Шёл я как-то раз 2

                ШЁЛ Я КАК-ТО РАЗ 2
               
                Часть третья

   Шёл я как-то раз по берегу такой реки, что и название вымолвить страшно – не то, что берегом ходить. Река называлась Янгито, и впадала она в реку Виви, которая, выпадая из одноимённого озера, в свою очередь впадала в Нижнюю Тунгуску, которой уже и впадать-то было некуда, кроме как в Енисей. Шли мы маршрутом с геофизиком Женей Филипповым. Каждый занимался своим делом. Женя каждые двести пятьдесят метров устанавливал небольшую треногу, ставил на неё приборчик и нажимал на нём кнопочку. Приборчик нервно взвизгивал, на экране тускло высвечивалась какая-то бессмысленная цифра, и Женя, с умным видом отмахиваясь от миллиона комаров, записывал эту цифру в свою пикетажку. Я шёл чуть дальше от уреза воды параллельно Жене и, отмахиваясь с умным видом от второго миллиона кровососов, брал образцы, записывал и даже в меру таланта зарисовывал коренные породы, стометровой стеной нависавшие над головами вдоль реки сколько хватало глаз: речка шириной полсотни метров прорыла себе каньон в сибирских траппах не хуже знаменитой Колорадо. Ничего необычного не предвиделось. Породы были однообразные: древняя лава толщиной несколько километров. Туфы, лапилли и прочая бесполезная для строительства коммунизма порода. Цифры в жениной пикетажке и мои образцы и зарисовки различались друг от дружки так же сильно, как пятая серия мексиканского сериала от пятьдесят пятой. И главное – тут не было людей. Людей в Красноярском Крае, на минуточку, проживает меньше, чем в Ленинграде. Очень маленькая часть из этих чудаков обитает в бассейне Нижней Тунгуски. Но далеко не каждый житель даже Туруханска или Туры не то что был – слышал про речку Янгито.
   Через восемь километров нас должна была подобрать лодка и отвезти в лагерь. Почти половина пути была пройдена, приближалось время обеда. Расстояние мы мерили шагами, и внутренний счётчик около мозжечка через месяц после начала полевых работ считал шаги уже без нашего участия. Мы могли разговаривать на вольные темы, спотыкаться на мокрых камнях, стрелять куропаток, остановиться на обед на счёте «сто двенадцать» - и после обеда, убрав в рюкзак котелок и намотав подсохшие портянки, шагнуть с левой – и в голове раздавалось: сто тринадцать.  Таким образом, зная длину своего шага, любой геолог вам скажет с точностью до десяти метров расстояние от своего дома до работы или, скажем, до ближайшей булочной: после сезона счётчик выключается далеко не сразу и некоторым сверлит мозг аж до тридцать первого декабря.
   На обед у нас был традиционно большой выбор блюд: две банки каши перловой с говядиной, чай, кусковой сахар и армейские сухари. С собой мы всегда носили моток лески и пару крючков, потому как рыбы в этих водах обитало ну прямо-таки неприличное количество. Чёрный хариус прыгал на голый крючок, ленок уже привередничал и шёл только на красную мушку или блесну-байкалку, таймень, этакий лев местного рыбного хозяйства, стоял под порожками и предпочитал бросаться на мыша исключительно лунными вечерами, а щуку и окуня тут за рыбу вообще не держали. Бытовала тунгусская поговорка: рыбы нет. Ссюка есть. Наловив в маршруте полдюжины небольших харьюзков, можно было сделать вполне ничего такой себе шашлычёк, напялив нечищеную непотрошеную несолёную рыбёшку на палочку через рот. Не кулинарный шедевр конечно, но и не консерва. 
   Наш левый берег полого уходил под воду, поэтому вся рыба, как ей и положено, гужевала у глубокого противоположного от рыбака борта. Там кто-то постоянно булькал, пускал круги и бил многочисленными хвостами. Женя вырубил было палочку под удилище, но оценивающе глянув на кашу, воду и свою обувь, раздумал бродить через половину реки в протёртых болотниках, и стал разводить костёр. Я взял котелок и пошёл к реке за водой. Никакие блага цивилизации не стоят котелка чистой холодной воды, набранной прямо из речки! Даже грузинский чай №36 на этой воде казался не таким уж грузинским! (Уточняю: маршрут сей проходил в те счастливые времена, когда ветераны Курской дуги ещё бодро ходили на парад Победы, а надпись на заборе «Петя-пидарас!» встречалась крайне редко и означала лишь негативное отношение автора к Пете, а не констатацию факта. За два месяца сплава по Виви мы не встретили ни одного человека!). И вот, я захожу в эти первозданные воды немного не по колено. Вода прозрачна как воздух! Виден каждый камушек на дне! Сапог слегка взмучивает воду, в муть тут же суёт морды стайка ссыкливых мальков. Я наклоняюсь зачерпнуть литр этого национального достояния – и взгляд мой натыкается на вещи, которые ну никак не вписываются в донный пейзаж.     Вместо того, чтобы зачерпнуть воду, я закатываю рукав штормовки и начинаю доставать со дна и складывать в котелок: нож с наборной рукоятью обоюдоострый самодельный, нож складной за один рубль десять копеек (ценник выдавлен на чёрной пластмассовой ручке), три банки говядины тушёной абаканской, три банки свинины пряной, банку горошка зелёного мозговых сортов, две пачки по пятнадцать патронов к карабину калибра семь шестьдесят два, пачку патронов тозовочных латунных, ключ рожковый десять на двенадцать. Последнее, что было поднято из глубины – стеклянная банка ноль семь литра персикового компота производства Болгарии. Стекло под водой видно плохо, потому я и разглядел эту банку в последнюю очередь.
   В полном изумлении я внимательно осмотрел дно, походил по отмели туда-сюда, огляделся вправо, влево и, чего уж греха таить – глянул вверх, но ничего больше не нашёл и никого не увидел. На берегу тоже не было никаких следов пребывания человека. Единственный кроме меня бородатый сапиенс уже развёл костёр и, накидав в него сырого ягеля, стоял по пояс в дыму, борясь с эскадрильями мошкары под руководством огромного слепня. Женя поворачивался к густому ароматному дыму то передом, то наоборот, приседал в него с головой, выныривал, довольно жмурился и даже снял накомарник, мешавший полноценному окуриванию его бороды. 
  Я открыл банку компота, понюхал, прочитал дату годности. Всё в норме: изготовлено недавно, годно к употреблению до следующей зимы, только из холодильника. Хранилось неизвестно сколько, но в прекрасных условиях: при температуре не выше плюс пять и даже без доступа кислорода. Ржавчины – ни следа, значит плавают предметы не так давно. Налил компот в кружку, отхлебнул. Праздник вкуса! Подал кружку напарнику. Тот, не открывая в дыму глаз, хлебанул, вдруг весь выпучился, и как ошпаренный вылетел из дыма и начал плеваться так, словно ему кипятком нассали в рот.
-Что это!? – трагически воскликнул он наконец, с ужасом доставая из своей огромной эмалированной кружки половинку персика. – Откуда это!?
-Это нам премия за хорошую работу! – и я показал ему свои находки.
   Думаю, найди мы на необитаемом острове сундук с сокровищами – это была бы несравнимо менее удивительная находка, чем на бескрайнем русском севере наткнуться на такой схрон. Для нас навсегда осталось тайной – кто и когда обронил на берегу дикой Янгито такие необычные в миру, но в миллион раз необычнее в той глухомани предметы.
   Консервы мы в итоге всем отрядом благополучно съели, патроны за сезон расстреляли по куропаткам, а нож с наборной рукояткой – классика зэковского жанра – ездил потом со мной в тайгу много лет, пока его не изъяла милиция в аэропорту Абакана при посадке в самолёт.               

                Часть четвёртая

  Шёл я как-то раз за ручку с мамой по берегу Чёрного моря. Наверно, как всякий ребёнок, увидевший столько воды, кричал что-то бессмысленное, верил во всё хорошее и хотел мороженого. Подробностей той поездки в Новороссийск я не помню, потому что было мне три года. Но отчётливо запомнился момент, когда впервые зашёл в тёплую воду по колено, потом по грудь, а потом мама говорит: «Давай дойдём вон до того плоского камушка, что лежит на дне, и на нём постоим!». Мы шагнули на камушек, мать поскользнулась на тине, и мы булькнулись в воду. Пожалуй, это вообще мои первые чёткие воспоминания в жизни. Я помню, как выглядел этот валун под водой, помню, как перед носом колышется зелёная тина, а в лёгкие льётся горькая вода. Помню, как рядом встаёт и снова падает мать – камень был площадью с письменный стол и очень скользким. Она ничем не могла мне помочь. (С тех пор прошло полвека, а мать так до сих пор ничем мне помочь и не может, но это совсем другая, очень грустная история.) Рядом со мной оказывалась то её голова, то ноги. Я пытался схватиться за неё, но она, пытаясь встать, отталкивала мои руки. В итоге нас вытащил на берег какой-то мужик. Кажется, я даже не потерял сознание, но дышать не мог, поэтому меня перегнули через чьё-то колено, и изо рта у меня долго текла вода. Потом, помнится, я лежал на песке, плакал, а мать сидела рядом и требовала ничего не рассказывать отцу. Думаю, именно с этого момента я перестал любить воду и верить матери. Но в данном рассказе речь пойдёт только о моих взаимоотношениях с водой.
   На третьем курсе института Цветных металлов, где я постепенно превращался из молодого человека в геолога, уроки физкультуры перенесли со стадиона в бассейн. Для меня это было равносильно зубной боли в правом верхнем клыке. До этого все физкультурные зачёты я сдавал без проблем и с удовольствием: прыжки, бег, лыжи, турник являлись для меня лишь продолжением регулярных занятий спортом. Но слово «бассейн» для меня ассоциировалось с долгой мучительной смертью. Что интересно: будучи перед этим в гостях у тётки во Владивостоке, я обзавёлся ластами и маской, и напару с родственником плавал под водой не намного хуже Ихтиандра. Мы ныряли на пять-шесть метров, ловили крабов и морских ежей, засовывали под камни медуз, кололи вилками камбалу, удивлялись количеству мусора под водой, синели к вечеру от холода, облазили все дикие пляжи – одним словом, плавал я хорошо, но только под водой. Оказываясь же на поверхности, я тонул вместе с пенопластом или надувным матрацем, в глаза и нос лилась вода, меня охватывала паника, и я успокаивался лишь тогда, когда нырял или выбирался на берег.
   Лариса Викторовна Хухрова не позволила мне ни того, ни другого. Она, как истинный преподаватель физкультуры, обзывала меня и Сашу Мазурова, ещё одного великого пловца из нашей группы РМ-82-2, балбесами, рохлями, и, стоя в синем адидасовском костюме у бортика, иногда показывала нам, как мы выглядим со стороны.
-Карпов! Это по-твоему брасс? Смотри как ты плывешь? Зачем тебе эти тонны воды, которые ты баламутишь вокруг? Ведь вокруг тебя шторм! Смотри на Апполонова и учись! Нет, я этого видеть не могу!
   Однокурсник Олег Апполонов, пловец-разрядник, сходил в бассейн пару раз и потом ещё раз на сдачу зачёта. Плавал он действительно как рыба, и искренно не понимал, как можно не уметь плавать. А я тёр щипавшие от хлорки глаза, снизу вверх смотрел на Хухрову, и безуспешно пытался повторить за Апполоновым пару нехитрых движений. Олег уплывал, Хухрова безнадёжно махала рукой и переключалась на более достойных, а я понимал, что жизнь несправедлива и скоро кончится.
   Я честно попытался научиться плавать, и сходил в бассейн аж целых пять раз, хотя искренно не мог понять, зачем мне это надо. Уже подходя к зданию, я улавливал запах хлорки, и меня начинало потряхивать. Втайне я каждый раз надеялся, что дежурная не найдёт ключ от раздевалки, что погаснет свет, или что из бассейна за ночь вытекла вода, и плавание нам заменят хоть на рытьё противотанковых окопов в вечной мерзлоте. Но нет. Бассейн функционировал с чёткостью гильотины, на холодной вонючей воде мерзко покачивались верёвки с нанизанными на них кусками идиотского пенопласта, размечая шесть дорожек с мели в глубину. И Хухрова, невзирая на сырость и сквозняк, появлялась как смерть из темноты коридора всегда вовремя с неизменным журналом под бицепсом, и раз за разом оглушительно свистела в свисток, объявляя о начале экзекуции. Как я мечтал её утопить! Сбросить с вышки, прыгнуть следом, вцепиться ей в горло и вместе уйти на дно! Но тут у меня на сгибе левого локтя вылез здоровенный фурункул. Было больно, но - Боже, как я ему обрадовался! Я тут же пошёл в институтский медпункт, где мне сделали перевязку, выписали рецепт и дали освобождение от бассейна. Я тут же решил, что это – судьба, а освобождение – пожизненное, и в бассейн в этом семестре больше не ходил. Фурункул через две недели исчез, но теперь мне проще было умереть, чем переступить порог бассейна. На следующий семестр меня лишили стипендии, но этим всё и ограничилось. (Это единственный семестр, когда я не получал свои законные сорок пять рублей.) Тем более, что учился я хорошо и являлся старостой группы. Но «хвост» остался.
    И вот подходит время защиты диплома, а у меня в зачётке не хватает одной подписи. Декан Шестаков вызвал меня в кабинет, при мне созвонился с кафедрой физкультуры, надавил авторитетом на несгибаемую Хухрову, и просто, по-человечески, как он это прекрасно умел, объяснил, что студента со средним баллом 4,75 как-то негоже оставлять без диплома из-за несдачи пусть очень важного, крайне нужного, но всё-таки зачёта. Потом положил трубку и сказал:
-Всё, идите с Мазуровым к ней, она вам всё подпишет. Я сам плавать не люблю! Моюсь исключительно под душем. Надо будет покумекать над тем, чтобы у студентов был выбор в этом вопросе. В конце концов, это не петрография, а Хухрова – не Махлаев!
   Хухрову мы нашли за её любимым занятием: пыткой студентов на рукоходе на стадионе около нашей общаги. Подавив дрожь в коленях, я вымучил улыбку и, протянув зачётку, промямлил:
-Лариса Викторовна! Подпишите пожалуйста!
   Меня просверлили два ненавидящих глаза дочери чингизидки и маркиза Де Сада. Она достала ручку, расписалась там, где должна была расписаться ещё два года назад, и сквозь зубы проговорила:
-Чтоб вы, суки, оба утонули!
   Минул год. Я окончил институт, устроился работать геологом, а в апреле ко мне в гости забежал одноклассник Олег Забавин с предложением сплавиться по великой русской реке Каче. На лодках оба мы до этого плавали неоднократно, при слове «Кача» ничего кроме худенького ручейка с коровой на берегу и покрышками на дне в голову не приходило, поэтому решение было принято быстро. У меня имелась надувная лодка-пятисотка, которую мы тут же надули, проверили, подклеили, сдули, и рано утром девятого мая залезли в электричку. Как говорится, ничего не предвещало. До тех пор, пока я не вышел из вагона на станции Лесная и не увидел, как выглядит Кача в верхнем течении во время таяния снега. Не знаю, как выглядит Брахмапутра, но от вида настоящей горной речки нам сразу стало не до смеха, а через десять минут после старта мы окончательно прокляли своё скоропалительное решение. Мутная вода отовсюду пёрла с гор, русло с каждым километром становилось всё шире, спуск – всё быстрее. Рюкзаки мы привязали к деревянному сиденью посередине, а сами сидели на высоких бортах. Я – на правом сзади, напарник – на левом спереди. От скорости свистело в ушах, брызги перелетали через лодку. Вскоре мы изрядно вымокли и натёрли мозоли на руках. Вода заливала пойму, из воды то там то сям торчали ещё вчера сухопутные камни, коряги, и нам приходилось постоянно быть начеку и интенсивно работать вёслами.
-Греби! – орал я сквозь шум в затылок Олега.
-Табань! – орал Олег, и я притормаживал веслом нашу яхту как мог, уводя её нос вправо.
  Поток иногда протекал прямо через заросли тальника, так что нам приходилось прятать головы, а то и падать на дно лодки, а нам по спинам хлестали красиво распускающиеся веники. Лодка частенько налетала на сучки и камни, но, слава богу, резина выдерживала. Успокаивало то, что лодка эта советская и проверенная, состоящая из шести раздельных секций, и порыв одной секции не приведёт к мгновенной катастрофе. С собой у нас имелся ЗИП, в который входил тюбик клея, наждачка для зачистки резиновых поверхностей перед склеиванием и резина для заплаток.
   Через пару часов экстрима мы вовремя разглядели прямо по курсу мост, а перед ним на берегу – пару надувных лодок и байдарок и собратьев по разуму, интенсивно машущих нам руками. Мост был насыпной типа дамбы, и Кача с рёвом пролетала под ним в две бетонные трубы диаметром метра по полтора каждая. Народ на берегу что-то орал нам, показывая на правую трубу и складывая руки над головами Андреевским крестом. Олег налёг на весло, я притабанил, и мы, резко приняв вправо, причалили к берегу метрах в пятидесяти от моста. Вылезли на трясущихся ногах из лодки, достали термосы и консервы, а заодно поинтересовались у аборигенов причиной их неописуемой тревоги. Оказалось, что кто-то сообразительный за зиму наварил в правой трубе сетку из толстенной арматуры. Причём сделал это не на том торце, куда вода втекает, а на том, из которого вытекает, сварганив неизвестно зачем идеальную ловушку. Пара бывалых туристов при байдарке сидит перед этим мостом уже вторые сутки и, вместо того чтобы спокойно обойти мост поверху и плыть дальше, занимается тем, что машет руками, предупреждая всех, кто подплывает, об опасности. Оказывается, на байдарках по этим трубам пройти было можно. По левой можно пройти и сейчас. Любителей пощекотать себе нервы хватает, но про вновь появившуюся решётку кто-то знает, а кто-то, может, и нет. И, оказавшись в правой трубе, последнее, что успеет крикнуть изумлённый байдарочник, прежде, чем его раздавит бешеным напором: «Ёб..ая решётка!»
   Мы попили чай в компании с незнакомыми хорошими людьми. Чем привлекательны трудные дороги –  так это отсутствием на них мерзавцев. Отдохнули, малость обсохли, вздохнули, перетащили лодку за мост, вновь увязали рюкзаки и продолжили путь. Вокруг были горы и тайга. Причём ущелье сузилось, горы выросли и помрачнели, и наша скорость возросла с первой космической до второй. Местами спуск становился таким крутым, что напоминал жёлоб аквапарка. По берегам орали рябчики, в ложбинках изредка погромыхивали камнепадики местного значения, отовсюду в основное русло вливались ручейки и речки. Если бы мне показали фото этих мест, я бы сказал, что это Кавказ или Забайкалье. Никак не ожидал, что наша ручная городская Кача в полусотне километрах от города выглядит вот так! Дикая, опасная, необузданная и ещё незагаженная речушка.
   Ещё часа через три плавания через пороги, цепляния за камни и маневрирования меж ёлок и осин окружающие горы пошли на убыль, а где-то вдалеке зашумела дизелями трасса. Мы поняли, что подплываем к посёлку Памяти Тринадцати Борцов (Против чего или кого чёртова дюжина боролась – до сих пор не знаю. Стыдно.) и что наше путешествие заканчивается. И расслабились. Ведь мы же столько сегодня преодолели, что Брахмапутра теперь для нас – тьфу! Что ещё немного – и можно идти в кругосветку под парусами! Пешком на Марс! Что наши имена золотыми буквами… Бывает такое с молодыми восторженными балбесами после первой рюмки или удачного похода. Туристам на заметку: не расслабляйтесь, пока ваша лодка не стукнется носом в берег!
   Выскочив из ущелья, Кача внезапно разлилась по плоскотине какого-то заливного луга, поросшего кустарником и мелкими деревцами, которые стояли, бедные, по пояс в воде, имитируя мангровый лес. Куда делось главное русло – мы сначала не поняли, а когда через три секунды сообразили – было уже поздно. Нашу посудинку понесло прямо на этот лес, сквозь который  нам пришлось продираться в сторону основной стремнины как угорелая вошь сквозь частый гребешок. Но течение оказалось слишком быстрым, а места для манёвра и времени на обдумывание действий катастрофически не хватало. Нам каким-то образом удалось обрулить большую часть деревьев примерно в том же стиле, что горнолыжник проходит слалом, цепляя габаритами флажки на грани фола, и почти прорваться на главное русло, когда одна из веток подло свесилась откуда-то сверху и ударила меня в лоб. Оттуда свешивалось много веток, и из воды их торчало много, и всё вокруг бурлило и шипело, и мы бешено работали вёслами, и чистое русло было в каких-то десяти метрах. Как в замедленном кино я получаю удар в лоб, переходящий в правый глаз, и вываливаюсь из седла. В тот же момент лодку разворачивает бортом к течению и переворачивает кверху пузом. Надо мной смыкается мутная ледяная вода, которая тут же заливает лёгкие сквозь нос. Над головой - лодка, вокруг – кусты, в спину давит неудержимый поток, а в лёгкие льётся и льётся Кача, заполняя меня изнутри. Помнится, я подумал: надо перестать дышать носом – и вода перестанет литься. Но всё то время, что я находился под водой, талая вода наполняла мои лёгкие с какой-то кошмарной неизменной скоростью. Вдруг над головой стало светло. Уже плохо соображая, я схватился за ветки и полез наверх. Через секунду моя голова оказалась на поверхности. Лодка в перевёрнутом состоянии уплывала в главное русло, за верёвку, что шла вдоль её борта, держался недовольный Олег. Из воды торчала только его голова и рука. Я попробовал догнать лодку и приударил брассом так, что будь рядом госпожа Хухрова – зачёт мне был бы обеспечен. Однако для того, чтобы догнать лодку, этого оказалось недостаточно. Продавив кусты, наше судёнышко, толкаемое подводным парусом в виде Олега и двух привязанных рюкзаков, стартануло по главному руслу так, что через десять секунд я потерял его из вида. Помнится, Олег, скрываясь за поворотом, повернулся ко мне и покачал тем, что торчало над водой. Я уцепился за последние перед клокочущей рекой ветки. Течением меня тут же развернуло на спину и стало полоскать как тряпку. Мысли в тот момент, помнится, текли так: в экстремальной ситуации человек становится гораздо сильнее. Значит сейчас я стану сильнее, подтянусь, и на одних руках вылезу на верхушку того деревца, за ветки которого в данный момент цепляюсь. А там что-нибудь придумаю. Хренушки! Через три секунды течение стянуло с меня отличные резиновые сапоги, которые я вёз из самой Риги, куда летал к приятелю в гости. Ещё через полминуты, сделав пару попыток подтянуться, я понял, что всё, чего таким образом добьюсь – это того, что руки ослабнут, ноги замёрзнут, и я свалюсь в воду без сил со всеми, я бы сказал, втекающими. Метрах в пятидесяти маячил желанный берег. Я отпустил осклизлые канаты веток, перевернулся на живот, и начал бешено грести по диагонали к берегу. Ау, Лариса Викторовна со своим секундомером! Вы бы долго трясли его над ухом и протирали глаза, не веря результату! На берегу я оказался секунд через пятнадцать, причём половину этого времени потратил на штурм отвесного осыпающегося метрового борта из чистого, дьявол его забери, жирного чернозёма! Я вылез на твердь, встал на четвереньки, и из меня горлом и носом полилась вода.Знакомые до тошноты ощущения! Потом лёг на живот, а она продолжала литься, вызывая спазмы от диафрагмы до гландов. А в голове пели соловьи: живой!
   Потом я встал и заорал:
-Оле-е-е-г!
   Ответом был фоновый белый речной шум. И вот тут мне стало страшно.
-Оле-е-е-е-г! – заорал я ещё громче, последний раз блеванул водой, и побрёл вдоль берега.
   Босиком идти было не скажу что очень удобно, но эти ощущения как-то не доходили до мозга. То ли потому, что ноги замёрзли и ничего не чувствовали, то ли потому, что земля была мягкая и тёплая, но я в носках шлёпал по грязи и прошлогодним мокрым листьям, ещё неделю назад покрытым снегом, закрывал ладонью сильно ушибленный правый глаз, и каждую минуту орал:
-Оле-е-е-г!
   И мне было очень страшно. Невероятно страшно. Страшно как никогда. До того момента, пока я не услышал в ответ знакомое:
-Э–h–е-е-е!
   Он, чертяка, тоже выплыл! Его вместе с лодкой несло течением ещё метров семьсот, прежде чем он смог подгрести к берегу.
   Мы вытащили лодку на лужайку, отвязали рюкзаки и выжали тряпки. Что характерно: кроме моих сапог мы ничего не утопили! И более того: у Олега оказались с собой войлочные ботинки «Прощай, молодость» - он брал их на всякий случай вместо тапочек. Мы развели костёр (Спички в целлофане – это святое для каждого сплавщика!), малость обсохли, согрелись, успокоились и перекусили. А вот пить почему-то не хотелось. Сдули и свернули лодку, вышли на трассу, дошли до остановки, дождались автобуса до Красноярска, и через час были дома.
                Карпов Г.           Красноярск. 2014 год

               
   
   Читатель! Уважаемый читатель! Многоуважаемый читатель! Если тебе понравился сей литературный труд и у тебя счастливо совпали желание и возможность помочь автору не умереть от жажды и даже, возможно, помочь ему в трудном и дорогом деле издания книги, то ты можешь перечислить любую сумму на его счёт, который выглядит так:
яндекс-деньги 410014962065377


   Всем заранее спасибо!!!
                Карпов Г.  Photo401@mail.ru