Юничка

Провинциальная тьма наваливается сразу, душит периной, лишает воли. Мысли становятся вязкими, тягучими. Даже маятник с трудом ворочается в непроглядной тьме, в маслянистой тугой жиже ночи.
Звуки маятника редкие,чавкающие, будто кто-то с трудом вытягивает ноги из мартовской провинциальной грязи по дороге домой.
Калоши были великоваты, попеременно соскакивали и я, морщась, ступал чистым ботинком в дорожную жижу.
Сред и тонн тьмы впыхивают и гаснут картинки: день яркий, ранняя осень, во дворе сидит дед, сидит он долго,под ножками табуретки ямки.
Дед говорил со смешным детским польским акцентом «л» было «в»,а «в» было «у» или «ю».
Я ненавидел польский суп, эту белесоватую мутную жидкость с крупными капустными листьями. – Они снова его сварили, знают же что не люблю, они не думали обо мне, они забыли меня, они не любят меня…-- И двор и дом казались мне чужими, враждебными, ненастоящими.Дед никогда не казался мне ненастоящим.
Польша—белесоватая, мутная равнина в светлый пасмурный день,что-то вроде берега реки с редкими кустами ракит и ивняка.Среди равнины сидит мой польский дед слегка покачиваясь на табуретке. Я немного ревновал деда к Польше.
Скоро в  окна вползет жидкий свет раннего утра, разольется по клеенке стола, обозначив солонку с отбитым краем, сахарницу зеленого стекла с орлами по углам, блеснет золотым ободком маятника, высветится замысловатый, точеный силует футляра. Скоро я увижу резные завитушки источенные жуком- точильщиком оставившим дырочки и тончайшую пыльцу на лакированной поверхности.Часы никогда не казались мне злыми,в этом меня  убеждало доброе, уютное щелканье,часы берегли мое детство они никуда не торопились.
Деду можно было крутить усы,гладить по голове,ощущая неровный прохладный череп, водить пальцами по щекам с глубокими земными морщинами и редкими колючками щетины и даже трогать кадык.Дед терпеливо смотрел не моргая выцвевшими польскими глазами.Я смотрел на его руки, непропорционально большие с натянутыми узловатыми венами, коричневыми ногтями,но больше всего меня удивлял кадык, подвижный и острый.
«Убирали мене одного со усей уолости,смотреви шоб бели биу,шоб красиуи биу, шоб високи биу, кон биу уисоки,красиуй, сабвя била с койосиком, поземве катиуся шоб»
О чем думал он  подперев голову коричневым кулаком, я не знал его привычек, знал, что воевал в первую мировую,знал что держал голубей.
Господи, это такое счастье – трепещущая белизной точка в синеве неба.Ведь это и есть душа, если не душа то что-то на нее очень похожее.Знал,что занесло его войной сюда, в низкий мазанный домик со странными, будто с другого мира часами,резные стрелки которых вздрагивая замирали на белевшем  циферблате, с замечательным, живым, чмокающим звуком маятника, укашенным прекрасной точеной шишечкой на конце.
Наверное он там, где ярчайшим светом сверкает солнце на конце его шашки.
Господи,господи,зачем ты нас оставил!