Восток

Восток I

Глава I «Среди стен»

Эта история произошла в Каире много веков тому назад, когда власть в Египте захватили турки-османы, правившие здесь на протяжении  многих лет. Египтяне, как свободолюбивый народ, пытались свергнуть османов, но тщетно.
История, о которой пойдет речь, была рассказана со слов бедуина по имени Рахим ибн Ахмад, который в своих записях оставил следы своей жизни…

День выдался жарким, даже более жарким, чем могли предугадать мудрецы Каира, предсказывающие по звездам предстоящую погоду. Только что закончился священный месяц Рамадан, когда каждый правоверный мусульманин обязан соблюдать пост, воздерживаясь от пищи и развлечений в течении всего дня до захода солнца.

В этот знойный день я шел по узким улочкам старого города, весело насвистывая себе под нос какую-то песню. Мне было все равно, куда идти и поэтому мое внимание невольно притягивали прохожие. Я вышел на широкую улицу, вдоль которой располагались лавочки местных купцов, торговавших специями и булками. Мне удалось пробраться сквозь толпу и очутиться перед дородным купцом, который выкрикивал приветствия проходящим, привлекая к себе внимание. Но так как никто не хотел покупать у него булки, то черные глаза купца невольно обратились ко мне.

- Тебе чего? – сурово проговорил он, зная заранее, что у меня нет ни дирхема в кармане.

- Ничего, - попытался выкрутиться я из сложившейся ситуации.
- Прочь отсюда, оборваныш! – закричал купец и взмахнул своим огромным кулаком прямо над моей головой.

Не долго думая, я схватил одну румяную булку и кинулся прочь, ловко передвигаясь в толпе прохожих. Как и следовало ожидать, продавец булок поднял такой страшный крик, посылая мне на голову всевозможные проклятия, что проходившие мимо солдаты из султанского дворца подошли к нему и спросили, что случилось.

- Какой-то бедуин схватил булку и скрылся в толпе. Найдите его.
Стражники ринулись догонять меня, радуясь тому, что из-за жары я долго не смогу бежать. Мне удалось на короткое время перевести дыхание в одном из закоулках Каира и бежать дальше, спасаясь от преследователей.
Вдруг сзади меня донеслись чьи-то голоса и топот множества ног. Я нагнулся и посмотрел через плечо: это были солдаты. Один из них размахнулся и со всей силой ударил меня по голове. Тьма заволокла мои глаза и я мигом провалился куда-то, напоминающее черную бездну.
Не знаю, сколько прошло с тех пор времени, но я смог очнуться только тогда, когда почувствовал холодные капли воды. Мне удалось слегка приоткрыть глаза и увидеть склонившееся надо мной смуглое лицо с короткой черной бородой. Мужчина улыбнулся сквозь зубы и сказал:

- Куда бежал, ты хоть знаешь?

- Нет…- проговорил я слабым голосом, превозмогая нестерпимую боль в голове.

- Сейчас узнаешь.

В следующий миг несколько взрослых мужчин связала мне руки и ноги и поволокли по пыльной дороге. От нестерпимой боли и невыносимой жары я стал задыхаться, из носа пошла кровь, которая хлынула из ноздрей прямо в рот. Я стал откашливаться, чтобы не захлебнуться. Однако никто не обратил на меня внимание.
Через какое-то время меня подтащили к небольшому строению, радом с которым находилось несколько бочек с водой. Один из солдат набрал в ковш немного воды и полил мне на лицо, отчего кровотечение лишь усилилось, но жар постепенно начал спадать.
- Отправь мальчишку к шайтану, - раздался хриплый голос.
- Пусть об этом решит начальник стражников, - процедил другой.
- Пока придет вой начальник, эта тварь уже давно сдохнет.
- С чего ты взял, смотри, какой живучий, - мужчина подошел и сильно пнул меня ногой в правый бок.
Я вскрикнул от боли, но не заплакал. Тогда другой схватил меня своей мощной рукой и поднял на воздух. Я приоткрыл рот, чтобы не задохнуться от такого порыва, не зная, что произойдет дальше.
Другой стражник громко засмеялся и сказал:
- Да брось ты его, хватит с ним возиться.
- Вот ещё, развелись тут всякие, - проговорил стражник огромного роста и бросил меня прямо на пыльную дорогу.
Мне уже было все равно, что случится со мной в следующий миг, тем более, что ту булку, которую я украл, давно выпала из моего залатанного кармана и досталась какому-нибудь другому нищему.
Я закрыл глаза и приготовился было встретиться лицом к лицу с ангелом смерти Азраилом, как вдруг раздались шаги и голос, который мне до этого не удавалось слышать, проговорил:
- Махмуд, что здесь происходит и кто этот мальчишка, что лежит подле вас на грязной дороге?
- Это вор, которого нам удалось поймать.
- И что же он украл такого, за что вы его связали как преступника, приговоренного к смертной казни?
- Хет, этот негодный мальчишка украл булку у купца…
И тут до моего уха донесся хриплый смех, от которого у меня ещё сильнее разболелась голова. Это смеялся некий Хет, невольно ставший моим заступником.
- Тоже мне, нашли главного обвиняемого. Подумаешь, украл булку. Да здесь в Каире происходят и несколько другие преступления и похлещи этого. Так что прекратите гоняться за детьми, а лучше ищите настоящих преступников.
Не знаю, что случилось со мной в тот момент, но ко мне вновь вернулись силы и я смог, хотя и с трудом, приподняться, превозмогая боль, и взглянуть на своего заступника.
Хет, судя по одежде, был младшим начальником стражи; довольно высокого, как мне показалось, роста, худощавый, с орлиным носом и выступающими скулами, которые ещё сильнее выделялись на него сухом лице. Возраста он был ещё не старого, лет тридцати- тридцати пяти, как мне тогда показалось. Хотя, может быть, я и ошибался.
Хет подошел ко мне и, наклонившись, тихо спросил:
- Парень, ты как, встать сможешь?
- Не знаю, - проговорил я, вытирая тыльной стороной ладони струившуюся из носа кровь.
- Тебе воды дать?
- Ага.
Мужчина набрал холодной воды в кружку и протянул её мне. Я залпом выпил воду, которая на вкус была ничем не лучше мочи, но я все же не показал виду, что мне было не приятно. Хет приподнял меня с земли и сказал:
- Сейчас я отведу тебя к моему начальнику и тогда решим, что делать с тобой дальше.
- Но вы не будете казнить меня?
- Аллах акбар! Да разве за кражу какой-то булки будут судить? Поспрашиваем тебя часа два, а потом отпустим. Хорошо?
Я кивнул в ответ, понимая, что это единственный правильный выход.
Меня подвели к большим массивным воротам, который охраняли двое рослых нубийца, держащие в руках длинные копья. Хет назвал пароль и стражники отворили пред нами дверь, которая со скрипом отворилась и нашему зрению предстал длинный туннель, уходивший куда-то во тьму.
Я осторожно переступил порог, ближе прижимаясь к Хету, который быстрыми уверенными шагами шел по каменному полу, от которого веяло нестерпимым холодом, словно мы попали в какое-то подземелье.
Мне почему-то стало любопытно осмотреть стены этого длинного коридора и я невольно спросил:
- Вы не могли бы зажечь факел?
- Зачем он тебе? – процедил сквозь зубы египтянин и по ноткам его голоса я уловил раздражение.
- Да так, мне просто интересно посмотреть, что изображено на этих стенах.
- Мы не развлекаться сюда пришли, а вот что изображено здесь, я охотно тебе расскажу, но только не сейчас.
- А когда?
- Когда придет время.
Я решил промолчать, ибо получил за сегодняшний день достаточно, чтобы придержать язык. Не хотелось получить ещё несколько ударов палками, не хотелось. Но меня удивляло одно: почему до сих пор я оставался таким спокойным, что не только не испугался темного коридора, но даже не подумал о том, что же произойдет со мной через некоторое время?
Ещё минут десять мы шли по темным коридорам темницы, как мне тогда показалось, поворачивая то вправо, то влево. Мне в конце концов началось казаться, что идти нам нужно целую вечность, при том, что само строение этих самых коридоров напомнило древнеегипетские храмы, имеющие тайные проходы, о которых могли знать только жрецы.
Наконец, когда мои ступни совсем окоченели от нестерпимого холода, Хет остановился подле железной двери и постучал в неё. Дверь со скрипом отворилась и на пороге показался солдат, судя по одежде, нижнего ранга, который низко склонился в поклоне перед начальником и спросил:
- Господин, вы хотели видеть главного начальника стражи?
- Да, Орсул, позови сюда Дауда.
Мы вошли в темную комнату, в которую еле пробивал дневной свет из маленького решетчатого окошка, больше напоминающую дыру в стене. Я разглядел стены и нашел их довольно старыми. Неслышно вошел слуга и зажег масляную лампу, словно на улице стояла ночь. Пламя разом вспыхнула и в комнате стало совсем светло.
Меня начало знобить от ветра, дующего в огромные щели, которые никто до сих пор не мог замуровать. Хет искоса посмотрел на меня и добавил:
- Если холодно, погрей руки над лампой.
- Нет, мне вовсе не холодно, - соврал я и сделал над собой колоссальное усилие, чтобы не задрожать.
Вскоре в коридоре раздались чьи-то шаги. Я подумал, что сюда идет слуга, совершенно забыв о том, что мы ждем некоего Дауда. В комнату вошел мужчина в длинном плаще, закрывающий всю его плотную фигуру. Вошедший спокойно огляделся вокруг, словно не замечая нас, а затем уселся напротив Хета и тихо прошептал:
- Можешь оставить меня одного.
- Не боишься этого дикаря? – спросил тот и указал на меня.
Я весь напрягся. Холодный пот заструился по спине и нечаянно я сделал шаг вперед. Начальники разом вскочили, подумав, что хочу что-то им сделать. Однако, поглядев в мои испуганные глаза, Дауд громко рассмеялся и сказал:
- Разве этот мальчик способен убить или ещё как-то повредить мне, главному начальнику тайной службы. Уходи, Хет, - обратился он к египтянину, - я сам поговорю с ним.
Хет нехотя поднялся со скамьи и вышел в коридор. Его тяжелые шаги долго раздавались в темноте. Когда все стихло, Дауд подошел ко мне и, посмотрев сверху вниз, спросил:
- Так это ты украл булку у купца?
- Я, - без колебаний проговорил я, почувствовав некую уверенность рядом с этим человеком.
- Неужели ты мог подумать, что кто-то будет казнить тебя из-за этого?
- Так мне сказали стражники, которые избили меня.
- Можешь ли ты вспомнить имена этих стражников.
- Я знаю только одного, такого огромного, по-моему, его имя Махмуд…
- Ах, так это Махмуд изуродовал тебя. Этот солдат только и способен, что драться кулаками, но ты, парень, не беспокойся об этом. Все солдаты подчиняются мне, и если я прикажу не трогать тебя, клянусь Аллахом, ни один волос не упадет с твоей головы.
Сначала я не мог поверить услышанному. Неужто главный начальник тайной службы тог встать на сторону какого-то бедуина, оборваныша вроде меня. На моем лице появилось изумление, что сразу бросилось Дауду в глаза, который, казалось, читал мои мысли.
- Ты не веришь мне, а зря. Ведь в моей власти помиловать тебя или казнить. Я подчиняюсь только султану, других начальников надо мной нет. Кстати, как тебя зовут, юноша?
- Рахим ибн Ахмад, - ответил я.
- Кто ты по крови?
- Я родился в пустыне, среди кочевников-бедуинов. Мой отец был пастухом.
- Как же ты попал в Каир?
- Я приехал вместе с караваном и потерялся, - попытался соврать я, однако Дауд вскинул руки и прокричал:
- Врешь, ты все врешь! На твоем лице написано, что это ложь, неправда. Хочешь знать, как ты попал сюда?
На минуту мои ноги приросли к каменному полу. Дрожь охватила все мое тело и я словно потерял дар речи.
- Ты залез в бадью с водой, которую вез крестьянин на своей телеге, запряженной двумя волами. Ты сидел там до тех пор, пока не подъехал к главным воротам Каира. И пока стражники расспрашивали крестьянина о цели его приезда в город, ты как мышь незаметно вылез из бадьи и смог проскочить мимо стражников, тем самым попав в Каир.
Мне стало страшно, ибо эта была сущая правда, из-за которой могли и казнить на главной площади в центре города. В глазах Дауда я представился не только как вор, но и как мошенник и обманщик. Да, нелегкая оказалась история. Не смотря на это, я уже был готов сложить свою голову и отправиться вслед за своим отцом, которого недавно увел от меня ангел Азраил. Для меня все было кончено и никакой надежды в моей душе больше не было.
Но пути Аллаха неисповедимы! Дауд лишь слегка ухмыльнулся и сказал:
- Бог с тобой, Рахим. Убирайся из этого города, уходи из Каира, пока сам великий султан не дознался об этом.
- Ты отпускаешь меня? – воскликнул я, готовый целовать сандалии этого человека.
- Отпускаю и не осуждаю. Иди, - Дауд выпрямился и указал в сторону мрачного коридора, по которому мне стоило идти одному.
Я направился было к выходу, как вдруг услышал позади себя голос:
- Я забыл спросить, сколько же тебе лет, парень?
- Семнадцать, - ответил я и не пошел, а побежал по темному коридору, пытаясь на ходу вспомнить тот путь, по которому я шел вместе с Хетом.
Не знаю, сколько прошло времени, пока я бежал, но вдруг меня осенила какая-то мысль: мое любопытство взяло вверх и мне захотелось посмотреть, что же изображено на стенах этого мрачного коридора, дома тьмы. Я прислонился одной ладонью к стене, которая находилась справа от меня и нащупал неровности и выступы. Мои глаза уставились на стену, но во мраке этого туннеля мне так и не удалось ничего разглядеть.
Сердце мое готово было выскочить из груди, от волнения и в тоже время радости меня охватил озноб. Дрожащими руками я с трудом вытащил из кармана огниво, о котором я только что вспомнил и зажег огонь там, где уже столетия прибывала тьма.
Моему взору открылось древнеегипетское изображение людей и птиц: вот какие-то странные знаки, похожие на иероглифы, изображающие животных, птиц и сидящих людей. Далее шло описание жизни какого-то знатного вельможи: большой человек сидит и смотрит на работающих крестьян, тот же человек, но в другом виде плывет по реке и в самом конце – боги Древнего Египта забирают душу этого вельможи и ведут на суд, где на чашах весах боги мерят его сердце с пером; если же сердце окажется легче этого пера, то душа отправляется на покой, или в рай; если же сердце намного тяжелее, то душу умершего сжирает страшное чудовище. Но у вельможи есть много золота, богатства – и он откупается за все свои прегрешения и входит в рай.
«Да, - подумалось мне, - оказывается, только богатые люди могли попасть в рай, обманув богов. А как же бедняки? Неужели даже в загробном мире им приходится влачить жалкое существование? Какая несправедливость!»
Только я об этом подумал, как вдруг сзади меня промелькнула огромная тень. В страхе я оглянулся, выпустив из рук огниво. Ударившись о каменный пол, огниво разбилось и пламя разом потухло. Дрожь пробежала по всему моему телу. Я прижался к стене, в страхе оглядываясь по сторонам.
Вдруг тень снова появилась, теперь уже совсем рядом, где-то в трех-четырех шагах от меня. Мои губы зашептали молитву, но тень не собиралась исчезать. Тогда я собрал остаток мужества и воскликнул:
- Кто здесь?
- Ах, это ты! Рахим, - донесся голос Дауда, который, оказалось, шел за мной следом.
- Я…я было подумал, что…- начал я, все ещё дрожа от страха.
- Можешь не говорить: ты подумал, что тебе привиделась тень покойного Сетума, покоящегося вот уже более трех тысяч лет в этой гробнице.
- Так это гробница?! – воскликнул я, чуть было не поперхнувшись собственной слюной.
- Да, это так. Только ты зря сделал, что зажег здесь свет. По-моему, это богохульство.
- Какое богохульство?! Этот Сетум был же язычником.
- И какая в этом разница: язычник или правоверный?
- Если вы истинный мусульманин, то как вы можете защищать того, кто поклонялся каким-то идолам?!
- Если хочешь знать, я мусульманин. Моя мать была турчанкой, а отец египтянином. И я защищаю не язычника, а покой умершего.
- Как же так, - не унимался я, готовый сейчас же выплеснуть все эмоции, которые накопились у меня за весь день, - если вы говорите, что защищаете покой умершего, то какое права вы могли устраивать в гробнице допрос?
- Разве я допрашивал или обвинял тебя в чем-нибудь. Эта гробница визиря Сетума, охраняемая моими же стражниками. Никогда здесь не проводились допросы и никогда не будут.
- Но, - удивился я, - как же наша встреча?
- Я решил побеседовать с тобой в этой гробнице, потому что мой отец является прямым потомком этого визиря. А как было бы приятно моему предку увидеть сегодня меня здесь, беседующего с тобой.
Я не смог скрыть удивления. Неужели судьба может так изменить течение, что когда-нибудь исполнится заветное желание. Я в детстве и вправду хотел посетить древние гробницы, но никогда не думал, что желание мое осуществится именно сегодня, в самый неудачный день моей жизни.

Глава II «Добро и зло»

Пока мы шли по мрачному коридору древней гробницы, Дауд наклонился, словно боясь, что во тьме нас может кто-то услышать и сказал:
- Рахим, ты должен покинуть Каир и как можно быстрее.
- Но каким образом? – удивился я, досадуя, что не могу уловить некий смысл в его словах.
- Не волнуйся, я помогу тебе. Но сначала ты должен выполнить одно наставление, которое я дам тебе.
Мы остановились в одном из лабиринтов туннеля, чтобы мне лучше было слышно, и Дауд начал быстро шептать мне на ухо:
- Иди вдоль Старой Стены, пройдешь два квартала, затем сворачивай направо и иди прямо до финиковой пальмы, возле которой протекает ручей. Остановись подле нее и жди.
- А что мне ждать? – поинтересовался я, чувствуя, что дрожу от непонятного страха, внезапно зародившегося во мне.
- Не спрашивай больше меня ни о чем, все узнаешь позже.
Я выполнил все указания, данные мне начальником тайной стражи. Выйдя на улицу, меня ослепил дневной свет. Постепенно мои глаза привыкли к лучам солнца и мои ноги сами собой пошли по той дороге, по которой мне следовало бы идти.
Мимо меня проходили разные люди: мужчины, закутанные до глаз женщины в черных одеяниях, маленькие дети, старики, но ни у кого не вызвало подозрения, что какой-то бедуин целеустремленно направляется по старому кварталу города прямо к дому главного начальника стражи.
Подойдя к той самой пальме, рядом с которой пел свою песню ручей, я остановился и огляделся по сторонам, боясь предательского удара. Но никого не было видно. Солнце поднялось высоко и его горячие африканские лучи падали прямо на землю.
К счастью, мне не пришлось долго греться под жарким солнцем, иначе потом меня бы хватил солнечный удар. Мужчина, прикрывая нижнюю часть лица, подошел ко мне и сказал:
- Благородный Дауд посылает тебе в подарок вот эту одежду, - с этими словами он развернул мешок и достал оттуда шаровары, длинный халат и кожаные сапоги, предназначенные для верховой езды.
- Да ниспошлет ему Аллах милосердие, - проговорил я и быстро переоделся в новый костюм, который был мне немного велик. Припоясовшись широким поясом, я задорно вскинул голову и спросил: ну, как?
- Очень хорошо. Сейчас ты похож больше на цивилизованного араба, нежели на кочевника-бедуина.
Я пронес высказанную обиду мимо ушей, ибо сейчас меня интересовало совсем другое: для чего мне стоило переодеваться в такую одежду? Но мужчина словно читал мои мысли, из-за чего у меня сложилось впечатление – не оракул ли он?
- Тебя ждет за воротами вороной жеребец. Садись на него и, не оглядываясь, скачи быстрее ветра прочь из Каира, где «черные слухи» уже зародились среди алчных торгашей и шпионов Черного Пса.
- Черного Пса?! – эта новость была далеко не из приятных. Если люди Черного Пса решат кого-то убрать с их дороги, то непременно сделают это.
- Да. Сегодня ты украл булку как раз у одного из этих шакалов. Ты представляешь, в какую историю ты попал? Скажи спасибо Дауду, что ты еще жив и находишься в безопасности…пока, пока не покинешь этот город. Хотя и в самом Каире Черный Пес рано или поздно выловит тебя и уж точно не оставит в живых.
- Теперь я боюсь оставаться один.
- Я сказал: пока ты находишься под покровительством Дауда, не беспокойся за свою жизнь, - и с этими словами мужчина скрылся за первым поворотом.
Оставшись наедине с собой, я даже и не мог предположить, что Черный Пес следит за каждым моим движением из кустов.

Ближе к вечеру я покинул пределы Каира и передо мной открылась белая пустыня с высокими каменными горами на горизонте.
Я поскакал на своем жеребце по нехоженым тропам, заметая следы, даже не предполагая, что следом за мной покинул стены Каира сам Дауд, миновав все посты. Чтобы не вызвать никакого подозрения, хитрый начальник надел поверх кольчуги черную одежду, которую носили магрибинцы, маги и чародеи в то время на Востоке.
Солнце почти зашло за горизонт. Я смог преодолеть значительное количество пути и теперь, освободив поводья, шел медленной рысью вдоль песчаных барханов, направляясь на юг к подножью египетских гор.
Чувство страха как будто бы прошло. Теперь мне казалось, что ничто не случится в этой забытой Богом местности, где даже лежачий одиноко камень казался целым событием для того, кто уже несколько часов ехал по бескрайней пустыне.
Я уже стал было насвистывать любимую песню, которую научил меня когда-то отец во время одной из перекочевок, когда будучи пятилетнем ребенком, я ехал вместе с матерью на большом верблюде, а отец крупными шагами шел рядом, боясь отстать от нас. Теперь же я боялся сбиться с пути, зная, что мой конь не может бесконечно идти и потому нужно как можно скорее сделать привал.
Вдруг конь навострил уши и громко заржал. В ответ послышалось ржание другой лошади. И тут прямо рядом с моим ухом раздался выстрел из пистолета. Я на секунду остолбенел, зная, что это оружие только недавно вошло в обиход европейских народов и не могло так быстро распространиться на Востоке. Я пригнулся и стал всматриваться вдаль, ища противника. Тут пуля пронеслась с другой стороны, задев мне левую руку. От боли я сжал покрепче зубы и спрыгнул с коня. Конь, почувствовав свободу, понесся прочь от меня. Как вдруг третья пуля, принадлежащая мне, попала ему в брюхо. Конь захрапел, изо рта потекла пена  вперемежку с кровью и через несколько секунд мой верный друг и спутник лежал мертвый на теплом песке под ясным египетским небом.
Чтобы не разделить участь своего коня, я отполз за небольшой толстый камень, что одиноко лежал посреди пустыни. За мной шлейфом тянулась кровавая полоса. И как я ни старался зажать рану рукой, кровь все равной стекала теплой струйкой сквозь пальцы на землю. Добравшись до своего не столь надежного, но все же укрытия, я прилег на горячий песок и стал пристальной осматриваться по сторонам.
Нигде не было ни души. Теперь мне стало поистенне жаль своего коня, ибо только он мог определить другого коня, а с ним с ездока. Но сейчас с замиранием сердца мне приходилось справляться самому.
Через несколько минут мое тело заныло не столько от боли, сколько от горячей земли этой египетской пустыни. Я стал ощущать привкус песка и сухих трав, что росли здесь. Мне стало не по себе не только от зноя, но и от волнения, ибо страх смерти теперь остался далеко позади, за городскими воротами.
Вдруг рядом со мной раздался выстрел. Затем последовал другой. Пуля пролетела прямо над моей головой. И если бы к этому времени я не прижался, то в скором времени неизвестные нашли бы мой холодный труп.
Стреляли с разных сторон, и похоже было, что один стрелял намеренно, в то время, как другой только оборонялся. Мне пришлось отползти на небольшой расстояние, чтобы посмотреть на происходящее, ведь всегда в таких ситуациях легко найти того, на чьей стороне ты будешь.
Не успел я как следует разглядеть людей, как в один миг конь под одним из них оступился и чуть было не упал. Мужчина, одетый во все черное попытался выстрелить, но тот, чей конь повредил ногу, успел спрыгнуть на землю и в единый миг раствориться в мареве.
Человек в черном спрыгнул с лошади и, тяжело вздохнув, уселся на землю, развязав обмотанный вокруг головы тюрбан. Я сразу узнал в незнакомце Дауда, который теперь по-видимому пытался отыскать меня (если он успел заметить меня заранее).
Радость охватило мое сердце, так же как тогда, когда меня выпустили из мрачной гробницы древнеегипетского сановника. Не чувствуя боли и отечности во всем теле, я подошел к своему спасителю и склонил перед ним голову, как всегда делают младшие перед старшим. Однако Дауд сделал вид, что не заметил моей учтивости. Он спокойно вынул из седельной сумы кусок баранины и спросил:
- Ну, как, Рахим? Понравилась тебе скачка?
- Какая скачка?! – воскликнул я и сел рядом с ним. – Нас чуть было не убили, а вы говорите так, будто ничего не произошло.
- А что произошло?
- Меня ранили, убили моего коня, да и вас, Дауд, чуть было не оставили бездыханным.
- Слово «чуть» не считается. Да и стреляю я не хуже разбойников. Так что большая опасность грозила тому, кто покушался на нашу с тобой жизни.
- А что произошло, если бы убили нас?
- О, Рахим, все предопределено Аллахом Всевышнем. Да и что рассуждать о том, чего не произошло и не произойдет?
- А если разбойники снова вернутся, а? – поинтересовался я, вдруг заметив по взгляду Дауда, что его этот вопрос беспокоит не менее, чем меня.
- Тогда, - ответил он, - приготовься сражаться. Ибо погибнуть в бою лучше, чем умереть как собака.
С этим я не мог поспорить. Все верно. Что может быть лучше для мужчины, чем погибнуть, сражаясь с врагами? Но и лезть на рожон  тоже дело нестоящее. Мы с Даудом молча поели, совершили намаз и легли спать, укрывшись теплыми одеялами.
Я проснулся оттого, что кто-то больно толкал меня в бок. Я медленно открыл глаза и вгляделся – надо мной склонился Дауд. Он был одет в черные одеяния, которые скрывали его лицо. Большой выдержки стояло мне подняться и сполоснуть рот прохладной родниковой воды, ибо меня мучила такая жажда, что словами это не расскажешь.
Дауд предложил мне позавтракать вместе с ним, чтобы хватило сил скакать дальше. Оказалось, что он на всякий случай взял с собой запасную лошадь, и оказалось не напрасно. После этого Дауд посвятил меня в одну из своих тайн. Оказалось, что его солдаты повсюду следуют за ним и в случаи группового нападения разбойников они защитят нас. Теперь я поистенне удивился проницательности и уму этого человека. Как четко смог организовать кампанию верховный начальник Каира!
Теперь перед нами простиралась египетская пустыня, окаймленная скалистыми горами на западе и белыми песками на востоке. Тайная охрана, которую Дауд выслал вперед через полдня донесла, что солдатам удалось поймать одного из «шакалов», который словно шайтан рыскал в мрачной пустыне. Мне удалось мельком взглянуть на разбойника, и какого же было мое удивление, когда я увидел того самого купца, у которого день назад украл хлеб. Теперь ответ на вопрос: почему Дауд отпустил меня целым и невредимым, да ещё дал в придачу коня, был очевиден. Начальник тайной службы знал, с кем мне пришлось повстречаться на своем ещё коротком жизненном пути.
Через пару дней мы выехали к дельте Нила, где произрастала зеленая трава и где как раз можно было сесть в лодку и добраться на противоположный берег реки. Как раз, когда я с Даудом выехали на тропу, ведущую к причалу, нам загородил дорогу какой-то крестьянин, ехавший на осле. Дауд, не долго думая, поднял плеть и прокричал:
- Ты ослеп?! Не видишь, кто рядом с тобой?
Мужчина испугался и бросился на землю, уткнувшись лицом в пыль. Я сверху посмотрел на его залатанный, грязный халат и почувствовал отвращение к этому человеку. Хотя давно ли я также вот как и он падал ниц перед господами в грязной, местами залатанной одежде?
Лошади почувствовали воду и теперь перешли на рысь. С каждым разом улицы небольшой деревушки становились все многолюднее. Крестьяне с мотыгами, мешками зерен, вьючными животными суетились туда-сюда, уступая нам дорогу. Дауд, закутанный во все черное, величественно покачиваясь в седле, смотрел куда-то вдаль в одну точку. Казалось, его влекли мысли, чуждые чужого понимания. Однако мне не терпелось узнать, что же ещё замыслил начальник тайной службы и поэтому, пришпорив коня, я догнал его и, наклонившись над ухом, спросил:
- Что будем делать дальше?
- Видишь, - Дауд указал в сторону большой египетской лодки, - сейчас ты возвращаешь моего коня и уплываешь на ней. Хотя эта лодка не похожа на лодку Рамсеса II, но уж для тебя сойдет.
- Ну, да… - только и удалось проговорить мне, хотя от услышанного у меня застрял ком в горле. Неужели человек, как я, не мог рассчитывать хотя бы на уважение. Я решил дальше молчать, потому что обида тяжело вошла в мое сердце, а сказанные слова не выходили из головы.


III «Город-жемчужина»

Кормчий, стоя на палубе, опирался смуглыми мускулистыми ногами о дно лодки и казалось, ничего и никто не тревожил его. Однако мужчина подошел к одному из гребцов и огромной ручищей ударил того по спине да так, что тот упал, сильно ударившись грудью о деревянное весло. Пока тот вставал, кормчий закричал на него, невольно привлекая к себе внимание:
- Как ты гребешь, собака?! Скажешь, сил нету? Не будут кормить, может, сдохнешь, что было бы лучше, - он сжал пальцы в огромный кулак и показал его гребцу, - видишь. Получишь еще.
Гребец, превозмогая боль, уселся на место и начал из последних сил грести веслами. Остальные, не желая разделить участь своего товарища, легли на весла и, обливаясь потом, начали отчаянно грести. Кормчий, усмехнувшись, вернулся на свое прежнее место.
Это дало мне возможности, чтобы выйти на палубу. Не боясь сильного порыва ветра или покачивания, я подошел к кормчему и посмотрел на него снизу вверх. Он показался мне таким большим, что невольно вызвало у меня сходство с быком: крупное, сильно выбритое лицо с горбатым носом, продолговатые светло-карие глаза, широкое мускулистое тело, обросшее длинными черными волосами. Я пристальнее присмотрелся к нему и удивился: ни на араба, ни на бедуина не похож, тогда кто он? И вдруг я заметил распятие у него на мощной груди. Копт! Так вот, почему этот человек так напоминал мне древнего египтянина. Не только огромный рост, но и черты лица почти не изменились, словно он попал к нам из далекого прошлого.
   Все это подхлестнуло меня поближе познакомиться с ним и я, превозмогая страх и робость, осторожно спросил:
- Вы, должно быть, кормчий этой лодки?
- Ну, я, - гнусаво проговорил он.
- Мне понравилось, как вы заставили грести того лентяя, - соврал я, решившись быть поосторожней с этим «быком».
- Здесь, парень, хуже, чем в армии. Только и делаешь, что учишь и даешь команды этим уродам.
- Но… их, наверное, плохо кормят.
- Если их хорошо кормить, то они вообще перестанут работать. А так можно их хотя бы прижать, чтобы ответственность какая-то была в их пустых головах. Плохо, что запретили бить гребцов, а то прямо-таки руки чешутся. Ух, всыпал бы одному пару плетей, все равно не сдох бы. А так чуть разинешь рот, и эти дармоеды совсем обленятся. Так что, парень, не ленись, если не хочешь неприятностей.
- Каких? – спросил я и мысль о том, что меня сделают гребцом совсем обескуражила меня.
- Иди в свою каюту и сиди. Я вижу, погода портится. Может пойти дождь, хотя жара стоит невыносимая, - «бык» громко зевнул и развел свое широкие плечи.
- А можно мне хотя бы ещё немножко постоять здесь?
- А мне-то что? Стой, если тебе так хочется. Может, меня заменишь.
- Что?!
- Да так, ничего. Забудь.
Мне вдруг стало не понятно от чего тоскливо и грустно, хотя сам нильский пейзаж напоминал палитру из различных сочетаний красок: с одной стороны простиралась белая пустыня, окаймленная каменными горами; с другой стороны раскинулись зеленые поля, где сотни крестьян в разноцветных одеждах собирали урожай, а прямо на берегу великой реки виднелись плоские крыши глинобитных домиков, построенных прямо под высокими финиковыми пальмами.
Кормчий вдруг разом повернулся ко мне и с настороженным любопытством поинтересовался:
- Ты все ещё здесь?
- А где мне быть? – задал я ответный вопрос.
- Где, где, - передразнил меня «бык», - я же сказал, иди в свою каюту и не мешайся мне тут. Понял? – рявкнул так, что неподалеку стоящий моряк обернулся в нашу сторону и настороженно посмотрел не то на меня, не то на кормчего.
Я решил уступить ему, ибо и сам увидел, как погода начала портиться. Подул первый раз за все время прохладный ветерок, лодку начало качать на волнах и поэтому мне пришлось уйти к себе, чтобы не стать свидетелем опасной игры.
Зайдя в свою каюту, я аккуратно достал из-под кучи тряпок несколько свертков папируса и прочитал то, что там содержалось. Само письмо было адресовано не мне, а некому начальнику по имени Ахмад. Я быстро пробежал глазами по арабским буквам и хоть с трудом, но смог понять смысл содержания. А написано было вот что: «Дорогой друг, Ахмад. Сколько времени прошло с тех пор, как мы последний раз виделись. Но, слава Аллаху Всевышнему, у меня появилась возможность хоть на словах, но обратиться к тебе с одной просьбой. Говорят, некий шайтан пробрался на территорию Египта в облике самого Черного Шакала, чьи шавки теперь рыщут по всей пустыни египетской, а также в самом Каире, или даже Александрии. Я попытался изловить эту нечисть, но словно сам Иблис преградил мне дорогу. Мне удалось благодаря помощи Рахима, который и передаст тебе письмо, ранить одного из «шакалов», а гарнизон, расставленный мной по всему восточному побережью Нила, все таки поймал человека, некоего Махмуда, который является шпионом Черного Пса. Он сейчас находится в одной из тюрем Каира, где мои люди пытаются выяснить всю информацию о нем, но никакие пытки пока не смогли вытянуть хотя бы одно слово из этого блюдолиза, сына собаки. Но, надеясь на помощь Всевышнего Аллаха, милость Которого безгранична, думаю, что вам удастся расставить свои гарнизоны в Луксоре и за его пределами. Маа-Салам. Дауд».
Содержание меня немного обескуражило. Еще перед отплытием Дауд вручил мне небольшой сверток, сказав, что там находится еда. Но, как оказалось, это было тайное послание какому-то Ахмаду; и я вынужден буду играть роль посредника, что немало важно в военно-тайном деле. Только теперь мне удалось понять, почему Дауд отпустил меня на свободу, дав ещё в придачу коня.
Свернувшись калачиком на жестком матрасе, я закрыл глаза и попытался заснуть. Но как ни старался, сон не шел ко мне. И лишь гулкое стучание сердца отдавалось в моих ушах. Холодный пот змейкой пробежал по моей спине и мне вдруг захотелось расплакаться, да так громко, чтобы все услышали и прибежали на этот плач. Но вместо этого, я собрал остаток мужества и спрятал письмо в складках своего шерстяного хитона…

Ближе к полуночи лодка причалила к берегу. Город, возвышавшийся над Нилом, носил название Луксор, что в переводе с арабского означает город-жемчижина. Именно здесь, не смотря на прошедшие столетия, все ещё можно было увидеть древние египетские храмы и дворцы, построенные фараонами несколько тысячелетий назад. Если бы не те проблемы, донимавшие меня, я с радостью пустился бы к тем залитым лунным светом древним постройкам, что так притягивали мой взор. Но вместо этого я отправился в город, где высились огромные минареты мечетей и низенькие домики с плоскими крышами, где так любили спать жители Египта в жаркую летнюю ночь.
Проходя по узеньким улочкам нового города, я слышал лай собак, доносившийся со дворов. Быстро миновав жилые кварталы, мне удалось без труда найти тот поворот, куда нужно было идти. Свернул налево, я прошел ещё несколько фарсах и остановился перед расписной дверью с железным замком. Робко постучал. Никто не ответил. Тогда я снова постучал, но более громко. С другой стороны послышался скрип отпирающегося засова, и когда дверь отворилась, то передо мной предстал пожилой человек с реденькой седой бородкой. И хотя старик уже почти высох от старости, все же он был на голову выше меня.
Взглянув на него снизу вверх, я тихо прошептал:
- Мне нужно срочно увидеть начальника стражи Ахмада.
- Мой господин сейчас почивает, и поэтому я не могу разбудить его. Приходи завтра утром.
- Но это срочно! У меня есть к нему послание от Дауда.
- Какое такое послание? – старик посмотрел на меня с недоверием и явной недоброжелательностью. – Дай мне взглянуть на послание, если оно в письменном виде.
- Конечно, - я сразу вытащил из-под кладок хитона свернутый в трубочку папирус и протянул старику. Тот внимательно просмотрел его, щурясь старческими глазками, а затем вернул мне его.
- Подожди здесь, - сказал он мне и скрылся за дверью.
Я остался ждать. Вокруг меня царил мрак. На небе тускло светила луна; где-то вдалеке завыла собака, должно быть, бездомная. «Как странно, - подумалось мне, - а ведь не только я такой одинокий. Должно быть, этой собаке тоже не хватает тепла и ласки».
Стоило мне подумать об этом, как в глубине души зародилась нестерпимая боль. Я облокотился на стену дома и присел на корточки. Пальцы мои все время сжимали четки, перебирая бусинки. Нестерпимо хотелось есть и спать, но я тут же прогнал эту мысль, дабы она не помешала сконцентрироваться на более важном деле.
Но сон все же завладел моим сознанием. И хотя я из последних сил преодолевал дремоту, глаза вдруг стали слипаться и я провалился во тьму. Не знаю, сколько времени я спал, но приближающие шаги мой слух все же уловил. Вскочив на ноги, я огляделся, потирая глаза, и заметил рядом с собой молодого мужчину, одетого в шелковый темно-красный халат, подпоясанный широким поясом.
Мужчина, на голову выше меня и также шире в плечах, посмотрел мне в глаза и сонным голосом спросил:
- Не ты ли привез тайное письмо от Дауда?
- Да, я, - проговорил я, стараясь держаться более гордо, чем был на самом деле.
- Тогда входи в мой дом, дорогой гость.
Я прошел следом за Ахмадом во внутренние покои дома. Сам Ахмад провел меня в просторную комнату, увешанную дорогими иранскими коврами. Чернокожий нубиец огромного роста с большой серьгой в носу разостлал достархан, положив рядом с ним подушки. Меня усадили на почетное место как дорогого гостя, хотя я внутренне чувствовал, что прибыл не вовремя. Тем не менее, хозяин не был смущен или огорчен. Напротив, он шутил, покуривая кальян, угощал меня миндальными лепешками, виноградом и финиками. Затем тот же нубиец внес в комнату только что испеченную баранину, приправленную специями и залитую соусом. Ахмад взял с маленького столика белое полотенце и положил на колени; то же самое пришлось сделать мне.
После такого сытного угощения я больше не чувствовал ни голода, ни кружения головы, только все по-прежнему нестерпимо хотелось спать. В моей голове промелькнула мысль: а не оставят ли меня на ночь в этом доме? Но только я подумал об этом, как хозяин сразу же развеял мои мечты, сказав:
- Рахим, сейчас я дам тебе одно письмо, от меня. Но только не смей его никому показывать. Если кто-то из живых узнает о содержании этого послания, тебя убьют, а меня лишат должности. Так что, сейчас отправляйся в безопасное место инкогнито. Лучше иди к развалинам храма Тутанхамона, там тебя никто не найдет. А если и заметят, но примут тебя за нищего бродягу, которых в старой части города полным-полно.
- Вы говорите мне уходить прямо сейчас?
- Да, так будет безопаснее и для тебя, и для меня.
Ахмад вручил мне письмо. Дрожащими руками я принял его как дар, приложив сначала ко лбу, а затем к груди.
- Да поможет мне Аллах, - сказал я.
- Аллах акбар, - проговорил в ответ Ахмад…

Я снова шел по пустынным улицам египетского города Луксора. Посмотрев на луну, я заметил некий таинственный и загадочный смысл того света, что изливала она в эту ночь. Но мне не удалось разгадать эту загадку, так же как и ту, которую вели между собой Дауд, начальник тайной службы султана, и его друг Ахмад, главный начальник луксорской стражи.
Мои думы настолько прониклись в меня, что я не заметил, как ноги сами привели меня к древним развалинам города, а именно, к древнеегипетскому храму бога Амона. Я сделал круг и снова очутился напротив массивной стены, изрисованной древнеегипетскими иероглифами, которые до сих пор никто не мог расшифровать. Неподалеку вверх поднимались массивные колонны с изображением птиц и цветов. Рядом с ними лежал большой камень, чем-то похожий на жреческий алтарь, возле которого совершались религиозные жертвоприношения во имя древних богов Египта.
Я сел на землю, прислонившись спиной к стене. Стена была холодной и по моей спине побежали мурашки. Чтобы окончательно не замерзнуть, я закутался плотнее в свой хитон, набросив на голову плащ из грубой ткани. И хотя вид мой был нелепым в таком наряде, это совсем не волновало меня: теперь я смогу проспать всю ночь в этом храме, не замерзнув на холодной земле.
И вот чудо! Только моя голова коснулась земли и я прикрыл глаза, как пелена застелила мой взор и мне показалось, будто я лечу куда-то далеко-далеко сквозь века, не чувствуя своего тела. Затем последовало иное видение, более интересное и захватывающее. Мне показалось, будто я присутствую на неком религиозном празднике в честь бога Амона. Я вижу процессию жрецов в длинных одеяниях, величественно шествовавших вдоль массивных колонн. Главный жрец с золотым посохом в руках, гордо шагая в окружении своих прислужников, подойдя к трону бога Амона, высоко вздымает руки и протяжным голосом начинает петь песню на непонятном мне языке, прославляя своего бога. Хор жрецов, спрятанных во тьме огромных колонн, вторил ему, произнося те же странные слова.
Свет от факелов слабо освещал просторный храм с высоким сводом. А каменные стены, выложенные несколько веков назад, слабо потрескивали, словно вторили священному гимну.
После песни главный жрец поднимает правую руку с посохом, давая знак другим священнослужителем. И тут из темных коридоров храма выходят молодые жрецы и жрицы в длинных темных одеяниях и строятся вдоль статуи бога Амона. Другие жрецы начинают воскурять дурманящие благовония, от которых у присутствующих начинает кружиться голова. И, надышавшись мирры, амбры и анаши, жрецы и жрицы начинают танцевать древние сакральные танцы, плавно кружась на одном месте. И танцевали они в мрачном зале храма перед золотой статуей бога Амона, впадая в танцевальные раж, когда не чувствуешь никого и ничего, когда твое тело больше не принадлежит тебе и когда все вокруг словно танцует вместе с тобой, повторяя все тот же танец тысячелетия подряд. Жрицы плавно простирают молитвенно руки, отбивая босыми ногами, унизанные множеством браслетов, ритм по каменным плитам холодного пола. А жрецы жалобно подпевают им, произнося все те же слова священного гимна.
И вдруг в один миг все прекратилось. Потух свет факелов, исчезли огромные колонны храма, а песня словно улетела куда-то далеко, в те века, когда на египетской земле существовал культ почитания языческих богов.
Я разом очнулся и осмотрелся по сторонам. Утро давно началось, так как ясное голубое небо снова возвышалось над землей. Яркие лучи солнца ослепили меня, так что мне пришлось ещё долгое время притирать глаза, никак ещё не опомнившись от странного сна.
- Неужели это была правда? – спросил я себя, но тут же спохватился. – Но как? Неужто и сейчас жрецы приносят обет умершему богу, тому богу, который возвели в культ язычники, погрязшие в разврате и неверии. Нет. Это всего лишь сон. Я – правоверный мусульманин и потому не мог никак присутствовать на почитании бога Амона.

IV «Шакалы» пустыни

Ещё не оправившись после сна, я решил первым делом окунуть голову в холодный родник, что плескался неподалеку от меня. Вода и вправду оказалась ледяной. Набрав полный рот воды, я сполоснул зубы и небо, затем намочил лицо и волосы. Солнце только поднялось из-за горизонта, и поэтому мне пришлось ждать не менее десяти минут, чтобы окончательно просохнуть.
Порыскав в карманах моего хитона, я достал то, что боялся все это время потерять. То было письмо Ахмада, адресованное неизвестно кому. Я понимал, что читать чужие письма считается дурным тоном, но любопытство взяло вверх. Мои пальцы быстро развернули бумагу, а глаза устремились на арабскую вязь, читавшееся справа налево.
Вот, что было там написано: «Если увидишь Черного Пса, дай знать». Больше там ничего не было написано. Я удивился и подумал, кому могли адресоваться я эти слова? Но понимая мою неграмотность, я решил все же пойти ещё раз к Ахмаду и все толком разузнать.
Улицы были забиты народом. Здесь же величественно прохаживались верблюды, неся огромные тюки и ковры. Несколько мужчин в потрепанных одеждах верхом на ослах быстро проскочили сквозь толпу. Со всех сторон раздавались крики продавцов, ругань случайных прохожих, разговоры мужчин и женщин. Словом: представилась обыденная жизнь восточного города. Две женщины, неся на головах кувшины, громко ругались друг с другом, посылая проклятия на голову своей обидчицы. Странно, что эти женщины и не подозревали, что виноваты они обе, хотя ни одна не решалась признавать свое поражение.
Я быстро пересек торговую площадь, чтобы оказаться подальше от всякой суеты. Сейчас мои мысли были далеко от происходящего вокруг. Я словно не замечал ни прохожих, ни вьючных животных, ни чернооких девушек с яркими платками на голове. Мысленно я представлял себя верхом на вороном коне среди воинов Ахмада. Вот куда мне хотелось попасть, услышать, наконец, звон мечей, свис стрел, крики людей и ржание лошадей, кидаться с оружием в руках на врагов и рубить их, а в конце добраться до самого Черного Пса и принести его черную голову на ковер перед Ахмадом.
Эти мечты настолько завлекли меня, что я не заметил как очутился перед калиткой дома Ахмада. Я робко постучал в дверь и как вчера услышал отпирающийся засов. Тот же высокий старик в белоснежной чалме встретил меня, но теперь, явно узнав, кто стоит перед ним, вежливо пригласил в дом. Пока мы шли через цветущий сад, старик задал мне вопрос, который задал бы любой правоверный, если бы пригласил к себе гостя:
- Хвала Аллаху, что ты пришел к нам. Как твое здоровье, Рахим? Милостив ли к тебе Всевышний?
- Во имя Аллаха милостивого, милосердного. Как видишь, я пребываю в добром здравии и благодарю Аллаха за то, что Он подарил мне ещё день.
- Мой господин давно уже проснулся и ждет тебя. Когда ты ступишь в дом, не забудь поклониться ему.
- Хорошо, - ответил я, хотя все во мне закипело от этих слов.
Ахмад полулежал на шелковых подушках и, казалось, его ничто не омрачает, если бы не тень забот, отпечатавшаяся на его молодом лице. Войдя к нему, я склонился в поклоне, приложа руки к груди. Ахмад чуть поднялся с подушек и затем снова лег на них. Так я стоял, пока начальник луксорской стражи первым не заговорил со мной:
- Ты пришел сюда, Рахим, и я рад видеть тебя. Как ты провел ночь?
- Слава Аллаху, все хорошо. Но…я хотел бы спросить…
- Говори, не бойся. Никто нас не подслушивает. Весь мой дом оцеплен моими людьми, так что даже мышь не пролезет сюда. Итак, что же мучает тебя?
- Меня одолевают некоторые сомнения…
- Какие же?
- Я сегодня утром прочитал ту записку, которую ты отдал мне. Да простит меня Аллах, если я что-то не так сделал.
- Ничего страшного. Теперь хотя бы ты знаешь, что будешь помогать мне изловить этих шакалов, рыскающих где-то в пустыне, - Ахмад причмокнул полными губами и слегка потрепал черную бородку, аккуратно постриженную цирюльником.
- Но как я могу помочь тебе, если мне всего лишь семнадцать лет, да и никакого оружия у меня нет.
- Оно тебе пока не нужно, - эти слова окончательно обескуражили меня и поэтому и сделал удивленный вид. Заметив мои смущения, начальник ответил, - я вижу, ты смущен моими словами. Так вот, - он привстал и нагнулся чуть вперед, - ты, Рахим, выступишь в роли приманки. Люди Черного Пса трусы и потому никогда не станут нападать на меня. Ты же молодой юноша, не представляющий никакой опасности для них. И потому мой приказ тебе – как исполнишь его, так я тебя и вознагражу.
- Что я должен сделать?
- Сегодня ночью ты снова пойдешь якобы ночевать в развалины древнего храма. Однако, ни при каких условиях не спи, будь бдительным. Сегодня ночью Черный Пес вместе со своими людьми собирается неподалеку от храма Тутанхамона и потому, пользуясь своей ловкостью и маленьким ростом, попытайся подкрасться к ним и прослушать все, о чем они будут говорить. Далее, если Черный Пес что-то заподозрит и пойдет проверять окрестности, не бойся, я буду сторожить вместе со своим отрядом где-то в засаде.
- А если Черный Пес попытается в случаи обнаружения убить меня?
- Тогда выкрикни наш пароль и я тут же прибегу к тебе на помощь.
- Какой будет пароль?
- Кричи «Верблюд». Теперь можешь задавать все вопросы, которые у тебя имеются.
- Я понял все и попытаюсь помочь вам, - ответил я, хотя весь дрожал от нетерпения и страха.
- Хорошо, разрешаю идти.
Только я повернулся к выходу и собрался было уходить, как Ахмад снова окрикнул меня:
- Подожди, - сказал он, - ты, наверное, не ел целый день. Вот, возьми деньги и иди в чайхану поесть.
- Да благословит тебя Аллах, - сказал я, взяв в руки маленький мешочек, в котором лежали три золотых динара. Да, на эти деньги можно было прожить несколько дней, питаясь не хуже самого Ахмада.
После того, как я вышел из дома начальника, мои стопы отправились сразу же в ближайший трактир, что находился на улице Вздохов. Эта улица была известна своим диким нравом: здесь останавливались караванщики, женщины легкого нрава, а также всякие пьяницы и гуляки. Моему взору открылась картина, которую мог видеть каждый, кто хотя бы раз побывал в духане. Несколько наркоманов, лежа на раскаленной земле, курили кальян, заправленный маком и анашой; неподалеку стояли несколько полунагих красавиц, бесстыдно выставившие свои прелести. Одна из них попыталась приблизиться ко мне, но я удержался и знаком показал не дотрагиваться до меня. Девушка, по-видимому, огорчилась, выпятив от злости нижнюю губу, сильно накрашенную помадой.
Когда я, наконец, справившись с соблазнами города, вошел в трактир, то сразу заметил нескольких мужчин, сидевших в темном углу на шелковых подушках. В моей голове мелькнула мысль: уж не Черный ли это Пес со своей шайкой? Впрочем, я не решил подойти к ним, а просто сделал безразличный вид лица и уселся на близ лежащую подушку. Место оказалось подходящим: легко было наблюдать на разбойниками.
В это время хозяин этого заведения подошел ко мне и с поклоном спросил:
- Не желаешь ли, господин, попробовать что-нибудь из моих блюд?
- Подай мне свежую баранину, приправленную в соусе и несколько ломтиков апельсина, а также гость фиников.
- Ты так щедр, мой господин. Не желаешь ли отведать греческое вино, которое лишь вчера мне удалось раздобыть у одного греческого купца. Правда, - хозяин оглядел мой поношенный хитон и, глубоко вздохнув, добавил, - это вино хорошего качества, и поэтому оно стоит дорого.
- Если ты так настаиваешь, можешь нести и вино.
Мужчина поклонился мне чуть ли не до земли, явно пресмыкаясь перед таким щедрым гостем, и быстро удалился в соседнюю комнату, отдавая распоряжения своим слугам.
Как только я остался наедине сам с собой, то сразу же вперил взгляд на сидевших неподалеку от меня. Меня привлекла сразу в тех посетителях богатая одежда, видно, лучшего качества. Далее мой взор обратился на лица сидевших. И вдруг я распознал одного из них: этого человека мне удалось увидеть в Каире, того самого, который торговал булками. Так, значит, Черный Пес здесь, а это означает, что нужно действовать, исполняя приказ Ахмада.
Пока я раздумывал над предстоящим событием, хозяин трактира поставил передо мной блюдо, на котором лежал большой кусок только что испеченной баранины. Сок ещё стекал с мяса и падал на тарелку. Только сейчас я почувствовал нестерпимый голод. Смочив руки в воде из медного таза, я принялся уплетать баранину за обе щеки. Жир стекал по подбородку и капал мне на хитон, но это совсем не волновало меня. Главное, что теперь мой желудок полн и я спокойно смогу продержаться до завтрашнего дня, если останусь в живых.
Вдруг я заметил, что один из мужчин обратил на меня взор. Я сразу же опустил глаза и сделал вид, что рассматриваю на потрепанном ковре рисунок с изображением райского сада. Но Черный Пес явно что-то заподозрил. Мне послышался шепот, но что он говорил своим товарищам, я так и не расслышал. Через минуту все пятеро встали и, бросив хозяину мешочек с деньгами, быстрыми шагами последовали к выходу. Как раз они должны были пройти мимо меня. Я весь похолодел от страха, хотя внешне старался быть спокойным. Сердце мое гулко забилось, кусок застрял у меня в горле, когда Черный Пес искоса взглянул мне в лицо. И, может быть, от этого страха к горлу подступила тошнота. Но я сдержался. Последний проходивший мимо как бы невзначай задел ногой мою тарелку с бараниной и она перевернулась. И вдруг сверху мне донесся злобный голос: «Прости великодушно, господин, я нечайно». Все остальные дружно рассмеялись и вышли на улицу.
А я остался сидеть на месте, наблюдая за тем, как служанка убирает остатки пищи. Затем она подошла ко мне и с виноватым видом спросила:
- Вы не расстроились, господин?
- Да нет, - ответил я, - по праву, я сыт.
- Может быть, мне пожарить для вас ещё баранину? – голос её был воркующим, что не оставило меня равнодушным, хотя только что пережитый страх комом стоял у меня в груди.
- Хорошо, я заплачу вдвойне.
- Подождите минуту, господин, - с этими словами девушка схватила поднос и убежала на кухню.
Через десять минут она появилась снова, держа в руках блюдо с бараниной. Я принялся есть не спеша, так как уже не был голодным, хотя после первого куска мой желудок снова забурчал. Мне удалось съесть целый кусок, после которого хозяин приказал принести ломтики апельсина, финики и бокал греческого вина. Конечно, это вино не отличалось особым качеством. Скорее всего, оно было далеко не первого класса и свежести. Но ради приличия я сделал вид, что всем доволен.
Когда я встал, собираясь уходить, хозяин подбежал ко мне и сказал:
- Господин, это была лучшая баранина моего трактира.
- Я понял, - моя рука быстро вытащила из хитона золотой динар и подала хозяину. Мужчина быстро схватил его и попробовал на зуб, пытаясь удостовериться в качестве золота.
- Да благословит тебя Аллах за твою щедрость, - воскликнул он, пряча золотую монету к себе в мешок.
- Да будет щедр к тебе Всевышний, - отозвался я и быстро направился к выходу. Однако голос хозяина заставил меня обернуться:
- Послушай, господин. В моем заведении крайне редко появляются такие щедрые посетители. Если у тебя есть лишний динар, не соблаговолишь ли ты разделить ложе с красавицей Зайбидой, которая так хорошо обслуживала тебя, - мужчина указал костлявым пальцем на молодую служанку, стоявшую неподалеку от нас. – Посмотри, господин, как она красива! По происхождению Зайбида – персиянка. Она так страстна в любви, что ещё никто не был недоволен ею.
- Я не могу сейчас, - ответил я, стараясь сдержаться, чтобы не ударить его, - когда-нибудь в другой раз я обязательно зайду к тебе и приму Зайбиду.
- Если господин пожелает, у меня есть не только она. В другой комнате находится юная гречанка, чья красота затмевает солнце и луну. У неё большие зеленые глаза, светлые волосы и нежная кожа, чуть покрытая загаром. Уж она-то просто огонь на ложе.
- Хорошо. Позже мы поговорим и о гречанках, и о персиянках.
- Как тебе угодно, господин, - ответил хозяин, явно не довольный тем, что не удалось завлечь меня своими красивыми служанками.
Когда я, наконец, вышел из трактира, в ноги мне бросились несколько продажных женщин. Одна из них поцеловала пальцы моих ног и, развязав шнурки своего платья, бесстыдно выставила свою грудь с темно-красными сосками. Большой выдержки стоило мне отвернуться и пройти мимо, ибо я знал, что ещё немного и эта бы девица оставила меня без единого дирхема. Я подавил свое желание, на ходу читая аяты из Корана.
Солнце припекало так сильно, что, казалось, на земле египетской не останется ни одного живого существа. Улицы города, с утра забитые прохожими, обезлюдили. Все устремились по домам отсиживаться в ожидании вечера, когда спадет невыносимая жара. Лишь наркоманы, нищие да проститутки сидели в тени домов или пальм, поглядывая на редких прохожих.
Мне удалось отойти на значительное расстояние от трактира, в котором я пообедал, как вдруг сзади меня раздались чьи-то шаги. Я сразу догадался, что это не мог быть мужчина, так как слышался звон монет. Меня бросило в дрожь: а вдруг это та прелюбодейка, которая показала мне свои груди? Я решил на всякий случай ускорить шаг, сделав строгое выражение лица. И тут сзади донесся нежный тихий голос. Я обернулся и увидел Зайбиду. На голове у нее был небрежно накинут длинный платок из легкой ткани, унизанный серебряными монетками. На руках и щиколотках красовались медные браслеты. Моим глазам бросилось то, что девушка бежала за мной совершенно разутая. Как ей, бедняжке, не жарко?
Я остановился и спросил:
- Чего тебе надо?
- Подожди, господин, - проговорила, запыхавшись, Зайбида, - не брани и не прогоняй меня, ибо я хочу кое-что сказать тебе.
- Что же это за секрет? – так же строго спросил я, однако злобы в моем голосе не было.
- Давай, господин, отойдем куда-нибудь в тень, чтобы не бросаться на глаза, - девушка взяла меня за руку и подвела к стоящей неподалеку пальме. Я почувствовал её горячее дыхание и потому решился держаться немного холоднее, дабы не пробудить в ней и себе желание.
- Ну? – спросил я. – Что ты хочешь мне сказать такого? Если тебе захотелось разделить со мной ложе, предупреждаю, я отказываюсь сразу.
- Умоляю, господин, не оскорбляй меня, прошу тебя, - в её голосе прозвучала обида. Зайбида сложила руки на груди и прошептала, - я хочу предупредить тебя об опасности, нависшей над тобой.
- Какая опасность? – воскликнул я и схватил девушку за плечи так, что монеты на её платке и браслеты зазвенели от такого рывка. – Говори, что ты знаешь?
- Мне больно, отпусти меня, пожалуйста, - Зайбида чуть отстранилась от меня, но продолжила, - я видела как те люди, которые сидели у нас в трактире, смотрели на тебя. Один из них сказал другим: «Это он, я узнал его». Да, и потом они порешили найти тебя и…
- И что? – кровь прилила к моим щекам, я почувствовал нестерпимый жар не от солнца, а от такой «черной» вести.
- Потом один из них, по виду, самый главный, говорил что-то о встрече среди руин древнего храма, того, что на краю города. Встреча, я слышала, должна состояться ровно после захода солнца.
- Почему ты не сказала мне об этом раньше? А что твой хозяин?
- Все мужчина таковы: конечно, мой хозяин не сказал бы ни слова ни за какие деньги, на разве мы, женщины, можем промолчать?
- Я боюсь, как бы ты не рассказала обо мне Черному Псу.
- А это кто?
- А это и есть тот предводитель, решивший убрать меня с дороги. Ясно? Теперь слушай, сиди в трактире и не высовывайся, иначе люди Черного Пса не погнушаться отрезать тебе язык, если не убить. Но, если ты проговоришься хозяину, что говорила со мной об этом, тогда я сам приду и разберусь с тобой. Тебе все понятно, женщина?
- Почему ты подозреваешь меня в чем-то? Разве я предупредила бы тебя, если бы была на стороне Черного Пса?
- Кто знает, что у тебя в голове. Может быть, ты специально решила разыграть меня, а?
- О чем ты?
- Все о том же. Твой хозяин предлагал тебя мне. Я отказался. Вот ты и решила воспользоваться случаем, чтобы затащить меня к себе в постель, после чего забрать все динары. Разве не так?
- Клянусь Аллахом! У меня и в мыслях не было ничего подобного! Но ведь за такую тайну нужно ведь заплатить? – Зайбида подставила ладонь и сказала. – Один золотой динар.
- Ты получишь свою награду только после того, как мне удастся изловить Черного Пса. А пока что держи пять дирхемов, - с усмешкой на губах я высыпал ей на ладонь медные дирхемы и порадовался её изумлению. – Так то, женщина, награда после. А сейчас иди к своему хозяину и помни: я предупреждал тебя, а слово свое я всегда сдерживал, сдержу и на этот раз.
С этими словами я отправился в ближайшую мечеть, оставив обескураженную Зайбиду с пятью медными монетами. В моей душе не было ни капли беспокойства, скорее всего, раздражение. А раздражало меня поведение Зайбады, её пресмыкание передо мной. Родившись среди вольного одного из кочевых племен бедуинов, меня все детство окружали вольные, смелые люди, и даже женщины никогда у нас не были забитыми. Просторы великой египетской пустыни сделали нас, кочевниками, бесстрашными людьми.
Однако медлить было нельзя. Поначалу мне захотелось направиться к Ахмаду, чтобы рассказать об услышанном, но тут же выбросил эту затею из головы. Для чего начальнику охраны знать о моих проблемах?
Пройдя несколько кварталов египетского города, я остановился близ огромной мечети, построенной по проекту самаркандского архитектора. Купол напоминал огромный слиток золота, блестевшего в лучах африканского солнца. Постояв в раздумье, я решил посетить мечеть не сколько из-за молитвы, сколько из-за безопасности, ибо в молельном доме даже Черный Пес ничего мне не сможет сделать.
Поднявшись по ступеням, я подошел к расписной двери, где лежали сандалии и кожаные сапоги. Я снял свою пыльную обувь и вошел в мечеть с правой ноги. Обширный зал восхищал своим великолепием и той обстановкой, которая царила в нем. Здесь чувствовался покой и уют, никто здесь не мог обидеть другого. Не смотря на невыносимую жару на улице, в мечети было прохладно.
Я увидел склоненные спины молящихся и решил присоединиться к ним. Усевшись на ковер и подобрав под себя ноги, я выставил вперед руки, ладони которых были направлены на лицо и стал читать суры: «Бисмиллахи рахмани-рахим, аль-хамду ллиляхи…» Слова быстрым потоком вылетали изо рта, после чего я стал просить Аллаха о помощи в предстоящем деле, в душе будучи уверенным, что Всевышний услышит мои молитвы и придет мне на помощь.
Вместе со всеми я покинул мечеть, когда солнце почти скрылось за горизонтом, осветив в последний раз своими лучами верхушки финиковых пальм.


V «Расплата»

Как и следовало, я пришел к руинам древнего храма поздно вечером, когда на небе появились первые звезды и когда на египетскую землю опустилась тьма. Легкий ветерок кружил над землей частицы песка и пыли, лежавшие на земле в течении многих веков. Сколько прошло тысячелетий, когда был воздвигнут этот храм, где жрецы бога Амона приносили в его честь жертвы. И вот сейчас тот алтарь, как и тогда, стоит на месте, запятнанный кровавыми жертвоприношениями, совершавшимися в течении тысячелетий.
И как раз возле этого жертвенного алтаря собралась вся шайка Черного Пса, которые даже не подозревали, что скоро сами окажутся жертвами своего же деяния. Черный Пес, облаченный в дорогой плащ черного цвета, и в такой же черной чалме с огромным рубином, сидел как султан на раскладном стуле, а подле его ног лежал в пыли человек, который что-то говорил тихим неровным голосом. Спрятавшись за колонной, я стал вслушиваться. Вот, что говорил тот человек:
- Я приношу клятву Черному Псу, султану разбойников, что буду исполнять все его требования…
- Довольно, - вскрикнул Черный Пес, вскочив в места. – Насир, проводи этого человека до того камня и подскажи, как нужно мне приносить клятву повиновения.
Один из разбойников, огромного роста, вышел вперед и как ребенка вскинул несчастного над землей, после чего кинул его обратно. Тот ударился щекой о камень, разбив губу и нос. По лицу потекла кровь, что ничуть не смутило Черного Пса. Несчастный вытер кровь рукавом своего грязного хитона и, превозмогая боль, снова встал на колени перед предводителем разбойников и сказал, но уже более уверено и громко:
- Я, сын Масуда ибн Али аль-Газали, сын честного и славного торговца луком, клянусь святым, почитаемым мною местом, на котором стою, принять все твои условия и во дни моей службы тебе не щадить ни своей крови, ни крови всех людей, истребляя их, как зверей хищных. Клянусь отнимать у людей все, что дорого их сердцу, их совести, их храбрости. Отниму грудного младенца у матери, сожгу дом бедняка и там, где радость, принесу горе. Если же я не исполню клятвы моей, если сердце мое забьется для кого-нибудь любовью или жалостью, пусть не увижу гробов предков моих, пусть родная земля не примет меня, пусть вода не утолит моей жажды, хлеб не накормит меня, а на прах мой, брошенный на распутье, пусть прольется кровь нечистого животного.
- Отныне, - проговорил Черный Пес, - у тебя нет хозяина и господина кроме меня, нет родных и близких кроме меня. И даже султан тебе не хозяин. А мое слово – закон для тебя. Если же придашь меня словом или делом, то не знать тебе покоя ни в этой жизни, ни в будущей.
С этими словами разбойник опоясал новообращенного поясом темно-синего цвета и вручил ему дамасский меч. Тот трясущимися руками принял сей дар, после чего встал среди остальных разбойников.
И вдруг ветер подхватил с земли частицы песка и взвил их в воздухе. Две крупинки попали мне в нос, отчего я не в силах был сдержаться. И в этот момент я сильно чихнул, что сразу привлек внимание разбойников.
Черный Пес и все его люди внимательно осмотрелись по сторонам, гадая, кто же мог оказаться здесь в такой поздний час. Луна ярко освещала руины древнего храма, и невольно лунный луч осветил то место, где я сидел на корточках, притаившись словно мышь.
Один из разбойников как раз направился к тому месту. Я смерил на глаз расстояние между мной и им и понял, что спрятаться мне не удастся. Пользуясь своим маленьким ростом, я плотнее прижался к земле в надежде на спасение, как вдруг пыль снова попала мне в нос и я громко чихнул.
Мужчина приблизился к моему укрытию и, улыбнувшись, сказал:
- Господин, да это же тот парень из чайханы, который обедал вместе с нами. Видишь, а теперь я понял кто это. Уж больно он пристально всматривался в нас. Это шпион и лазутчик.
- Веди его сюда, - послышался низкий хриплый голос Черного Пса.
Мужчина резким движением схватил меня за руку и как пушинку поднял в воздух. Водрузив меня на свое широкое плечо, разбойник подошел к своему главарю и швырнул меня на землю так, что от боли у меня закружилась голова. Когда я пришел в себя, то увидел перед собой склоненную голову Черного Пса. Пристальные темно-карие глаза под густыми черными бровями, тонкий орлиный нос и чуть искривленные в усмешке тонкие губы свидетельствовали о его иранском происхождении.
- Кто ты? – спросил он меня и тут же дал знак своим людям, которые приготовились к расплате за раскрытие тайны.
- Убери своих людей, тогда скажу! – воскликнул я, не узнавая своего голоса. Стараясь держаться как можно спокойнее, я тем не менее весь кипел внутри.
- Условие здесь буду ставить я. И чтобы ты был более приветлив со мной, я угощу тебя палками. Начинай! – Черный Пес махнул рукой и огромный разбойник, державший в руках кнут только было занес плеть над моей спиной, как вдруг раздался знакомый мне голос:
- Шакал может только бороться с детьми и женщинами, но никак не с воинами.
- Кто ты? – вскрикнул Черный Пес, вставая с места и озираясь вокруг.
- Мое имя Ахмад, я начальник стражи этого города, - и тут я увидел высокого худощавого молодого мужчину, который как раз вышел из своего укрытия, держа лук на готове. – Отпустите мальчишку, собаки!
- Этот мальчишка соглядатай и шпион. Я не могу отпустить его живым, - сказал спокойно разбойник, хотя голос его весь дрожал от гнева.
- Тогда мне придется убить тебя и всех твоих людей, - с этими словами Ахмад дал кому-то знак рукой и вдруг со всех сторон стали выходить городские стражники с луками и мечами в руках.
Разбойники стояли в оцепенении, понимая, что это конец. Только Черный Пес оставался на месте, всматриваясь в лица воинов с невозмутимым, каменным лицом. Один из стражников выстрелил в одного из разбойников, раня в ногу. Второй прицелился было в главаря шайки, но повелительный жест начальника заставил того отойти в сторону.
- Не делай этого, Абу, он должен достаться мне живым.
- Сначала поймай меня голыми руками, сосунок! – выкрикнул Черный Пес и, выхватив из-под полы хитона длинный кинжал, одной рукой подхватил меня и приставил свое оружие к моему горлу.
Наступила тишина. Никто не двигался с места, ожидая развязки этого происшествия. Я, онемев от страха за свою жизнь, даже и не пытался сопротивляться, отдав себя в руки судьбе и Всемогущему Аллаху. Прошло не более минуты, но этот миг показался для всех вечностью. И вдруг длинная египетская стрела проткнула правую руку Черного Пса. Атаман разбойников вскрикнул от боли и, левой рукой зажав рану, выпустил меня.
Ахмад дал знак своим людям разоружить разбойников, а сам направился ко мне. Я с поклоном встретил своего спасителя и спросил:
- Чтобы могло случиться со мной, если бы не вы?
- Эх, Рахим, ты-то и оказал нам услугу. Если бы не твоя помощь, то мне ни за что не удалось бы поймать Черного Пса.
Я широко улыбнулся этой похвале, а начальник стражи похлопал меня по плечу и, улыбнувшись, пошел со мной туда, где нас ждали лошади.

VI «Приговор»

В комнате, увешанной дорогими персидскими коврами, было тепло из-за множества горящих масляных свечей. Запах фимиама и амбры заполнил все пространство, из-за чего было трудно дышать.
Я сидел в соседней потайной комнате за шторой, скрывающей меня от посторонних взглядов. Хотя и Ахмад не взял меня с собой на допрос, мне стало любопытно услышать признание преступников.
Я прищурил левый глаз и посмотрел в маленькую щелку и заметил, как Ахмад сидит на шелковых подушках в окружении своих солдат, и как Черный Пес рассказывает о себе. Вот, что было им сказано:
- Я еще раз предупреждаю тебя, Ахмад, я не есть Черный Пес.
- А кто же ты тогда? – спросил начальник стражи.
Тут атаман наклонился к молодому человеку и пристально взглянул на него своими карими глазами из-под густых черных бровей.
- Знаешь ли ты сам, сосунок, что говоришь? Ты не веришь мне, но я скажу: да, я атаман шайки разбойников, да, да, и не просто разбойников. Мой отец еще будучи в Персии собрал отряд добровольцев, призванных мстить всем богачам и толстопузым купцам. Все мои люди верны были ему, теперь верны мне.
- Так, значит, ты сын Черного Пса? – удивился Ахмад и принялся быстрыми движениями пальцев перебирать четки.
- Да, я его сын. А ты знаешь, что случилось с моим отцом еще там, в Афганистане, двадцать лет назад, когда мы попытались отомстить этому Махмуду ибн Ахмеду, а также его племяннице, этой шлюхе Варде, которая делила ложе не только со своим покойным мужем, а также с каким-то слугой. Но тогда кто мог предположить, что именно эта женщина, одна из красивейших женщин всего Востока собственными руками заколет кинжалом моего отца. Ты, наверное, можешь представить, что я почувствовал тогда в двадцать семь лет, когда мой отец умер у меня на руках, истекая кровью?! – разбойник помолчал, словно обдумывая что-то, а затем продолжил. – После этого я не смог оставить этих людей, которых вы собираетесь завтра судить на городской площади, в память о моем родители.
- Зачем же тебе понадобилось отправляться в Египет, если всему виной афганские помещики?
- Может быть, ты и умный, но не смышленый. Египет издревле славится своими богатствами и сокровищами. А разве нам, разбойникам с дороги, не помещают лишние золотые слитки и драгоценный камни?
- А хочешь знать, как я узнал о твоем тайном совещании, происходившим среди развалин древнего храма бога Амона?
- Как не знать, - усмехнулся Черный Пес, - тот мальчишка, бедуин, будь он проклят, грязный шайтан, рассказал тебе все, да? Мы же видели его вчера в трактире.
Внутри у меня все похолодело. И слова «проклятый шайтан» глубоко впились в мое сердце. Но Ахмад слегка улыбнулся, как улыбаются несмышленым детям, и сказал:
- Один из твоих людей, дорогой мой друг, предал тебя.
- Кто он? Кто этот предатель? – атаман резко вскочил с места, готовый разнести в пух и прах всю комнату.
- Успокойся, разбойник, тот предатель тоже разделит завтра со всеми вами судьбу.
- Я хочу взглянуть на этого шакала. Слышишь, Ахмад? Это моя последняя просьба, ибо для меня уже все кончено.
- Хорошо, да будет так, - начальник стражи хлопнул три раза в ладони и двое стражников ввели закованного в цепи мужчину огромного роста с большим шрамом на правой щеке. Несчастный осмотрелся вокруг и только потом заметил своего предводителя. Тот широко улыбнулся и сказал:
- Тебя покарает Аллах, грязный предатель.
- Что, Абдула, не желал меня увидеть, так? Ты, грязный еретик, шиит, захотел властвовать на земле. Но знай же, мне было приятно рассказывать о всех твоих мерзких деяниях и хитрых планах.
- Чтобы шайтан спалил твой язык в аду.
- Не печалься за меня, атаман, ты тоже завтра там окажешься и никакие молитвы не спасут тебя.
- Ты не шакал, а скотина и предатель. Мой отец никогда не простил бы тебе этого.
- Да, но твой отец уничтожил всю мою семью. А теперь скажи, разве я мог молчать. Еще тогда, при твоем отце, я решил убить его, этого гнусного убийцу, но рука бесстрашной женщины опередила меня. Теперь настал и твой черед, Абдула.
- Завтра ты оба посмотрим в лицо Азраила и увидим, кого он заберет первым.
- Хорошо, я не боюсь смерти. Это тебе, Абдула, придется дрожать от страха.
- В нашем роду никто не боялся умереть достойно.
- И в моем тоже. Иншаллах.
- Иншаллах.
С этими словами Саида увели. Ещё долго по коридору раздавались звуки кандалов. Когда же все стихло, Ахмад сказал:
- Завтра утром, после утреннего намаза ты и все твои люди будут повешены на городской площади на глазах у всей толпы.
- Ты думаешь, я нуждаюсь в стенаниях и жалости? Я – перс, я вольный человек и ничего не боюсь. А завтра будет только завтра. Я умею ждать.
- У тебя поистине черное сердце, но светлый ум.
- Так и должно быть у каждого разбойника.
После долгой беседы Черного Пса заключили под стражу, а я тем временем готовился, хотя и морально, к завтрашнему дню, который принесет новую кровь. И снова как и сто, и тысячу лет назад толпа взвоет как шакал в ночи при виде осужденных, как будут слышны проклятия и плач, стенания и крики. И снова толпе нужны жертвы, ибо для простых горожан это единственный выход скрасить свои однообразные дни.

VII «Казнь»

На следующий день после полуденной молитвы-намаза, должна была состояться казнь всех преступников, среди которых находились Черный Пес и его люди. Единственное, что затягивало казнь осужденных – был выбор кади отпустить одного из преступников в честь праздника Нового года по лунному календарю.
Все это лишь забавляло меня, ибо я знал, что отпустят лишь того, кто заплатил больший выкуп, а этим человеком мог оказаться только Черный Пес. Остальные же были обречены к повешению.
День выдался жарким, особенно это замечалось на переполненных разным людом улицам. Все шли смотреть казнь, а иначе как бы веселился народ, если бы власти не предоставляли им такое важное зрелище – казнь приговоренного. Сейчас толпа, особенно на площади, гудела. Отовсюду слышались мужские и женские голоса. Город стал похож на большой муравейник. Стоя в толпе, я молча наблюдал на людьми, поражаясь их веселостью. Мне, честно, стало как-то не по себе, когда перед нами раскрылась ужасающая картина смерти.
Кади, стоя на возвышенности, развернул свиток и прочитал:
- Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного. Призываю к Тебе о помощи, Владыка неба и земли. Благодаря Твоей мудрости исполним сейчас долг, казнив грязных богохульников и очистим землю от греха.
«Первым, кого надо было бы повесить за богохульство, так это тебя – ханжа проклятый», - подумал я. Какой-то мужчина толкнул меня своей тяжелой волосатой рукой в бок и шепотом сказал:
- Смотри, парень, сейчас начнется представление!
Я спокойно посмотрел на своего собеседника, но ничего не сказал. Запах пота, исходивший от окружающих да пыль стали совсем невыносимыми, и я решил отойти в сторону, иначе меня начало бы мутить. Вот было бы представление!
А в это время кади уже стал зачитывать приговор. Вся толпа разом замолчала и наступила такая давящая тишина, что, казалось, можно было услышать вой шакала в далекой ливийской пустыне. Какая-то птица с криком пронеслась над тем местом, где должна была состояться казнь. Все присутствующие издали вой, ибо эта птица являлась вестником смерти. Кади и остальные судьи вместе с имами и муллами про себя произнесли молитвы, проведя ладонями по лицу.
«Черный вестник принес черную весть. Значит, прольется сегодня кровь», - пронеслась у меня в голове мысль, и я почувствовал холодок, пробежавший по моей спине.
Минуту спусти, когда неведомая птица улетела, кади снова развернул свиток и медленно прочитал:
- Сегодня со изволением Аллаха произойдет казнь. Десять обвиняемых, которые вместе с Черным Псом, словно шакалы, рыскали в Египте, совершая преступления, повешут прямо сейчас. Однако, у нас есть еще один обвиняемый, грех которого гораздо тяжелее любого преступления. Юноша по имени Джафар приговорен к казни первым, а Абдула – глава разбойников, освобождается от смертного приговора, но с условием, если он сегодня же уедет к себе в Персию и больше никогда не ступит ногой на благодатную землю Египта.
- Я принимаю это условие, - ответил Черный Пес, и тут же один из охранников освободил его руки от веревки и провел его до самой толпы. Абдула усмехнулся, посмотрев на кади, а затем легко вскочил на коня и умчался в сторону протекающего недалеко Нила.
Остальные же участники шайки стояли со связанными руками и ждали своего конца, низко опустив головы.
Тут все заметили, как двое рослых нубийца подвели за руки юношу, всего избитого палками. Молодой человек уже не мог стоять на ногах и потому его посадили на колени перед судьей и священнослужителями. Кади повернулся к несчастному, а затем обратился к толпе:
- Видите, правоверные? Этот человек обвиняется в богохульстве и невежественном обращении к вере. Начитавшись «богохульных» стихов Омара Хайяма, этот юноша по имени Джафар пришел вчера в мечеть и, вместо того, чтобы со всеми остальными правоверными совершить намаз, он прошел вглубь мечети и тайно своровал четки и молитвенный коврик у имама. Разве мы, мусульмане, может простить этого?
- Горе тебе, богохульник! – выкрикнул имам, а за ним повторили эту же фразу и муллы.
Джафар трясся от страха перед смертью и от боли, но больше всего юношу волновало присутствие матери. Что же сделается с ней, бедной вдовой? Я решил приблизиться к виселице, чтобы получше рассмотреть несчастного, но охрана преградила мне путь. Один из них толкнул древком копья меня в бок и нестерпимая боль охватила все мое тело. Я зажал ушибленное место и отошел в сторону, стараясь глубже дышать. За спиной мне донесся голос: «Ходят здесь всякий сброд кочевников. Убить бы его надо было, чтобы не лез, куда не следует. В следующий раз жалеть не буду».
Я затаил обиду и отошел в сторону, однако избежать соседства мне не удалось. Постепенно те, кто опоздал, столпились возле меня, перекрикиваясь и разговаривая о всяких пустяках. Вдруг все разом притихли и уставились на площадь. Джафара подтащили к скамье, поставив его на колени так, чтобы руки были крепко привязаны веревкой за два кольца. Несчастный пролепетал что-то вслух, но никто его так и не понял, или не пожелал понять.
И вдруг над всей площадью раздался оглушительный крик – это били Джафара толстой плетью. Удары становились все чаще и чаще, и вскоре молодой человек уже не кричал, а только стонал, призывая на помощь Аллаха.
Я отвернулся и принялся разглядывать мохнатый ствол пальмы, хотя звуки от ударов плетью оглушили мой слух, и при каждом звуке тело мое содрогалось, будто били не Джафара, а меня.
Я оглянулся на кричащую толпу и заметил среди всех собравшихся одинокую женщину, закутанную до глаз черным никабом. Эта женщина не кричала и не падала на землю, как остальные, а лишь глубоко и печально всхлипывала, утирая рукавом катившиеся по ее щекам слезы. И, казалось, не было у нее больше горе, чем горе Джафара. Женщина отошла в сторону и приблизилась ко мне, желая, наверное, подойти поближе, как вдруг один из стражников перегородил ей дорогу и сказал: «Не ходи сюда, здесь не место для женщин. Уходи, не трать силы».
Женщина бессильно упала на колени и зажала пальцами голову, словно хотела отгородиться от всего происходящего вокруг. Вдруг как раз в этот миг обессиленный Джафар приподнял голову и налитыми кровью глазами окинул взглядом толпу, как сразу вскрикнул:
- Мама, мама моя! Помоги!
- Сыночек, - воскликнула в ответ несчастная женщина и, приподнявшись с земли, кинулась снова на площадь, уже не обращая внимания на стражников, пытавшихся перегородить ей путь.
- Мамочка, милая моя, единственная, мама. Я не виновен. Нет!
- Сыночек, маленький мой, светик мой ненаглядный. Я не оставлю тебя, - кричала сквозь слезы несчастная женщина, прокладывая себе путь к избитому сыну.
Толпа загудела и рванулась вперед. Солдатам пришлось палками и копьями наводить порядок, и даже это не помогло утихомирить народ. Имам и другие священнослужители попятились назад, выкрикивая проклятия в адрес «черни». А палач уже опустил свою окровавленную плеть, и теперь старался вымыть окровавленные руки в воде, хотя следы крови стекали и по его одежде.
Женщина подбежала и схватила за руки Джафара, покрывая поцелуями его окровавленное лицо, не заботясь уже о том, что стражники подходили к ней. Один из них схватил несчастную за руку и оттащил в сторону. Женщина вцепилась двумя руками за скамью и закричала так, что перестало слышно даже гул толпы. С великим трудом трем стражникам удалось отцепить ее от скамьи и увести в сторону. Однако несчастная не решила сдаться. Она упала на колени и принялась просить освободить ее сына, предлагая в замен свою жизнь.
- Умоляю вас, прошу от всего сердца. Убейте лучше меня. Я бедная вдова, ничего и никого кроме моего сына у меня нет. Прошу вас! – взмолилась женщина.
Но стражники с каменными лицами молча наблюдали за ней. Неужели они так очерствели, что никто из них не почувствовал сострадания к бедной вдове? Я решил воспользоваться этим моментом и, подойдя к лежавшей женщине, положил руку ей на плечо.
- Не плачь, прошу тебя, - тихо сказал я.
- Кто ты такой? – спросил меня один из стражников, грозно посматривая сверху вниз.
- Я… я знаю эту женщину, она подруга моей матери, - соврал я.
- Тогда уведи ее, ясно? Или вам обоим отрубят головы!
- Пойдем, - прошептал я, поддерживая несчастную за руку.
Мне удалось отвести ее на безопасное расстояние, где она осталась сидеть. Я долго смотрел в ее покрасневшие от слез глаза, а затем промолвил:
- Не волнуйся, что я солгал насчет подруги. Мне захотелось помочь тебе.
- Зачем все это? – сказала как бы сама себе женщина, показав в сторону площади.
- Я и сам не знаю.
После этого мы сидели уже молча. Я изредка посматривал на свою новую знакомую и видел, что ее уже ничего не интересует в этом мире.
В один миг толпа пришла в движение и женщина резко вскочила на ноги. Не успел я оглянуться, как она уже стояла на площади, прижимая к себе избитого, еще живого сына.
До моего уха долетели крики толпы.
- Уберите эту сумасшедшую, - выкрикнул чей-то мужской голос.
- Погодите люди, она же его мать, - донесся женский голос.
- Да-да, она мать и у нее горе, - воскликнул мужчина, стоявший неподалеку от меня.
- Сжальтесь над несчастным, - кричали в толпе.
Тут из толпы вышла женщина в черном одеянии, и все взоры сразу устремились на нее. Я тоже уставился на эту женщину и замер: прежде такого мне не удалось видеть. До чего же она была огромная, даже солдаты и то смотрели снизу вверх на эту уникальную женщину. Но больше всего меня поразил не сам рост, а ее мощные как у мужчины руки, кулаки которых были размером с детскую головку. И была она настолько широка в плечах, что походила больше на великаншу из сказок.
- Да это же Алия, «малышка» из Кузнечного квартала, - послышался мужской голос и разом всю толпу обуял смех.
- Это кто там смеется надо мной? – пробасила великанша и, подойдя к тому мужчине, одной рукой схватила его за хитон и, подняв над головой, со всей силой бросила его на землю. Поверженный еле пришел в себя и разом убежал в конец толпы, боясь насмешек в свой адрес.
Ни минуты не поколебавшись, Алия растолкала своими огромными ручищами солдат и подошла к Джафару и его матери. Несчастная женщина казалась крошечной девочкой по сравнению с великаншей. Однако же Алия, не смотря на свой крутой нрав, присела рядом с ними и сказала:
- Фатима, я помогу тебе отнести сына домой.
- Аллах да поможет тебе, - сказала та.
Патимат наклонилась над Джафаром и вдруг разом отскочила в сторону, издав протяжный вопль.
- Что, что случилось с моим сыном? – воскликнула Фатима, предчувствуя недоброе.
- Джафар, твой сын… он мертв…
- Мой сын… сын мой, мое единственное сокровище, - Фатима закрыла лицо руками и, упав на мертвое тело сына, заплакала.
Великанша в голос принялась причитать и  крупные слезы катились по ее щекам. Мне показалось, что Фатима непременно начнет кричать, метаться, но та тихо плакала, лишь иногда слышался стон, переполненный необъяснимым горем.

VIII «Алия»

Прошло десять дней со дня казни. Разбойников, что совершали свои злодеяния по приказу Черного Пса, повесили за городскими воротами, оставив на съедение стервятникам. Ещё несколько дней толпы любопытных горожан стекались за крепостные ворота, откуда простирался вид на белую пустыню, окаймленную горами, лишь для того, чтобы насладиться зрелищем казненных разбойников. В этот миг люди напоминали тех стервятников, что прилетали каждую за пищей к месту казни.
Мне же пришлось ненадолго задержаться в гостях у Ахмада, который чаще всего любил закрываться в одной из комнат большого дома, перечитывая и взвешивая различные донесения от обиженных, либо проводил свободное время со своей любимой наложницей, еврейкой, принявшей Ислам. Никто не знал ее прошлого имени, а называли арабским – Зулейма. Ей отводились отдельные покои, где юная наложница ублажала Ахмада любо пением, либо любовными усладами, которым тот предавал не меньше значений, чем государственным вопросам.
И в один знойный день, когда солнце палило так сильно, что невозможно было простоять даже в тени и минуты, я встретился лицом к лицу с гигантшей Патимат. Я отвернулся и решил было идти в другую сторону, как грубый женский голос окликнул меня:
- Эй, мальчишка, стой.
Я обернулся и увидел перед собой огромную фигуру, закутанную с ног до головы черным покрывалом. Алия смотрела на меня сверху вниз точно на букашку. Мягко говоря, я не удался ростом и потому чувствовал себя скованным цепями. Боясь поднять голову, я уставился на какой-то камушек, лежавший под ногами, и спросил:
- Я слушаю тебя.
- По-моему, у тебя совсем нет мозгов, мальчик. Для тебя это не секрет, что я имею в виду.
- О чем это ты? – удивился я, наконец, подняв голову.
- Не притворяйся, щенок. Тебе не удастся убежать от меня, - Патимат схватила меня за хитон и приподняла над землей.
- Отпусти меня! – закричал я, стараясь выбраться из огромных ручищ.
- Зачем ты подходил к Фатиме, а?
- Я… я пытался ей помочь…
- Она не нуждалась в твоей помощи, ясно?
- Мне больно, отпусти меня.
Гигантша бросила меня на землю и я почувствовал нестерпимую боль во всем теле от такого удара, но истинного страха я не чувствовал, ибо понимал, что женщина ничего не сделает со мной.
Алия выпрямилась во весь рост и, подбоченившись, сказала:
- Я тебе говорю, не лезь в чужие дела, особенно к женщинам. Ты понял меня?
- Да, понял.
- Вот и хорошо, а теперь убирайся вон с глаз моих.
Я быстро вскочил на ноги и, отбежав на некоторое расстояние, закричал: «Слониха, огромная баба! Корова!» Алия такого не ожидала. Засучив рукава, женщина шагнула ко мне, на ходу выговаривая: «Это кого ты назвал коровой? Признавайся, щенок».
Не долго думая, я пустился бежать что есть силы по улицам города, срезая то вправо, то влево. Алия, не смотря на своей огромный рост, не отставала. Несколько прохожих в страхе разбегались в стороны, с удивлением посматривая на странной погоней. Двое мужчин, вышедшие из мечети, мирно переговариваясь на ходу, вдруг с ужасом разбежались в разные стороны, увидев необычно большую женщину, которая была на голову выше каждого из них и до того широка в плечах, что казалась необъятной горой. Но больше роста мужчин ошеломило то, с какой скоростью бежала гигантша за невысоким, щупленьким мальчиком.
- Да, - сказал один из них, - в нашем городе бывает что-то поинтереснее казни.
- Ты прав, Абдульхади, - подтвердил другой, - чего только не увидишь в «Городе-жемчужине».
В это время мне удалось незаметно проскочить в один узкий переулочек, где прилепились друг к другу хижины бедняков, крытые соломой. Я взобрался на глинобитный забор и, притаившись, стал наблюдать за Алией, которая осматривалась по сторонам в надежде обнаружить меня. Какое-то время женщина постояла на месте, затем, махнув, ушла. Еще некоторое время я отсиживался на заборе, тяжело дыша после такой пробежки. Сердце отчаянно билось в груди, и стук отдавался в моих ушах, отчего они постоянно закладывались.
Немного погодя я пришел в себя. Спрыгнув на землю, я осмотрелся по сторонам, а затем спокойно побрел до дома Ахмада.
Только мне удалось очутиться в саду, как вдруг я увидел Ратиба, молодого конюха, который при виде меня широко улыбнулся и сказал:
- Ой, Рахим, мой господин уже как час ищет тебя? Где ты запропастился?
- Пришлось уладить кое-какие дела, - ответил я, слегка покраснев.
- Да ладно, - махнул рукой юноша, - хочешь сказать, что ходил искать себе невесту?
- Да, невесту, - сказал я, пытаясь закончить этот разговор.
Только я собрался было уходить, как услышал за спиной Ратиба: «Да, Рахим, сейчас немедленно зайди к Ахмаду. Он хочет видеть тебя». Я ничего не ответил, а только ускорил шаг и очутился в покоях начальника стражи. Но вместо Ахмада моему взору бросилась женская фигурка, выскользнувшая из-за двери. Это оказалась Зулейма.
«Ни как сам шайтан привел ее», - со злобой подумал я, готовый задушить эту мерзкую шлюху.
Зулейма приветливо улыбнулась мне и тут я заметил, что одета она в прозрачную голубую тунику, из-под которой просвечивались линии ее стройного тела. Еврейская красавица подмигнула мне и сказала:
- Ахмад немного занять, так что подожди его здесь.
- Я подожду, - ответил я спокойным голосом, хотя внутри у меня все кипело, точно в жилах текла не кровь, а раскаленное масло.
Зулейма прямо при мне скинула тунику, оставшись без ничего, и, приоткрыв занавесу с золотистой бахромой, за которой сидел на шелковых подушках Ахмад и курил кальян. Девушка кинулась ему на шею и принялась целовать его в губы, щеки, глаза. Молодой мужчина не смог совладать с собой и потому обнял свою наложницу, поцеловав ее тонкие руки.
Зулейма уселась прямо на колени к Ахмаду, что сильно потрясло меня, и прижала его голову к своей маленькой, но упругой груди. Ахмад провел рукой по всему телу красавицы, потрогав живот и то, что ниже живота, а затем с необъяснимой скоростью начал целовать черный упругий сосок, при этом успевая правой рукой массировать другую грудь, пощипывая на ней сосок.
Зулейма издала протяжный стон и еще плотнее прижала голову своего возлюбленного к правой груди, прикрывая левую своими длинными темно-рыжими волосами. Ахмад, не ожидая такого порыва, обнял наложницу двумя руками и начал целовать всю правую грудь, не забывая покусывать черный сосок. Красавица Зулейма откинула голову назад, что привело еще в больший восторг начальника стражи, который в один миг повалил ее на мягкий ковер и принялся целовать все ее тело.
Обо мне они забыли, не замечая моего присутствия, или же считая меня ребенком, от которого не было повода скрывать свои близкие отношения. Слушая вздохи и стоны, я с отвращением воспринимал не только Зулейму, но также Ахмада, которого раньше готов был боготворить. Неужели столь смелый молодой человек, занимающий пост начальника городской стражи, мог опуститься до того, чтобы вступать в половую связь с наложницей перед взорами слуг и близких людей?
Я отвернулся и стал смотреть на темно-фиолетовую занавеску, на которой были изображены невиданные сказочные птицы с огромными крыльями. Я попытался представить себе этих сказочных существ, как если бы они существовали на самом деле. Мои мысли и фантазии зашли так глубоко, что я стал представлять себя одной из этих птиц, сидевших на ветвях деревьев в райских садах, где любая душа могла испробовать райские плоды и испить из источника, протекающего через сказочные деревья.
Я так замечтался, что не заметил как заснул. Проснулся я оттого, что кто-то тряс меня на плечо. Открыв глаза, я увидел перед собой лицо Захида, прислужника при дворе, который тихим голосом оповестил меня о том, что Ахмад дожидается меня в своей библиотеке.
- Вместе со своей Зулеймой? – язвительно спросил я.
- Нет, Рахим, он один. Поторапливайся.
Медленно поднявшись на ноги, я побрел в покои Ахмада, чувствуя как тошнота подкатывает к моему горлу. Какого же было мое удивление, когда я заметил, что начальник стражи совсем один. Усевшись на подушки и опустил глаза и спросил:
- Ты звал меня?
- Да, Рахим. Смотри, - тут Ахмад достал из-под складок халата письмо и протянул его мне, - возьми это письмо и сейчас же отправляйся на городскую стену. Когда подойдешь к воротам города, кликни Лукмана и передай ему письмо.
- Он передаст ответ в письменном виде?
- Нет-нет, скажи ему: пусть передаст ответ тебе сразу как только прочтет послание.
- Да, я понял.
Спрятав письмо за пазуху, я вышел в сад, как вдруг услышал звонкий голосок Зулеймы, купавшейся в маленьком бассейне. Мне почему-то стало не по себе от одного ее голоса и потому я ускорил шаг, чтобы как можно быстрее добраться до городских ворот.
День выдался нестерпимо жарким. Прохожие, проходя мимо, вытирали широкими рукавами катившийся по лицу пот. В воздухе висел запах потных тел  вперемежку с запахами райских цветов и различных специй, продаваемых на базарах. Вскоре вдалеке показались городские ворота, обнесенные глинобитной стеной. Вокруг нее прохаживались солдаты с копьями наперевес. Один из охранников погонял какого-то бродягу, уснувшего прямо под городской стеной.
Мне почему-то стало жутковато. А вдруг и меня также прогонят как этого несчастного? Хорошие мысли никак не лезли в голову, картина одна страшнее другой всплывали в моем сознании. Но как бы то ни было, приказ есть приказ и отступать нельзя. Набрав побольше в легкие воздуха, я подошел к солдатам и робким голосом спросил:
- Салям вам, правоверные. Не могли бы вы подсказать мне, как мне увидеть Лукмана?
- А тебе он зачем, мальчишка? – спросил один из стражников.
- Я… э… у меня к нему срочное послание от начальника стражи Ахмада.
- Так бы сразу и сказал. Дай сюда послание! – солдат попытался вырвать письмо из моих рук. В это время к нам подошел уже немолодой мужчина среднего роста и спросил:
- Что здесь происходит?
- Посланный от Ахмада, - воскликнул я и стражник мгновенно отпустил мою руку.
- У тебя есть его послание? – спросил незнакомец.
- Да, есть. Только мне надо передать его самому Лукману.
- Тогда давай сюда мне! Надеюсь, в этом послании нет ничего того, что касалась бы моей службы?
- А ты Лукман? – поинтересовался я на всякий случай.
- А то кто же! – рассмеялся мужчина, видимо, наделенные чувством юмора.
Я протянул письмо и тут же стал растирать левую кисть руки, на которой еще остались следы от сильных пальцев солдата. Следя за выражением лица Лукмана, я пытался понять, что за послание к нему послал Ахмад? Но как бы я ни всматривался в лицо мужчины, ничего толком понять не смог.
Лукман в это время закончил читать и, передав мне письмо, сообщил: «Можешь порадовать Ахмада, завтра после утренней молитвы я буду ждать его на берегу Нила».

IX «Последняя встреча»

После утренней молитвы, совершавшейся в доме Ахмада, слуги почему-то принялись бегать туда-сюда, выводили лошадей из конюшни, проверяли подковы, подпруги, словно предстояло какое-то сражение или дальняя поездка.
Спрятавшись в кустах жасмина, я услышал разговор двух слуг, говоривших о том, что их хозяин якобы собирается на рыбалку по Нилу, так как для него рыбалка – лучшее времяпрепровождения. Также я понял из этого разговора, что мне придется посматривать за его наложницей Зулеймой, которой так не терпится поехать вместе с Ахмадом.
«Вот тебе на, - думалось мне, - да я что, евнух, что ли, поглядывать за этой бесстыжей девкой! Убил бы ее, если бы мог».
Вскоре Ахмад вместе с десятью всадниками умчался в сторону городских ворот, чтобы оттуда выехать за пределы города, свернуть к берегу реки и затем сесть на рыбацкие лодки.
Я пошел к дому, внутренне напряженный так, словно меня вели на казнь. Но это было хуже казни, когда приходилось наблюдать за похождениями Зулеймы, делившей ложе не только с Ахмадом, а также с его верными слугами. От этой мысли мне не захотелось дальше переступать порог дома, как вдруг из-за навески выпрыгнула обнаженная Зулейма в обнимку с юным слугою, звавшегося Шарифом. Красавица лишь бросила на меня взгляд своих зеленых глаз и с усмешкой снова повернула голову к очередному своему возлюбленному, который не мог оторвать жадного взгляда от ее прекрасного тела.
- Сколько тебе лет, Шариф? – спросила Зулейма.
- Пятнадцать, - ответил юноша и густо покраснел.
- А вот Рахиму уже семнадцать, а он все еще дитя.
От этих слов я чуть было не свалился со ступенек. В голову мне ударила кровь. Единственное, чего мне хотелось, так это задушить негодяйку, да вот не хотелось только пачкать руки о ее грязное тело. Зулейма вместе с Шарифом громко рассмеялись, а меня в это время охватил озноб и к горлу подкатили рыдания, я с трудом сдержал их, ибо плакать мне было сейчас строго запрещено.
- Если бы ты опозорила меня при Ахмаде, то уже давно была бы мертва, - сказал я ей спокойным голосом.
- И что бы ты сделал со мной, а? – с насмешкой спросила Зулейма.
- Вот, - моя правая рука сама залезла в левый рукав хитона и вытащила оттуда кинжал.
Шариф отступил на шаг, с испугом озираясь вокруг. Зулейма смотрела на лезвие, словно оно излучало неведомую силу. Я сделал несколько неуверенных шагов вперед и остановился, ибо мои ноги отказывались мне служить. Руки дрожали так, будто несколько часов находились в ледяной воде.
- Рахим, это шутка, ведь так? – спросил дрожащим голосом Шариф, посматривая на Зулейму.
- Ладно, Рахим, не злись на меня, - сказала женщина, а затем повернувшись к юному возлюбленному, спросила, - так мы идем или нет?
- Да… да, - неуверенно отозвался тот, все еще боясь повернуться ко мне спиной.
Пара скрылась за шелковой занавеской, оставив меня одного. Я мог разглядеть лишь два силуэта, которые некоторое время сидели молча, но Зулейма нарушила молчание, пытаясь овладеть Шарифом, которому явно было не по себе после моей выходки. Юноша то и дело посматривал в ту сторону, где стоял я с кинжалом в руке.
Я заметил, как еврейка скинула тунику, оставшись без ничего. Но больше ничего не произошло, поскольку Шариф выбежал на веранду, умоляя красавицу оставить его одного. Но та, словно ведьма, подступала к несчастному, готовая схватить его. Не долго думая, я, перепрыгивая через ступеньки, подбежал к Зулейме и ударил ее по лицу, отчего она оступилась и упала на пол. Прикрывая правую ладонь, молодая женщина начала ругаться на непонятном мне языке, скорее на еврейском, должно быть осыпая меня проклятиями.
- Молчи, женщина, или ударить тебя еще раз? – выкрикнул я, наклонившись над Зулеймой.
- Как ты посмел прикоснуться ко мне, бедуинская собака! – закричала она.
От этих слов у меня подкосились ноги. Руки задолжали, как если бы их опустили в ледяную воду. Не понимая, что делаю, я начал колотить еврейку плеткой, с которой никогда не расставался. Шариф в испуге отшатнулся, не зная что и делать. Но я пригрозил ему оставаться и не в коем случае не поднимать панику.
Зулейма с криком каталась по полу, стараясь зажать кровавые рубцы. Кровь пропитала всю тунику, оставляя на мраморном кровавые следы. Тут я пришел в себя, скорее меня остановила капля крови на моей руке. Я посмотрел на свою плеть и ужаснулся: вся она покраснела от крови и стала неимоверно тяжелой. Сделав глубокий вдох, я спрятал ее под полы моего хитона и медленными шагами покинул веранду.
Десять дней пролежала Зулейма в постели. За ней день и нощно наблюдал старый лекарь: маленький, худощавый старичок с козлиной бородкой и большой зеленой чалме. Каждый раз, бережно откидывая одеяло, он протирал рубцы каким-то настоем из лечебных трав, рассказывая, будто этот рецепт был известен еще в Древнем Египте, когда Египтом правили фараоны. Зулейма покорно подчинялась каждому слову лекаря, желая побыстрее прийти в себя. Постепенно рубцы заживали, хотя было рано говорить о полном выздоровлении.
Однажды старик призвал меня к себе и сказал:
- Рахим, сейчас мне понадобится твоя помощь.
- Что я должен сделать? – удивился я.
- Сегодня я смажу мазью весь живот Зулеймы, чтобы прошли синяки. Ты поможешь мне перевернуть ее на спину, но только осторожнее, ибо это причинит ей боль.
Я покорно согласился, хотя не имел никакого желания помогать Зулейме. С большим отвращением я вошел в ее спальню, где царил душный запах от тысячи лекарств и мазей.
Зулейма лежала с закрытыми глазами под зеленым пологом. Ее огромная комната была увешана дорогими коврами, в углу стоял низкий диван с многочисленными подушками, рядом с которым расположился маленький столик. Решетчатые окна были занавешены персидской арганзой.
Лекарь, которого звали Абдульхакимом, бесшумно подошел к больной и откинул полог. Потом он знаком показал мне приблизится к постели и шепотом сказал: «Переверни ее».
Большой выдержки стоило мне прикоснуться к ненавистной мне Зулейме. Но, повинуясь старику, я осторожно перевернул ее и отошел в сторону. Лицом еврейка была хороша, длинные рыжие волосы ниспадали до талии. Я заметил как посмотрел на нее Абдульхаким, впервые разглядев ее лицо. Лекарь прикоснулся маленькой, высушенной ручкой к ее лбу и проговорил:
- Жара нет, и это хорошо.
Затем наклонился и прислонил ухо к ее груди, чтобы послушать биение сердца. Сказав, что с сердцем все в порядке и что ей больше не нужно пить сильные снадобья для восстановления работы сердца, Абдульхаким опустил ниже свою голову и прислонился ухом к животу.
- Да-да, - проговорил он, - то, чего я так опасался, проявилось. От ударов у нее повредились внутренние органы, так что придется ей полежать в постели еще несколько дней.
- А это опасно? – поинтересовался я.
- Нет, но с моими лекарствами Зулейма выздоровеет без каких-либо последствий.
- Мне можно идти?
- Да, Рахим, спасибо тебе.
Когда я вышел из комнаты, то меня обдало горячим воздухом. Пройдя несколько коридоров, я очутился на веранде, увитой виноградными гроздьями.
Когда Абдульхаким смазал мазями живот Зулеймы, молодая женщина постепенно пришла в себя, но так как слабость еще не отступила, то красавица сразу же закрыла глаза, издав стон.
Старик низко наклонился над ее лицом и тихо прошептал:
- Как долго я не видел тебя, любовь моя. Ты так прекрасна, словно дикий цветок в Долине Кедрон. Сколько земель мне удалось пройти, чтобы снова увидеть тебя, ту, в которую я был влюблен еще когда ты была совсем маленькой девочкой. Как я могу забыть тебя, ту, которую носил на руках, с которой игрался. Ах, Дебора, любовь моя, - с этими словами Абдульхаким поцеловал сначала тонкую шею своей возлюбленной, потом опустился ниже и с большим трепетом прикоснулся губами к ее белой груди, лизнув черный сосок. После этого не в силах сдержаться, лекарь прижался к ее груди и тихо заплакал, орошая слезами тело красавицы.
Зулейма-Дебора медленно открыла глаза и с блуждающим видом огляделась вокруг, превозмогая невыносимую боль в спине. Затем она почувствовала прикосновения чьих-то рук. Женщина приподняла голову и ахнула, не веря своим глазам.
Абдульхаким поднял голову и спросил:
- Ты помнишь меня, Дебора?
- Элеазар?!
- Тише, милая.
- Извини.
Зулейма сдерживала слезы. Вдруг не в силах больше терпеть, красавица обвила руками шею Элеазара, покрывая его лоб поцелуями и прижала его к своей груди. «Абдульхаким» не слышал больше ничего, как биение сердца Деборы. Так они просидели некоторое время, пока Зулейма не нарушила молчание:
- Элеазар, помоги мне встать.
- Зачем?
- Помоги, прошу тебя.
Лекарю с большим трудом удалось приподнять на ноги свою возлюбленную. Когда, наконец, Дебора встала на ноги, то с большой искренней любовью посмотрела на того, которого любила всю свою жизнь. Элеазар смотрел на нее сверху вниз, поглаживая старческой рукой ее влажные от слез щеки.
- Теперь я должен уйти, любовь моя.
- Куда, зачем? – взмолилась Зулейма.
- Я пришел сюда тайком под видом арабского знахаря, чтобы хотя бы еще раз в жизни увидеть тебя.
- Значит, ты покидаешь меня, оставляешь наедине с этими египтянами? Я так ждала тебя, так ждала. Не покидай, не бросай меня здесь одну.
- Я должен идти, Дебора, ибо другого пути у меня нет. Если же Ахмад узнает про меня, то убьет нас обоих.
- Но и пусть убьет! – воскликнула низким голосом красавица. – Да, пусть! Я лучше лягу под меч, чем расстаться с тобой. Разве это не то счастье, которое мы давно искали – быть всегда вместе!?
- Прости меня, Дебора, прости, - освободившись из объятий молодой женщины, старик направился к выходу, но подойдя к двери еще раз обернулся и сказал, - прощай, любовь моя.
- Постой, не уходи, нет! – Зулейма только было кинулась за Элеазаром, как тот скрылся за дверью.
Не в силах больше стоять, еврейская красавица скатилась по стене и, упав на ковер, горько заплакала.
 
 X «Рыбалка»

Не прошло и недели, как Зулейма быстро поправилась и теперь смогла, хоть и с трудом превозмогая боль, передвигаться по дому. Однажды я заметил, как она присела возле беседки и откинула назад волосы, а служанка опустила их в большой сосуд, из которого струйкой вился пар. Сначала было я подумал, что это Зулейма моет голову, но спросив у служанки поподробнее, узнал, что еврейская красавица перекрашивает свои рыжие волосы в светлый цвет.
Я решил не задавать больше вопросов, а только дождаться вечером и посмотреть на новое творение. Какого же было мое удивление, когда на пороге предстала необычайной красоты девушка со светлыми волосами с заметной рыженой. Конечно, ее волосы не были столь светлыми как, например, волосы европеек, но все же смотрелись куда более привлекательно, чем те.
Зулейма с гордым видом прошла мимо меня, но, обернувшись, сказала:
- Даже ты не смог устоять перед моей красотой?
- Да куда же мне, бедуину, до тебя, - ответил я язвительным голосом, стараясь ее разозлить.
- Можешь злиться сколько хочешь, только знай, что сегодня я буду уже в объятиях моего возлюбленного Ахмада.
- И как же ты попадешь к нему?
- Послушай, Рахим, - Зулейма плотно подошла ко мне и я почувствовал ее горячее дыхание, - сейчас я переоденусь в мужчину, возьму лошадь и поеду за город к берегам Нила.
- Ты с ума сошла? – воскликнул я и комок застрял в моем горле.
- Только не смей никому говорить, понял? – ее голос стал серьезным и я услышал в нем нотки гнева.
- Но как ты это сделаешь? – я не все не верил своим ушам.
Зулейма молча подошла к большому резному сундуку и открыла его крышку. Она начала доставать по одной вещи и складывать их в одну кучу. Затем скинув свою тонкую тунику из прозрачной белой ткани, красавица накинула на голое тело длинный мужской хитон из грубой шерсти, поверх него накинула что-то вроде плаща, а на голову накрутила чалму. В таком наряде она походила на хрупкого мальчика. Чтобы никто из слуг ее не заметил, еврейка закрыла нижнюю часть лица концом чалмы и сказала:
- Если кто спросит обо мне, скажи, что я в гостях у Амани.
- Хорошо, - вот и все, что удалось ответить мне.
Через несколько минут вороной конь пронесся через калитку и скрылся в ночи. Поглядывая ему вслед, я терзался разными мыслями, но потом положив все на карту и вручив свою жизнь Аллаху Всевышнему, тоже тронулся в путь верхом на лошади, которая во всю рысь несла меня прочь из города в сторону берегов великой реки, что питает египетскую землю с древнейших времен.
Когда Зулейма на взмыленном коне подскакала к лагерю Ахмада, ее встретил один из стражников, который дежурил этой ночью. Увидев незнакомца в длинном хитоне и замотанной до глаз чалме, страж спросил:
- Кто ты? Назови пароль!
- Ты что, ослеп?! – раздался злобный голос. – Пропусти меня к Ахмаду, немедленно!
- Сначала назови свое имя! – крикнул в ответ мужчина.
- Ты, что же, кафир какой-нибудь? Не знаешь нашего закона, который гласить, что правоверному нельзя называть свое имя после захода солнца?
- Да, но сейчас это крайне необходимо.
- Если ты не пропустишь меня в шатер к Ахмаду, то потом у тебя будут большие неприятности.
- Ты – гонец?
- Да-да.
- Тогда проходи. Только Ахмад сейчас… занят, - но последние слова не были ею услышаны.
В темноте Зулейма подкралась к шатру, где отдыхал Ахмад и приоткрыла полог, чтобы войти. Когда она очутилась внутри, то заметила множество свечей, расстеленные ковры и подушки, кальян и своего возлюбленного, лежащего в объятиях какой-то девушки с черными продолговатыми глазами. Ее смольно-черные волосы были раскиданы на подушке.
Зулейма сделала два шага назад к выходу. Ноги ее подкашивались, но она все же сдержала себя, чтобы не разрыдаться и не упасть. Ахмад привстал и долго разглядывал незнакомца, не видя его лица. Затем он спросил:
- Кто ты? Почему зашел без спроса?
- Извини, что отвлекаю тебя от великих дел, - прокричала Зулейма, скинув с головы чалму.
- Зулейма?! – воскликнул Ахмад. – Как… как ты здесь очутилась? Тебе, должно быть, было страшно продвигаться в темноте.
- Не волнуйся за меня, я ехала верхом, так что мне не составило большого труда добраться до тебя, любимый, - с усмешкой проговорила еврейская красавица и собралась было уже уходить, как ее возлюбленный схватил ее за левую руку и прошептал:
- Не уходи, останься.
- Отпусти меня, Ахмад, - проговорила Зулейма, вырываясь из его объятий, - ты уже нашел себе возлюбленную, вот и развлекайся с ней дальше!
- Лея не моя возлюбленная…
- Да?! А кто же: сестра, дочь, родственница?
- Позволь мне все объяснить тебе.
- Не утруждай себя разговорами и оправданиями, ты уже доказал свою любовь. Прощай.
- Нет, постой, постой, - Ахмад упал на колени и прожался к еврейской красавице, - Лея мне чужая, я люблю только тебя.
- Скольким женщинам ты говорил эти же слова? – спокойно отозвалась Зулейма, с равнодушным видом уставившись на Лею, которая в страхе прижалась к дальнему краю шатра.
- Только тебе, клянусь Аллахом!
- Правда?
- Я же говорю, что я люблю ТОЛЬКО тебя! – на слове «только» мужчина повысил голос. 
- Тогда пусть эта дрянь убирается к чертовой матери!
- Как прикажешь, любовь моя, - повернувшись к Лее, Ахмад закричал, - пошла вон, потаскуха деревенская!
В страхе юная девушка собрала свои вещи и мигом покинула шатер, дрожа всем телом. После ее ухода Зулейма потянулась, зная, что так сможет свести своего возлюбленного  с ума, и прошла по шатру, комментируя:
- Хорошо здесь у тебя: светильники зажег, ковры расстелил, да и постель хорошая.
- Мы будем спать на ней вместе, - сказал Ахмад.
- Я? На той постели, на которой лежала эта… девка из деревни. Если хочешь спать со мной, прикажи слугам убрать эту грязную постель и расстелить новую.
- Сейчас, я мигом, - молодой человек быстро накинул халат и призвал своих слуг, которым тут же дал задание.
Через полчаса Ахмад и Зулейма лежали в объятиях друг друга. Ахмад нежно касался губами волос, губ, шеи, сосков, живота своей возлюбленной, лаская руками ее ягодицы и бедра. Красавица, чуть приоткрыв свои влажные нежные губы, издавала стон, который с неимоверной силой возбуждал ее любовника.
Когда приехал я, один из слуг, узнав о моем приезде, призвал к себе в шатер и во всех подробностях рассказал о том, что произошло между Ахмадом и Зулеймой, при этом все время подливая мне чай и угощая финиками. Вот потому мне все стало известно, какой разврат царил в те времена между приверженцами высокопоставленных классов.
Рано утром, когда горячее африканское солнце только поднялось из-за горизонта, окрасив воды мутного Нила в золотистый цвет, я встал и, натянув шаровары, одел поверх них  свободный кардиган, доходивший мне до колен. Затем я вышел из шатра и улыбнулся новому дню. Меня почему-то переполняла необъяснимая радость, точно мне предстояло встретиться с возлюбленной. Разминая руки, я стал ходить взад-вперед по лагерю, изредка останавливаясь и поднимая с земли камешек, бросал его в воду.
Тут мое внимание привлек разговор, доносившийся из шатра, в котором отдыхали Ахмад с Зулеймой. Видно, тема была столько серьезной, раз молодые люди старались говорить как можно тише. Я же на корточках присел возле полога шатра и прислушался. Меня, если честно, довольно потрясло то, что довелось подслушать. А разговор происходил вот на какую тему.
Зулейма стояла в длинной зеленой туники и, надевая юбку, проговорила:
- Теперь, Ахмад, ты просто обязан жениться на мне!
- Разве это возможно? Не смотря на всю любовь к тебе, я не могу жениться на тебе.
- Потому что я еврейка, а ты араб.
- Нет. Разве в этом дело? Ты живешь у меня в качестве наложницы, но женой я никак не могу тебя сделать, как бы этого не желал.
- Ты говорил, что любишь меня. Так докажи свою любовь! Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь: мол, аристократы у вас не женятся на девках вроде меня. Но, к черту все эти ваши светские законы, разве любовь может быть менее важной? Ведь если любишь кого-то, ты готов ради него на все! – теперь молодая женщина говорила громко, не боясь, что их могут услышать. Она вся преобразилась, глаза ее загорелись точно звезды, отчего Зулейма стала еще красивее.
- Если я откажусь от светских правил и всех принципов, тогда ни ты, ни я не сможем больше жить в достатке.
- О, Боже! – всплеснула руками красавица. – Разве я люблю тебе и хочу выйти за тебя замуж только из-за денег?! Ахмад, поверь, есть причина, по которой я стараюсь убедить тебя.
- Что за причина? – теперь уже и начальник стражи подался вперед, внимательно слушая речь своей возлюбленной.
- Два месяца, вот уже два месяца я ношу под сердцем НАШЕГО с тобой ребенка!
- Что?! – Ахмад резко вскочил, но тут же снова сел. – Два месяца? И ты скрывала это от меня?
- Я… я не была точно уверена. Но моя служанка определила по тому, что у меня были задержки.
Ахмад, красавец мужчина, в молодом возрасте занимающий высокий пост, никогда не знавший поражения, теперь выглядел как пятилетний ребенок. Он часто хлопал глазами, не в силах поверить услышанному. Как только ему удалось прийти в себя, то он кинулся к Зулейме и, скинув с нее тунику, принялся долго водить пальцами по ее стройному телу. Затем Ахмад распустил ее волосы, доходившие до талии, и принялся целовать их, наматывая пряди на указательный палец. После этого молодой человек коснулся губами алых губ своей возлюбленной и прошептал:
- С помощью них ты научишь нашего сыночка говорить.
Затем Ахмад опустился вниз и какое-то время массировал белые груди и в конце поцеловал сначала один сосок, затем другой со словами: «С помощью них ты вскормишь нашего малыша своим молоком, чтобы он вырос крепким и здоровым».
Первый раз за несколько дней Зулейма улыбнулась, почувствовав себя счастливым человеком, ибо теперь войдет в дом Ахмада уже не как наложница, а как законная жена.
Пока молодой человек целовал свою возлюбленную, я кинулся к реке и сполоснул рот, после чего набрал в ладони побольше воды и брызнул ее себе на лицо. Вода оказалась холодной, что помогло освежить мою голову. То, что я услышал, повергло меня в дрожь, ибо я знал, что ни один мула не согласится дать разрешение на этот брак; и хоть Зулейма вот как шесть лет назад приняла Ислам, все равно в глазах египтян она является иудейкой, а значит, их врагом. И только покровительство начальника городской стражи, коим является Ахмад, спасет бедную женщину от унижения и погибели.
Размышляя над этим, я и не заметил, что лагерь постепенно стал просыпаться. Несколько солдат уже приготовили рыбацкие лодки и сети. Меня поразило, что лодки были сделаны на подобии тех, что строили в Древнем Египте. Но как бы то ни было, было ясно одно: через час здесь на берегу останется незначительно количество людей, ибо остальные отправятся на рыбалку и прибудут только к вечеру.
Я уселся на мягкой земле неподалеку от камышей и принялся разглядывать орнамент на моем светло-сером кардигане, который носят кочевники. Никто ко мне не подошел за все утро и никто даже не предложил мне позавтракать, так что о рыбалке не стоило даже и думать. А ведь как мне хотелось сплавиться по великой реке, наловить рыб, подстрелить хотя бы одну утку, что прячется в нильских камышах или просто поплавать в лодке. Но моим мечтам не суждено было сбыться в этот раз. Ну, что же: может быть, в следующий раз.
  Я краем глаза заметил Ахмада, шедшего рядом с Зулеймой и каким-то солдатом. Он дал краткие распоряжения относительно охраны лагеря и вместе со своей, можно так сказать, женой уселся в самую красивую лодку, украшенную на старинный матер, цветами лотоса.
Солнце давно стояло в зените. Было нестерпимо жарко, и если бы не Нил, все давно умерли бы от палящего солнца. Стая птиц с криком выпорхнула из камышей и взлетела высоко над водой, плавно махая своими огромными крыльями.
Несколько человек, оставшихся на берегу, решили занять себя и потому вытащили невод, чтобы тоже наловить много рыбы. Мне приказано было следить за сетями и, как мне не хотелось пойти отдохнуть в шатер, один из солдат, ссылаясь на мою молодость, ответил, что, мол, надо приучать меня к рыбалке. Не имея сил спорить, я остался на берегу караулить рыбу.
Я лежал в тени, когда день клонился к закату. Ничего особенного не происходило, как вдруг сети начали колыхаться в воде. Разом вскочив на ноги и сняв сандалии, я кинулся в реку и ухватил невод. На мой радостный крик сбежались пятнадцать человек. Все как один бросились ко мне на помощь. Конечно, не обошлось и без неприятностей: все таки я упустил двух рыб, когда старался поднять сети над водой, да вдобавок моя левая рука запуталась в сетях, так что леска до крови натерла мне руку, после чего я пошел в шатер забинтовывать раны. Хотя все оказалось не так страшно, но ноющая боль в руке не давала мне покоя в течении двух дней.
Мы пробыли на рыбалке еще пять дней, когда однажды утром Ахмад не отдал приказ собираться, ибо его ждали срочные дела в городе, а рыбы наловили так много, что часть пришлось отдать случайным прохожим.
Я сделал для себя вывод: не мечтай о том, чего не знаешь. Теперь, когда мне удалось порыбачить, я настолько возненавидел рыбалку как некогда любил и мечтал о ней. А причина была в том, что я не только упустил рыбу, но и покалечил себе руку.

XI «Послание»

В последнее время на границе Египта стало не спокойно. Поговаривают, что местные жители видели шайку вооруженных разбойников, которые время от времени нападают на караваны, одиноких путников, а иногда забираются в дома и уносят все самое ценное. Жители небольшого селения просили властей изловить разбойников и заключить их под стражу.
Султан послал пятьдесят вооруженных людей, и через несколько дней они привели пленного разбойника, который оказался разговорчивым после двух пыток, и наконец поведал тайну. Оказалось, что шайкой разбойников командует Черный Пес. Вернувшись в Персию, он быстро собрал под своей рукой всех мелких воришек, преступников, а также тех, кто мечтал вырваться на волю и приобрести несметные богатства. Все эти люди легко согласились разделить свою судьбу с Черным Псом, который повел их, по его словам, в богатый Египет.
От этих вестей египетский султан побелел от ужаса, понимая, что разделаться с Черным Псом не так просто. Этот разбойник оказался чумой для всех мусульманских стран, где он имел много своих единомышленников. И первое, на что решился султан, так это наказывать всех людей иранского происхождения, будь то обычные странники, искатели приключений, историки, ученые или купцы.
Во всех городах Египта с этого момента началось гонение на персов. У многих купцов отобрали все товары вместе с деньгами и заключили их под стражу. Были и такие случаи, когда разъяренная толпа кидалась с балками, дубинками, топорами или граблями на несчастные, не в чем не повинных персов, и разрывала их на куски.
Вести о таком бесчестье облетела словно порыв ветерка по всем странам мусульманского мира. Кто-то яростно защищал персов, кто-то, наоборот, вступал на сторону египтян. Но когда столь гнусная новость дошла до слуха персидского султана, то он поднял такой шум, что сидящие подле него визирь, викель и остальные собравшиеся со страху склонили свои головы, боясь сделать лишнее движение.
Султан прошел взад-вперед и сказал:
- Я им покажу гонение на персов!
С этими словами он позвал своего писца и попросил написать его послание к правителю Египта с требованием отпустить на свободу всех персидских купцов и остальных невинных людей и вернуть им все украденное добро. Когда письмо было составлено, оно сразу же было отправлено с гонцом, который, сменяя коней по пути, смог быстро добраться до страны, где некогда правили фараоны.
Египетский султан молча выслушал донесение гонца и ответил коротко и ясно: «Я своего решения менять не стану. Так и передай своему господину». Встревоженный гонец умчался прочь.
Персидский султан выслушал ответ и спокойно сказал:
- Раз так, то пусть узнает острие персидского клинка. Если этот египтянин не передумает, то я тут же выступлю со своими отборным войском в Египет. Что египетского войско по сравнению с моим!? – султан громко рассмеялся, накручивая на палец с большим перстнем конец своей черной бороды. – Ко мне присоединятся афганцы, луры, курды, армяне, таджики, туркмены, может быть, еще и азербайджанцы. Посмотрим, кто победит.
Следующее послание к египетскому султану было несколько другого содержания: в нем была скрыта угроза войны, что привело египтян в замешательство. Понимая, чем рискует, султан Египта попросил перса не спешить с решением, а дать время все еще раз обдумать и, может быть, прийти к согласию.
- Что ж, - ответил персидский султан, выслушав донесение гонца, - как только щенка припугнешь, сразу хвост поджимает.
И сравнение египетского султана со щенком повергло всех собравшихся в неудержимый хохот. Весь вечер персы пили вино, понося всех египтян, обзывая их пустынными собаками.
Однако египтяне тоже не дремали. Не решаясь схватиться с персидской армией, которая превосходила не только по численности воинов, но и снаряжением, египетский султан предложил действовать мирно. Отправив послов в различные города Египта, султан смог спокойно выдохнуть, почувствовав, как камень непосильных трудов свалился с его плеч.
Поздно вечером один из гонцов прибыл в город Луксор, чтобы встретиться с Ахмадом и передать послание султана. Начальник городской стражи в это время ужинал и потому попросил посла подождать. Через четверть часа Ахмад ввел гонца в просторную комнату, где и состоялся весь разговор, не известный никому, кроме Аллаха.
Когда посланец вышел из дома и на сменной лошади ускакал прочь, Ахмад еще долгое время сидел в одиночестве в комнате, пока на землю не упал лунный свет. Тогда начальник городской стражи встал во весь рост и позвал кого-то. Это оказался ни кто иной, как его тайный шпион, уже много лет стоящий на этой должности. Этого шпиона звали Сайфуддин, что в переводе с арабского означает Меч веры.
В это время я сидел с одним из слуг по имени Исам и играл с ним в кости. Несколько лет назад мой старший учил меня играть в азартные игры и потому я все время побеждал. Исам же, выпятив пухлую нижнюю губу, грустно сказал:
- Рахим, вот уже несколько дней, как я проигрываю у тебя. Скажи, что за секрет ты таишь?
- Какой секрет? – удивился я.
- Не дурачь меня. Я прекрасно вижу, что ты жульничаешь.
- Это не так, Исам. Просто в детстве меня учили играть в кости. Теперь я с радостью могу применить свой опыт.
- Да, - протянул юноша, - не с моим-то счастьем.
Наклонившись, я по-дружески похлопал его по плечу, после чего Исам весело заулыбался. Мы могли бы еще всю ночь играть в кости, если бы меня не призвали к Ахмаду.
Зайдя в тускло освещенную комнату, застеленную множеством красных ковров, я поклонился и тут же выпрямился. Меня немного смутило тот случай, что помимо самого Ахмада в комнате находился еще и Сайфуддин. Мы поприветствовали друг друга саламом, после чего я уселся на мягкую подушку подле Ахмада.
- Так вот, - сказал он, - ты, Рахим, пойдешь вместе с Сайфуддином дельце одно делать. Ты, Сайфуддин, остаешься за главного.
- А что случилось? – удивился я и почувствовал некий страх.
- Все предельно ясно, - отозвался Ахмад, - мои люди выяснили местонахождение Черного Пса, который расположился лагерем близ нашего города. Ваша задача – встретиться с ним и уговорить его убраться с земли египетской…
- А что будет, если он не согласится? – смущенно проговорил я.
- Тогда пусть прибудет завтра к горе, что на западе, под названием Львиная. Но только один! Тогда мы посмотрим, на чьей стороне Аллах.
Так вот оно что! Ахмад захотел, чтобы я стал гонцом к грозному разбойнику. Но что случится, если весь этот план провалится и нас с Сайфуддином убьют? Как бы меня не мучили подобные вопросы, я решил их пока не задавать, ибо будущее ведомо одному лишь Аллаху!
- Сайфуддин, - обратился Ахмад к шпиону, - возьми это послание и передай ЛИЧНО в руки Черному Псу. Пусть прочтет и даст немедленный ответ.
- Его ответ будет письменный или устный?
- Устный.
Я стоял, весь побледнев. Я почувствовал, как холодок пробежал по всему моему телу, но все же сумел сдержать себя в руках. Сайфуддин поглядел на меня и сказал:
- Ну что, Рахим, ты готов рискнуть жизнью ради Египта?
- Готов, - неуверенно отозвался я, чувствуя боль в животе.
- Тогда пошли. Нельзя терять ни минуты, - с этими словами мужчина отодвинул ковер, под которым я увидел дверь.
Ахмад помог Сайфуддину раскрыть ее и мы спустились вниз по узеньким ступенькам, освещая себе дорогу факелами. Оказалось, что тайный проход был прямо под полом. Когда потайная дверь над нами снова закрылась, мои глаза ничего не могли увидеть в кромешной темноте, не смотря на то, что у нас в руках были факелы.
Сайфуддин приказал мне подержать его факел и осветить то место, где он сейчас находился. Я заметил, как мужчина привязывает к небольшому выступу в стене клубок. Я поинтересовался, для чего это.
- Если мне не удастся выбраться живым, то тебе просто необходимо добраться обратно, и чтобы ты не заблудился в темноте, я протяну нитки, взятые у моей сестры.
- Почему ты говоришь, что тебе нужно погибнуть? – осторожно поинтересовался я.
- Понимаешь, всю свою жизнь я служил в качестве тайного гонца, или шпиона, еще служа отцу Ахмада. Так вот, - продолжил он свой рассказ, идя первым по подземному туннелю и освещая себе дорогу, - я всегда полагался только на свою интуицию, только. Ибо разум может быть затуманен. Никогда еще моя интуиция не подводила меня. И я чувствую, что сейчас иду в последний раз по этому проходу.
- Сайфуддин, - спросил я, правой рукой придерживаясь каменной стены, ибо так мне было легче ориентироваться в темноте, - может быть, сегодня интуиция подведет тебя и ты выберешься живым. Ведь мне всего лишь восемнадцать лет, как я могу спастись от опасности?
- Эх, Рахим, ты еще так молод и полон сил, что, надеюсь, ты убежишь от преследователей?
- Я… я не понимаю.
- Ладно, я вижу, что совсем перепугал тебя всякими предсказаниями. Давай поговорим лучше о чем-нибудь другом.
- О чем?
- Ну, - Сайфуддин протянул это слово, как бы задумываясь над ответом, а затем сказал, - ты можешь читать и писать?
- Совсем немного. Ведь мы, кочевники, не учимся грамоте.
- Откуда же тогда ты знаешь буквы?
- Мой отец когда-то учил меня, но это было больше десяти лет назад, так что я совсем забыл, как правильно читается то или иное слово.
- Знаешь, Рахим, - вдруг Сайфуддин остановился и повернулся ко мне, - возьми мой факел и посвети вон в том месте, - он рукой указал на темный угол, - сейчас я привяжу конец клубка на этом месте и пойдем дальше.
Оказалось, что первый клубок закончился и Сайфуддину пришлось взять новый и привязать его к выступу как и в прошлый раз. Когда все было сделано, мы продолжили путь.
- Знаешь, Рахим, - отозвался Сайфуддин, - мне довелось прочитать множество книг разных философов. Но, к сожалению, ни одно философское учение не смогло привлечь моего внимания, ибо каждый ученый муж истолковывал сущность бытия по-своему, и часто мнения различных философов не совпадали. А ведь так можно совсем было запутаться, если вникать в каждую суть. Понимаешь, если бы мир, созданный Богом, был бы столь легким к пониманию, как это представляли многие мыслители древности, то сейчас бы не было никаких загадок для человека. А ведь никто не знает, как  по-настоящему выглядит жизнь других миров. Так стоит ли пытаться объяснять происхождение человека и всего сущего от огня, воды, воздуха или земли. Да, никто не спорит, что духовная сущность человека не имеет ни формы, ни материи, ибо это высшая сущность человеческая, которую называют душой. А что представляет собой этот мир? Вот на какой вопрос многие ученые мужи ломали головы, вступая в различные дискуссии, да и сегодня можно слышать различные точки зрения. Но вот вопрос: какая же из этих точек зрения правильное, а какая нет?
- Я думаю, на этот вопрос люди никогда не дадут правильный вопрос.
- Вот именно, мой мальчик. Так стоит ли вообще все эти труды, дебаты и споры смысла?!
- По-моему, в этом есть определенный смысл. Человек пытается постичь божественную сущность, происхождение миров, но есть ли доступ к таким знаниям? Вот на какой вопрос стоит в начала ответить.
- Ты читаешь мои мысли, Рахим. А между прочим, мы почти пришли. Потерпи немного, и ты увидишь пустыню.
- А где мы сейчас находимся?
- Видишь? – Сайфуддин посветил факелом правую часть стены и я увидел барельеф, искусно вырезанный в толще стен. – Этот участок называется Львиное Царство.
- Почему «Львиное Царство»?
- Потому что лев – знак могущество и покровительства; а царство – слово, обозначающее могущество и власть.
- Так, значит, этот лев станет опорой в нашем сегодняшнем деле?
- Будем надеяться, а теперь пригнись, ибо своды следующего коридора пойдут куда уже и ниже, чем прежние.
И вправду, стоило нам свернуть налево, как в нос ударила волна сырого, спертого воздуха, своды оказались даже ниже, чем я мог предполагать. Мне пришлось согнуть колени, ибо идти с опущенной головой было не столь удобно. Вскоре, после долгих хождений по коридорам, которые то разветвлялись, то сплетались, мы увидели лунный свет, тускло мерцающий сквозь каменное загромождение. Теперь я понял, зачем Сайфуддину понадобились нитки, ибо только с их помощью я смогу попасть в дом к Ахмаду. Мой путник тем временем пробрался к груде камней и знаком показал мне приблизиться к нему.
Нам открылся вид на ночную пустыню. Но почему-то было видно как днем, хотя египетская ночь чернее индийской туши. Я заметил множество огней, топот копыт, да крики людей на непонятном языке. Неподалеку раскинулись шатры и мне стало ясно, кто были эти люди.
- Вот они, шакалы, - тихо проговорил мой путник и сплюнул на землю.
- Когда мы подойдем к ним? – с нетерпением спросил я, хотя все мое тело дрожало от страха и нерешительности.
- Потуши свой факел, довольствуемся моим, - сказал мужчина и вскарабкался на небольшое укрепление, после чего спрыгнул на землю.
Я последовал его примеру, и вскоре мы подходили к неизвестным нам людям, которые враждебно поглядывали на нас, двух одиноких путников.
Я шел на шаг сзади от Сайфуддина, который держал в правой руке факел, освещая дорогу. Наконец, мы подошли к двум высоким стражникам, которые презрительно нас осмотрели с ног до головы, и один из них спросил, плохо выговаривая арабские слова:
- Зачем пожаловали? Неужто вам не дорога ваша жизнь?
- Мы пришли с миром, - попытался уговорить Сайфуддин.
- С миром, - тут стражник засмеялся низким голосом, после чего продолжил, - если вы пришли к нам с миром, то должны знать, что находитесь в стане Черного Пса.
- У нас есть к нему послание от начальника городской стражи.
- Вот как? Покажите.
Мой путник достал из широкого рукава своего хитона письмо и протянул его стражнику. Тот внимательно пробежал глазами послание, некоторое время переговаривался с другим стражником, после чего подошел к одному шатру и скрылся за ним. Какое-то волнение кольнуло мое сердце, но я даже не подал вида.
Вскоре стражник вышел из шатра в сопровождении самого Черного Пса ( я сразу угадал разбойника) и направился к нам. Сайфуддин спросил, что ответил Черный Пес, на что стражник сказал: «Идите к нему сами».
Я сделал невольный шаг назад, боясь быть узнанным. Но мой путник спокойно двинулся за встречу главы разбойников, не боясь предательского удара в спину. Двое человек освещали нам путь, пока мы не подошли к Черному Псу.
Черный Пес, одетый в темный халат и дорогую чалму с рубином, осмотрел посланцев, то есть нас, и сказал:
- Я понимаю, зачем вы пришли. Ваш господин хочет, чтобы я покинул пределы Египта и вернулся в Персию, где, наверняка, меня схватят и повесят на первом суке. Но вы, как умные люди, понимаете, что расстаться с жизнью таким позорным образом для достопочтенного мужа не есть хорошо. Более того, это покроет позором весь мой род и род тех людей, которые мне служат. Так стоит ли мне рисковать жизнью и честью ради Ахмада?!
- Не ради Ахмада, но ради всех людей, проживающих на мусульманских землях. Ты же понимаешь, как реагируют на твои действия эмиры и султаны, - горячо проговорил Сайфуддин, стараясь переубедить собеседника.
- Так, значит, вы убеждены в том, что я оказываюсь вершителем судеб многих государств на Востоке, которых насчитывается великое множество, не говоря уже о различных провинциях. Вот уж никак не ожидал, что смогу управлять судьбами стольких людей! – Черный Пес громко рассмеялся, а за ним засмеялись все его соратники, разбойники с большой дороги.
- Мой господин, Ахмад, предлагает тебе выгодную сделку: ты покидаешь Египет тихо и мирно, и можешь не возвращаться в Персию, а остановиться где-нибудь в Сирии или Турции.
- Что же я, по-вашему, буду подчиняться вам?! – прокричал разбойник, вскочив на своего вороного коня и освятив меня и моего путника.
«Вот шайтан, - подумал я, - теперь меня точно узнают, и, скорее всего, убьют». Мысленно я приготовился проститься с жизнью.
Факел осветил мое лицо и я увидел Черного Пса с аккуратно подстриженной бородкой и черными продолговатыми глазами. Тут лицо его искривилось в усмешке, лоб прорезали морщины, хотя он не был еще стариком, и тут до меня донесся глас разбойника: «Это он! Я узнал в нем того мальчишку, который работает шпионом у этого сосунка Ахмада. Держите их обоих!»
Черный Пес хлестнул плетью своего коня, который с громким ржанием встал на дыбы, словно подавая знак как и его хозяин. Разбойник доскакал до небольшой возвышенности и, остановившись на том месте, принялся наблюдать, как его люди с кинжалами бросились на двух беззащитных людей.
Сайфуддин ловко уворачивался от ударов, прикрывая меня сзади. Я боялся вступать в бой, ибо знал, что для этого дела я непригоден. Тут один из разбойников нанес удар в бок Сайфуддину. Мужчина, тяжело дыша, прикрывал рану, из которой струилась кровь. Поняв, что ничем он мне больше не поможет, Сайфуддин сказал:
- Рахим, убегай, спасайся скорей.
- А как же ты? – спросил я, пытаясь помочь моему путнику.
- Не теряй времени, убегай! – закричал мужчина и, схватив кинжал, метнул в одного из напающего. Тот с криком повалился на землю.
Использую секундное замешательство врагов, я ринулся со всех ног к заветному туннелю, в душе благодаря Аллаха за помощь. Позади я услышал крик Черного Пса: «Чего рты разинули? Хватайте мальчишку!»
Я бежал как мог. Порой мне казалось, что у меня не хватит сил или я просто задохнусь. От быстрого бега меня начало тошнить, сердце гулко стучало, мне не хватало воздуха. Бывало я чуть приостанавливался, чтобы перевести дух, и тут же бежал дальше, слыша топот множества копыт.
Наконец, я очутился перед каменной оградой. С ловкостью кошки мне удалось перелезть возвышенность и я очутился в кромешной темноте длинного коридора. Совсем неподалеку маячили множество факелов, слышались голоса. По-видимому, разбойники пытались найти меня, но где же можно найти человека ночью, да еще в пустыне, когда не разглядишь пальцы собственной руки.
Совсем близко раздался голос:
- Имран, я, кажется, нашел, где может прятаться этот крысеныш.
- Где же? – раздался другой голос.
- Да вот за той оградой.
Меня бросило в дрожь. Неужели разбойники все же заметили меня и попытаются схватить? Нет, уж. И, пересиливая свой страх и усталость, я кинулся со всех ног по туннелю, держась за нитку, протянутую Сайфуддином. Казалось, я чувствовал тепло рук этого бесстрашного человека, которому я стольким обязан.
В это время, люди Черного Пса, не найдя моих следов, вернулись ни с чем. Черный Пес подошел к лежащему Сайфуддину, который тяжело дышал от боли и, приподняв его подбородок концом своего сапога, спросил:
- Куда мог убежать твой путник? Ведь в пустыне он долго не протянет.
- За чем тебе это знать? Я вам все равно ничего не смогу рассказать.
- Вот как? – насмешливо проговорил разбойник. – Так, значит, мы не сможем договориться?
- О чем ты хочешь договориться, грязный шакал?
- Ах, так! Тогда знай, что Ахмада я все равно не послушаю, а твоего друга или кто он там тебе приходится, я рано или поздно найду и с живого кожу сдеру!
- Как бы с тебя кожу не содрали раньше времени.
- Ладно, - махнул рукой Черный Пес, - с него довольно. Эй, Масуд, прикончи его! – с этими словами разбойник во кружении стражников скрылся во тьме.
Сайфуддин заметил, как Масуд нацелил на него заряженный пистолет и по всей пустыни раздался громкий выстрел, окутав все прибрежные горы. После чего все остальные разошлись, а на земле, освещенное лунным светом, лежало с распростертыми руками и пробитым лбом тело Сайфуддина.

XII «Предсказание»

Когда я добежал до потайной двери в полу, то сразу же всеми силами, которые оставались у меня, я приоткрыл ее и вылез в просторную ковровую комнату. Несмотря на усталость и ссадины, полученные во время «путешествия» по мрачному подземному ходу, я все же предстал пред Ахмадом. Сначала мне удалось пересказать разговор с людьми Черного Пса, а затем с самим главой разбойников. В конце рассказа я сделал паузу и приостановился. Начальник стражи посмотрел на меня пристальным взором карих глаз и спросил:
- Почему ты вернулся один, Рахим? Где же Сайфуддин?
Большой выдержки стоило мне дать ответ. Глубоко вздохнув, чтобы набрать побольше воздуха в легкие, я ответил:
- Сайфуддин мертв, - наступила пауза, я несколько раз помялся и продолжил свой рассказ, - он знал об этом, знал, что его ожидает. Но тем не менее, это не сожалел, что пошел на столь рискованное дело. Мне же он наказал принести тебе весть, какой бы она не была, ведь ты, Ахмад, понимаешь, что значит принести весть.
- Этого стоило ожидать, - проговорил печально мужчина; немного помолчав, он вытер тыльной стороной руки катившиеся по его щекам слезы и сказал, - ты, Рахим, поступил благородно, доказав свою преданность мне… и преданность Сайфуддину. Вот тебе награда за твою службу, - Ахмад достал мешочек и высыпал несколько слитков серебряных монет.
- Ты через чур щедр, - тихо ответил я, - единственный, кто заслуживает почестей, это Сайфуддин.
Мы проговорили так до наступления утра. Падая от усталости, я добрался до своей постели и прямо в чем был одет рухнул на горы подушек и матрасов. Руки и ноги болели так, словно кто-то невидимый выкручивал мои кости изнутри. Ссадины жгли, голова гудела. Постепенно мое дыхание выровнялось и сон завладел моим сознанием.
Только ближе к вечеру я поднялся с постели и потом снова заснул. На следующий день у меня начался жар, тело мое сотрясали судороги. Лекарь постоянно прикладывал к моему горячему лбу марли, смоченные в холодной воде.
Один раз меня даже стошнило и я вырвал густой белой слизью. После этого весь день у меня во рту стоял горький привкус каких-то трав. Оказалось позже, что лекарь дал мне выпить лечебное зелье, очищающее весь организм. Его словам можно было поверить, так как через два дня после этого случая я пошел на поправку, а через неделю смог заняться своими делами.
От Исама я узнал, что отряд, посланный Ахмадом на поиски тела Сайфуддина, вернулись буквально через пять часов. На заводной лошади лежало тело того, который спас мне жизнь. Я пошел к Ахмаду и попросил его разрешения сходить на могилу моего друга и товарища. Получив положительный ответ, мы с Исамом запрягли лошадей и поскакали в самую отдаленную часть города, где и располагалось кладбище.    
 Там, где рос одинокий кедр, лежал надгробный камень, возле которого росли мелкие розовые цветы. Подле него я сидел вместе с Исамом и молча смотрел на свежую могилу.
- Знаешь, Исам, - тихо проговорил я, - этот человек не только был моими товарищем, но также он был моим другом и учителем. Если бы не Сайфуддин, меня бы тоже нашли мертвого посреди ливийской пустыни.
- Пути Аллаха неисповедимы, - отозвался мой друг.
На это я мог только кивнуть головой в знак согласия. Затем, нарвав свежих цветов, мы украсили могилу и поехали назад в город.
Ехать нам пришлось по самому оживленному месту Луксора – базару, где зеваки выкрикивали различные слова в адрес прохожим, купцы и менялы созывали покупателей, а юные девушки и молодые женщины кокетливо прикрывали своими длинными накидками нижнюю часть лица. Из-за большого скопления народу, нам пришлось идти пешком, ведя коней в поводу.
Вдруг навстречу вышла еще молодая, но лицом некрасивая женщина и перегородила мне дорогу. Извиняясь за столь легкомысленный поступок, она попросила меня пойти с ней в жилой квартал, где она передаст мне кое-какие новости.
Меня столь заинтересовал такой поворот событий, что я передал свою лошадь Исаму и сказал: «Исам, можешь не ждать меня, я скоро догоню тебя», после чего следом отправился за своей новой знакомой, которая шла на несколько шагов впереди меня.
Свернув в маленький проулок, женщина остановилась и открыла лицо. На вид ей было около тридцати пяти-тридцати семи лет от роду, но лицо ее казалось лицом старухи: мелкие морщины прорезали все ее щеки и кожу вокруг глаз. Такие люди имеют морщины и старческое лицо не из-за возраста, а потому, что такими родились. Эти люди даже в раннем детстве похожи на маленьких сморщенных старичков (взять хотя бы японского полководца Тоетоми Хидэеси, у которого лицо в пятилетнем возрасте выглядело точь-в-точь как у старика). Ростом эта женщина была невысока, где-то на голову ниже меня, но тем не менее ее плотные жилистые руки говорили о недюжинной силе этой женщины.
Я внимательно разглядывал ее, не решаясь заговорить первым. К счастью, женщина назвала свое имя и сказала:
- Мое имя Латифа, я родная сестра Алии и двоюродная сестра Фатимы. Среди них я самая младшая. Старшая же Фатима.
- Да? – для меня это было удивительно. Фатима имела красивые тонкие черты лица, изящные нежные руки. Алия хоть и являлась женщиной-гигантшей, но на лицо она была недурна. Но Латифа отличалась не только безобразной внешностью, но и жилистыми руками, никак не сочетающиеся с ее маленькой фигуркой.
- Тебя, Рахим, очень удивило это. Но ты не переживай, я прекрасно знаю, что безобразна, а для тебя, молодого красивого человека, я кажусь еще безобразнее. Вот почему я никогда не была замужем. Сейчас мне тридцать четыре года, а выгляжу как старуха. Мои же старшие сестры: Фатима и Алия, были замужем, у обеих есть сыновья и дочери. А я одна среди них как гадкий утенок. Но ты же ведь знаешь, Рахим, что я пригласила поговорить с тобой не о моей судьбе, а о подарке, которая попросила передать тебе моя добрая сестренка Фатима. После похорон, когда она лишилась единственного своего сына, она каждый день рассказывала о тебе, о твоем великодушном сердце и просила отблагодарить тебя. Конечно, она бедная вдова и потому золото ей не под силу передать тебе, но это более ценный подарок, - с этими словами Латифа достала из-под складок своего балахона маленький мешочек и протянула его мне.
С каким трепетом я взял этот маленький подарок! Было такое ощущение, будто само солнце спрятано в том заветном мешочке. Я поднял глаза к небу и взглянул на яркое солнце, лучи которого пробивались сквозь ветви финиковых пальм. Я почувствовал, как из моих глаз покатились слезы, но моя рука не поднялась, чтобы смахнуть их.
Когда же я пришел в себя, Латифы уже не было. Быстро повесив мешочек к поясу, я пошел окольными путями, срезая путь. Навстречу мне почти никто не попался, за исключением двух женщин среднего возраста с кувшинами на головах да одной бродячей собаки с длинной белой шерстью, которая лежала в тени пальм, тяжело дыша. Мне стало жаль бедного зверька и потому как добрый человек я наполнил в ладони немного родниковой водицы и подошел к собаке. Та посмотрела на меня покрасневшими глазами и с жадностью принялась пить воду. Когда она все выпила, я снова наполнил ладони водой и смочил ей губы и шерсть. Собака посмотрела на меня с таким благодарственным взглядом, словно пыталась сказать спасибо. Я слегка погладил ее по шерсти и пошел дальше.
Я шел быстрыми шагами, стараясь прийти вовремя. Когда же я очутился перед домом Ахмада и остановился, чтобы перевести дух, как вдруг услышал легкое поскуливание. Обернувшись, я увидел собаку, которую спас от жажды. Она стояла подле меня и приветливо помахивала хвостом.
- Ну, что же, четвероногий друг, - обратился я к собаке, - пошли со мной. Наверняка, Ахмад разрешит тебе пожить в его доме.
Только я проговорил эти слова, как вдруг собака принялась неистово лаять, злобно подняв холку. Обернувшись, я заметил подъехавшего Исама. Молодой человек ловко спрыгнул с лошади и внимательно посмотрел сначала на меня, потом на мою спутницу.
- Это кто? – спросил он.
- Эта собака из-за благодарности ко мне решила сопровождать меня.
- Да? И за что же она благодарна тебе? – в его голосе чувствовалась усмешка.
- Я спас это существо от жажды и теперь оно стало моим другом и спутником.
- Правда? И как зовут твоего друга?
Минуту я колебался, придумывая кличку для собаки. Но ничего не приходило ко мне в голову. Вдруг я увидел маленькую птичку, сидящую на ветке и не раздумывая больше ни секунды, ответил:
- Тайр.
- Какое странное имя для собаки: птица.
- Исам, а, может быть, ты придумаешь какое-нибудь более оригинальное имя?
- Ну, не знаю, - медленно, раздумывая проговорил Исам, - я как-то к собакам не очень-то привязан, так что нарекать ее – это твоя забота.
- Я так и знал, что ты мне так ответишь! – ответил я и громко рассмеялся, похлопав друга по плечу.
Втроем (я, Исам и Тайр) прошли в сад, где располагалась маленькая беседка рядом с прудом, в котором плавали золотые рыбки. Запах роз, жасмина и других растений, источающий благоухание, витал повсюду, отчего у меня сначала закружилась голова. Тайр несколько раз фыркнула и улеглась на мягкую зеленую травку.
В беседке одиноко сидел Ахмад, перелистывая страницы  Священного Корана. Иногда он поднимал голову и вдыхал сладкий аромат, а затем снова принимался за чтение.
Но сейчас молодой человек настолько увлекся чтением, что не только не заметил нас, но даже не обратил внимание на лай собаки, бросившейся за кошкой. Я криком подозвал Тайр, которая безропотно послушалась моей команды. Когда она подошла ко мне и завиляла хвостом, словно извиняясь за проступок, я потрепал ее по холке и почесал за ухом. За это Тайр лизнула мои пальцы языком в знак благодарности и дружбы.
Тут вдруг Ахмад очнулся и окунулся в действительность происходящего. Первое время он внимательно смотрел на собаку, а затем спросил:
- Откуда этот пес здесь появился?
- Это не пес. Тайр стала моей собакой, вот я и пришел спросить: не разрешишь ли ты мне оставить ее в твоем доме?
- Собаку? В моем доме?! – прокричал Ахмад таким голосом, что у меня по коже пробежали мурашки.
- Тайр – мой друг и она очень умная собака, - пытался я утихомирить своего господина.
- Я не желаю иметь в своем доме  собаку! О чем ты говоришь, Рахим?
- Но, Ахмад, не могу же я выкинуть ее на улицу после того, как спас ее от жажды. Тайр сама шла за мной весь путь и если я откажусь от нее, то это будет предательство. Ведь согласись, Ахмад, что отказаться от того, кто искренне предан и доверяет тебе, это своего рода преступление.
- Рахим, ты слишком многого хочешь. Конечно, я ценю твои старания, но что касается собаки… Тогда пусть Исам или кто-нибудь другой прибьет ее.
- Нет! –закричал я и сам испугался этому крику, который вырвался у меня из самого сердца. – Прошу тебя, не делай проблем из такого пустяка. Пусть Тайр живет здесь, на улице. Она будет охранять дом и оповещать о прибытии гостей.
- Ты так думаешь?
- Разумеется.
- А ты, Исам? – Ахмад повернулся и моему другу и пристально посмотрел тому в глаза.
- Я полностью согласен с Рахимом. Тайр уже показала свою преданность, пусть теперь покажет отвагу.
- Ну, что же, - вздохнул начальник стражи, - так тому и быть. Пригласите ко мне плотника Амра, пусть смастерит будку для Тайр.
Я искренне поблагодарил Ахмада и попросил остаться с ним наедине. Когда Исам удалился, мы прошли в глубину сада (Тайр шла за нами следом) и, окинув взором деревья, я начал шепотом передавать последние новости Ахмаду:
- Я сегодня почти целый день ходил по улицам Луксора. Ничего, никаких известий о Черном Псе нет, в толпе говорят, будто он, боясь расправы, удалился в горные районы на Синае, возможно, он решил окончательно покинуть Египет и теперь направляется по нехоженым тропам к Сирии, чтобы спрятаться там у горцев, которые якобы обещают ему поддержку. Далее, люди недовольны большим сбором налогов за прошедший год. Я сам лично слышал, как два купца возмущались по поводу высоких поборов, многие недовольны городской стражей, которая пропускает всяких «безродных» кочевников пустыни, которые ставят свои шатры посреди улиц, из-за чего происходят столпотворения как в Вавилоне. Народ надеется, что все эти беспорядки вскоре прекратятся.
- О каких высоких налогах они говорят? Да мои люди еле собрали все деньги в прошлом году, часть которых отходит султану, а часть остается на нужды города и стражи. Пусть только посмеют взбунтоваться! Я им всем покажу «высокие налоги»!
- Может быть, попробовать снизить налоги хотя бы на четверть.
- Да о чем ты говоришь, Рахим! Если я сделаю, как ты говоришь, то кто же тогда будет охранять пределы города, а как же армия султана? А на счет бедуинов, - тут мой собеседник пристально взглянул на меня, - пусть все эта чернь закроет рот. Кочевники платят хорошие деньги за стоянки в черте города, так что если бы не бедуины, эти горожане платили бы в два раза больше налогов.
Так мы проговорили около часа. Ничего особенного, за исключением взбунтовавшихся горожан и местонахождении Черного Пса, Ахмада больше не волновало. Теперь у начальника стражи появилась другая проблема – женитьба на Зулейме. Конечно, ее беременность с каждым разом становилась все заметнее и ни одна чадра не скрывала ее от этого. Но, если вдруг Ахмад решит жениться на ней, некоторым людям может не понравится это. Ведь в народе до сих пор Зулейма считается иудейкой, хотя эта женщина уже несколько лет как приняла Ислам.
Когда же я увидел Зулейму, выходящую на улицу в черном длинном одеянии и закутанную до глаз черным платком, мне никак не удавалось вспомнить ту, которая несколько месяцев назад показывалась на глазах посторонних мужчин в короткой прозрачной тунике, бесстыжа оголяя ноги.
Теперь передо мной стояла скромная, богобоязненная женщина, такая, какую я привык видеть. Подойдя ко мне, Зулейма пристально посмотрела на меня своими зелеными глазами из-под тонкой ткани никаба и тихо прошептала:
- Видишь, как я одета.
- Теперь я смогу смотреть на тебя с уважением, - ответил я, немного обескураженный таким вопросом.
- Рахим, у тебя есть свободное время?
- Есть, по крайней мере, до завтра – точно.
- Тогда пошли со мной, я не хочу идти одна по городу, а не то слуги заподозрят что-нибудь неладное.
- Но… - изумился я, - в твоем положении… Ведь лекарь сказал тебе оставаться дома, чтобы не произошло осложнения.
- Я дам своему ребенку жизнь, и никакая болезнь не помешает мне сделать этого. Видит Аллах, не для себя стараюсь.
- Куда ты хочешь пойти, Зулейма?
- Послушай, - молодая женщина схватила в свои руки мои ладони, отчего я пришел в изумление, и сказала, - туда, куда мы пойдем, ты, Рахим, оставишь в своей памяти. Никому, даже Ахмаду не смей рассказывать. Поклянись, что сохранишь наш поход в секрете.
Меня охватил озноб от неслыханного изумления. Куда же и к кому мы должны идти, что это будет держаться в тайне? Неужели у Зулеймы появились некие поклонники среди египтян? А, может быть, к ней тайно прибыли иудеи из Израиля? Кто знает? Но я поклялся никому не рассказывать, чтобы не случилось.
Зулейма прикрыла прорезь для глаз тонкой сеточкой и вышла впереди меня на улицу. В черном широком джильбабе (платье в виде балахона) и таком же черном никабе (тонкая ткань с прорезью для глаз, прикрывающая лицо женщины) никто не заметил в ней еврейку. Я шел на несколько шагов позади, делая вид, что эта женщина мне не знакома. Остановившись у одной лавки, я внимательно изучил товары и пошел дальше, стараясь при этом не потерять Зулейму из вида.
Так мы прошли три квартала, пока не очутились около маленького домика. Вокруг не было ни души, словно все куда-то исчезли. Напротив высился христианский храм. Я засунул руку в карман моего хитона и нащупал припрятанный там кинжал, на случай, если какой-нибудь кафир (христианин в нецензурном выражении) вздумает напасть на нас, правоверных.
Моя спутница постучала в низенькую деревянную дверцу, которая от стука сама отворилась. Зулейма зашла, пригибаясь в комнатку, я следом за ней, не понимая, что она тут нашла. Сначала я ничего не мог разглядеть в темноте, щурясь от неяркого уча света. Но постепенно мои глаза привыкли к мраку и моему взору открылась такая картина. Сама комната была небольшой, но тем не менее в ней было столько вещей, словно кто-то перенес их из всех домов города. В правом углу валялась огромная стопка старых, потрепанных и запыленных книг, которых не касались бог знает сколько времени. В противоположном углу стоял низенький индийский столик из сандалового дерева, украшенный необычной резьбой, на котором стояло множество ароматниц, источающих различные благовонные запахи: елей, амбра, жасмин, мирра, ладан и другие, скорее всего, привезенные из Индии или Ирана.
По стенам висели папирусы с изображением различных богов, которых некогда почитали древние египтяне несколько тысячелетий назад. А в самом дальнем углу комнаты сидела на деревянном стуле за столом гадалка, одетая в темно-красное одеяние. На голове у нее был накинут светлый платок, обмотанный жгутом. Я заметил, что черные волосы этой женщины заплетены во множество тоненьких косичек. Сама гадалка была еще молода: на вид ей дашь не больше тридцати лет, если не меньше. Ее красивое лицо с большими черными миндалевидными глазами было настолько изрисовано хной, что не было возможности рассмотреть ее получше.
На столе красовался больших размеров шар, сделанный из хрусталя, который добывается в горной местности Египта. Этот шар еще с древности обладал магической силой, и потому маги, чародеи, а также и жрецы Древнего Египта использовали его в ритуальных целях.
Чародейка пристально посмотрела на нас и тихим, шипящим словно у змеи голосом спросила:
- Ты пришла ко мне, чтобы узнать свое будущее?
- Да, - ответила Зулейма и бросила пару монет в медную миску.
Гадалка искоса поглядела, пытаясь угадать, какие монеты бросила ей женщина, а затем пальцем правой руки указала на низенький стульчик. Зулейма робко села на него и сказала:
- Я хочу узнать, кто родится у меня.
- Это легко, - ответила чародейка и принялась водить руками над хрустальным египетским шаром, проговаривая заклинания на древнем, непонятном языке. Затем она подула на свечу и сказала: «У тебя будет сын. Силы подсказали мне это».
- А что они еще сказали тебе?
Гадалка слегка усмехнулась и закатила свои черные глаза так, что видны были только белки. Зулейма все поняла и бросила еще несколько монет. Тогда чародейка разложила карты Таро и долго рассматривала их, то убирая одну, то подставляя. Наконец, когда осталось всего четыре карты, она ответила:
- Есть человек, которому ты дорога. Но сейчас он далеко. Через несколько недель ты увидишь его. А тот, кого любишь ты, принесет тебе горе, не сравнимое ни с каким другим.
- Кто он? – воскликнула Зулейма, подавшись вперед.
- Карты мне этого не говорят. Но одно скажу: не верь тому, с кем ты живешь.
- Почему?
- Я вижу другую женщину, египтянку. Ведь ты же не египтянка.
- Я еврейка.
- Вот видишь, значит, все правильно.
- Какое горе мне ожидать от любимого?
- Это произойдет не скоро, очень не скоро. Карты и Силы мне ничего об этом не говорят. Только я вижу Святую землю, стену, ворота, холмы, пустыню, Купол Скалы.
- Иерусалим?!
- Ты угадала. А теперь позволь показать мне свою ладонь.
Зулейма протянула руку и гадалка пристально стала рассматривать линии, что-то бормоча себе под нос. Но что, я уже не слышал, ибо это был секрет между двумя женщинами.
Когда мы, наконец, вышли на улицу, Зулейма слегка покачнулась и схватила меня за руку. От такого порыва я чуть было сам не упал, но в последнюю минуту удержался на ногах.
- Не нужно было ходить к гадалке, - сказал я.
- Нет, дело не в ней, - ответила мне женщина, - я просто чувствую боль в животе, вот и все.
- Тогда, может быть, лучше скорее пойти домой?
- Подожди, Рахим, боль сейчас уйдет, - Зулейма закрыла глаза и глубоко вздохнула, - вот и все, только придерживай меня, ладно?
Чтобы не попадаться на глаза прохожих, мы пошли окольными путями, идя вдоль узеньких улочек между маленькими глинобитными домиками. Полпути нам пришлось идти молча, каждый думал о своем. И в то время, когда я первый завернул за угол в Серый квартал, Зулейма остановилась и, поглядев на меня из-под никаба, спросила:
- Рахим, а ты хочешь жениться, завести семью, детей?
Поначалу я оторопел, не зная что сказать. Увы, но об этом у меня даже не было мыслей, ибо все время Ахмад давал мне разные задания, которые не только отвлекали от мыслей о семье, но также иногда я даже забывал о еде. Но сейчас я понял, насколько важно подумать не о деньгах, а о своей личной жизни, которую пора бы уже обустроить.
- Пока нет, - робко отозвался я, хотя сказать хотел совершенно иное.
- Ты даже никогда не думал об этом? – снова задала она мне вопрос.
- На сей момент, да и в прошедшие дни я был настолько занят, что все подобные вопросы отошли на задний план.
- Вот вы какие, мужчины, - Зулейма подбоченилась и добавила, - вы все время то работаете, то воюете, то ходите с товарным караваном, а мы, женщины, сидим дома и ждем вас, а сколько ждем, одному только Аллаху известно. Для вас главное – заработать деньги, которые затем вы тратите в чайхане или трактире; о нас же вы совсем не думаете, почему?
- Кто же, по-твоему, будет содержать семью, как не мы? Кто будет покупать своей жене новые платки, а детям сладости, как не мы? Так в чем же ты тогда упрекаешь нас, а?
- Я вовсе не собиралась упрекать ни тебя, ни кого-либо другого. Мне просто хотелось узнать: любил ли ты, Рахим, в своей жизни?
- Любил, - не задумываясь ответил я и сразу волна воспоминаний хлынула у меня из памяти, вонзив в сердце тысячи занос. Поначалу тугой комок подступил к моему горлу, не давая дышать, но постепенно какая-то неземная теплота наполнила мое сердце неизъяснимой радостью. Я вдруг увидел шатры того племени, в котором я родился; вспомнил нашего соседа – пастуха, у которого была единственная дочь, прекрасная двенадцатилетняя Ламина, та девочка, которую я запомнил: невысокая, худенькая, одетая в темно-синею абайю, с кувшином на голове. Все эти воспоминания настолько четко предстали перед моим внутренним взором, что я даже не заметил слезинку, скатившуюся по щеке.
- Ты плачешь? – воскликнула Зулейма, после чего я сразу пришел в себя и смахнул слезу тыльной стороной рукава.
- Нет, - ответил я, - просто соринка попала в глаз, больше ничего.
- Так ты расскажешь мне о ней? – все таки не удержалась женщина. – Кто она: дочь имама?
- Ламина была дочерью пастуха, нашего соседа. В детстве мы все время играли вместе, но когда нас исполнилось по четырнадцать лет, то оба поняли, что не можем друг без друга. Каждый день, когда Ламине удавалось укрыться от отцовского взора, она сразу же бежала ко мне, туда, где пас овец, лежа на маленьком коврике и смотря на голубое небо, по которому плыли маленькие облака. Тогда мы были счастливы, потому что были вместе и никогда не расставались.
- Ламина была красивой?
- Очень, это была, пожалуй, самая прекрасная девушка, которую я когда-либо встречал. Но нам не удалось соединить наши судьбы, ибо отец Ламины выдал дочь замуж за одного богатого кузнеца, у которого на тот момент уже было три жены. После этого я больше не общался с моей любимой девушкой. Однажды я заметил ее, когда она шла с большим кувшином на голове. Я подошел к ней и захотел было поговорить, но Ламина закуталась в свою абайю и сказала: «Теперь мы чужие друг другу и не можем больше видеться. Прошу тебя, Рахим, забудь меня как можно быстрее». С этими словами она быстро ушла к себе в шатер. Эти слова так крепко запали в мою душу, что и под час они причиняют мне неимоверные страдания.
- Но ты же любишь ее?
- Люблю, и всегда буду любить.
- Значит, ты не хочешь больше ни на ком жениться?
- Только на ней, только на моей Ламине, которую я люблю больше жизни!
Пока оставшийся путь мы шли молча, в моей голове продолжал стоять облик той, которую я любил всю жизнь, и которая причинила мне страдания. Но даже это не помешало мне придумать план, как жениться на Ламине.

XIII «Две свадьбы»

Через несколько дней состоялась свадьба между Ахмадом и Зулеймой. Невеста была одета в расшитый золотыми нитями свадебный хиджаб, рукава которого ниспадали до пальцев мелкими воланами. Голову Зулеймы украшал такой же золотистый платок со множеством мелких золотых монет, которые звенели даже при малейшем дуновении ветерка.
На женихе был не менее нарядный свадебный халат, подпоясанный атласным поясом. На ногах Ахмада красовались красный сапоги с загнутыми носами, украшенные золотым орнаментом. Голова была одета в белый султан с пером, прикрепленным рубином. На каждом пальце жениха красовался серебряный перстень с камнем посередине.
Процессия шествовала по улицам города. Сопровождающие новобрачных пели песни, хлопали в ладоши, играли на музыкальных инструментах. Шедшие впереди слуги бросали под ноги жениха и невесты лепестки роз – символа счастливой семейной жизни.
Но среди толпы оказались и те, кто был совершенно недоволен свадьбой, ибо знали происхождение Зулеймы. «Как мог наш уважаемый Ахмад жениться на иудейке?» – прошептала одна из женщин.
«Она же приняла Ислам», - возразила ей другая.
«Ахмад мог бы жениться на своей. Ведь мы, египтянки, во многом превосходим этих жалких евреек, которые и статью, и лицом уступают нам».
«Говорят, Зулейма красавица», - вставил свое слово какой-то мужчина.
«И ты туда же, - не прекращала изливать свою злость женщина, - еще бы ты, Насир, женился на еврейке. Так что же получается, наши мужья будут женаты на иудейках, а мы, египтянки, останемся ни с чем?!»
«О нет, Амира, ты сильно преувеличиваешь. Разве я могу променять свою египтянку на иную женщину, пусть даже и красавицу».
«Да, ты прав, вот только не все египтяне так думают. Вот, посмотри, - Амира указала на шедших мимо Ахмада и Зулеймы, - ну что он в ней нашел? Она же маленькая, худая, и главное, у нее зеленые глаза! А разве у нас в Египте еще с древнейших времен не считалось, что все зеленоглазые – чародеи, маги, да и просто нечистая сила в человеческом облике. Я бы на месте Ахмада никогда не стала бы жить с этой еврейкой».
«А, по-моему, Зулейма и на самом деле хороша собой», - как бы между делом проговорил Насир.
«Ты что сказал?» – выкрикнула Амира.
«Да я так, просто, - пролепетал мужчина, уворачиваясь от ударов, - я не имел в виду ничего такого, ой, Амира, не бей меня по голове».
Но на улицах было такое столпотворение, что никто даже не обратил внимания на дерущихся мужа и жену.

Я же после свадебного пира попросил Ахмада поговорить с ним наедине, хотя понимал, что сейчас ему не до меня. Когда мы вышли на улицу и уселись под финиковой пальмой, я задал вопрос:
- Ахмад, ты не мог бы одолжить мне немного денег и коня?
- Зачем тебе все это, Рахим?
- Понимаешь, - меня тут охватило такое волнение, что мне пришлось собрать весь остаток сил, чтобы сказать что-то внятное, - мне нужна лошадь и деньги не для развлечений, но для калыма. Я собираюсь завтра на рассвете отправиться в свое становище, которое кочует неподалеку от Луксора. Мое племя перекочевало с севера на юг и будет здесь, в этой пустыни, около нескольких недель.
- Так ты собираешься жениться?! – воскликнул Ахмад так, что садовник, убирающий сухие пальмовые листья с травы, невольно обернулся в нашу сторону.
- Да, сегодня я решил, что пора и мне заводиться семьей, ведь согласись, что нельзя всю жизнь быть одному.
- Ты правильно принял решения, - мужчина похлопал меня по плечу и продолжил, - я дам тебе две лошади, три верблюда и мешочек золотых монет. Также, но это будет уже подарок от меня лично, я дам тебе два хоросанских ковра, несколько кусков шелковой ткани и посуду. Все это будет погружено на четвертого верблюда. Ты согласен?
- Я не могу поверить, что отправлюсь к своей невесте с такими богатыми подарками! Спасибо.
На следующий день мои приготовления к отъезду закончились и после обеда, на котором мне выпала честь присутствовать, я отправился за город на вороном высоком коне арабской породы.
Я ехал по ливийской пустыни, где раздольно гулял теплый ветер, взвивая над землей крупинки песка. Здесь, вдалеке от больших городских улиц, базарных переулков, высоких городских стен, я чувствовал себя свободной птицей и был так счастлив, что пел во все горло наши бедуинские песни, не волнуясь, что кто-то услышит меня в этой безлюдной пустыни.
Преодолев значительную часть пути, я остановился передохнуть возле невысоких каменных гор. Напоив лошадей и верблюдов родниковой водой и дав им немного отдохнуть, я снова двинулся в путь, пересев на другого коня. Лошади и верблюды, отдохнувшие и подкрепившиеся, весело зашагали по песчаной пустыни в такт моей песни.
На следующий день вдалеке показались шатры кочевников пустыни. Я смотрел, стоя на горе, на людей, верблюдов и лошадей, и не мог сдержать слез, которые сами текли по моим щекам. Здесь, именно здесь, был мой дом, мои родные и та девушка в синем платке с кувшином на голове, которая, наверное, превратилась во взрослую женщину. Но узнаю ли я ее? И узнает ли она меня? Этот вопрос не выходил из моей головы на протяжении всего пути. Но сейчас я совершенно забыл об этом и потому не спеша повел коня в поводу, за которым шли остальные: вороной высокий конь и четыре верблюда, гордо подняв свои мохнаты головы.
При моем приближении те из бедуинов, кто работал возле своих шатров, ткав ковры или выделывая овечью шерсть, разом обратили внимание на одинокого странника, одетого явно не как кочевник, а как житель города. Несколько мужчин схватили за руки своих жен и дочерей и втолкнули их в шатры, после чего подошли ко мне, настроенные недоброжелательно.
Теперь пришла моя очередь открыть тайну: я опустил край чалмы, скрывающей нижнюю часть моего лица и сказал:
- Салам вам, братья моя.
Поначалу никто не проронил ни слова, некоторые не веря своим глазам, разглядывали меня с ног до головы. Вдруг один из мужчин подскочил ко мне и обнял так, что мне показалось, будто он сломал мне ребро.
- Рахим, ты живой! Слава Аллаху, милость Которого безгранична! – прокричал он, беря меня за руку. – Слушайте люди, наш Рахим вернулся целым и невредимым, да еще с богатыми дарами.
Тут уж собрались все люди племени: каждый хотел посмотреть на счастливчика, который покинул родной дом оборванцем, а вернулся богачом. Женщины, закутанные до глаз, подносили мне лепешки и куски мяса только что пожаренной баранины, мужчины задавали мне вопросы о том, где я был и что со мной произошло, и почему я решил вернуться.
За ужином, устроенным в мою честь, я подробно поведал о своих скитаниях, о тех испытаниях, которые мне пришлось перенести и о службе в доме начальника городской стражи Ахмада. Закончил я рассказ свадьбой Ахмада с Зулеймой, умолчав о происхождении последней.
Мужчина – хозяин шатра, имя которого было Факир, наклонился ко мне и проговорил:
- Неужто и ты, Рахим, приехал жениться?
- Да, - не раздумывая ответил я и почему-то заволновался.
- И на ком же тебе хотелось бы жениться?
Услышав этот вопрос, я с трудом проглотил кусок баранины, ибо он застрял у меня в горле. Как было мне ответить, что я приехал за Ламиной, которая, по слухам, недавно овдовела. Ее муж оставил на своего старшего сына весь свой гарем из четырех жен, которых нужно было одевать и кормить. Но сыну было не под силу обеспечить всех, кто остался после отца и потому молодой человек стал подыскивать мужей для своих мачех.
Мне было известно, что руки Ламины добивается некий кочевник из другого племени, прославившийся победами на поле битвы, а также несметными стадами овец. Этот богач мог выплатить калым в сто верблюдов и сто голов овец, подарив Салаху (сын покойного мужа Ламины) позолоченный акинак в золотых ножнах.
Узнав об этом, я сильно опечалился, ибо понимал, что мой калым ничто по сравнению с его. Но была еще и хорошая новость: Ламина никак не давала своего согласия на этот брак, хотя Салах и ее отец настаивали на этом, превознося все достоинства этого человека, имя которого было Масуд.
- На Ламине, - ответил я и как-то сразу покраснел.
- Ламине? – удивленно воскликнул Факир. – Да у нее же жених богач. Говорят, скоро состоится свадьба.
- Так значит, она дала согласие? – комок рыданий подступил к моему горлу, так как любая плохая новость перережет ту нитку, которой я связан со своим народом.
- Нет. Но ее отец настаивает на этом браке.
- То есть, Ламина не хочет выходить замуж за Масуда?! – крикнул я от счастья.
- Нет, не хочет.
Не успел Факир договорить, как я быстро вскочил на ноги и бросился вон из шатра. Сердце мое стучало, и мне казалось, будто оно сейчас вырвется из груди. В мыслях я уже читал молитвы Аллаху, даже еще не зная, какой ответ даст мне Ламина.
Подбежав к старому, закоптелому шатру, из которого чувствовался запах жареного мяса, я быстро снял свои сапоги и вошел внутрь. Первое время мои глаза ничего не видели, но постепенно, когда они привыкли к темноте, я смог разглядеть сморщенного старика, сидящего подле огня.
- Салам-алейкум, Рашад, - сказал я приветствия, - мир дому твоему и твоей семье.
- Рахим? – старик с кряхтеньем встал и подойдя ко мне, долго разглядывал меня, щурясь при тусклом свете. – Ты ли?
- Это я, ты не ошибся.
- Что тебя привело ко мне?
- Я пришел, чтобы просить твоего позволения жениться на твоей дочери.
- Ламине? В своем ли ты уме, Рахим? К ней сватается богач, герой, который предлагает нам, бедным кочевникам, сто верблюдов и сто овец. Разве можно упускать такой шанс, который преподносит нам Аллах?!
- Но, Рашад, - взмолился я, - ведь Ламина не хочет выходить замуж за этого человека. Почему вы тогда с Салахом призываете ее против ее воли выйти замуж за нелюбимого? Сейчас я живу в городе, стою на службе у начальника городской стражи. Моих денег, которые платит мне за службу Ахмад, хватить, чтобы прокормить свою семью. Обещаю тебе, Рашад, твоя дочь не узнает ни горя, ни бедствий.
- Ты хочешь увезти ее в город? – закричал старик, махая руками. – Ту женщину, которая родилась среди вольных бедуинских племен?!
- Если хочешь, я больше не возвращусь в город, а останусь здесь.
- И ты заплатишь за нее калым?
- Да, заплачу.
С трудом, сдерживая слезы, я перечислил все мои богатства, которые я привез с собой. Поначалу Рашад отказывал мне, ссылаясь то на свою бедность, то на юность своей дочери. Но когда я сказал, что со мной есть два коня арабской породы, старик резко вскинул голову и проговорил: «Покажи мне их».
Больше часа Рашад ходил вокруг высоких, стройных коней, поглаживая их гибкие шеи своими старческими руками. Он то вздыхал, то причитал, говоря, что такие два коня стоят целой отары овец. Но потом вдруг начинал ссылаться на Ламину, которая может не захотеть выйти за меня замуж.
Этот вопрос заставил меня призадуматься. А вдруг Ламина и вправду откажет и мне? Тогда все мои старания окупятся ничем. Раньше я как-то не задумывался над этим, но сейчас эта мысль кольнула меня в самое сердце.
И только я подумал об этом, как вдруг вдалеке показалась мне до боли знакомая фигурка в длинном черном платке, подвязанном сзади. Женщина шла с кувшином на голове и было видно, что она идет по направлению к нам. Сердце мое сильно забилось, ибо я заметил, что женщина остановилась и долго разглядывала меня с ног до головы, потом миг спустя она уронила кувшин, вода выплеснулась на землю, намочив подол ее длинного черного платья. Ламина издала протяжный стон и кинулась бежать прочь от того места, где я стоял.
Рашад украдкой посмотрел на меня и спросил:
- Ну, что я говорил тебе?
- Ламина не могла поступить так со мной, не могла! – последние слова я выкрикнул, ибо шли они не из горла, а из сердца.
Не долго думая, я кинулся вслед за своей любимой, за той, ради которой я проделал столь далекий путь. Мое тело не чувствовало ни жары, ни ветра, ни песчинок, поднимающихся с земли. Я видел только силуэт женщины, которая убегала все дальше и дальше.
Наконец, устав бежать, Ламина села на горячий песок и закрыла ладонями лицо. Я тихо подошел к ней и, усевшись рядом, нежно обнял ее за плечи.
- Не плачь, любовь моя, всю будет хорошо, вот увидишь, - прошептал я, дотрагиваясь да ее головы.
- Зачем ты приехал сюда? – спросила Ламина, отворачиваясь от меня.
- За тобой, чтобы жениться на тебе. Пойми, я все еще люблю тебя и никакие беды, никакое время не смогли разрушить все те чувства, которые я питаю к тебе.
- Я ждала тебя, Рахим, ой как ждала! Сколько я могла еще ждать? Но мои слезы высохли и теперь осталось только высохшее русло, не заполненное водой. Ты говоришь, что любишь меня. Так докажи это.
- Разве того, что я приехал к тебе из города, не явилось знаком моей любви к тебе. Я привез с собой подарки, я так старался ради нас, что никак не могу поверить твоим словам.
- Мне не нужны ни твои подарки, ни твои признания в любви. Ты мог бы сделать просто: взять меня сейчас за руку и повести к муле, а сегодня ночью стать моим мужем.
- Значит, - внутренне я ликовал, даже не веря собственным ушам, - значит, ты хочешь выйти за меня замуж?!
- Хочу, - Ламина повернула ко мне свое прекрасное лицо, которое не испортили даже слезы и крепко обняла меня.
Мы встали с земли и еще долгое время стояли обнявшись. У обоих текли слезы радости, но ни я, ни Ламина не замечали их.
Я видел перед собой лишь облик моей возлюбленной, сияющий на фоне бескрайних просторах пустыни под ясно-голубым небом. И сейчас мне показалось, что настал тот момент, когда можно считать себя поистенне счастливым человеком.
В тот же вечер состоялась свадьба. Сама церемония прошла тихо и скромно, на ней присутствовали несколько человек: я, Ламина, старый мулла, Рашад да Факир. Конечно, наша свадьба не могла сравниться с пышностью свадьбы Ахмада, но она была от искреннего сердца и той любви, которую питали мы друг к другу.
После всех церемоний, когда гости разошлись по своим шатрам, нас проводили в специальный шатер, обшитый красными коврами, который назывался дом для новобрачных. Сначала я боялся оставаться наедине с моей женой, ибо знал, что она была уже не девушкой. Питая любовь и робость одновременно, я некоторое время лежал на спине, подложив руки под голову, и наблюдал за Ламиной, которая надевала легкую тунику. После этого она легла со мной рядом и долго смотрела на меня, затем спросила:
- Так, значит, ты приехал за мной?
- Да, - ответил я и как-то сразу напрягся.
- Я боюсь ехать в город. Мне страшно жить среди каменных стен, многолюдных улиц. Я хочу остаться здесь, в пустыне. Прошу, останься здесь.
- Я состою на службе у Ахмада. Это он подарил мне лошадей и верблюдов, он и позаботится о нас. Я зарабатываю неплохие деньги, кое-что я спрятал в саду под смоковницей. Надеюсь, Ахмад даст мне в долг деньги, чтобы я смог купить для нас дом.
- Я боюсь, Рахим, боюсь, - Ламина горячими руками сжала мои пальцы и наклонилась ко мне, - мне страшно.
- Тебе нечего бояться, любовь моя. Ты со мной и все у нас будет хорошо, клянусь Аллахом, - я обнял Ламину и прижал к себе.
Так мы провели всю ночь. Наутро сон сморил нас обоих и мы проспали до обеда. За ужином, который состоялся в шатре Рашада, я попросил вернуться назад в Луксор, ибо меня ждали дела.
- Ну, что ж, сынок, - сказал старик, - езжай в город, да смотри, не забудь жену.
Мы решили двинуться в путь ночью, когда стояла в пустыне прохлада. Это было самое благодатное время для путников. Навьючив верблюдов, я посадил Ламину на одного из них, а сам сел на коня и перед отъездом сказал Рашаду:
- Да продлит Аллах Милосердный дни твои, отец.
- Да хранит тебя Всевышний в пути, сынок. Счастья тебе и долгих лет жизни.
Так мы попрощались с кочевниками-бедуинами, которые являлись моими родственниками да и просто друзьями. Теперь приходилось возвращаться к чужим людям, которые живут в городах и называют нас, бедуинов, цыганами.

XIV «Краденная жена»

Вернувшись в Луксор только на следующий день, я сразу же пошел на встречу к Ахмаду, которому не терпелось узнать про нашу свадьбу. Пока я беседовал с начальником стражи, моя жена успела подружиться с Зулеймой, которая носила мешковатый джильбаб (одежда мусульманок), стараясь прикрыть свой уже довольно заметный живот.
Вечером того же дня, когда мы остались одни, я спросил Ламину:
- О чем ты говорила с Зулеймой?
- Я рассказала о нашей свадьбе, она о своей. Потом Зулейма подарила мне сурьму для глаз и хну для покраски ступней и кисть рук. Она сказала, что каждая женщина должна выглядеть красивой для своего мужа, когда она остается с ним наедине. А при посторонних мужчинах жена не должна показывать свою красоту.
- О да, - проговорил я, - Зулейма всегда соблюдала эти заповеди, когда не была замужем.
- Также, - продолжала Ламина, не услышав моего шутливого намека, -  Зулейма спросила, сколько мне лет. Я ответила, что мне восемнадцать. А ей двадцать один.
- А еще о чем вы говорили?
- Больше не о чем, что могло бы тебя заинтересовать. Наши женские вопросы кажутся вам, мужчинам, глупыми.
- Но, все же, о чем ты говорила с ней?
- О… о женских циклах. Зулейма рассказала, как можно определить наступление месячных, чтобы не попасть впросак, если они вдруг начнутся, когда женщина окружена чужими людьми.
- Да, это тема, пожалуй, меня не волнует, - я громко рассмеялся и, подбежав к Ламине, сорвал с нее джильбаб и сказал, - теперь покажи мне, своему мужу, красоту свою!

Прошел месяц с тех пор, когда я последний раз встречался с Ахмадом. Теперь я жил в довольствии со своей женой тихой семейной жизнью, а Тайр так и осталась с нами. Иногда по вечерам она лаяла на каких-нибудь кошек или прогоняла уличных собак, шаривших в надежде раздобыть себе еду.
Подходила к концу весна, и на смену ей должно было прийти знойное, жаркое лето. Крестьяне, жившие по берегам великой реки Нил, в это время рыхлили землю, чтобы наполнить ее водой, так как жаркое африканское солнце нещадно палит с наступлением лета.
Я с нетерпением ждал послания от моего господина, который, казалось мне, забыл меня. Изо дня в день мне приходилось сдерживать себя, чтобы самому не пойти к нему первым. Но прошел день, за ним второй, третий, четвертый… Прошла неделя, вторая, третья… Наступил месяц Хазайран. А вестей все не приходило.
Я впал в тоску и отчаяние. Никогда раньше не думал, что длительное ожидание гораздо хуже пыток, ибо оно может длиться вечно. За то время я сильно похудел. Бродя из угла в угол, я подолгу останавливался в каком-нибудь месте и с наслаждением вспоминал, как мне было хорошо, когда я рисковал жизнью ради своего господина.
Месяц Хазайран подошел к своему завершению. Наступил еще более жаркий и более безжалостный месяц Таммуз. Мои надежды вновь увидеться с Ахмадом таяли также быстро, как и маленькие облачка, что иногда очень-очень редко проплывали по лазурно-голубому небу.
И однажды рано утром у ворот моего дома показался посланник от Ахмада. Ахмад сам решил написать мне письмо, чтобы я прочитал его, так как решил, наверное, сохранить все в тайне. Быстро пробежав глазами по пергаменту, я окликнул Ламину и попросил ее принести мой новый хитон, чалму и кинжал. Когда все было готово, я сел на коня и вместе с посланником поехал к тому дому, по которому так долго скучал все это время.
Когда я, наконец, увидел знакомую калитку, так сразу же почему-то разволновался. Неужели мне поручат какое-нибудь опасное задание, с которым я не смогу справится? Тогда прощай родной дом, Ламина. Но, набравшись смелости и прогнав гнусные мысли, я вошел в разбитый вокруг дома сад и тут только заметил, что Ахмад был не один. Рядом с входной решетчатой дверью стояла пара кожаных сапог с загнутыми носами. Я решил не входить пока в дом, а подождать немного снаружи.
Из передней комнаты доносились мужские голоса, обсуждающие не какие-то важные дела, а вели обычную дружескую беседу. Вот донесся незнакомый мне голос человека:
- Да, Ахмад, - сказал незнакомец, - я понимаю, ты взял пример с нашего друга Самеха, который тоже взял в жены иудейку. Теперь те пятеро выродков от этой бабенки носят арабские имена и даже учатся в медресе. Да-да, друг мой, ты сейчас скажешь, что всем сердцем влюблен в свою Зулейму, которая вот-вот родит тебе сына. Но послушай меня: среди наших женщин есть такие красавицы, с которыми не сравнятся даже гурии. Зачем тебе и Самеху понадобилось жениться на этих еврейках, которые и красивыми-то никогда не считались.
- Ты просто не видел наших жен, - возразил ему Ахмад, - взять бы, к примеру, жену Самеха – Бину, красавица! А моя Зулейма: просто райский цветок!
- Хорошо, друг мой, оставайся при своем мнении. Но послушай моего совета: добром это не кончится, так и знай.
- Что ты имеешь в виду?
- А то, что эти подлые жидовки сносятся со своим народом и в любой неподходящий момент, ночью, прирежут вас как баранов, если это будет выгодно для всего еврейского народа.
Далее пошли разногласия между друзьями. Я же отошел подальше от дверей, чтобы ненароком не прикрепить к себе кличку «подслушник». Проблема, которая обсуждалась между двумя мужчинами, меня явно не интересовала, я просто хотел вспомнить того незнакомца.
Вдруг раздались шаги и я резко вскочил на ноги, ибо хотел поприветствовать Ахмада поклоном. Но в дверях показался высокий, хорошо сложенный мужчина лет двадцати семи или двадцати восьми. Его чуть раскосые, карие глаза ярко выделялись на светлом лице. Чалма из дорогой ткани хорошо сочеталась с полосатым халатом. Мужчина некоторое время смотрел на меня, а потом с улыбкой проговорил:
- Салам тебе, Рахим. Слышал, ты недавно женился?
- Три месяца назад, - ответил я, но в моей голове сидел все тот же вопрос: «Кто это?»
- Ахмад много о тебе рассказывал. Ты хороший человек, Рахим. Пусть Аллах вознаградит тебя хорошим потомством, да пусть родит твоя жена сыновей.
- Моя жена носит под сердцем моего сына, - сказал я и густо покраснел от своих идиотских слов.
Мужчина покраснел, наверное, смутившись, и чтобы сгладить это смущение, сказал:
- Ах, да. Я забыл представиться. Имя мое Саид. Я являюсь командиром ночной стражи нашего прославленного города. Когда-то я читал послание Ахмада, переданное тобой. Но не помнишь меня, ибо не разу не видел. Мой подчиненный передал это послание после того, как отпустил тебя.
- Значит, это вы дали приказ стражникам выпустить меня, когда меня приняли за лазутчика?
- Именно, - ответил Саид и весело улыбнулся. Его карие глаза ярко блеснули на солнце.
- Саид, ты тоже из Луксора? – меня вдруг заинтересовало личная жизнь моего собеседника.
- Нет, я из Каира. По отцу я египтянин, а по матери – турок. Моя мать Гузель-ханум была дочерью турецкого визиря, который женил ее на тогда еще египетском лучнике. Теперь, как видишь, я поднялся по званию гораздо выше своего отца, ибо перед смертью мой отец наказал мне добиться больших успехов в жизни.
- Понятно, - немного завистливо сказал я, - значит, воля твоего отца выполнена.
- Нет, - ответил Саид, - мне хочется подняться гораздо выше, став, к примеру, начальником стражи в самом Каире. Ведь быть ближе к султану – это великая честь.
Я из под лобъя взглянул на Саида и подумал: «Вот какие цели ставит перед собой человек, а я ограничиваюсь тем, что есть».

Я вошел в большую, обшитую коврами комнату, и склонился в поклоне перед Ахмадом. Тот встал и пошел мне навстречу, протягивая руки. Мы обнялись как хорошие друзья и уселись на шелковые подушки. Ахмад угостил меня миндальными пирожными и тихо сказал:
- Сегодня я поздно вечером отправляюсь на охоту. Ты поедешь со мной. Но охотится ты не будешь. Моя жена требует за собой ухода, так что ты будешь следить, чтобы эти ленивые служанки должным образом следили за своей госпожой.
Услышав такой приказ, меня бросило в дрожь не от предстоящей встречи с Зулеймой, а оттого, что мне дали приказ, словно я был глупой женщиной. Ахмад сразу заметил перемену на моем лице и спросил:
- Ты чем-то расстроен?
- Нет, - соврал я, изо  всех сил сдерживая себя, - все хорошо.
- Ну, Рахим, теперь ты можешь идти. Встречаемся у меня после вечерней молитвы.
Я вышел на улицу и посмотрел на солнце, которое ярко светило на небе. Определив по небесному светилу час дня, я направился к себе домой, чтобы сообщить о своей поездке жене. Ламина сказала:
- Ну что же, езжай.
По ее голосу мне стало ясно, что она недовольна. Но кто же в доме хозяин, в самом деле?! Я, как муж и как глава семьи, раз решил ехать на охоту со своим господином, значит, так оно и будет.
Солнце только скрылось за горизонтом, а лошади несли нас далеко за город, в долину Нила, где Ахмад обычно охотился на диких гусей и уток, а также ловил рыбу, когда весь лагерь отдыхал.
Я заметил среди собравшихся и Зулейму, чье положение никак не подходило для дальних поездок. Я слышал от одного конюха, как Ахмад долго пытался отговорить свою жену ехать с ним, тем более, что она вот-вот должна уже родить. Но женщина смогла пересилить своего супруга и тот согласился взять ее с собой, хотя никто не поддерживал такого решения.
Когда на черном небе показалась луна, мы прибыли к тому месту, где всегда охотились. Разобрали шатры, в которых спали по пять человек, развели огонь, над которым повесили котелок с родниковой водой. Молодой мальчик лет тринадцати высыпал в кипящую воду несколько видов приправ, а затем аккуратно щипцами запрокинул туда куски баранины. Все остальные, усевшись на землю, принялись ждать ужина.
После ужина все легли спать, потушив костер. Зулейме поставили отдельный шатер, который я должен был сторожить. Некоторое время я сидел на ковре и смотрел на крупные звезды, ярко выделявшиеся на фоне ночного африканского неба. Где-то в камышах папируса раздался шорох, несколько птиц с криками вылетели из кустов, затем наступила полная тишина.
Меня это насторожило. Но потом я вспомнил, что в Ниле водятся множество крокодилов, и должно быть, они вышли на охоту. Так прошло четверть часа.
Меня начал донимать сон и, не выдержав, я улегся на землю и уснул, даже не заметив, что мимо меня прошла чья-то тень. Сквозь сон я услышал, как откинулась занавеска, служившая дверью шатра и чей-то тихий спокойный голос. Я приподнял голову и обомлел: мужчина вынес на руках спящую Зулейму, которую не смог изуродовать большой живот. Женщина все еще спала, не подозревая о том, что кто-то вынес ее на свежий воздух совершенно обнаженной. Незнакомец положил спящую на землю и укрыл ее своим плащом. И когда он повернулся в мою сторону, то меня охватила дрожь, ибо я узнал этого человека: это был ни кто иной, как сам Абдульхаким, еврейский лекарь, пришедший сюда под видом местного рыбака. Я отступил на шаг, весь похолодев. Но закричать у меня не было сил, ибо спазмы сдавили мне горло.
Абдульхаким спокойными глазами посмотрел я меня и тихо проговорил:
- Теперь я должен уходить. Прощай, Рахим. Я люблю Зулейму и никогда ее не брошу.
- Иншаллах (дай-то Бог), - ответил я, не понимая то, что говорю.
Мужчина поднял на руки маленькое тело еврейской красавицы и, повернувшись ко мне спиной, стал удаляться в темноту, скрывшись в тростниках папируса.

XV «Изгой»

Как только плеск поды стих, я пришел в себя, остро осознав, что произошло несколько минут назад. Я на минуту закрыл глаза и почувствовал легкий холодок, пробежавшийся по моему телу. Затем я снова открыл глаза и прислушался: вокруг были тишина и спокойствие, лишь где-то неподалеку плескалась вода Нила. Вдруг кто-то сзади схватил меня за локоть и потащил. Я было хотел закричать, но знакомый голос оборвал меня на полуслове. Это был Саид.
- Что здесь произошло, Рахим? – спросил мужчина тихим голосом.
- Здесь?! – я пытался сделать удивленное выражение лица, но хитрый турок все уже по моим глазам.
- Не ври, Рахим. Скажи правду, кто был в лагере? – Саид поднял мою голову за подбородок и пристально всмотрелся в глаза. Меня охватил озноб, ибо я почувствовал, как где-то из темной пропасти надвигается черная туча, которая готова была поглотить меня.
- Я должен был это сделать, - отозвался я, произнося этот бред.
- Сделать что? – пытал меня Саид. – Говори!
Теперь я боялся проговориться, ибо тогда я нарушил бы клятву, данную мной Абдульхакимом. Меня больше не пугало то, что могло произойти со мной, узнав Ахмад о пропажи Зулеймы. Но в тот же миг Саид отпустил мою руку и, отойдя на полшага, проговорил:
- Я вынужден предупредить Ахмада.
- Предупреждай, - спокойно ответил я.
Вдруг из того шатра, где спала Зулейма, раздался крик. Испуганная служанка с непокрытой головой и распущенными волосами выбежала из шатра и, упав на колени лицом вниз, закричала: «Госпожи нет!»
Саид ни секунды не колеблясь пошел по лагерю будить всех спящих и одним вопросом: куда делась Зулейма. Никто не мог ответить на это, ибо никто кроме меня не знал, что произошло. Я же спокойно наблюдал за суматохой, вызванной таким поворотом дел. Люди как муравьи бегали по лагерю в поисках женщины, кто-то даже пошел искать в тростниках папируса. Но все поиски оказались тщетными.
Ко мне подошел один из стражи и сказал:
- Тебя зовет к себе Ахмад.
- Я уже собирался к нему идти, - ответил я, догадываясь, что сам Саид уже доложил о случившимся своего друга.
Когда я откинул полог шатра и вошел внутрь, то почувствовал напряжение, царящее в полутемном пространстве. Какое-то время мои глаза привыкали к темноте, когда я наконец-то смог разглядеть Ахмада. Мужчина знаком руки указал мне на подушки, на которую я должен был сесть. Выражение лица Ахмада не выражало ничего хорошего.
- Ты, я слышал, плохо исполняешь то, что было поручено мной, - начал он разговор.
- Я исполнил свой долг как ты и просил, - сказал я спокойным тоном.
- Лжешь! – закричал Ахмад и вскочил с места. – Кто-то украл мою жену, а ты, приставленный охранять ее, даже не предупредил стражу.
- Я не мог сделать этого, ибо тогда я нарушил бы свой долг по отношению к Зулейме. Она надеялась на меня, - проговорил я скороговоркой свое признание, которое я должен был сказать.
- Чей долг? – удивился Ахмад.
- Я знал, что все так получится, ведь Зулейма сама решила ехать с вами на охоту, - продолжил я свое признание, понимая, что я уже одной ногой стоял на краю пропасти, - она любила того, с кем она сейчас.
- Кто он? – закричал начальник городской стражи таким голосом, что находящийся рядом Саид невольно вздрогнул от неожиданности.
- Если бы я сказал это тебе, то твоя любимая жена, твой ребенок и тот человек были бы мертвы, ведь разве вы, египтяне, оставите в живых тех, кто не захотел покоряться вашей воли?! Разве не вы держали иудеев в рабстве, разве не у вас процветало рабство?! А сейчас ты хочешь, чтобы пролилась еще невинная кровь?
- Ты, мальчишка! – Ахмад выхватил плеть и со всей силой хлестнул ею по моему лицу. Я закрыл лицо руками, чувствуя нестерпимую боль. Когда боль немного поутихла, я поднял глаза на своего обидчика и проговорил:
- Это так ты отблагодарил меня за службу?
- Убирайся вон и никогда не попадайся мне на глаза.
Почему-то я долго ждал этой фразы. Ахмада и Саида удивило мое равнодушие и то, с каким спокойствием я встал и, поклонившись, вышел из шатра. Прохладный легкий ветерок дунул мне в лицо, всколыхнув край моей чалмы, которая приласкала шею под ним.
И пока в лагере шла суматоха, я закрыл глаза и представил себе Зулейму и Абдульхакима, которые теперь стали Деборой и Элеазаром. И правда, ведь как интересно узнать, что произошло с этими людьми. А произошло вот что (это я узнал через несколько лет).
В то время как Ахмад в бешенстве носился по лагерю, проклиная все и каждого, Дебора спокойно спала в лодке, а Элеазар тихо работал веслами, чтобы ненароком не разбудить свою возлюбленную. Вдруг Дебора застонала и открыла рот. Ее живот ходил ходуном.
- О, Яхве! – воскликнул Элеазар. – Ребенок решил появиться на свет в лодке!
Приподняв голову своей возлюбленной, мужчина стал гладить ее по лицу, поговаривая: «Ну, еще, любовь моя, потерпи. Осталось совсем немного». Дебора кричала, ухватившись за края лодки. Кровь запачкала дно и одежду. Элеазар боялся лишь одного – чтобы крокодилы не почувствовали запах крови раньше, чем он успеет все вымыть. Схватив кусок материи, мужчина принялся все вытирать и когда стало чисто, он бросил окровавленную ткань в реку и туда, куда она упала, забурлила вода и послышалось крокодилье рычание.
- Слава Богу, что крокодилы нас не съели, - проговорил Элеазар, укрывая младенца в кусок белой ткани, которую он оторвал от своего хитона.
Дебора лежала тяжело дыша. Ребенок родился довольно крупным, весь в отца. Такие роды были слишком тяжелыми для невысокой женщины. Но тем не менее, пролежав минут пять, она приподняла голову и слабым голосом спросила:
- Сын?
- Мальчик, мальчик, - радостно ответил Элеазар, - он такой крепкий, большой. Когда вырастет, будет подмогой матери своей.
- Где я? – спросила Дебора, полностью придя в сознание.
- Мы плывем домой, ко мне домой.
- Элеазар?! Я столько молила Аллаха о встречи с тобой и вот мои мечты осуществились. Теперь я всегда буду с тобой?
- Всегда. А этот мальчик станет моим сыном, нашим сыном.
Вскоре лодка причалила к берегу. Неподалеку в тени пальмовой рощи стоял маленький глинобитный домик с плоской крышей. Туда-то и отправились Элеазар с Деборой. Навстречу им выбежала старуха, закутанное в черное покрывало. Она с поклоном встретила гостей и проводила их в дом.
Элеазар назвал женщину Мириам. И пока Мириам готовила завтрак, мужчина вышел на улицу и посмотрел на Дебору, которая сидела на низкой скамейке и кормила грудью малыша. Ее длинный черный платок был накинут на голову так, как носили его иудейки. Элеазар невольно залюбовался своей теперь уже женой и подойдя к ней, поднял ее голову за подбородок и нежно погладил по щекам. Женщина посмотрела на него и по ее щекам потекли слезы.
- Теперь мы будем всегда вместе? – спросила она.
- Всегда - всегда, - ответил Элеазар.
- Я люблю тебя, я очень сильно люблю тебя.
- И я, Дебора, я тоже любил, люблю и буду всегда любить тебя.
- И я.
- Когда придет корабль, мы уплывем к себе домой, в Иерусалим. Ведь ты хотела вернуться обратно?
- О да, любовь моя!
Не сдержавшись, Элеазар обнял Дебору, которая больше не могла сдерживать слез радости.



XVI «Опасное плавание»

Я сидел дома и думал об одном: как жить дальше. Из-за моего проступка Ахмад отправил меня в далекую Индию с торговым караваном (хотя, возможно, это было и военное судно). Моя жена плакала, умоляя вернуться снова к кочевникам-бедуинам, где никто нас не сможет найти. Ламина то и дело указывала на своей живот, говоря, что не пройдет и шести месяцев, как я стану отцом. Но на это я сказал:
- Ламина, не думай, что наше племя укроет нас. Ахмад прекрасно знает, где мы кочуем и потому не поскупится найти меня, чем бы ему это не стоило. Он никогда не простит меня, понимаешь?
- Но как же наш ребенок?
- Ты должна воспитать его. Я припрятал немного серебра и золота под дощечкой. Я покажу тебе потом. А когда деньги закончатся, собирай вещи и как бы трудно тебе не было, уходи к своим. Только прошу, береги нашего ребенка.
- А ты, Рахим?
- Я, если Аллаху будет угодно, вернусь живым. Если же нет, ты вправе будешь выйти замуж за другого.
- Я люблю только тебя, Рахим! Мне никто больше не нужен! – с этими словами Ламина бросилась ко мне и, обняв, громко заплакала. – Прошу, не бросай меня.
Я тоже не мог сдержать слез и так мы просидели полночи, то плача, то обнимаясь. Но как бы тяжело не было бы расставаться, я должен был покинуть свой дом, сказав «до свидания», но не «прощай».

Возле причала стоял  причала стояло огромное судно, больше похожее на военный корабль, нежели торговый. Я вгляделся в темноту и заметил множество огоньков, мелькавших как светлячки в темноте. Где-то рядом с рекой раздавались рев верблюдов и других вьючных животных, на которых тащили тяжелые мешки и затем складывали их рядом с причалом.
Поплотнее закутавшись в свой плотный хитон, я двинулся на берег реки, не думая, что меня кто-то заметит. Но не успел я подойти к пристани, как кто-то схватил меня за руку и потащил в сторону. Я попытался было вырваться, но не тут-то было: чьи-то сильные руки зажали мой рот и тихий голос прошептал: «Рахим, прийти через час, пока еще рано. Я спрячу тебя в один из этих мешков и ты спасен».
Мое сердце, ранее готовое выскочить от страха, теперь успокоилось. Я облегченно вздохнул и спросил также тихо:
- А почему мне не сейчас укрыться в мешке?
- Потому что, во-первых: здесь полно народу и мало кто еще может заметить тебя; во-вторых: судно отправится не раньше чем через час-полтора, так что все это время ты не сможешь просидеть в мешке. Ясно?
- Теперь все понятно. Спасибо, Саид.
С этими словами я вскочил на ноги и ринулся прочь от берега побродить по улицам славного города, который я вижу в последний раз. Времени еще раз пообщаться с женой у меня не было, да и зачем теребить и ее сердце, и мое, когда мы и так еле-еле смогли попрощаться?
Вскоре, когда на небе появилась полная луна, стало светло как днем. Вот в этот же момент Саид запрятал меня в большой мешок и с помощью рослого слуги поднял его на борт. Сидя в темноте, я крепко заснул, даже не почувствовав острую боль в ногах от неудобной позы.
Когда я открыл глаза, то заметил какой-то блестящий предмет у меня под ногами. Осторожно, дрожащими пальцами я протянул руку, которая лежала на моем правом колене и слегка коснулся этого предмета. Какого же было мое удивление, когда обнаружилось, что это лезвие кинжала, и довольно острое. Меня сразу посетила мысль: как же я спал и даже не поранился? Но чтобы-то там не было, я вспорол мешок и выбрался на волю.
Мне в лицо сразу подул прохладный морской ветер, принесший с собой брызги соленой морской воды. Я сплюнул и вдохнул свежий воздух, вдруг почувствовав себя счастливым.
«Свобода!», - звучало у меня в голове это слово. Я подошел к кромке корабля и посмотрел вниз: там о борт судна плескались темные морские волны, а вдалеке не было ничего кроме бескрайнего водного простора.
Я стоял бы так еще долгое время, если бы мне не помешали. Сзади раздался низкий, хриплый голос кормчего, который в это время проходил по палубе:
- Эй, парень, ты что здесь делаешь?
- Я?! – мне и в голову не могло прийти, что кто-то сможет увидеть меня.
- Да, ты. Что-то я не припомню тебя. Ты как здесь очутился? Раньше тебя здесь не было.
- Я… я новый слуга. Саид приставил меня к вашему кораблю.
- Что-то этот Саид мне ничего про тебя не говорил. А, да ладно. Сейчас же убери на палубе, видишь, какая грязь. Затем можешь получить свою долю завтрака.
- Хорошо, - согласился я, теперь поняв, что нестерпимо голоден.
За два часа мне удалось легко навести порядок, убрав все на места. Я даже смог поставить мешки и коробки в одно место, чтобы они не мешались. Кормчий пристально наблюдал за моей работой, в конце концов решив похвалить меня за усердный труд.
- Ты хороший работник, Рахим, - сказал он, - иди за мной. Я прикажу повара накормить тебя.
В каюте, где подавали еду морякам и другим находившимся на корабле, стоял неприятный запах подгоревшего мяса, протухшей рыбы и дешевого вина, разбавленного водой. Кормчий сразу заметил  перемену на моем лице и, хлопнув меня по спине своей огромной тяжелой ручищей, воскликнул: «А, привыкай. Здесь тебе не дворец султана. На корабле ешь, что есть».
От не приятного ощущения мне почему-то перехотелось есть, спазмы сдавили горло и из желудка подкралась тошнота, которую я старался перебороть. Когда мы вдвоем уселись за стол и кто-то из слуг поставил перед нами тарелки и нарезанными овощами и полусырой рыбой, я попытался перебороть отвращение и все-таки съесть это. Но после третьего надкуса меня начало рвать. Прикрывая рот рукавом хитона, я выбежал из каюты и кинулся на палубу, чтобы вырвать все в море.
После очистки желудка мне стало заметно лучше, если не учитывать того, что потом я два дня пролежал с жаром и ерьзю в желудке.

XVII «Шторм»

Через десять дней погода значительно ухудшилась. Небо на весь день заволокло тучами, иногда шел мелкий дождь, но волны значительно увеличились. Корабль то и дело кидало из стороны в сторону, мачта скрипела под сильным дуновением ветра.
Пришлось убирать паруса и держаться дальше от скалистого берега, дабы корабль не отбросило на одну из этих скал. Иногда мне казалось, что судно вот-вот потонет или разлетится в вдребезги и тогда не видать мне больше ни дома родного, ни жену, ни детей. Мне становилось с каждым днем все страшнее и страшнее, в моей душе постоянно нарастала непонятная тревога при мысли, что случится что-то страшное. Но прошел третий день, а судно все шло, качаясь на темных волнах, которые время от времени плескались на палубу, и нам приходилось ведрами и тряпками избавляться от этой ужасной морской воды.
На шестой день на небе показалась молния, грянул гром и тогда полил такой сильный дождь, что даже опытные моряки забеспокоились за судьбу корабля. Волны и ветер кидали наше судно из стороны в сторону, пытаясь нас опрокинуть. Волны захлестывали корабль, и люди мокрые, жалкие, убегали в каюты, чтобы хоть как-то спастись от холодных волн.
И вдруг раздался грохот. В мачту попала молния и она загорелась. Тут-то и началась всеобщая паника. Никто не остался на своих местах – все побежали тушить пожар, дабы не сгореть вместе с кораблем.
Я забился в самый дальний угол судна и от страха закрыл глаза. Вокруг доносились раскаты грома, гул ветра, грохот волн и крики людей, снующих во все стороны с ведрами. Сердце мое забилось как если бы это был мой последний час жизни. От страха спазмы сдавили горло и я почувствовал нестерпимый холод не оттого, что на палубу брызгали холодные волны, а от страха, того страха, который охватывает каждого человека в минуты смерти. Вокруг все гремело и сверкало, точно в преисподней.
Одного моряка, пробегавшего мимо меня, накрыло волной и он с криком ужаса полетел в бушующее море, а волны с яростью снова окатили корабль. Ползая на четвереньках, я схватился за канат и конец его обмотал вокруг талии, чтобы волны не унесли меня также, как тех бедолаг, которым не посчастливилось выжить.
Судно скрипело, и слышно было, как мачта ломится пополам и ее огромная тень с невероятной скоростью падает на меня. Мне хватило всего несколько секунд, чтобы отскочить вниз, а иначе бы мое тело раздавил бы обломок мачты. Там, куда он упал, проломились доски, и всю палубу залило морской водой, которую теперь было бесполезно выливать.
Неподалеку я услышал крик кормчего: «Прыгайте в воду, плывите, берег совсем рядом. Корабль идет ко дну!»
Эти слова прозвучали как смертный приговор. Если не попытаться выбраться отсюда, то уйдешь на дно вместе с кораблем; если же прыгнешь в воду, то нет никакой гарантии того, что ты выплывешь на берег. Получалось: и в том, и в другом случае грозила смерть.
Несколько смельчаков все- таки прыгнули в воду, но их сразу же накрыло волной, и больше они не показались.
Я прошептал про себя молитву, не имея возможности помолиться как следует, и забился в самый отдаленный угол, закрыв глаза. Точно как при медитации, я больше ничего не слышал: крик людей, рокот волн, завывание ветра – все это осталось позади, словно я уже находился в ином мире, куда уже надеялся было попасть. Мне показалось, что ангел смерти Азраил стоит сзади меня, готовясь нанести мне удар мечом, чтобы обрубить жизнь, но не тут-то было. Корабль отбросило на берег и он с треском обрушился на прибрежную скалу. Нос корабля проломился и все, кроме меня покатились вниз в образовавшуюся огромную щель; слышны были лишь крики падающих людей и стук мертвых тел о камни.
Я поднял глаза к черному небу и поблагодарил Аллаха за то, что Он оставил меня в живых. Я нащупал канат, к которому был привязан, и хотел было развязать его, но пальцы так окоченели от холода, что не слушались меня. Постепенно дождь стал прекращаться и я заснул, уткнувшись лицом к стоящему рядом ящику.

XVIII «Индия»

Проснулся я оттого, что нестерпимо палило солнце, а в воздухе слышалось жужжание роя мух. Протерев глаза, я приподнял голову и осмотрелся: по всему кораблю валялись разбросанные мешки с ячменем и пшеницей, кое-где вразброс лежали канаты и порванные паруса, но не было не одного человека. Мне стало страшно. Я встал на ноги и только тогда почувствовал ужасную боль в голове; оказалось, что при падении я поцарапал себе щеку, но только теперь почувствовал это. Вытерев запекшуюся кровь рукавом своего хитона, я услышал урчание в животе. Только теперь я почувствовал голод и ухватился за живот.
- Как есть хочется, - сказал я самому себе и с большим трудом выбрался с корабля на берег.
Оглядевшись по сторонам, я понял, что прибыл в неизвестную мне до этого страну. Здесь все было не так: заросли тростника и какие-то высокие деревья с тонкими переплетенными стволами, источающие благовонный запах. «Неужели это южная или центральная Африка?» – промелькнуло у меня в голове.
Но долго раздумывать над этим вопросом я не стал: мои ноги сами направились вглубь джунглей, где я увидел свисавшие гроздья бананов. Сглотнув слюну от голода, я подпрыгнул и сорвал один банан, который тут же с жадностью съел. Затем мне удалось полакомиться еще двумя бананами, после чего мне удалось сбить голод, хотя точно понимал, что через небольшой промежуток времени я снова захочу есть.
Вдруг сзади меня раздался треск, словно кто-то крался за мной. Я оглянулся и весь похолодел от страха: меня окружали бородатые, загорелые до черноты люди, в красных чалмах и раскрашенных лицах. На некоторых были лишь набедренные повязки. Все они что-то говорили на непонятном мне языке, показывая в мою сторону. Я понял, что бежать некуда, тем более, что в джунглях человек в одиночку пропадет если не от голода, то от укуса какой-нибудь ядовитой змеи или же от дикого зверя.
Тут из толпы вышел дородный высокий человек в темно-синей чалме и красной отметиной на лбу. Этот человек погладил свою густую черную бороду и спросил меня. Я знаком показал, что не понимаю его, но мужчина вплотную подошел ко мне и я почувствовал запах сандала, исходивший от его одежды. Меня спросили еще раз и тогда я указал в сторону берега, где виднелся разбитое судно. Мужчина окриком приказал что-то своим людям, которые тут же кинулись к кораблю и начали его осматривать.
Пока те занимались обследованием судна, их предводитель трижды хлопнул в ладоши и крикнул: «Дамир!»
Я вздрогнул, услышав арабское имя. И тут же из зарослей вышел еще один человек, на вид где-то двадцати пяти лет. Первое время он долго и с интересом рассматривал меня, а затем промолвил:
- Как твое имя чужестранец и откуда ты?
- Я… я из Египта, а зовут меня Рахим, - я старался держаться спокойно, не смотря на сильное волнение.
- Ты правоверный мусульманин?
- Да.
- И я тоже. Это страна называется Индия. Живу я здесь пять лет, работая толмачом.
Тут индус что-то сердито выкрикнул, от чего Дамир с опаской глянул на меня и сказал:
- Господин Прадип говорит мне, что я смогу поговорить с тобой позже, а пока я должен лишь переводить.
Я заметил, как Дамир долго разговаривал я Прадипом, который все время кивал головой в знак согласия, загадочно улыбаясь. Вскоре араб повернулся ко мне и сказал:
- Мой господин верит тебе, ибо ты не пират и не воин. Судно ваше купеческое, а стало быть, не враждебно этой стране. Он приглашает тебя в его дом.
- Мне обязательно нужно идти с вами? – спросил я, не желая посещать дом язычника.
- Ты его гость, - только и сказал мне Дамир.

От такого предложения нельзя было отказаться, тем более на Востоке, где закон гостеприимства распространяется на все страны, будь это Саудовская Аравия, Турция или Китай. Я лишь кивнул в ответ и медленно побрел за индусами, которые с любопытством оборачивались в мою сторону.
Вскоре мы подошли к какой-то каменной стене, ворота которой были сделаны из тростника с железным замком. Нас впустили два человека с палками, которые низко склонились в поклоне перед Прадипом. Неподалеку ютились маленькие хижинки рабов, далее шли дома посправнее, но все же они не могли сравниться с роскошью большого дома, стоящий на холме.
Я сразу догадался, что это и есть дом господина Прадипа, ибо никто из остальных людей по их внешнему виду не мог иметь такой роскошный, можно сказать, дворец.
Мимо нас пробежали несколько рабов с тюками на плечах: эти люди была настолько истощены, что казались живыми мумиями, кости которых, казалось, сейчас переломятся от тяжестей. Мне, лично, не хотелось такой участи и потому я взмолил Аллаха о помощи.
Далее шли кельи, как я понял из дальнейшего рассказа Дамира, монахов, служащих в близлежащем храме. Вот как раз Прадип и решил показать мне свои земли, которые он покупал от части тех средств, что доставались ему от урожая, а также главное достояние этих земель – храм бога Ганеши, который изображался в виде слона с человеческим туловищем. Рядом со статуей Ганеши был построен невысокий приземистый храм с расползавшимся куполом. Ряд маленьких коморок, пристроенных к храму, служили пристанищем паломников, приходивших сюда каждый лунный месяц поклонится своему богу.
Несколько тощих, одетых в бесформенные темно-красные одеяние, жрецы сидели на глинобитных ступенях храма и, медитируя, повторяли какие-то непонятные слова на санскритском языке, который в наше время никто не знал.
Когда Прадип пригласил меня во внутрь храма, я сначала было отказался, но Дамир перевел, что мне как гостю необходимо осмотреть главное достояние этого княжества, ибо отказ сильно расстроит хозяина. Я нехотя согласился, не прочь сделать несколько замечаний на счет своей веры и то, как я отношусь к идолопоклонству. Однако Прадип сказал, что он не призывает меня принимать их веру и что мусульман в Индии достаточно, чтобы индусы считались с нашей религией. Я лишь пожал плечами и вошел внутрь.
Поначалу мои глаза долгое время блуждали в темноте, намереваясь хоть что-то разглядеть. Но вдруг раздался шум, словно кто-то отодвигал каменную глыбу. Моему взору предстала огромная статуя бога Ганеши, а вокруг нее толпу молящихся людей, напоминавших муравьев по сравнению с их идолом.
Со всех сторон звучала непонятная речь на древнем языке, огонь в факелах трещал, словно вторя этим непонятным звукам, которые сотрясали влажный, сырой воздух. Мне почудилось, словно я оказался в подземелье, ибо запахи здесь стояли такие, что страшно было лишний раз вздохнуть. Однако вскоре несколько жрецов с подносами воскурили дурманящие благовония и запах мирры, амбры, сандала и ванили смешался с запахом каких-то трав, слабо ощущаемых носом.
У меня закружилась голова и я чуть было не упал, но тихий голос Прадита, произнесшего мое имя с небольшим акцентом, заставил меня очнуться от забытья. Вскоре несколько людей в длинных темно-красных одеждах с яркой точкой на лбу повели меня прочь из этого зала по темному сумрачному лабиринту с низким сводом. Маленькие дырочки в каменных стенах служили для того, чтобы гуляющий ветер выл в этом коридоре, словно вторя священным гимнам и мантрам, исполняющимися жрецами.
Само мое состояние оставляло желать лучшего: каждый может понять меня, если также пройдет по мрачному лабиринту, в котором слышатся непонятные голоса, словно души умерших собрались в этом таинственном месте.
Постепенно я стал привыкать к темноте и неизвестности (а что же мне еще оставалось делать?) в этой загадочной стране. Мне теперь стало интересно дальнейшие события и потому я решил использовать каждый шанс для получения новых знаний. И потому мне не терпелось увидеться с Дамиром, чтобы выучить как можно быстрее язык индийцев.
  Вскоре наше путешествие по мрачному лабиринту закончилось, и моему взору предстал огромный зал с большими каменными колоннами и длинным рядом факелов на стене. Само помещение было темным и каким-то сырым, и лишь отблески огня освещали каменных истуканов древних индийских богов.
Я уселся на небольшой коврик, который расстелили специально для меня и тут я увидел еще одну статую неизвестного мне божества, вокруг которого горело множество свечей и воскурялись дурманящие благовония. Хор жрецов, спрятанных во тьме толстых колонн, вторил одни и те же слова ведических гимнов, значение которых уже давно растворилось в памяти прошедших тысячелетий.
И тут случилось неожиданное и столь радостное для меня событие: в центр огромного зала вышла, покачиваясь в такт песни, молодая женщина с длинными черными волосами, доходившие ей почти до талии. Ее руки и ноги были унизаны тонкими медными браслетами, звенящие от каждого ее движения. Кисти рук были изрисованы хной и обозначали какие-то таинственные языческие знаки. Унизанная браслетами, вся дышавшая дурманящими благовониями, молодая жрица исполняла перед статуей сакральный танец, тот танец, который когда-то танцевали первые жрецы много тысячелетий назад, во времена первых ведических высказываний. Движения ее рук, изгибы ее мягкого слегка полного, но изящного тела, были медленными и плавными, словно не она сама, а это боги, перед которыми она танцевала, исполняли этот жреческий древний танец, словно переместясь сквозь века в те отдаленные времена.
Я не мог оторвать взгляда от этого танца, от молодой жрицы, которая вошла в транс и больше не замечала того, что помимо нее в зале сидел еще один живой человек. Но тут у меня сильно закружилась голова, в глазах потемнело и я стал проваливаться во тьму, и словно сквозь пелену мне все еще слышались повторяющиеся одни и те же слова гимна и звон множества браслетов танцовщицы. И мне стало не понятно, от чего же все таки я потерял сознание: от дурманящих благовоний или же от юной жрицы, чье умение я сразу оценил.
Единственное, что я еще помнил в тот момент, это когда девушка наклонилась ко мне и, прикоснувшись пальчиком к моему виску тихо прошептала: «Жив».

XIX «Беседа»

Очнулся я от странного прикосновения, словно кто-то смачивал мой лоб холодной водой. Открыв глаза, я увидел склоненное надо мной лицо Дамира и сразу пожалел, что это была не та молодая жрица, что танцевала в подземном зале сакральный жреческий танец в честь бога Ганеши.
Дамир слегка улыбнулся и сказал:
- Вот и хорошо, Рахим. У тебя просто закружилась голова от множества благовоний. Но ничего, Нари сказала, что так бывает со всеми, кто впервые попадает в обитель бога Ганеши.
- Кто такая Нари? – спросил я, хотя знал наперед, что это именно та жрица.
- Нари – девушка, молодая жрица при храме. Она занимается тем, что танцует в огромном пустом зале древние танцы, которые, по преданию, помогают слиться с самим божеством и почувствовать смысл жизни. Еще в Тайных Свитках говорится, будто жреческий танец служит связью с потусторонними силами и тот, кто узнает  смысл движений, поймет Иной мир, что за Пределами Кругов.
- Я думал, ты правоверный мусульманин.
- Так оно и есть. Но ведь мне приходится наблюдать все эти различные обряды, и мало-помалу я начинаю кое в чем разбираться, но только теоретически. Ты ведь знаешь, как я фанатично исповедую Ислам.
- Да, ты прав, прости меня, - я медленно приподнялся, держась правой рукой за маленький лакированный столик из сандалового дерева. Мне, наконец-то, удалось встать на ноги и потянуться, размяв спину и руки.
Дамир накинул мне на плечи дорогой, расшитый узорами, халат и поманил меня за собой. Когда мы вошли в соседнюю комнату, обставленную в индийском стиле, если не считать коврика для совершения намаза и небольшого изображения Мекки на стене, можно было подумать, будто я попал в спальню к язычнику-индусу. Мой проводник и наставник (так я стал называть Дамира) налил из кувшина воды и протянул мне стакан. Я отрицательно покачал головой, сказав, что пить мне совсем не хочется.
- Жаль, - ответил Дамир, - хорошая вода. Ее добывают из родников, что бегут по окрестным холмам. Пить такую водицу в жаркий, знойный день одно удовольствие!
- Спасибо, но мне пока не хочется.
- Но, как знаешь.
Я услышал глотание и причмокивание губами, так как на Дамира не смотрел. Окно в его спальне было большим и чистым, открывавшее вид на здешние холмы и леса, за которыми виднелся океан. Сердце мое сжалось от боли и горечи. Как мне сейчас было тоскливо и плохо без родного дома, родной страны. Я сразу вспомнил бескрайнюю пустыню, развалины древних храмом, но самое главное, что я никак не мог забыть – это моя жена и дети. Как она там? Что с ней? Эти вопросы заставили меня на некоторое время уйти в себя. И я даже не заметил, как меня окликнул Дамир.
Наконец, я пришел в себя и встрепенулся. Мужчина похлопал меня по плечу и весело сказал:
- Да, Индия – красивая страна. Никогда еще прежде мне не удавалось видеть такого живописного пейзажа.
- Конечно, - тихо проговорил я, всеми мыслями пытаясь воссоздать земли Египта.
- Эй, Рахим, ты почему грустный такой? – вдруг задал вопрос Дамир, усевшись в красное низкое кресло с причудливыми ножками.
- Я… я просто вспомнил свой родной дом. Ты же знаешь, я так скучаю по нему.
- Я тоже скучал как и ты. Но постепенно я привык к Индии, к ее обычаям, и теперь эта страна – мой второй дом, моя вторая родина. А ведь, казалось бы, несколько лет назад я жил в горах Гиндукуша, хотя по происхождению я сириец. Мой отец когда-то вместе со своей семьей убегал от злобного атабека, что правил нашими землями. Нам некуда было идти и негде было прятаться. Тогда мой отец, достопочтенный Нураллин ибн Фарух, да пребудет с ним милость Аллаха, решил двинуться на восток и попасть в Персию. Но по воле судьбы мы оказались еще дальше, свернув по ошибке на север, и тогда мы подошли к самым высоким горам, которые когда-либо видели. Моя семья поселилась в маленьком кишлаке в предгорьях Гиндукуша и так наш род по сей день там и живет.
- А как к вам относились местные жители, афганцы?
- Поначалу все они сторонились нас, называя пришельцами с запада. Лишь немногие из пуштунов знали кое-как арабский язык и потому мы для них были некой диковинкой, говорившей на совсем непонятном для них языке. Но прошло время; нас удалось выучить местные диалекты, которые немного отличались от жителей афганских городов и Персии. Меня пуштуны принимали уже за своего, так как по прибытии нашей семьи к Гиндукушу мне было всего лишь два года. Так я стал именоваться афганским сирийцем, хотя в моей памяти не отложилось ничего про Сирию, кроме долгих воспоминаний моего отца.
- А я хоть и родился в Египте, но по праву считаюсь бедуином по происхождению, вот потому египтяне и сторонились меня раньше, когда видели меня, идущего по городу. Слышались бывало за спиной обидные фразы, но я не обращал на них внимания, так как не хотел уподобиться каирскому купцу, собирающего всякие сплетни. Я как раз в последнее время служил у одного египтянина знатного происхождения. Но ему удалось выпроводить меня из своего города, назначив предводителем купеческого судна, - далее я рассказал всю свою историю, утаив лишь то, почему Ахмад меня отстранил от службы.
Когда я закончил свой рассказ, Дамир вкрадчиво поглядел на меня и глубоко вздохнул, устремив свой взгляд на окно. Мне показалось, что он простоял так не менее получаса. Затем, когда солнце окончательно пригрело комнату и через окно влетел легкий запах сандала, что источали деревья в саду, он снова обернулся ко мне и сказал:
- Да-а, если бы не ты, а кто-то другой рассказал эту историю про твои путешествия, я не за что не поверил бы. Как такой молодой человек смог справиться со всеми превратностями судьбы? Видать, сам Аллах Своей щедростью оградил тебя от всяких бед. Ведь то, что ты один выжил на корабле, уже что-то значит.
- Но, если бы Аллах позволил мне вернуться домой, тогда я счел бы свою жизнь вполне счастливой.
- Рахим, я верю, ты вернешься целым и невредимым, но, прошу тебя, наберись терпения. Ведь за своевременность тоже приходится платить.
- Ты прав, Дамир, я буду ждать и молиться. Может, Аллах откликнется на мои призывы.
В глубине души я надеялся, искренне надеялся на осуществление своей единственной мечты – вернуться поскорее домой, обнять Ламину и нашего ребенка, того ребенка, которого я еще ни разу не видел. Вот было бы поистине чудо, если бы все желания сбывались.
Дамир в это время, пока я пребывал в задумчивости, облокотился на спинку кресла и, воздев руки словно читая ду’а, воскликнул:
- Ты видел, Рахим, как эти индусы соблюдают свои ритуалы, написанные древними мудрецами тысячу лет назад? Раз в полгода они приносят в жертву кого-нибудь из рабов, что работают на плантациях. Это же просто невероятно: язычники, фанатики! – он скривился в усмешке и рассмеялся каким-то непонятным смехом. – Ты еще не видел такого зрелища, когда связанного по рукам и ногам человека ведут к статуи их мнимого бога, а затем как барана режут на куски и бросают в нишу под статуей, где жрецы разжигают Священный Огонь. Мне не раз приходилось присутствовать на этих кровавых церемониях, и ты знаешь, мурашки пробегают по коже, когда вдалеке слышишь крики и стоны жертвы.
- Я помолюсь Аллаху, чтобы Он избавил меня от такого «представления».
- Не думай, что Прадип забудет о тебе. Все, кто живет с ним, приходится идти на жертвоприношения. Будь осторожен, Рахим. Индусы – язычники, хотя на вид и мирные. По возможности, пытайся сидеть в своей комнате, без меня никуда не выходи. Ясно?
- А если по нужде? – спросил я, пытаясь собраться с мыслями.
- И даже в этом случае я буду сопровождать тебя. Не знаешь, где может выползти змея или ядовитый паук. Ты понял?
- Я-то… да, понял.
- Поклянись, что ничего без меня не будешь принимать.
- Клянусь своей честью.
- Вот и хорошо. А сейчас иди отдохни. После ужина зайди ко мне, я расскажу тебе историю Прадипа.

XX «Нари»

Когда я вышел из своей спальни, то натолкнулся на невысокую, чуть полноватую девушку в цветастом индийском платье и оранжевом длинном платке. Эта девушка несла какой-то сосуд с мазью, и потому при виде незнакомца, выронила сосуд, который с шумом разбился о пол на мелкие кусочки. Девушка вскрикнула и, сев, начала руками сгребать осколки. Я заметил, что ее руки разукрашены хной, а ногти накрашены ярким лаком. Где-то я видел ее? Наклонившись, я стал помогать ей собирать осколки, одновременно вытирая рукавом разлившееся пахучее масло. Мне все никак не удавалось разглядеть лица девушки, ибо она все время закрывала его своим длинным шарфом. Наконец, когда мы вдвоем убрали все осколки и поднялись на ноги, моему взору бросилось молодое, красивое лицо с ясно-голубыми глазами, алыми губами и аккуратным носиком. Ее чуть продолговатые глаза смотрели пристально и насторожено. Я заметил у нее на лбу бинди, а в носу маленькую сережку из серебра.
Нари некоторое время стояла в глубоком молчании, но потом все же поманила меня следовать за собой и я невольно отправился следом за ней. Оказывается, девушка привела меня к себе в спальню, увешанную коврами и атласными шторами. Полог над кроватью был приподнят и закреплен на потолке.
Я заметил, как жрица подошла к маленькой нише и достала шарики мирры, которые тут же воскурила перед статуэткой бога Ганеши. Легкий аромат пошел по всей комнате и я почувствовал легкое головокружение, хотя никаких наркотических средств не было. Постепенно запах мирры все усиливался и усиливался, пока мне не стало трудно дышать. Я попросил Нари открыть окно, но девушка подошла ко мне и, взяв за руки, усадила подле себя на низеньком диване. Какое-то время наши глаза рассматривали друг друга, пока жрица не прошептала что-то, наверное древнее заклинание, и быстрым движением правой руки коснулась моей переносицы.
Не знаю, что произошло, но меня почему-то стало выворачивать на изнанку, в глазах потемнело и меня будто кто-то с силой толкнул на кровать. Я упал и стал хрипеть, ибо тугой комок подступил к моему горлу так, что мне стало трудно дышать. Ловя открытым ртом воздух, я метался по кровати, разбросав подушки, ища руками какой-нибудь предмет, за который можно было бы ухватиться.
Все поплыло как в тумане; звуки становились все отдаленнее и неразборчивее; я вдруг увидел перед собой все картины моей прошлой жизни и тех людей, с которыми мне пришлось по воли Аллаха встретиться. Мне показалось, что ангел смерти Азраил уже пришел за моей душой, чтобы увести в царство мертвых. Я как будто нутром чувствовал его приближение, слышал вдалеке его шаги и, больше не вынесев такого состояния, я вскочил и громко закричал словно одержимый.
Потом я упал на постель и забылся, провалившись во тьму. Затем я почувствовал, что кто-то с силой трясет меня за плечи и бьет по щекам, приводя в чувства. Я медленно открыл глаза и увидел над собой строгое лицо Дамира. Оказалось, что он прибежал на мой крик и, взвалив себе на плечо мое тело, унес в комнату. Мужчина окунул в воду кусок материи и положил ее на мой лоб.
- К утру тебе станет лучше, - сказал Дамир, стараясь не выдавать свое раздражение.
- Что произошло? – поинтересовался я, хотя тошнота еще не прошла.
- Что произошло?! – передразнил он меня и продолжил. – Я предупреждал тебя, трижды предупреждал, а ты вышел и, наткнувшись на Нари, пошел следом за ней.
- Она разбила амфору с маслом и я решил помочь ей.
- Тоже мне, благородный принц нашелся! Чтобы в следующий раз такого не было. Ясно? – уже не сказал, а прокричал Дамир.
- Да, я понял тебя.

Следующего раза не было, ибо целыми днями, не считая завтрака и обеда вместе с Прадипом, я проводил у себя в комнате. Хорошо было и то, что в моей спальне оказался балкон, на котором я частенько сидел с книгой в руках, изучая доселе неведомый мне язык индусов. Сам Прадип приказал Дамиру найти мне словарь, а если такого нет, сказал индус, то составь сам. Так Дамиру пришлось целыми днями сидеть в канцелярии с каламом в руке, выводя арабские и индуистские буквы.
Бывало вечерами, глядя на темное небо, усыпанное крупными звездами, я вспоминал свой родной дом, свою землю, свою страну, которую не видел вот уже как три месяца. Казалось бы, небольшой срок. Но сколько времени и сил приходилось мне тратить на то, чтобы не закричать от отчаяния из-за того, что я нахожусь в чужих краях.
Вставал я раньше всех, когда солнце только-только появлялось из-за кромки северных гор и окрашивало воды океана золотистым цветом. Да, было в ту пору необыкновенно красиво: широкие долины, зеленые горы, покрытые густыми лесами, синий океан, приносившись в этот дом прохладу да пустыня, мелькавшая где-то далеко-далеко на горизонте. И именно туда все время устремлялся мой взор, ибо эта пустыня напоминала мне пустыню Египта, пусть не такую великую и широкую, но все же что было, то было. Иногда время от времени я заливался слезами, когда уже не было сил их сдерживать. Тоска до боли сжимала мое сердце и мне хотелось убежать куда-нибудь далеко-далеко, туда, где я мог бы остаться один и не видеть никого. Но разве убежишь куда-нибудь, да еще в чужой стране, где за каждым твоим шагом, каждым движением руки  следят пристальным взором слуги Прадипа.
Единственным утешением было то, что индусы с пониманием отнеслись к моей вере и позволили совершать намаз и читать Коран, но только в пределах моей спальни. Я согласился и на это, искренне радуясь тому, что хоть веру не отняли. Каждое утро я вставал, совершал омовение и молился, затем три раза в течении дня и один раз вечером. Именно намазу я благодарен за то, что не дал мне померкнуть среди этих стен. Иногда моя вера достигала такого предела, что я вставал ночью, делал частичное омовение и совершал шестую, необязательную молитву. И в конце каждого намаза я просил в ду’а Аллаха помочь мне выбраться из чужой страны и увидеть снова свой дом.
Бывало и такое, что я впадал в неверие, меня охватывала дрожь при мысли, что никто, даже Всевышний, не сможет помочь мне. Но затем отчаяние сменялось горечью и слезами, и именно это давало мне силы и нестерпимую надежду.
«О, Аллах! – шептал я в конце каждого намаза. – Не забудь раба Своего, помоги мне, помоги вернуться домой. Если не сейчас, то я буду ждать, только дай мне терпения и силы, ибо мой дух уже не в силах бороться с этой тоской». И Аллах давал мне силы, я начинал искренне верить в то, что все же вернусь домой. И с этими мыслями я крепко засыпал до следующего утра.
Иногда моя вера достигала такого состояния, что я вставал ночью, когда все уже спали, и начинал неистово молиться, впадая в молитвенный раж, не замечая уже ничего вокруг. Дамир, узнав об этом, предостерег меня о грозившей мне опасности, ибо так я мог просто сойти с ума или же, того хуже, стать суфием, которые якобы, впадая в транс, начинают слышать голоса свыше. Я всегда старался следовать советам мудрого человека и потому постепенно стал контролировать свои действия и эмоции.
Прадип за завтраком всегда задавался вопросами на счет моего языка и очень радовался, когда я начал постепенно изъясняться на хинди, хотя мне это доставалось ох как не легко! Зато господин предложил мне однажды вместо чтения книг отправиться с ним на плантации, где крестьяне выращивали чайные деревья. Я согласился с превеликим удовольствием, так как нахождение в четырех стенах постепенно стало сказываться на моем физическом и душевном состоянии.
Прадип, как и доводилось аристократам, ехал в своем паланкине, а я шел рядом с ним. Прадип то и дело обмахивался большим веером из павлиньих перьев и, показывая то на один зеленый холм, то на другой, рассказывал мне:
- Видишь, Рахим. Это все мои владения, которые я приобрел будучи человеком в возрасте двадцати пяти лет.
- Как вам удалось такое? – удивился я, зная, что на Востоке деньги и власть передаются по наследству, но никак не приобретаются в течении жизни.
- Я один из семи сыновей покойного отца Раха, который умер за долго до того, как мне исполнилось двадцать лет. Я был самым младшим из сыновей и потому все наследство моего отца, аристократа из древнего рода, досталось старшим детям. Мне же отец оставил лишь кузнецу да двух лошадей. Это было моим богатством, которым я поначалу гордился. Но постепенно меня начали одолевать странные мысли: чем я хуже своих братьев и почему я не могу иметь столько же, сколько имел мой отец. Тогда я решил нанять пару десяток людей, которые принялись работать у меня в кузнеце. Они мастерили кольчуги, наконечники для стрел и копий. Но однажды один местный аристократ затеял вражду со своими дальними родственниками и заказал у меня на приличную сумму броню. Я выполнил свой заказ и получил большую сумму денег. Но вместо того, чтобы потратить ее или отложить на черный день, я купил небольшой участок вон той земли, - Прадип указал рукой на огромный зеленый холм, где работало большое количество людей, - тогда мне удалось купить лишь четверть того холма. Затем я нанял крестьян из близлежащих деревень, которые за горсть риса и бобов начали дружно хлопотать на моей плантации. Когда мне исполнилось тридцать два, я закупил еще пару земель и начал осуществлять задуманное: я стал богатеть день ото дня, ибо не бросал деньги на ветер и не откладывал на черный день. Постепенно моя казна пополнилась так, что я построил себе дворец, в котором сейчас живу, и занялся разведением чайных деревьев.
- А как же кузнеца и рисовые плантации?
Прадип посмотрел на меня и громко рассмеялся, приведя меня в недоумение. Все, кто шел рядом с нами, также искоса и с насмешкой посмотрели в мою сторону. Когда же господин успокоился, то сказал:
- Мальчик мой, а что это по-твоему вон то, - и он указал на множество маленьких домиков, разместившиеся вдоль дороги, - это кузнецы, но уже не те, которые достались от моего отца. Знаешь, сколько золота в год я получаю только благодаря этим кузнецам? На эти деньги я смог бы купить пять боевых слонов и вооружить их. А знаешь, сколько приносят прибыли мои плантации? Нет? Миллионы золотых монет! Мои амбары доверху набиты зерном, пшеном, рисом, чаем, бананами. А знаешь, сколько золота хранится в моей сокровищнице? На свои деньги я смог построить храм в честь бога Ганеши и обеспечить жильем всех паломников, приходящих сюда, чтобы помолиться своему богу. Разве я не могущественный господин?
- Я вижу, вы не только догнали своих братьев, но и перегнали их.
- Что мои старшие братья? Каждый год они приезжают ко мне с поклонами и просят взаймы то денег, то провизии. Видишь, колесо жизни так непредсказуемо. Тот, кто был богатым, становится бедным, а тот, кто был бедным, становится богатым. Разве у вас в Египте не так?
- Так… но у нас мало плодородной земли. И каждый маленький кусочек такой земли, каждое маленькое деревце измеряется на вес золота.
- Ты бы предпочел Египет? – вдруг спросил меня Прадип тот вопрос, который мучил меня на протяжении всего времени пребывания в Индии.
- А разве я могу предать свою родину. Землю, где я родился и вырос? Да, Индия красивейшая страна, полная загадок и мудрости, которая несравнима ни с какой другой на этом свете. Но в Египте у меня осталась жена… она носила ребенка. И я не знаю, кто родился у меня: мальчик или девочка.
- Значит, ты хочешь вернуться домой?
Услышав это, я густо покраснел от неожиданной радости, переполнявшее все мое сердце. Я быстро закивал головой, надеясь на помощь Прадипа. Однако хитрый индус резко взглянул на меня и сказал:
- Не думаешь ли ты покинуть эти места? Если да, то ты глубоко ошибаешься. Дамир тоже как и ты хотел вернуться домой, однако он остался и сейчас служит моим толмачом. Ты тоже нужен мне; ты молод, смышлен и тебе не зачем возвращаться к прежней жизни, когда здесь, - он указал на землю, а затем на свой дворец, - именно здесь тебя ожидают почет и богатство, если будешь верно служить мне. Вспомни, во что ты был одет, когда прибыл к нашим берегам и взгляни на себя сейчас, во что ты одет: атласный халат, расшитый золотыми нитками, шелковые шаровары, прекрасной ручной работы сапоги. Разве у себя в Египте ты также одевался?
Я невольно осмотрел свою одежду и мне вдруг стало не по себе. Как же я хотел тогда скинуть этот атласный халат на землю, втоптать его  в грязь, а затем отплыть на каком-нибудь судне обратно домой. Если же не в Египет, то хотя бы к берегам Персии или Сирии, откуда до Египта можно было бы спокойно добраться. Но все это было лишь моей мечтой, о которой я пока еще никому не рассказывал.

XXI «Смерть Дамира»

Прошло пять лет с тех пор, как впервые высадился на берега Индии. Тогда мне было всего лишь девятнадцать лет. Теперь же мне исполнилось двадцать четыре. Я отпустил небольшую бороду и, как было здесь заведено, вдел в одно ухо серьгу. Прадип сделал меня своим толмачом, отправив Дамира в канцелярию, что обозлило моего советчика, который после этого возненавидел меня и перестал обращаться ко мне со словами «брат мой». Я же не держал обиды на него, так как любой, и я в том числе, повел бы себя также.
Если раньше я тосковал в полном одиночестве, закрывшись в своей комнате, то теперь я день и ночь находился подле своего господина, переводя его беседы с багдадскими купцами. Хитрый Прадип, зная мое стремление снова уехать в Египет, напрочь запретил мне наедине общаться с арабами и потому после нашей встречи с ними, подзывал Дамира, находящегося все то время за потайной дверью, и просил перевести мой разговор с купцами. Когда оказывалось, что ничего лишнего я не говорил им (арабы считали меня индусом, право я сам стал похож на индуса), Прадип подзывал меня к себе и одаривал чем-нибудь ценным.
Так прошло еще два года. И если бы не одно событие, то ничего я не смог бы вам поведать. За завтраком, когда Прадип сидел во главе стола, подали чай, полученный из листьев тех кустарников, которые росли на его плантациях. Вроде обычное дело, все произошло как всегда. Если бы не то, после которого я окончательно принял решение покинуть земли Индии.
Дамира почему-то тоже пригласили за стол, хотя он давно уже был отстранен от почетной должности. Мужчина, много лет находившийся в немилости у своего господина, был нестерпимо рад такому событию в его жизни. Его посадили напротив меня, и он изредка бросал в мою сторону колкий, злой взгляд, надеясь смутить меня. Я же спокойно пил свой чай, заедая вкусными сладостями, хотя внутри у меня все кипело.
Тут Прадип (это я заметил) посмотрел на Дамира и слегка усмехнулся, после чего допил свой чай и спросил:
- Дамир, долго же я не видел тебя.
- Мой господин, если вам будет так угодно, я могу завтракать с вами каждый день.
- В этом нет никакой необходимости для тебя. Ты исполнил свой долг. Больше мне от тебя ничего не надо.
Все за столом сразу притихли, ибо Дамир начал все чаще и чаще кашлять, прикрывая рот ладонью. Я всклочил с места в надежде помочь ему, на Прадип жестом приказал мне остаться на месте. Я подчинился, в страхе глядя на Дамира, который уже катался по полу, а его лицо и ладонь были забрызганы кровью, перемешанную с желчью. С каждым разом хрипы все чаще возобновлялись, пока Дамир в последний раз не поднял голову и, издав глубокий мучительный вздох, умер, отравленный неизвестным человеком, подсыпавший яд в его чай.
Мне стало не по себе, и я попросился уйти к себе, ибо сидеть за одним столом с убийцей, которым мог оказаться каждый из присутствующих, не было никакой охоты. Когда я очутился у себя в спальне, то залился горькими слезами, в душе предполагая, что однажды жертвой могу оказаться и я.
Каждую ночь мне приходилось наглухо запирать дверь и окна, чтобы убийца не смог проникнуть ко мне. От каждого шороха будь то на улице или в коридоре, я вскакивал в холодном поту и крепко сжимал в кулаке акинак. Но все стихало и я проваливался в глубокий сон, надеясь дожить до утра.
Первый месяц меня каждую ночь одолевали страхи за свою жизнь, но постепенно страхи испарились и жизнь пошла своим чередом. И как раз утром после омовения и совершения намаза, когда я решил побродить по окрестностям в полном одиночестве, в дверь постучали.
«Вот пришла смерть, которую я уже не жду», - подумал я, судорожно сжимая в левой руке кинжал и тихонько отворяя дверь. И какого же было мое удивление, когда вместо мужчины с чаем на подносе я увидел маленькую фигурку, закутанную в цветастый шелковый платок. Женщина приоткрыла часть своего лица и я вдруг вспомнил те голубые глаза, которые мне не раз приходилось видеть в храме во время магических обрядов, когда луна вставала над землей и светила словно солнце. Тогда молодая жрица танцевала в ярком одеянии, позванивая множеством  украшений. Но чтобы эта же жрица однажды пришла бы ко мне в столь ранний час, этого я никак не ожидал.
- Нари, ты  пришла ко мне? – спросил я, все же сжимая на всякий случай кинжал, если вдруг жрица бросится на меня, ибо индусам нельзя было доверять: ни мужчинам, ни даже женщинам.
- Рахим, тебя одолевает страх? – спросила она и откинула свое покрывало.
- Как… как ты узнала об этом? Ты что, мысли умеешь читать?
- Я умею читать души людей. Не зря же меня Прадип выбрал главной жрицей при храме бога Ганеши.
- У тебя дар ясновидящей, Нари. Но зачем тебе я?
- Я хочу помочь тебе избавиться от тех проблем, которые одолевают тебя. Посмотри на себя, кем ты стал. Я видела раньше красивого юношу с розовым румянцем на лице, а теперь передо мной стоит худощавый человек с потухшими глазами. Ты ведь еще так молод, Рахим, почему бы тебе не пойти сейчас со мной вон к тем горам, где ты смог бы вволю насладиться свободой.
- А разве я получу эту свободу?
- Я говорю о свободе души, внутренней свободе. Оставайся таким, каким ты есть, не мучай себя, ибо тебе не суждено умереть в Индии. Тебе не больше двадцати пяти лет…
- Мне двадцать шесть, - пояснил я.
- Пусть так, - продолжила Нари, завораживая меня все больше и больше не столько своей красотой, сколько голосом, - но ты проживешь еще долгие годы и умрешь стариком. То, что ты по прежнему молишься своему Аллаху и вверяешь Ему свою судьбу, ты делаешь правильно, ибо все уже предопределено.
- Ты тоже мусульманка?
- Нет, и никогда не была ею. Я поклоняюсь Ганеши и верю в его могущество. Ведь согласись, каждый народ имеет своего бога.
- Среди нас, мусульман, много людей разной народности и даже расы. Но все мы поклоняемся Единому Аллаху и верим в пророчество Мухаммада, да пребудет с ним милость Аллаха.
- Вот это правильно. Все вы связаны, словно веревкой, верой и потому так непобедимы. И еще я скажу: придет время, правда на это уйдет несколько веков, Ислам станет единственной верой на земле, когда все христиане и иудеи, которых вы называете людьми Писания, войдут в ваши ряды и все до единого примут веру Пророка Мухаммада.
- И на земле не останется ни одного иноверца? – воскликнул я так, словно меня объявили царем Египта.
- Ни одного. Я же сказала: все люди станут мусульманами.
- И ты веришь в это?
- Я знаю об этом. Зачем мне в это верить? Но ты не доживешь до такого радостного для тебя времени, ни ты, ни твои дети, ни внуки, ни правнуки. Пройдет еще четыреста лет или больше, прежде чем на земле не развеется зеленое знамя.
Я был воодушевлен сказанным, хотя по прежнему с недоверием относился к словам Нари. Она все же уговорила меня пойти с ней на прогулку, где она, как сказала, поведает и откроет все тайны бытия.
Я начал собираться, одевшись так, чтобы не привлекать особого внимания. Все атласные и шелковые одежды, подаренные Прадипом, я отложил в сторону. Нари тоже быстро переоделась в своей спальне, надев поверх шаровар юбку до колен и длинную свободную тунику. На голову она повязала шелковый шарф в виде чалмы, что нисколько не испортило ее привлекательного личика.
Мы вышли из дворца тогда, когда солнце только всходило из окрестных гор, освятив лучами все холмы и плантации. Я несказанно обрадовался такому чудесному зрелищу. И, наверное, впервые за те семь лет проживания в Индии, почувствовал себя счастливым. Озираясь по сторонам и подставляя лицо теплым лучам, я невольно издал радостный возглас, воздев руки к небу.
Нари обернулась ко мне и тихо сказала:
- Рахим, первое, что тебе нужно запомнить, так это скрывать свою чувства и эмоции, как бы тебе не было трудно, ибо проявление чувств делает тебя уязвимым в глазах людей, которые начнут пользоваться этим.
- Но как мне скрыть то счастье, которое переполняет меня тогда, когда мои глаза видят такую необыкновенную красоту?!
- Очень просто; вот, смотри, - девушка положила посох и сумку на землю, а сама встала на край обрыва и поманила меня к себе. Когда я подошел и встал рядом, жрица сказала, - видишь, какой красивый рассвет. Это дар свыше, ибо не каждый может лицезреть его. Посмотри вон туда, что ты видишь?
- Я вижу водопад, падающий с красивейших гор, покрытых лесом.
- А теперь посмотри налево.
- Там вдали плещется океан.
- А теперь оглянись вокруг и посмотри, что ты увидишь.
Я поднял голову вверх и увидел над собой золотистое небо, высокие зеленые горы, красивейший водопад и далекий океан. Я смог лицезреть холмы и окрестные долины, высокие горы и пустыню. И именно сейчас я больше не мог, да и не хотел кричать от радости, ибо потом вся красота исчезла бы словно туман. Мы молча стояли на обрыве и смотрели на залитые первыми лучами окрестности, красота которых завораживает глаз с первого раза.
Дальше наше путешествие пошло вдоль маленькой речушки, рядом с которой возвышалась невысокая каменистая гора. Нари указала мне на ее верхушку и сказала: «Приготовься залезть на самый верх. Не бойся, я пойду с тобой».
И так я впервые полез на гору, которая для меня, сына пустыни, показалась чрезвычайно высокой. Но тем не менее, я старался поспевать за своей бесстрашной спутницей, которая легко карабкалась наверх. Когда полпути было пройдено, я совершил роковую ошибку, посмотрев вниз. Сразу у меня началось головокружение и я сколько мог, изо всех сил схватился за корявый куст, не обратив внимание на порезы. Я захотел подтянуть ногу, как она соскользнула с камня и если бы не Ари, которая схватила меня за руку, то я разбился бы о камни, что лежали внизу. Девушка недовольно высказалась по поводу моих слабых рук, добавив: «Еще пару раз полазишь на гору, и привыкнешь». Я мог только слегка пожать плечами, если, конечно, мне это удалось.
Когда мы совместными усилиями добрались до вершины горы, то Нари приказала достать немного еды, чтобы восстановить силы после такого подъема. И на мой вопрос, не это ли конец нашего сегодняшнего путешествия, девушка ответила: «Это лишь начало нашего путешествия, после которого все твои ненужные мысли улетучатся и ты впервые заснешь крепким сном».
После нескольких колобков риса и пару бананов силы мои более или менее восстановились и я смог подняться на ноги, чтобы немного размяться. Здесь, на вершине горы, воздух был более прохладным, но довольно таки свежим и бодрящим. Где-то неподалеку слышался шум падающего водопада да щебетание диковинных птиц. Я уселся подле небольшого деревца и принялся мечтательно смотреть на голубое небо, по которому плыли белые облака. Закрыв глаза, я сразу представил себе свой дом, где меня ждали Ламина и сын, которого я никогда не видел; вот он бежит ко мне с распростертыми объятиями и кидается ко мне на шею, Ламина, вытирая о полотенце мокрые руки, тоже подходит ко мне и целует в щеку. И так мы втроем входим в наш маленький уютный домик, где на  ковре уже поставлены тарелки с едой, а вокруг него разложены три подушки. Мы садимся за столик и, произнеся благодарственную молитву Аллаху, приступаем к еде.
Я открыл глаза и посмотрел по сторонам. Кроме Нари, по близости никого не было. Юная жрица сидела скрестив ноги и что-то произносила про себя, еле шевеля губами. Меня охватило любопытство, как всякого, кто впервые попадает в Индию. Подсев рядом с девушкой, я стал внимательно изучать ее положение кистей, покоящихся на коленях. Постепенно Нари начала в трансе раскачиваться из стороны в сторону, произнося непонятные, скорее всего какие-то древние формулы, слова. Когда она пришла в себя и открыла глаза, то с улыбкой взглянула на меня и сказала:
- Это было медитация. Я часто ухожу в горы, чтобы в одиночестве позаниматься развитием духа. Медитация не просто впадение в некий транс, но развитие душевного состояния, когда человек достигает таких высот, с помощью которых он может разговаривать с самим божеством.
- Как это можно постичь? – поинтересовался я, ибо этот вопрос давно мучил меня.
- На это отводится ни много ни мало целая жизнь, в течении которого человек тренирует свой дух, свою внутреннюю силу, с помощью которой он управляет всем своим организмом, даже самыми маленькими клетками. Я с раннего детства приучена к этому, ибо Постижение основывается не просто на трансе, но больше на силе, на той силе, которая есть у каждого из нас, на которой не каждый может пользоваться. Вот посмотри, камень, - Нари взяла в руки небольшой камешек и покрутила его в руке, - вроде кажется, что ни один человек не справится с силой его. А теперь посмотри.
И тут жрица показала мне то, после чего мне стало страшно спорить с этой девушкой:Нари  просто-напросто сжала камешек в своей маленькой ладони и раздробила его на мелкие кусочки, после чего спокойно отряхнула руку и стала снова поучать меня:
- Если ты думаешь, что для этого мне понадобилась физическая сила, то ты ошибаешься. Я физически не могу раздробить камень одной рукой. Но сила моя заключалась не в этом, - она указала на свою руку, - а вот здесь, именно здесь я черпаю свою силу, - девушка показала на свою грудную клетку, - мудрейшие говорят, что душа и сила человека заключена в грудной клетки. И тот, кто поймет, как использовать эту силу, тот поистине обрел духовную стойкость.
- Я… мне впервые удалось увидеть столь необычное явление, - все еще в изумлении проговорил я, с опаской посматривая на руку моей собеседницы, ибо эта маленькая ручка могла бы спокойно сломать мне шею или позвонки.
- Тебе, Рахим, надо много еще понять и многому научиться. Когда-нибудь и ты сможешь раздробить камень и ходить по раскаленным углям, но для этого нужно иметь большое терпение, все время учиться и совершенствовать свой внутренний мир. А без этого у тебя вред ли что-либо получиться.
- Тогда расскажи мне что-нибудь интересное, чтобы  я мог хотя бы вначале теоретически освоить такие умения.
- Хорошо, - сказала Нари, - я поведаю тебе о философии Древней Индии, с которой и пошло все начало того, что мы сейчас называем наукой, мудрыми мыслями, но и оккультикой.
Усевшись поудобнее на циновку, мы облокотились на ствол дерева, и затем Нари поведала древнюю мудрость, которой индусы до сих пор поклоняются:
- Индийская философская мысль – древнейшая в мире. Ее история начинается с Вед, возникших между вторым и первым тысячелетиями до.н.э. и являющихся одним из древнейших литературных памятников человечества.
Веды состоят из четырех сборников гимнов - самхит, песнопений, магических заклинаний, молитв и.т.д. Ригведы, Самаведы, Яджурведы и Атхарваведы. Каждый из этих сборников со временем обрастал различными комментариями и дополнениями ритуального, магического, философского порядка – Брахманами, Араньяками, Упанишадами.
Философское мировоззрение Древней Индии наиболее полное отражение получило в Упанишадах, но первые проблески философского подхода к действительности прослеживаются уже в сборниках ведических гимнов, особенно в древнейшем из них – Ригведе. Главное содержание Ригведы состоит из торжественных песнопений, заклинаний и молитв, обращенных к многочисленным божествам ведического пантеона, которые олицетворяли для древнего индийца прежде всего различные явления и процессы природы. Также в Ригведе находит свое отражение неудовлетворенность наивномифологическим истолкованием действительности, уже высказываются первые сомнения в существовании ведических богов, подвергаются осмеянию жреческие ритуалы и обряды. Мыслители Древней Индии начинают размышлять о первоначале бытия, о происхождении мироздания, управляющих им закономерностях, причинах социальных различий и.т.д.
Конечно, ведические гимны содержат лишь первые зачатки рационалистической, философской мысли, которые вплетены в контекст религиозно-мифологического мировоззрения. Но Веды положили начало философской традиции в Древней Индии, которая выросла из комментирования Вед. Ее важнейшее звено – Упанишады. По форме Упанишады представляют собой диалог мудреца-учителя с учеником, либо же с человеком, ищущим истину и становящимся его учеником. Упанишад насчитывается в общей сложности около сотни, но главными среди них являются так называемые старые Упанишады, которых не более десятка. Временем их создания считаются обычно IX – VI века до.н.э.
Так называемые младшие Упанишады были изданы гораздо позднее. В Упанишадах религиозно-мифологическое мировоззрение уже теряет свои господствующие позиции; в его недрах и наряду с ним возникают другие формы общественного сознания. Так, в ряде мест говорится о существовании нескольких самостоятельных видов знания, в числе которых помимо Вед и различного рода магических искусств упоминаются хронология, логика, этимология, грамматика, наука чисел, астрономия, военная наука. В особую область знания складывается и философия.
Философия Упанишад еще сохраняет сильную зависимость от религиозно-мифологического мировоззрения: как правило, в них признаются ведический ритуализм и ведические боги, хотя последние подвергаются уже обычно монистической интерпретации; на первое место в Упанишадах выдвигается второстепенное и эпизодическое божество ведического пантеона – Брахман.
Содержанием философии в Упанишадах становится обсуждение таких фундаментальных проблем, как место и назначение человека в системе окружающего бытия, природа внешнего мира и человека, характер его жизни и психики, границы и возможности его познавательных способностей, нормы его поведения и.т.д. Вместе с тем в Упанишадах содержатся сведения и об учениях, склонявшихся к материализму и атеизму и выступающих против ведической ортодоксии. Обычно эти учения объявляются ложными, они подвергаются ожесточенным нападкам, а их авторство приписывается демонам - асурам – врагам богов. В Упанишадах доминирует проблема первопричины, первоначала бытия, с помощью которого объясняется происхождение всех явлений природы и человека. Однако по Упанишадам крайне трудно восстановить исторический ход формирования тех понятий, которые полагались в качестве такой первопричины всех явлений. Эти понятия можно расположить так. Пища - анна как основа всякой жизни, сама жизнь; тот или иной конкретный вещественный элемент – бхута, чаще всего вода, или их совокупность – вода, воздух, земля, огонь; внутренняя природа вещей – свабхава; упоминаются учения, считавшие первопричиной бытия пространство и время ; в нескольких местах говорится о бытии вообще  и небытии  как первопричине всего сущего; эпизодически упоминается понятие материи.
 Господствующее место в Упанишадах занимают учения, полагавшие в качестве первопричины и первоосновы бытия духовное начало – Брахман, или атман, реже – пуруша. Брахман и атман употребляются обычно синонимически, хотя Брахман чаще служит для выражения объективного аспекта конечной, атман – субъективного ее аспекта. В Упанишадах Брахман-атман рассматривается как духовный абсолют, бестелесная первопричина мира и внутренняя сущность всех его проявлений и процессов. Центральная идеалистическая идея Упанишад состоит в провозглашении тождества этой духовной сущности в человеке и природе. Наиболее кратко это тождество субъекта и объекта выражено в знаменитом изречении Упанишад: «Тат твам аси» – Ты есть то или Ты – одно с тем.
Серьезные расхождения наблюдаются в Упанишадах и при более детальном раскрытии природы Брахмана – атмана. В одних случаях он описывается как чистый дух, лишенный всех эмпирических качеств и определений, в других он наделяется рядом антропоморфных качеств, чаще всего бытием, сознанием, блаженством. В ряде текстов говорится о периодически повторяющихся циклах возникновения, созидания реальной действительности и ее последующем уничтожении, растворении в Брахмане-атмане; символом этой цикличности бытия выступает обычно образ вечно вращающегося колеса. Мир в целом состоит из четырех или пяти первоэлементов. Принцип мировой закономерности выражается в концепции драхмы, которая приобретает нравственно-этическую окраску. В некоторых учениях проводится идея развития мира из первоначального бытия, проходящего через ряд стадий.
Рассмотрение психических, душевных явлений занимает видное место в Упанишадах. В них признается сложная структура человеческой психики, раскрываются различные ее компоненты, их соотношение и взаимодействие.
Центральный вопрос в теории познания Упанишад – разделение знания на два вида: низшее и высшее. Низшее знание – знание эмпирической действительности, которая считается отрывочным, а потому неистинным. Высшее знание – знание духовного абсолюта, которое рассматривается как восприятие бытия в его целостности и главным средством приобретения которого служит мистическая интуиция. Именно это знание дает власть над миром. В области этики в Упанишадах преобладает проповедь пассивно-созерцательного отношения к миру: высшим счастьем провозглашается избавление души от всяких мирских привязанностей. В то же время встречаются и призывы к активному участию в жизни. В Упанишадах проводится различие между материальными и духовными ценностями, между благом и низменной погоней за чувственными удовольствиями. Впервые в Упанишадах большую роль начинают играть концепции переселения души и воздаяния за прошлые действия; в этих концепциях наряду с религиозно-идеалистическим содержанием имеются и рациональный моменты: стремление установить причинно-следственную связь в цепи человеческих поступков, зависимость деятельности от сознания и воли, от общественного положения человека. Поведение человека определяется нравственным законом драхмы, предписывающим соблюдать установленные для каждой варны обязанности и стадии жизни. Но социальные воззрения в Упанишадах представлены крайне скудно. Главное в них – признание незыблемости варнового деления людей.
Упанишады сыграли огромную роль во всей истории индийской философии – от древности до наших дней. В них были провозглашены основные мировоззренческие идеи и концепции, которые в последующие периоды получили более детальную и конкретную разработку. Упанишады стали как бы общим фундаментом всех последующих философских учений. Даже учения, выступающие против ведической традиции, либо возводили к ним свои исходные принципы, либо вовлекали их в сферу своей проблематики.
Основным источником философской мысли более позднего – эпического периода является обширная эпическая поэма «Махабхарата», которая состоит из 18 книг, повествующих о борьбе за власть между двумя родами – Пандавами и Кауравами. Наряду с повествованием об этой борьбе в различных книгах «Махабхараты» имеются тексты и философские содержания. Наибольший интерес с этой точки зрения представляют «Бхагавад-гита», «Мокшадхарма» «Анугита» и некоторые другие.
В «Махабхарате» представлены развернутые и цельные философские концепции, дающие более или менее единую трактовку основных мировоззренческих проблем. Главное значение этой концепции в эпосе приобретает учение санкхьи и тесно связанной с ней йоги, которые упоминались уже в Упанишадах. Санкхья выступает в двух основных вариантах: теистическом  и дуалистическом. Наиболее полное определение этому дается в «Бхагавад-гите», начинающейся с описанием того, как перед началом решающей битвы между Пандавами и Кауравами предводителя войска Пандавов – Арджуну вдруг охватываюи сомнения в допустимости братоубийственной бойни. Сомнения и колебания Арджуны рассеивает бог Кришна. В учении Кришны имеется  противоречие между стремлением обосновать необходимость социальной деятельности и требованием посвятить себя богу. Произведение «Бхагавад-гита» оказало огромное влияние на всю последующую социальную мысль Индии.
Я слушал затаив дыхание, ибо никогда не мог предположить, что девушка, которой всего лишь двадцать два года, знает даже больше, чем ряд ученых, учащих юнцов в медресе при мечетях. А вот Нари, жрица бога Ганеши, смогла ответить мне на те вопросы, которые мне уже давно хотелось ей задать. Но как бы то ни было, я решил начать заниматься индийской йогой, чтобы постичь высшие Пределы.

XXII «Внутренняя сила»

Несколько лет прошло с тех пор; я многому обучился у Нари, которая все время проводила со мной обучая меня не только философией, но и приемам рукопашного боя. Это происходило тогда, когда Прадип отпускал меня, не нуждаясь в моем переводе. Но бывали времена, когда мне приходилось целыми днями следовать за своим господином, принимающим у себя арабских купцов, которые даже и не подозревали, что среди разукрашенных индусов есть свой человек, исповедующий правую веру.
Несколько раз подряд после утренней молитвы мы с Нари собирали немного еды и поднимались в горы или же ходили к водопаду, откуда открывался чудеснейший вид на долину. Недалеко от грохочущего водопада был перекинут деревянный мост, по которому мы не раз ходили. Мост этот был довольно опасный, ибо все время качался от каждого шороха, а если бы посмотреть вниз, то можно увидеть горную реку, огибаемую между камнями. От такой высоты кружилась первое время голова, но постепенно я привык и стал ходить по мосту более уверенно, что не скрылось от глаз юной жрицы.
- Ты делаешь колоссальные успехи! – сказала она, поглядев мне вслед.
- Спасибо тебе, ведь именно ты учишь меня, а не кто-то другой, - ответил я, аккуратно переступая ногами по мосту.
Вдруг Нари подошла ко мне и схватила за руку так, что я чуть было не упал вниз. Схватившись за перила, я стал уворачиваться, но девушка крепко вцепилась в меня, проговаривая: «Ну же, давай, сопротивляйся, говорю тебе, не бойся, сопротивляйся!»
Я что было сил наконец-то освободился из ее цепких рук и, потирая красную кисть руки, сказал:
- Нари, ты что надумала, мы же могли упасть!
- Но не упали.
- Да, а если бы упали? Тогда было бы два выхода: либо мы разбились бы о камни, либо нас унесло бы течением.
- Рахим, ты должен помнить, что ничего просто так не происходит. И могу успокоить тебя: смерть в водах нам уж точно не грозит.
- Да, приятно это слышать.
С тех пор Нари учила меня приемам боя на этом самом мосту, который всегда на меня наводил страх. Сначала мы дрались на руках, где жрица показала мне такое, что даже в военных учебных школах Египта не преподают. Таким ударом можно было бы запросто сломать противнику шею, не применяя для этого больших сил. Затем Нари принялась учить меня бою с бамбуковой тростью. Сначала я никак не мог сориентироваться, когда следует наносить удар. И тогда жрица сказала:
- Ты часто смотришь на саму трость вместо того, чтобы сконцентрироваться на самом ударе. Рахим, будь внимательнее, ибо ты часто такой рассеянный, что даже и не видишь того, что происходит вокруг.
Эти слова меня сильно задели, и потому я стал больше прилагать усилий к познанию боевых искусств, ибо это было не только полезно для меня, но и необходимым. Ведь никогда не знаешь, что может тебе в той или иной ситуации помочь.
Так прошло еще три года, прежде чем я стал наносить легкие, но меткие удары. Нари в эти минуты преображалась, глаза ее горели от счастья и она словно маленькая девчушка хлопала в ладоши и восклицала: «Рахим, ты молодец, скоро и меня обгонишь!»
Ах, какое было это время вдали от роскошных дворцов и важных вельмож, где царила атмосфера злости и зависти, жадности и жестокости; а здесь человек мог найти успокоение от всех земных забот, мирно любуясь чарующей красотой природы и слушая, как где-то поют райские птички, а внизу течет река, стекающая с окрестных гор. Нари преподала мне еще один урок, уча меня сравнивать две стороны монеты жизни: хорошую и плохую. Плохая оказывалась та, что скрывалась во дворце Прадипа, а хорошая – это те минуты и те дни, проводимые с молодой жрицей, чья красота и доброта не могли оказаться незамеченными.
Однажды, сидя подле того дерева на вершине горы, где мы с Нари три года назад провели свой первый день, жрица почему-то не медитировала как раньше, а просто взяла мои руки в свои и спросила:
- Хочешь, я расскажу Начало все Начал, Истину, спрятанную среди тысячелетий с тех пор, как первые наши мудрецы отыскали ее в Пространстве Времени.
- Что за истина такая? – удивился я, ибо редко девушка говорила со мной о древней философии.
- Вот, послушай, - и, усевшись поудобнее на циновке, она начала, - это мудрость буддизма. Ади или Адха Будха или Первичная и Высочайшая Мудрость, есть термин, употребляемый Аръясангой в его сокровенных писаниях, теперь же всеми мистиками Северного Буддизма. Это санскритский термин и наименование, данное самими ранними арийцами Непознаваемому Божеству. Слово «Брама» не встречается ни в Ведах, ни в других ранних трудах. Оно означает Абсолютную Мудрость, и Адибхута, которая означает Извечная, Несотворенная Причина всего. Зоны несказуемого притяжения должны были пройти, прежде чем эпитет Будда стал настолько очеловечен, что этот термин мог быть допущен к применению к смертным и быть данным Тому, несравненные добродетели и знания которого стяжали Ему титул «Будда Непоколебимой Мудрости». «Бодха» означает врожденное обладание божественным разумом или пониманием; Будда – овладение этими качествами и заслугами, тогда как Буддхи есть способность к познаванию, канал, через который божественное знание достигает Эго, распознание добра и зла, также божественная совесть и Духовная Душа, являющаяся проводником для Атма. «Когда Буддхи поглощает наш Эготизм со всеми его Викара, Аволокитешвара становится уявленным нам, и Нирвана или Мукти достигнута». Мукти то же, что и Нирвана, освобождение от тенет Майи или Иллюзии. Бодхи есть также наименование особого состояния транса, называемого Самадхи, во время которого субъект достигает высшую ступень духовного знания.
- Но эта философия не соответствует моей исламской традиции! – высказал я свое мнение, хотя сама идея такого разговора мне стала чрезвычайно интересна.
- Ах, Рахим, - ответила Нари, - я не пытаюсь переубедить тебя, а только поведать о том, о чем я часто по ночам думаю, пытаясь соединить все это с моей логикой.
- Тогда прошу тебя, продолжай.
- Хочу сказать, что безумны те люди, кто в своей слепой ненависти к буддизму отрицает его эзотерические учения…
- Я ничего не хотел сказать против буддизма, - пытался оправдать я свои безумные речи, сказанные раннее.
- А разве я имела ввиду именно тебя?! Здесь упоминались миссионеры, которые хотели распространить повсюду свою веру, ибо считали себя посланниками на этой земле, хотя кроме разбоя и убийств они ничего не сделали для других.
- Аллах покарал их, изгнав всех из стран Востока.
- Ничего не проходит бесследно. Если ты убил сегодня, помни, что завтра могут убить и тебя, - жрица помолчала, а затем продолжила, - наша восточная философия отвергает теологическую догму запада о вновь созданной душе для каждого новорожденного младенца, ибо эта догма настолько же антифилософична, насколько и невозможна в экономии Природы. В каждой новой Манвантаре должно быть ограниченное число Монад, которые развиваются и становятся все более усовершенствованными через ассимиляцию многих последовательных личностей. Это абсолютно необходимо ввиду доктрины Перевоплощения и Кармы и постепенного возвращения человеческой Монады к ее источнику – Абсолютному Божеству. Хотя множества более или менее продвинувшихся Монад почти неисчислимы, все же число их предельно, как и все в этой Вселенной дифференциации и предельности.   
- Все, что ты рассказала мне, полностью противоречит моей религии. Неужели и мне придется верить в это?
- Рахим, разве я заставляю тебя принимать индуизм? Нет, я просто хочу, чтобы разобрался во всем. Ведь согласись, что каждому человеку нужна не только практика, но и теория.
- Я думал, вначале учится теория, а уж затем практика.
- Не всегда. Иногда теория бывает слишком трудна и запутанна, чтобы просто выучить ее. И тогда приходится начинать с практики для дальнейшего понимания.
- Я понял тебя, Нари. Тогда скажи: неужто в вашей религии нет понятия зла и добра? У нас в Исламе есть такое понятие: Аллах и Иблис. Те, кто делает добро – служит Аллаху; кто совершает зло – прислуживает Иблису.
- А я скажу тебе одну причту, которая раскрывает Истину о зле и добре. «Дракон Мудрости» есть Единый, «Эка» или Сака. Любопытно, что имя Иеговы по-еврейски тоже единый, Ахад. «Единый» и «Дракон» – выражения, употреблявшиеся древними в связи с соответствующими им Логосами. Иегова является также Змием или Драконом, обольстившим Еву; Дракон также древний глиф Астрального Света – Первозданного Начала, «который есть Мудрость Хаоса». Архаическая философия, не признавая ни Добра, ни Зла, как основную или независимую мощь, но исходя от Абсолютного Всего – Вечного Всемирного Совершенства, усматривает и то, и другое, на протяжении естественной эволюции к чистому Свету, постепенно конденсирующимися в форму и становящимися Материей или Злом. Ранние невежественные отцы христианства унизили философию и высоконаучную идею этой эмблемы и сделали из нее нелепый предрассудок, называемый «Дьяволом». Они заимствовали это от позднейших последователей Зороастра, усматривающих дьяволов или Зло в Дэвах индусов (то есть нас); и зло стало в каждом языке. Но язычники всегда высказывали философское распознавание в своих символах. Примитивный Змий символизировал Божественную Мудрость и Совершенство и всегда означал психическое Возрождение и Бессмертие.
- Получается, что зло или змий – это символы мудрости и земли? – удивился я, хотя до конца не понял смысла сказанного.
- Получается, что так. Мне удалось, Рахим, прочитать множество философских книг, посвященных добру и злу. И в книгах этих было сказано, что нет и добра, ни зла. Все это лишь иллюзия человека; ведь согласись, то, что для одного считается добром, для другого зло. Тогда как же понять: добро это или зло, если каждый человек смотрит на мир вещей по-своему.
- В этом ты права, ибо я также задавался ни раз этим вопросом, живя еще в Египте.
- Смотри, - Нари положила обе ладони на землю и сказала, - ответь на вопрос: считается ли злом у вас в Исламе приношение человеческих жертв?
- Конечно! Это не просто зло, это великий грех!
- Вот видишь, ты рассматриваешь это как зло и грех, в то время, как язычники считают приношение в жертву вполне нормальным обрядом, который, как говорят, может умилостивить богов. Так кто же прав: ты или они?
Чем больше Нари задавала мне вопросов, тем больше сомнений у меня появилось на счет моих взглядов. И я стал задаваться вопросами: а правильно ли я поступаю, думаю, говорю. Но стоило мне поздно вечером зайти к себе в комнату и опуститься на молитвенный коврик, как все сомнения сразу испарились, ибо я верил только в Аллаха и не мог, да и не хотел, принимать чужие взгляды.
На следующий день ни Нари, ни Прадипа не было весь день во дворце, так что я был предоставлен самому себе и мог без колебаний отправиться туда, куда хотелось. Я не раз слышал о каком-то подземном туннеле, проходившим под дворцом и заканчивающимся где-то в тайниках храма. Поговаривали, что в этом туннеле спрятаны многие неизвестные манускрипты и старинные сокровища.
Я помнил, что Нари два года назад рассказывала о местонахождении туннеля, и вот сейчас мне пришлось по памяти искать его, ибо это было интересно. В кладовой я нашел в стене деревянную дверь и отворил ее. Какого же было мое удивление, когда моему взору предстал длинный-длинный коридор, уходивший все ниже и ниже под землю. Я осторожно нащупал ступеньки и стал спускаться вниз, держась за выступы в стене. Свод был достаточно низким, чтобы распрямиться; и потому мне пришлось идти, наклонив голову. Держа в руке масляную лампу и осторожно ступая по каменному полу, я старался найти хоть какую-нибудь интересную вещь, но сколько бы я ни шел, ничего на пути не попадалось.
Я уж было отчаялся что-либо найти, как вдруг что-то под ногами зашуршало. Я наступил и понял, что стою на листе старой бумаги. Не долго думая, я наклонился и взял в руки свернутый пергамент, весь покрытый пылью и песком. «Вот так находка!» – воскликнул я про себя, разворачивая лист. Мне представлялось, что я увижу какое-нибудь древнее индийское письмо или же тюркское. Но перед моими глазами замелькала арабская вязь, написанная не более сто лет назад. Подчерк был не совсем понятным, значит, человек, написавший это, или же плохо владел каллиграфией или же плохо знал арабский язык.
Я посильнее посветил пергамент и только потом понял, что было оно написано ни индусом и не арабом, и даже не тюрком. Оно принадлежало франку, принявшего Ислам и уехавшего на Восток, подальше от кафиров. Текст был пропитан ненавистью к христианам, да и ко всем народам Европы, осуждавшего алчность священников и необразованность обычного населения. Вот, что было написано в этом письме, с интересным, но для европейцев богохульным, названием «Христианство – не религия»:
«Это письмо, которое ты держишь в руках, сможет направить тебя на путь Истины, который приходит вместе с Исламом, ибо Ислам – единственная религия на земле, достойная уважения и понимания. Нет и не будет  религии лучше и чище, чем вера в Единого Аллаха, Свят Он и Велик! Разве есть какая другая вера, которая также превозносит Бога и которая учит поклоняться лишь Творцу? НЕТ.
Христиане не знают и не хотят знать ничего, что касается иных взглядов, ибо христианство – это не религия, а лишь одна из сект иудаизма, образованная в Древнем Риме среди рабов-язычников. И по сей день христианство именуют не только мы, мусульмане, но и христианские философы религией рабов. Да, именно религией рабов, потому что пророк Иса, сын Марьям (Мир им), не был христианином, но был иудеем, стремившийся воссоздать заповеди Моисея, ибо Иса верил лишь в Одного Бога и не разрешал поклоняться людям никому, кроме Аллаху, за что его и распяли.
Иса (Иисус) не создал новую религию, но лишь хотел вернуть те древние заповеди Моисеевы, что были утеряны со времен римского владычества. Значит, христианства не было, ибо никто не приносил эту религию, кроме несчастных рабов через сто лет после смерти Исы.
Но если христиане все же именуют христианство религией и верят в Бога, то почему они поклоняются святым, которые были такими же людьми как и они? Разве это религия единобожия? Получается, христианство – это язычество, ибо в религии единобожия должен существовать лишь ОДИН БОГ, у Которого не должно быть сотоварища!
Я принял Ислам и уехал в Мекку, чтобы провести остаток дней рядом с Аллахом, Который помог мне так, что я даже   не ожидал. После моих слов, направленных против христиан (но не христианства), мне чудом удалось выжить и не просто выжить, но найти свой дом там, где я ни не мечтал – на родине нашего Пророка Мухаммада (Мир ему).
Раньше имя мое было Роджер Вуд. Но я отказался от этого имени и теперь я стал Рашидом ибн Юсуфом, ибо отца моего звали Джозефом».
Пока я читал это письмо, пламя в масле стало потухать от сырости воздуха. Спрятав послание в складках своего хитона из дорогого атласа, я быстро покинул туннель, ибо знал, что больше ничего не найду.

XIII «Признание Нари»

И снова потекли однообразные дни, когда Нари приходилось весь день совершать в храме сакральные обряды, пришедшие из глубины веков. Прадип же дал мне колоссальное задание, на которое потребовалось бы самое малое полгода. Князь решил сделать для индийских мусульман подарок: перевести текст Корана на язык хинди, чтобы индусы смогли свободно читать Священную Книгу. И, конечно же, это задание досталось мне; Прадип обеспечил меня большим количеством бумаги и посадил в канцелярию, дав от нее ключи. Весь день мне приходилось сидеть на подушках, скрестив ноги, и переводить Коран, который был труден даже для меня, ибо многие из Его изречений могли быть понятны только ученым мужам. Я сказал об этом Прадипу, на что он ответил: «Рахим, твое дело просто переводить; а комментария напишут другие».
Я вставал каждое утро до восхода солнца, умывался, совершал утренний намаз и, позавтракав, шел в канцелярию, где меня ждала огромная стопка бумаг. Сначала я раскладывал все по своим местам, отмечая, где я смог перевести, а где нет, затем переворачивал Коран на следующую страницу и продолжал дальше трудиться, ибо работа переводчика сильно нагружала меня. Слуга приносил мне обед прямо в канцелярию, я обедал, а затем продолжал дальше свою работу.
Так прошло три месяца, когда я перевел полкниги; Прадип выразил свое одобрение и дал мне в награду серебряный перстень с рубином. Я был удивлен: обычно Прадип никогда не был так щедр. Но одно стало мне ясно: князь хотел наградить меня еще до полного окончания работы, чтобы потом ненароком не забыть о вознаграждении.
Через два месяца Коран был готов: я перевел все суры, за исключением ряда аятов, но Прадипа это никак не рассердило, напротив, он предложил мне другую работу – переводить все арабские книги, которые были у него в библиотеке, на хинди. Мне пришлось довольно вежливо отказаться, ибо сил на такую кропотливую работу у меня просто не хватило бы.
- Эх, Рахим, - ответил князь, - разве я не знаю, почему тебя так тяготят работы дома. Ты не можешь видеться с Ари, ведь так?
- Это… это не то, что вы подумали, - хотел было сказать я что-то в ответ, как вдруг почувствовал, что щеки мои запылали ярким огнем.
- Ладно, - засмеялся Прадип, - когда я был молодым, то тоже не находил покоя из-за одной красивой девушки, похлопав меня по плечу и забрав перевод Корана, князь ушел, оставив меня наедине с самим собой.
Сколько времени прошло с тех пор… Теперь, когда я подхожу к зеркалу и смотрю на свое отражение, мне просто не верится, что тридцатидвухлетний мужчина с аккуратно подстриженной бородой – это я, тот юноша, что когда-то уплыл из Египта на торговом судне, оставив свою семью. Но больше мне не верилось в то, что мне удастся попасть когда-нибудь домой, хотя я и без устали молюсь Аллаху о возвращении на родную землю.
Нари превратилась в полную, по индийским меркам, очень красивую матрону, чье призвание было исполнять в храме бога Ганеши ритуальные сакральные танцы, дошедшие до наших временем в неизмененном виде.
Тогда, в полнолунье, когда ночью было светло как днем, а с небес падали крупные звезды и скрывались где-то за горами, я сидел на веранде на нижней ступени и долго разглядывал черное небо, которое казалось еще чернее по в сравнении с огромной луной. Ветви пальм и сандалового дерева колыхались на легком ветру, принося с собой прохладу с океана. Я  так загляделся на это ночное великолепие, что даже не услышал шаги и шорох длинной юбки. До моего носа донесся сладкий запах ванильных духов или ароматических масел, которые часто использует Нари. Жрица неслышно уселась рядом со мной и долго изучала мой облик. Затем, боясь отвлечь меня от моих мыслей, девушка кончиком пальца дотронулась до моей шеи и взяла за руку. Ее ладонь пылала жарче раскаленного угля. Я, наконец-то, очнулся от посторонних мыслей и удивленно уставился на Нари, которая с нежностью смотрела мне прямо в глаза.
- У тебя очень красивые глаза, Рахим. А эта борода так идет тебе, ты выглядишь с ней настоящим мужчиной.
- Спасибо, но ведь я… - я не знал, что ответить, ибо не догадывался еще о чувствах, которые испытывала ко мне красавица-индианка.
- Я хочу пригласить тебя ко мне в комнату, мы можем вместе помедитировать.
Вот этого-то мне как раз и не нужно было, так как я вдруг вспомнил о своей любимой Ламине. «Боже, как ты там, любовь моя?» – спросил я самого себя, но не получил ответа. Мои глаза снова устремились к небу и вдруг вместо луны отразилось лицо Ламины, лицо, которое я видел последний раз тринадцать лет назад. Лицо сияло каким-то неземным светом и было настолько прекрасно, что я все никак не мог оторваться от него.
Вдруг я услышал вдалеке свое имя. Голос, произносивший его, был тихим и мягким. Мне почудилось, словно это Ламина зовет меня к себе и я невольно воскликнул: «Любовь моя!» Как вдруг видение разом исчезло и на небе снова засияла полная луна.
Нари широко раскрытыми глазами смотрела на меня и произносила:
- Значит, Рахим, ты любишь меня и всегда будешь рядом со мной?
- Что? – вдруг переспросил я, не понимая ни одного ее слова.
- Ладно, - жрица махнула рукой и положила голову мне на плечо, ее длинные волосы рассыпались на моей руке, - я знаю, что ты хочешь вернуться домой, ведь так?
- Да, я очень-очень хочу уехать в Египет, но видимо, сам Аллах решил оставить меня здесь.
- Почему тебе так хочется в Египет? Ты разве не счастлив здесь, рядом со мной?
- Нари, понимаешь… - я никак не мог собраться с силами, ибо не хотел обижать девушку, - я сильно привязан к тебе, правда. Ты единственный человек во всем этом доме, с которым мне легко и приятно, только с тобой я по-настоящему счастлив, но пойми, мое место не здесь, а там, где я родился и вырос.
- Разве ты знаешь, где именно твое место?
- Я не знаю, ибо я всего лишь смертный человек, но сердцем я все время в Египте. Ты должна понять меня.
- А если ты женишься на мне, ты останешься?
Этот вопрос просто шокировал меня, я не смог произнести ни слова, ибо в Египте ни одна девушка первая не станет говорить о замужестве. Впервые за всю мою жизнь женщина сама предлагает руку и сердце, такое просто невозможно… или я чего-то не понимаю.
Большой выдержки и сил стоило мне дать Нари ответ, который, я заранее знал, приведет ее в такое состояние, в котором пребывал когда-то я, получивший свой первый отказ от Ламины:
- Нари, - я произнес это имя тихо и нежно, взяв жрицу за руки, - я хочу сказать тебе одну вещь, только поклянись, что ты не заплачешь, а стойко все выдержишь.
- Клянусь.
- Так вот, я женат. Я женился еще до отплытия сюда, оставив жену на седьмом месяце… Ты понимаешь, я не могу никак забыть Ламину, ибо всегда любил ее и продолжаю любить. Она и наш ребенок – это самое ценное, что есть у меня в жизни.
Пока я произносил свое признание, Нари отвернулась от меня, сжав лицо руками. По движениям ее плеч, я понял, что она плачет. Мне не пришлось успокаивать девушку, ибо она сама прекратила всхлипывать и, обернувшись снова ко мне, сказала:
- Я не виню тебя, Рахим. Ты правильно все делаешь, и тебе удастся вернуться домой к жене и детям, но знай, что я люблю тебя и всегда буду любить.
- А я никогда тебя не забуду, ни тебя, ни твою доброту, ни твою красоту. Знай, где бы я ни был, мысленно я тоже всегда буду с тобой.
Так мы просидели почти полночи, даже не подозревая о том, что где-то далеко-далеко, в Иерусалиме, мужчина и женщина, сидящие под ветвями смоковницы, смеются, наблюдая за тем, как их сын играет в мяч, а маленькое дитя на руках Деборы теребит конец материнского платка.
Оставшееся время до рассвета я никак не мог уснуть; дурные мысли лезли в мою голову, не давая успокоиться. Мне пришлось встать и еще долго ходить туда-сюда по комнате, открыв настежь окна, что прохладный ветерок остудил мою голову. Неужели Нари действительно сильно любит меня? Неужели я так нужен ей? Все эти мысли дали мне повод для размышлений; но как бы я ни пытался проанализировать ситуацию, все равно выходило, что мне нужно возвращаться домой.

XIV «Плата за добро»

На следующий день Нари как не бывало бодро зашла ко мне в спальню и предложила пойти с ней на ту гору, где я впервые познакомился с древней философией несколько лет назад. Жрица пояснила, что сегодня луна начнет убывать и потому необходимо вечером совершить обряд жертвоприношения, а к этому нужно подготовиться, если не физически, то морально.
- Мы будем медитировать на холме, а затем я познакомлю тебя с одним отшельником, который живет в полном одиночестве вот уже пятьдесят лет.
- Кто он? – спросил я, невольно заволновавшись.
- Не волнуйся, этот человек почти весь день сидит в трансе, он может по два-три дня ничего не есть и не пить. Сейчас ему вот уже сто лет, а разум его ничуть не помутился.
- Это интересно и заманчиво, - проговорил я самому себе, - а вдруг этот отшельник и правда даст мне ответ на мой единственный вопрос.
Мы отправились как всегда вдвоем, единственное, Нари взяла с собой ослика, который вез два мешка риса. Я поинтересовался, зачем это, на что девушка ответила: «Нельзя приходить в гости без подарка». Мне сразу стало понятно и потому всю оставшуюся дорогу мы шли молча. Навстречу нам попались лишь три крестьянки, шедшие с мотыгами на работу, две маленькие девочки да крестьянский мальчик с ведром воды. Женщины отходили в сторону, уступая нам с Нари дорогу, при этом они клали мотыги на землю и, прикрываясь платками, низко кланялись. Когда-то, подумалось мне, я тоже также кланялся Ахмаду. Но то были другие времена, теперь же я взрослый мужчина, а не какой-то бедный мальчишка.
Мы шли около двух часов, прежде чем не подошли к невысокому холму, поросшего мелкими кустарниками. Нари пошла вперед, ведя за собой ослика, я же, опираясь на посох, шел сзади, оглядываясь по сторонам и любуясь живописным пейзажем.
Наконец-то мы добрались до того места, где расстелили циновки и стали завтракать, ибо ни днем, ни вечером мы не могли есть. Ослик отошел в сторону, радуясь свободе, и принялся пощипывать мелкую колючую травку. Жрица вытерла руки о кусок тряпки и сказала:
- Вон там, - она указала пальцем на вершину холма, - и живет тот отшельник. Сейчас ты возьмешь с собой два мешка риса и отправишься к нему. Заходи в его хижину не стучась. Когда ты увидишь старика, то молча положи мешки в углу комнаты и, усевшись рядом с ним, спроси любой вопрос. Не выходя из транса, отшельник даст тебе ответ.
Я молча выслушал наставления жрицы и, взвалив себе на спину два мешка риса, стал осторожно подниматься наверх, смотря себе под ноги и боясь оступиться. Пот каплями стекал по моему лицу, спина нестерпимо болела от тяжести, но желание узнать правду была выше всех трудностей и болей. Наконец, я добрался до маленькой хижинки, что стояла под высоким деревом. Как и сказала Нари, я вошел без стука в темное помещение и не сразу смог разглядеть высохшего старичка, сидящего на циновке по середине комнаты и медитируя, качаясь из стороны в сторону. Когда мои глаза привыкли к темноте, я поставил два мешка риса в углу комнаты и с дрожью в коленках присел рядом с отшельником, который даже не обратил внимание на мое присутствие. И тогда, набравшись смелости, я задал один-единственный вопрос, на который все эти годы не находил ответа:
- Скажи, старик, смогу ли я вернуться обратно домой, в Египет?
Старик как сидел, так и продолжал сидеть, даже не открывая глаз. Первое время он бормотал какие-то непонятные слова, скорее всего, мантры на санскритском языке, а затем сказал:
- Это произойдет даже раньше, чем ты думаешь. Ты увидишь жену и детей.
- Но когда? – воскликнул я.
- Очень скоро.
И отшельник снова замолк, принявшись медитировать. Я медленно встал и пошел к выходу, слыша, как у меня в груди сильно бьется сердце. Когда я отворил дверь и ступил за порог, мне в лицо бросился яркий ослепляющий свет солнца, и я на миг закрыл глаза. Отдышавшись после спертого воздуха в хижине, я спустился вниз к Нари, которая в это время медитировала на циновке. Услышав звук приближающихся шагов, девушка открыла глаза и спросила:
- Отшельник ответил тебе?
- Да, - сказал я, стараясь не показать свое волнение.
- Ты рад услышанному или же, наоборот, разочарован?
- Я счастлив, что…
- Что ты сможешь вернуться домой, - договорила за меня жрица и повернулась лицом к солнцу.
Я на миг оторопел: неужели Нари может читать мои мысли или же она тайком подслушивала за дверью? Но этого никак не может быть, ибо тогда я слышал бы ее шаги. Я украдкой взглянул на нее и подумал: «Она общается с духами или же какими-нибудь другими сущностями, а как же иначе объяснить ее способности предсказывать будущее и читать мысли?»
Тут меня начали донимать сомнения, когда мне вдруг вспомнились слова отшельника: «Ты попадешь домой раньше, чем предполагаешь». Но я всегда, каждый миг надеюсь на возвращение. Неужели это произойдет так нескоро, что я в тот момент совсем перестану думать о доме? Нет, отшельник не мог ошибиться, не мог. Если Нари тоже упоминала о моем возвращении в Египет, то значит, и она знает об этом. Я стал прогонять все сомнения, вдруг возникшие в моей душе, ибо сомнения от шайтана, который затуманивает голову человеку, чтобы мучить его и довести до сумасшествия. Я изо всех сил старался прогнать эти дьявольские мысли, и когда мне это удалось, то я сел рядом с жрицей и закрыл глаза, слушая, как моя подруга читает древние сакральные мантры.
Солнце ярко слепило глаза, над землей стояло марево, даже мухи и то как-то лениво жужжали над травой, не желая долго оставаться под палящим солнцем. И вдруг вместо золотого светила моему взору предстал облик человека, благодаря которому я очутился вдали от дома и родных. Это был Ахмад, конец белой чалмы был закинут на плечо. Этот человек шепотом сказал мне: «Не печалься, Рахим, что получилось все так. Аллах испытал тебя, теперь Он вознаградит тебя за все твои старания. Поверь в добро и счастливые предсказания». Я хотел было вскочить на ноги и спросить мучащий меня до селе вопрос, но видение растворилось в облаке и лучах света, и вдруг моему взору предстал другой облик, прекрасный, но ненавистный мне. Я увидел Зулейму, что теперь носит имя Дебора, одетую в длинное темное платье и такой же длинный черный шарф, скрывающий очертания фигуры, и даже в таком наряде Дебора была хороша собой. До моего слуха донеслись ее слова: «Спасибо, Рахим, что спас меня. Я и мой сыночек счастливы благодаря тебе». И вдруг рядом с Зулеймой появилось очертание ее мужа и возлюбленного Элеазара, который, обняв свою жену за плечи, сказал, обратившись ко мне: «Рахим, Бог да услышит твои мольбы, ступай домой к себе, тебе получится до браться до земли египетской, а там тебя ждут жена и дети. Спасибо тебе». И оба видения исчезли, как будто и не было из совсем. Я изо всех сил старался представить образ той, которая занимала мое сердце и  мои помыслы все эти годы, проведенные в Индии. Образ Ламины, чья красота не могла померкнуть даже после стольких лет. Сколько же ей лет теперь, ведь Ламина всего лишь на год моложе меня, значит, ей тридцать один. Ах, как же ей живется одной с ребенком на руках, как она работает, чем питается? Все эти мысли пролетели в моей голове словно вихрь, но найти ответа на них не мог никто.
Вдруг я почувствовал толчок в спину, а затем кто-то неистово принялся тормошить меня. Открыв глаза, я увидел над собой лицо Нари, выражавшее беспокойство. Жрица собрала циновки и сказала:
- Ты так долго спал, что я поначалу не решилась разбудить тебя, но сейчас нам пора уходить, ибо до начала жертвоприношения осталось ровно пять часов.
- Я спал? – вскочив на ноги, я стал озираться вокруг, словно ища Ахмада, Зулейму и Элеазара.
- Да, Рахим, ты уснул и спал не менее трех часов.
- Да, - только я ответил я, раздосадовано сворачивая циновку, на которой умудрился уснуть.
Пока мы спускались в долину, я шел молча, меня все время одолевало какое-то непонятное беспокойство, словно сегодня, именно в этот раз, должно произойти что-то такое, что перевернет всю мою дальнейшую жизнь. Я не решился поговорить об этом с Нари, ибо эти мысли оставались секретом для остальных. Когда жрица обращалась ко мне с каким-нибудь вопросом, я делал старался успокоиться и не выдать своих чувств, ибо Нари по одному только выражению лица могла догадаться, что творится в душе у человека. И сегодня я даже немного пожалел, что девушка обладает даром предсказания, ибо от нее не возможно укрыться.
Наконец мы подошли ко дворцу, откуда выбежал слуга и взял  ослика из рук Нари и повел его к маленькому домику, где всегда были привязаны по десять осликов. Я украдкой посмотрел на жрицу и спросил:
- Ты будешь участвовать в празднике жертвоприношения?
- А как же иначе? Мне обязательно там нужно быть, да и тебе тоже…
- Мне-то зачем? – спросил я и надежды стали рушиться, словно карточный домик.
- Ради меня и Прадипа. Лишь черным слугам позволили оставаться на своих местах.
- Но я же мусульманин. Разве мне позволительно участвовать в языческих обрядах?
- А разве кто-то заставляет тебя участвовать в них? Нет, ты будешь просто наблюдать словно зритель, тем более, что на этот праздник соберутся все крестьяне из окрестных деревень.
- Мне нужно будет стоять рядом с ними?
- Конечно. Обряд жертвоприношения состоится в одном из залов храма, что находится рядом с туннелем, помнишь, тем длинным туннелем, что ведет к лесу?
- Да? – поинтересовался я и маленькая надежда словно затеплилась  моей душе.
- А сейчас пойдем наверх. Ведь нам необходимо еще совершить омовение, ибо боги не примут жертву из грязных рук.
В моем распоряжении оставался всего лишь час; я тщательно вымылся, надел чистую одежду и перед уходом решил совершить намаз, ибо непонятное волнение и страх перед неизведанным все время сопровождал меня, он сидел внутри моего подсознания и мне казалось, что сегодня что-то должно произойти, вот это «что-то» и пугало меня. В молитве я нашел небольшое утешение, прося Аллаха помочь мне. На небе засияли крупные звезды, когда я закончил читать ду’а. Мне показалось, будто сам Аллах Всевышний дал мне знак. И, ни минуты не поколебавшись, я пошел к храму, где как раз собрались люди разных каст: здесь были и жрецы в длинных одеяниях и накрашенными лицами, и князь Прадип, и крестьяне, и кузнецы, и даже маленькие дети, пришедшие поглазеть на праздник жертвоприношения.
В толпе я смог найти Нари, стоящую чуть поодаль от шумной толпы. Запах пота и благовоний висел в воздухе, так что и мне пришлось отойти в сторону, чтобы не чувствовать весь этот смрад. Жрица была одета в красно-желтую сари с блестящими камнями, ее глаза были подведены сурьмой, а руки и ступни ног разрисованы хной. На каждом пальчике сверкало по перстню, а в ушах и носу красовались сережки. Я подошел к ней и тихо поздоровался. Нари поглядела на меня из-под оранжевой накидки и поднесла указательный палец к губам, делая мне знак молчать. Я повиновался и стал разглядывать толпу, ибо в запасе было целых пять минут, которые длились словно пять часов.
Наконец, все голоса смолкли, ибо к статуи бога Ганеши подошли жрецы и несколько мужчин в одних набедренных повязках, держа в руках большие свечи. Жрецы встали полукругом и стали нараспев читать мантры, а остальные жрецы более низкого ранга вторили им эти непонятные слова, потерявшие свой первоначальный смысл в глубине веков. Затем все жрецы уселись на полу и принялись раскачиваться всем телом из стороны в сторону, молитвенно сложа руки; свет, подающий из маленьких окон и от свечей, неровно освещал их бесформенные фигуры, закутанные в темно-красные одеяния.
Вдруг резко наступила тишина. Слышно было, как кто-то покашлял в толпе, а затем все снова стихло. Жрецы тихо встали и пошли  к ряде колонн, они неслышно переступали своими босыми ногами, слегка шелестя длинными балахонами. Когда они все встали в тень, к богу Ганеши подошел высокий худощавый мужчина с разукрашенными лицом и красной отметиной на лбу, какие принято носит индусам. Мужчина подобрал подол своего длинного одеяния и, воздев руки вверх, произнес длинную молитву. Жрецы, стоящие рядом с колоннами, вторили ему словно эхо.
- Это главный жрец, - пояснила шепотом Нари, - он не подчиняется никому, даже Прадипу. Именно ему посчастливилось сегодня совершить собственными руками жертвоприношение, пролив кровь убитого перед статуей бога Ганеши.
- Интересно, кого заколют? Барана или козла? – спросил я, потому что у нас в Исламе во время праздника жертвоприношения резали баранов, мясо которых варилось и раздавалось бедным и неимущим.
- Посмотри, - девушка указала на одиноко стоящую молодую женщину, которая все время вытирала глаза концом платка, то и дело закрывая лицо руками, - она моя подруга еще с детства, но сегодня ее постигло несчастье: племянника, которого она усыновила и воспитывала как родного сына, принесут сейчас в жертву.
- И ты ничем не поможешь своей подруге?! – воскликнул я, хотя никто меня, слава Аллаху, не услышал сквозь шум и пение жрецов.
- А чтобы ты сделал? Смотри, это же приказ верховного жреца и Прадипа!
- К черту ваши приказы и обряды. Ребенка пожалейте!
- Что ты собираешься делать, Рахим? – воскликнула Нари. – Не смей делать глупости!
Но ее предупреждения я уже не слышал. Мои глаза только видели, как несколько мужчин за руки вводят маленького худенького мальчика лет семи и подводят его к жрецу, который поворачивается лицом к статуи и произносит благодарственную молитву, затем мальчика кладут на выступ перед богом Ганеши и верховный жрец моет нож для жертвоприношений в священной воде, чтобы принесенная жертва была угодна богам. Народ кричит и хлопает в ладоши, словно ожидая веселого представления, не думая, что через несколько секунд прольется невинная кровь. Мальчику накрывают лицо белым полотенцем и жрец, выкрикивая древние молитвы, заносит нож над ребенком.
В мгновении ока, не ощущая страха, я оказался между мальчиком и жрецом, который при виде меня сначала оторопел, опустив руку с ножом, а потом тихо прошипел:
- Что тебе здесь надо? Не гневи богов!
- Нет, - сказал я, - ребенка ты не тронешь, грязный язычник, - ни не медля ни секунды, я схватил мальчика на руки и побежал в сторону длинного подземного туннеля, что прямо вел в лес.
- Схватить его! – послышался злобный крик жреца.
Я не чувствовал под ногами земли, ибо бежал быстрее лани. Несмотря на ношу, мне было абсолютно не тяжело, хотя постепенно, когда мне все же удалось оторваться от преследования, я с трудом преодолел низкие ступени, что вели в туннель и, отбежав на некоторое расстояние, остановился, тяжело дыша. Сердце мое стучало так, словно хотело выскочить из грудной клетки. Воздух в подземелье был сырой и затхлый, так что мне пришлось сесть, чтобы хоть немного прийти в себя. Мальчик прижался ко мне и тихо заплакал. Я погладил его по спутанным волосам и сказал:
- Не плачь, малыш, все будет хорошо. Ты спасен.
- А если они найдут нас? Они убьют нас обоих, - сказал он, толково рассуждая не смотря на свой юный возраст.
- Ты прав, - ответил я, - надо скорее уходить в лес и спрятаться где-нибудь, пока темно. Только, пожалуйста, беги со мной рядом, а не то мне тяжело и я не смогу долго бежать, держа тебя на руках.
Мальчик одобрительно кивнул в ответ и вскоре мы бежали по туннелю, сворачивая то направо, то налево. Сил бежать больше не было, но на карту поставлена жизнь и именно это и заставляло нас бежать, не жалея своих ног. Вскоре после длительного бега недалеко забрезжил тусклый свет и я мысленно возблагодарил Аллаха за спасение. С трудом, но нам все же удалось пролезть через маленькое отверстие в стене и очутиться прямо посреди темного леса. Мальчик схватил меня за руку и захныкал. Я и сам не знал куда нам деваться, ибо а Индии обитали не только слоны, но и пантеры и тигры, для которых мы смогли бы оказаться хорошей едой.
Высокая трава оказалась сырой и колючей, а мальчик был совершенно босым. Мои ноги даже в чаруках промокли и в конце концов окоченели от холода. Я взял ребенка на руки и побрел с ним куда глаза глядят. «Может, - думалось мне, - мы найдем какой-нибудь ночлег. А там что будет то будет».
Я совсем выбился из сил, тем более, что на плече у меня посапывал ребенок, которого я не мог заставить идти босыми ножками по мокрой траве. Из последних сил я старался шагать ровным шагом, чтобы мои усталость и волнение не перешли и мальчику. Наконец, после долгого пути, мне удалось набрести на небольшую пещеру, где можно было бы укрыться от ночной прохлады, да и от жрецов тоже.
Я вошел внутрь и положил мальчика на холодные камни, затем скинул с себя верхний халат и накрыл им ребенка. Мальчик открыл глаза и жалобно проговорил:
- Мне холодно и я хочу есть.
- Где же я добуду тебе еду, малыш? – спросил я, хотя и сам не прочь был пожевать что-нибудь.
- Я хочу есть, - захныкал мальчик и стал плакать.
- Подожди здесь, - сказал я наконец, - сейчас я что-нибудь раздобуду.
После этих слов я вышел из пещеры и меня, одетого в одну легкую тунику, обдало холодным ветром. Ежась от холода, я стал бродить вокруг деревьев в надежде сорвать хотя бы плоды. Прежде, когда я спасал мальчика, я даже и не подумал о том, что мы будем есть, когда убежим из храма. Сейчас еда стала нашим главным вопросом, который пришлось решать также мне. На мое счастье мне попались целые заросли пальм, на которых гроздьями висели бананы. Я нарвал десять штук, решив сходить за остальными потом, если потребуется еще.
Когда я, наконец, добрался до «дома» мальчик уже сидел и, обхватив колени руками, пристально смотрел на меня, желая понять: раздобыл я снедь или нет. Я положил бананы на землю и увидел, как мальчик кинулся и сразу схватил самый большой, очистил его от шкурки и принялся с жадностью есть. Я долго смотрел на ребенка, пока и сам не стерпел и не съел пару бананов. Мне показалось, что мне удалось сбить хотя бы на небольшое время голод и потому я укутал мальчика в свой халат и, положив ему под голову размотанную чалму, стал напевать песни, которые поют у нас над колыбелью.
Взошла луна, осветив пещеру ярким светом. Я смотрел на нее как зачарованный и, не переставая напевать и качать ребенка на коленях, раздумывал дальнейшую нашу судьбу: куда пойти дальше, ибо оставаться здесь просто не было никакой возможности, тем более, что жрец наверняка выслал за нами своих людей; далее шли вопросы о возвращении в родной Египет, но самый важный вопрос все же касался еды, ибо я-то еще смогу продержаться какое-то время без крошки во рту, а вот мальчику необходимо есть, ибо он слишком мал, чтобы обходиться длительное время без еды. И пока я раздумывал над всеми этими вопросами, любуясь в тоже время луной, я и не почувствовал, как сон сморил меня до самого утра.
Открыв глаза, я сначала увидел солнечные лучи, проникшие сквозь входа в пещеру; зевнув и аккуратно переложив мальчика на каменный пол, я встал, потянулся и только тогда вышел из пещеры, озираясь вокруг: нет ли где по близости жрецов? Но окружало меня лишь чаща высоких деревьев и пальмы, росшие то там, то здесь. Я прошелся по мягкой траве и только тогда почувствовал нестерпимый голод. Мне пришлось нарвать целую гроздь бананов, да в придачу мне на пути повстречалось дерево с плодами, название которых было мне незнакомо, но я точно знал, что есть их можно. Взяв длинную палку, я сбил несколько больших сочных плодов и затем решил поискать хоть какой-нибудь источник, ибо пить тоже очень хотелось.
Неподалеку бежал родник с прозрачно чистой водой; я наклонился и, прополоскав горло и вымыв лицо, стал набирать воду в ладони и с жадностью ее пить. Когда жажда была утолена, я снова отправился в пещеру, где меня встретил мальчик, сидящий на большом камне. Он лупил на меня испуганными глазами и только спросил один вопрос:
- У нас есть еда?
- Вот она, - я положил бананы и невиданные плоды перед мальчиком, который с достоинством взял несколько бананов и с жадностью съел их. Я же удостоился тремя бананами и одним плодом, который по вкусу напоминал персик, но только более большой и жесткий.
Мальчик пристально глядел на меня черными глазами, не переставая при этом жевать банан один за другим. Мне пришлось прервать затянувшееся молчание вопросом:
- Тебя-то как зовут?
- Видьядхар мое имя, - ответил тот.
- Видьядхар, - повторил я сложное для моего языка имя, хотя за столько лет жизни в Индии мне пришлось привыкать к их сложному языку и причудливым на мой взгляд именам.
- А ты не веришь в наших богов, раз решил спасти меня? – вдруг задал Видьядхар вопрос, на который мне не хотелось бы отвечать.
- А разве ты хотел умереть? – поинтересовался я, не думая, что передо мной сидит ребенок, который, наверняка, ни разу ни раздумывал над философскими вопросами.
- Я тогда послужил бы нашим богам; за это боги доставили бы радость не только мне, но и моей семье.
- По-твоему, - разозлился я, хотя старался говорить спокойно, - я зря спас тебя, рискуя своей жизнью?
- Ты поступил так, как велит тебе ТВОЯ религия, ибо ни один из нас не поступил так как ты. Но я все равно благодарен тебе.
Видьядхар, которому по виду, не было еще и десяти лет, рассуждал как мудрый взрослый человек, особенно в вопросах религии. Неужели, думалось мне, даже дети в этой стране с раннего возраста начинают постигать секреты философии? Я вдруг стал бояться этого мальчика, ибо он был настроен явно против меня, хотя старался вести себя любезно. В очередной раз я убедился, что индусы – люди хитрые и коварные, с ними нужно держаться подальше, не смотря на их дружелюбие.
Вскоре после такого нехитрого завтрака, мы с Видьядхаром отправились к роднику, чтобы перед дорогой охладить лицо и утолить жажду, ибо солнце припекало так, что даже в тени было нестерпимо жарко. Мальчик выпил немного родниковой воды, умыл ее лицо и только затем мы продолжили путь. Видьядхар шел впереди меня, все время почему-то останавливался и всматривался вдаль. Меня это начало тревожить, хотя я старался внушить себе, что ничего плохого не произойдет. Но все равно ноги мои тряслись и я никак не мог успокоить себя, ибо предчувствие совсем было нехорошим.
Мы вышли на тропу, проложенную крестьянами, и пошли по ней по направлению к маленькой деревни. Мои глаза рассматривали эту местность и находили ее довольно знакомой; неужели Видьядхар решил отдать меня в руки фанатикам? Такие мысли зародились в моей голове еще когда мы ели в пещере, но я все равно старался выбросить это из головы. Крестьяне, попадавшиеся нам на пути, пристально всматривались в меня и что-то шептали друг другу. И вдруг моему взору предстал тот самый храм, в котором вчера вечером совершался ритуальный обряд жертвоприношения. Возле огромных колонн, подпирающих крышу храма, стояло человек восемь жрецов в длинных балахонах и зеленой чалме. Я встал, боясь сделать шаг вперед, ибо увидел, как Видьядхар подбежал к священнослужителям и, упав перед ними на колени, воскликнул: «Это он!»
От удивления и страха я не мог промолвить ни слова, хотя брань в адрес мальчика вот-вот слетела бы с моего языка. Губы мои пересохли, в горле застрял тугой комок рыданий, хотя слезы даже и не выступили из глаз. Я только мог промолвить, хотя не был уверен, что меня кто-то услышал: «Но, как же… за что?»
Жрецы стали подходить ко мне, их примеру последовали остальные наблюдатели, присутствующие на вчерашнем празднике и невольно ставшие свидетелями моего «глупого» поступка. Я отступил на шаг, стараясь убежать от преследователей, но сзади показались еще люди, во главе которых стояли Прадип и верховный жрец. Нари среди них не было. Жрец хриплым голосом что-то выкрикнул и десять человек ринулись на меня, но были остановлены князем, который сказал:
- Убить мы его всегда сможем, пусть для начала он поведает нам, почему он совершил богохульный поступок?
- Я не хотел, чтобы пролилась кровь невинного ребенка! – закричал я, поражаясь той силе, которая родилась во мне. Я больше не чувствовал страха перед неизбежным.
- Разве Видьядхар просил о помощи? Этот мальчик был рад уйти вчера из жизни, обогрев своей кровью ступни Ганеши, но ты, - жрец указал на меня своим костистым тонким пальцем, - испортил всю церемонию. Как наши боги отреагируют на это богохульство? Неужели тебе самому захотелось стать жертвой?
- Постой, - успокоил его Прадип, - мы не будем убивать Рахима, ибо он не является приверженцем нашей религии, но у меня есть камера с ядовитыми кобрами. Пусть Рахим разберется также и с ними. Если до завтра он останется жив, то мы отпустим его; если же нет, то тогда его тело сожрут шакалы.
- Схватить его! – отдал приказ верховный жрец, и сразу несколько человек кинулись на меня.
Повалив меня на землю, люди принялись бить меня ногами и руками, разодрав в клочья мой халат, подаренный когда-то Прадипом. Я стонал от боли и ужаса, чувствуя, как нос и рот наполняются горячей кровью. Мне пришлось закрыть лицо ладонями, чтобы хотя бы они не сломали мне нос или не выбили глаз. По лицу текла кровь из носа и разбитой губы, все тело болело от постоянных ударов; мне начало казаться, что все мои кости уже переломлены. Затем толпа подняла меня на руки и потащила куда-то, но точно я уже не мог ничего видеть, ибо от боли и страха стал терять сознание.
Повсюду слышались крики толпы, брань и топот сотен ног; затем я услышал звук отпирающие двери и скрип. Несколько человек схватили меня за руки и ноги и бросили прямо в подземелье или чулан, где пахло сыростью и плесенью. Ударившись обо что-то твердое, наверное, камень, я провалился во тьму, потеряв сознание, и уже не чувствуя ни боли, ни страха.
Пришел я в себя только тогда, когда в решетку проник лунный луч. На улице стояла тишина, лишь было слышно шелест листвы на деревьях да лай дворовых собак. Голова сильно болело, висок был оцарапан; запекшаяся кровь осталась не только на лице, но и на одежде. Скрипя зубами от боли, я попытался приподняться, осторожно прикасаясь пальцами к большой шишке под волосами. И вдруг в нескольких сантиметров от меня послышалось странное шипенье, хотя до этого момента никого не было. Я разом вскочил и заметил на земляном полу чью-то длинную тень, затем эта тень исчезла и вдруг с левой стороны от меня, прямо над ухом, раздалось такое же шипенье, но только более угрожающее. Я в страхе повернул голову влево и капельки пота выступили на моем лице: я вдруг увидел белую кобру, чей яд оказывался смертельным для жертвы. Кобра смотрела мне прямо в глаза, раздуваясь от злости. Мне самое главное было не делать резких движений и не кричать, ибо тогда кобра укусила бы меня не раздумывая.
- Тихо, спокойно, - проговаривал я, незаметно отодвигаясь от опасности.
Кобра изогнулась и зашипела, однако нападать пока не собиралась. Мне удалось, хоть и с трудом, отодвинуться примерно на пол-локтя и осторожно взять в руку камень, который я с трудом нащупал в темноте. Мои движения были настолько медленными, что кобра просто не замечала их, однако отступать не собиралась, а все время зорко следила за мной, норовясь в любое время атаковать меня. Я сделал одну маленькую хитрость: правой, невидимой в темноте рукой, я поскреб по полу; на странный звук кобра сразу отреагировала и стала медленно ползти в противоположную сторону. Воспользовавшись этим моментом, я с размаху кинул на ее хвост камень; кобра зашипела от боли и только было накинулась на меня, но я оглушил ее тем же камнем, придавив голову. Но это было еще не конец: всеми силами я навалился на бьющуюся в предсмертной агонии кобру и стал душить ее до тех пор, пока ее не спустил дух. Отшвырнув ногой мертвое тело поверженного врага, я повернулся лицом к решетке, из которого пробивался в каморку лунный луч и взмолился: «О, Аллах! Если мне суждено сгнить в этой тюрьме, то забери меня к себе, ибо силы мои на исходе. Если же мне суждено выжить, то прошу, освободи меня из этого ада».
Наступила тишина. Я присел на пол, обхватив голову руками, и заплакал от отчаяния и боли. Вдруг послышался звук отпирающей двери: кто-то ключом пытался открыть ее. Я вскочил на ноги и весь похолодел, подумав, что за мной уже пришли жрецы для расправы. Но какое же было мое удивление, когда вместо суровых священнослужителей в дверях, вся залитая лунным светом, показалась Нари, закутанная в длинный шарф. Девушка поманила меня к себе и крепко обняла, передав мне мешок.
- Здесь, - сказала она, - лежат несколько золотых монет и немного еды. Ты должен скорее уходить отсюда, Рахим.
- Куда мне идти? – взволнованно спросил я, хотя радость от надежды словно родилась во мне.
- Сейчас торговое судно с арабскими купцами направляется к себе домой. Ты должен немедленно бежать к ним, иначе опоздаешь на корабль.
- Спасибо! – я крепко обнял Нари и почувствовал, что по ее щекам текли слезы. Именно ей одной я был обязан больше, чем кому бы то ни было; именно из-за нее меня удерживало в Индии. И сейчас, когда Аллах дал мне шанс вернуться обратно домой, я вдруг почувствовал тоску от разлуки с Ари, ибо понимал, что расстаемся мы навсегда.
- Прощай, Рахим, - сказала жрица, - помолись за меня своему Богу.
- Я буду молиться за тебя всю свою жизнь и никогда тебя не забуду. Прощай, - с этими словами я кинулся бежать по узенькой дорожке, что вела прямо к причалу. Я старался бежать как можно быстрее, не оборачиваясь вслед, ибо это была дурной приметой. И сквозь ночной ветерок и шелест листвы на деревьях я вдруг услышал тихий шепот Нари: «Я люблю тебя, Рахим». Мне вдруг так захотелось вернуться и обнять девушку еще раз, но я уже был далеко от нее, да и зачем теребить ее душу и мою.
Всего менее часа мне потребовалось, чтобы пересечь деревню и выйти к берегу океана, где как раз на волнах стоял, покачиваясь, торговый корабль. Люди с факелами в руках освещали трап, по которому несколько рабов затаскивали мешки и бочки. Я встал рядом с одним из людей, который по виду был самым главным и стал дожидаться своей очереди. Никто на меня не обращал внимания, ибо подумали, что я один из гребцов. Человек с важным лицом осветил меня факелом и произнес:
- Фу, ты где-то так рожу набил? Ты что, снова в трактире нажрался и тебя в очередной раз побили язычники?
- Почти, - соврал я, радуясь, что мужчина не стал спрашивать подробности.
- Ты гребец из Магриба?
- Да.
- Тогда живо полезай на корабль, нечего здесь торчать!
Я на радостях готов был целовать ему сапоги, но вместо этого забежал на борт корабля и сел напротив большого весла. Когда все было погружено и люди поднялись на борт, судно потихоньку стало удаляться от берега, оставляя позади все воспоминания о прожитой на этой земле жизни.

XV «Полученные деньги»

Пока я с остальными гребцами сидел и работал веслами, ко мне подошли два человека, одного из которых я уже видел. Этот человек указал на меня другому, который подозвал меня к себе и тихо сказал:
- Рожу-то иди умой и вытри кровь со лба, магрибская пьянь! И вот еще, - мужчина протянул мне халат из грубой ткани и добавил. – Переоденься хотя бы в этот халат, а свой балахон сними и порежь на куски, хоть тряпки лишние будут.
- Хорошо, - схватив неожиданный подарок, я ушел в одну из кают, переоделся там, вымыл лицо, а мешочек с монетами, подаренные Нари, я повесил себе на шею за шнурок, чтобы ненароком не потерять его.
Когда я вернулся снова на палубу, мужчины оглядели меня с ног до головы и похвально проговорили: «Так-то лучше». После чего ушли к себе, оставив нас, гребцов, одних.
Луна и звезды ярко освещали нам путь, будто помогали в дороге. Я поднял глаза и долго вглядывался в ночное небо, словно пытаясь кого-то или чего-то разглядеть. «Благодарю Тебя», - только и смог сказать я.
Мне не нужно рассказывать вам все мое путешествие, ибо ничего серьезного не произошло. Утром и вечером нас кормили рисовой кашей с обжаренной рыбой, а запивали мы все это чаем далеко не лучшего качества, но по крайней мере, нам хотя бы не приходилось умирать от жажды. Несмотря на прохладный морской ветерок, солнце палило нещадно, отчего у всех гребцов спина почернела так, что нельзя было отличить от дерева. Но эта работа мне нравилась; по крайней мере нам обещали заплатить, ибо никто из гребцов не был рабом. Все мы на борту судна – свободные люди, никто здесь никого насильно не удерживал.
Через десять дней наш корабль причалил к берегу моря, неподалеку от которого располагался городок с каменными стенами и высокими башнями минаретов. Ах, как долго я не видел мечетей, сколько лет не слушал знакомую арабскую речь! Но было в моем путешествии и более знаменательное событие: однажды все гребцы, чтобы не было скучно, запели матроскою песню, и я впервые за всю жизнь громко выкрикивал радостным голосом слова песня, ловя словно воздух каждое пропетое слово. В то время мою душу переполняло такое счастье, что все беды, свалившиеся на меня в Индии, показались мне лишь небольшой ступенью к радостной жизни, полной счастья и незабываемых моментов.   
Но подплыв к незнакомому городу, я поинтересовался у капитана, что это за город. Он мне ответил:
- Это Персия. Здесь наша остановка. Затем мы отгружаем товары и отправляемся обратно в Индию.
- Что? – воскликнул я, и отчаяние снова наполнило мою душу.
- Ты не хочешь побывать еще раз в Индии?
- Нет. Я не люблю эту страну, она чужда для меня.
- Хорошо. Ты сделал свой выбор. Вот тебе твои деньги, - и капитан высыпал на мою ладонь серебряные монеты.
- Что же мне делать?
- Куда ты хочешь попасть-то?
- В Египет.
- Зачем тебе туда? Лучше наймись к какому-нибудь купцу, который щедро заплатит.
- Нет, ты не понимаешь. Мне нужно в Египет.
- Тогда единственный способ добраться до Египта – это пересесть на другое судно, уплывающее в Африку. Если у тебя есть терпение, то можешь ждать, если нет, отправляйся по суше с каким-нибудь караваном.
Полный отчаяния и не зная, как быть дальше, я отправился в город спросить, отправляется ли караван в Египет. Но никто не смог мне ответить на этот вопрос. Обескураженный, я присел на ступеньку одного из домов и стал думать, как быть дальше. Вдруг ко мне подошел один человек в синий чалме и грязном хитоне и спросил:
- Эй, правоверный, тебе помощь не нужна?
- Эх, если бы кто-нибудь помог мне, - ответил я.
- Ты, я слышал, хочешь попасть в Египет?
- Да! – воскликнул я и лучик надежды забрезжил в моей душе.
- Тогда ты можешь отправиться с нами к Самарканду, оттуда мы пойдем чуть на север и дойдем до Карамазарских гор. В ту страну ходят столько караванов из различных стран, найдешь ты и египтян.
- Я согласен.
Человек, который назвал себя Фаридом, показал мне жестом, чтобы я следовал за ним; он был на целую голову выше меня и шире в плечах, что отразилось на моем состоянии, ибо я всегда побаивался людей высокого роста. Фарид крупным шагом прошел две улицы, даже не оборачиваясь в мою сторону, а затем остановился возле небольшого глинобитного домика с плоской крышей, построенный под высокими финиковыми пальмами.
- В этом доме ты переночуешь до следующего утра, а завтра мы все отправляемся в Самарканд. Только одна просьба: держи язык за зубами.
- Хорошо, - ответил я, хотя сомнения уже подкрадывались в моем сознании. Что делать, если это обычные разбойники или хуже того, работорговцы? Может быть, они заманивают легковерных, а затем продают их в качестве рабов? Все эти вопросы мигом пронеслись у меня в голове, но поделиться сомнениями было не с кем и потому я отдал свою судьбу в руки Аллаха.
Войдя в дом, я не сразу заметил троих человек, сидящих полукругом возле маленькой печурки. Все трое молча посмотрели в мою сторону и отвернулись, кажется, дожидаясь, когда вскипит чайник. Мне пришлось подойти поближе к сидящим и тихо поздороваться:
- Ассаляму-алейкум, - сказал я.
- Валейкум-ассалям, - ответил один из присутствующих равнодушным видом, словно меня в комнате и не было.
Я сел на тростниковую циновку и обхватил руками колени, пристально всматриваясь в новых знакомых. Они, явно, не были ни персами, ни арабами, ни турками. Одетые в хлопчатобумажные халаты, подвязанные кожаными ремнями, эти трое смахивали больше на тюрок, что иногда забредали в чужие края. Мне не раз приходилось встречаться с тюркскими народами; с одним из них, а он был родом из Самарканда, я был знаком лично. Но тот одет был, как сейчас помню, совсем по-иному. Может быть, богатые и бедные в Средней Азии носят различные одежды, кто знает. Но я точно понял, что эти трое людей оказались либо выходцами из Средней Азии, либо из Центральной. Пока я раздумывал над этим вопросом, чайник закипел и один из сидящих снял его с углей и налил в четыре чашки горячей воды, после чего высыпал в них несколько листьев чая и подал каждому сидящему. Мне также досталась чашка, которую он протянул, недоверчиво поглядывая в мои глаза.
Я как сидел отдельно, так и продолжал сидеть, ибо они стали общаться между собой на непонятном мне языке, иногда искоса поглядывая в мою сторону. Мне стало не по себе, ибо я не знал, что они говорили обо мне; часто мне удавалось расслышать тихий шепот и смех, скорее всего, они смеялись надо мной, но я сделал вид, что происходящее меня ничуть не интересует и потому, чтобы отвлечься, я стал разглядывать причудливый рисунок на висящем на стене ковре.
Вдруг мужской голос оборвал мои мысли, спросив меня на плохом арабском:
- Ты, как звать-то тебя?
- Рахим, - спокойно ответил я.
- Рахим. Вы слышали, его зовут Рахим, - обратившись к своим товарищем, мужчина стал громко смеяться над моим именем, после чего остальные поддержали его дружным смехом.
- Так звали его деда, - ответил другой, от смеха давясь чаем.
- Ничего страшного, я понимаю, - попытался сгладить я обстановку.
- Ты, парень, рот сильно не разевай. Здесь таких как ты не поддерживают. Ты же ведь араб?
- Я из Египта, но к египтянам не имею никакого значения. Мой род происходит от бедуинского племени, что кочует по бескрайним просторам египетской пустыни.
- Вы слышали, Рахим еще в придачу кочевник! – закричал внук Рахима и засмеялся так, что его смех должно быть услышали с наружи дома.
- Его дед, которого звали Рахимом, тоже был кочевником, только жив в пустыне… Эй, где там жил твой дед?
- В пустыне Каракумы.
- Вот, в пустыне Каракумы. Значит, все Рахимы кочевники что ли? – издевательски изрек он и все дружно засмеялись.
Мне стало жутко, ибо теперь я понял, что здесь я чужой, никто меня не поддержит и никто не поможет. Что ж, чему быть, тому не миновать, и потому, набравшись смелости, я спросил:
- А как ваши имена, правоверные?
- Наши имена?! – вопросил один и все хором снова рассмеялись. – Значит, тебе нужно знать наши имена. А зачем?
- Фарид взял меня с собой, так что завтра я пойду вместе с вами в Самарканд.
- А оттуда ты собираешься в Египет, да?
- Если получится, то да.
- Вот, видел, - мужчина показал мне кулак и сказал, - Фарид отправляется в Карамазарские горы, так что, дружок, не видать тебе Египта до конца своих дней как собственных ушей.
- Фарид обещал отпустить меня.
- Он всем такое обещает, а в итоге что? Мы сидим здесь, в этой поганой Персии с ее еретиками, а дома у меня жена и дети. Попробуй, доберись к ним через пустыню?
- А еще, - подхватил другой, - мы уже вот как год ходим по пятам за этим Фаридом, да только обещания и слышим, вот как.
- Я даже заразу какую-то подцепил, - продолжил третий и, повернувшись к своему соседу, спросил, - слушай, как эта болезнь называется… Ну, когда на коже образуется корка, которая нестерпимо чешется?
- Ты про лишай что ли говоришь?
- Да мне-то какая разница, как она называется, главное, что все время чешется и никак не проходит.
- Если тебе все равно, зачем спрашиваешь: «как она называется»? – передразнил другой. – Сиди и молчи.
- А ты пей чай и помалкивай. В Самарканд ему надо, жену и детей увидеть! Вон девок гулящих сколько, зачем жена-то?
- Я, в отличаю от тебя, со шлюхами дела не вожу. Вот ты от них и подцепил заразу, а теперь рычишь на всех.
- Да кто это со шлюхами водится? На себя посмотри, халат засаленный!
- Да ты на рожу-то свою глянь, собачий сын!
- Хватит! – вдруг раздался громкий голос и все разом притихли.
Я обернулся и увидел в дверях Фарида, который явно был не в духе оттого, что его люди ссорились. Трое склонили свои бритые головы и что-то пролепетали в свое оправдание. Фарид строго сказал:
- Перед бабами будите оправдываться и скулить, а пока слушать, что я вам скажу! – он взглянул на меня и продолжил. – Рахим, который пойдет вместе с нами до Самарканда, не должен нуждаться ни в еде, ни в питье, ни в одежде. Также не смейте больше оскорблять его и задавать глупых вопросов.
- Да кто его обижает? – пролепетал один из них.
- Молчи лучше, дольше проживешь. Я уже час стою под дверью и все слушаю. Вы, тюркские собаки, так и не научились хорошим манерам?! – тут Фарид выхватил из-за пояса спрятанный хлыст и размахнулся им так, что ударил одного по голове. Тот, закричав от боли, попятился к стене. – Вот вам первое предупреждение. В следующий раз отлуплю по вашим голым задам. Всем ясно?
- Да, - хором ответили те и замолкли, словно их не было вовсе.
Я был искренне благодарен Фариду за поддержку и потому решил держаться его стороны, чтобы ни произошло.

XVI «Дорого до Самарканда»

Когда на рассвете после первой молитвы мы вышли за ворота, город с его минаретами, мечетями и башнями остался позади, а перед нашими глазами раскинулась бескрайняя степь, где за ее пределами лежала безжизненная пустыня. Мы тронулись в путь, идя по мягкой высокой траве. Фарид и я ехали на лошадях, в то время как самаркандцы шли пешком позади нас.
Мне удалось выяснить, хоть и с трудом, имена всех троих, которые не очень-то были рады моему присутствию. Итак, самого старшего из них звали Салех; тот, который все время чесался, жалуясь на лишай, звали Махмуд; а третьего, который был на восемь лет моложе меня, а значит, ему было двадцать четыре, звали Ильким. Ильким старался держаться в стороне и редко высказывал свое мнение в отличаи от Салеха, который не только все время говорил, но даже позволял себе спорить в самим Фаридом.
Время подходило к полудню, когда мы добрались до солончаков. Лошади устало перебирали копытами, тяжело дыша. Я остановился и спросил:
- Может быть, мы остановимся и дадим нашим лошадям отдохнуть?
- Тебе жалко лошадь, - вставил Салех, вытирая катившийся по его щекам пот своей войлочной шапкой, - да только ты не ведаешь, какого нам. У нас уже ноги не идут, пятки кровоточат.
- Заткнись, собака! – закричал на него Фарид и замахнулся плетью. – Поскулишь, когда жену увидишь, а сейчас трогаемся в путь. Осталось совсем немного до чайханы, где нас и наших лошадей напоют и накормят. Все в путь!
И так мы пошли дальше, пробираясь сквозь солончаки и высохшие травы. Нигде не было видно ни колодца, ни постоялого двора. Редкие птицы пролетали над нашими головами и снова уносились куда-то вдаль. Солнце нещадно палило, и мне казалось, что вот-вот и я рухну с усталого коня и буду лежать на выжженной земле еще долгое время, пока шакалы не растащат мое тело на куски. Салех, Махмуд и Ильким медленно плелись за нами, поддерживая друг друга за руки. Слышалось их всхлипывание и причитания, но прямо сказать Фариду о своем состоянии никто из них не решался.
Вдруг лошадь Фарида навострила уши и, мотнув мордой, ринулась к невысокому холму, поросшего мелкими кустарниками. Моя лошадь тоже встрепенулась, так что мне пришлось крепко вцепиться за ее гриву, чтобы не свалиться с седла. Оказалось, что на том холме был вырыт колодец и после каждого дождя этот колодец пополнялся водой, которая затем на жаре быстро испарялась. На наше счастье, воды в колодце оказалось достаточно для того, чтобы напоить уставших лошадей и набрать в бурдюки еще немного воды.
Салех быстрее своих товарищей вскарабкался на холм и стал с жадностью хватать ладонями воду и пить. Заметив это, Фарид схватил плеть и больно хлестнул ею по спине Салеха. Тот взвизгнул и отскочил от колодца, в недоумении выпучив глаза. Фарид подошел к нему и, схватив за шиворот халата, принялся его трясти, приговаривая:
- Ты это что же, собака, делаешь? Без моего ведома берешь воду, предназначенную для лошадей?
- Да мы устали больше чем ваши кони! – ответил несчастный. – У нас губы трескаются на жаре, а идти мочи нет.
- Нажрешься в чайхане, а пока набери два бурдюка воды для лошадей и не смей пить эту воду, ясно? А не то изобью до смерти.
Салех, потирая ушибленное место, медленными шагами побрел к торбе и достал оттуда два бурдюка, сделанные из овечий шерсти. Трясущими руками он набрал воду и положил бурдюки обратно в торбу. Следя за ним, я спросил Фарида:
- Не слишком ли ты строг к нему?
- Строг?! Я знаю этих тюрков лучше чем кто-либо! Они настолько ленивы, что хорошим словом от них ничего не добьешься. Пока не дашь пинка как собаке, работать не будут.
Я промолчал, ибо мне нечего было ответить, хотя такое отношение к людям, пусть даже и тюркам, меня очень настораживало. А вдруг и меня потом будут хлестать, как и этих троих несчастных? Не успел я поразмышлять над этими вопросами, как Фарид дал приказ трогаться дальше в путь, ибо нам еще нужно было успеть добраться до ближайшей чайханы до того, как стемнеет.
Солнце скрылось за кромкой гор, видневшихся на горизонте, как раз в то время, когда мы подошли к маленькому глинобитному домику под финиковыми пальмами, возле которого лежали верблюды. Несколько человек разгружали тюки и уносили их в сарай. Фарид сказал, чтобы я спешился, а сам он проедет вокруг дома, чтобы поискать стойло для лошадей.
Хозяин чайханы приветливо встречал всех гостей и приглашал на ужин, который только что приготовила его жена. Мы вошли впятером в захолустный постоялый двор, пропитанный жиром и верблюжьим навозом. Салех как всегда высказал недовольство по поводу этакого заведения, за что получил удар от Фарида, который прошипел как змея, выхватив кинжал:
- Зарежу шакала. Еще раз пикнешь, будешь валяться у порога с перерезанным горлом. Понятно?
- Конечно, хозяин, - проговорил Салех, - только бить по лицу не надо, и так зубов практически не осталось.
- Я их тебе все выдерну, какие остались.
Махмуд и Ильким переглянулись и посмеялись над своим несчастным товарищем, которому в очередной раз досталось от злобного Фарида. Я искоса взглянул на них и тут же отвернулся, ибо все они были мне неприятны.
Хозяин распростер руки и крепко обнял Фарида:
- Ассаляму-алейкум, Фарид! Какими судьбами?
- Я пришел к тебе переночевать, Захир. Эти четверо, - он указал на нас, - со мной. Пусть Фариза накормит их, а мы пока пойдем в отдельный зал немного поболтать.
- Прекрасная мысль, мой друг! – воскликнул Захир и громко крикнул. – Эй, Фариза, накрывай два стола: один в главном зале, другой у нас. Да налей нашим дорогим гостям вина.
Откуда-то пришла закутанная в черные балахоны невысокая тучная женщина средних лет с обезображенным оспой лицом, на которое стало неприятно смотреть. Фарид и Захир с улыбкой смотрели на нее, когда она накрывала на стол, в то время, как тюрки пренебрежительно высказались по поводу ее внешности:
- Мне по душе Исфаган, - тихо прошептал Махмуд на ухо Салеху, - там хоть красивые женщины. Ты бы видел, какие у них там стройные тела, а груди словно сочный гранат! Я весь вечер тогда любовался на них, да только стоили их услуги ох как дорого. А эта старуха: что за безобразное лицо, а зад, ну просто кобыла!
- На такую не только смотреть противно, но даже и есть еду, которую она приготовила.
- Да ладно вам, - высказал свое мнение до этого молчаливый Ильким, - все равно мы сейчас хоть наедимся, а то в дороге Фарид вряд ли даст нам что-нибудь.
- Ты прав, друг, - ответил Салех, - нужно возблагодарить Аллаха за то, что Он нам послал хоть этот сарай.
Я все время стоял в стороне, наблюдая и слушая. Фарид с хозяином чайханы удалились в отдельную комнату за занавеской, а мы остались здесь. Мне так не хотелось находиться за одним столом с тремя приятелями, что поначалу я отказывался, но потом, вспомнив тяжелый путь, решил таки немного подкрепиться. За ужином Салех все время что-то говорил своим друзьям на непонятном мне языке, но ясно было одно: они обсуждают меня, а возможно, говорят какие-нибудь непристойности в мой адрес. Но я решил не обращать на них внимания, ибо не хотел лишний раз доводить себя до отчаяния.
Вдруг Салех обратился ко мне с таким вопросом:
- Рахим, ежили ты из Египта, как ты попал в южную Персию. Ты что же, купец или караванщик?
- То, что со мной произошло, вы можете не поверить.
- А ты расскажи нам, а мы потом решим: верить тебе или нет.
Сделав глубокий вдох, я начал свой рассказ, особенно мне пришлось долго рассказывать о жизни в Индии, об обычаях индусов, а также мое неразумное решение спасти мальчика, за что я в конце концов и оказался в темнице. Но волею Аллаха, я спасся, чтобы вернуться домой. Закончив рассказ, я подумал, что никто из троих слушателей не поверит мне; однако жизнь в Индии сильно заинтересовала Салеха, который просто засыпал меня вопросами о том, как живут там бедные и богатые, какие носят одежды, чем питаются, какие у них есть праздники. Я спокойно отвечал на все поставленные вопросы, желая все же улучшить свою репутацию в глаза тюрков. Последний вопросы стал задавать всегда чесавшийся Махмуд на свои излюбленные темы:
- Скажи, а какие женщины в Индии: такие же пышные и желанные как наши, или же тощие и безобразные, на которых смотреть-то страшно. Вот я видел однажды белую женщину, так чуть с осла от страха не упал: до того худа была и бледна, словно только что ожила после смерти.
- Женщины в Индии ничем особо не отличаются от наших, - сказал я, - только разве что цветом кожи. Кожа у индианок более темная, а волосы у них длинные и красивые.
- А была у тебя хоть одна из этих красоток, а? – подмигнул мне Салех. – Наверное, только и ждал прихода очередной пухлой красавицы.
- К сожалению, - ответил я, - кроме Нари я больше не общался ни с одной женщиной за все года, проведенные в Индии.
- Да ладно, - сказал Ильким, - не притворяйся. А если ваш там хан… или как там, князь, не разрешал приводить девок, то наверное, вы с Нари развлекались, так?
- Нари – жрица, и потому в ее планы не входили встречи со мной, разве что иногда мы уходили в горы, чтобы медитировать или говорить о философии.
- Да-да, знаем мы ваши эти медитации и философии, - заметил Махмуд, - уверен, только уходили в горы и сразу практиковали эту… как называют, - он обратился к всезнающему Салеху.
- Что тебе надо знать? – спросил тот раздраженным голосом.
- Название Книги Любви у индусов.
- Откуда мне знать-то про какую-то книгу любви?! Спроси лучше Рахима, это ведь он жил в Индии, должен же знать.
- Камасутра, - ответил я и густо покраснел, ибо у меня действительно ничего не было с Нари.
- Вот видишь, а говоришь, что не было ничего. Раз не было, так не знал бы.
- Камасутра – лишь часть философии Индии, - пояснил я, - индусы относятся спокойно к любовным утехам, объясняя это тем, что это также является обыденным занятием, что и еда. У них разработаны различные позы, которые повышают не только физическую активность, но и влияют на духовное развитие человека.
- Вот так на тебе! – воскликнул Салех, обнажив плохие зубы. – Я бы в этом случае тут же бы собрал все свои вещи и ушел бы в Индию, чем торчать здесь и дожидаться возвращения к женам. Даже не представляю, почему у нас такая любовь считается харамом?
- Чтобы такие как ты, были чуть-чуть посдержаннее в своих желаниях, - проговорил Махмуд и бросил в рот финик.
- Да кто же это говорит?! На себя посмотри, лишай поганый! Сам день и ночь чешешься, скоро и нас заразишь.
- А ты бы лучше помалкивал и не разевал бы рот. Лучше иди и сполосни его водой, а то твое смрадное дыхание уже всех донимает.
- Сам-то ты кто? – закричал Салех и бросил первый попавшийся финик в Махмуда.
Ильким попытался было разнять спорящихся, но те сами опомнились и тут же помирились. Салех засмеялся и снял с головы войлочную шапку, которую носили все тюрки. Посмотрев на меня, он заметил:
- Теперь я понимаю, почему у тебя манеры как у аристократа. Наверное, пытаешься заделаться под своего индийского князя, потому что вряд ли у вас, бедуинов, учат хорошим манерам.
- Да-да, - подхватил разговор Ильким, - разве настоящий кочевник способен так высокомерно держаться?
- А разве я высокомерен? – спросил я и насторожился: это был уже не шуточный разговор.
- Хоть мы и тюрки, которых вы, арабы, презираете, да только мы способны видеть, как ты ластишься к Фариду. Думаешь, он пожалеет тебя? Ошибаешься, парень, - сказал мне Салех, - ты его не знаешь, а мы знаем. Знаешь сколько таких легковерных как ты работают в Карамазарских горах на падишаха. Да только они все бывшие друзья Фарида.
От услышанного кожа у меня на затылке вздыбилась как шерсть, ибо только теперь ко мне стало приходить сознание оттого, что бесплатный сыр бывает лишь в мышеловке. Оказывается, эти три тюрка вовсе не были моими врагами, а я уж решил игнорировать их. А получилось так, что эти три человека, столь неприятные мне, оказались самыми обычными порядочными людьми, предупредившие меня о грозящей опасности. Ах, если бы не Салех, возможно, мне не пришлось бы встретиться со своей семьей. После этих слов я решил больше прислушиваться к советам Салеха и если что, встать на его сторону.
Ночью, перед тем как уснуть, я услышал разговор Салеха с Махмудом:
- И зачем тебе понадобилось раскрывать тайну Фарида? Ты знаешь, что он может с нами сделать, если догадается, что ты проговорился. Твой язык никому покоя не дает.
- Послушай, мне просто стало жаль этого парня; он и так натерпелся вон сколько. Пусть хоть осуществит свою мечту.
- Да, а если из-за его мечты пострадаем мы? Кто тогда будет виноват, а? Да ты первый и пойдешь в преисподнею.
- Заткнись, послушай, что я скажу тебе: мое дело было предупредить, так? Остальное касается лишь Рахима. Пусть сам выкручивается из этой ситуации.
- Ты хочешь сказать, что мы не будем помогать Рахиму бежать?
- А зачем нам ему помогать? Мы предупредили, все. Что еще?
- Молодец, Салех.
Я укутался в одеяло, притворившись спящим, однако слышал каждое слово и старался навести себя на мысль: неужели они решили подставить меня Фариду, чтобы потом в случае моего бегства встать на его сторону, тем самым заслужив хорошего отношения? Да, подумал я, теперь Аллах точно указал мне путь: не доверять никому, ибо тогда можно попасться так, что потом тысячу раз пожалеешь.
Солнце не успело встать из-за горизонта, когда Захир проводил наш маленький караван в путь, пожелав нам удачи. Вскоре чайхана скрылась из виду, а мы тем временем двинулись в сторону гор, чтобы обойти пустыню. Наши лошади шли быстрым уверенным шагом, отдохнув и подкрепившись перед отъездом свежем сеном. Трое приятелей шли, чуть приотстав от нас, хотя никто из них не жаловался на трудности путешествия. Солончаки кончались, и нашему взору предстала другая картина: безжизненная пустыня, покрытая бедной растительностью. Солнце ярко светило на землю, так что даже через подошву чувствовался раскаленный песок. Фарид повернул на запад и сказал:
- Обойдем этот край, ибо лучше пройти лишних десять дней, чем идти два дня по пустыне. В горах не так жарко, так что путь наш будет намного легче.
- Конечно, особенно для тех, кто на лошадях, - тихо проговорил Салех, но Фарид его слов не расслышал.
Итак, наш путь лежал через горы, в низинах которых жили дикие горцы, неприветливо встречавшие нежданных гостей. Я видел, как закутанные в грубые одеяния, персидские жители гор смотрели на нас из полуоткрытых домов, не желая выходить к нам на встречу. Мне захотелось узнать, в чем причина такой ненависти к чужеземцам, на что Фарид ответил:
- Эти люди живут здесь поколениями, редко встречаясь с другими людьми. Мало кто из них, а, возможно, и никто не был в ближайших городах, потому они и прячутся. Боятся.
- Как же они могут жить здесь?
- Горцы – народ хитрый и жестокий. Никогда прежде не знаешь, чем закончится твоя встреча с ними. Потому дам совет: никогда с ними не начинай разговор первым, иначе они посчитают тебя своим врагом.
- Неужели никто из них не хочет спуститься с гор и выйти в люди?
- К сожалению, а может, и к счастью, эти дикари не хотят покидать своего гнездышка, а посему предпочитают вести тот образ жизни, который вели еще их прапрабабки.
Мне стало интересно еще узнать что-нибудь об этих горцах, ибо таких людей я видел впервые, за исключением того одинокого отшельника-предсказателя, с которым меня познакомила Нари. Сразу, как только я подумал об этом, перед глазами всплыл образ той, которая все эти годы не оставляла меня одного, и ради которой я жил в Индии. Вечером, смотря на луну, мне так хотелось увидеть лицо жрицы, что я на несколько секунд закрыл глаза, но образ так и не появился. Из глаз выкатились слезы и потекли по щекам, как и наш путь через горы, степи и пустыни в великий город Самарканд.

XVII «Не было бы счастья, если б не несчастье»

Вдали показались ворота Самарканда, минареты мечетей которого ярко сверкали на утреннем солнце. Муэдзин закончил петь азан в то время, как мы вошли в город и побрели по его узким улочкам. С двух сторон располагались лавочки купцов, созывающих народ за покупками. Женщины в цветастых платьях и ярко-красных платках спешили к арыку, держа кувшин на голове. Мужчины в зеленых халатах и таких же войлочных шапочках на головах, как у Салеха, сидели в тени персиковых деревьев и покуривали кальян с маковой настойкой. Другие же сидели, скрестив ноги, на ковриках и бросали игральные кости, время от времени подшучивая над своим соперником. Среди толпы я увидел ряд женщин в длинных темных одеяниях, которые прямо на улице пекли лепешки и лаваш, в который заворачивали кусочки курицы или баранины и продавали желающим. При виде сочной бараньей ножки в соусе у меня заныл желудок, так что я не мог оторвать глаз. Фарид, заметив это, подошел ко мне и сунул в мою руку несколько монет, сказав:
- Купи нам всем по кусочку баранины, да смотри, чтобы эти тюрки не обманули тебя.
- Хорошо, ответил я и подошел к одной женщины, стоящей подле большого казана. Она осторожно помешивала палочкой содержимое посудины, время от времени переговариваясь с сидящим рядом толстым купцом.
Я долго колебался, все не решаясь спросить цену, ибо плохо знал тюркский язык. А те слова и фразы, которые мне пришлось выучить по дороге до Самарканда, явили собой всего лишь несколько слов и два предложения. Женщина, одетая в длинное красное платье до пят и синий платок, внимательно посмотрела на меня и спросила:
- Сизга кандей ёрдам беришим мумкин? – Чем могу помочь?
- Кечирасиз – простите, - ответил я и замолчал, стараясь вспомнить нужную фразу.
Женщина взглянула на меня и терпеливо продолжала ждать моего ответа, понимая, что мне все равно придется что-нибудь купить. Наконец, я вспомнил нужные слова и, запинаясь, проговорил их, хотя женщина плохо понимала мой акцент:
- Илтимос,… ни менгаберолмайсизм? – Пожалуйста, вы не могли бы мне дать? – и я указал на куски баранины, завернутые в лаваш, политый жиром.
- Ха, албатта – да, конечно, - женщина протянула мне пять кусков баранины в лаваше и, взяв монеты, пересчитала их и вернула две назад.
- Рахмат – спасибо, - ответил я и вернулся к своим товарищам, поджидавших меня в тени персиковых деревьев.
Салех разостлал на земле большой кусок ткани и мы все принялись с жадностью есть лаваш с бараниной, то и дело вытирая жирные руки о шаровары. Фарид ел медленно и как-то искоса поглядывал на меня, хотя до этого он старался со мной не видеться и не разговаривать. Ильким весело заулыбался и тихо проговорил:
- Эй, смотрите, какая красавица! – и указал в сторону прилавок.
Мы все оглянулись и увидели невысокую худенькую девушку лет пятнадцати в длинном зеленом балахоне, надетого на белую юбку, и в розовом платке, который был заколот блестящими заколками. Девушка стояла неподалеку от нас и время от времени бросала взгляд своих больших карих глаз в нашу сторону. Салех присвистнул и сказал:
- Может, пригласим ее к нашему столу?
- Ты хочешь неприятностей? – строго вопросил Фарид.
- Да нет же! Просто такая красавица и одна.
- Эта девушка еще слишком молода. Вряд ли она захочет общаться с нами.
- С нами может быть и нет. Но среди нас есть два молодых джигита: Рахим и Ильким. Разве эта девчонка не захочет с ними пообщаться?
- Я же сказал вам: жрите молча!
- Да ладно, Фарид. Подумаешь, пригласим красивую девушку, - сказав это, Ильким вскочил на ноги и не успел Фарид крикнуть ему, как молодой человек уже стоял рядом с девушкой и что-то горячо говорил ее. Та, немного смутившись и прикрывая нижнюю часть лица платком, все же поверила лживым словам красавца и пошла за ним.
Я видел, как милое личико вдруг покраснело при виде еще нескольких мужчин, а Ильким в это время предлагал красавице отведать баранину. Девушка качала головой и показывала пальчиком с двумя серебряными кольцами в сторону домов, пока Салех не схватил ее за руку и не усадил подле себя. Фарид достал плеть и хлестнул ею по спине Салеха; девушка вскочила на ноги, но Махмуд схватил ее за юбку и подтащил к себе. Ильким зажал ее в своих объятиях, закрывая ей рот. Девушка была обречена. Никто из прохожих не захотел связываться с шайкой непрошеных гостей, чтобы помочь ей. И вдруг мое терпение лопнуло и, вскочив с земли, я кинулся и ударом кулака разбил нос Илькима, из которого хлынула темная кровь. Девушка вскрикнула и побежала, держа двумя руками развивающийся платок. Фарид еще раз стеганул своей плетью Салеха и только затем взялся за Махмуда и Илькима. Этого времени хватило мне, чтобы незаметно, вслед за девушкой, скрыться в толпе, подальше от работорговцев, затеявших драку посреди улицы из-за юной красавицы.
Я бежал долгое время, пока усталость и жара не выбили из сил. Прислонившись к персиковому дереву, я отдышался и присел на корточки, всматриваясь в голубое небо, где над крышами домов парили стаи голубей. Я громко рассмеялся нежданной свободе и решил поскорее покинуть этот город, в котором, должно быть, начались мои поиски.
Выбравшись к воротам, мне удалось перейти их вместе с крестьянами, возвращавшихся домой, и оказаться за чертой Самарканда, откуда простиралась бескрайняя степь. Сначала я решил было вернуться к Фариду и попросить его помочь мне найти караван арабских купцов, но потом решив не искушать судьбу, повернул на юг и побрел по каменистой дороге, проходящей вдоль зеленых пашен, рядом с которыми теснились один к другому маленькие глинобитные домики.
Вскоре широкая дорога кончилась, и на смену ей пришла узкая тропинка, ведущая прямо по склонам к каменистой пустыне. Я присел, чтобы отдохнуть, и стал думать как быть дальше. Со мной, слава Аллаху, был мешочек с деньгами да две лепешки, лежавшие в сумке. Все. Еще два дня я смогу продержаться, а что потом? Если я вдруг снова забреду в пустыню, заблужусь и тогда смогу ли я найти дорогу домой? Или же мое мертвое тело растащат стервятники или разнесут шакалы? Никаких шансов не оставалось, но также это не означало, что мне никогда не удастся попасть обратно в Египет. А может, волею Аллаха, я встречу какой-нибудь караван, направляющийся в арабские страны и тогда я спасен! Эта мысль заставила меня поверить в хорошее завершение дел и мои ноги снова пошли по каменистой тропинке, ведущей прямо на юг.
Мне не раз приходилось спать под открытым небом и потому, когда взошла луна, я прилег на колючую траву и, положив под голову, кожаную сумку, заснул. Во сне я видел плачущую Зулейму, которая все время звала кого-то на помощь, но в конце бросилась к моим ногами и начала причитать, теребя их. Я очнулся и медленно открыл глаза, и вдруг почувствовал, что кто-то теребит мои руки. Затем послышалась речь на тюркском языке, затем раздался мужской смех. Мне стало страшно открывать глаза: вдруг это был все тот же сон? Но холодные брызги воды вернули меня к настоящему и я медленно приподнял голову и увидел над собой склоненные лица незнакомцев с черными бородами и загорелыми лицами. Оказалось, что это они пытались разбудить меня и потому теребили за руки. Один из мужчин крикнул низким голосом: «Эй, господин, он проснулся! Что с ним делать?»
Остальные подняли меня и поволокли по земле. Сон сразу как рукой сняло. Я пытался вырваться, но цепкие руки крепко схватили меня и не отпускали до тех пор, пока меня не увидел их предводитель. Он сидел на вороном коне и смотрел на меня своими черными глазами. На вид ему было не больше тридцати лет; лицо его обрамляла аккуратно подстриженная борода, а нос с заметной горбинкой имел правильную форму, большие миндалевидные глаза под черными дугообразными глазами смотрели насторожено и с каким-то высокомерием. Этот, на вид, красивый молодой мужчина был явно не купцом и не сопровождающим каравана, а самым настоящим предводителем разбойников, что часто рыскали в песках пустынь и степей. Он дал знак и меня посадили подле ног его коня, и только тогда он спросил меня:
- Кто ты?
- Я иду домой, - только и был мой ответ, потому что страх сковал мое тело так, что едва ворочился язык.
- Я спросил тебя: кто ты, как тебя зовут?
- Рахим. Я из Египта.
- Мне не важно, откуда ты. Что ты делаешь здесь один, посреди бескрайних степей.
- Я могу сказать тебе только одно: мне удалось сбежать от Фарида и теперь я иду на юг, чтобы вернуться в Египет.
- Фарида я не знаю, да мне это и не интересно. Вернуться в Египет один ты не сможешь, а мы туда не пойдем.
- Тогда отпусти меня.
- Зачем нам отпускать тебя, Рахим? Ты пойдешь с нами.
- Что делать с ним, Хаким? – спросил один из мужчин, обращаясь к своему предводителю.
- Мы посмотрим, что он умеет делать.
Я приподнял голову и пристально всмотрелся в лица присутствующих, затем твердо сказал:
- Я пойду своей дорогой, а вы езжайте своей. Хватит с меня приключений.
- Ты смотри-ка, - воскликнул один из них, мужчина в белой чалме с раскосыми черными глазами и выступающими скулами, - этот гаденыш начал скалить зубы. Пора прикончить его, - подойдя ко мне, он приподнял меня за подбородок  своим сапогом с загнутым носком и сказал, - когда разговариваешь с нашим господином, опускай голову, пока она еще держится на твоих плечах.
- Также как и твоя, - начал дерзить я, хотя понимал, что делаю совсем не то, что нужно; разум подсказывал мне вести себя миролюбиво, но язык говорил совсем иное.
- Ха-ха, - засмеялся мой собеседник, - сейчас посмотрим, как рассудит тебя Аллах!
Я не заметил, как двое мужчин кинулись ко мне и скрутили руки спереди; тот, что с раскосыми глазами, со всех сил ударил меня по лицу, но боли я не почувствовал, а лишь соленый вкус крови, которая потекла у меня из носа, капая на губы. Я приподнялся и стал отплевываться и увидел на земле следы крови. Но долго мне не пришлось приходить в себя: все те же начали бить меня ногами по животу и спине; один удар пришелся как раз под левое ребро, там, где осталась рана еще с Индии. Я простонал от боли, но не закричал. В последние мгновения мои губы стали сами шептать молитву, но я знал, что не умру, ибо еще не терял сознания. Солнце ослепило мне глаза и я зажал лицо руками, чтобы не смотреть на дневное светило. Вдруг послышался спокойный голос Хакима, который решил прекратить бойню, и сказал:
- Довольно. Садитесь на коней, а Рахима привяжите к аркану, пусть прокатится, может, поумнеет.
- Да! – хором ответили разбойники и с гиканьем запрыгнули в седла.
Тот, что был одет в зеленый халат и войлочную шапку, намотав один конец аркана на руку, бросил другой конец так, что он захлестнул мне шею и я стал чувствовать, как тугая веревка стягивает мое горло. Я стал хрипеть и пытаться снять аркан, но узел туго стянулся и все мужчины разом хлестнули своих коней, которые галопом кинулись бежать по степи. Я волочился сзади по земле, раздирая себе лицо, руки, ноги и спину. Я уже не мог кричать и стонать от боли, а только закрывать глаза, чтобы песок и пыль не попали в них. Лошади неслись через пески и овраги; мне удалось один раз увернуться от большого камня, лежащего на дороге, но мелкие камешки все же сдирали кожу с моего лица, так что капли крови текли уже не только из носа, но и по всему телу. Я постепенно стал терять сознание, как вдруг скачка прекратилась и разбойники снова подошли ко мне.
Хаким наклонился надо мной и, тронув концом сапога мое обессилившее тело, спросил:
- Ну как, Рахим, хорошая скачка?
- Да, - тихо проговорил я и перед моими глазами все поплыло: лица, лучи солнца, небо – все слилось воедино.
Очнулся я только ночью, когда вокруг царила тьма. Разбойники в это время сидели у костра и, едя бараньи ножки, громко пели песни и разговаривали, а о чем, я не мог понять. Когда мне захотелось освободить хоть немного руки, связанные толстой веревкой, трава зашуршала и один из разбойников обернулся в мою сторону.
- Ты смотри, - сказал он, - этот еще жив, а я думал, что он давно сдох. Хотя бы пусть и сдох, меньше забот там.
- Оставь его, Рашид, пусть посидит в одиночестве, - отозвался другой голос, принадлежавший Хакиму.
- Да, ладно. Ты сиди спокойно, Хаким, а мы три шкуры с него сдерем и оставим здесь подыхать на этом самом месте, пока шакалы не обглодают  его кости.
- Делайте, как знаете, а я пойду спать, - с этими словами предводитель разбойников ушел к своему коню и, расстелив на земле толстое одеяло, лег спать, положив под голову свернутый халат.
Остальные, доев свой ужин и вытерев жирные руки о шаровары, подошли ко мне и стали потешаться надо мной, словно желая сорвать на мне свое плохое настроение. Рашид несколько раз ударил меня по лицу и засмеялся, приговаривая бранные слова. Другой поднес к моему носу остатки от ужина, понимая, что я нестерпимо хотел есть. При запахе мяса мой желудок сильно забурчал, а во рту выступили слюнки, но я сглотнул их, желая выстоить это испытание. Третий бросил в меня несколько сухих травинок вместе с песком и сказал:
- Жри это, тебе уже все равно.
- Нет-нет, не так, - сказал Рашид, - смотри, как нужно.
Рашид схватил в руки песок и, зажав мне нос одной рукой, втолкнул мне в рот землю. Я начал кашлять, отплевываясь от кусочков земли, и слезы сами собой потекли из глаз, комок рыданий застрял у меня в горле, но я пересилил себя, чтобы не заплакать и не кинуть себя этим еще в одну пучину несчастий.
Разбойники еще долгое время издевались и унижали меня, пока им это не надоело, и махнув рукой, они улеглись спать. Но Рашид, по-видимому, еще не насладившись жестоким зрелищем над человеком, подошел ко мне и, ругнувшись, ударил меня по голове так, что я издал стон и провалился во тьму, уже ничего не слыша и не видя.
Очнулся я рано утром и сразу интуитивно порыскал у себя на груди в поиски мешочка с деньгами. Мешочек, слава Аллаху, оказался на месте и теперь мне стало заметно легче, что разбойники его еще не нашли. Первым очнулся разбойники с раскосыми черными глазами и, сполоснув рот водой, подошел ко мне и выплеснул холодную воду на мое лицо. Я закрыл глаза и сплюнул.
- Умываться по утрам надо каждому, - с издевкой заметил он и отошел.
После него проснулись остальные и, позавтракав, сели на конец. Хаким перед отъездом обратился к узкоглазому товарищу:
- Эй, Мукмаджан, привязи конец аркана к своему коню. Теперь твоя очередь охранять Рахима.
- Да я-то причем? Это вы решили оставить его живым, я бы давно прибил этого выродка!
- Мы еще успеем прибить кого надо, а пока трогаемся в путь. Мы поедем через пустыню. Берегите силы коней.
И снова началась дорога по изнывающей жаре. Я шел сзади, поддерживаемый арканом. Лошади медленно двигались по раскаленному песку туркменской пустыни, и не было на пути ни оазиса, ни деревца, а лишь желтые барханы и сыпучий песок, который от легкого дуновения ветерка взвивал в воздух и забивал ноздри и глаза. Подошва на моем правом сапоге лопнула, и теперь мне приходилось ощущать раскаленный песок и мелкие камешки, которые больно впивались в пятку. Надежды больше не было, помощи ждать не откуда; оставалось лишь идти за похитителями и ждать рокового конца: или же разбойники прирежут меня, или же я упаду, сморенный зноем, и останусь лежать на дороге, ожидая конца.
По солнцу я определил, что идем мы на юго-запад, а следовательно, должны пройти туркменскую пустыню и подойти к иранским горам, а дальше, если следовать на юг, мы придем в Ирак со столицей Багдад. Я несколько раз спотыкался и падал на колени, но тащивший меня конь заставлял меня снова подниматься на ноги и из последних сил шагать дальше. Рашид несколько раз подлетал ко мне и стегал палкой, на спине оставались кровавые рубцы, которые сильно начинали болеть на жаре, но у меня не было никакой возможности залечить их.
Так мы шли полдня, пока не подошли к невысокой каменистой горе, откуда открывался вид на зеленеющую долину с далекими горами на горизонте. Хаким придержал коня и сказал Мукмаджану:
- Посмотри, не видать кого.
- Хорошо, - Мукмаджан быстро спрыгнул с коня и я увидел лишь развевающийся от такого прыжка темно-зеленый халат, в котором он был одет.
Разбойник подбежал к одинокому камню и, притаившись за ним, вгляделся вниз; вдруг он в испуге отшатнулся и, повернувшись к Хакиму, воскликнул:
- Быстрее! «Порывистый ветер»!
- Что?! Там караван?
- Смотри сам!
Хаким посмотрел вниз и крикнул своим людям:
- Скорее на садитесь на коней. Пора убираться отсюда. Сам шайтан подослал нам караван, охраняемый вооруженными людьми.
- А что делать с ним? – поинтересовался Мукмаджан, указывая в мою сторону.
- Разрезай аркан и бегом прячемся. Все равно Рахим долго не протянет. Еще немного и сдохнет.
- Тогда, может быть, прикончим его сейчас? – поинтересовался Рашид.
- Болваны! У нас нет времени. Делайте, как велю! – с этими словами Хаким хлестнул коня и ускакал вглубь пустыни, оставив за собой облако пыли; остальные разбойники последовали за своим атаманом, оставив меня одного посреди бескрайней пустыни.
Я молитвенно сложил затекшие в кровоподтеках руки и упал лицом вниз, не в силах сделать ни одного движения. А яркое солнце по прежнему продолжало светить на землю, и ее лучи упали на мое изможденное тело.

XVIII «Последняя встреча»

Не знаю, сколько времени я пролежал в одиночестве, но помню, что когда я на секунду приоткрыл глаза, то заметил двоих людей, стоящих подле меня. Лиц их мне не удалось разглядеть, так как их ослепляло солнце. Потом я снова закрыл глаза и попытался успокоить себя, хотя страх все еще был в моей душе. Мне показалось, что разбойники снова вернулись за мной и уж теперь-то в живых меня не оставят. Но спокойный голос, который я услышал словно в тумане, произнес: «Безир, здесь лежит человек, наверное, ему нужна помощь. Скорее, помоги мне перетащить его в повозку к женщинам».
 После этого я стал терять сознание и мне не удалось разглядеть своих спасителей. Очнулся я оттого, что кто-то холодными руками касался моего лба. Оказалось, женщина средних лет, сидя подле меня, прикладывала к моему лицу влажную тряпку, чтобы охладить мой пылающий лоб. Я открыл глаза и посмотрел по сторонам: там, где мы находились, оказалась обычная передвижная повозка для дальних путешествий Такую повозку использовали купцы, чтобы перевозить в них ценные товары или людей.
Сидящая поодаль молодая женщина, одетая в расшитый яркими нитями наряд со множеством монет, и красной косынкой, из-под которой свисали две длинных черных косы, кормила грудью младенца. При виде такой картины, на моих глазах навернулись слезы, и я сразу вспомнил о Ламине, оставленной тринадцать лет назад в Египте. Наверное, думалось мне, Ламина вот также как и эта красивая женщина кормила грудью нашего сына, сидя на ковре подле очага. «Я вернусь к тебе, любимая, - прошептал я самому себе, - и больше никогда не покину тебя».
Женщина, ухаживающая за мной, поднесла к моему рту чашку и проговорила:
- Выпей, сынок, это настойка из целебных трав, она поможет тебе встать на ноги.
- Спасибо, - медленно промолвил я и с трудом выпил горький отвар, после которого мне стало заметно лучше, и я смог сесть на мягкую подстилку из овечий шерсти.
Обе женщины пристально оглядели меня, по-видимому, немного засмущавшись. Молодая отвернулась и, уложив ребенка в люльку, накинула на голову черную длинную шаль и укрылась в ней, спрятав лицо. Та же, которая все это время следила за мной, широко улыбнулась и пояснила:
- Наши девушки смущаются присутствия постороннего мужчины. Эта моя племянница. Она год назад вышла замуж и недавно родила сына, хотя ей всего лишь четырнадцать лет. Ее муж по всюду возит ее с собой, боясь того, что какой-нибудь иной мужчина, очарованный ее красотой, похитит ее.
- Откуда вы родом? – спросил я.
- Мы выходцы с предгорья Кавказа. Ведем торговлю со всей Средней Азией и с арабскими странами.
- Можно поинтересоваться, куда вы направляетесь сейчас?
- Наш путь довольно долог, и лежит он через пустыни и горы прямо в святой город Аль-Кудс – Иерусалим.
- Иерусалим? – удивился я такого поворота событий, ибо выехав из Аль-Кудса, я мог бы добраться до Египта всего за несколько дней. Поистине, пути Аллаха неисповедимы!
- А ты куда направляешься, сынок? Может быть, тебе нужно совсем в иную сторону?
- Нет-нет! Я хочу добраться скорее до Египта.
- Тогда тебе с нами по пути. Не волнуйся, мы не сделаем тебе ничего плохого. Но почему именно в Египет? Если не хочешь, можешь не отвечать.
- Любому гостю не принято умалчивать от того хозяина тайну, который помог ему в трудную минуту. И потому я расскажу вам все, что случилось со мной.
Я поведал этой доброй женщине о всех своих скитаниях и тех испытаний, которые выпали на мою долю. Мне не было свойственно жаловаться и сетовать на свою судьбу, нет; просто у меня появилась возможность излить всю свою душу тому человеку, который искренне воспринял бы мой рассказ. Женщина ухватила голову руками и сказала:
- Бедненький, сколько же настрадался ты за все время. А ведь ты еще так молод. Ты сказал, что тебе тридцать два года – а ведь для мужчины такой срок считается маленьким.
- Но тем не менее, мне удалось с помощью Аллаха сохранить себе жизнь.
- Аллах вознаградил тебя за все твои старания и труды. Вознаградит и в дальнейшем. Вот увидишь: вернешься ты домой к своей родной женушки целым и невредимым. Да еще подарков привезешь!
На эти слова я мог только улыбнуться и сказать:
- Посмотрим, как будет угодно Всевышнему.
- Но ясно одно: если ты умирал от зноя и жажды в пустыне, но к тебе пришла помощь: что это, как ни милость Аллаха?
- Когда я попаду в Аль-Кудс, то немедленно зайду в мечеть и вознесу хвалу Всезнающему и Милосердному за помощь и попрошу о возвращении домой.
- А есть ли кто у тебя в Иерусалиме? Если никого нет, то мы поможем тебе.
Этот вопрос заставил меня призадуматься: стоит ли искать Зулейму или же попытаться самому отыскать место для ночлега? Но потом я решил все же встретиться со знакомым мне человеком и потому сказал:
- Да, в том городе живут два человека, которых я хорошо знаю. Но единственное, что меня беспокоит: смогу ли я найти их дом?
- Ты знаешь, как их зовут?
- Да, знаю.
- Тогда тебе любой пастух укажет дорогу к их дому. Аль-Кудс – город небольшой, так что найти тебе нужных людей будет проще простого. Тем более, что из Иерусалима ехать тебе до Египта на лошади всего ничего: несколько дней и ты дома.
Так мы разговаривали всю дорогу, пока караван не решил сделать привал, чтобы накормить лошадей и дать им отдохнуть. Тяжело нагруженные верблюды с ревом опустились на колени и караванщики насыпали перед каждым из них горсть пшена. Лошадей стреножили пастись, а сами разбрелись по всей округе в поисках сухих листьев для костра. Я вышел из повозки и огляделся вокруг: луна ярко освещала весь лагерь. Вокруг были одни холмы да редкие кустарники. Неподалеку протекала маленькая речушка, из которой караванщики набирали в бурдюки воду.
Я решил помочь им и пойти собрать немного веток для костра. Насобирав целую охапку, я положил ее возле одного из костров и сказал:
- Этого хватить?
- Оставим их до следующей ночи, чтобы зря время не терять. Спасибо, - ответил караванщик.
Рано утром мы снова двинулись в путь по знакомой всем в караване дороге. Ехали мы через зеленые степи, сменяющиеся холмистой местностью, за которой следовали горы. К счастью караван не плутал по темным скалам, а обходил их стороной. Так нам удавалось сокращать путь на целых два дневных перехода, что было не менее важным для торговцев.
Так нам потребовалось несколько месяцев для преодоления долгого пути через горы, долины, степи и пустыни. Я с энтузиазмом помогал своим спасителем, снимая во время стоянок тюки с горбов верблюдов, собирая хворост для костра и многое другое, на что караванщики мне говорили, сидя у костра: «Рахим, кончай работать и иди к нам, поешь и отдохни. Завтра будет сложный путь по иракской пустыне».
На это предложение я искренне улыбался, но все же не садился есть до тех пор, пока не сделаю все дела. Ильзира – тетя молодой женщины с ребенком, на стоянках пекла в золе лепешки с изюмом или с курагой, в то время, как остальные нетерпеливо ждали вкусного блюда, хотя блюдом назвать это было трудно; но в дороге лепешки казались не менее вкусными, чем плов или баранина в соку.
Так, пройдя очередной длинный путь с караваном купцов, я очутился в одном из самых древних городов на свете, и единственном городе, считавшимся святыней для трех враждующих религий. Но здесь, в Иерушалаиме, как называли его иудеи, или Аль-Кудсе по-нашему, все распри оставались за темными высокими стенами города, а внутри него каждый считал другого своим братом, хотя иногда и бывали случаи, когда городской стражи приходилось успокаивать разъяренную толпу.
В этот день, месяца Нисана, я шел по узеньким улочкам Священного города после того, как посетил нашу главную мечеть на землях Палестины. Долго и упорно я молил Аллаха дать мне возможность повидаться с своей семьей и добраться до Египта в целости и сохранности.
Сейчас же, в весенний день, когда солнце весело распростерло свои лучи над святыми местами, где испокон веков проходили паломники, я беспечно бродил по улицам города, ища нужный мне дом. Один старик указал мне дорогу и потому я не переживал, что не смогу найти того, кто мне нужен.
Вот, я подошел к зеленой калитке, рядом с которой рос высокий кипарис. Глинобитная ограда скрывала домик с плоской крышей, спрятавшего в тени густых деревьев. Я робко постучал в ворота, но никто не ответил; я повторил еще раза два, но ни Зулейма, ни Элеазар не открыли мне калитку. Я махнул было рукой и только собрался уходить, как услышал скрип открывающегося засова и закутанную в черную шаль невысокую женщину с загорелым, слегка золотистым, лицом. Над черными бровями смотрели знакомые зеленоватые глаза, теперь печальные и безжизненные.
Я пристально всматривался в женщину, не веря, она это или не она. Но вдруг мне почудилось, будто эта женщина тихо произнесла мое имя: «Рахим».
От этого единственного слова у меня защемило в груди, из глаз покатились слезы; я больше не пытался сдерживать их, ибо знал, что возможно, мы больше никогда не увидимся. Женщина робко подошла ко мне и, взяв меня за руки, посмотрела мне в глаза. Да, это была Зулейма. Сейчас же передо мной стояла красивая, но сильно исхудавшая женщина, видимо, какое-то несчастье наложило отпечаток и на ее внешности. Зулейма пригласила меня к себе в дом, где напоила козьим молоком и дала вяленный виноград.
После того, как я подкрепился, то спросил Зулейму о ее муже и сыне, которого она родила вдали от дома. Женщина глубоко вздохнула и подошла к резному окну, из которого пробивались лучи солнца, озаряя комнату блеклым светом. Зулейма встала так, что лучи осветили ее фигуру в длинном черном цаифе, или по-нашему, абайе, и грустно сказала:
- Ах, Рахим, если бы ты только знал, какое горе обрушилось на наш дом!
- Что произошло? – удивился я, услышав всхлипывания.
- Мой сын, Давид, когда пошел играть с другими мальчиками за город, там, где располагаются зеленые холмы. Я всегда его отпускала туда играть, но в тот раз я уговаривала Давида остаться дома, ибо мое сердце предчувствовало недоброе. Но какой же тринадцатилетний мальчик послушает свою мать? Он ответил, что уже взрослый и может сам принимать решения. Я не стала настаивать, хотя теперь, перед тобой, каюсь за свое малодушие, за то, что не остановила сына. Ах, куда подевался тогда мой характер? – женщина вытерла рукавом катившуюся слезу и продолжила. – Поздно вечером к нам домой прибежал один из друзей Давида, Соломон, и сквозь слезы пролепетал, что сын мой лежит мертвый, с перерезанным горлом.
- Аллах акбар! – воскликнул я. – Кто же поднял руку на ребенка?
- То, что ты услышишь, Рахим, повергнет тебя в ужас, ибо потом выяснилось, что те убийцы были подосланы самим… - Зулейма закрыла лицо руками и зарыдала, не произнося ни слова.
Я медленно подошел к ней и обнял за плечи, успокаивая словами. Зулейма сделала над собой усилие и проговорила:
- И этого человека я любила, была готова все сделать ради него!
- Неужели Давида убил Элеазар?
- Если бы это сделал Элеазар, которого тоже нет в живых, то я бы не убивалась так и не плакала бы. Но убийцей оказался…
- Ахмад?! – воскликнул я и слезы брызнули из моих глаз. Я старался до последнего сдержаться, чтобы не показать их перед женщиной, но то, что было сказано, не могло не повергнуть в ужас и злость одновременно.
- Видишь, ты сам обо всем догадался.
Около двух часов мы сидели молча, каждый обдумывал следующий шаг. Первым делом, которое мне захотелось совершить после приезда в Египет – это найти и убить Ахмада, того человека, который запятнал себя кровью собственного сына. Разве такое может быть прощено? Зулейма вдруг резко встала и подошла к большому резному сундуку. Она открыла его ключом и приподняла крышку. Вытащив из сундука атласные шарфы и платья, женщина преподнесла мне их и сказала:
- Рахим, сколько зла я натворила тебе, когда жила в Луксоре у Ахмада. Тогда моя гордыня затмила мой разум, но сейчас, когда мне нечего больше ждать, я хочу сделать хотя бы что-то хорошее в этой жизни, может быть, мои грехи, или часть из них, будут прощены?
- О чем это ты? – удивился я, и тугой комок рыданий подступил к моему горлу.
- Вот эти вещи твоей жене, красавицы Ламины. Эти платья и шарфы я никогда не носила, они новые, хорошего качества. Видишь, все они сделаны из атласа и вышиты бисером. Вот, посмотри, какой красивый орнамент!
- А как же ты?
- На что мне все эти богатства, если я осталась одна, Рахим. Мне уже тридцать пять лет, и я почти старуха.
- Ты еще так молода и так красива! – искренне ответил я.
- Нет, Рахим. Моя красота не спасла меня от тех мучений, которые удалось мне пережить. А ведь ты скоро вернешься домой, я чувствую это. Но ты должен приехать к своей жене не как бывший раб неверных, а как победитель, что возвратился в поле боя. Прошу тебя, преподнеси Ламине эти вещи и вот это, - Зулейма достала маленькую шкатулку из слоновой кости и высыпала из нее золотые и серебряные украшения, - возможно, твоя супруга родила тебе девочку. Представь, какой ты сделаешь ей подарок!
- А если родился сын?
- Тогда возьми для него вот этот чапан, расшитый золотыми нитками. Я купила с Элеазаром его для Давида, когда в наш город приезжали купцы из Самарканда. Но мой сын не успел надеть его, ибо… - и женщина снова смахнула слезу со щеки.
- Я благодарю тебя за то добро, что ты сделала для меня, для всей моей семьи. Во время молитвы я буду вспоминать тебя. Я никогда не забуду тебя! Обещаю.
- Рахим, прежде, чем ты отправишься в путь, я хочу, чтобы ты сделал для меня в последний раз одно дело.
- Я сделаю все, что в моих силах!
- Тогда, пожалуйста, пойдем со мной на могилу к моему сыну, его душа ждет нас.
- Это для меня большая честь. Спасибо, - прошептал я и заплакал.
- Прошу, Рахим, не плачь, - сквозь слезы проговорила Зулейма и через мгновение тоже заплакала.
Я прижал ее к себе и какое-то время мы стояли молча. Лишь слышалось пение птиц в саду да шелест листвы. Наконец, Зулейма успокоилась и, сполоснув лицо прохладной водой из кувшина, сказала, что нам пора идти. Я заметил, как женщина накидывает на голову черную шаль из дорогой ткани, обшитой по краям золотыми нитями. Даже в такой траурный момент Зулейма старалась выглядеть красиво и богато, что не могло не броситься в глаза. Затем она собрала подарки для моей семьи в большую вместительную сумку из толстой ткани и протянула ее мне. Сумка оказалась тяжеловатой, ибо там находились не только платки и наряды, но также всевозможные украшения. Взвалив на плечо подарок, я первый вышел из дома, за мной последовала Зулейма, и уже через несколько минут мы шли по улицам шумного города, где собиралось множество народу не только из самого Иерусалима, но также его окрестностей и других городов.
Мулы и верблюды, нагруженные большими тюками, с ревом шагали за своими хозяевами, продвигаясь мимо толпы и лавок с товарами. Здесь, в самом центре, можно было увидеть и женщин в парандже, и евреек, носившие только платки, и арабов с чалмами на головах, и иудеев с кефи на затылках. Разноголосая толпа окружала весь базар; со всех сторон доносилась речь продавцов и покупателей, говоривших на разных языках. Пыль от множества ног поднималась с земли столбом, особенно это ощущалось в тот невыносимо жаркий день.
Старые здания прошлых веков расплывались в мареве словно в тумане; видны были лишь очертания плоских крыш да высоких стен, окружавших город со всех сторон. Толпа нищих в лохмотьях, стоя возле каменных стен, протягивали грязные высохшие руки и просили подать на хлеб. Среди прохожих были разные люди: кто-то доставал из складках одежд два шекеля и бросал на землю у ног нищего, кто-то брезгливо отходил в сторону, а были и такие, кто мимо проходил, даже не обернувшись. Похожую картину мне приходилось наблюдать и в Каире, и в Луксоре, и в Самарканде; это означало, что все города в чем-то походили друг на друга.
Зулейма медленно шла рядом со мной, шелестя длинным подолом платья. Вдруг она остановилась возле одной лавки с товарами и подошла к купцу, велев мне оставаться на месте. Я встал в сторону, чтобы не заслонять проход, и уловил несколько фраз. Говорила Зулейма с купцом на еврейском языке:
- Шалом-алейхем, Дебора.
- Шалом, Иосиф. Как у тебя дела?
- Плохо. В этот знойный день ни у кого нет надобности покупать у меня овощи.
- А почему бы тебе не продавать вино?
- Какое вино? Кто же будет пить его, когда всем нужна холодная родниковая вода?! Вон, один мой друг, продавал раньше на базаре холодную родниковую воду, так прибыли у него было столько, что в последствии он стал богачом.
- А не пора бы тебе, Иосиф, продавать воду?
- Что ты, дорогая? Для этого нужно ходить далеко за город, к колодцам, таскать большие кувшины с водой, затем переливать ее в бочки. Разве мне, старику, это под силу?
- В чем-то ты и прав. А я вот пришла купить у тебя несколько веток винограда да несколько горсть фиников.
- О чем это ты?! – воскликнул старик, увидев, что Зулейма протягивает ему деньги. – Разве не могу я для племянницы моей жены отдать все это бесплатно?
- Ладно. Но все равно держи деньги. Пусть хотя бы мой сын не будет ни в чем нуждаться.
- О чем ты говоришь, красавица моя?! Да моя женушка души не чает в Сауле, все для него делает. Спасибо тебе, что отдала нам его на воспитание. Теперь Бог смилостивится над нами. Ты же знаешь, что Диана моя бесплодна, а Саул стал для нее оплотом счастья, ибо Диана любит его как родного сына и не хочет его никому отдавать. Такой красивый мальчик подрастает, просто как прекрасный Иосиф.
- Благодарю тебя и тетю за все, что вы сделали для моей семьи. И спасибо за помощь, которую вы оказывали все эти годы.
- Это тебе спасибо. Да хранит тебя Бог.
- И вас также.
Взяв фрукты, Зулейма подошла ко мне и сказала:
- Вот, возьми, это тебе в дорогу.
- Ты что?! Это же невозможно! Оставь их себе.
- Нет, Рахим. Все это для тебя и вот еще что, - женщина достала из-под складок своего платья мешочек и протянула его мне, - здесь есть несколько золотых динаров и серебряных шекелей. Возьми, пригодится в дороге.
- Но до Египта совсем близко!
- На лошади еще быстрее. Зайди в таверну, что за Елеонской горой, там хозяин дает лошадей. Один золотой динар и лошадь твоя. Только, конечно, кони не лучшей породы, да и не так резвы, но хотя бы ты сможешь намного быстрее вернуться домой.
- Да хранит тебя Аллах, - сказал я и взял мешочек словно невиданное сокровище; на глаза навернулись слезы, но у меня хватило сил сдержать их.
Долго мы шли молча по шумным пыльным улицам Святого города, пока не вышли за ворота и не прошли к тому месту, где посреди кедровой рощи располагалось еврейское кладбище. Зулейма мелкими шагами подошла к одной из надгробных плит, где еврейскими буквами было написано имя, а над надписью вырисовывалась звезда Давида.
- Вот здесь, на этом месте похоронен мой сыночек, - проговорила Зулейма и снова зарыдала.
- Прошу, не плачь, - ответил я, хотя слезы крупными каплями текли по моим щекам.
- Ты сам плачешь, Рахим. Но тебе не понять меня, что значит потерять собственного ребенка.
- Я потерял отца, когда я был еще мальчишкой.
- Но ребенок, что плоть от плоти твоей, дороже всех на свете.
- Это правда, - прошептал я и облокотился на стоящий по близости кедр, ибо тело мое содрогалось от рыданий.
- Почему, почему? – воскликнула Зулейма, подняв руки к небу. – Почему мой сын должен был уйти раньше меня. За что?
- Прошу, успокойся, - попытался было успокоить кричавшую от отчаяния женщину.
- Мой сын мертв, а я еще жива. Зачем мне жизнь, когда я потеряла самое дорогое, что было.
Я встал как вкопанный, боясь произнести хоть какое-либо слово или сделать что-нибудь не так, ибо понимал, что разум начал покидать Зулейму. Она теперь кричала на непонятном мне языке, то воздевая руки вверх, то опускаясь на колени. Вдруг женщина стиснула ладонями виски и я только увидел, как легкий ветерок начал колыхать ее длинный платок.
- Так больше нельзя. Нет сил, - проговорила Зулейма и кинулась бежать в сторону холма, на котором возвышалось одно-единственное дерево.
Я побежал за ней, хотя ноги мои подкашивались и мне не хватало воздуха, ибо комок рыданий сдавил мое горло. Возле дерева Зулейма упала и лицом в землю и так и осталась лежать. Быстрее ветра, я устремился к ней, подумав, что ей стало нехорошо. Но мои глаза увидели лишь маленькое тело, закутанное в черные балахоны. Осторожно ступая по каменистой земле, я подошел к лежачей Зулейме и перевернул ее лицом вверх. И вдруг от неожиданности я отшатнулся, схватившись руками за пылающие щеки: глаза женщины были широко раскрыты и безжизненно глядели в небо, ни один мускул на ее лице не дрогнул.
- Аллах допустит твою душу в рай, Зулейма, - тихо прошептал я, - где ты сможешь соединиться с Элеазаром и твоим любимым сыном Даудом.
Хотя я и не был имамом и никогда не учился в медресе, но я все же прочитал заупокойную молитву и вознес благодарность умершей. После этого, не смотря на жару и дрожь во всем теле, я достал из ножен кинжал и принялся им рыть могилу, не боясь того, что кто-то может меня заметить. В то время я потерял счет времени, не зная, сколько часов или, может, минут рыл рыхлую пыльную землю. Пот струился по моему телу, халат мой промок, но я даже не смахнул ни разу капельки, катившиеся по моему лицу, ибо не хотел тратить время.
Когда могила более или менее была вырыта, я отыскал несколько больших камней и уложил их в нишу, на них я положил бездыханное тело Зулеймы и принялся руками сгребать землю, пока полностью не засыпал тело. Теперь рядом с одиноким деревом возвышался могильный холмик, рядом с которым я поставил большой камень, чтобы показать, что здесь находится могила.
Как только я закончил и медленно поднялся на ноги, вытирая рукавом пот и слезы, как вдруг где-то вдалеке, словно из воздуха я услышал азан, что собирал правоверных на вечернюю молитву.

Эпилог

Поздно вечером, когда взошла луна, я вышел за черту Иерусалима, пользуясь ночной прохладой, и, трепетно сжимая деньги и подарки в руках, менее чем за час добрел до таверны, что советовала Зулейма. Хозяином этого постоялого двора оказался грузный араб по имени Самир. Узнав от меня, что я прибыл из Аль-Кудса по поручению Зулеймы, Самир довольно улыбнулся и напоил меня сначала горячим чаем с печеньем, а затем ровно через два часа, подал мне горячие блюда.
Подкрепившись, я положил на ладонь хозяина три золотых динара и попросил лошадь. Самир вывел высокого поджарого коня серебристого цвета с черными ногами и сказал:
- Его зовут Памир. Хотя ему уже шесть лет, но до утра он продержится, а там не за горами Египет. Езжай только по большой дороге, не заворачивай на тропинки, ибо окольными путями пробираются различные шайки разбойников. Будь осторожен.
- А что большая дорога? – спросил я.
- По большой дороге разбойники не ходят, ибо это путь караванов и паломников. Запомни, как бы ты ни устал, езжай не останавливаясь до утра, пока не взойдет солнце.
Следуя указаниям Самира ехать все время прямо, не сворачивая на окольные дороги, мне удалось преодолеть значительное расстояния, не встретив на пути ни одного человека. Лишь, подъехав к небольшой деревни, когда первые отблески света появились на востоке, мне на встречу попались несколько крестьян, ехавших на ослах, и две женщины с кувшинами на головах. Остановив Памира, я поинтересовался, далеко ли мне еще ехать до постоялого двора, где можно было бы перекусить и заменить усталого коня. Один из крестьян указал мне на двухэтажный глинобитный дом и сказал:
- Это постоялый двор. Можешь ехать туда.
- Спасибо, - поблагодарил я и тронул поводья.
Перекусив немного еды и поменяв лошадь, я снова отправился в путь, не смотря на усталость, ибо хозяин постоялого двора сказал, что Египет совсем близко: всего лишь мне осталось проехать три часа. И теперь, погоняя нового коня, я пустился в дорогу, на радостях не замечая встречных крестьян с мотыгами в руках.
Вот, закончились селения, и моим глазам предстала гора Синай, та самая, где пророк Муса (Мир ему) получил заповеди для своего народа, которые до сих пор чтят во многих уголках Вселенной.
Я остановил коня и слез с него, желая немного полюбоваться священной горой. Со всех сторон простирались скалистый горы, за которыми виднелась на горизонте кромка пустыни, озаряемая яркими лучами солнца. Набрав полную грудь воздухом, я прошептал молитву, благодаря Аллаха Всевышнего за столь радостный подарок. Именно здесь, один, среди гор, я почувствовал себя таким счастливым и свободным, что громко рассмеялся, зная, что кроме моего коня, вокруг никого не было.
Когда на небе появилась первая звезда, я уже прибыл в Египет, где я не был целых тринадцать лет. Переночевав в одном маленьком городке, я отправился в Каир. Там я пересел на речное судно и вместе с торговцами из близлежащих деревень отправился по Нилу на юг. Заплатив капитану несколько дирхемов, я вступил в город Луксор, тот самый злосчастный город, откуда я попал в Индию и с которого начались все моя мытарства.
Бредя по давно знакомым улицам, теперь совершенно чужим, я думал о мести Ахмаду, на руках которых оставались следы невинной крови, ибо отец, погубивший собственное дитя, заслуживает одно-единственное наказание – смерть и мучения на веки вечности. Итак, я задумал тайком пробраться в дом Ахмада, чтобы зарезать его своим кинжалом, а также отомстить за свою семью и мои мучения, длившиеся столько лет.
И вдруг, словно во сне, у меня перед глазами встал образ той, которой я был обязан многим в этой жизни и чье имя я упоминал в каждом своем намазе. «Старайся не проливать крови, - услышал я далекий голос Нари, - ибо если ты убьешь сегодня, то завтра могут убить и тебя», - после этих слов образ молодой жрицы испарился в воздухе, появившись словно мираж и также быстро исчезнув.
Долгое время я стоял в нерешительности, пока не решил оставить все на Суд Аллаха. И когда мне удалось прийти в себя, то мои стопы отправились в тот дом, где я жил с Ламиной. Но к моему огорчению, дом оказался совершенно пуст, а резные окна наглухо закрыты и перевязаны веревками.
Побродив по уже заброшенному саду, я решил все таки пойти к дому Ахмада, чтобы узнать о местонахождении моей семьи. Подойдя к большому дому, огороженного высоким забором, я остановился, не решаясь постучать или войти во двор. Комок застрял у меня в горле при мысли, что я так и не увижу Ламину и детей, как вдруг калитка отворилась и на улицу вышел мужчина с довольно знакомым лицом. Те же карие чуть раскосые глаза, те же изогнутые брови, но почему у этого человека такая густая борода с сединами? Неужели это и вправду Саид или, может быть, я ошибся?
Мужчина пристально посмотрел мне в глаза и минуту стоял, широко открыв рот, потом вдруг подбежал ко мне и обнял за плечи.
- Ты ли это, Рахим? Или твой призрак? – воскликнул он.
- Это я, Саид.
- О, Аллах велик! Ты еще помнишь мое имя?! А я уж думал, что никогда тебя больше не увижу.
- Как видишь, я здесь. Благодаря помощи Всевышнего мне удалось вернуться домой.
Саид минуту помолчал, собираясь с мыслями, а затем спросил:
- Ты что-то хотел узнать? Иначе не пришел бы в этот дом.
- Ты, наверное, знаешь, куда подевалась моя семья? Я хотел спросить об этом Ахмада, но все никак не решался встретиться с ним.
- Ахмад-Ахмад, - проговорил Саид, - забудь его и не вспоминай. Не надо. Я дам тебе хорошего коня и еду в придачу, и укажу то место, где теперь кочует твое племя. Там теперь живет и Ламина.
- Аллах, Ты воистину Милосерден ко мне! – воскликнул я, подняв молитвенно руки.
Прошло пять ней с тех пор, как я вернулся в Египет. И вот сейчас я вижу вдалеке знакомые шатры моего племени: лошади, верблюды, люди: мужчины, женщины, старики, дети – все ходят вокруг шатров, кто работает, кто просто нежится в тени, спрятавшись от африканского солнца. Я быстро миную последний песчаный холм и въезжаю на тропинку, протоптанную караванами и кочевниками много лет назад.
Работавшая возле крайнего шатра женщина, в черном платье и таком же черном длинном платке, вдруг оборачивается в мою сторону и зажимает ладонями рот, чтобы не закричать. Глядя на нее, я не мог не узнать свою любимую Ламину, такую красивую и добрую; соскочив с седла, я бегу к ней, распахнув руки для объятий. Ламина, бросая всю работу, бежит ко мне на встречу, а чуть заметный ветерок колышет развивающийся платок. Сцепившись в объятиях друг друга, рыдая от радости и счастья, мы даже не замечаем людей, смотревших на нас.
- Я ждала тебя, я знала, что ты когда-нибудь вернешься, - сквозь слезы проговорила Ламина.
- Все эти годы я думал только о тебе и о нашем ребенке, - ответил я, прижимая жену к своей груди.
Из шатра вышло двое подростков лет двенадцати-тринадцати; это были мальчик и девочка, настолько похожие друг на друга, что если бы не их одежда, то нельзя было бы их отличить. Дети во все глаза смотрели на меня, не понимая, что это за человек. Ламина обернулась и подозвала их к себе, сказав мне тихим голосом:
- Это наши дети, они близнецы. Мальчика я назвала Харун, как ты и хотел, а дочки дала имя Лейла, в честь моей бабушки.
- Я так счастлив снова увидеть свою семью. За все тринадцать лет мне удалось столько много пережить, но не смотря ни на что, я вернулся домой, да не с пустыми руками, - я снял с лошади два мешка и сказал, - здесь для вас всех подарки.
Войдя в шатер, я не сразу смог разглядеть свой теперь уже дом. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел три кровати, несколько ковриков да по середине медный котел: все наше богатство. Харун и Лейла приблизились ко мне и спросили:
- Ты наш отец?
- Да, - ответил я и крепко обнял своих детей. Комок рыданий снова подступил к моему горлу, но теперь не было никакого смысла сдерживать слез.
- Отец, не плачь, - сказала Лейла и посмотрела на меня своими большими черными глазами.
Да, оба были похожи на меня, вот только брови и нос достались им от Ламины. Но это даже хорошо, подумалось мне, ибо мой орлиный нос никак не скрасил бы их лиц. Еще раз обнявшись, я раскрыл мешки и высыпал оттуда подарки, полученные Зулеймой. Лейла тут же разгребла множество платков и нашла для себя самый красивый: фиолетовый с белыми цветами и с бахромой по краям. Затем девочка рассмотрела украшения и сказала:
- Золото мне подарит муж, а вот платья и платки я оставлю себе.
- Нет, - ответил подошедшая Ламина, - платья тебе пока еще велики, среди платков ты можешь выбрать еще два. А вот из украшений тебе, пожалуй, подойдут вот эти серьги и вот этот браслет, - женщина протянула дочери подарки и посмотрела на меня.
- Это все вам, дорогие мои, - сказал я, поняв по ее взгляду, что она хотела спросить.
- Но почему?
- У меня все есть. А вот вас нужно принарядить, - и я достал из третьего мешка чапан и протянул его Харуну, - носи его, сын мой.
- Какой красивый! – воскликнул мальчик и, сразу накинув чапан себе на плечи, вышел из шатра, чтобы похвастаться перед другими мальчишками.
- Ой, покажу этот платок Маймуне и Садике, -  проговорила скороговоркой Лейла, - вот обзавидуются!
С этими словами девочка скрылась за пологом шатра, служившим дверью, а мы остались вдвоем сидеть подле большого медного котла. Я вытащил из-под складок хитона мешочек с монетами и сказал:
- Здесь припрятаны золотые монеты, отданные мне хорошими людьми, с чьей помощью мне удалось вернуться домой.
- Ты так изменился, Рахим, - неожиданно сказала Ламина, - ты отправлялся в путь юношей, а вернулся взрослым мужчиной, словно воин, одержавший много побед. Я так горжусь тобой и так люблю тебя. Давай забудем все прошлое и начнем жить новой жизнью.
- Иншаллах (да будет на то воля Аллаха).
Мы с Ламиной вышли из шатра на залитую вечерним солнцем дорогу, ведущую к песчаным холмам, за которыми величественно возвышались пирамиды времен фараонов, когда Египет был самой могущественной империей в мире, от которой остались лишь предания да древние здания. Я крепко держал за руку жену, и смотря в голубые небеса, вспомнил Нари, Элеазара, Зулейму и всех тех, с которыми мне больше никогда не придется встретиться. Мысленно прочитав благодарственную молитву, ту, которой меня никто не учил, я возблагодарил Аллаха за все испытания, выпавшие на мою долю, ибо только после преодоления кручины я понял, что истинное счастье заключается не в золоте или власти, а там, где находится твоя семья, твои самые близкие сердцу люди.
И сейчас, идя с Ламиной к залитым предзакатными лучами солнца холмам, я решил, наконец-то, отдохнуть. Мы встали на край песчаного холма, откуда открывался вид на пустыню и пирамиды, я обернулся лицом к Ламине и крепко прижал ее к своей груди, а диск солнца перед тем, как скрыться из виду, осветил нас последними лучами…   
 


 
 
 
 
   

      
 

 
 
 

      

      
 
       
       
 
 


 


   
   





 
 
   


   

 

         



 
   

 


 
 
    

 

    

   
    
      


 
   
      

 



 

 
   


   
         
   
   
 
    

         
         


   
         


   
   
 


 

            


   


       
            
 

   



   
       
      
 
 
      
 
   
 
   
           
 
    
 


    

      


      
    
 
   
 



      
   
 
 
 
   
   

 


   

 
   
   
 
 
   


   



 
 
 
 
 
      


   

 
   
 

 
 

   
   



   
 



   




 

 
 
 
 
       

 

      


 


 
 



   
   
 

   
    



 



 
 


 
 


 
   
 
 

 

 

   

 
   

   
 
   
   
 

 

 
 
 


 

 
   
    




 
 
 
   




   
 
 
   


      


   
 
 



 
    


    
   
 


          




 

 
   
 
      
   









   



 
 
 


 
 
 

    


 
 




 

 

 


Рецензии