Сны из Беги и смотри

  "Назови это сном. Это ничего не меняет..."
   Л. Витгенштейн, "Философские исследования"

Что только ни приснится! То какой-то грузин, бывший народный артист, который жалуется мне, что его сына и дочь нынешняя администрация лишает бизнеса, а именно фармацевтического. Немало наверно они зарабатывали...
–  Ну, - не то возражаю, не то поддакиваю я, - это такое дело.
В общем, если не убьют, станешь богачём, и всё такое. Но это и ему ясно; он говорит, что, как в былые времена боролся за свои права, пользуясь популярностью, так продолжает и ныне. Мол, не токмо Сталину посылал депеши и не токмо теперь такими депешами завалены департаменты. Одними прошениями сыт не будешь! Он, мол, не то что письма, он собственные трусы свои снимает и власть имущему несёт. Вот, посмотрите! Я представляю, как пахнут трусы этого престарелого жирного грузина. Но я ему сочувствую. Вполне разделяю его гнев и негодование. Хотя, казалось бы, какое мне дело до фармацевтов-миллионеров? Наверняка какой-нибудь криминал... А что же ещё?
Потом разбираемся у них на даче. Я не то понятой, не то сам следователь. И обнаруживаем в давно размороженной морозилке следы крови. Нормально было бы подумать, что это от мяса, то бишь от говядины, баранины – что там едят? Но мы предполагаем, что дети расчленили собственного отца, и кое-какие его части некоторое время хранились в этом ковчежце. А он так за них ратовал! И зачем, почему им пришло в голову от него избавиться? Всё какие-то интриги! Я сокрушённо вздыхаю. Даже видавшему виды инспектору уголовного розыска неприятно сталкиваться с подобной подлостью.
Оставляем наивного старца и переходим к наркоманам. Эти преследуют меня уже давно.
То какая-то парочка спит. И он ей говорит, что, мол, уколется, а она говорит, что, мол, это ничего. Ничего – то есть страшного. Ну он и колется, и всё так и продолжается. И в самом деле вроде ничего страшного – живут и живут, и даже вроде любят друг друга, всё друг другу прощают. Прямо-таки манна небесная, да ещё героин! Сласть да и только!
А то вот ещё: засели трое в какой-то квартире и начали всё пробовать, ну, говоря традиционно, соображать на троих. Началось конечно с водки, а может, даже и с пива. Потом таблетки – всю аптечку съели. Всё выкурили – откуда-то у них была анаша, целый склад. А потом героин, и всё прочее – уж не знаю что. И сидели они там и сидели, и поняли, что подсели, и уже никому не захотелось больше выходить наружу. Зачем? Пока тут всё есть. Грустно конечно, когда подумаешь, что наверно так и придётся подыхать, и что всё наверное могло бы быть совсем иначе. И зачем они все собрались на этой квартире? Нормальные вроде мужики были. И откуда здесь героин? Может, это вообще какая-нибудь воровская хата? Вот придут их и убьют. Но думали они недолго – зачем о грустном? – лучше уколоться – свободное дыхание – то самое, какое проповедуют какие-то мудаки. Ну, они без героина, а мы – с героином – коли уж он пока у нас есть.
Когда я убежал на воздух от этих мужиков, долго не мог отдышаться. Такая уж у них там стояла вонь, такая духота! Ведь форточки не открывали – чтобы милиция не унюхала, и не мылись – не до этого!
А потом ещё у каких-то наркоманов находились мы на квартире. И мужик там уже не вставал, а только кололся. И в какие-то всё невообразимые места, о которых я раньше даже не подозревал, что там вены есть. Например, где-то на плече. Я думал, там только мышцы. И надо сказать, здоровый мужик. Только высох весь и пожелтел. А раньше наверное мог бы на подиуме выступать как культурист. И как-то он ещё косил странно. И баба у него была; та ещё ходила, и он её тоже колол, не вставая из постели, сама она колоться не умела. Так они и жили. А мы у них гостили и топили печку – загородный дом. Когда натопишь печку – душно, а потом холодно. Чаще холодно – ведь наркоманы всё просыпают.
Я и этот дом покинул без сожаления, шёл куда глаза глядят. Пешком, по раскисшим полям. Меня какие-то ребята хотели подвезти, но я отказался – подумал, наверно опять наркоманы. Может, и зря. Ребята на вид были симпатичные. А может, убить хотели?
Ко мне однажды пришли такие домой, целых четверо. Больше всего похожи на студентов, интеллектуалы, один в очках, вежливые, романтичные, как пить дать – все из провинции – завоеватели жизни. Пойдём да пойдём – звали, значит, меня гулять – да как безбожно льстили. Мол, вы такая личность, да мы без вас никак не можем, да пойдёмте выпьем, и в спину всё мелко там подталкивают – мол, давай, давай. Чем-то мне они напомнили гестаповцев, которые потенциальную жертву из дома забирают, – только очень вежливые. Я конечно не хотел идти, но куда денешься? Как откажешь, когда так зовут. Если и маслом и мёдом мажут одновременно, и поскользнёшься и прилипнешь. Я чувствую, что недолго осталось, что, что-нибудь они там со мной сделают, только мы выйдем из подъезда или там, где-нибудь за углом, или увезут куда-нибудь – да вряд ли – что' со мной так долго возиться? Короче, конец. Иду. Не хочу, а иду. А домочадцы меня так радостно провожают: наконец, мол, за ним пришли хорошие люди. Иди, иди погуляй. Спасибо вам за всё! Улыбаюсь изо всех сил: прощайте! Они видят у меня слёзы на глазах и удивляются, и понимают: не иначе, как от счастья. А эти четверо мне всё: идёте, мол, идёмте, вы нам там стихи почитаете. Ну конечно, почитаю, почитаю, почитаю...
Тьфу! И всё какие-то странные дома. Всё дома-новостройки, развалины, огороженные бетонными заборами пустыри да дворы. Не поймёшь – то ли запустение здесь наступает, то ли наоборот строительство идёт. И в одном доме, старом, помпезном, сталинском – огромные лестничные клетки, устеленные двухцветным кафелем. И всё время эти клетки затапливает. Но не дерьмом, слава Богу, не дерьмом! Чистая вода, почти чистая вода! И хозяйки, интеллигентные хозяйки в очках, в фартуках – выходят из квартир и собирают всё это, собирают воду швабрами, и ворчат конечно, но не матерятся, нет, не матерятся... И лифт там, старый лифт, большой, и непременно кувыркается – не просто ездит вверх вниз, а подвозит куда надо: если надо – вбок, если удобнее перекувыркнуться - он и перекувырнётся, но центробежная сила внутри сделает так, что вы не упадёте, а будете всё время чувствовать себя на полу, хотя пол на какое-то время и сделается потолком. Вот такие чудеса!
Вообще, сны бессмысленны, но в них что-то есть. Я полагаю, что в них что-то есть. Я просыпаюсь и стараюсь вспомнить свой сон. Когда не получается, это меня раздражает – вдруг приснилось что-нибудь важное? Наконец, что-нибудь важное! – а я не запомнил – прозевал, проспал!  Скажете: Нашёл из-за чего беспокоиться! Да и как можно проспать собственный сон? А что ты делаешь, когда спишь и не видишь сна, что ты делаешь без сна – может быть, что-нибудь ещё похуже?
Проклятая амнезия! Свой сон так же трудно выдумать, как своё прошлое. Когда сомневаешься, были ли у тебя сны, вполне можешь усомниться, была ли у тебя хоть когда-нибудь какая-нибудь явь. Иначе как соединишь отдельные куски яви в нечто общее? Что ты делал между ними? Не помнишь?
А что бы ты сказал на допросе? Может ты сомнамбула? Опасный член общества, вернее, совсем даже не член, если не ведаешь, что творишь?
Уфф! Некоторые мои вопросы даже меня самого ставят в тупик. Не хотел бы я на них отвечать. Да не так уж это и важно. Давайте забудем. Забудем, но будем подозревать, что всё-таки что-нибудь было. Всегда так. И было что-то интересное –  куда интереснее грузин, наркоманов и затопленных лестниц... Что-то же было там, в промежутках... Не могли же они быть пустыми?
Или они как затемнения в кино – промежутки между кадрами – устраивает? Никакого даже двадцать пятого кадра – просто темнота и всё. А звёздочки? Вот звёздочки мне тоже иногда снились, и что-то в них было необычное, очень притягательное. Необычайнейшую сладость испытывал я, ощущая себя в близи и  в связи с этими звёздочками.
Но нет, нет всё-таки ответа на вопрос! Иду спать дальше – авось повезёт. Может, проснусь и пойму или там, во сне, решу, что просыпаться совсем и не обязательно. Даже так. Должен же я где-нибудь когда-нибудь получить успокоение?