Семнадцать

Велосипед молча лежал неподалёку от дерева. Всё вокруг кричало тишиной: поле, ручей, птицы и даже прислонившийся к одиноко стоящему дереву парень. Его волосы были растрёпаны ветром, глаза полуприкрыты, а на губах играла растерянная улыбка. Он отдыхал. Смрад и суета города осталась далеко, за стеной леса, бережно укрывшего одинокого путника.
Он лежал, не шевелясь, минут сорок, прежде чем стал различать в журчании ручья отдельные слова. Насторожившись, он приподнялся на локте и глянул в ту сторону. Она. Он зажмурился и вновь открыл глаза, но она стала видна лишь явственнее.
-Привет – просто сказала она. Так просто, что просто не верилось.
Он молча подвинулся и уступил ей место на расстеленном на земле пледе. Да и что он мог ей сказать? Все слова казались мелочными и неуместными. Она благодарно кивнула и изящно присела, пожираемая его глазами. В этом движении было столько силы, независимости и вместе с тем нежности и женственности, что он буквально съёжился на глазах. Но после первого шока его плечи вновь раздвинулись, глазам вернулся вечно задумчивый, грустный взгляд. Взгляд, который оторвавшись от неё (не без труда) вновь устремился куда-то далеко. Он не пытался думать как она здесь оказалась: они бывали в своё время здесь достаточно часто, а в последнее время он приезжал сюда в надежде встретить её.
В этих грёзах он всегда задавал самые важные для него вопросы и неизменно слышал столь желанные ответы. Но реальность оказалась сильнее – слова были лишними, в этом месте единение душ было сильнее, чем где либо. Слова были тусклыми отражениями чувств, эмоций и воспоминаний. Настолько тусклым, что говорить их в таком месте было бы настоящим святотатством.
Между тем солнце перекочевало ближе к горизонту, а Она в его объятия. Они сидели вечность, не смотря на естественный ход времени. Они были попросту вне его, игнорировали его, времени не существовало. Для этих двоих мир сделал исключение, окружив их зыбкостью бесконечности. Эта бесконечность искажала не только время и пространство, но ещё и лица. Делала нечеткими контуры, покрывая вуалью загадочности знакомые до боли черты. Глаза становились глубже, казалось, их глубина давно не зависит от физических размеров, весь его мир мог бы уместиться в этих глазах, если бы не губы. Губы, которые так манили и вместе с тем пугали. Всё его естество кричало об одном только – «не упусти её! Ты не имеешь право! Ты обязан остаться здесь, с ней, провести с ней ночь, отдаться бурному потоку чувств, окунуться в них с головой и больше никогда не выныривать!». 
Андрей неторопливо прохаживался среди палат, заглядывая в некоторые из них. У 17 номера он остановился и, переборов в себе страх, открыл дверь. Номер семнадцать всё так же сидел, прислонившись к стене, и безумным взглядом пялился в стену. Безумным, но счастливым. Не выдержав этого зрелища, Андрей со злостью, неизвестно откуда взявшейся, захлопнул дверь. Его брат…нет…номер семнадцать, уже неизлечим. До конца жизни он будет в своём мирке, из которого не вынуть его никаким профессорам и докторам наук. Да и как можно забрать у человека счастье, если он его нашёл?
Сигарета всё не хотела зажигаться в трясущихся руках, огонь зажигалки никак не мог лизнуть её. На улице было пасмурно, но дождя не было. Он не чувствовал пронизывающий ветер, как и не чувствовал уже боли. Лишь пустота и безысходность наполняли его. А в глазах до сих пор стоял тот самый островок счастья, скрывающийся за скромной табличкой «17».