакомиться с этой женщиной, а судьба подкинула мне готовый сценарий. Мне тогда казалось, что в моей жизни с чистого листа начинается новый роман – светлый и красивый. И я совершенно не думал о том, что любой классический роман предполагает интригу. Вслед за завязкой наступает неизбежная кульминация. А какой будет развязка, одному Богу известно.

     * * *

     Мы сидели на импровизированной скамейке из двух чурок и доски, на которой летом рассиживал подвыпивший дедок, пиликающий на гармошке. Варя уже передала мне толстую тетрадь со стихами Николая. Теперь она рассказывала мне о своём брате, старательно обходя неприглядные стороны его жизни, характера. Иногда ей приходилось, отвечая на мои вопросы, упомянуть о каком-либо не очень приятном событии. Тогда Варя, смущаясь, начинала давать объяснения, оправдывающие или хотя бы смягчающие поступки Николая. Я видел, что она волнуется. Но и сам я был очень взволнован, хотя внешне, вероятно, это было не слишком заметно. И причина моего волнения была вполне объяснима. Сидя рядом с этой необыкновенной женщиной, я понял, как мудры были наши предки. В далёкие дореволюционные годы мальчики и девочки воспитывались отдельно. Это были два разных мира. И каждый из этих миров был для другого загадкой, тайной, манил к себе, рождал в душе сладкие романтические грёзы. Когда эти миры пересекались, их представители вели себя как дипломаты, представляющие не только свою персону, но и всю половину человечества. Девушки изображали скромность и стыдливость, поражая сердца кавалеров мягкостью и грацией. Юноши блистали галантностью и учтивостью, в то же время стараясь выглядеть мужественными и решительными. Советская власть в значительной степени стёрла эти грани, заменив устаревшие «сударь» и «сударыня» на наше слово гордое «товарищ». Но и это слово не прижилось в обиходе. И стали мы кликать друг друга: «мужчина» и «женщина», словно уточняя половую принадлежность того или иного человека. Но всё же была ещё вполне ощутимой разница в привычках и манере поведения мужчин и женщин. Нынешнее циничное время стёрло последние границы. Общество стало слишком терпимо к тому, что в прежние годы считалось недопустимым и сурово наказывалось. Детям стало очень многое доступно. Сцены из откровенных, а порой просто непристойных фильмов они взяли за образец поведения. Два разных мира слились в один бесполый. Теперь мальчишки и девчонки вместе курят, бравируя цинизмом и щедро сдабривая свою речь ненормативной лексикой. Их уже сложно отличить по одежде и наличию украшений. Они рано вступают во взрослые отношения, в которых для романтики нет и не может быть места.  Хлебнувшее «свободы» поколение даже не подозревает, как его обокрали.
     И сейчас, сидя рядом с Варей, я испытывал то светлое и священное волнение, которое испытывала молодёжь позапрошлого века при соприкосновении с другим – манящим, таинственным, загадочным миром. Варя закончила рассказ о брате и умолкла. Я смотрел на неё и не мог наглядеться. Она повернула ко мне лицо и застенчиво улыбнулась. Я осторожно накрыл её ладонь своею и сказал:
     - Вы необыкновенная женщина. Я ещё нигде не встречал таких.
     Она опустила голову, но я видел, что мои слова ей приятны. Постепенно у нас завязался неторопливый разговор. Я чувствовал себя так, словно попал в девятнадцатый век с его правилами, манерами и строгим этикетом. Время замедлило бег, подстраиваясь под наше мироощущение. Сидящая рядом со мною женщина казалась мне богиней. И я видел, что она проникается ко мне всё большей симпатией. У нас оказалось много общего. Наши души были настроены на одну волну. Внутри у меня звучала нежная музыка, повествующая мне о неизбежности счастливой жизни с любимой женщиной. В эти сладкие, романтические минуты я ещё не ведал, что век двадцать первый уже занёс над нами свою грязную руку, чтобы одним ударом разрушить нашу красивую, но хрупкую сказку.
     Первые сигналы тревоги коснулись моей души, когда я, поддавшись неожиданному желанию, повернулся и увидел движущуюся в сторону реки чёрную легковушку. По мере её приближения, когда уже можно было определить марку автомобиля, отпадали сомнения в том, кто приехал сюда. Примерно в сорока метрах от нас машина двигалась по дороге к мосту через речку. Потом замедлила ход, словно водитель хотел определиться, в какую сторону ехать, и дальше прямо по поляне направилась в нашу сторону. Варя удивлённо смотрела на приближающуюся иномарку, затем перевела взгляд на моё окаменевшее лицо и спросила:
     - Это к вам?
     - Боюсь, что да, - мрачно ответил я, понимая, что сейчас по хрустальному замку моей мечты ударит гаубица.
     Лена Ступина не только не обманула мои ожидания, но и с лихвой превзошла их. Я приготовился к скандалу и разборкам, однако моя коллега по перу приготовила другой сценарий. Выскочив из машины, она бросилась мне на шею, едва не опрокинув с импровизированной скамьи.
     - Вовочка, милый! Я так рада! Я просто счастлива!
     - Чему ты рада? – задал я дежурный вопрос, тщетно пытаясь освободиться от её цепких рук.
     Она отстранилась.
     - Как это «чему»? – спросила удивлённо, и вдруг заулыбалась. – Ах да, ты же ещё не знаешь. Так вот, тест дал положительные результаты.
     Я или не понял, или не захотел понимать, что она имеет в виду.
     - Какой ещё тест?
     Лена округлила глаза.
     - Вова, ты что? Разумеется, я говорю про тест на беременность.
     Теперь я уже сам едва не упал со скамьи.
     - Что?! Ты беременна?!
     Она опять изобразила улыбку.
     - Да, дорогой! А чему ты удивляешься? Мы же не предохранялись, - Елена перевела взгляд на Варю и заговорила с ней доверительным тоном, словно с лучшей подругой: - Представляете, он уложил меня на покрывало прямо на берегу реки. Рядом шоссе, машины идут одна за другой. Мне было так стыдно! Но разве ему откажешь? Он ведь такой обаяшка! – Лена понизила голос до полушёпота и закончила с видом заговорщика: - Я не удивлюсь, если узнаю, что он и вам вскружил голову.
     Варя резко встала.
     - Простите, мне пора идти.
     - Варя, постойте! – воскликнул я. – Не слушайте её! Она врёт…
     Я осёкся, встретив её взгляд, в котором смешались досада, боль и разочарование.
     - Вы хотите сказать, что эта женщина всё выдумала?
     Я смутился.
     - Ну… не всё…
     - Желаю вам счастья.
     Варвара повернулась и пошла в сторону деревни.
     - Спасибо вам огромное! – крикнула ей в спину Ступина. – Вы согласитесь стать крёстной мамой нашему малышу?
     Варя продолжала идти, словно не слыша её слов. Красивая, стройная, гордая женщина шла ровным шагом, но я всей кожей чувствовал, как тяжело ей это сейчас даётся. И ещё мне показалось, что она плачет. А я смотрел ей вслед, сжимая в руках тетрадь со стихами её брата. Ступина что-то горячо говорила мне, но я её не слышал. Не хотел слышать. И видеть я её тоже не хотел. Поэтому, даже не обернувшись на стоящую рядом женщину, тоже поплёлся в деревню.
     Вскоре она догнала меня и, опустив боковое стекло, в чём-то настойчиво убеждала. И потом, когда я в доме Андрея Захаровича торопливо собирал вещи, чтобы успеть на вечерний автобус, Лена крутилась рядом, то ласково уговаривая, то крича и крутя пальцем у виска под недоумённые взгляды ошарашенных хозяев. Я тепло простился со стариками, вышел во двор, перочинным ножом проткнул переднее колесо сверкающей чёрным лаком «Мазды 6» и пошёл на остановку. На какое-то время я был спасён от своей беспардонной поклонницы. Теперь ей не до меня. Конечно, поставить запаску – дело нехитрое. Да и наверняка найдутся помощники. Но я надеялся, что успею к тому времени уехать. Можно было бы для верности проколоть ещё одно колесо, но – что поделать – жестоким человеком я никогда не был.

     * * *

     Поздним вечером того же дня я сидел на кухне, пил чай и размышлял о собственной жизни. Меня никто не беспокоил – главным образом, потому что я был практически недосягаем для общественности. Все свои телефоны я отключил и обесточил дверной звонок. Вскоре после моего приезда кто-то всё же настойчиво ломился в мои двери, я даже догадываюсь, кто именно. Но после нескольких довольно сильных ударов и, похоже, пинков, штурм закончился, меня оставили в покое. Теперь в тишине и одиночестве я предавался философским размышлениям.
     Считая себя человеком здравомыслящим и уравновешенным, я удивлялся тому, как легко Ступиной удалось поймать меня в свои сети. Знал ведь, что ни в коем случае нельзя сокращать с ней дистанцию – потом вовсе не отстанет. Так нет же, поддался минутному порыву, не устоял перед соблазном. Теперь придётся расплачиваться за своё легкомыслие. В общем-то, я уже начал платить. Мои отношения с Варей были разрушены в самом начале. А если окажется, что Ступина и в самом деле беременна, то мне можно будет только посочувствовать. Поразмышляв над тем, что сейчас можно предпринять, я пришёл к выводу, что мне остаётся лишь одно – ждать. Даже при развитии самых неблагоприятных для меня событий, я ни за что не стану связывать свою жизнь с такой женщиной, как Лена Ступина. Она сумела оторвать меня от Вари, но привязать к себе ей не удастся.
     Чтобы отвлечься от невесёлых мыслей, я взял в руки тетрадь Николая Пермякова и стал её просматривать. Сначала я пробегал глазами по строчкам, продолжая думать о своём, но постепенно они стали цеплять моё внимание. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить, что природа не обделила талантом этого патологического мизантропа, не тем будь помянут. Едкие, язвительные строки часто касались незнакомых мне конкретных людей. Впрочем, встречались стихи другого содержания, в которых автор предавался размышлениям о смысле жизни и своём месте в этом мире. Но и в них просматривалось высокомерие и любование собственной персоной. Я читал выборочно, пролистывая тетрадь по нескольку страниц сразу. И вдруг…
     Отчаянные, пронзительные строки резанули по сердцу:

     Ты унёс с собою, сынок,
     Свет души и радость мою.
     Я теперь совсем одинок.
     Я живу на самом краю.

     С этого момента я стал читать стихи подряд, ничего не пропуская. Время от времени попадались, как и раньше, язвительные строки, злые выпады против других людей, вроде тех частушек, которые мне довелось услышать летом. Но всё же основная часть стихов теперь представляла собой крик души, в котором слышались ноты безграничного одиночества и порой звериной тоски. И если изредка встречались строки, наполненные теплом и добрыми чувствами, то адресованы они были лишь одному человеку – сестре Варваре.
     На землю спустилась ночь, а я всё сидел на кухне, внимательно читая стихи Николая Пермякова – сложного, неуживчивого человека, щедро наделённого природой талантами. Я погружался в его мысли, чувства, переживания. Обида, неприязнь, досада на него постепенно отходили на задний план, уступая место искреннему интересу к жизни и судьбе этого странного противоречивого человека. У меня складывалось впечатление, что он умышленно настраивал людей против себя. Зачем ему это было нужно? Ответ я нашёл в одном из последних стихотворений:

     Если на душе моей вдруг
     Станет сиротливо порою,
     Я свою тревогу-недуг
     Шутовской улыбкой прикрою.

     Напущу словесную муть,
     Заведу в туман разговоры,
     Чтоб никто не смог заглянуть
     За мои тяжёлые шторы.

     Если причиной неуживчивости Николая Пермякова с окружающими и было его высокомерие, то, пожалуй, только в период его молодости. Гибель сына разделила жизнь пополам. После этого он наказывал уже не других, а себя. Именно себя он приговорил к высшей мере и настойчиво искал исполнителей приговора, задирая окружающих, среди которых были и отчаянные головы. И сердце у него плакало настоящими, горькими слезами.

     Если на меня невзначай
     Набредут лихие напасти,
     Я свою проблему-печаль
     Разобью на мелкие части.

     А когда нагрянет беда,
     Я запру души своей дверцу,
     Чтоб никто не смог увидать
     Слёзы моего сердца.

     Я закрыл тетрадь. На душе было тяжело и тоскливо. Мои мысли перекинулись на Варю. Каково же было ей изо дня в день видеть мучения брата, переживать за него и чувствовать своё полное бессилие что-либо исправить? Ещё довольно молодая красивая женщина приносила себя в жертву родному человеку, разделив с ним его беду. Потом пережила его смерть. И вот в её жизни сверкнул лучик света – коротко, словно молния. И вновь темнота. Мне стало не по себе.
     Я поднялся из-за стола и вышел в прихожую. Из зеркальной дверцы шкафа-купе на меня смотрело моё отражение. Вид его был довольно жалок. И вдруг мне стало стыдно за того человека, которого я видел в зеркале.
     - Ну что, дружок, скис? – спросил я его насмешливо. – Столкнулся с препятствием и сразу дал задний ход? Но кто сказал тебе, что всё потеряно? Ты же любишь эту женщину. И она тебя любит. Значит, ты просто обязан быть с нею. Даже если Лена Ступина родит тройню, это ничего не должно изменить.
     Я сделал паузу, собираясь с духом, и продолжил лекцию для своего слушателя, до жути похожего на меня самого:
     - Ты же слышал изречение, что каждый человек нас чему-то учит. Так что не злись на Ленку, а учись у неё добиваться своего. Ступина ничего не уступит и не отступится, пока не использует все средства. Если к её упорству добавить совесть и моральные нормы, то получится совсем неплохо.
     Я понимал, что у меня есть лишь одна возможность объясниться с Варей Пермяковой и вернуть её доверие ко мне – я должен привезти в Бояркино сборники стихов её брата. А для этого требовалась самая малость: издать хотя бы небольшой тираж его книг.

     * * *

     Главный редактор встретил меня сердитым взглядом.  Я с удивлением отметил про себя, что теперь на меня его суровый вид не производит никакого впечатления. Ни то, что раньше.
     - Ну и что мне с тобой делать? – спросил он грозно.
     - Если вам нужен мой совет, - ответил я, - то предлагаю повысить мне зарплату.
     - Что?! – взревел он. – Да я тебя на пятнадцать суток посажу!
     - Позвольте узнать, за что?
     Мой флегматичный тон его слегка озадачил. Но главред не хотел терять свои позиции. После секундного замешательства он обрушился на меня с обличительной речью:
     - За хулиганство! Он, видите ли, ещё спрашивает, за что! Сотрудник областной газеты ведёт себя как уличная шпана. Кто тебе позволил портить чужую машину?
     Я спокойно выслушал его гневную тираду и стал раскладывать по полочкам свои соображения на этот счёт:
     - Валентин Тимофеевич, во-первых, на пятнадцать суток сажают милиционеры, а не главные редакторы. Во-вторых, мне непонятно, почему ваша сотрудница в рабочее время разъезжает по своим личным делам. Кстати, вы её наказали за это?
     С минуту Коротков молча смотрел на меня, словно хотел удостовериться, что его сотрудника в деревне не подменили. Чтобы поставить меня на место, он вытащил из рукава главный козырь.
     - А за что я должен её наказать? За то, что она поехала, чтобы уличить в измене прохвоста, который изнасиловал её около месяца назад, а потом помчался охмурять другую женщину?
     Мне стал надоедать этот бессмысленный спор. Чтобы прекратить перепалку я решил прихлопнуть его козырь джокером.
     - Уважаемый Валентин Тимофеевич, изнасиловать Ступину невозможно. Можно быть только изнасилованным ею. И у меня возникает подозрение, что вам это известно не хуже, чем мне.
     - Та-а-ак! – протянул главред.
     На его лице отображалась интенсивная работа мысли. Я понял, что попал в точку. После очередной минутной паузы Коротков вдруг заговорил совсем иным тоном:
     - Ну ладно, со своими проблемами вы сами разберётесь. Давай о деле. Материал для статьи подготовил?
     Я рассказал ему о смерти главного героя запланированной статьи, о тетради со стихами, поразившими меня своей пронзительной трагичностью. И в завершении сообщил, что по этическим соображениям я статью писать не буду. Главный редактор опять окинул меня взглядом, словно хотел ещё раз убедиться, что перед ним действительно я, а не китайская подделка.
     - Как это ты не будешь писать? – спросил он удивлённо. – Да ты просто обязан написать статью про этого человека!
     - Но… - попытался возразить я.
     - Никаких «но»! – перебил меня главред. – Тема крайне важная. Сам посуди. Талантливый человек совершил ошибку, и жизнь его за это наказала. Жестоко наказала! – Коротков для убедительности поднял кверху указательный палец. – Но ведь мы не в лесу живём. Вокруг люди. Прояви они хотя бы капельку сочувствия человеческому горю, поддержи бедолагу в трудную минуту – и, глядишь, оправился бы он от беды. Жил бы человек, радовал народ своим талантом. А у нас как принято: живых травим, а как помер человек – тут ему и почести. Вот этот нарыв нашего общества ты и должен вскрыть. А заодно и воздать должное памяти талантливого земляка.
     Я решил воспользоваться переменой в нравственной позиции своего начальника. Когда он закончил, я осторожно сказал:
     - Валентин Тимофеевич, мы могли бы сделать для Пермякова больше, нежели напечатать статью о нём.
     Шеф насторожился.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Я предлагаю издать сборник его стихов.
     - Но мы издаём газеты, а не книги.
     - Мы можем выделить средства, а найти издательство не проблема, - не отступал я.
     Коротков задумался.
     - А ты уверен, что эти книги себя окупят? – спросил он после паузы.
     - Нет, не уверен, - признался я. – Даже, наоборот. Но я предлагаю оказать спонсорскую поддержку.
     Главный редактор нахмурился.
     - Мы не можем себе этого позволить.
     - Ну, хотя бы маленький тираж. Пятьсот штук.
     - Я же сказал…
     - Триста.
     - Нет! – рявкнул он. – Газета не может себе этого позволить. Мы переживаем трудное время. Ты это понимаешь?
     Мне стало ясно, что дальше продолжать эту тему бессмысленно.
     - Понимаю, - сказал я, не глядя на собеседника. – Я неплохо знаю историю, но не помню в нашем отечестве лёгких времён. Какой период ни возьми – он обязательно окажется трудным. У нас только будущее всегда светлое.
     Я встал и направился к выходу.
     - Ты куда? – окликнул меня шеф.
     - Искать средства на издание книги.
     - А как же статья?
     Я остановился у двери.
     - Поручите Ступиной. Она сделает всё, что вы пожелаете. Любой каприз.
     Лицо главного редактора окаменело.
     - Пошёл к чёрту! – процедил он.
     Я пожал плечами.
     - Как скажете. Надеюсь, с ним будет легче договориться.
     Я вышел на крыльцо и нос к носу столкнулся с Леной Ступиной. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но я поспешил опередить её.
     - Быстро дуй к шефу! Он тебя ждёт. Ему сейчас крайне необходимо расслабиться.
     Я спустился с крыльца и зашагал прочь от здания, в котором моя трудовая деятельность, скорее всего, безвременно завершилась. Пока в голове все здравые мысли были вытеснены эмоциями, я до конца не осознавал неразумность своего поступка. Но чем дальше я отходил от места своей работы, которая мне нравилась и до сего дня кормила меня, тем спокойнее и рассудительнее начинали работать мои мозги. Я удивлялся самому себе. Неужели это я дал такую отповедь своему начальнику? Никогда прежде я не мог позволить себе даже тени подобного. Да и вообще такое поведение для меня не свойственно. И тут я стал как вкопанный. Чёрт возьми! Да ведь такая манера общения как раз в стиле усопшего Николая Пермякова! Похоже, что его стихи были завирусованы автором, и я этот вирус подхватил.

     * * *

     Я вылетел с работы, не дотянув три с половиной месяца до отпуска. Как это ни покажется странным, я сам попросил, чтобы мне дали отпуск в январе. Но нелогичное на первый взгляд желание объясняется очень просто. Есть у меня одна заветная мечта – побывать в Новой Зеландии. Я много читал и смотрел передачи об этой стране и, в конце концов, проникся к ней романтической любовью. Окружённые океаном гористые и покрытые зеленью острова поражали своими красотами. А ещё меня привлекали добрые нравы людей, живущих там, их дружелюбие и терпимость друг к другу. А поскольку Новая Зеландия расположена в южном полушарии, то январь там является самым летним месяцем.
     Но в моих планах был один серьёзный изъян. Путёвка в государство, находящееся от нас дальше Австралии, стоит очень дорого. Поэтому я принялся методично откладывать средства на свою мечту. На данный момент припасённых средств с лихвой хватало и на поездку, и на проведение там времени в своё удовольствие, не слишком стесняя себя в желаниях. Теперь, оставшись без работы, я понимал, что о «хрустальной мечте моего детства» придётся забыть на неопределённое время. Зато отложенные на поездку деньги позволяли мне продержаться несколько месяцев, не имея работы, и даже … издать за свой счёт небольшой тираж сборника стихов Николая Пермякова. Исходя из этих соображений, я не стал забивать себе голову вопросами трудоустройства, а засел за компьютер, переводя в электронный формат записанные в тетрадь стихи. Почерк у автора был аккуратный и разборчивый, поэтому работа продвигалась довольно быстро. Мне почти не мешали. Лишь вначале было несколько звонков от друзей и знакомых, которые хотели знать, что у меня стряслось, и старались меня поддержать морально. Лена Ступина позвонила всего один раз. Обругав меня последними словами, она выразила своё разочарование и сожаление о том, что вообще связалась со мной. Я облегчённо вздохнул и принялся за работу с удвоенной силой. Наконец, я сверстал книгу, расположив стихи в хронологическом порядке. Дело оставалось за обложкой, картинка на которой должна соответствовать названию сборника. Я уже знал, как назову книгу. Порывшись в интернете, нашёл рисунок, очень похожий на тот, который я видел на этикетке бутылки с самодельным напитком прошлым летом. Я смонтировал обложку, поместив над картинкой имя и фамилию автора стихов, а внизу витиеватым шрифтом написал: «Слёзы моего сердца».  И чуть ниже: «стихи».
     На следующий день я отнёс материал в издательство.

     * * *

     За окном падал снег. Крупные и частые снежинки плавно кружились в воздухе, мягко ложась на землю, уже покрытую белым пушистым слоем. Погода стояла тёплая. Наверное, этот снег скоро растает. В начале ноября так часто бывает.
     Я сидел на кухне, пил кофе и любовался выданным мне в редакции издательства сигнальным экземпляром книги. Осмотрев книгу снаружи и пролистав её внимательно, я пришёл к выводу, что сборник стихов получился именно таким, каким я хотел его видеть. Теперь дело оставалось за малым: надо было забрать весь тираж из типографии и перевезти его в Бояркино. Своим автомобилем я не обзавёлся. Требовалось чьё-то дружеское содействие. Я позвонил одному из своих приятелей Вите Сенникову и изложил ему свою просьбу.
     Витя долго упирался.
     - Блин, Вовка, у меня же не джип. Погода на дворе – то подморозит, то подтает. Да ещё снежком подсыпает. Ладно бы по городу, тут и разговора не было бы. А переться в деревню в такое время хуже самоубийства. Сядем, нафиг!  Как пить дать – сядем!
     - Витёк, ну чего ты переживаешь? – уговаривал я его. – Я же буду машину толкать, если застрянем. А если не получится, позову деревенских мужиков. Трактором вытащат. Я там теперь свой человек.
     Я не стал объясняться, кому конкретно я там теперь свой человек. Витя ещё немного поупрямился и сдался. На следующий день мы забрали тираж их типографии. Часть книг я распределил по библиотекам города. Остальные было решено передать Варе. А ещё через день, в субботу, мы поутру отправились в путь.

     Для выяснения обстановки мне бы следовало сначала заскочить в гости к Андрею Захаровичу. Но я отказался от этой идеи. Мы остановились у калитки дома Пермяковых. Я вошёл во двор и постучал в дверь. Вскоре дверь распахнулась, и на крыльцо вышла хозяйка. Увидев меня, удивилась.
     - Вы?!
     Я молча протянул ей книгу. Варя взяла её, внимательно разглядывая, полистала страницы. Глаза у неё заблестели.
     - Спасибо вам!
     Я сказал, что в машине ещё почти три сотни книг, и что их надо перенести в дом. За несколько минут мы с Виктором управились с этой работой. Когда закончили, Варя спросила:
     - Что я вам должна? Боюсь, что не смогу быстро вернуть долг.
     Я сказал, что книги - подарок от меня, и что мне это обошлось в "сущие пустяки". С улицы донёсся звук автомобильного клаксона - Виктор торопил меня. Выйдя во двор, я известил его, что остаюсь. Проводив друга, вернулся в дом. Варя смотрела на стопки книжных упаковок у стены и улыбалась.
     - И что мне делать с таким количеством?
     - Это нет проблема, - ответил я. - Оставьте себе, сколько считаете нужным. Будете дарить при случае. А остальные предлагаю раздать вашим односельчанам. Пусть у них изменится отношение к вашему брату.
     - Да! Да! - горячо воскликнула Варвара. - Вы правильно решили. Только... книги полагается дарить с подписью. Их так много!
     - Я помогу вам.
     - Всё равно это потребует много времени.
     Я пожал плечами.
     - Мне спешить некуда. Да и вам тоже. Завтра воскресение.
     Варя замешкалась.
     - Но вы можете не успеть на автобус.
     - Переночую у Захарыча.
     - А ваша ... женщина ?.. Она в положении, может расстроиться.
     - Она не моя женщина и не в положении. Меня с ней ничто не связывает. То, что вы видели в сентябре, было спектаклем под названием "Домогательство". Теперь она оставила меня в покое.
     Варя больше не стала задавать вопросов. После обеда мы принялись за работу. Дворов Варя насчитала чуть больше двухсот пятидесяти. Привезённых экземпляров хватало с излишком. Но и этого количества было слишком много для двоих. Забыв про ужин, не замечая, что за окном давно стемнело, мы продолжали работать и закончили лишь после полуночи. Варя взглянула на часы и воскликнула:
     - Боже мой! Уже так поздно. Ваши хозяева, наверное, волнуются. Достанется вам от них.
     - Не достанется, - успокоил я её. - Они ещё не знают, что я приехал.
     Варя посмотрела на меня с такой ласковой улыбкой, что моё сердце сладко защемило.
     - Оставайся, - предложила она. - Конечно, если хочешь.
     - Хочу, - сказал я. - Я очень хочу здесь остаться.
     - До утра?
     - До конца жизни.

     * * *

     Вопреки моим прогнозам снег не растаял. Напротив, к утру его навалило столько, словно зима была в самом разгаре. И это оказалось очень кстати. Варя принесла из сарая большие самодельные санки, к которым я приладил фанерный ящик. В нём поместилась примерно треть подписанных книг. Стало быть, в три захода мы сможем раздарить все сборники. Ну что ж, неплохое занятие для воскресного дня! Разложив книги в соответствии с составленным Варей списком, мы двинулись в путь. Катить нагруженные сани по пушистому снегу было нелегко. Они часто застревали, и двое добровольных мучеников тянули их изо всех сил, иногда даже падая и громко хохоча при этом. Но дело понемногу двигалось.
     Получив из Вариных рук подарок, сельчане сначала удивлённо глазели на книгу, на обложке которой стояло имя их земляка. Но замешательство было недолгим. Прочитав дарственную надпись, люди преображались. Их глаза теплели. Они горячо благодарили нас, приглашали в дом.
     А мы продолжали свой путь, ставший началом нашего совместного жизненного пути.

     Окончено в ноябре 2013 г.