Остров солнца и камни предков - гл 3

3. БОГИ И ЗМЕИ часть 1

Про каменные плиты с резьбой и про керамику, выставленные в музее, я расскажу позже. И про вчерашнее послеобеденное посещение Пашаша — тоже позже. А сейчас, утром второго дня, мы поднимемся на холм, где устроена католическая часовня.

Туда я пошла 8 утра. Она стоит над Кабаной, на самом высоком из ближайших к городку холмов; сама Кабана расположена на высоте 3,225 m.s.n.m., а часовня — метров на двести выше.

Сказали, что от пласы де армас, то есть, от центральной площади, к часовне идти 20 минут, но на самом деле — обычному и неместному человеку — идти придется не меньше 40.

Я поднималась по достаточно широкой земляной дороге — и вскоре Кабана осталась уже далеко внизу. Сверху было видно, что в раскраске ее зданий преобладало два цвета: голубой — под цвет горному небу — и терракотовый — под стать земле, из которой, собственно, многие дома в Кабане и были построены. Вымешанная ногами мокрая земля с добавкой всяких ингредиентов — соломы, например — и вот уже из этой массы можно нарезать кирпичи-адобе, сушить их на солнце, а дальше уже складывать из них дома и окружающие эти дома стены-ограды.

Некоторые владельцы свои дома и ограды вокруг них штукатурят и красят -- как правило, в белый цвет, но многие этими лишними хлопотами не заморачиваются, и благодаря такому стоическому отсутствию усилий дома сохраняют свой природный цвет. К этому добавьте еще и терракотовый цвет крыш -- многие дома здесь по-прежнему кроют полукругло-выпуклой черепицей — и у нее такой же характерный и угасший  коричнево-кирпичный  цвет, что у стен домов.

В этих цветах — голубом и терракотовом — можно увидеть два подвергшихся редукции цвета -- синий и красный. И, может быть, их место в художественной традиции перуанской сьерры не случайно.

По мнению Голана — он посвятил двадцать лет своей жизни исследованию мифов и символов, и его штудии охватывают разные исторические периоды, начиная с изучения артефактов, относящихся еще ко временам палеолита — так вот, он пришел к выводу, что все наши распашонки для новорожденного — голубые для мальчика и розовые для девочки — то есть, символика этих распашонок, все это началось еще во времена неолита и что уже тогда один цвет соотносился с мужским началом, а другой — с женским.

Если допустить оправданность такой трактовки применительно к Кабане, тогда поражает жизненность древних традиций — что, пройдя сквозь толщу многих тысячелетий, они добралась до дня сегодняшнего.

Я продолжала подниматься на вершину холма, и вдоль дороги, по ее краю, прямо над обрывом эвкалиптовые деревья возносили к небу свои полупрозрачные кроны. Не скупясь, они наполняли окружающее их пространство эфирными маслами — и, пока поднимаешься по этой дороге к часовне, возникает явственное ощущение того, что попал в ингаляционный кабинет. Перуанскую сьерру сейчас трудно представить без эвкалиптов -- настолько они стали неотъемлемой частью ее пейзажа, однако они здесь вовсе даже не коренные жители — их завезли сюда только полтора-два века после испанской конкисты.

Наконец я поднялась на вершину холма с часовней и по каменной лестнице прошла к двухэтажной площадке — на ее верху и в центре расположилось прямоугольное одноэтажное здание — католическая часовня, выполненная в предельно скупом, минималистичном и холодном стиле.

А вот само отведенное под нее место завораживало с первого взгляда: именно с такого можно — или даже нужно — говорить со своим богом или, в том случае, если у вас их несколько, то с ними со всеми по очереди. Такое это было место.

Площадка была окружена горами со всех сторон— на те, что расположены к северу и востоку, взираешь снизу вверх. У них была своя главная, доминирующая над всем пейзажем гора под названием Макра -- к высоте холма с часовней добавьте еще для нее, по крайней мере, тысячу метров.

Она была прямо как предводительница местных гор. Горы тут разделяют на мужские и женские -- судя по их форме и имени, и Макра, исходя из этих критериев, мне показалась горой женской.

Все остальные горы, видимые с площадки составляли ее антураж. Некоторые из гор в северо-восточной стороне казались сине-черными, а другие — темно-зелеными. Синий и зеленый цвета выглядели на них прятно-свежими, живыми и пышными — а сами горы казались плюшевыми: благодаря обильным зимним дождям растительность здесь в это время оживает и наполняется зеленым цветом самых разнообразных оттенков -- а  поверхность гор кажется издалека мягкой и приятной на ощупь.

А вот на горы, расположенные к югу и западу смотришь, наоборот, сверху вниз. Вдали виднеется одна длинная горная гряда, за ней — другая, покороче, а рядом -- еще одна. Они находятся так далеко, что кажутся театральными кулисами, над которыми — пока не появится горячее дневное солнце сьерры — задержалась-залежалась полупрозрачная и голубоватая утренняя дымка.

Насмотревшись вдоволь на высокие горы и на горы низкие, на синие и на зеленые, на те, что завуалированы дымкой и те, что не прячутся от устремленного на них взгляду, я подошла ко входу в часовню. Закрытая на замок металлическая дверь, сваренная из нескольких узких металлических полосок, зайти внутрь не позволяла, зато осмотру интерьера часовни никак не препятствовала.

Из находящихся внутри часовни предметов меня больше всего заинтересовал устроенный в глубине часовни алтарь. В его роли выступал большой и длинный камень — длиной около метра, сантиметров 35 в высоту и 25 в глубину. Одна боковая сторона у него была обычная, то есть со всеми четырьмя прямыми углами, зато у другой стороны на месте двух прямых углов шло мягкое и удлиненное закругление. Накануне я уже видела такие камни в кладке стен Пашаша— похоже, что алтарный камень был изъят как раз оттуда.

Я сделала шаг от двери, чтобы идти дальше, но взгляд каким-то образом поднялся вверх — и тогда я увидела, что прямо над входом в часовню, над металлическими заградительными дверями — над ними в стену был вделан небольшой камень с резьбой.

Резьба на нем была не очень четкой, она казалась расплывчатой, словно время съело или сточило когда-то прорезанные на камне линии, и сейчас эта резьба выглядела как смутное воспоминание о себе самой.

А изображена на камне была змея — она удобно и компактно сложилась бухточкой в полтора оборота — ну прямо как змея-кундалини, любовно обвившаяся вокруг лингама Шивы — хотя в последнем случае она, согласно взглядам кубджики, лихо закручивается в три с половиной оборота.

Наверняка и эту каменную плиту со змеей тоже из Пашаша позаимствовали, чтобы ей христианскую часовенку приукрасить. Странно только — почему выбрали для этой цели плиту с изображением змеи — ведь в христианстве у нее репутация несколько сомнительная. Не иначе как тут возобладала эээ... память предков — на нее, как и на коллективное бессознательное всегда можно сослаться во всех непонятных случаях.

Например, можно подумать, что вспомнили про нее и поместили ее сюда потому, что во времена Реквая змеи здесь -- так же, как и во многих других древних культурах -- могли пользоваться особым уважением, и что эта родовая память взяла и всплыла в голове устроителей часовни в момент завершающей фазы ее строительства.

Это предположение — что змея была в те давние времена уважаемым и почитаемым персонажем — вообще-то имеет под собой основание. Стоит посмотреть на дошедшую до нас керамику Реквая — и в ней можно найти конкретную и наглядную иллюстрацию этой мысли, потому что на керамических сосудах змея присутствует очень даже активно. И не только на керамике — на тканых изделиях и на каменных плитах с резьбой она задействована тоже — и зачастую бывает представлена в крайне необычных и присущих только кульуре Реквай конфигурациях. Современного зрителя эти конфигурации озадачивают.

А другой компонент мысли, возникшей при виде змеи над входом в часовню, был такой. Что старая вера, похоже, никуда не уходит, что просто на нее накладываются слои новых и привнесенных со стороны или завезенных из-за морей-океанов верований.

И что в каждый временной период ум людей поддается переделке и приобретает нужную форму, заданную новыми параметрами. Новые идеи, внедряемые часто крестом и мечом, лепят мировоззрение новых поколений, потому что ум — он, похоже, просто как податливый пластилин... Такое соображение, конечно, никак не радует... но что тут поделаешь.

Однако есть и обнадеживающая сторона. Ум хоть и лепят согласно новым параметрам, хоть постоянно меняют его и трансформируют — и в то же время, как его ни трансформируй, древние традиции по-прежнему живы. Потому что, несмотря на пластилиновую оболочку новой веры — в данном случае, католической -- под ней сохраняется изначальное и древнее ядро. Да и вообще, может быть, новая форма держится на плаву только благодаря этому ядру -- основополагающему и несокрушимому.

Взять католичество, которое импортировали в Перу в 16 веке — и с тех пор, хотя и не сразу, оно стало доминирующей религией, но рядом с ним до сих пор сохранились древние местные верования. Обожествление гор — апус, земли — Пача Мамы — наиболее очевидные их проявления.

Хотя, конечно, до этого ядра — изначального и древнего — еще поди доберись... столько на нем напластований — да и само ядро добралось до сегодняшнего дня разве что в форме легенд и мифов — а им, понятно, какая может быть вера... сегодняшний цививилизованный ум видит в древних верованиях разве что народное творчество да выдумку. В свете современного мировоззрения у этих мифов и символов сredibility, конечно, не та, что надо.

Однако местным хтоническим змеям, повезло не так сильно, как Апус и Пача Маме: я ни разу не видела и не слышала, чтобы в перуанской сьерре сейчас существовал культ змей, хотя, в некоторых странах — на юге Индии, например — эта традиция сохранилась и по сей день. В Перу же они оказались смещенными с пьедестала почета — правда, не без того, чтобы не сохранились проблески былой памяти: ведь в этой часовенке о них кто-то все-таки вспомнил.

Если поднять взгляд над квадратным изображением со змеей, то мы увидим, что сразу над ним в стену вделаны еще два небольших каменных блока — на них какие-то небольшие круглые и прямоугольные углубления.

Мне они напоминают двоичный код, но что это такое на самом деле – никто с уверенностью сегодня сказать не может. Кто из археологов считает, что подобные каменные артефакты представляют макет зданий, кто — что это просто детская игрушка, а кто — что инструмент для ведения подсчетов.

Потом для панорамного обзора местности я несколько раз обошла часовню — параллельно такой обход можно было засчитать еще и как circumambulation. Словно каждым сделанным кругом наматываешь медный проводок на свое ядро, на свой внутренний трансформатор. От этого и обмотка прочнее становится, и создаваемое трансформатором напряжение -- выше и стабильней. А из него, в свою очередь, возникают все наши жизненные обстоятельства. Но мало, видно, я оборотов вокруг часовни сделала... не все в этой поездке прошло так гладко, как это было запланировано.

Потом я спустилась на нижний уровень и прошла вдоль каменной стены, которая соединяла площадку первого уровня с той, что находится наверху — она была не полукруглой, а состояла из нескольких смежных плоскостей, соединенных друг с другом под тупыми углами - такое, конечно, проще сделать, чем полукруглый выступ. И все равно - в ее самой широкой части кладка была кривая — из нее местами выступали какие-то неорганизованные бугры.

Тут как раз древние стены Пашаша вполне могли бы послужить сегодняшним строителям примером и образцом для подражания. Древние стены хоть и были в несколько раз и выше, и шире, чем эта современная стена на смотровой площадке — а все равно у давних строителей кладка выходила ровной и аккуратной — и был ей присущ какой-то ритм — это чувствовалось с первого взгляда.

И заодно хочется ненавязчиво отметить, что в непростых погодных условиях стены в Пашаше простояли уже почти две тысячи лет. Интересно, сколько десятилетий выдержит эта современная каменная стена, установленная между первым и вторым уровнем площадки.

Кстати... про кладку... И я стала смотреть, куда же она идет. Раньше со второго уровня, где часовня находится, этого не было видно, а вот сейчас с первого этажа — лучше видно, нормально.

И тут сразу стало понятно, что часовня и площадка — это вообще новейшие напластования, устроенные на месте более древнего строения: чтобы дивное место не пропадало, его определили под часовню. Само же изначальное сооружение занимало гораздо большую площадь — и вполне возможно, что оно относится еще к периоду культуры Пашаш.

Я подошла к краю площадки — и с западной стороны хорошо стал виден большой трапециевидный выступ — широкой стороной он был обращен к часовне. Но он был не один — если аккуратно свеситься с площадочной баллюстрады вниз, то можно увидеть, что под этим выступом и на трех уровнях под ним разместились такие же по форме выступы, как и верхний... нет, если свеситься еще чуть больше — то видно, что не на трех уровнях под ним, а на четырех.

Всего, стоя на нижней площадке, я насчитала 5 уровней — но на обратной дороге, обернувшись, чтобы издалека бросить  на холм с часовней прощальный взгляд, я увидела, что отсюда можно было насчитать и все 6. И что если переходы от одного уровня к другому раньше и существовали — на манер террас инков, где из стен выступают и словно висят в воздухе каменные ступени — то на нашем холме эти ступени до сегодяшнего дня не дожили.

Эти  земляные выступы были расположены параллельно друг над другом, повторяя форму самого верхнего выступа — и чем ближе к основанию холма, тем больше  становилась площадь каждого выступа. И по сегодняшний день все они обложены каменными стенами, хотя из-за растений, растущих густо по краю стены и в самой стене, стены видны только частично. Правда, последняя деталь — насчет каменной кладки — тоже прояснилась позже, когда, спускаясь в Кабану, я посмотрела на западную сторону холма с дороги.

И вот, заинтересовавшись планом сооружения, я пошла по нижней смотровой площадке против часовой стрелки и увидела, что к первому трапециевидному выступу примыкает второй такой же. Прошла еще дальше. А вот и следующий выступ — он был представлен равнобедренным треугольником с четко очерченными сторонами, где равнобедренные стороны обращены к горам. За ним дальше по периметру и слева следовали два примыкающих друг к другу полукруглых выступа.

Издалека -- на обратной дороге -- было хорошо видно, что все эти выступы поднимаются от основания не вертикально, а под уголом, постепенно сужаясь к вершине холма и образуя конус с широким основанием и со срезанной, обращенной к небу вершиной -- и что снаружи к нему и прикрепились эти три геометрические фигуры — в форме трапеции, треугольника и полукруга.

Вот как... интересный получился этот холм: его окружают не несколько горизонтальных рядов колец, сужающихся к верху холма, как это принято представлять в случае с перуанскими крепостями культуры Салинар - их стали возводить начиная с 5 века до н.э. Здесь же этот холм был разукрашен искуственными выступами, причем  были задействованы разнообразные геометрические фигуры.

Нельзя сказать, что эти описанные мной особенности холма были ярко выражены и что они прямо так и бросались в глаза — как и все остальное в Перу, сам холм имел вид скромный и сдержанный -- и можно было запросто пройти мимо него, не обратив внимание на его неординарность -- и он так бы и остался обычным холмом — одним из множества.

Ну вот... с этими новыми полевыми наблюдениями, казалось, можно было уже и в Кабану возвращаться — тут мы уже, вроде бы, с осмотром закончили.

Свернутую в каменное кольцо змею на часовне — обнаружили. Внимание на многоярусную планировку сооружения с использованием разных геометрических фигур для террас — обратили. Дань восхищения окружающим часовню горам — отдали. Вроде бы и все... что тут еще

можно увидеть. Пора обратно, вниз, в Кабану.

Но нет. Оказалось, что уходить было еще рано.