Волчья погоня в ночи

         Продолжается публикация глав из готовящейся
         к изданию книги «Охотничьими тропами Красноярья.


               

         Совсем недавно, два месяца назад, мне стукнуло двадцать лет. С тех пор, как я навсегда покинул отчий дом и любимый прииск Центральный, знаменитый своей добычей золота, прошло уже четыре года. Моя судьба при переходе от детства к юности не была благосклонной ко мне. Жизненных трудностей было много. И уже в этом возрасте пришлось изменить вектор жизни, ступив на самостоятельной ее путь, не зная какие трудности она таит в себе. Волею судьбы сначала оказался в городе Енисейске, а вот теперь и в Красноярске. Енисейск – сибирский город с ярко выраженной старинной городской архитектурой, с лучшими образцами сибирского зодчества, с интересной исторической судьбой. Маленький и уютный, он навсегда остался в моей памяти, любимым городом моей юности. Краевой центр Красноярск по величине значительно превосходил Енисейск, но как промышленный город, с его дымившимися фабриками и заводами, производил тягостное впечатление.            
         Ко времени описываемых событий, я прошел через разные испытания на выживание, и они сделали меня крепким и закаленным. Но болела душа, ее точила тоска по любимым приисковым местам и близким родным. А побывать на прииске, чтобы избавиться от точившей душу тоски, не было никакого смысла, там никого не осталось из родных. Уже пошел второй год, как умер отец, младшие сестренки с прииска выехали, и теперь одна находится во Владивостоке, другая – в Канске. Всем своим существом я понимал сложившуюся ситуацию. Однако меня не покидало стремление к тому, чтобы повстречаться  с кем–нибудь из родственников и ощутить родственное тепло, которого сильно не хватает в молодые годы.
         Мне было известно, что в селе Ирбейское, что стоит на сибирской реке Кан, проживают тетка Мавра Фокеевна – родная старшая сестра нашего покойного отца Василия Фокеевича и ее дочь Мария, моя двоюродная сестра, работавшая секретарем местного райкома комсомола. Я подумал, а не съездить ли мне к ним в гости. Одновременно хотелось посмотреть, как устроена и деревенская жизнь. Ведь я никогда не жил в деревне. А жизнь на золотом прииске совсем иная, по сравнению с деревенской.   
         Конец осени того года в Красноярске выдался серым, дождливым и слякотным. Частил мелкий, холодный дождь с липким снегом. Словом, кругом  обложила морось и  только. Такая переходная погода от осени к зиме нагоняла  тоску и скуку. И чтобы не поддаваться ее влиянию, на ноябрьские праздники я  выехал в село Ирбейское в гости к тетке и двоюродной сестре. Я ехал в деревню в гости к родственникам с приподнятой душой не думая о том, каким будет мое обратное возвращение.    
         И хотя выезд в Ирбейский район Красноярья не был связан с охотой, однако в силу складывающися обстоятельств, там пришлось взять в руки ружье. От  Красноярска до станции Уяр я добрался поездом. Дальше, до Ирбея, на попутной машине. Когда попутка подкатывала к селу, было раннее утро, кругом слабая видимость и только местами, были видны какие–то контуры. Начало светать и, въезжая в село, заметил, что уже повсюду лежал свежевыпавший, белый снег.
         Четыре дня, пока я гостил у тетки, находясь в Ирбейском, сверху сыпал пушистый снег, и зима уверенно входила в свои права, закрывая село зимним покрывалом. Каждая плавно падающая пушистая снежинка, кружась в воздухе, как бы искала место своего приземления. Днем я бродил по селу, вдыхая запахи сыпавшегося свежего снега, приглядываясь, как оно устроено, что интересного можно было заметить в сельской жизни. Юркие машины, бегающие по Красноярску, надоели, а в селе Ирбейском можно было увидеть бегущую лошадку, запряженную в розвальни. Я глядел на бегущую по деревенской улице лошадку, и во мне, что–то шевелилось: я вспоминал детские годы, прожитые на золотом прииске Центральном, где лошадь являлась символом приисковой жизни.            
         Набродившись по селу и надышавшись свежим воздухом, которого здесь было в большом избытке, я возвращался в теткин деревянный дом, от которого пахло чем–то особенным, но главное – запахами села. От стоявшей в углу двора поленницы наколотых дров пахло свежим смольем, а от разбросанной по снегу соломы тоже исходил специфический запах, присущий только деревне. К моему возвращению в доме жарко пылала печь, было тепло и уютно. Весь пронизанный свежестью уличного воздуха и снега, я воспринимал в доме тепло, идущее от топившейся печи, особенно остро, все это мне напоминало, что – то знакомое из далекого детства, когда такое приходилось ощущать и в нашем доме на прииске Центральном.
         Тетка Мавра сидела у окна, в который проникал яркий уличный свет, и что–то вязала на спицах. Тетка и наш покойный отец на лицо были схожи. И, глядя на нее, мне казалось, что в доме присутствует отец. Я снимал с плеч засыпанное снегом пальто, подходил к печи и, прислонившись к горячему обогревателю озябшими ладонями, отогревался, рассказывая тетке о своих впечатлениях, о селе. Тетка Мавра тем временем бросала свое вязание, подходила к печи, на плите которой, на горячей сковородке, шкваркали мясные котлеты. Зажарив котлеты, она ставила горячую сковородку на стол, нарезала большими ломтями ноздреватый белый хлеб и мы садились обедать. Тетка сидела рядом и довольная моим аппетитом, подкладывала мне в тарелку вкусные, хрустящие, румяные котлеты. 
         Первым же наступившим вечером я вышел из дома, хотелось прогуляться по улице, окунуться в вечернюю деревенскую жизнь, почувствовать  ее особенности. Сверху лениво падал пушистый снег, воздух был необычайно свежий и я испытывал бодрость духа и тела. В домах топили печи, из труб выскакивали с запахом древесного дыма яркие искорки и тут же затухали.   
         Село погрузилось в праздничный вечер. Где–то, в глубине села, большой гурьбой шли сельские девчата и ребята и голосисто напевали лирические, популярные в те годы песни о деревенской жизни. А рыдавшая плачем, гармонь дополняла красоту напева. В голосах девчат и ребят слышалось причудливо красивое пение, бравшее за душу.
         Запахи падающего снега, бодрящий воздух, красота поющих голосов и наигрышь гармони сливались, наполняя душу лирической силой. Возникало, какое–то необыкновенное состояние, из которого не хотелось выходить. За четыре ноябрьских праздничных дня я с лихвой отогрел родственным теплом свою душу, охолодевшую за последние годы. Дни моего отпуска заканчивались, надо возвращаться в Красноярск. Предстоял уже знакомый путь следования: от села Ирбейское до станции Уяр на попутке, а дальше, до Красноярска, поездом. Но сестра Мария засомневалась о возможности выезда из Ирбея на попутке. Были праздники, и вряд ли найдется попутка, идущая до станции Уяр. И предложила от Ирбея до Уяра добираться на санях, на лошади, об этом уже договорилась, на конном дворе райисполкома выделят лощадь с возницей.   
         Кругом все умолкло, над селом нависла вечерняя тишина, сверху хлопьями падал снег, приглушая всякие звуки. Сквозь висевшую тишину послышался скрип саней и во двор вьехала лошадь, запряженная в сани.   
Вскоре в дом вошел возница – парень лет двадцати пяти, щупловатый, остроносый. Он был одет в серый деревенский полушубок, на ногах валенки, с пришитыми подошвами, на голове лежала большая шапка, пошитая из меха молодого волчонка. На плече парня висело ружье – курковая двустволка шестнадцатого калибра, а под полушубком, на животе, лежал патронташ, набитый желтыми патронами.
         Я глянул на ружье, но не стал говорить, что оно мне как вид оружия, хорошо известно, что я умею им пользоваться, стрелять в цель. Не мог же я говорить ему о том, что еще совсем недавно жил на прииске, исходил десятки, если не сотни километров, по глухой тайге с ружьем, знаю о той опасности, какая таит в себе встреча с диким зверем. А парень, словно догадавшись о чем, я подумал, броско взглянул на меня, назвал свое имя Федор и сказал, что в ирбейских полях водятся волки, и на сегодняшнем пути без встречи с ними не обойтись. Парень сбросил с плеч ружье, поставил его в угол, снял волчью шапку с головы, на ней обозначились русые волосы. Я подал для приветствия парню свою руку и для знакомства назвал свое имя, спросив, сколько километров от Ирбея до Уяра. А он подсел на табуретку ближе к теплой печке, ухмыльнулся и ответил, а кто знает, часов за пять–шесть доберемся.
         Сборы были недолги. Я надернул на ноги хлопчатобумажные носки, поверх их надел модные, коричневые чехословацкие туфли, купленные еще в Енисейске. Голову прикрыл модной по тем временам кепкой, пошитой из серой буклированной шерсти, на плечи накинул легкое демисезонное пальто. В сравнении с возницей, для зимней поры, я был одет слабо. Я простился с теткой Маврой, сестрой Марией, и мы с возницей вышли во двор. Как и в прошлые вечера, в воздухе кружил пушистый снег, и ничего не предвещало резких изменений в погоде.   
         Во дворе стояла лошадь, запряженная в обычные деревенские розвальни, набитые желтой, душистой соломой. Лошадь вороной масти, высокая в холке, на крепких ногах, с гребня шеи свисала на одну сторону длинная, не стриженая  грива. Возница вывел лошадь за ворота, и мы запрыгнули в розвальни. Он дернул вожжи, лошадь резво побежала по дороге сельской улицы, запорошенной снегом. Быстро проскочив по центру села, мы выехали за околицу, поднялись по увалу наверх и оказались в поле, над которым висела непроглядная темнота. Еще, какое–то время, были видны мерцающие огоньки в сельских домах. Но вот огоньки совсем исчезли со снежного горизонта. Было заметно, что поле ровное, как ладонь, и безгранично простиралось, куда–то далеко.
         По полю несколько раз пронесся ветер, переметая снег, предвестник  вьюги. А вскоре на нас сверху посыпал хлопьями густой снег. С каждой минутой снег густел, усиливался и ветер. От белизны снега стало светлее. Но это продолжалось недолго. Вдруг на нас обрушилась сплошная снежная лавина с пронизывающим ветром, и теперь впереди не было видно ничего, кроме силуэта лошади, тащившей сани, на которых мы лежали в соломе, поеживаясь от холода. Чем дальше уходили в поле, тем сильнее усиливались и снегопад, и резкий ветер. Возница оказался  не очень разговорчивый и лишь изредка, что – то мурлыкал себе под нос. Лошадь привычно тащилась по осенней зерновой дороге, уже изрядно занесенной снегом. И тут возница сказал, что можно сократить путь, для этого надо свернуть с дороги и пойти по чистому полю, по снежному целику. Зима–то только что началась и снежный целик еще рыхлый, и лошадь легко потянет сани по нему. Я ничего не ответил на предложение возницы, а он не стал направлять лошадь на сокращенный путь следования. 
         Возница лошадь не подгонял. А она, фыркая, не спеша и послушно, тянула розвальни по снежному целику, по стерне, оставшейся в поле после уборки осеннего урожая. Но с каждым пройденным участком пути по заснеженному полю в непроглядной темноте продвигаться вперед становилось все труднее, преградой был валивший густой снег. Кругом темно и дико, не видно ни единого перелеска, ни мерцающих огоньков. Словом, кругом – необозримая снежная глушь. 
         Мы уже долго пробирались по заснеженному полю. С тех пор, как выехали из Ирбея, наверное, прошло уже часа три. Воздух стал ледяным, и дышалось трудно. Ледяные снежные волны кружили над полем белой мглой. Снежный буран свирепо и шквально обрушивал на нас густой, колючий снег, который так же свирепо бил в лицо, в глаза. Острый ледяной ветер резал лицо, глаза от бившего снега слезились, и ничего не было видно в кромешной, снежной мгле. Резкий ветер, завывая, подхватывал снег и обрушивал его на непроглядное ночное поле. Мы оказались в плену плотного круговорота  ледяного снежного вихря.   
         Я глянул на лошадь, тащившую сани по заснеженному полю и ужаснулся. Впереди медленно передвигалась, большая снежная глыба. Возница тоже был весь засыпан снегом, виделись лишь полоски его замерзших глаз. Его серую, волчью шапку прикрывал толстый слой белого снега. Я с головы до ног был облеплен снегом, и мое легкое темное пальто выглядело белой накидкой. Я сильно промерз, ноги совсем окоченели.
         Соскочив с саней, я побежал по глубокому снегу, чтобы хоть немного разогреть застывшие ноги. Увидя меня бегущим за санями, возница притормозил лошадь и она, довольная такой командой, пошла медленней. Немного согревшись от бега, я заскочил в сани, и зарылся в солому. Но она не спасала, через несколько минут мое тело остыло, а ноги стали сильно мерзнуть. Приходилось соскакивать с саней  и по рыхлому снегу пробегать небольшие участки.
         Возница то ли от непереносимости завывавшего морозного бурана, то ли из солидарности со мной, тоже стал соскакивать с саней и вместе со мной  бежать по снегу. А буран не утихал, снег валил стеной, ветер снежным шквалом обрушивался на нас, усиливался и мороз. Порою казалось, что мы забрались, в непролазную, неведомую снежную даль и выхода из нее нет. Мы лежали, зарывшись в солому. Лошадь уверенно тащила свои сани, слышалось поскрипывание ее упряжи. От ледяного ветра, сильно дувшего со снегом, стало совсем невыносимо. Снежная, ледяная вьюга обступила нас вкруговую, а ветер завывал так, что порою казалось, это воет стая голодных волков. Но это не казалось. Где–то далеко, в глубине поля, параллельно нашему ходу, послышался одиночный, слабый вой волка.
         В противоположной стороне ему откликнулся другой волк, завывая уже отчетливее. Ветер подхватывал волчий вой, и уносил его куда–то, в глухую заснеженную даль.    
         - Волки? – спрашиваю возницу.
         - Они, окаянные, - отвечает возница, - их тут полно, особенно летом вовсю, режут скот. Как только наступает зима, волки сразу же собираются в стаи и выходят на охоту. И наверное сегодня нам придется встретиться с ними,  судорожно ответил возница. Не прошло и минуты, как вой волков стал повторяться, нарастая все сильнее. Волки одиночки учуяли наш след, и теперь, завывая и перекликаясь, сбивались в стаю, чтобы преследовать нас. Я лежал в розвальнях и, поеживаясь от морозной, снежной вьюги, вдруг, вспомнил, как несколько лет назад, когда еще был мальчишкой и жил на золотом прииске, в местной библиотеке мне попалась на глаза книга рассказов моего любимого писателя  Джека Лондона, в ней я вычитал то, что сейчас было что–то, сходное. Я представил, какая угроза нависла над путниками прочитанного рассказа, когда они пробирались на упряжке собак по северной глуши, по студеному, снежному безмолвию, а их преследовали голодные волки. Вот и сейчас слышалось жуткое, волчье завывание. Трудно было представить, что нас живыми могут загрызть оголодавшие волки. И хотя внутреннее напряжение, казалось, уже достигло верхней точки, я не испытывал животного страха перед преследовавшими нас голодными волками. Наоборот, мне хотелось увидеть звериный оскал волка, заглянуть в его холодные, злые глаза. Наверное это было так оттого, что я мысленно был адаптирован к понятию о волке. Не знаю, как реагировал на это возница. И вспоминая  рассказ Джека Лондона о волках, вспоминалась и другая история про них, услышанная в детстве.
         Наш сосед по дому, таежный охотник Кирилыч, однажды рассказал случай из своей охотничьей жизни. Он жил в своей охотничьей избушке на речке Удоронге, в двадцати пяти верстах от нашего поселка, и как промысловик там охотился на пушного зверя. Однажды на его обжитую территорию забрели два волка, стараясь проникнуть во двор зимовья, где в качестве приманки для них имелась лошадь. Кирилыч долго выжидал волков, прежде чем одного из них ему удалось застрелить. Из шкуры волка он пошил зимнюю шапку, и в лютые морозы ее одевал. Этот случай с волками,  рассказанный Кирилычем, я всегда помнил, не забывал, что в природе кроме людей живут еще и волки, встреча с которыми чревата большой опасностью. И когда видел охотника–соседа в волчьей шапке, сразу же представлял этого дикого и опасного зверя.
         Ожидая встречу с волками, я предложил Федору, чтобы он дал мне ружье. Ружье из рук возницы, словно прыгнуло в мои руки. Мне показалось, что возница давно ждал от меня такого предложения. Это не было охотничьей необходимостью, а всего лишь возможностью выхода из создавшегося положения, если придется встретиться близко с опаснейшим зверем. 
         Я рассовал патроны, подавшие возницей, по карманам пальто. В стволы ружья вогнал патроны, заряженные крупной картечью, и уселся в санях так, что если волки выскочат, то мне было бы сподручно, стрелять в них. Я знал, как надо обращаться с охотничьим ружьем, и стрелять из него по цели. Но сейчас меня волновало то, что стрельба по движущейся цели в темноте сильно скрадывает расстояние и можно промахнуться по бегущему волку, или его ранить. А раненый зверь опаснее живого.
         Я предложил вознице, если возникнет критическая ситуация при встрече с волками и ружье не поможет, использовать единственное спасение – запалить солому, лежавшую на санях. Ведь волки боятся огня. Возница в знак согласия кивнул головой. Жуткий и протяжный вой волков то приближался, то удалялся в зависимости от того, с какой силой на нас обрушивался снежный буран. Иногда, между порывами ветра, вой волков слышался, где – то, рядом.      
         Уставшая лошадь почувствовала опасность, в ней проснулся и вспыхнул инстинкт самосохранения, и, подчиняясь ему, она с храпом и фырканьем, ускоряя ход, побежала, преодолевая завывающую снежную вьюгу. Вой волков, и их преследование не остановили меня, и чтобы совсем не замерзнуть, я по–прежнему соскакивал с подводы и, держа заряженное ружье наготове, бежал по глубокому снегу.
          Но вот волки, чувствуя свою добычу, видимо, сбились в одну стаю, взяли самую высокую ноту и с жутким, звериным неистовством завыли, и нам казалось, что они уже преследуют нас по пятам. Порою нам казалось, что мы даже чувствуем дыхание гнавшихся за нами разъяренных волков, видим сверкавшие в ночной темноте огоньки волчьих глаз. Было ясно, что схватки с голодными волками не избежать. Мы были готовы ко всему. И вдруг, вой волков затих, они перестали нас преследовать.
         От бега по глубокому снегу мои туфли  и носки промокли насквозь. И как только я прекращал бег, они сразу же твердели на морозе. Ступни моих ног совсем одеревенели, стали, словно чужие, начали терять чувствительность. Не легче  было и голове. Городская модная кепка не грела. Я боялся, как бы не схватить сильную  простуду. И в то время, когда я подумал о неизбежности простуды, резкий, ледяной ветер с густым снегом, с огромной силой обрушился на нас, и казалось, что он вот–вот опрокинет лошадь с санями, в которых мы лежали, зарывшись в солому. 
         Морозный, ледяной, свирепый вихрь пробирал нас до костей. При такой озверевшей вьюге легко затеряться в кромешной темноте. Но возница уверенно направлял лошадь по темному, вьюжному полю. Видимо, и возница, и лошадь хорошо знали этот путь. Однако теперь мы продвигались вперед в  непроглядной снежной мгле медленнее, и было заметно, что наша лошадь уже  сильно устала, и тащилась кое–как. Сквозь сплошную стену кружившего   густого снега не было видно ни зги, и пытаться, что–то рассмотреть, теряло  всякий смысл.    
         Снежный буран огромной тяжестью давил на меня, мою голову сверлила одна единственная мысль: «только сдюжить». И эта мысль сильно ударяла в мою голову, не давала останавливаться, ослабнуть, и я периодически соскакивал с саней и продолжал бежать за ними по глубокому снегу изо всех сил, какие во мне еще теплились. Схватка со снежным бураном в ночи продолжалась, и мне казалось, что от леденящего холода, сыпавшегося снега и завывавшего ветра я начинаю терять жизненную способность. И чтобы не сгинуть, я вспоминал разные случаи из своей еще, короткой, жизни, когда  приходилось переносить суровую непогоду, как бы этим самым, мобилизуя еще имевшиеся во мне внутренние резервы.
         Мне вспоминалось, как четыре года назад, декабрьской темной ночью, в лютую стужу, пришлось пробираться по Удерейской тайге на лошадях на охотничью заимку. Казалось, не было ни каких сил, вытерпеть лютую стужу. Но ее удалось преодолеть и через сутки вернуться на прииск живым и невредимым. Вспоминался и тот февральский переход трехлетней давности через закованный льдом и занесенный глубоким снегом Енисей, когда кругом завывала снежная вьюга, а я пробирался из Енисейска в деревню Епишино для встречи со старшей сестрой, работавшей там учителем в школе. Помня трудности, перенесенные в прошлом, я терпел свирепствующий снежный, ледяной буран и сейчас.
         Над нами совсем низко опустилось бескрайнее, белое покрывало, которое все еще нещадно извергало на нас густой снег. Незаметно мы оказались на небольшой высотке, откуда вдруг, вдалеке, я увидел горизонт сверкающих огоньков. Увидел их и возница, радостно воскликнув, что наш путь заканчивается, мы подъезжаем к станции Уяр. Мы еще, какое–то время пробирались по снежному целику. Оказавшись на околице станции, мы только теперь поняли, почему волки, которые гнались за нами, перестали нас преследовать, они учуяли близость станции.
         Вечером, выезжая из Ирбея, сестра Мария наказала вознице, чтобы мы, когда доберемся до станции Уяр, заехали по такому–то адресу, где можно будет обогреться и передохнуть. В доме по этому адресу живет ее хорошая знакомая женщина, с которой они вместе учительствовали в школе. Проехав по переулкам Уяра, возница подогнал лошадь к кирпичному домику и, соскочив с саней, подошел к окну и постучал. Вскоре во дворе послышался скрипевший под ногами снег, и калитку открыла женщина, которую сразу, в темноте не удалось разглядеть. Женщина, увидя ружье, которое я держал в руках, с опаской глянула на меня, но не растерялась. Возница передал ей привет от сестры Марии, коротко объяснив, по какой причине мы оказались ночью в Уяре. Не вдаваясь в подробности вопроса, щенщина сразу же пригласила нас в дом. Возница загнал лошадь во двор, ослабил упряжь. Бросил лошади охапку соломы. Уставшая и оголодавшаяся, она тут- же принялась ее усиленно жевать.
         Мы вошли в дом. О, Боже! На нас дохнуло спасительным теплом. Пока мы раздевались и разувались, хозяйка дома тем временем хлопотала около стола. В печи еще с вечера краснели уголья, и она бросила на них смолистых поленьев, и они сразу же занялись ярким огнем.
         И только теперь я заметил ту изумительную привлекательность, какая была у хозяйки. Лет тридцати, среднего роста, в меру сбитая, как в народе говорят про таких женщин, с ровными чертами лица. Взгляд синеватых глаз светился лучиком, а белокурые, шелковистые волосы  довершали ее яркую привлекательность. Как потом мне рассказала сестра Мария, она была из семьи депортированных немцев.
         По дому запахло чем–то, удивительно вкусным. Хозяйка пригласила нас за стол. Прежде чем сесть за стол, я бегло взглянул на часы–ходики, стоявшие на полке посудного шкафа, они показывали начало четвертого часа ночи. Хозяйка гостеприимно, с основательностью, какая присуща немцам, стала нас угощать горячим обедом, приговаривая, что это самое лучшее лекарство после долгого морозного пути. Она налила нам в чашки горячий  суп с клецками, сваренный на жирном свином мясе и хорошо упревшим в печи. Когда мы управились с горячим супом, хозяйка подала нам  большие бокалы, наполненные заваркой из кореньев шиповника.
         Горячий, терпкий чай окончательно взбодрил нас. Наевшись сытного обеда, отогревшись теплом дома и вниманием хозяйки, мы ожили, и хотелось упасть на пол около теплой печи и крепко заснуть. Но часы неумолимо показывали, что пора идти на вокзал, скоро прибывает поезд.
         С чувством величайшей благодарности хозяйке мы одевались в одежду, согретую на печи. Поблагодарив тепло хозяйку, мы простились с ней, и покинули ее гостеприимный дом. До железнодорожного вокзальчика, было совсем близко и возница быстро довез меня до него. Я купил в кассе билет. Поезд уже стоял на перроне, ожидая сигнала, чтобы продолжить свой путь. Паровоз, стоявший впереди вагонов, пыхтел, выпуская густой, белый пар, в воздухе сильно пахло горевшим каменным углем. 
         Я крепко пожал руку вознице на прощание, выразив этим самым свое большое уважение к нему, назвал ему свой адрес в Красноярске, где он может всегда меня найти, если придется бывать в городе. Когда я вошел в вагон, у меня было большое желание забраться на полку и крепко уснуть, пока поезд будет добираться до Красноярска. Но впечатления о поездке в село Ирбейское сильно повлияли на меня и желание предаться сну быстро  улетучилось. Поезд быстро катил, мерно постукивая колесами о рельсы. Сидя в вагоне быстро катившегося поезда, я вспоминал все, что мне пришлось увидеть и услышать за время поездки в село Ирбейское, я как бы раскладывал в голове по определенным полочкам.
         Еще по горячим, не застывшим следам, вспоминались дни, прожитые в теплом и уютном доме тетки Мавры, вечерние напевы сельских девчат и ребят под лихо игравшую гармонь, бравшие за душу. В голове тяжелым следом все еще держался пройденный путь в темной ночи по ирбейскому бескрайнему полю в холодную, снежную вьюгу. С жутью и содроганием вспоминал, как в заснеженном поле слышался вой голодных волков, догонявших нас, и не известно, чем бы закончилась схватка с ними. Снова вспоминалось, как я сидел в санях, ожидая встречи с волками, держа в руках взведенное на выстрел ружье. Не без улыбки вспоминался и парень– возница, который безропотно, всю ночь вез меня на лошади на станцию, зная заранее с какими трудностями, придется столкнуться. Было приятно вспоминать, что на трудном пути встречаются и такие хорошие люди, как хозяйка дома на станции Уяр. И только теперь, сидя в вагоне бегущего поезда, когда остались позади ирбейское, заснеженное поле и схватка с ледяным бураном в ночи, и жуткий вой преследовавших нас волков, я вдруг невольно подумал о том, что судьба поставила меня и парня- возницу перед испытанием и решила проверить, выдержим ли мы его. Слава Богу, мы все вытерпели и все вынесли…
         Вдруг, неожиданно, в середине декабря на почте я получил из Ирбея посылочку, в ней лежали связанные теткой Маврой шерстяные носки. Они оказались в самую пору, в Красноярске трещали сорокаградусные морозы. 
         По возвращении в Красноярск, я долго не мог забыть поездки в Ирбей. Мне все еще казалось, что мы вместе с возницей пробираемся по бескрайнему, заснеженному полю в ночи, а вокруг кружит, завывая, ледяной, снежный буран. И было нестерпимо холодно. Вспоминая ледяную стужу в ирбейских полях, и теперь, находясь в морозном Красноярске, я не боялся простуды ног. Ведь их согревали от морозной стужи шерстяные носки, связанные теплыми руками тетки Мавры.

         Картина Альфреда Веруш-Ковальского "Нападение волков".




         Россия – Сибирь – Красноярск – Новосибирск.  Апрель 2014 г.