Красный лёд

Весной пошёл втайгу с собакой.Зоркий ещё мал, месяца три от роду. Толку от него никакого. Поэтому я попросил у конюха Трушицына большого пса Борзю. Рождённый в Усть-Баргузине, он был очень крупный и, как все байкальские собаки, с удовольствием возил санки с дровами или водой. А главное, он ходил на медведя и не боялся никого. На этот раз я взял охотничий карабин, калибр 8,2 мм. Отец официально приобрёл его, а позже купил Зимсон, немецкую двустволку 16-го калибра.
До Зоркого у нас была собака Венера. Очень ласковая, красивая, она росла в доме, щенком спала в постели, в моих ногах. Но в два года, во время осенних свадеб, убежала с какой-то стаей и бесследно исчезла. После неё решили взять кобелька. Джульба вырос крупным, прекрасно брал след, однажды задавил и приволок домой барсука. Он очень любил тайгу, и когда мы не могли пойти, убегал туда один. Какой-то охотник, приняв его за волка, подстрелил. Джульба кое-как приполз домой и сдох. Соболь тоже вырос большим, но бросался на проезжающие машины, как на зверей, и погиб под колёсами.

Отец объяснял невезение тем, что давным-давно кто-то убил у наших предков на Халхин-голе собаку. Отбивая нападение, они убили одного из врагов, и потому пришлось бежать с Халхингола за Байкал. Эта версия устраивала отца, чтобы не говорить о том, что наши предки были шаманами, и бежали не из-за убитой со-баки, а от гонений лам.
Вышел из дома рано утром. Густой туман струился из таёжных падей. Но вскоре ветер и солнце разогнали его. Перешли Транссиб, и вдруг Борзя обернулся назад, навострил уши, зашевелил ноздрями. Смотрю, по нашему следу во весь дух бежит Зоркий. Подбежал и залился радостным лаем, вот, мол, не удалось вам уйти без меня.
- Назад! – кричу, - Марш домой!
А он бегает вокруг и бросается то на меня, то на Борзю. Ну что с ним делать? Но возвращаться не стал. Дело не в дурной примете, а в том, что мы ушли далеко, уже пересекли железную дорогу, потеряем время. Вошли в лес, а Зоркий от куста к кусту бегает, то ногу задерёт, то нос в нору сунет. Мышиный дух его так и забирает. Начинает копать землю, ноздри забивает землёй и чихает, фыркает. Потом глянет, что мы уже далеко, бежит во весь дух. Догонит и бросается на меня, на Борзю, кусает его за грудки, за шею. А тот глядит строго, мол, не гоношись, дорога далёкая, устанешь.
Дошли до Пьяной. Речка не широкая, но течение быстрое от талых вод со склонов хребта. Глубина местами – с ручками, если прыгнуть и поднять их вверх. Нашёл поваленную берёзу. Не очень толстая, она прогибалась подо мной. Борзя аккуратно тронул лапой, потом спокойно, не торопясь, прошёл по стволу. Зоркий сунулся, было, за ним, но испугался высоты, повернул назад. Делаю вид, что не замечаю, иду дальше. А Зоркий покрутился и побежал вдоль правого берега. Пока шли вдоль Пьяной - ничего, а как стали удаляться, заскулил. Зашли за черёмуховый куст, затаились, а он стал скулить и жалобно тявкать. Пришлось вернуться. Увидев нас, он обрадовался, запрыгал на том берегу.
- Ну-ка, ко мне! Испугался переходить, плыви!
Зоркий понял, бултых в воду и поплыл к нам. Ошалев от студёной воды, он плыл, выбрасывая вверх передние лапы и брызгая, как человек, не умеющий плавать. Течение снесло к толстой коряге, застрявшей поперёк течения. Вода не перекатывалась, а струилась под неё. Щенка стало затягивать вниз, он уже хлебнул воды, зафыркал, повернул против течения, но стал уставать. Схватив ствол берёзки, я наклонился к воде.
- Сюда, Зоркий! Ну!
Он приблизился, я схватил его за шкирку и вытащил из воды. Озяб, съёжился, трясётся от холода и пережитого страха. Глажу его руками, грею своими ладонями. Тут Борзя подошёл и начал лизать его. Зоркий пришёл в себя, вырвался из моих рук и как тряхнёт всем телом – аж брызги веером. Посерьёзнел щенок после ледяной купели, которая стало его крещением. Перестал суетиться, да и вперёд не спешил. Хотя там бежал Борзя, щенок то и дело поглядывал на меня.

Тархов ключ почти пересох. Местами он исчезал совсем. Русло выдавало лишь обилие травы, среди которой выделялись стрелы черемши. То место, где я весной увидел красный лёд, выглядело глухо, мрачно, но не так страшно, как тогда. Небольшое болотце с кочками и ржавой водой источало смрад и зловоние. Комаров в тайге почти не было, а тут они, потревоженные нами, роем взлетали и начали кружить над головой. Выбираясь на сухое место, пришлось взять Зоркого на руки.
Пихты и лиственницы почти закрывали небо своими лапами. Распадок становился всё круче и уже. Ключик то гремел водопадами, то, исчезал из виду, журча под травой и камнями. День выдался жаркий. Зоркий уныло плёлся следом. Голову понурил, хвостик опустил. Устал, конечно. Но кто его просил, сам побежал за нами.

Впрочем, я тоже устал. Выбрал сухое место и сел на колоду. Достал из котомки хлеб, сало, сахар. Зоркий замахал хвостиком и даже тявкнул от удовольствия, когда я дал ему кусок сахара. Он мигом с хрустом разгрыз его. А Борзе дал кусок хлеба с салом. Он с достоинством, сдержанно съел его, шевельнул хвостом в знак благодарности и отошёл к ручью попить.
Макнув несколько раз язык в воду, облизнул нос и лёг рядом, положив голову на передние лапы. Молодец, знает, что нельзя пить много. А Зоркий подбежал к ручью и давай лакать, только язычок замелькал. Мне тоже захотелось пить. Подошёл к воде и вдруг вспомнил, что говорят про этот ключ. «Хлебнёшь глоток, и года не проживёшь». Смешно, но я глянул на собак. Борзя дремал, а Зоркий лёг на бок, вытянув лапки в сторону. Их бока вздымаются ровно, спокойно. Я усмехнулся, увидев, как спокойно спят собаки, присел на корточки и, сполоснув руки, попил с ладони. Не вода – хрусталь. Студёная, прозрачная. Каждая песчинка на дне видна.

Откуда же тот красный лёд? Я же видел его собственными глазами.
После привала шли лучше. Тайга стала светлее, реже. Ручей почти исчез. Вдруг вижу на правом склоне какое-то сооружение. Подошёл, увидел окопчик, огороженный жердями. Над головой – пласты лиственничной коры, укреплённые на жердях. Впереди – амбразура. Залез внутрь, глянул, куда смотрит она, и увидел на той стороне распадка выбоину на склоне. Спустился, подошёл туда, увидел следы косуль, а вот и крупнее – след изюбря, совсем свежий. Да это же солонцы! На стене следы зубов и рогов, которыми животные скребут и лижут солоноватую глину. На ветвях кустов – пух и шерсть. Зверь линяет в эту пору.
 
Когда мы поднялись к перевалу, от ручья не осталось и следа. Почва твёрдая сухая. Травы почти нет. Лишь молодило, которое у нас называют заячьей капустой, гнездится кое-где. И деревьев мало, а те, что есть, обугленные, чёрные. Сгорело всё, что росло. И тут я увидел, что почва под остатками пепла бурая, рыжеватая. Разгрёб этот прах и увидел под ним кирпичного цвета слой обгорелой глины. Копнул ножом глубже – глина обычная. Тут я понял, откуда берётся красный лёд. Осенние дожди размыли остатки  пожара, растворили горелую глину, окрасив ключ в бурый цвет! Отец говорил, что красная глина и охра указывают на ртуть в земле.
- Тоже мне, геолог! – усмехнулся сам над собой, - Хотел ртуть найти!
Вдруг Борзя заурчал, поднял шерсть на загривке. Повёл носом, учуял кого-то. Скребнул землю задними лапами и рванул на другую сторону склона. А Зоркий поджал хвост и ко мне под ноги. Вот, трусишка! Но и мне стало не по себе.

Куда побежал Борзя? Передёрнул затвор карабина, пошёл следом. И увидел, как Борзя обнюхивает кого-то под кустом. Боже мой! Это изюбрь! Медведь недавно задрал его, когда тот шёл от солонца. Туша ещё не остыла. Горло разодрано, кровь запеклась на земле. Мухи кружат. Голова запрокинута, рога прислонены к спине. Две осины поперёк туши. Медведи не едят свеженину. Хотел, видно, завалить деревьями, чтобы мясо протухло. Да мы помешали. Может, он даже стоит недалеко и смотрит на нас.
Какой красавец был! Шерсть рыжая, почти красноватая. Не знал, что весной изюбри такие. Зимой они тёмно-серые. И какой мощный – килограмм двести. Не меньше коровы. Весной рога сбросил, а сейчас панты выросли – нежные, мягкие. Достал кинжал из ножен, довольно легко отсёк панты. Девять отростков на них. Девять лет прожил, и вот, на - тебе! Панты гнулись, как резиновые, когда я заталкивал их в котомку. Потом отрезал собакам по куску мяса, а себе – заднее стегно, чтобы унести домой. Не пропадать же добру.
Когда пошёл вниз, Борзя задержался у изюбря, начал есть самое вкусное для хищников – печень, почки. А Зоркий пошёл за мной. На обратном пути он так устал, что пришлось чаще делать привалы, а в конце даже брать его на руки…
Хотя моя экспедиция окончилась неудачей – не нашёл ртути, я ничуть не жалел о ней. Возможно, со стороны я выглядел таким же неопытным, забавным, как мой Зоркий, но сюда стоило пойти, чтобы победить свой страх и раскрыть тайну Тархова ключа, развеять легенду о Красной руке, которую боялись во всей округе.
Отец был очень доволен мясом изюбря, оно оказалось вкусным. Но о пантах сказал, что их надо вырубать с лобной костью, тогда они ценятся вдвое дороже.

Главаиз романа "Улигер о детстве". Выложил её, желая показать своё неравнодушие к собакам после чтения рассказа Дм.Старцева "Старик и собака".