Илюшкина берёза

   Никита Савелич с трудом разлепил тяжёлые веки.

   На занавеске окна пятнышко раннего солнца играло в прятки с утренним ветерком. То оно пряталось в складках, а ветерок его искал, то наоборот.

- Дак ты, коль спрятался, то и не шевелись, пусть оно своим фонариком и высвечивает. Эх, как дети малые, да только не умеют хитрить, – подумал он.

   Близко и звонко пропел петух: «Тоже мне будильник, кто кого должен будить, солнце тебя или ты его? Проспал ли, курами ли увлёкся?

- Да что это я с утра пораньше расквохтался? Сам-то его побудку и проспал.

   А солнце скребётся в верхнее стекло над распахнутой створкой: «И поглядеть на него нельзя – слезу вышибает, а потом чёрным пятном застит, на что ни посмотри. Вот ведь - яркое, а пятно-то – чёрное. А что? И в людях также, - подумал Никита Савелич, - встретится такой по жизни – лицом светлый, а душа, не приведи господь, чернее ночи».

- И что нынче за утро такое? Всего коробит, выворачивает. Разбухтелся из ничего, вот философствовать ударился. Видать, всё же с Фёдором вчера лишка хватили. А как там он? - врачиха ведь наказала: «Ни-ни!».

- Эх, и что же это за жизнь такая: того нельзя, этого оберегайся – хоть в петлю…

- Нет, надо сходить его проведать, друг всё-таки, может надо чего…

- Да нет! С утра не будет, да и нельзя же ему. И чем это он так печень надсадил? – ворча, философствуя и рассуждая, Никита Савелич ходил по комнате, сбивая босыми ногами с належалых мест вязанные хозяйкой половики. Отодвинув задергушку открытого окна, оглядывал подворье, где куры вместе с воробьями копошились в коровьих ошлёпках, и действительность деревенского утра постепенно проникала в его взбаламученное вчерашним самогоном сознание.

   Отпустил шторки. Разогнулся с хрустом. Почесал в седых былинках на темечке: «Надо всё же сходить к Фёдору. Даже пусть, набросится - за вчерашнее его ядовитая, благо беззубая «медянка» Ефросинья, но он же друг, да и душа болит» - размышлял он.

   Поплескал в лицо водой из умывальника, вытерся вафельным свежим полотенцем и включил репродуктор:
Выйду на улицу, гляну на село,
Девки гуляют, и мне весело…

   Слова разлились приятным напитком, тёплой волной захлестнули душу.
На столе стояла кринка молока и нарезанный хлеб под чистой тряпочкой. Всё было как всегда, но сердце его от чего-то запело, и давно забытая нежность накатила на него: «Ах, ты, Марфушка-душка, какая же ты у меня…». Нет, свою жену он никогда не обижал, но и ласковые слова для неё давно забыл. А теперь вдруг: «Ах, ты, Марфуша, душа моя добрая!.. Никогда за всю жизнь ничем не упрекнула и взглядом недобрым не ранила…», - с нежностью подумал он о жене.

- Ну, ты и ворчун, философ доморощенный, за всё утро и не вспомнил о ней. Себя помнил, Фёдора, даже его змеюку рыжую, а… Марфушу…- как будто её и нет вовсе.

   Крупными, взахлёб глотками, прямо из крынки выпил молока и, как был босой, выбежал во двор. От какой-то неведомо откуда взявшейся тревоги трясущимися руками открыл двери в хлев – пусто, в огороде – никого. Побежал через двор, распугивая кур и воробьёв, к воротам, рывком открыл калитку…на лавке, у забора под берёзой сидела жена и с тревогой смотрела в испуганные глаза мужа: «Что, что, Никитушка? Случилось чего? Присядь…»

   У Никиты Савелича ноги отчего-то стали ватными. А тут ещё солнце сквозь ветви берёзы яркими лучами выбило слезу. Шумный прерывистый вздох, вырываясь из груди, что-то задел в горле, и это «что-то» комом застряло там. Он силился его сглотнуть, но ком, как большая горькая таблетка, не хотел проглатываться. Грузно опустился рядом, а сам всё смотрел на жену.

- Ну что ты, Никитушка, потерял? – прижала его голову к своей груди и неж¬но перебирала и оглаживала его волосы. Она каким-то непонятным ей чутьём читала его мысли и сама наполнялась любовью и благодарностью за его так вдруг пробудившееся чувство.

   В таком состоянии они сидели, не слыша и не видя ничего вокруг. Односельчане, проходя, здоровались, улыбались, ухмылялись и завидовали. Многим бы хотелось вот так, на виду у всех купаться в любви.

   Солнце, погладив по волосам берёзу, вышло на улицу.

   Позванивая велосипедным звонком, к ним подкатила улыбчивая девушка-почтальон: «Ау, молодёжь! – с шуткой обратилась она к влюблённым, – здрасьте вам! Ждёте гостей? Вот и телеграмма, правда район получил её ещё вчера…».

   Марфа Андреевна бережно, но быстро отстранила голову мужа, взяла телеграмму: «Никитушка, внук приезжает к нам на лето. Вот и хорошо, вот и ладно, поможет тебе управиться с сеном да и отдохнёт на свежем воздухе». И тут же вскочила, озаботилась: надо же приготовить ему комнату, постель. Заторопилась, будто он сейчас же и появится сам.

- Вот ведь непоседа, - с лаской подумал Никита Савелич. А потом потянулся мыслями в другое русло: «Внук, Ильюшка, это сколько же ему теперь? Да, большой уже, в апреле четырнадцать исполнилось. Какой он стал? В послед¬ний раз, как виделись, ему было десять лет».

- А не его ли я почувствовал с утра? – Да нет, с чего бы мне тогда так нервничать. На петуха взъелся… Нет, это от вчерашнего…

   Илья, высокий, стройный, натуральный блондин, соскочил по-спортивному из вагона на перрон. Народу вышло мало. Его никто не встречал, но он знал об этом. Постоял, задрав лицо в небо, бесшабашно махнув рукой, закинул сумку на спину и шагнул через калитку вокзала в бесконечную синеву, разлившегося неба. До деревни предстояло топать двенадцать километров по хлебным полям, и это его только радовало: он в каменных лабиринтах города давно соскучился по простору. Вышел за привокзальные постройки. Белая пыльная дорога убегала в бесконечность и манила за собой в сказочные места, где он с двоюродными братьями и деревенскими девчонками носился по улице, разгоняя кур и дразня гусей, пасшихся в траве, а вечером они шли встречать коров, возвращавшихся с пастбища. От этих воспоминаний ноги прибавили ходу.
   
   Солнце нещадно палило. Дорога была покрыта толстым слоем белой, как известь, пыли. Она набивалась в сандалии и мешала идти. Пришлось снять их и идти босиком. В тёплой пыли ноги утопали по щиколотки, она просачивалась между пальцев, обтекая и лаская их.

   Дорога петляла, стелилась между ржаных полей, разрезая лесозащитные полосы из молодых сосенок. Илья впервые увидел там хвойный подросток. На взгляд он казался мягким и радушным. Ну, как тут пройдёшь мимо таких пушистых красавцев! Соблазнившись, с разгона влетел в приветливую, казалось, зелень. Ветви сомкнулись за его спиной, ощетинившись иголками. Ему стало не то чтобы страшновато, просто захотелось побыстрее выбраться на светлую дорогу. Продираясь сквозь колкие лапы, он разочаровался в их приветливости. Лицо, руки, волосы и одежда были опутаны вязкой, неприятной паутиной. Казалось, её хозяева ползают по нему, щекочут своими мохнатыми лапками: «Фу, мерзость!» Вырвавшись на дорогу, с отвращением стал избавляться от тенёт и прилипших сухих иголок. Все открытые места тела горели, как будто побывал в крапиве. Очистившись, поскакал вприпрыжку по дороге, стреляя комьями пыли вперёд себя.         Жаркое солнце расплавило до белизны небесную синь, в которой точками угадывались жаворонки, сеявшие мелкий серебряный звон с высоты.

   А вот и деревня! Внизу под пологим холмом, обрамляя обе стороны дороги и единственную улицу, растянулись дома и постройки, за которыми цветными прямоугольниками выделялись огороды.

   С бьющимся от волнения сердцем Илья сбежал с холма и по переулку вышел на улицу. За четыре года его отсутствия здесь ничего не изменилось. Так же спокойно в траве паслись гуси и куры. По другой стороне улицы, грациозно ступая, шла молодая женщина с вёдрами на коромысле. Остановилась и из-под ладони стала смотреть на явно городского молодого человека. Смотрела, словно гадала, к кому это гость. Но он-то знал деревенский народ: весть о его при¬езде уже давно всех облетела. И точно.

   Стоило ему обогнуть угол забора ко двору деда, как увидел там и братьев своих двоюродных, и девчонок, глядевших на гостя с нескрываемым любопытством: городской! Городской же он, городской, потому очень смутился под их взглядами. Витька с Вовкой бросились к нему, тискали и ерошили руками его белые вихрастые волосы. Затем, протянув к нему ладошки, шагнули и девчонки. Игриво поглядывали из-под выгоревших чёлок, назывались и жеманно отходили, хихикая. Он хоть и был смущён, заметил, что девчонки были по-деревенски
налитые, упругие, что ли, и, конечно же, симпатичные. Две из них были Оли, а третью, что смотрела на него пристальнее, словно оценивая достоинства городского, звали Лена. У него даже возникла шальная рифма: «У Лены-Лен¬ки обалденные зенки». И вправду: у неё были глаза на всё лицо да ещё василькового цвета. От того, что его посетили такие «крамольные» мысли, ещё больше смутился. Его замешательство она поняла по-своему и прыснула в кулачок.

   Братья нетерпеливо дёргали за рукав и что-то наперебой спрашивали, но он их не слышал, и ответить не мог, а в голове вертелось: «Ленка-волшебные зенки…».

   Открылась калитка, и бабушка, повиснув на рослом красивом внуке, гладила его и, расчувствовавшись, всхлипывала.

- Ну-ка, ну-ка, покажите мне внука, - запел дедушка, осторожно отстраняя от него бабушку. Эх, какой вымахал, ну прямо – тополь, да и только! Ну-ка кыш все отсюда, - с напускной строгостью цыкнул он, - до вечера он наш с Марфой Андреевной. Успеете, успеете ещё наговориться».

   Бабушка торопливо и беспокойно забегала перед ними, зовя в дом.

   Ах! Как же хорошо было здесь! Даже запахи двора и хлева казались Илье приятными. Да, он скучал в городе по деревне, хотя и не подозревал, насколько сильно. А тут ещё эта Ленка своими васильками зацепила душу…


   Бабушка, как заведённая, сновала от печи к столу и обратно. Всё что-то приносила, ставила, поправляла, а сама любящих глаз не сводила с внука. Наконец дед твёрдо положил руку на столешницу: «Ладно, Марфуша, хватит тебе мельтешить, поставила бы нам чего за приезд», - и посмотрел на внука вопросительно: как, мол, он на это предложение. Тут и бабушка растерянно посмотрела на деда, на внука, но перечить не спешила: «Кто их, городских, знает». Когда смысл вопроса наконец пробился до сознания Ильи, он энергично замотал головой: «Что ты, деда, вы уж это без меня». Бабушка с любовью и уважением молча смотрела на него.

- Давай, давай, Никитушка, плесни нам, а он пусть кушает, поди проголодался с дороги. Вон чего привёз с городу-то, одни глаза, худющий весь. Ешь, ешь, мы тебя здесь поправим. Ах ты, господи. Ну, давай, Никитушка, за приезд Илюши,- чокнулись, глянули на внука и опрокинули стопочки. Дед крякнул, а бабушка сморщилась, наклонив голову: «Ну и гадость, а что внучек здесь – радость». И, как водится, под закуску пошли вопросы. На ответы охи и ахи: «Как же вы там в городе и живёте?»

   Илья ел, отвечал, слушал, а сам был давно уже на улице. Деда ничего не замечал, а бабушка своим чутким взглядом уловила настроение внука, но перебивать Никиту Савелича не решалась. Она сидела, глядела на них и вспоминала необычное с Никитушкой утро. И тепло разливалось по всему её телу, а подступив к сердцу, обняло его нежными ладонями, чего она не испытывала давно. И вот это светлое утро, всполошившийся и ласковый муж. К чему бы это? И сладко и тревожно в груди. Вот внучек – кровинушка приехал…

- Савелич, может, отпустим Илюшку? Братовья, поди заждались, да и свиристелки эти Олюшки. А Ленка – бесстыжие зенки, как глядела на Илюшу, впору хоть в сельсовет их веди. Ах ты, внучек, душа нараспашку, чего зарделся? Не упрекаю, завидую вам, молодёхоньким. Чего уж там, теперь всё для вас: и закаты, и черёмухи, и соловьи, луна со звёздами, луга с утренними туманами. Так что пользуйтесь, пока рутина не заела. А в городе знать, всё по-другому, а? Ну, беги, беги, да не пропадай надолго,- и легонько подтолкнула к двери.

   А и правда: за калиткой под берёзой, кроме братьев и трёх девчонок, собралась вся молодёжь и детвора деревни. Всем хотелось увидеть и потрогать городского. Илья даже опешил, не знал, как с ними себя держать. Конечно, это льстило, но и давило на совесть юного, не избалованного вниманием горожанина. Он ведь такой же угловатый, незрелый юноша, ну, разве что грамотней изъяснялся. Только и разговоров что городской. Да ладно, пообщается с ними лето, и замнутся, загладятся грани – он станет своим среди своих.

   Девчонки перешёптывались, поглядывая на него, и не обидно хихикали. Виктор, один из братьев, тот, что побойчее, заметил заминку, в которой пребывал Илья, и цыкнул на девчонок: «Ну-ка, мокрощелки, хватит пялиться, айда на озёра купаться». И его, как предводителя, все радостно поддержали и с визгом, толкая друг друга, наперегонки помчались по улице. Заражённый всеобщим азартом, потеряв степенность, Илья рванул за ними. Рядом бежал Володя и сквозь шумные выдохи выпытывал: «Так ты чё к нам на всё лето? Да? Ну, молодец, а то скоро – Иван Купала, а там сенокос и ночное, а там…»- он сладко зажмурился и чуть не упал.

- Как там, в городской школе, наверное - здорово? У нас скукотища. Лучше бы больше географии да истории, а то от междометий и косинусов голова пух¬нет. А зоологии и астрономии у нас и своей хватает, я тебе покажу.

   Незаметно с шумом, гамом, разговорами добежали до железнодорожной насыпи. Без привычки от длительного бега Илья запыхался, но, не желая показаться слабаком, изо всех сил карабкался за всеми на высокий вал насыпи.

   Наконец первое испытание закончилось. Деревенские, на ходу раздеваясь, посыпались вниз к небольшому водному зеркалу в камышах. А он остановился наверху и ошарашенно смотрел на то, что делалось у озера. Там происходило что-то невообразимое. Девчонки и мальчишки, раздевшись догола, опережая друг друга, поднимая тучи брызг, мчались по воде. Те, что были уже там, встречали набегавших хлёсткими струями из-под ладошек. До небес столбом стоял визг, смех и по-детски неуклюжие, безобидные матерные выражения. Илью от всего
увиденного и услышанного просто парализовало, он стоял как в столбняке, не веря своим глазам и ушам. А оттуда махали руками, зазывая и его принять участие в вакханалии.
   С насыпи он спустился. Матерные слова хоть и резали слух, но в деревне это было в порядке вещей, а вот то, что все - нагишом… Он стеснялся даже поднять глаза. Тут ещё Витька-баламут, выскочив из воды, как чёртик из табакерки, подбежал и попытался сдёрнуть с Ильи трусы, но тот судорожно вцепился в них. Витька, не понимая, тащит его в воду: «Ты чего не купаешься? Айда, смотри, все уже там!». Однако Илья, намертво вцепившись в резинку трусов, стоял на берегу. Наконец Виктор догадался, понял причину его смущения: «Да ты что, брат, у нас так уж заведено: в сорочках купаются только замужние женщины да женатые - в трусах или подштанниках. Давай, давай, привыкай, тро¬гать девчонок при всех – негоже, а смотреть - сколько хочешь». Немного переборов смущение, Илья всё же вошёл в воду - в трусах. Над ним незлобиво подшучивали и обзывали городским, но приняли негласно в свою компанию, обдавая водой и насмешками.

   Увлёкшись купанием, он вроде бы и смирился с деревенскими порядками, при купании мог уже смотреть, пусть и мельком, на загорелые упругие тела девчонок, но стоило попасть в поле его зрения лучистой Ленке, как он тут же задыхался, прятал глаза.

   Насытившись солнышком, водой и общением, шли домой весёлой гурьбой. Малышня вертелась под ногами, забегала вперёд, сверкая не высохшими капельками на голых ягодицах. Илья шёл в обнимку с братьями, купание ещё больше их сроднило. Шли и в полный голос, не стесняясь девчонок, обсуждали планы на вечер. Поскольку танцы здесь были не в чести, решили уйти в луга подальше от глаз, и там можно придумать любые развлечения, беситься, как только душеньке угодно. Решили и постановили: после вечерней дойки коров - ужин, и все на южную околицу, а там как фантазия подскажет: то ли в луга, то ли в орешник.

   Илью во дворе встретила бабушка. Она ласково обняла и прижала его к груди: «Ну что, порезвились в воде-то. Я видела, видела, как вы сломя голову бежали на озёра, прям самой хоть следом беги – завидно».

- Ну ладно, ладно,- удерживала вырывающегося внука, - пойдём в дом, я уже там и ужинать накрыла.

- А где деда? – из-под её руки встрепенулся Илья.

- Да где ж ему быть, у пчёл, наверное.

- Пусти-ка, я его позову, - вырвался Илья

- Да беги, беги, забота моя белобрысая.

   Он метнулся за дом в сад, там стояло несколько ульев, между ними ходил в накомарнике дед, что-то делал и разговаривал с пчёлами.

- Деда, - позвал Илья, - бабушка зовёт к ужину, ты долго ещё?

- А, лягушонок пришёл, - повернулся дед, - наплескались? А ведь и пчёлки уже собираются у своих домов. Посмотри, как они падают на летки, толпятся, ну как люди в городе, а? Похоже? То-то, у нас с ними много чего общего. Одни нянчат, другие еду добывают, третьи – солдаты отважные…Охо-хо, как неправильно мир устроен. Живи да радуйся, всем всего хватает.И чего драться-то. Понимаю – хищники, а другие-то что, скажем, те же пчёлы? Нет, не для моей головы вопрос.

- Деда, деда, бабушка ведь ждёт, - позвал Илья, вспомнив, зачем пришёл.

   Он немного хитрил, даже перед собой. Ведь ужин, вернее конец его, был интригующим началом многообещающего на впечатления вечера.

   Бабушка уже сама стояла на углу дома, дожидаясь замешкавшихся мужа и внука: «Хватит тебе, Никитушка, внуку философию-то свою про пчёл выводить, - сказала она, - ужин, поди, уже замёрз». Стол был накрыт с невиданным для города богатством. Аппетитно парила из чугунка картошка, ровной лесенкой лежало нарезанное сало, белой пирамидой возвышалась на тарелке густая сметана. Россыпью лежали, поблёскивая боками, помидоры и мохнато колючие огурчики. Главой стола был высокий круглый хлеб с покосившейся поджаристой горбушкой. Для Ильи это был настоящий праздник и для глаз, и для желудка, который от такого обилия вкуснотищи нескромно подал голос. Баба с дедом чуть ли не вместе засмеялись: «Глаза увидели, а живот запросил? Ха-ха-ха, вот ведь, простодырый, не умолчал!»

- Ну, ешь, внучек, здоровей. Чтоб нам не было стыдно перед твоей мамой-то.

   Да, ужин был всем ужинам ужин. Картошка со сметаной таяли во рту. Помидоры сочно брызгались, сладко хрупали на зубах огурчики.

- Эй, внучек, куда это так торопишься, еду надо смаковать, понимать её. А набегаться у тебя времени ещё хватит, - поучительно заметил дед. Илья и сам это понимал. Соглашаясь с дедом, кивал головой, а сам глотал почти не прожёванную пищу. Бабушка всё замечала и только хитро покачивала головой.

- Вспомни, Никитушка, свои-то четырнадцать годков. Не эти ли слова говаривали и тебе? А я-то помню! Ах как помню!..

   Чуть ли уже не на бегу, Илья запил ужин стаканом молока.

- Ну, я побежал встречать Рыжуху! - выскочив за дверь, крикнул он.

 - Вот ведь пострел, Рыжуху, да она и сама-то дорогу домой знает, - ласково и понимающе сказала бабушка.

- Соскучился по братовьям, видать, а то и по деревне, - вставил своё предположение дед.

- Да уж, да уж, по братьям, по деревне, скажешь тоже. Тут другой интерес, похоже, - проворчала себе под нос Андреевна.

Во дворе заполошно закудахтали куры и встревожено кукарекнул петух.

- Во мотнулся, сорванец. Всех курей всполошил, - понимающе усмехнулся Никита Савелич.

   А там, у ближних домов, разноголосо мычали возвращавшиеся с пастбища с тугим выменем коровы. Илья метался, стараясь узнать Рыжуху, и всё же прозевал. Она сама шла к воротам, вытягивая однорогую голову, и трубила, трубила с придыхом, зовя хозяйку с вкусной корочкой. Илья только рукой махнул, не узнал Рыжуху, а что рог у неё сломан - и забыл. Проводил взглядом до ворот и помчался к южной околице, к месту сбора компании. За углом последнего забора, где буйствовал разросшийся жасмин и кусты ничейной сирени, стояла старая плакучая берёза. Она, как заботливая мать, укрывала, прятала всех от палящих лучей летом, от промозглых, злых ветров в межсезонье и от лютых морозов зимой. У этой мамы-берёзы всегда собирается молодёжь в тёплые летние вечера. Отсюда же в деревню летит весёлый, заразительный смех и красивые, будоражащие сердца песни. Старики называют это место «молодой закуток». Сюда не приходят замужние, хотя и молодые женщины и женатые мужчины. Это вотчина молодых – от двенадцати лет и до брака.

   Илья оказался здесь раньше всех. Сердечко отчего-то птицей трепыхалось в груди, сладкая нежность переполняла его. Хотелось сделать что-то такое не¬обычное, чтобы порадовать и удивить всех, кто придёт сюда скоро, но, конечно же, в первую очередь девчонок.

- Что их может обрадовать? Ну конечно же цветы!

   Он метнулся на ближний луг: «Боже мой! Сколько их здесь, хоть косой коси!». Но он бережно срывал на длинных стебельках ромашки, васильки, попадались нераспустившиеся маки, уже отцветающие тюльпаны и небесной
голубизны незабудки. Огромный букет собирать не стал, но чтобы хватило всем девчонкам по цветку, а незабудок собрал отдельный букетик. Вернулся, взволнованный своей выдумкой и возможным приятным удивлением девчонок, положил букет под куст жасмина.

   Со стороны деревни нарастал шум и смех, и отдельные выкрики детворы. В сгущавшихся сумерках вспыхивали и угасали огоньки: это ребята постарше смолили самокрутками. Когда из-за забора появилась большая компания из пёстрых платьев и разномастных рубах, Илья вышел навстречу с букетом цветов. Девчонки удивлённо замолчали и уставились на него и на цветы. Он ожидал похожей реакции, но сердце так грохотало, что ему стало за него стыдно. Робко шагнул к ним и, вытаскивая без разбора кому какой, стал одаривать девчонок цветами: «Добрый вечер!» - произносил он после каждого подношения. Те от приятной неожиданности, смущённые непривычной галантностью, принимали цветок, опуская глаза. Им ещё не приходилось переживать такого внимания со стороны ребят Парни тоже онемели от необычной выходки и с завистью смотрели на его священнодействие. Девчонки постарше, поблагодарив, прятали взгляды и носики в соцветья. Чуть успокоившись, вдевали их кто в косы, кто в петлю застёжки платья, а кто и за ушко. Цветов становилось всё меньше, а той, для кого предназначались незабудки, не было. Он быстро спрятал их за спину.

   Наконец минутная неловкость и смущение прошли. Девчонки с шуточным укором толкали своих парней, показывая глазами на цветы и на Илью. Ребята сконфуженно оправдывались вполголоса: «Подумаешь – ромашки, лютики, да их вон полные луга». Но чувствовали, что городской их переплюнул по части внимания. Нет, к Илье они претензий не имели и обиды не держали: «Пусть – девчонок порадовал!».

   А Лены всё не было. Ребята, дымя махоркой, как заправские мужики, толкались и подтрунивали друг над другом. С высокомерием отпускали щелчки и затрещины младшим. Девчонки сбились в свою группку, над чем-то хихикая, заплетали и расплетали косы, а то в одном им понятном озорстве шлёпали одна другую ладошкой по мягкому месту, смеялись до визга. Илья в этой возне участия не принимал, глядел поверх голов дурачившихся.

   Надежда увидеть Ленку-васильковые зенки таяла вместе с алой полосой на закатном небе. Незабудки во влажной ладошке готовы были зареветь от несправедливости. Они должны быть прижаты к её груди, а не к спине мальчишки.

   В компании собравшихся разгорался спор: куда податься - в луга и любоваться звёздами, слушая звон сверчков и цикад, или сразу идти в орешник? Орехи, правда, ещё зелёные, даже не молочные, но зато там можно спрятаться, побыть вдвоём, ощущая тепло и дыхание друг друга. Можно тихонько подкрасться и напугать другую пару, а можно просто, обнявшись, сидеть и следить за метеорами. Или смотреть, как перемигиваются, меняя цвет, звёзды. Они-то спорили, подразумевая это, а Илья ничего не знал, и ему было всё равно, только бы пришла Лена. Он совсем загрустил.

   Подошёл Вова, брат-тихоня: «Чо загрустил, Илюша? Небось Ленку хотел увидеть? Да, где-то она потерялась, на неё не похоже. Может, втрескалась в тебя? Ну и что, не такая уж она и скромница…». Вовка, видимо, хотел утешить, а получилось наоборот.

   Что он хотел сказать словами «не такая уж скромница»…. Глухая ревность обожгла сердце юноши. Но быстро улеглась: «С чего бы это ему беситься? Она же жила здесь, с кем-то бегала в лугах… А он что? Он приезжий».И всё равно досада давила на горло.

  …Послышались быстрые шаги. Из упавшей ослизлой темени вечера стала проявляться фигура девушки. Видно было: она очень спешила.

- Ой, ребята, я уже думала, вы разбежались. А меня мама не пускала, распекала всё за городского. Вот ведь бабы языкастые, что-то ей такое наплели. И что мне за дело до городского, и без него не скучно было». Илью монолог её, конечно, задел. Но что можно сказать при всех и о чём лучше помолчать вдвоём? Она, конечно, лукавила. Приглянулся ей Илья с первого взгляда, такой высокий и стройный. Лицом похож на прибалта - в кино их видела, а волосы, как у одуванчика при дороге, белые, на него даже боязно дышать. Ну, а как тут при всех признаешься? Жаль только, что не местный, - побалует и забудет.

   Он догадался о хитрости Лены. Сердце готово было вырваться и метеором просвистеть в небе. Переступив с ноги на ногу, Илья шагнул в темноту на¬встречу девушке и протянул ей невидимую уже голубизну незабудок. Она про-тянула руку, догадавшись, что это, а взяв, тихо ойкнула и спрятала лицо в буке¬тике. Все девчонки разом заговорили, что Илья сегодня сотворил: «Он же всем нам раздаривал цветы. Ты их хоть раз получала от кого? А он вот выдумщик… Полевые, а приятно». Илья был на вершине, рад, что всем понравилась его выходка, рад тому, что Лена, приняв букетик, ничего не сказав, спрятала в него лицо, словно поцеловала, и этот поцелуй вспыхнул на его щеке.

- Всё! Всё, ребята, хватит спорить, побежали в луга, - скомандовал Витька-заводила. Малышня, не отставать, кто потеряется – голову отвинчу. Айда! Бегом!

   Девчатам лишь бы повизжать, такой визг подняли, что, казалось, звёзды замигали с переполоху, а Млечный Путь даже качнулся.

   Где-то на востоке поднималась луна, высвечивала прозрачные облачка, и от них стало светлее, а может быть, это глаза привыкли к темноте. По лугу, как саранча, летела молодость. У девчонок юбочки и подолы платьев вздувались колоколами, а ребята сверкали голыми ногами и махали руками, как крылья¬ми – ветряки. Трава, уже высокая, сминаясь под ступнями, застревала между пальцами и, распрямившись, хлестала по коленкам.

   А вот и луна поднялась, казалось и она приняла участие в играх молодёжи, вместе с ними скакала и прыгала и также пряталась за спиной, хоть и прозрачного, облачка. Играли в пятнашки, в третьего лишнего и в займи место. Набегавшись, попадали в траву. Лёжа на спине, тыча в небо пальцами, отгадывали названия звёзд и созвездий. Затем сидели, рассказывали разные истории и байки.

   Похолодало. С болот потянул туман. Пора было возвращаться домой. Трава потяжелела от влаги и липла к одежде и голым ногам. Платья девчонок намокли и не вздувались колоколами, как прежде, а вязли в ногах, мешая бегать.

   Илья пришёл домой весь мокрый, но счастливый. Вошёл тихонько в дом (он никогда не запирался), быстро переоделся в сухое и лёг, пытаясь уснуть. Сон не приходил. Перед глазами стояла Лена. Руки, казалось, всё ещё ощущали её тело, упругое и тёплое, когда обхватывал за талию, не давая разбить пару. Губы помнили и горячее дыхание, когда в игре они передавали поцелуи от одной девушки к другой. Ничьих губ он не помнил, только её. Память о них жгла, и от этого жара он не мог уснуть ещё долго.

   Шли дни, перемежаясь с ночными игрищами. Илья становился всё смелее, оставаясь с Леной наедине. Приближался самый весёлый молодёжный и самый долгожданный праздник Ивана Купала. Он, как и все, ждал его, но и боялся очень. Ведь на празднике надо будет обязательно раздеться (в одежде не принимают), а как же он, ведь он не сможет раздеться. И очень переживал, а праздник приближался. Ах, как ему хотелось быть таким, как они, никого не стесняясь, носиться, толкаться в воде с девчонками, прыгать через костёр. Смело смотреть на Лену, обниматься и шалить. Как же это будет?

   Но судьбе было угодно помочь ему в этой проблеме. За день до праздника деду понадобилось что-то делать с сотами в ульях.

- Илюша,- сказал он после завтрака,- пойдём к ульям, поможешь мне. А Илья всегда готов дедушке помочь. Пофукал дымарём в поднятую дедом крышку, пчёлы загудели да все к нему. Илья, конечно, с перепугу махнул дымарём да и сбил свой накомарник. Вот тут они и отплатили ему за дым. Пришлось дедушке вмешаться, но было поздно. Они так позанимались с его лицом, что бабушка, увидев, чуть не лишилась чувств. Лицо пылало, уши набрякли и повисли, а глаза не мог разлепить. Илья чуть не плакал, и не от боли, а от того, что для него праздник пропал со всеми мечтами.

   Приходили братья, сочувствовали, успокаивали, но что тут сделаешь?

- Не судьба,- жалея его, сказала бабушка.

   Была даже Лена, прикладывала, жалея, свои ладошки и к глазам, и к щекам, а он осмелел, взял её ладошку и прижал к губам. Она стыдливо дёрнулась, но не убрала её. У него ликовала душа, и боль даже стихла. Они смотрели глаза в глаза, не отводили их, пока Лена не выдержала, засмеялась, укоризненно ткнула пальцем ему в лоб. Затем взахлёб рассказывала о празднике в мелочах, ему было интересно и завидно. Он только вздыхал, глядя на красивую рассказчицу, а та смущённо отводила глаза, но, к его удовольствию, ненадолго.

- Илюша, мы ещё порезвимся, выздоравливай,- и спиной пошла к выходу, не отводя смеющихся глаз.

   А тут подоспел и сенокос. Во дворах мелодичным звоном запели отбиваемые косцами косы. Завтра чуть свет на телеги и в луга, пока трава нежится в росе и солнце не давит на потные спины. Всё выверено веками: и время готовности травы, и время работы. Сначала, конечно, общественный труд для колхоза, а для себя - как получится. В сенокосе участвуют все – от мала до велика. Кто умеет управляться с косой – те косят, а все остальные на подхвате: подать, принести, а когда валки подсохнут, то и ворошить. Самое интересное для нас - это уже сухое сено. Его надо грузить на телеги и везти на скотный двор, где взрослые возводят длинные и высокие стога весело, с шутками и прибаутками. И так дотемна. Для молодых это не столько труд, сколько развлечение. Гоняют на телегах на-перегонки в луга, кто быстрее нагрузит воз и привезёт к стогу. Вот тут уж не зевай. Азарт соревнования передаётся и лошадям, они, понимая, что от них требуется, летят без понуканий.

   Наконец команда: «Шабаш!». И только теперь все вдруг чувствуют усталость. Приёмщики сена скатываются со стогов и вместе с подающими падают под него. Но коллективный труд – труд в радость. Чуть отлежавшись и переведя дух, женщины, пожилые и молодые, заводят песню. Она набирает силу и звонко течёт над деревней, и, кажется, поднимается в небо, и сливается с блёстками проступающих звёзд. «Боже, как это здорово, когда люди поют!- думал Илья, лёжа на спине на мягком душистом сене, глядя в небо, - вот так бы всю жизнь и пели женщины, и коллективный, радостный труд объединял ещё больше людей в одну семью».

   Потихоньку народ потянулся к своим домам. А нам поступил приказ: «Рассупонить лошадей, помыть и на выпас!». А по нашему разумению это прозвучало так: «Лошади в вашем распоряжении, но к утру они должны быть чистыми и сытыми».

- Так это же ночное! – Илья с братьями и друзьями выпрягли их из телег, оставив только узду и поводья, вскочили на неосёдланных, потных лошадей, гикнули залихватски и помчались в деревню. Надо было поужинать да и перед девчонками покрасоваться, и, в первую очередь, ему, Илье,- деревенским это не внове.

   Деда с бабой стояли у ворот: «А, Дон Кихот пожаловали, - картинно поклонился дед,- давайте-ка я приму вашего Росинанта, кабальеро».- «Во дед даёт, и откуда он знает слово «кабальеро», «Росинант»? – Чуть ли не вслух подумал Илья и подыграл деду: «Поставь-ка его у коновязи, старик, да задай ему овса».

- Будет исполнено, господин, - заулыбался дед. Ему явно понравилась сценка, разыгранная им и внуком перед женой. И он продолжил: «А вы, прекрасная дуэнья, ведите гостя в дом, - обратился к оторопевшей от услышанных речей внука и мужа Андреевне.

- Ну, прямо театр, и только. Милости просим, кабальеро, - ещё больше удивила бабушка Илью: «Оказывается не такие уж они и забитые старики», - подумал он. Обнял бабушку, и, смеясь, все пошли в дом.

- Чего ты, внучек, рот-то раскрыл, удивлён? Да мы же с дедом только этой зимой Дон Кихота-то и прочли. Он его где-то на чердаке случайно нашёл. А зимой делать нечего, вот и ударились в детство. А что? Забавный и правильный человек, только жалко его, ущербный был. Хотя это всё придумано, таких в жизни не бывает, - говорила бабушка, хлопоча с ужином.

   Вошёл дед, улыбается: «Всё сделал, как вы велели, господин».

- Ладно, Никитушка, садись и ты к нам. А то внуку скоро в поход, - не удержавшись, фыркнула бабушка.

- Эхе-хе, внучек, что-то в твоей маркизе меня настораживает, а что - не пойму. Ладно, смотри сам. Её слушай, а к себе прислушивайся. Жизнь-то – не литовкой махать, смотри только не наследи, - с какой-то грустинкой сказала бабушка.

- Как это – «не наследи» спросил удивлённо Илья?

- А вот так – наследить и оставить след, внучек, слова-то похожи, да понятия разные. Да, ты умный, поймёшь,- добавила она.

   Еда, как в пустой рюкзак, падала в живот. Закрепив ужин стаканом парного молока, Илья вскочил и дурашливо: «Тру-ту-ту, - протрубил, - труба зовёт».

Кинулся к двери. Остановился, картинно, с улыбкой поклонился: «Благода¬рю вас, добрые люди», - и скрылся за дверью.

   Росинант, и правда, стоял у коновязи, но овса перед ним не наблюдалось.

- Пусть травки поест, ночь впереди, - подумал Илья.
Вывел коня, вскочил (не без труда) на него и поскакал к озеру купать своего подопечного работягу. Луна бежала следом, освещая белую пыльную дорогу.

   На озере все уже были в сборе, а луна растерянно металась то по голым телам, то по мокрым крупам лошадей, то рассыпалась брызгами воды.

   Илья засмотрелся: «Красотища-то какая!».Стоило ему с конём войти в воду, как с визгом, непонятно откуда бежала Лена: «Илюша, давай помогу. Ночь ведь. Ночь! А лунища!..»- кричала она.

   Девушка, подсвеченная луной, казалась невообразимо красивой, сказочным персонажем – нимфой, а может, феей? Нет, скорее всего – русалкой, вышедшей из воды и сияющей в лунном свете. Илья даже зажмурился. У него перехватило дыхание. Благо, ночь, и можно любоваться ею, не скрываясь. Ему было неловко, он отводил глаза, но они его не слушались. «Нет, от такой красоты можно лишиться разума». Подчиняясь безумному влечению, он с шумом выдохнул воздух, а с ним и стеснительность и с воплем дикаря бросился ей навстречу. Обдавая лавиной воды её красивое тело, заорал во всё горло: «Прекрасная маркиза, я нашёл тебя! Нашёл!». Она тоже захохотала и в ответ обдала лунными брызгами. Они были как будто одни. Для них никого больше не существовало. Только они, вода, луна и смирно стоявший в ожидании купания конь. Лена, раздвигая красивыми коленками воду, не отводя глаз, подошла к Илье, положила мокрые, но тёплые ладошки ему на плечи. Сердце трепыхалось где-то в районе желудка. И он уже хотел её обнять, как вдруг она с силой толкнула Илью. Он ждал совершенно не этого и потому, не удержавшись, упал на спину в воду. Лена, хохоча и подпрыгивая, кинулась к коню: «Ну что, красавчик, пока хозяин твой ныряет, давай купаться». Продолжая хохотать, обливала с ладоней коня и оглядывалась на Илью. Тот, ошарашенный, сбитый с толку её выходкой, поднимался, кашляя и выплёвывая воду.

   Тут всё стало на свои места: и ночь, и купание коней под луной, и дружный смех видевших его купание ребят и девчат. Лена, оглаживая шею коня, сквозь смех кричит: «Эй, городской, ты сам пришёл купаться или коня купать? Давай-ка сюда, я ведь не могу одна, он же большой», - и хохочет, и хохочет.

- Вот ведь, бестия, право русалка, заманила и чуть не утопила, - приходя в себя, думал Илья. Но сердиться на неё он не в силах, смирился с её выходкой. Подошёл настороженно: «Кто её знает? Что она может ещё выкинуть?». А Лена повернулась к нему, обняла за шею:«Ты ведь не сердишься? Нет? – и прильнула губами к его губам. «Боже! Это были не те губы, что тогда, в лугах. Эти были горячие, податливые, обещающие неизвестную радость, и… сладкие, как лепестки розы!». Сердце Ильи, кажется, остановилось. Такого поцелуя он ещё не знал. Он словно потерял сознание. Сколько продолжался поцелуй – миг или вечность? Она уже отстранилась и что-то весело говорила, а он всё чувствовал её губы и два тёплых упругих бугорка на своей груди.

- Что это было, сон или явь? Если явь, то почему так тихо, не слышно голосов? Ведь вокруг столько купающихся? Мамочка, что это со мной? Нет, нет, я не хочу голосов, я хочу чувствовать, - стучало в голове Ильи.

   Лена первая вышла на берег. Нашла своё платье и ловко нырнула в него. За¬кинула руки за голову, отжимая волосы, ждала его. Вся в лунном свете, теперь она была феей, руки, закинутые за голову, – крылышки. С Ильёй что-то происходило. Он ясно чувствовал, но не мог дать определения. Взяв коня за уздечку, вышел из воды: «Подержи его, я сейчас,- обратился к Лене. И помчался в ку¬сты отжимать воду из трусов. Быстро вернулся, взял уздечку с другой стороны, и вдвоём они повели коня к уже разгорающемуся костру. Он боялся спугнуть то чувство, смотрел на Лену, чувствовал, что она идёт рядом и поглядывает на него. Боялся увидеть её усмешку, боялся, что она съязвит в его адрес, но она шла молча. Что было в её красивой головке, разве узнаешь?

   Подошли к костру, Лена тут же присела и протянула руки к теплу. Илья посмотрел на коня, ведь надо же его спутать, но он этого никогда не делал.

- Витя, помоги стреножить,- обратился он с просьбой.
Тот нехотя поднялся: «А путы где? – спросил он.

- Да… я не знаю, - неуверенно пожал плечами Илья.

- Тоже мне, наездник. Ладно, я свяжу поводами со своим, никуда не денутся, - проворчал Виктор.

   Илья тоже присел к огню, чувствуя плечом плечо Лены. Парни и девчонки сидели парами. Одни целовались, другие просто, склонив, друг к дружке голо¬вы, сидели молча, глядя на огонь. Он завораживающе притягивал к себе. Из темноты доносилось аппетитное хрумканье травы на зубах лошадей, пофыркивание и звон уздечек. Все эти звуки отчётливо были слышны на фоне безпаузного звона цикад. Порой казалось, что этот звон доносится от звёзд, усыпавших небо, таких ярких, что свет луны не мог их заглушить.

   Кто-то из ребят встал, потянув за руку свою девушку; они ушли, обнявшись в ночь. Витя тоже помог подняться Оле, и они растворились в неверном, лунном свете. У Ильи сердце гремело, как пожарный колокол. Он чувствовал: что-то должно произойти, что-то необычайно приятное. И, затаив дыхание, даже не шевелился. Чувствовал странное напряжение в мышцах тела, как будто ожидавшего неожиданного нападения. Не понимал, что происходит, но чего-то ждал. И вдруг Лена вскочила, игриво повела плечами: «Хочешь, я покажу тебе луну под другим углом? - потянула Илью за руку,- Пойдём, пойдём, тебе понравится. Тебе, я вижу, не приходилось видеть её в таком ракурсе,- махнула рукой оставшимся у костра, - Пока, не скучайте». Они взялись за руки и пошли в цикадную, звонкую ночь.
   Чем дальше они уходили в луг, тем выше становилась некошеная трава. Чувствовалось, что это была низинка.
   От волнения ли, от горячей ладони Лены его ладошка вспотела. Хотелось вытереть её, но как отпустить такие ласковые пальцы. Илью стала колотить противная дрожь.

   Вдруг Лена остановилась и стала падать на спину. Падая, она не отпускала его руку, и он упал под каким-то углом к её телу, но лицом к лицу. Её лицо на тёмном фоне травы, освещённое лунным светом, казалось действительно луной, но несравненно красивей, чем та, в небе.

- Так вот что она имела в виду, говоря о ракурсе,- успел подумать Илья, когда Лена обхватила его голову руками, и он почувствовал, что губы утонули в горячем её нетерпеливом рту. Было немного больно, но ощущение ни с чем не сравнимого удовольствия захлестнуло его. Она, не отпуская губы, взяла его руку и положила на тёплый, упругий бугорок груди. Илья задыхался от нехватки воздуха и от неведомого до сих пор чувства, охватившего его… Лена делала какие-то движения: «Наверное, я её придавил, и ей больно»- подумал он. Но тут до его замутнённого ощущениями сознания дошло значение происходящего. Оно завопило, разрывая голову: «Нет! Нет, это неправильно. Этого же нельзя…» - он быстро убрал руку с груди девушки, но сердца их всё ещё стучались в унисон. Упёршись у головы Лены рукой, он вырвался. Остолбенело смотрел на такое желанное лицо… И его колотила безудержная дрожь. Упал рядом на спину. Прерывисто дыша, облизывая припухшие губы, он с ужасом думал о том, что могло случиться.

   Она, не поднимаясь, тихо спросила: «Илюша, ты чего? Что-нибудь не так?»
И он осипшим от волнения голосом промычал: «Лена, это неправильно. Я же не могу… Мы ведь ещё дети… А вдруг… что-нибудь? Как нам потом быть?  Я, ладно, пусть поболтают, уеду. А ты? Тебе ведь здесь жить».

   Лена приподнялась, нашарила его руку, погладила: «Эх ты, дурачок городской, такой праздник испортил. Мне ведь сегодня пятнадцать стукнуло». Затем оттолкнула руку и обронила: «А брат твой смелее был, Илюша». Прыснула, вскочила и убежала.

   До него стал доходить смысл её слов: «Да, прошлое лето старший брат был здесь. Это что же, выходит, она и с ним была...? Не может этого быть! Она же не такая, да и было ей всего четырнадцать лет, а он на четыре года меня старше… Что же он ничего не говорил? Хотя правильно, если что и было, разве этим хвалятся?». Не знал, на кого сердиться: на Лену, брата, на себя? Колотила нервная дрожь. Какая-то ослепляющая давила боль, не давая дышать полной грудью. Он в отчаянии упал лицом в траву и бил кулаками ни в чём не повинную, беззащитную землю. Горькая волна подкатила к горлу, и он заплакал от обиды. Обиды не на кого-то, а просто от обиды, что всё не так, не так, как ему мечталось.

   Послышались шаги. Илья оставался лежать.

- Ой, Витя, смотри, что это с ним? – спросила, по-видимому, Оля.

- Эй, Ромео, ты чего это один валяешься, а где Ленка? – допытывался Виктор. Илья не ответил, только махнул рукой.

- Понятненько, уже поссорились? Ну и дурачьё, разве в такую ночь ссорятся? Это же ночь любви и радости. Так ведь? – Обратился он к Оле. Обнял её и повёл к костру.

   Илья оставался лежать. Ему было жаль себя, жаль Лену, её несбывшееся желание, но было оправдание: он не мог переступить через себя, не мог поступить иначе.

   Наконец он подошёл к костру. Володи с Олей не было: «Не хватало ещё одной пары,- с завистью подумал Илья,- им-то что, в случае чего поженятся». Внутренний запрет выдавил тяжёлый вздох.

- Что вздыхается, Илюшка-погремушка?- натянуто усмехнулась Лена,- садись к огню, расскажи что-нибудь весёленькое. Илья сел рядом, молчал. Лена толкнула плечом: «Ну что, бука, чего молчим? Ты же наверняка знаешь больше, чем мы здесь. Расскажи, хоть посмеёмся, все какие-то задумчивые сегодня. А я радости хочу, веселья, у меня же пятнадцатый год рожденья.

   Это известие, как разорвавшаяся граната, подняла всех и бросила к Лене: «Лена, извини, забыли. Ах ты, наша именинница, молчунья распрекрасная. тебя это не похоже. Не из-за этого ли вы с Ильёй повздорили? Бросила одного в траве. Или всё-таки у вас что-то было?- смеясь, поздравляли и ёрничали ребята. Она хитро улыбалась и отмахивалась: «А что, вам можно? А нам более, правда, Илюша?». Хорошо, что ночь: краска залила не только лицо. наклонился, поцеловал её в щеку и запоздало поздравил: «Леночка, с Днём рождения тебя! Если бы я мог, подарил бы тебе всё это небо со звёздами и луной и всю эту звонкую ночь. Извини». Лена вдруг заплакала, сорвалась и убежала. Все растерянно смотрели то на удаляющуюся Лену, то на Илью.

- Ты что это, городской, сотворил? Чтобы Ленка ревела? Да ни в жисть. Ну-ка, давай выкладывай, что у вас?.. – наседали ребята.

   Он молча отмахнулся и пошёл в направлении убежавшей Лены. Шёл, уставившись на перечёркнутую перистым облачком луну.

- Вот. Это я перечеркнул луну, которую мне пыталась показать Лена,- подумал, осуждая себя, Илья. Увидел одну из оставшихся копёшек. Под ней сидела, обняв колени, она.

   С хрустом, сминая не колкую стерню, подошёл: «Я не помешаю?». Лена, молча кивнула головой. Илья сел рядом. Помолчали.

- Илюша, а это правда, что ты мог бы подарить всё, что сказал?- тихо прошептала она.

- Лен, ты только не сердись на меня, что испортил всё. Но подумай сама…

- Я не сержусь, и даже наоборот…- перебила она,- но ты не ответил на вопрос.

- Для тебя,- проникновенно сказал Илья,- мне и себя не жалко, только любоваться твоими глазами-васильками и чувствовать тебя рядом.
Это откровение, конечно же, прозвучало, как объяснение в любви. Он сам ожидал от себя такой смелости.

   Она расчувствовалась, но не рискнула повторить исполнения своих, тогдашних намерений. Повернулась к Илье: «Неужели это правда? Поцелуй меня, ведь это, надеюсь, можно?»
Илья нежно взял её губы в свои. Кровь толчками била в висок.
Лена, не отстраняясь, удобнее повернулась к нему и обняла за шею.
Цикады неистовствовали, а луна заговорщицки смотрела на них и всё ниже, нехотя скатывалась к горизонту.

   С опухшими губами, но счастливые, они подошли к угасающему костру.

- Ну, слава богу, явились, а то мы уже хотели в розыск подавать,- засмеялись ребята,- у вас всё наладилось? Ну вот, с новым рождением Вас!

- А теперь и по домам,- скомандовал Виктор.

   Распутали лошадей и, попарно усевшись на тёплые спины, шагом отправились в деревню. Илья сидел сзади, удерживая и ласково обнимая Лену. Та, благодарная за прекрасную ночь, держала обнимавшие её руки в своих и, откинувшись, прижимала голову к его груди.
   
   Их появление встретили голосистые петухи, перекликавшиеся из конца в конец деревни. Подъехали к дому Лены. Илья помог ей спрыгнуть с коня, потом наклонился. И целовались, целовались, даже конь стал нетерпеливо фыркать и переступать. Наконец она вырвалась, озорно и счастливо смеясь, скрылась в воротах. Илья же, в блаженстве закрыв глаза, ощущал её горячие, влажные губы и видел глаза… Её глаза!

   Подъехал к дому. Бабушка, уже закончив утреннюю дойку Рыжухи, стояла с подойником, улыбаясь: «Наш Дон Кихотушка из странствий вернулся. Проголодался, поди? Оставь своего Росинанта. Вот молочка парного попей. Натощак хорошо,- шутя и озабоченно, выдала бабушка. Услышав разговор, вышел дедушка и поддержал театрализованное действо.

- Славный рыцарь, здорова ли сеньора Дульсинея?- улыбался он.
Илья, вспомнив ночь с Леной, зарделся.

- Понятно, понятно,- заторопился дед,- значит - здорова. Это хорошо. Пойдём завтракать, а то скоро за сеном… Тебе-то не надо, ты с ночного. Коня я отведу, пусть работают те, кто отдохнул. Ешь да ложись спать. Без вас сегодня управимся. Копёшек не так много осталось

   Дед с бабушкой ушли. Илья под впечатлением ночи, обняв затылок вскинутыми руками, ходил по пустым комнатам. Веяло прохладой в открытые створки окон. Она обволакивала его, как туман на лугу. Луг… Костёр… Луна… Стали прокручиваться кадры ночи в его памяти. Всё, что происходило там, он чётко видел и переживал заново. Слова, реплики и монологи звучали в ушах, но с какой-то новой интонацией, в каком-то новом значении. Илья заволновался и стал прислушиваться. Сквозь сладкие слова и чувства ночи пробивались цепкие, словно репей, слова деда. Как из глубин космоса исходили они: «Внучек, маркиза… Что-то настораживает…». Илья закрыл ладонями уши, но так же издалёка проникал голос бабушки: «Себя не потеряй-ай-ай…». Он упал на кровать и накрылся подушкой: «А брат твой был смелее…» - издевательски просачивался голос. Сбросив подушку, лёг на спину, глядя в потолок. Оттуда тянулись к нему ласковые руки и наплывали, разрастаясь уже во всё небо, её глаза: «Это правда? Правда, что мог бы мне всё это подарить? Правда?.. Правда?..».

- Мама! Мамочка, что такое – правда?, а вот я Лену не спросил: то – была правда, или она хотела мне в отместку досадить? Но она ведь хорошая мама,- Илья так хотел услышать ответ. И он действительно услышал мягкий, как из души нежность, голос: «Сынок, это любовь… Она сладкая, но и коварная – ослепит, оглушит и сердце разобьёт. Но она может поднять до небес и показать все красоты мира. Слабого сделать сильным, только надо распознать, действительно ли это она? Не бросаться в неё сгоряча головой – пропадёшь-ош-ош» - как закончившаяся пластинка. Ещё долго слышалось окончание предостерегающего слова мамы.

   Илья открыл глаза: «Я что, уснул?». На подворье слышались голоса. В окне стояли сумерки: «Неужели я проспал весь день или просто задумался, и это всё ещё утро?» - сомнения тащили его в реальность. Встал, подошёл к окну. Через открытые створки всё так же текла прохлада.
   Во дворе на гвозди, вбитые в сарай, дед с бабушкой вешали сбрую и грабли:
«Значит, всё-таки вечер,- понял он. Старики оглянулись, как сговорились, на окно. Увидели внука: «Эй, работничек, проспал всё царствие небесное,- с лёгкой подковыркой пошутили,- ужин-то нам готов, что ли?». Илья засовестился, понимая, что шутят. Рванулся на кухню, а что дальше делать - не знал. Вошла бабушка. Увидев растерянного внука, улыбнулась своей доброй улыбкой: «Да не бери ты в голову… Хотя давай помогай. Сам ведь голодный. Бери-ка ухват, доставай чугунок поменьше, там картошка тушёная с курицей. Вот и поужинаем. Нет, сначала я Рыжуху подою, а то молоко - аж льётся. А ты давай хозяйничай» - и, помыв руки, ушла с подойником. А тут и дед вошёл: «Как спалось, гуляка?» - не дожидаясь ответа, загремел соском умывальника.

- Ну, чем нас кормить будешь, кормилец? Давай я хоть хлеба нарежу, хотя нет, схожу помидорков соберу да огурцов,- и вышел.
Илья стал хлопотать у стола, здесь, в деревне, ему ещё не приходилось этим заниматься, но он умел. Нарезал тонко хлеб, красиво, веером уложил на чистой тряпочке, расставил тарелки, разложил приборы, поставил две рюмки (вдруг захотят выпить с устатку), картошку пока не доставал, остынет.
Взял с подоконника стакан с букетиком полевых цветов и поставил на сере¬дину стола. Глянул со стороны – смотрелось неплохо.

   Пришёл дед, держа в плетёнке помидоры и огурцы. Вошёл и остолбенел:
«Это что же за праздник у нас сегодня?». В сенях загремела ведром, процеживая молоко, бабушка.

- Глянь-ка, Андреевна, что тут внук вытворяет.
Бабушка вошла и всплеснула руками: «Батюшки светы! Это ж что у нас сегодня, праздник какой?».

- Да вот и я говорю,- сказал дед. У Ильи сердце запело: «Хоть раз порадовал, угодил. Давайте я овощи помою»,- подскочил к деду.

- Ну-ну, хозяйничай. Марфуша, мой руки, а я наливочку достану, раз такое дело…

   Сели за стол. Илья мотнулся к печи и на столе появился чугунок. Открыл. Оттуда запарило, и аппетитный запах залил кухню; слюни без спросу наполнили рот.

   Дед наполнил рюмки вином: «А что, внук, может, накапать?».

- Не-не, дедуль, я поем, дури и без того хватает,- чужими словами козырнул он. Дед хохотнул, а бабушка с одобрением посмотрела на Илью.

-Давайте поухаживаю, вы же натрудились, а я пролентяйничал,- взял тарелки и положил высокие горки горячей ещё с печи картошки. Баба с дедом только переглянулись.

- Ну да ладно, за приятное застолье, что ли? – подняли и легонько чокнулись рюмками. Чмокнули губами: «Хороша!». Дед потянулся за хлебом: «Внучек, ты что же его рубанком строгал? Ломти-то прямо светятся насквозь, кусать ведь и нечего, - издевался дед.

- Это они в городе так строгают от недостатка,- защитила внука бабушка,- зато как красиво разложил. Ну праздник, и только. Спасибо, внучек, порадовал.
Ели молча, не спеша и оба удовлетворённо хмыкали.
Поели. Илья дёрнулся помочь с уборкой, но бабушка, добрая душа, положив ладонь ему на грудь, придержала: «Я сама, сама, спасибо, а ты уж беги. Там, за воротами, прямо маёвка какая. Иди, иди уж, побегай,- а потом ласково с заботой,- Илюш, а что там с Ленкой-то? Ты себя не теряй. Вся деревня гудит, а тебе уезжать скоро». Эти бабушкины слова как холодной водой окатили. Вспомнились недавние мысли и виртуальный разговор с мамой.

- Не волнуйся так, бабушка, я уже кое-что понимаю,- чмокнул благодарно её в щеку и побежал. Андреевна грустно посмотрела вслед ему и перекрестила: «Не натвори глупостей, кровиночка моя».

   Он выскочил на улицу. Там действительно было полно молодёжи.

- Ну что, подрыхал? – вырвался вперёд Витька. Ты что сделал с Ленкой? Глаз не кажет. Никого видеть не хочет,- дурачился он,- вот так запряг ты её своими городскими выходками. Не забрюхатела бы. Сам уедешь, а она как?-продолжал незлобиво язвить он.

   От этих слов и взглядов остальных Илья готов был провалиться сквозь землю. Ему до слёз стало обидно и за себя, и за Лену: «Что они там себе ещё навыдумывали, по себе, что ли, всех примеряют?». Поднял налившиеся слезами глаза: «Эх вы! Да как вы можете?- он не хотел, чтобы видели его слёзы. Растолкал ребят и помчался на околицу к маме-берёзе. Слёзы обиды душили его: «Как они могли подумать такое? Разве он мог допустить с Леной то, о чем они говорят?».

- А деревня-то гудит,- вспомнил слова бабушки,- как теперь смотреть людям в глаза. Ведь всех не переубедишь. Подбежал к берёзе, прислонился, обняв гладкую, местами шершавую, как мамины ладони, и затих. Мама дышала ему в лицо покоем и ароматом своей любви. Он стал потихоньку успокаиваться. Погладил ствол и прильнул ещё мокрой щекой и как будто услышал голос родной мамы: «Сыночек, люди думают так, как им хочется. Не обижайся, себе дороже. Не оправдывайся, только больше убедишь их в правоте догадок. Поступай честно и живи как живёшь. А время - лучший адвокат, оно расставит всё по своим местам. Я с тобой, сынок. Я верю тебе». Илья в порыве благодарности поцеловал берёзу, как маму.

- Мамочка, любимая, спасибо,- ещё раз погладил берёзу, теперь уже совершенно спокойный. Камень упал с души, хотя горчинка обиды ещё горела в глубине груди.
   
   Послышались голоса. К нему шла ватага ребят и девчонок под предводительством, конечно, Витьки.

- Братишка, ты чего это от коллектива удрал? От нас не спрячешься, места-то наши, найдём,- игриво, с ноткой извинения обратился к Илье,- ничего не хочешь нам рассказать?

- А что нового я могу вам сообщить? Если вы о наших отношениях с Леной, так и сами видите - они прозрачны, как стекло. Ну, да, наверное, любовь. А кто умеет с ней бороться, вы, что ли? Или у вас не любовь, а так – отношения? Тогда не лезьте к нам с Леной в душу, сами разберёмся,- отрезал Илья.

- Ого, как ты! Ну ладно, если любовь, то конечно,- стушевался Витька.
Все сочувственно переглянулись. Напряжение пропало. Девчонки, как по команде, прильнули к своим парням.

- Айда в орешник. Орехи уже молочные, сама пробовала,- с запалом крикнула Вовина Оля. Загалдев, двинулись в сторону леса. Она придержала Володю. Поравнявшись с Ильёй, тронула за рукав.

- Неужели любовь, Илюша, с Ленкой-то? А что дальше?

- А я знаю? Сам нараскоряку. Лену жалко, проходу ведь не дадите.

- Вов, а Вов, ты меня так же любишь?- завистливо, с надеждой спросила, дёрнув Володю за рукав.

- Олюнь, не путайся под ногами,- последовал ответ.

- Фу, грубияшка деревенский,- ещё крепче прильнула к парню.

Пришли. Ещё темно, луна только протирала ото сна свои глаза.

- Ребята, вы там нащупайте-ка орешков, а мы пока посплетничаем,- подала голос одна из девчонок.

- Илюш, побудь с нами, а то нам страшно,- хохотнула она.

   Ему бы и не хотелось оставаться с ними, и в то же время он чувствовал, что девчонкам хотелось без ребят с ним поговорить.

- Везёт же Ленке на любовь,- подал кто-то голос.

- Заткнись!- одёрнул её другой.

- А что, неправда?

- Да заткнись ты, обиженная. А то Генке трепану, как ты…

- Замолчь, сучка…

- От неё слышу…

   Нарастал скандал. Илья терпеть не мог их.

- Девчонки, да прекратите вы. Не для этого же вы оставили меня здесь. Думаю, вы хотели разобраться со мной?

   Все разом замолчали. Зависла тягучая тишина. Напряжённо сопели девчонки.
Ни кто не отваживался её нарушить. Наконец одна решилась.

- У вас настоящая любовь? А в то ночное, когда Ленка ревела, у вас что-то было?
   Илья чувствовал, как краска стыда кипятком разливается по лицу. Молодые девчонки напрямую задают такие взрослые вопросы! Справившись с волнением от неожиданного второго вопроса, сказал: «Девочки, на первый вопрос скажу так. Да, Лена мне очень нравится, я не хочу обидеть вас, но она необыкновенная. В ней есть что-то такое, от чего хочется делать ей только приятное, чем-то удивлять, радовать. А насчёт - было ли у нас что в ту ночь? Да, было – я хотел носить её на руках, осыпать звёздами, пришпилить на платье, как брошь, луну и целовать, целовать. А то, что вы себе вообразили – чушь. Чего-чего, а позора она не достойна!».
Он с таким чувством это произнёс, что и сам удивился своему красноречию.

   Установилась гробовая тишина.

- Ой, девочки, какая Лена счастливая, я сейчас зареву,- и правда раздались всхлипы.

- А мы-то, дуры… Ленку так… А она… Ведь вот же?..

- Илюша, ты уж извини нас, дур деревенских, мы же думали по-простому – как всё здесь у нас. Что так бывает, мы даже и не подозревали. Прости,- заговорила за всех одна девчонка.

- А что с Леной, почему её нет с вами?- спросил Илья.

- Да потому и нет, что мы,- правильно Виктор называет нас мокрощелками завидющими,- из зависти черти чё навыдумывали.
Илья снова вспомнил слова бабушки, когда уходил.

- Да, дела. Надо как-то Лену выручать, реабилитировать в глазах деревни. А как? Время?- пока оно идёт, Лена должна страдать?

- Девчонки,- громко сказал Илья,- вы заварили кашу – вам и исправлять. Вы же верите мне – Лену не за что корить. Лучше меня оговорите, я здесь человек временный, с меня и спрос такой. Посудачат да и забудут. Хотя опять же – де¬душка с бабушкой, а им будет каково? Как хотите, но мы виноваты только в том, что любим друг друга. А как будет дальше - я и сам боюсь думать. Пусть будет как будет, я далеко не могу заглядывать.

   Тишина. Где-то в кустах орешника гудели, вспыхивая смехом, голоса ребят.
Луна с молчаливым укором и скрытым сочувствием глядела на нас с чистого, как совесть, неба.

   Он поднялся, оглядел примолкших девчат, буркнул: «Я домой!»- и ушёл.
Уже отойдя, он услышал, как там, на поляне, снова вспыхнула перепалка.
Ну и хорошо, справедливость поборет зависть.

   Пройти мимо мамы-берёзы он не мог. Подошёл, снова обнял её: «Спасибо, мамочка, за совет. Я не оправдывался, я открылся им. Они ведь не плохие, а просто – человеки. А перед Леной и её родителями я извинюсь. Видит Бог, я не хотел для неё такой славы». Ещё немного постоял. Провёл ладонью по прохладной коре и, успокоенный, пошёл домой.

   Дедушка с бабушкой ещё не спали и удивлённо-тревожно глянули на внука: «Что, там дождь или, может, метель? Что ты так вдруг…?- с шуткой поднялся навстречу дед. Выглянул в окно, - Да… вроде и нет. А ты, что же, насовсем? Может накапать всё же наливочки, а?»- не унимался он.

- Никитушка, да оставь ты свои шуточки, не видишь, что ли, какой?..».
Дедушка растерянно присел на табурет. Подошла бабушка, с тревогой заглядывая в глаза и подталкивая его в кухню. Там обняла за плечи: «Всё, хорошо, Илюша? Что-то ты не в себе? Наговорили чего, а?

- Бабушка, не волнуйся, всё хорошо. Поговорил с мамой, она меня поняла…»

- Свят-свят-свят, - перекрестилась. Да ты что такое говоришь? Какая мама? Чья мама?- прижала руки к груди.

- Бабушка, миленькая,- улыбнулся Илья,- я так мысленно поговорил. Теперь будет всё хорошо. Были недоразумения, но теперь их нет. Это девчонки, оказывается, наболтали из зависти. У нас в орешнике состоялся разговор по душам… Бабушка в страхе дёрнулась, подумав дурное.

- Да нет, не пугайся, драки не было. Я говорил только с девчонками, пока ребята орехи драли. На вас, бабулечка, я пятна не оставлю, не переживайте.
За языкастых девчонок я завтра или на днях попрошу прощении у Лены и её родителей.

- Ну, слава тебе, господи! А то я сегодня такого наслушалась – провалиться лучше. Я, конечно, не поверила, но на чужой роток не накинешь платок, как говорится. Вот и слава богу - поцеловала в темя, - Может, молочка?..

- Ах ты, бабушка, душа моя бездонная. Столько переживаний и забот, как там и помещается. А тут ещё - молочка…
Дедушка заглянул, а как же? «Что, внуча, опять в бега или спать?».

- Спать, деда, спать.

- Ну и ладно, значит, всё утряс. Завтра едем на свой покос. Андреевне не терпится, аж «копытом» бьёт. Не говорила? Ну, так я тебе сказал.

   Ночью спалось плохо. То плакала мама надо мной и Леной, кого-то упрекая. То Витька в драке мне нос разбил. То лез по ветвям и, как орехи срывал с неба звёзды, обжигаясь и дуя на ладони. И ещё что-то… забыл. Проснулся, когда дед тронул за плечо: «Илюш, а Илюш, пора. А то пока доедем…».

   Сенокос! Для дедушки с бабушкой это святое дело.
Вскочил, как будто и не спал. Быстренько позавтракали. Бабушка собрала еду на покос. Телега уже стояла у ворот. Поехали!
Ехать, оказывается, пришлось долго. Когда приехали, солнышка ещё не было, но небо и перистые облачка уже порозовели, краешки же серебрились.
Распрягли коня. Дед накинул вожжи на крюк роспуска телеги, чтобы коню было свободнее. Взял косу, глянул зачем-то в сторону восхода: «Ну, с Богом!»- подошёл к высокой траве, поплевал в ладони, хакнул и взмахнул косой.

   Илья стоял и смотрел, как дед ловко управляется с косой: «Даже завидно, а смогу ли я так?»- взял с телеги вторую косу. Он уже пробовал косить там, на колхозном лугу. Взмахнул, как дед, широко. Вжик - и трава легла послушно. Вжик - и стал появляться валок.
За дедом, конечно, не угнаться. Приятно и радостно слышать, как острая коса срезает сочную траву, смотреть на красиво ложащийся пышный валок.

   Остановившись протереть клочком травы жало косы, заметил зайца, вспугнутого дедом. Высоко подпрыгивая, словно огромный кузнечик он нёсся к лесу. Мотыльками зависли над лугом жаворонки, разливая красивый, тонкий звон. День обещал быть жарким.

   Дед уже возвращался, делая второй укос, а Илья ещё на половине. Стараясь изо всех сил, он делал, как дед, брал не силой рук, а раскручиванием тела после замаха. Это не очень получалось, приходилось включать и силу.

   Когда травы полегло с футбольное поле, дед пошёл к телеге. Там бабушка накрыла лёгкий завтрак по кусочку сала на каждого, кринку молока - и поджидала работников. Они не прикоснулась к еде, пока Илья не воткнул косовище в землю. Подошёл улыбающийся, довольный, немного уставший.
Футболка на груди и спине потемнела от пота. Присел рядом с дедом: «Ты что, деда, двужильный? Гонишь, как сенокосилка, за тобой не угнаться».

- А то! Помашешь с моё… Да ты и так молодец. Думал, ты на первой же полосе упадёшь, а ты вон… Молодец. Помощник! Да, мать?

- За вами одно удовольствие смотреть, что за одним, что за другим. Отдохни¬те. Передохнёте, и чем Бог послал. На здоровье. Ешьте.
Перекусили. Легли в тенёчке под телегой.
Солнце карабкалось всё выше. Жаворонки до того назвонили, что казалось: воздух можно горстями черпать, такой густой стал.

- Ну ведь как звенят, малявки! В небе и не видать, а голосочки – чистое се¬ребро,- умиляется бабушка.

- Бабушка, а ночью цикады – как?.. Забыла, что ли? То же – чудо ведь!

- Да-да, помню ещё. А Никитушка, ты не забыл? - Нет, но я всё больше тебя помню: и у костра, и на лугу рядом с лунищей, которая, как круглая дыра в другой мир. Помню, а как же?..

- Деда, да ты прямо лирик,- восхитился Илья,- ты стихов не писал случайно?

- Нет, внучек, а вот Марфушу любил. А в ночное с ней - так хоть сегодня.

- Ладно тебе,- довольно заулыбалась бабушка,- ночное! Ночник ты мой ясный.

- Ага, задел,- зашёлся в смехе дед,- значит, не врёшь – помнишь.

   Илья лежал, блаженствуя, как равный среди равных.
Наконец дед закряхтел, поднимаясь: «Так! Где тут наше ночное? Ах ты, мать честная, да сколько много ещё, - глядя на не докошенный луг, пошутил дед.

   Развешанные бабушкой рубашки высохли.
Солнце кивало в сторону луга и хитро улыбалось, мол: «А ну-ка, братушки – бравы ребятушки! Вперёд и с песней!».
А что делать? И вправду работы – неогляд! Но как говорится: «Глаза боятся, а рукам есть чем заняться». Зато Рыжуха потом спасибо скажет.

   С косьбой управились за три дня. Благо, дождей не было. Первый укос подсох. Пока мы косили третий, бабушка шевелила валки на первом. И знай, похваливает: «Хорошее сено, хоть сама ешь. Вот Рыжуха-то будет довольна».

    Закончив косить, дед, как старомодный крестьянин, повернулся на восход, поклонился: «Дай нам, Бог, сухой погоды, чтобы сено и труды не пропали», - и ещё раз поклонился. И это было на таком серьёзе, что Илью даже на ухмылку не потянуло. Ведь здесь был и его труд, и он про себя повторил дедову просьбу: «Дай Бог!». В него, конечно, вряд ли кто верил, но так уж хочется могущественного попросить сделать доброе дело. Председателя же не попросишь об этом. А дни и в самом деле стояли солнечные, с лёгким низовиком. Сено поспело вовремя. С огромной радостью возили его домой. Поставили у ворот неплохой стог и забили под завязку сеновал. Бабушка ходила довольная. Не могла пройти мимо Ильи, не потрепав его упругий вихор: «Спасибо, помощничек. В том году Гена помог, в этом – ты. Теперь отдыхай, бегай на здоровье».

   О Лене разговор не заводила, наверное, девчонки слово сдержали, утихли пересуды. После первого дня сенокоса он ходил к ней домой. Встретили неласково. Лена даже не вышла. Но он всё равно извинился за себя и за девчат, что оговорили. Теперь же, когда он свободен, надеялся хотя бы от братьев узнать, как там, среди молодёжи, о чём говорят и что думают.

   У Ильи с первой встречи с Леной возникали мысли: «Как такая заметная девушка и без парня?». Находил этому свои объяснения: то подходящего по возрасту нет, то, может, просто – ребята нарасхват и ей не досталось…
А дальше и додумывать не хотел. Она ему очень понравилась и был рад тому, что у неё нет никого. Даже дедушка на что-то намекал, но он пропускал мимо ушей намёки в её адрес. Эгоизм это или влюблённость - не задумывался. Раз ему с Леной хорошо, значит и ей с ним тоже. Глубже он не вникал.

   Но вот однажды, ещё не все закончили заготовку сена, к Илье пришёл Володя-тихоня: «Илюша, мне надо с тобой поговорить, ты не против?».

- Да о чём ты..? Заходи, конечно.

- Нет, давай лучше в сад, я не хочу, чтобы нас видели.
Они ушли в дальний конец сада. Сели под яблоней.

- Знаешь, Илюха, ты мне нравишься. Ты добрый, честный, и мне не хотелось бы тебя огорчать,- начал он. Илья напрягся.

- Что-нибудь с Леной? Говори без вступлений,- заволновался он.

- Да с ней ничего… Хотя… как раз – чего… Ты же о ней ничего не знаешь. Да! Она хорошая, красивая, но как у нас говорят – брошенка. У Ильи помертвели пальцы: «Как это?».

- А вот так. В запрошлое лето к Гунёвым приезжал на лето, как и ты, брат твой. Так они с Ленкой и подружились. Так же - на гульбищах, в ночное, всегда вместе. Но он был наглый, Ленкой вертел, как хотел, А что мы могли? Ты же сам видел, какая она – сорви голова. Ну вот, он лапши на уши ей навешал (а ей было всего тринадцать лет – дура ведь ещё), испортил девчонку. Грозился ждать её совершеннолетия, мол, потом заберу в город. У Ильи непроизвольно сжались кулаки на того проходимца, и сердце сжималось от жалости к Лене.

- Так вот, Лена ждала хоть весточки за это время. Фиг! Умотал, гад.
Она только стала оживать, тут брат твой. Он, хотя и не такой, как тот, но тоже глаз положил на неё.
Всё бы это ладно. Да разговоры среди баб: «Ей бы только городского! Ей наших не надо. А где их, своих-то взять? Все при деле».

- Видимо, Лене выпала такая незавидная судьба. В самом начале попался негодяй, а теперь свои все сверстники по парам, а ей где взять? Разве, не дай бог, кто разведётся или переметнётся к ней. А жизнь-то идёт. Молодость пройдёт, не заметишь. Она не хочет жить будущим. Время гуляний, купаний и песен у костра каждому нужны сейчас, не потом. Потом – это пелёнки, работа, в общем, рутина.
Илья заслушался, соглашаясь со всем, с каждым словом.

- Вот так тихоня. И ведь во всём прав. Лена-Леночка, как же нам быть?- думал Илья.

- Приехал твой, да и мой брат. Лена свободна и по годам подходит для гуляний. Вот она и потянулась к нему. Но насколько я знаю, он не своевольничал, верховодила она. Было у них что или не было, я со свечкой не стоял. Ну целовались, это было, убегали в луга… Но по Ленке разве чего узнаешь? Болтали как-то, как и о тебе, но быстро затихли. Я не думаю, что брат мог над ней насмеяться. Парень был серьёзный, в общем… Да и слёзных проводов не было, как тогда. Так что тебе решать, как быть с Леной.
Я помню её тогдашние, слёзы. Ну, в то ночное, помнишь? Знаю, ты её не обидел, даже наоборот. К ней, да и к нашим девчонкам, никто с таким вниманием не относился. Вот и Ленины слёзы тому подтверждение. К тому же она, похоже, в тебя втюрилась по самые уши. А ты как, если не секрет?

- Володя, знал бы ты, как мне её жалко. Такая яркая девушка и такая поганая судьба. Признаюсь честно, потому что ты такое рассказал. Ты честнее и лучше других…

   Я даже боюсь вслух произнести это слово, чтоб оно не потеряло свой смысл и чистоту, не потерялось среди других слов. Честно скажу, братишка. Я бы её носил на руках. Она ещё тогда, по приезде, понравилась мне. Но не хотелось смущать перед всеми своим вниманием. Помнишь, я подарил девчонкам по цветку. Я хитрил, чтобы не бросилось в глаза. Леночке тогда я собрал букетик незабудок. И то, как она приняла, я понял, что втрескался, да ещё как!? Готов был на голове ходить, только бы радовать её.
А купание нагишом? Да я мог проглотить свои глаза, так стеснялся взглянуть на неё. А слёзы, которые сцеловывал с её глаз тогда, под копной, когда она убе¬жала. Я их до сих пор чувствую на своих губах.
Вот и суди, что это с нами?- он так разволновался, говоря это, что не заметил, как по нему заползал чуть ли не рой пчёл.

   Володя честным взглядом смотрел в глаза Ильи.

- Да, Илюша, влип ты. Как будешь жить дальше?

- Господи, почему мне только четырнадцать, а не хотя бы – восемнадцать?
Было бы всё по-другому. Я бы её никому не отдал,- в отчаянии думал Илья. Вот же гад,- подумал о том парне,- такой девушке жизнь испортил. Сволочь!

- Всё-всё, братишка, я пошёл, а то Витька увидит, не дай бог, догадается.
Ведь это он должен быть с Леной, но после того… задружил с Олей. Да, я чувствую, он свою Олю поматросит да и бросит. Он, похоже, к Лене до сих пор неравнодушен. А та бесится, вот и подстрекает девчонок против Лены. Ладно, побежал я. Разговора у нас не было. Договорились?

- Спасибо тебе, Володя. Ты хороший парень,- сказал на прощание Илья.
- Да я и сам знаю,- хохотнул Володя и ушел. Илья снова сел. Он не мог поверить в услышанное. Обхватил голову руками.

- Ах, Лена, Леночка, василёк мой ненаглядный. Глупышка моя доверчивая.
Как же это? Ведь я спасти тебя не могу. Скрасить вниманием тебе дни? Но я буду ощущать себя таким же негодяем, как тот. Порвать сразу? Не искать с тобой встречи? Где взять сил? Лена-Леночка, прости меня за мою любовь, он вспомнил слова мамы, что любовь коварна. Но слышать о ней такое – это одно, а испытать на себе – совсем другое.

- Мамочка, как мне быть? Это же испытание для взрослых. Нет, надо увидеть Лену, покаяться. Просить прощения за свои чувства. Она поймёт. Она хорошая. Илья вскочил и побежал в дом. Потревоженные пчёлы грозным гулом провожали его до порога. Но мимо внимательной бабушки не проскочишь.

- Что-то Вовка приходил, варнак этакий, ни здрасьте, ни до свидания. А ты чего такой смурной? Чего он там наболтал? Ну-ка, ну-ка, давай делись своим горем-то. Я же вижу…

- Нет, ничего, бабуля,- как можно беспечнее проговорил Илья. - Так, так. Ну ладно тогда,- обиженно отвернулась,- не хочешь говорить - и не надо. Может, тогда чего пожуёшь? Да иди, иди уж, секретчик, а у самого на лице, как на афише, читать можно,- загремела посудой. Войдя в комнату, Илья упал лицом в подушку.

- Может, завтра и уехать? Нет, это будет бегство, предательство. Надо увидеть Лену, чего бы это ни стоило. Витька бросит Олю!? А что? Олю тоже понять можно, но Лену жалко. Ещё только пятнадцать, а сколько пережила обид. И всё из-за нашего брата. Наверно, и я в её глазах такой же. Нет! Не может быть! Как же тогда понимать слёзы. Чем-то же сердце тронул? Эх, такую девушку даже лаской обидеть можно,- бичевал себя Илья, но выхода не находил и не мог дождаться вечера.

- А придёт ли она к маме-берёзе? Если не придёт, кого-нибудь подговорю сбегать за ней.

   Как только пришла Рыжуха, Илья засобирался.

- Ты куда в такую рань, Илюша?- забеспокоилась бабушка.- Ты бы хоть молочка парного дождался.

- Нет, бабушка, спасибо, я потом, у меня дела.

- Что-то ты сегодня деловой больно,- заметила она,- допоздна, что ли?
Ждать? Ах ты, господи, упорхнул. Неспокойный он, не случилось бы чего.
Слава богу, разговоры по деревне утихли. Значит, всё враньё.

   Илья пришёл один. Никого ещё не было. Он, волнуясь, то подходил к берёзе, прижимаясь к ней, то отходил и выглядывал на дорогу. Никого!
Наконец загалдела идущая из деревни ребятня.
Будет ли с ними Лена - этот вопрос жёг ему мозг. Он хотел и боялся этого разговора. Хотел, потому что совесть велела. А боялся…что, увидев её, не сможет сказать то, что намеревался. И удирать поздно, да и от себя разве убежишь? Подошли ребята, поздоровались за руку, девчонкам каждой сказал: «Привет!». А те глядели на него, улыбаясь.

- Чего это вы такие улыбчивые?

- Ну, Илья, сам разбаловал нас, а теперь ещё спрашивает. Цветы сегодня будут или нет?
Илья стушевался, но тут же вспомнил: жасмин ведь цветёт.

- Девочки, быстро стали в колонну по одной и за мной – шагом марш!
Одни прыскали в кулачок, другие, недоумевая, смотрели на него.

- Давайте, давайте,- и сам шагнул к кусту, усыпанному большими белыми и душистыми цветами. Они поняли его манёвр и с радостным криком бросились к нему. Белые, ароматные, их было видно даже в темноте. Он срывал их по одному и кому давал в руки, кому за ушко, кому втыкал в волосы.

- Ну, Илья, можешь сделать сюрприз из ничего. Ну, спасибо,- наперебой хвалили Илью,- надо же, выкрутился, вот выдумщик.
Ребята Илье уже не удивлялись.

- Пусть задаёт тон вечеру,- глядя на него, думал Виктор. Какие падкие на сюрпризы стали девчонки. Долго будут о нём вспоминать. Разбаловал!
Что-то сегодня он не такой? Грустный, хоть и пытается быть весёлым. Какой-то отрешённый. Он непроизвольно хлопнул себя по лбу: «Ну, конечно же, Ленки-то нет. Эх, Ленка, Ленка, закрутилась ты, запуталась, кто тебя теперь распутывать станет?- и оглянулся на Олю, которая думала так же, но о нём. Нехорошее предчувствие всё чаще посещало её. И чем ближе подходило время отъезда Ильи, тем становилось страшнее. Она гнала тяжкие мысли, старалась во всём потакать своему парню, но он, казалось, дальше и дальше отдалялся. Одна подушка, лучшая подружка, знает, сколько слёз выплакано ею. Она тоже заметила перемену в Илье. Чувствовала, что-то назревает. Вот и Ленки нет. Вдруг её осенило: «Вить, а Вить, я сбегаю по- быстрому домой, мне надо,- дёрнула за рукав парня.

- Надо, так беги, сказал он равнодушно. Это ещё больше напугало Ольгу. Но она решительно заспешила в деревню: «Надо срочно притащить Ленку, а там будь что будет». Оле не пришлось тащить соперницу из дома, та уже бежала навстречу сама. Хотела её остановить, но Лена, словно не видя, пробежала мимо. Оля опешила: «Что это с ней?» - и пошла следом. Когда она вернулась, всё стояли, опустив головы, спиной к кусту жасмина. На его фоне она увидела Лену, висевшую на Илье, а белые цветы, как украшение вокруг брачующихся. «А может, как цветы на усопших?»- это сравнение ей больше нравилось. Лена продолжала висеть на Илье, что-то шепча ему в лицо, и плечи её часто вздрагивали.

   Стояла неловкая тишина.

   И вдруг, как по команде, не сговариваясь, тронулись с места и пошли гурьбой к орешнику.

   Илья стоял, крепко прижав Лену к себе. Слышал бессвязные, пробивавшиеся сквозь рыдания слова, но смысл их не доходил до сознания. Ему тоже хотелось плакать (он не мог переносить слёзы любимых людей).
Ей неудобно было стоять на цыпочках и тянуться губами к его лицу, но из таких крепких объятий не хотелось уходить. Илья, освобождая её, предложил: «Давай присядем Леночка, нам надо поговорить». Скользнув по телу руками, опускаясь на траву, ощутил упругость и тепло девушки. Сердце укатилось под рёбра, больно торкнувшись в солнечное сплетение. Она не села, а словно рухнула с ним рядом. Обхватила его за шею и прильнула губами к его губам. Сердце толчками гнало кровь. Он нежно с любовью удерживал её губы своими. Но мысль просачивалась сквозь этот стук: «Что он делает? Не для того он ждал этой встречи, чтоб вот так поддаться чувствам. Вот так обнадёжив, как он сможет теперь разочаровать, разрушить то, чего она ждёт».

   Не было никаких сил оторваться от таких желанных губ. Но решение принято, и вариантов у них нет. Ему ведь уезжать, а ей оставаться со всеми навалившимися проблемами. Он ласково провёл ладонью по её спине. Она вдруг дёрнулась, словно защищаясь. «Что ты, Леночка, разве я сделал больно?»- отдёргивая со страхом руку, спросил Илья.

- Нет, Илюша, разве ты можешь сделать мне больно? Это папина каллиграфия. Он говорит, что городская подстилка должна быть в рубчик, - с болью проговорила Лена,- вот он и сделал эти рубчики на спине».
   Илья с ужасом представил экзекуцию. Её боль ощутил так явственно, что даже выгнулся. Жалость захлестнула его. Он осторожно, за плечи, обнял и прижал к себе: «Леночка, василёк мой ненаглядный, как же нам быть? Я ведь сегодня хотел повиниться. Не могу тебя обманывать, как тот подлец,- нечаянно вырвалось у него,- миленькая, я не знаю, как нам быть».

- Значит, Илюша, ты всё знаешь про меня?- она прижалась ещё крепче к нему,- и ни разу не намекнул. Ты такой, такой необыкновенный, что я иногда боюсь, не мираж ли ты. Твоё желание подарить мне весь мир. А твои настоящие и такие ласковые губы ломают страхи. Если бы ты знал, как я тебя люблю! Отец хлестал меня вожжами, а я улыбалась, думая о тебе, веришь? Илюша, ты веришь?
Он в порыве чувств наклонился и прижался губами к тому месту, где её сердце стучалось и рвалось к нему. Он впервые разрешил себе такую вольность.
Гладя его волосы, Лена мечтательно сказала: «Илюшенька, ты какой-то не по годам взрослый: умный и рассудительный. Добрый, а уж выдумщик… Всем этим ты и запал в моё сердце. Я не хотела думать, что будет завтра. Ты мне нужен такой сегодня, сейчас. Думаешь тогда, в ночное, я хотела отметить своё пятнадцатилетие? Нет, я хотела сделать тебе приятное. А то, что тогда ляпнула, так это с досады, что ты сам украл у себя радость. Но ты есть ты, если у тебя радость, то тебе обязательно надо поделиться со мной. Что ты и сделал, а я ревела от счастья, что ты есть. Ношу в себе твои подарки: незабудки, купание коня, костёр и, конечно же, копёшку. А теперь ещё и этот вечер, только не говори, что он последний. Последним будет наше свидание в ночь на Ильин День, и не спорь, пожалуйста, пусть он всегда будет напоминать нам это чудное лето.

   Она порывисто обняла его, всё ещё склонённую к её груди голову и поцеловала в затылок. На шею капнула горячая капля… Вскочила.

- Постой, Леночка, - Илья метнулся к кусту жасмина, отломил веточку со множеством цветов и протянул ей.

- Илюша, ты хочешь меня добить?- благодарно коснулась губами губ и спрятала их в цветах. Повернувшись, убежала.

   Илья ещё потоптался, подошёл к маме-берёзе: «Мамочка, мне больно»,- прижался лбом, ощущая ласковую прохладу. И когда поднял лицо вверх, ему показалось, берёза прошептала: «Ничего, сынок, эта боль пройдёт, а сколько её ещё впереди? Ты молодец, поступил честно. А за неё не переживай, у неё всё будет хорошо. Весь мир не обнимешь и не согреешь».

   Чтобы не усугублять ситуацию, не стал ждать Ильин День: боясь нового порыва Лены, уехал. Но перед отъездом взял лопату и два ведра с водой, сходил к маме-берёзе. Взрыхлил вокруг неё землю, полил водой, уложил дёрн с незабудками и снова полил. Пусть останется память о городском выдумщике.

Говорят, это место так и называется «Илюшкина берёза».