Глава 1. Парва-Колизей

Возле самой дороги, где то и дело по выходным, вздымая клубы мелкой серой пыли, мчатся машины дачников, а в будни солнце жжет и сушит землю до состояния бурых мучнистых монолитных кусков, за трехметровым забором виднеется кирпично-красная крыша дачи Зеленоградовых. Отгородились от всей деревни, а, может быть, и от испарений машин, от которых вся придорожная зелень сереет и сохнет. Вдруг откуда-то из глубины раздался воинственный клич, из-за забора взметнулось лассо и прочно затянулось на черном шипе, торчащем из каменной стены. Секундой позже на нее вылез мальчик лет двенадцати, не худой, а, скорее, подтянутый, не слишком высокий, не слишком низкий, с коротко стриженными черными жесткими волосами. Разочарованно оглядел он пустовавшую дорогу и пронзительно свистнул несколько раз.
 Из соседних домов выскочили трое ребят примерно того же возраста и почтительно выпрямились по струнке.
- Аве Цезарь! Аве Цезарь! Аве Цезарь! – стройным хором крикнули они, уже наученные долгим опытом.
Мальчик на стене предпочел бы гордо спрыгнуть вниз, как супергерой, но раз он уже подвернул ногу так, что хромал целых три дня, и потому, держась за веревку, осторожно спустился по стене.
- Как продвигается Строительство, Клавдий? – спросил он худенького рыжего мальчика, выше его на голову.
- Фракийцы перекрыли нам доступ к ресурсам! – звонко отрапортовал Клавдий. – Прикажешь брать их измором, Божественный?
Именно благодаря познаниям Клавдия в истории в лексиконе трех мальчиков закрепилось такое обращение к Цезарю – именно так обращались к римским императорам их приближенные.
- Нет, мы не можем тратить так много времени, будем совершать налеты по ночам, - ответил Цезарь, почесывая затылок.
- Когда настанет ночь? – спросил бледный мальчик с длинноватым носом, которого называли Гай.
- Через полчаса, - нимало не смущаясь тем, что солнце стояло практически в зените, ответил Цезарь.
«Ночь» - означало то, что строители – фракийцы – с участка Демидовых уходили на обеденный перерыв и мальчики могли преспокойно таскать со стройки доски, штыри, гвозди и прочие вещи, жизненно необходимые для Строительства. И вот, спустя полчаса, Клавдий, Гай и Корнелий, черноволосый мальчик, похожий на цыгана, под зорким наблюдением Цезаря, который стоял на «шухере», увели ровным счетом десять пятиметровых досок и ящик гвоздей. Это считалось хорошим уловом. Участок Демидовых весь порос кустами малины, непроницаемыми для глаз, и, едва они отошли на двадцать метров от участка, их никто не смог бы увидеть.
Строительство велось в лесу на широкой вырубке, сплошь заросшей черничными кустами. Это послужило хорошим аргументом в пользу выбора места Строительства. Цезарь мог лишь читать в книжках, о том, как ведутся стройки, но отец Корнелия был прорабом, который только в этом поселке заправлял строительством пяти-шести домов, и, незаметный в другое время, Корнелий оказывался незаменимым тогда, когда дачные домики скрывались за зеленой пеленой елок, берез, дубов, осин и множества других деревьев, которых мальчики не знали.
- Сегодня закончим, - жизнерадостно сообщил он, оглядывая сооружение. А выглядело и вправду хорошо: некое подобие деревянной лестницы с широкими ступенями – импровизированная трибуна высотой в два метра, держалась на славу – Корнелий был способным учеником и неплохим организатором.
- Необходима арена, - задумчиво произнес Цезарь, взял лопату и начертил возле трибуны полукруг. – Надо убрать отсюда всю чернику и засыпать все это дело песком.
Песок, заранее приготовленный, стоял уже три дня кряду, во всем, что касалось Строительства, Цезарь был изрядным оптимистом. Он уже слежался и размок от тумана, каждый вечер окутывавшего лесные поляны, и выглядел тусклым и тяжелым, как старый весенний снег.
Около часа они дергали с корнем зеленые кустики с мелкими овальными листочками и обкусывали с них темно-синие ягоды, и, когда на очерченном Цезарем полукруге засияла влажная черная земля, губы у них стали совсем фиолетовые, а на подбородке засохли черно-красные подтеки.
- И последний, завершающий штрих – ограда, - сказал Цезарь.
- Гай пилит доски на две части, Клавдий забивает их в землю – распорядился Корнелий, украдкой любуясь своим детищем.
- Божественный, надо сделать вход в заборе, - крикнул Клавдий между ударами топора, каждый из которых заставлял толстые стволы содрогаться, а глаза закрываться каждый раз, когда слышался стук.
- Много хочешь! – откликнулся Корнелий. – Еще и дверь делать, так вообще лето кончится! Мы и так месяц тут пашем!
Солнце уже начало садиться, и его лучи проникали между деревьями, становилось зябко, и начинали одолевать комары. Стихли последние удары топора, и все четверо отошли подальше, а Цезарь придирчиво осмотрел постройку.
- Не Колизей, конечно, - огорченно вздохнул он, припоминая красочные картинки из учебника. Какая-то пародия, даже с провинциальными театрами и их деревянными трибунами сходство было весьма отдаленное.
Корнелий почувствовал себя уязвленным, Гай и Клавдий просто расстроились. Месяц работы – и впустую.
- Мы назовем его не Колизеем! – наконец, решил Цезарь. – Колизей – значит гигантский. Назовем его маленьким Колизеем, Парва-Колизеем.
Трое мальчиков воспрянули духом, и весело они зашагали к домам, изредка оглядываясь назад, не забелеют ли в глубине леса белесые полоски тумана, но воздух оставался как никогда прозрачным, время было самое подходящее, думал Цезарь. Сердце его оживленно колотилось, вот, вот, скоро наступит то время, когда ему крикнут: «Аве Цезарь!» со ступеней трибуны, и начнется древнее действо, таинственное, незнакомое… Он не хотел думать об этом раньше времени, но в глазах его невольно светился странный огонь.
Тем временем они подошли к новенькому домику, где на окне в это время суток с книжкой сидел Очкарик, высокомерный парень четырнадцати лет, державшийся презрительно со всеми вокруг. Он уже успел закончить восьмой класс и поступить в лучшую гимназию города, Цезарь со своей компанией казались ему маленькими и недостойными его общества.
- Салве, Дмитрий! – крикнул ему Цезарь, махнув рукой.
- Здравствуй, - недружелюбно ответил Очкарик, тем не менее с любопытством глядя на их измазанные лица.
- Ты знаешь что-нибудь о Древнем Риме?! – крикнул Клавдий.
Очкарик презрительно сморщился.
- Знаю ли я?.. – он смерил его взглядом.
- Это хорошо, что знаешь, спустись к нам, мы хотим спросить кой-чего! – ответил Цезарь. Очкарик хмыкнул, но исчез в окне и появился спустя минуту в калитке.
- Чего вам?
- Ты знаешь, что такое Колизей? – спросил Цезарь.
- Ну, разумеется. Римские рабы сражались, выступали в Колизее, - сказал Очкарик с видимым превосходством.
- Мы построили Колизей, - заговорщическим шепотом сказал Клавдий. – Хочешь взглянуть?
- Колизей? Вы? Здесь? Когда? – Очкарик от такого заявления растерялся и даже потерял свой высокомерный вид.
- Мы идем туда в полночь, - сказал Цезарь, - пойдешь смотреть с нами?
Очкарик упавшим голосом ответил:
- Отец не пустит.
-  Ой, да твой отец приведет Марину, и забудет про все, - отмахнулся Гай, прежде молчавший. Весь поселок знал о романе отца Очкарика, его мать умерла, когда он был еще маленьким. – По-тихоньку. Он и уснет уже, может быть.
Цезарь стянул с кровати белую простыню и подколол ее по боку булавками, а на плече закрепил материной брошью со сверкающим бриллиантом. Истинно римская тога! А сверху – алая накидка, непременно алая, императорская – и на плечи ему легло распоротое платье старшей сестры, руки он вдел в слишком длинные рукава, пришлось их закатать. К месту пришелся бы венок, но он успел бы увять к вечеру, поэтому пришлось удовольствоваться этим.
Ровно полдвенадцатого взметнулось лассо над забором, и Цезарь спрыгнул вниз к ожидающим его Гаю, Корнелию и Клавдию. Рядом с Гаем маячила черная тень, издававшая сдавленное рычание.
- Не любит намордники, вот и злится, - объяснил он. Луна заливала бледным светом притихшие участки, трава казалась изумдрудной, тумана не было, и воздух был прозрачен, как слеза. Подойдя к дому Очкарика, Цезарь тихо свистнул. Тонкой тенью Очкарик выскользнул из калитки. Дышал он тяжело.
- Еле убежал, - пояснил он. – Фонарик взял, чтоб посветлее было.
- С нами Лео, он знает дорогу, - сказал Гай, и в ответ прозвучало глухое рычание. Очкарик инстинктивно отшатнулся от собаки.
- Луна нам путь далекий освещает, блестит трава в ее неверном свете, - таинственно проговорил Клавдий, и все замолчали, потрясенные таинством ночной прогулки. Едва вступили они под сень леса, Очкарик засветил-таки фонарик, и Парва-Колизей выплыл из тьмы, незнакомый, бледный и непомерно огромный.
- Это никакой не Колизей, а нагромождение досок, - мигом развеял всю романтику Очкарик, скептически глядя на творение их рук.
- Давай взберемся наверх, возможно, ты поменяешь свое мнение, - примирительно предложил Цезарь.
- У меня с собой факелы! – напомнил Клавдий. – Отец сказал, что надо маслом пропитать, гореть хорошо будет, и светло совсем.
Он воткнул между досок длинные палки, чиркнула спичка – и вот, уже Парва-Колизей залит мягким, красно-оранжевым светом. Очкарик оглянулся на своих спутников и охнул.
- Да вы настоящие римляне!
- А то, мы старались! – довольно сказал Цезарь, закатывая сбившийся рукав. На Клавдии и Корнелии были белые туники, но с Цезарем никто не смог бы сравниться, и не пытался.
- И это все? – разочарованно сказал Очкарик.
- Надо сесть пониже, а то не увидим ничего, - сказал Цезарь, чувствуя, как его сердце колотится так, что едва не выскакивает из груди. Клавдий, Корнелий и Очкарик сели на самую нижнюю ступень и едва ли не болтали ногами над самой ареной.
- Сейчас, - на губах Цезаря зажглась улыбка, он протянул им толстые железные штыри. – Тс-с, Дмитрий, сейчас твоим глазам откроется…
- Аве Цезарь! – раздался крик из под трибуны.
- Аве Цезарь! Аве Цезарь! – подхватили Клавдий и Корнелий, а за ними и Очкарик. – Идущие на смерть приветствуют тебя!
Цезарь вздрогнул, улыбнулся, закрыл глаза, повторяя про себя: «Аве Цезарь! Аве Цезарь!» На трибуну вскочил Гай, а Клавдий и Корнелий резким, неожиданным движением столкнули Очкарика с трибуны прямо на арену, на мокрую черную землю. Рычание донеслось из самого дальнего угла, уже не сдавленное, а вполне отчетливое и внятное.
- Мама! – Очкарик вскочил и прижался спиной к трибуне, сжимая в руках железный штырь. – Мамочка!
Он поднял глаза вверх, надеясь влезть обратно, но увидел три нацеленных на него таких же штыря.
- Защищайся, трус! Защищайся! – крикнул Гай. Очкарик хотел попятиться, но пятиться было некуда, он видел перед собой лишь красную в свете факелов оскаленную пасть, он побежал. Было всего два метра в диаметре, и черная тень неотступно следовала за ним, не нападая, а просто преследовала, выжидая момент. С трибуны доносились недовольные крики.
- Па-а-апа! – пронзительно завопил Очкарик, надеясь, что сквозь толщу леса его услышат. – Папа! Папа!
Тень прыгнула, Очкарик ударил ее тяжелым штырем по морде, послышался визг, Лео зарычал и кинулся снова. На этот раз он просто ткнул острым концом его в морду, штырь скользнул по зубам, и Очкарик снова кинулся бежать. Лео гнался за ним по кругу, а Очкарик выматывался, тяжело дышал, и это зрелище вскоре начало досаждать наблюдателям.
- Что скажешь, Божественный? – спросил Клавдий, глядя на Цезаря.
- Мне наскучило это, - сказал Цезаря, огонь в глазах погас. Он был и впрямь похож на скучающего римского императора, которого представление не способно было развлечь.
- Фас, Лео! – заорал Гай.
Очкарик истошно завопил, упал, Лео прижал его к самой арене, и мальчики услышали только хрипы, крики, рычание, а потом все затихло. Где-то совсем рядом свистел, тюкал, переливался соловей. Из глубины леса внезапно показалась белая пелена. Она медленно ползла вперед, и вскоре Парва-Колизей укутался в дымку, так, что мальчики едва могли видеть друг друга.
- Мы не найдем дорогу домой, - сказал Корнелий.
- Подождем до утра, - сказал Гай.
- Странный этот Очкарик, - сказал Клавдий.
- Закопаем его в центре арены, - сказал Цезарь.
И спустя десять минут наступила тишина, прерываемая лишь тихим посапыванием, на досках спать было неудобно, но заснули они быстро. Часа в два ночи послышались крики, вначале издалека, еще в деревне, потом ближе, ближе, и Цезарь, спавший особенно чутко, разобрал:
- Димка! Димка-а-а! Ты где?
- Просыпайтесь, - скомандовал он, и все трое подняли заспанные лица. – Димку ищут.
- Что же делать будем?! – заныл Гай.
- Не знаю, как вы, а я приготовился к этому случаю, - ответил Цезарь. – Умру, как Сенека по приказу Нерона. Скажите им, что в эту ночь я был императором, а никем иным быть не желаю. А теперь – прощайте – Клавдий, – Гай, – Корнелий.
По очереди он подал им руки, а затем спрыгнул вниз с арены, и никто не услышал ни звука, только Лео странно хрюкнул внизу.
- Пойдемте домой, - сказал Корнелий, поеживаясь. – Они придут на свет факелов. Мы пойдем им навстречу, туман, никто нас не увидит.
Мальчики пошли вперед, стуча зубами – в лесу ночью бывало очень холодно, кусали комары, мокрая полоса тумана пропитывала насквозь тонкие белые туники. Соловей заливался, они слышали, подходя к опушке, как его трели затихают вдали.