номер первый, любовь

Я жег ее письма в голом позднеосеннем саду.
Белый дым ее слов нехотя поднимался к пустому холодному небу сквозь голые ветви черешен. Тетрадные листы желтели пятнами, чернели в углах, чернела собака, лежащая не краю моей памяти, у скамейки возле ее дома. Шелестел всей своей кроной старый каштан, шелестел ли он или тысячи птиц щебетали среди листьев. Дрогнула, колеблясь занавеска в ее окне на втором этаже, иногда мне казалось, я вижу ее руку, расправляющую складки. Тогда вечерела сирень, рядом ходили люди, иногда они касались меня и говорили, говорили, и я удивлялся тому, что понимаю их, в каком-то полусне играли дети, бросая мяч, мяч надолго зависал в воздухе, паря как воздушный шар. А еще прохлада подъезда, мои ноги на ступенях лестницы в сандалиях с дырочками, запах квартиры, от которого мне было дурно, а еще  ;  обои синие в белых цветочках, ее рука в свете настольной лампы. Синий цвет, внезапно посветлев, нашел в себе матово-грустный оттенок, странно соответствующий моему чувству и несомненно имевший отношение к ней. 
Дождливый был июнь в том году. Шквалы налетали неожиданно. Каштан мотался всей своей кроной. Сломанные ветки, потоки грязной воды, буруны, водовороты, шум ливня был, наверное, похож на реактивный шум самолета, прерываемый треском и раскатами, бледные стертые пятна лиц в окнах. Брел ли я или бежал, пел или кричал, перекрикивая гром.
И вдруг зима, а может весна, ее след на снегу, наполненный водой до самых краев, рядом след мужских ног. На каштане напряженные мышцы ветвей до лопнувшей кожи, сквозь которую виднелась белая твердая плоть. Глухо билось сердце, тяжело и смутно было на душе. Мне казалось, я видел начищенные до наглого блеска ботинки 44-го размера, небрежно и уверенно ступающие по мокрому снегу рядом с ней.
В высоком осеннем холодном небе пролетал самолет, оставляя за собой белую полосу.