Муза

Amantes - amentes — лат. влюбленные -  безумные.
Я открыла глаза и увидела белый потолок. Я вижу его каждый день. Каждое утро, проснувшись, я созерцаю его светлую чистоту, оцениваю его высоту, я душевно тянусь ввысь, но разбиваюсь о потолок, словно о непроницаемый барьер. Я поднялась с кровати и, как и тысячи раз до этого, оглядела белые стены, светлый линолеум. На прикроватной тумбочке лежат белые листы бумаги и ручки. В углу комнаты – злосчастный, встроенный в стену, белый умывальник. Он вгоняет меня в уныние. Я вдохнула здешний воздух, и, как всегда ничего не ощутила в нем. Он не настоящий, очищенный, и запахи не пронизывают его. Значит он мертвый. Проклятье! Будто иметь канарейку в золотой клетке, которая совсем не поет. Я схватила с тумбочки белые листы. Черти… Снова забрали то, что я написала вчера. Эти безликие в белых халатах, они снова сделали листы бесцветными. А я так хотела, чтобы они обрели цвет! Каждое утро они приносят новые и новые листы. А я не хочу новые. И хоть бы раз помяли их, что ли? Придали бы им форму. И почему они не разрешают оставить мои листы себе?
Вообще, я писатель. Но сегодня я не хочу писать. Нужно придать листам оттенок, одушевить  их.  Я оглядела ручки. Черные. По крайней мере, этот цвет одухотворен. Как же хорошо, что не бывает белых чернил! Я села на кровати, скрестив ноги «по-турецки», и положив перед собой листы. Я сделала первые неуверенные штришки. Они словно боялись улечься на бумагу. Но я налегла на ручку, и штрихи стали четче, они все более контрастировали с белизной листа. Постепенно из беспорядочных линий вынырнуло удивительное живое лицо. ЕГО лицо.
Пока я любовалась своей картиной, с тихим стуком ко мне в палату вошла медсестра. Ее халат бил по глазам. Снова эта ужасная белизна! Я поморщилась.
 - Дорогая моя, пора завтракать. Я провожу Вас до столовой.
 - Доброе утро, для начала! И не надо меня никуда провожать. Я здоровая женщина и полна сил. Тем более, я никому не причиню вреда.
 - Вы говорите так каждое утро. Но, увы, таковы правила.
 - Значит, я не пойду завтракать.
 - Хотите Вы этого или нет,  вы будете есть. Завтрак Вам принесут.
 - А не пошли бы вы?! – яростно выкрикнула я и, схватив подушку, запустила ее в медсестру. Крепкая девушка поймала подушку:
 - Если вы будете буянить, я вызову санитаров, - нейтральным голосом предупредила девушка.
 - А куда же без них?! – с горечью отозвалась я внезапно севшим голосом. – Передайте доктору, что я хочу, чтобы то, что я рисую и пишу, оставалось при мне.
 - Вы же знаете, что это невозможно.
 - Но я так хочу! Я хочу завесить эти ужасные стены исписанными листами и рисунками. Эта комната должна быть омрачена хотя бы ими.
 - У нас это не принято.
 - Тогда я испишу здесь все стены.  – Я встала с кровати, бережно положив портрет на постель, и подошла к противоположной стене. Черкнув ручкой по стене, я увидела лишь слабый влажный след на белоснежном кафеле.
 - Вы не сможете это сделать, - прокомментировала девушка.
Как жаль, что у меня в палате нет, и не будет стремянки, чтобы влезть на нее и исполосовать потолок всевозможными узорами. Такое подобие граффити для «желтого дома». Я повернулась к медсестре:
 - Тогда я испишу стены кровью.
 - Вы лишь потеряете много крови и навредите своему здоровью. Но кровь потом всё равно смоют.  К тому же, у Вас нет режущих предметов.
 - Зато у меня есть колющие. – Я указала на ручку.
 - Что ж, Ваше дело.
Господи! Как же мне надоели их заученные сухие фразы, постные лица, наигранное спокойствие… Сил нет…
 - Позовите врача, - отрезала я. Разговор с безликой медсестрой ужасно наскучил мне.
Я снова опустилась на кровать.
Я знала, что визит врача ничего хорошего мне не принесет, но, тем не менее, слабая надежда еще теплилась в моем сердце, как догорающие красноватые угли в костре. Я ожидала снова увидеть ужасающий белый халат, но лицо… Нет, её лицо не было таким же, как у медсестры. Врач была удивительной женщиной с живыми искрящимися проницательными глазами, кривоватой улыбкой и очками на кончике носа, co светлыми волосами до плеч, всегда собранными на затылке черной заколкой с изображением совы. Я знала, что она будет, как всегда, строгой и немногословной. Однажды я написала о ней. Ведь она, несомненно, была человеком достойным пристального внимания. Врач отличалась от всего медперсонала, что-то трепетное было у нее во взгляде: нескончаемый оптимизм и желание жить, желание лечить людей. Но только я не больна. И нам с ней не по пути. Четыре месяца я твердила ей это, но она мне не верила. А она создавала впечатление такого понимающего человека! Она – профессионал и один из лучших психиатров столицы. Но она не смогла понять меня, понять то, что я здесь умираю, душа моя ссыхается, как яблоко на солнцепеке.
Я хотела бы быть больной, я бы хотела быть простой пациенткой. Всю свою жизнь я восхищалась врачами, людьми, посвятившими свою жизнь помощи людям. Они, как ангелы, должны приносить свет и тепло душам больных. Быть их спасителями в прекрасных белых одеждах. Когда в детстве мне случалось попадать в больницу, я своими огромными и наивными глазами смотрела на дядечек и тётечек в белых халатах и испытывала к ним беспредельное уважение и доверие, ждала от них помощи и была уверена, что помощь придет. И она приходила. Словно чудо…
Почему же сейчас они не могут мне помочь? Просто понять меня и отпустить на свободу. Сидеть взаперти со своими собственными мыслями и не иметь возможности выразить их, было настоящим мучением. Я, словно, та самая канарейка, которая постепенно перестанет петь, сидя в золотой клетке. Ведь есть ли смысл петь, когда тебя не слышат?
Как бы мне хотелось заглянуть в глаза другим психиатрам. Может, они смогли бы мне помочь? Не вылечить, а помочь…
Стук в дверь оборвал размеренное течение моих мыслей. Медсестра вкатила качалку с подносом в палату. На подносе был завтрак: угнетающий душу и тело постный суп, безвкусный чай, каша с маслом и кусочек ржаного хлеба.
 - Да. Не богатое сегодня меню, - отозвалась я.
 - Повар заболел, уж извините, работала его помощница, - ответила медсестра. – Главврач будет через несколько минут.
Девушка поставила поднос на мою прикроватную тумбочку. Зеленый цвет подноса порадовал меня. А суп даже имел слабоватый запах.
Цвет и запах пробудили во мне чувства и желание дышать. Они духовно подкормили меня, а поглощать то, что было передо мной на подносе, я не собиралась. Я буду бунтовать. С сегодняшнего дня. У них не будет выбора: или я умру с голоду, или они меня отпустят.
Я больше не могу  здесь находиться.
Это первое, что я сказала доктору, когда она с участливой улыбкой зашла ко мне. Врач лишь пожала плечами, взяла табурет и присела напротив меня, положив себе на колени папку с историей болезни. Я не отношусь к этим записям серьёзно, они безосновательны, словно смертный приговор для праведника.
 - Почему Вы ничего не ешьте? – спросила врач, наклонив голову набок и никак не отреагировав на мою фразу.
 - Вы меня не слышите? – спросила я, не отвечая на ее вопрос.
 - Слышу, но сначала ответьте на мой вопрос.
 - Я не буду есть. Единственное, что мне нужно – это выбраться отсюда.
 - Это невозможно, вы больны и должны находиться здесь. – Врач прищурилась и поправила очки.
 - Послушайте, я знаю, что вы говорите не то, что думаете и не то, что чувствуете. Это издержки вашей профессии. Многие психиатры слепнут от того, что во всем необычном видят патологию. Но я не верю, что вы могли бы ослепнуть. Прислушайтесь ко мне. Мы же с вами понимаем, что я здоровый, адекватный человек. Есть ли смысл держать меня здесь?
 - Но вы же помните, при каких обстоятельствах очутились здесь?
 - Не помню. И не понимаю, зачем вы накололи меня тогда препаратами, в которых я не нуждалась.
 - Замолчите! Я врач и мне виднее, в чем Вы нуждаетесь, а в чем нет! Попробуйте вспомнить, что с Вами случилось и тогда поймете, что Вы здесь не случайно! – ее лицо исказилось от мимолетной злобы, но она быстро взяла себя в руки. Морщинки на лице разгладились. – Простите меня. Вы замечательный писатель. Я восторгаюсь вашим творчеством. Но Вы не можете уйти, так как это может навредить Вам. Поверьте, я прочла Ваш самый известный роман, и каждый день читаю то, что Вы пишете здесь. Санитары приносят мне Ваши работы. Но, должна Вас огорчить, мои опасения по поводу Вашего поведения не напрасны.
 - Скажите, почему я не могу оставить себе хоть несколько исписанных  листов, несколько рисунков? Почему все то, что я делаю, у меня забирают? Это всё клочки моей изорванной души, и я хочу собрать их воедино. Я хочу снова стать собой. Я усыхаю здесь, - я пыталась как можно красноречивее передать свое состояние.
 - Простите, - голос врача дрогнул, - я не могу оставлять у Вас эти работы. – Она нервно сглотнула и, словно через непроницаемую маску, я, как и когда-то, снова увидела ее истинные эмоции. Но она вновь вернула маску на лицо и заговорила со сдержанным тоном:
 - Я не случайно перевела Вас в эту палату…
 - Да, - перебила я ее, - я, кстати, не помню, как оказалась здесь. Вы снова накололи меня вашей дрянью?
 - Вы были буйны. Так вот, я помню, как Вы изрисовали свою пижаму. Помню, как Вы написали на своей подушке целый рассказ обо мне. Ха-ха, знаете, сколько пациентов оставляют подобные послания? – она сделала паузу. – Мне было очень приятно читать это. Вы так тонко чувствуете окружающий мир. Но, поверьте, я не заслуживаю того, что Вы обо мне написали.
 - Заслуживаете. И сможете доказать это, если отпустите меня, если позволите творить дальше.
 - Я не закончила. Я перевела Вас в палату с кафельными стенами, потому что предполагала, что Вам захочется написать на стенах.
 - Но, почему именно в белую комнату? Неужели у Вас в клинике нет комнат с кафелем другого цвета?  - Я встала с кровати и развела руками. – Понимаете, для меня белый цвет – это цвет пустоты, которую мне хочется заполнить. Для меня это очень важно. Творец пишет на белой бумаге, то есть вносит в нее не только цвет, но и эмоции, переживания. – Я указала на врача: - Вот Вы, вспомните! Вы читаете книгу: если на белой странице описаны радостные и волнующие события, и вы читаете их с улыбкой, то лист бумаги в  Вашем воображении окрашивается в светлые тона цвета, и наоборот, если написанное вызывает грусть, уныние, или злость, лист окрашивается в темные тона. Диапазон этих оттенков в человеческом сознании беспредельно велик, и цвета, олицетворяющие некоторые человеческие эмоции, даже нельзя описать словами, поэтому то, что раскрывает писатель, додумывается читателем, интерпретируется по-своему. Задача творца пробудить чувства читателя: подтолкнуть его к рассуждениям, воздействовать на его настроение, позволить ему чувствовать запахи, слышать звуки, отчетливо представлять себе цвета.  – Я запнулась, потому что мне показалось, что моя тирада все равно не возымеет эффекта.
Но доктор дернулась и встала. Она походила по комнате туда-сюда, подошла к окну, выглянула в него через решетки, переминаясь с пятки на носок. Рывком сняв очки, она указала ими на меня. Она хотела что-то сказать, но промолчала, рука ее тряслась в воздухе надо мной, но слегка успокоившись и снова присев на табурет, она сказала:
 - Продолжайте!
 - Если Вы не выпишете меня, то переведите хотя бы в другую палату. Чтобы творить. Это единственное, что мне нужно в жизни, и мне нужно различать хотя бы цвета!
 - Я переведу Вас только в том случае, если Вы пообещаете мне, что не будете писать на стенах, подушках и одежде. А еще Вы должны регулярно питаться. Вам по-прежнему будут выдавать листы и ручки, чтобы Вы могли творить.
 - Но почему я не могу оставить что-то себе?
 - Я уже говорила Вам, что это пока невозможно. Вы должны вылечиться. Таков метод лечения.
  - Как вы не можете понять, что Вы не должны меня лечить? Просто помогите мне.
 - Я как раз этим и занимаюсь, - врач оглядела мою постель. – Ах, какой замечательный потрет Вы нарисовали!  - она вплеснула руками.
 - Спасибо, но Вы, кажется, сменили тему.
 - Вы слишком настойчивы. Вы думаете, что я буду обсуждать с Вами свои методы лечения?
 - Господи, ну почему вы используете эти сухие заученные фразы? Ведь я вижу Вас насквозь. Вы совсем не такая. Будьте же собой!
 - Я не собираюсь обсуждать с Вами это. Вы – моя пациентка, а я -  ваш доктор. Давайте не переходить на личности. – Она заерзала на табуретке.
 - Постойте, послушайте! Работа в этой клинике не по Вам, это скучное место Вам так опостылело! Хотя Вы любите свою профессию…
 - Обязательно поешьте! – перебила меня врач и поднялась.
 - Эта строгая прическа Вам не идет, и вы знаете это. В конце рабочего дня заколки начинают давить, и вы мечтаете сорвать их с волос, и позволить вашим великолепным волосам рассыпаться по плечам.  – Я увидела, что врач собралась уходить, но обернулась.
 - Вы не любите вашу форменную одежду, но вынуждены ее носить. Иногда у вас появляется желание распахнуть халат и показаться в короткой юбке и сногсшибательных новых чулках от Victoria`s Secret . А, засидевшись допоздна за работой,  Вам хочется открыть окно, и закричать, что есть мочи, глядя на луну, словно исповедуясь ей.  – Глаза врача округлились. Она судорожно глотала воздух, но молчала.

***   
Октябрь. В воздухе пахло дождем, и мокрой листвой, что золотым ковром лежала на черной сырой земле. По парковой аллее шла женщина средних лет, закутавшись в серый плащ, и стуча изящными каблуками по старой брусчатке. Она вдыхала осенний воздух полной грудью и жмурилась, подставляя лицо моросящему дождю. Глаза ее были безжизненными и уставшими. Морщинки вокруг глаз сейчас слегка разгладились. Она была погружена в маленький мирок своей собственной фрустрации. Она шла, скрестив руки на груди, стараясь не пускать осеннюю прохладу под плащ. Каждый день она шла с работы по этой аллее; все камешки, веточки, фонари, трещины на асфальтированной велосипедной дорожке были ей до боли знакомыми. Она любила свой большой город, который был скорее похож на отдельную страну, и в котором нет ничего невозможного! Она любила осень и любила свою профессию. Помогать людям – вот ее призвание. То, во что она свято верила. Она была почти счастлива. У нее была высокооплачиваемая должность, известность, заслуженные тяжким трудом и усердием награды. В конце концов, у нее была эта осень, и ее любимый город, пахнущий марихуаной. Но сегодня известнейший психиатр столицы, была особенно недовольна своей жизнью. Бывали дни, когда ей казалось, что она что-то делает неправильно, бывали дни глубокой тягучей грусти, обволакивающей сердце и не выпускающей из своих сетей многие дни подряд.
Четыре месяца назад, ей стало все чаще казаться, что она не на своем месте, что она заточена в крепости общественных порядков, социальных статусов, собственных принципов. Она не узнавала себя в зеркале, ее среда изменила ее: сделала прекрасную женщину замкнутой, сухой и скучной особой. Но иногда ее истинная подвижная и веселая натура стремилась вырваться на свободу. Она снова хотела стать собой. Но каждый раз она останавливала себя: надевала маску отчужденности и спокойствия, учтивости и вежливости. Она вынуждала себя соответствовать своему окружению, что ей блестяще удавалось. У нее были благодарные пациенты, похвалы со стороны коллег, смотрящий на нее, словно на идол, младший медперсонал, и студенты-практиканты, готовые ей аплодировать.
Она блестяще держала себя в руках, стресс почти не сказывался на ней, с каждым из пациентов она работала усердно и старательно, пытаясь разобраться в просторах каждого уникального человеческого сознания. Более того, она не потеряла саму себя среди стонов, криков и выходок своих пациентов. Она была их «покровителем». Их судьба волей неволей была подчинена ей, что иногда огорчало опытного доктора. Многие подшучивали над ней и спрашивали, не продала ли она душу дьяволу за свое мастерство. Ведь еще ни разу за время своей работы в клинике она не чувствовала сомнений, колебаний относительно правильности своих действий. Она была уверенным в себе специалистом. До события, произошедшего четыре месяца назад.
Незадолго до этого в руки психиатра попала удивительная книга, бестселлер только что сошедший с полок книжных магазинов. Молва о книге не смолкала, страницы в интернете пестрели рецензиями на книгу. Однажды врач купила нашумевшую книгу, ведь ее с жаром советовали все знакомые! Прочитав роман, психиатр была потрясена и тронута до глубины души. Каково же было ее удивление, когда прохладным вечерком, когда она спокойно разбирала истории болезней, сидя у себя в кабинете и прихлебывая обжигающий чай, в клинику доставили неуправляемую, обезумевшую и трясущуюся от страха в мощных руках санитаров, создательницу легендарного романа.
Психиатр была выбита из колеи, расстроена до глубины души, ведь столько преданных читателей видели кумира в авторе бестселлера! Но у нее не было сомнений, что писательница была больна и нуждалась в лечении. Никогда еще за всю свою врачебную карьеру, она не встречала таких пациентов. Та, книгу которой она недавно читала взахлеб, восхищаясь красотой и психологизмом романа, стала ее потенциальной пациенткой в клинике для душевнобольных. Правда ли, что гениальность граничит с безумием?
Врач тщательно следила за процессом лечения странной пациентки и все больше ей удивлялась. Впервые ее начали терзать сомнения относительно того, является ли клиника правильным для творческого человека местом. Писательница вела себя совершенно адекватно, и срывалась лишь тогда, когда ее ограничивали в творчестве. Врач понимала, что лишить человека возможности заниматься любимым делом, было бы чревато. Но она старалась внушить скорее сама себе, что она поставила правильный диагноз, и что ей следует придерживаться методов лечения, соответствующих ему. Но время от времени она сомневалась.
Сейчас, прогуливаясь по аллее, сомнения окутали ее сознание и полностью подчинили себе рассудительную женщину. Первый раз, она поняла, что возможно, что-то в жизни она пропустила, оставив за собой белое, ничем не заполненное пятно. Что-то прошло мимо нее. Этот пробел мешал ее дальнейшей карьере, ее спокойной жизни, ее уверенности в своем призвании. Она начала сомневаться в том, что статус одного из лучших психиатров города она получила заслуженно, стала известной на своем поприще, пустив песок людям в глаза.
Врач часто навещала пациентку и выслушивала жалобы и просьбы той, но не исполняла ее просьб, придерживаясь курса лечения. Психиатр  время от времени признавалась себе в том, что никаких изменений в состоянии больной не было отмечено. Это очень разочаровывало и настораживало врача. Сегодня она снова посетила писательницу, и разговор с ней окончательно сбил женщину с толку. Та, что сотворила гениальное произведение, видела ее насквозь, сорвала с нее маски, «приставила ее стене» и указала на суть вещей, на то, в чем врач была неуверенна и сомневалась. Она словно подтолкнула ее к действиям, к изменениям в жизни. К самой жизни: яркой и привлекательной. К жизни, какой у нее не было, но к какой она всегда стремилась.
Пациентка, незнакомый человек, вмиг показалась ей родной, сумела почувствовать ее беснующуюся из угла в угол душу. Но врач струсила, как не раз трусила и до этого. Она силой закрыла себе глаза на то, что говорила пациентка, она старалась отгородиться от провокационных высказываний писательницы; врач боялась сомнений в поставленном диагнозе, словно верующий, который бежит от сомнений относительно существования Всевышнего. Она в который раз захлопнула дверь перед глазами пациентки – прекрасными зелеными как чашка мятного чая. Глазами, которые вбирали в себя, казалось, все краски Вселенной, и видели то, что недоступно другим. Глаза эти были зеркалом ее трепещущей души, чувствовавшей грани необъяснимого и непознанного мира.
Она закрыла дверь в палату и ушла, оставив плачущую пациентку «умирать» там, среди белых кафельных стен. Она не могла простить себе этот поступок, но и не могла действовать иначе. Она не дала даже слабого обещания, не дала надежды. Врач чувствовала себя инквизитором и, засыпая писательницу отказами, белоснежная палата открашивалась в ее глазах всеми возможными оттенками красного, койка пациентки превращалась в адскую дыбу, а больная  - в мученицу. И душа психиатра горела адским пламенем, металась между миллионами «да» и миллионами «нет». Но отказы перевесили чашу весов и захлопнули дверь, отделявшую сухой, лишенный чудес, холодный мир психиатра, от живого, одухотворенного и теплого мира творческой личности, обреченной на страдания.
Врач обхватила голову руками и, мысленно провалившись сквозь мокрый асфальт в свой собственный пылающий ад, ступала по мокрой листве, то замедляясь, то ускоряясь, бессознательно подчиняясь метаниям своей души. Заколка на затылке мешала ей, и женщина сорвала ее с волос, раскидав густые светлые волосы и по плечам. Рука ее уже замахнулась в порыве выбросить заколку в кучи листвы у дороги, но порядочность и страх быть непонятой прохожими, удержал ее, и она сунула заколку в сумку.
«Я должна ее выслушать. У меня нет другого выбора», - подумала она, тяжело вздохнув. Врач быстрее зашагала в сторону дома. Она хотела выпить чашку теплого чая, укутавшись в любимый махровый халат и на какие-то часы забыть о работе.
Дома женщина сняла сырой плащ и внимательнее вгляделась в зеркало. Она была очень красива, но годы брали свое. Завтра ее пятидесятый день рождения. Она коснулась пальцами висков, морщинок вокруг глаз, посмотрела на кисти рук и шею. Они выдавали ее настоящий возраст. Но лицо… Оно было по-прежнему лицом очень красивой женщины с живыми глазами, подвижным ртом и округлыми бровями, что все придавали ей слегка удивленный любознательный вид. Она улыбнулась элегантной и обворожительной улыбкой, когда-то сводившей мужчин с ума.
«Черт, что я делаю не так?» – спросила она саму себя и тряхнула светлыми волосами. Ответом была тишина ее пустой квартиры.
Она вспомнила слова своей старой подруги: «Ну, сколько ты будешь сидеть в «желтом доме» со своими чокнутыми пациентами? Поживи ты своей жизнью, отдохни на курорте. Работай частным психиатром, принимай пациентов на дому. Да влюбись ты, наконец, в последний раз что ли? Ну, что ты тратишь свою жизнь попусту? Насладись ею хотя бы сейчас. Пора бы и на пенсию, дорогая!»
 «Может я действительно себя исчерпала?»  - снова спросила она, но никто ей по-прежнему не ответил.
***
Сегодня у меня особенное настроение. Словно знамение. Оно вселяет в меня тлеющую надежду. Только вот на что мне надеяться? Тем не менее, на душе стало гораздо теплее. Нежно-зеленые стены новой палаты согревают душу. Они лучше, чем те белоснежные кафельные в моей прошлой палате. Большие зарешеченные окна украшают темно-зеленые плотные шторы. Умывальник выкрашен под цвет всей палаты. За окном начало смеркаться и с улицы в окно лился пронзительный темно-синий сумеречный свет. Я, словно, чего-то ждала, но не знала чего. Вдруг в дверь тихонько постучали, и в палату на цыпочках вошла врач. Я не могла поверить своим глазам! Она аккуратно прикрыла за собой дверь, и, пододвинув стул, присела поближе ко мне.
 - Здравствуйте, - громко и сбивчиво выдохнула я. От постоянного молчания голос не мог настроиться на тихую речь.
- Ш-ш-ш! Тише! – врач приставила указательный палец к губам. – Я на дежурстве сегодня! Не будем будить санитаров.
 - Неужели вас заинтересовало что-то из того, что я говорила? – я с трудом перешла на шепот.
 - Да. Только давай на «ты»!
Странная перемена произошла с этой женщиной. Это было для меня настоящей загадкой.
 - Давайте. Давай… - ответила я. Мое сердце сжалось от волнения.
 - Я пришла не просто так. Ты же понимаешь? –  спросила врач.
 - Да, конечно. Вы… ты ничего не делаешь просто так? Правда?
 - Ты права.
 - Ты выпустишь меня?
 - Нет. Пока об этом и речи быть не может. – К ней вернулись строгие нотки.
 - Что же тогда? – Я недоумевала.
 - Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что привело тебя сюда.
 - Это слишком длинная история. Грустная, местами до боли красивая. Нужна ли она тебе?
 - За этим я здесь. Я хочу выслушать и понять тебя. Я хочу помочь тебе.
У меня зазвенело в ушах… Как же долго я ждала этого момента!
 - Я молила о помощи каждый Божий день. Как мне хочется верить, что ты поможешь…
 - Я не в праве ничего обещать. Но я сделаю все возможное. – Доктор расправила плечи и положила руки на колени.  – Если ты готова, то можешь рассказать мне все. Я надеюсь, тебе удастся вспомнить, по какой причине ты здесь.
 - Я всегда была готова! Поверь! Но сейчас я так растеряна. Ты пришла так неожиданно, что я даже не знаю с чего начать.
 - Давай начнем так, будто ты рассказываешь свою биографию. Начни с самого детства… В детстве закладывается характер. И если у тебя есть что-то запретное, сокровенное и наболевшее, ты можешь очиститься от этого сегодня. Я шла сюда, чтобы ты доверилась мне. Как и хотела. Пускай это будет твоя исповедь…
 - Тогда мне попался отличный «священник»!
 - Не льсти мне. Это моя работа.
 - Моя семья… - начала я и на секунду замолчала. Я увидела, как она делает ободряющие кивки.  – Моя семья сильно повлияла на ход моей жизни, но не на мое мировоззрение. - Я замолчала, не зная, как продолжить.
 - Ты расслабься, - врач сделала успокаивающий жест рукой, - продолжай.
 - Мои взгляды всегда расходились с взглядами семьи, - еще одна неловкая пауза. - Меня и мою старшую сестру воспитывала мать. Отец покинул нас, когда мне было пять, а сестре – девять. Мы… мы были состоятельной семьей, и никогда не жили в настоящей нужде. Отец был владельцем крупного книжного магазина, а после его скоропостижной смерти, магазин перешел в руки матери. Она всегда была в курсе всех дел, касавшихся магазина и ей не составило труда взяться за руководство. Когда я была ребенком, потом подростком, я проводила много времени в книжном магазине родителей, сидя в подсобном помещении и читая книги. Книги были моей страстью и слабостью. Я читала все книги без разбора, произведения самых разных эпох и жанров, я перечитала как классиков, так и современных авторов, бестселлеры, элитную литературу и массовую. К чему это я? Я ведь совсем не о том хотела рассказать… - мой монолог показался мне наигранным и отрепетированным, будто меня пригласили на интервью. Я помнила свои интервью для журналов, когда рассказывала про свой роман. Но рассказывать о своей жизни мне пришлось в первый раз.
 - Ничего, ничего. Не беспокойся, рассказывай о себе всё, что только приходит на ум… - врач снова приободрила меня.
 - Меня всю жизнь считали чудачкой и «не от мира сего», как говорится. Мальчики со двора называли меня «девочкой-сомнамбулой» . Что касается моей сестры, то она была цепкой, энергичной девочкой, подвижной и  постоянно к чему-то стремящейся. В школе мне говорили, что я красивая. Множество мальчиков, включая школьных легенд, по которым сохли десятки девчонок, «охотились» за мной. Но узнав меня, многие крутили пальцем у виска, а за глаза называли меня «странной». Что странного в том, что я любила читать книги и писать? Да, я делала это в основном в одиночестве, и назвать меня «отшельником» было бы правильнее. Но слово «странная» приросло ко мне.
- Может, наша встреча не случайна? – подмигнула врач и усмехнулась.
Я ответила ей кривоватой улыбочкой.
 - Я шучу, - отозвалась она.
Я снова собралась с мыслями:
 – Нам с сестрой всегда говорили, что мы родились настоящими красавицами.  Сестра и мать действительно блистали и выделялись своей красотой. Статные, фигуристые, и при этом хрупкие. Себя же я не могла назвать красавицей. По-моему, у меня заурядная внешность.
- Нет. Ты действительно красива. Ты не видишь себя, потому что постоянно созерцаешь мир вокруг себя. Но ты – бесспорно красива. Поверь, женщины редко делают друг другу такие комплименты. А если и делают, то это того и правда стоит!  - она  подчеркнула свои слова, подняв указательный палец.
 - Это очень приятно слышать. Но это не главное для меня. Мать и сестра были похожи не только внешне, они были солидарны друг с другом во всех вопросах. Практичные и расчетливые, они никогда не понимали меня, осуждали меня за отчужденность от жизни. Все важные дела мама поручала сестре, потому что считала, что меня обсчитают в магазине, запросто ограбят на улице, обведут вокруг пальца. Они считали меня несерьёзной, не понимали моего страстного увлечения книгами. И должна добавить, что мать не разрешала мне гулять одной (а ведь друзей у меня не было) допоздна. Она боялась, что если я поддамся влиянию нашего города, то меня можно будет считать полностью потерянной.
Врач перешла на шепот:
 - Ты рассказываешь так, словно даже сейчас пишешь книгу. Ты творишь, постоянно творишь… Кажется, что фразы уже заранее заготовлены у тебя в голове. Это очень интересно. Что дальше?
- А дальше… Я даже не знаю. Жизнь до определенного момента, казалось, просто прошла мимо. За чтением книг и написаем рассказов, которые никто никогда не печатал. Я почти ничего не видела вокруг себя. В университете, я не училась, просто ходила на лекции и читала книги. Или мысленно отгородившись от лекции преподавателя, писала. Писала свои первые рассказы. Не могу сказать, что я закончила учебу успешно. У меня было несколько парней, и если можно так сказать, - отношений, которые не приносили ярких эмоций, не заставляли сердце бешено биться. Так, пара скучных университетских романов. Сестра по наущению матери вышла замуж по расчету за успешного бизнесмена и укатила за границу. Она говорила, что терпеть не может туристов с бешеными глазами, казалось бы, приезжавшими в наш город, только чтобы попробовать «той самой легендарной травки» и поглазеть на экспонаты в эротических музеях!.. Иногда она навещает меня. Редко. Наверное, она даже не в курсе, что я нахожусь здесь! В следующий раз, когда она приедет и постучит в дверь моей квартиры, меня там просто не окажется.
 - А где твоя мать?
- Она тоже покинула нас. Болезнь. Единственное, что осталось от моей семьи – это квартира. И та, вот уже четыре месяца пустует.
 - Сочувствую.
Я кивнула и замолчала.
 Врач потерла затылок. Потом расколов фигурную заколку с изображением совы, распустила волосы. Распрямившись и потянувшись, она вдруг игриво взглянула на меня и сказала:
 - Ты куришь, кстати?
 - Только, когда это вдохновляет меня.
 Врач встала со стула с присущей ей грацией и направилась к окну. Я в очередной раз залюбовалась этой женщиной. Казалось, что все ее тело отчаянно боролось за сохранение молодости и красоты и побеждало в этой борьбе. Ее подтянутые икры в облегающих черных чулках словно пружинили, делая ее тело визуально легким и женственным. Она всегда ходила на каблуках и сейчас ее лакированные туфли безупречно подчеркивали ее ноги. Эта женщина заслуживала, чтобы ее выслушали вот так, как меня. Я думаю, ее история не менее интересна, чем моя. Я могла бы написать о ней книгу когда-нибудь.
- Где же эти чертовы ключи? - врач пошарила у себя в карманах, - ах, ну конечно, вот они, - она достала из кармана маленький серебристый ключик и вставила его в замочек на оконной решетке. Затем она широко раскрыла скрипящие створки решетки и само окно. С улицы подуло приятным ночным ветерком. Достав, из кармана пачку сигарет, врач услужливо приоткрыла пачку, и протянула мне, угощая. Я взяла из пачки сигарету.
 - Благодарю, - сказала я и, закрыв глаза, устремила лицо к потоку свежего воздуха исходящего из окна.
- Ты сказала, что твоя  жизнь до определенного момента просто проходила мимо. Что это был за момент?
 - Тогда я работала в основном на дому. Пробовала себя журналистом в крошечной желтой газетенке. Затем переводила тексты. Работала редактором в той же газете. Это приносило мало денег. Но меня, казалось, это устраивало. Я постоянно была одна в своей темной квартире, работала, писала свои никчемные рассказы, и верила, что они когда-то заслужат интерес читателя. Пила много кофе и воображала, что много работаю. Однажды один из моих рассказов пришелся мне по душе, и я осмелилась отнести его в редакцию. Через несколько дней мне позвонили и чуть ли не потребовали моей явки. Я уж было подумала, что рассказ понравился. Когда я пришла, редактор отдал мне рукописи (я не посчитала нужным сдать рассказ в печатном варианте) и сказал, что эта «писанина» пахнет банальностью, которой к тому же не хватает выразительности. Последняя его фраза звучала так: «Мы не будем это печатать».
 - Представляю, как ужасно ты себя при этом почувствовала…
 - Не то слово. Я вышла из здания редакции, и не жалея своей длинной белоснежной юбки в пол, уселась на ступеньки и заплакала, рукопись выпала у меня из рук и листы заскользили по ступенькам вниз. Я думала, что если меня каждый раз будут так критиковать, то правильнее бы было просто не писать больше. Но я не представляла свою жизнь без этого. Я привыкла писать. Пусть даже банальность без выразительности. Потом я услышала, что рядом со мной кто-то есть и это встряхнуло меня, отвлекло. Я увидела парня, который собирал хаотично разбросанные листы бумаги. Затем он подал их мне.
 «На вот, возьми!» - сказал он мне и звук его голоса сразу же привлек мое внимание. Я посмотрела на него сквозь слезы, и он предстал моим глазам чудаком с улицы с красивыми зелеными глазами. До безумия красивыми. Но я ответила ему:
«Не нужно. Забери их себе!» Я встала и пошла прочь. Небо потемнело, и с ужасающим ударом грома хлынул летний дождь. Я поспешила домой, придерживая руками длинный подол своей юбки. Я услышала, что он бежит за мной и меня это разозлило. Он догнал меня и схватил за руку.
«Да стой же!» - прокричал он.
«Оставь меня в покое!» - я вырвала руку из его цепких пальцев. И тогда я заметила, что его кудрявые волосы намокли, и что на нем был одет пиджак на голое тело, а из-за ворота пиджака торчали мои рукописи.
Я снова окинула его взглядом и ушла. Не оглядываясь. Он больше не стал меня догонять…
На следующий день тоже лил дождь, проливной дождь. Мне было прохладно даже от собственных мыслей. Из головы не выходили острые, как лезвие ножа, слова редактора. Хотелось согреть руки. Я заварила чаю. Села у окна и обхватила кружку замерзшими пальцами. Я никогда не забуду этот день... Я сидела и глотала горячий чай, затем услышала скрип входной двери и тихие шаги. Кто мог прийти ко мне? Так тихо... Сестра обычно сообщала о приходе звонкой трелью звонка. Я ненавидела этот звонок. Он трезвонил нестерпимой давящей на барабанные перепонки неудачной обработкой великого Бетховена "К Элизе". Однажды я просто вырвала его с проводами. Сестра громко стучалась после смерти злосчастного звонка. Но шаги приближались. По коже пробежал холодок, и горячий чай внутри заледенел. Я обернулась. И вот я уже смотрела ему в лицо. Спокойное любопытное и мокрое от дождя лицо. Он улыбнулся.
«Я прочитал твой рассказ», - сказал он тихим завораживающим голосом. Темная комната преобразилась, словно он освещал ее. Я приподняла бровь, удивляясь собственным мыслям. Мои конечности отказались двигаться, а слова застряли в горле.
«Вот твой рассказ...» - он положил рукописи  на тумбочку.
«Как ты нашел меня?»
«Я не мог тебя не найти, - начал он наиграно серьёзным тоном. - Я же встретил тебя в столь необычных судьбоносных обстоятельствах, – он хохотнул. - Да, ладно, все было намного прозаичнее, я просто снова заметил тебя сегодня в парке и пошел за тобой», - закончил он с задорной улыбкой.
«Ты просто пришел, чтобы вернуть мне несколько клочков бумаги?»
«Но-но-но! Это твоя интеллектуальная собственность, она принадлежит тебе, - он кашлянул, - ты никого не ждешь?» - он вздернул подбородок, демонстрируя свою дерзкую слегка небритую скулу.
«Нет, да мне собственно некого ждать».
«Выпьем тогда за твоего первого читателя?»
«Это ты о ком?»
«Обо мне, конечно!»
У меня вырвался тихий смешок, а губы растянулись в улыбке умиления. Этот дерзила вошел в мою квартиру и чувствовал себя как дома, что, не могу не признать, мне ужасно понравилось.
«Прости, я бы с удовольствием. Но у меня ничего нет».
«То есть у писательницы нет красного вина?»
Я отрицательно покачала головой.
Он с недоверием хмыкнул. "Кошмар!" - только и вымолвил он и удалился, хлопнув при этом дверью.
- Он не вернулся? - спросила врач. - Мало того, что он вломился к тебе в квартиру, попросил выпить, так еще и ушел, не сказав не слова!
 - Он вернулся минут через двадцать. Я уже не ждала его. Я сидела и пеняла на то, что на моем жизненном пути встречаются одни странности, и что вся моя жизнь сплошная странность. Ну что ж! Неудивительно. Я не знала, кто он такой и что ему было нужно. Но дверь отворилась снова, и на пороге появился он с бутылкой вина в руке. С его кудрей стекала дождевая вода. Одежда снова промокла до нитки. Он скинул мокрые кеды и его босые ступни коснулись холодного пола.
«Значит, ты вернулся...».
«О, поверь мне, я сделаю это еще не раз...».
Я ошеломленно смотрела ему в глаза.
«Господи Боже... Кто послал тебя ко мне?»
«Я сам пришел».
«Тебе холодно? Сними промокшую одежду. Я дам тебе плед...».
«Нет. Мне жарко», - ответил он, накрутив прядь моих волос на палец. Во мне проснулось до ужаса неистовое желание потрогать его руку. Кожа была горячая, как раскаленные угли. «Ты... У тебя температура!»
«Это не важно. Сегодня мы отмечаем твой прочитанный рассказ. Распахни окно».
«Но сейчас холодно».
«А ты все-таки распахни. Где у тебя бокалы?»
«На кухне. Верхний шкафчик справа». Он отправился на кухню, шлёпая мокрыми ногами по полу. Мое сердце сжалось, когда я посмотрела ему вслед. Он вернулся с двумя бокалами в одной руке и бутылкой в другой.
«Послушная девочка, - кивнул он, смотря на открытое окно. - У тебя можно курить?"
«Кури. Возьми мою пустую кружку в качестве пепельницы».
«Ты не куришь?» - спросил он, соблазнительно доставая зубами сигарету из смятой пачки.
«Только, когда это вдохновляет меня».
«О, это даже звучит вдохновляюще. Давай сюда обещанный плед», - его глаза радостно заискрились.
Я доставала из шкафа плед, а он тем временем уселся на пол перед открытым окном, разлил вино в бокалы и закурил. Его пиджак, как и в прошлый раз, был надет на голое тело. Капли дождя еще стекали вниз по груди с его кудрявых волос. В слабом свете они переливались на его ключицах и, слегка дрожа перед падением, стекали прямо под застегнутые пуговицы пиджака.
Я принесла из ванной полотенце и принялась вытирать ему голову. Он благодарно улыбался, зажмурив глаза. Его волосы разметались мокрыми змейками по плечам. Он снял пиджак, выставив свое неприкрытое тело на обозрение, и пронятул ко мне руки. Я присела на колено, укрывая его пледом, но он прижал меня к себе и сам закутал в плед нас обоих. Я почувствовала источаемый от него жар. Даже от его слов веяло зноем. Мокрые капли дождя на горячем теле, казалось, вот-вот превратятся в пар.
Одной рукой он подал мне бокал, другой держал дымящуюся сигарету.
«Холодно?» - спросил он.
«Больше нет».
«Вот видишь...».
Я глотнула немного вина и посмотрела на него, улыбаясь. Его ясные глаза тоже улыбались. На лбу выступила испарина. Я почувствовала его дыхание на моей щеке.
«Кстати, твой рассказ - шикарен. Не знаю, чем он не понравился этим постным рожам в редакции...».
«Ты преувеличиваешь...».
«Нет, я даже не умею!»
Это был необычный и прекрасный вечер. Знаешь, у меня никогда не было такого. Мы встретились на улице, а потом он просто ворвался ко мне в квартиру и мы беззаботно пили вино, разговаривая обо всем на свете, будто давно друг друга знали… Разговаривали об искусстве: о музыке, живописи, литературе…
- Он остался у тебя тогда? – спросила врач, кокетливо улыбаясь.
- Нет. Мы выпили и он удалился. Он не сказал, встретимся ли мы на следующий день.
 - Необычный персонаж, должна тебе сказать. Он настоящий чудак.
 - Да. Так и было. А на следующее утро, собрав с пола остатки вчерашнего пиршества, я решила воссоздать образ парня, что с воодушевлением прочел мой рассказ. Магическим образом он вдохновил меня. Я никогда не умела рисовать, точнее никогда не пробовала делать это по-настоящему, от души. Это не рисунок «Дом, дерево, солнце», какой рисуют малыши на уроках в школе. Это шло изнутри. Я достала белый лист бумаги и простой карандаш, неуверенно занесла руку над листом и вывела линии лица и шеи. Шея. На ней нужно сделать особый акцент. Рельефная и жилистая. Как  показать игру света и тени на этих пульсирующих жилах? Я очертила их темноватыми штрихами по бокам и растушевала карандаш, потерев пальцем по бумаге. Капли дождя на шее и мокрые, слегка завитые пряди волос, прилипшие к ней влажными темными змейками. В них дождевые блики, это нельзя пропустить… Удивительное лицо. О, нет, мои грубые штрихи никогда не сумеют передать этих совершенных линий. Покатые скулы, легкий бархат кожи щек переходящий в тонкий драп кожи на скулах, где свои пути обычно проделывает бритва. Нужно передать их так, чтобы казалось, что чувствуешь их на ощупь. Лоб…не высокий и не низкий, с выраженными надбровными дугами. Этот лоб, склонный морщится от переизбытка эмоций, и сочная капля дождя, попавшая прямо в ложбинку слегка нахмуренного лба, стекающая по небольшому носу, вниз к изогнувшимся в кривоватой ухмылке губам, потерявших цвет от дождевой прохлады. Брови слегка изогнуты, отзываясь на движения лба и губ. И наконец, глаза, взгляд которых словно громкий выстрел в тишине. Взгляд, убивающий на месте, парализующий и заставляющий дыхание сбиться. Гипнотизирующий взгляд этих ярких и кристально чистых глаз… Под ними пролегли тени, словно он устал, но взгляд остается живым и проницательным. Все это нужно было передать на бумаге, чтобы иметь возможность хотя бы приблизительно описать это словами.
 - Он видел этот портрет?
 - Нет, я так и не показала его ему.
 - Что же он сделал для тебя?  - доктор задала наводящий вопрос, ей не терпелось узнать, что же было дальше.
 - Он стал для меня всем. Моим счастьем, вдохновением, балансом, той самой золотой серединой, которую многие люди ищут всю жизнь…Люди ведь так часто кидаются в крайности, зацикливаются на чем-то одном, посвящая этому многие годы своей и без того короткой жизни, и лишь потом понимают, что им необходимо искать ту самую «золотую середину».  Да что я тебе рассказываю, ты и сама это знаешь. Я счастливая, ведь середина досталась мне! Не думаю, что я заслуживаю этого, но раз уж он появился в моей жизни, я должна была беречь его как зеницу ока. А ведь у меня не было выбора. Он вошел в мое сердце и закрылся изнутри, теперь он путешествует по моим венам, дрожит в моих поджилках, глаголет в моих мыслях.  Это навсегда.
 - Ты сказала «золотая середина». Что ты имеешь в виду?
- Он давал мне ровно столько нежности, сколько было нужно. Не много и не мало. Ты же знаешь, как плохо бывает от дефицита этой самой нежности и ласки… Но ты, наверняка, испытывала тошнотворный переизбыток ласки и невыносимой сладости. Это докучает.
 - Ты права, - врач улыбнулась, склонив голову, выдергивая что-то из своих воспоминаний.
- А он… он был словно прохладный ветерок в летную жару, словно тепло очага в холодную зиму. Он давал мне все, что нужно и тогда, когда я в этом нуждалась. Он не баловал меня близостью, никогда… Но мне хватало его, хватало так, что я не могла ни на что жаловаться. Он приходил тогда, когда ему хотелось, иногда часто, а иногда, пропадал куда-то, словно совсем не существовал. Тогда мне казалось, что жизнь закончилась, я не могла писать… Но я почему-то верила, что он вернется, как вернулся в первый раз, и я ждала. Если бы он баловал меня собой, я бы вскоре…даже не знаю. Все было бы по-другому.
Мой взгляд устремился в пустоту, перед моими глазами в ярком калейдоскопе плыли и кружились воспоминания.
 - Прошу, не останавливайся. Это удивительная история, - прошептала врач.
 - Уже на следующий день после того, как он первый раз переступил мой порог, все изменилось! Моя жизнь заиграла яркими красками. До него она была бесцветной, безвкусной и беззвучной. Она стала другой. Вкусной.
 - Ты оперируешь интересными понятиями, - констатировала врач,  - что, по-твоему, «вкусная жизнь»?
 - Это когда ты чувствуешь как сладость, как и горечь и этот горько-сладкий поток бурлит в твоем сердце. Это и есть жизнь. Когда ты переживаешь ее горести и сладости вместе – она настоящая. Если нет, то это не жизнь – лишь существование.
Врач сжалась и сложила руки в замок. Вздохнув, она сказала:
- Я хочу посмотреть на такую жизнь. Рассказывай.
 - У каждого человека свой вкус и для каждого жизнь вкусна по-своему. Что если ты не ощутишь вкус той моей жизни? – спросила я.
 - Я попытаюсь.
 - Он изменил мою жизнь, как я уже сказала. Однажды он пришел ранним утром. Постучался. Я успела лишь завернуться в одеяло, а он уже был передо мной. Я подняла шум. Я кричала о том, что я не одета, у меня не убрано и вообще, что он прервал мой сон. Он стоял у стены, облокотившись о дверной косяк и, сложив руки на груди. С легкой насмешкой смотрел на меня, лучезарно улыбаясь при этом. Я не унималась, размахивала руками, кричала.
 «Да ты! Да ты! Ты вламываешься в мою квартиру, когда тебе вздумается! Какое безобразие!»
«Ты такая смешная, когда злишься». Но он не засмеялся. Он подался вперед и вмиг, оказавшись передо мной, приблизил свое лицо ко мне. Я продолжала негодовать и бросаться в него колкими словечками. Он прижал свой лоб к моему и глухим низким голосом проговорил: «Тихо…».
Это звероподобное рычание, а иначе его и назвать нельзя было, тут же заставило меня замолчать. Он улыбнулся и сказал, почесав ухо:
«Ух, раскричалась! Аж уши заложило… Итак, что у тебя так темно?» – он подошел к окну и раздвинул шторы. Яркий утренний свет ударил в глаза. Я закрыла лицо руками. Он хмыкнул: «Считай это светом озарения, писатель!»
«Шутник!» - отмахнулась я.
«Не квартира у тебя, а склеп!» – услышала я его вердикт.
«Не твоя же квартира!»
«Тебе самой здесь не нравится» - угадал он. Я признала это.
«Ты должна сделать ее такой, чтобы ты могла черпать здесь вдохновение!» - он сделал красноречивый жест рукой, хлопнув себя по груди.
«Ну-ну, мессия, у тебя есть идеи?» – язвительно спросила я.
«Ну, например, меня очень огорчают эти унылые обои! А, как известно, вдохновение нужно находить в самых простых вещах. Ладно, я займусь этим, помогу тебе, так уж и быть».
Он и правда показал мне, как можно оживить свою собственную квартиру без особых усилий и дорогого ремонта. Не знаю, как у него получалось, но новая квартира вдохновляла меня, на самом деле! Мне было уютно и комфортно там. Он приносил мне постеры знаменитых музыкантов, какие-то старые, вырванные из нотных альбомов листы, фото неизвестных мне людей, напечатанные на машинке цитаты писателей и других деятелей искусства, сухие цветы, редкие ткани или кусочки кожи. Мне казалось, что он просто захламляет мне квартиру старым барахлом, но только потом я поняла, зачем он это делает.
«Я даже не знаю этих людей на фото», - сказала я как-то, указав на серию веселых черно-белых фотографий, что он поместил на стене.
«Не важно, что ты не знаешь их. Однажды лицо одного из этих людей вдруг вызовет в тебе желание сделать его персонажем твоего произведения. И тогда ты узнаешь его», - последовал его спокойный ответ. Так и случилось. Улыбающаяся с фото девушка с кудрявыми волосами и застенчивым взглядом стала второстепенным персонажем моей книги, но и сыграла в ней немаловажную роль.
Он приносил старые предметы: поломанную печатную машинку для антуража, перья и чернила, треснувшую с одной стороны акустическую гитару, какие-то тетради, старые книги среди которых попадались мои любимые, даже шнурки какой-то знаменитости (не представляю, как он их достал). Древний патефон и старые пластинки стали экспонатами на полочке, которую он сам же и смастерил. Вскоре на полу оказались мягкие пуфы, можно было упасть в это теплое гнездо на полу и расслабиться. На пуфы он накинул пледы. На диване разложил подушки с изображениями Мерилин Монро, Пола Маккартни, и даже Джимми Хендрикса.
«Где ты все это взял?» – с удивлением спрашивала я.
«Друзья дарят, что-то в музее взял, ну и конечно в секонд-хенде. Где еще ты найдешь столько уникальных вещей?» - он рассмеялся.
«В музее? Что это за музей, который раздает свои экспонаты?»
«Это необычный музей. Я тебе когда-нибудь покажу!»
Последним штрихом моего дизайнера была замена моих темных портьер на светлые занавески. Квартира стала моим маленьким уютным мирком. И все благодаря ему.
Доктор вздохнула и мягко улыбнулась.
- Он приходил без предупреждения и покидал меня внезапно, точно так же как приходит и уходит вдохновение. То появлялся, то исчезал. Иногда мне казалось, что его не существует на самом деле. А иногда он был более чем реален!
Врач заерзала на стуле и, прищурившись, пристальнее вгляделась мне в глаза.
- Однажды я попросила его ущипнуть меня, чтобы я поняла, что он настоящий. В его глазах вдруг заплясали чертики, и казалось, их бездонная пучина стала темной, как омут. Он засмеялся, показав свои белоснежные ровные зубы. В следующую секунду он зажал между зубами сигарету, и табак еле слышно заскрипел под напором. Казалось, что я стала слышать даже то, что недоступно человеческому слуху. Он не переставал смеяться и сожженный табак с сигареты осыпался вниз, а клубы дыма поднимались вверх над его головой, обрамляя его туманным ореолом, словно он был ненастоящим. Мне захотелось дотронуться до него, чтобы убедиться в том, что он не привиделся мне. Я протянула к нему руку, но опустила ее, потому что в тот момент его сигарета улетела в сторону, а его жилистые, узловатые пальцы обхватили мою голову.  Его зеленые глаза были так близко,  и мне показалось, что он заточил меня там, в их кристальной глубине. Это плен. Глаза его блеснули, поймав луч света, отражавшийся в них,  и я снова решила, что он не реален.
Но, почувствовав горько-сладкий вкус его стертых требовательных губ на моих губах, я вновь обрела его. Он завладел моим дыханием и словно телепат овладевал моими мыслями. Мои эмоции больше не принадлежали мне, он вытягивал из моей головы всю черноту, всю горечь и отчаяние, скопившиеся там. Словно пиявка высасывает больную грязную кровь, очищая, так и он медленно возвращал меня к жизни, излечивал меня нежными движениями губ, будоражил мое сознание движениями языка, словно толкая его говорить не сказанное.  Новые фразы, которые он создавал в моей голове, уже звучали у меня внутри, как звуки музыкального инструмента, с которым он виртуозно управлялся, - я оборвала свой рассказ и посмотрела на врача. Она стала тревожнее, внимательно наблюдая за мной и слушая мой рассказ.
 - Может быть, я слишком детально рассказываю? Тебе, наверное, это все не так интересно.
- Напротив, мне очень интересно. Поэтому я здесь. Но мне придется прервать твое повествование. Я думаю, мы продолжим, когда у меня снова будет дежурство. А сейчас мне нужно идти.
Я выглянула в окно и увидела, что горизонт осветился лучами восходящего солнца, начинавшего новый день.
- Прости, мы чересчур заболтались. Приходи ко мне чаще. Ты хороший слушатель.
- Спасибо. Только запомни, на чем ты остановилась!
Улыбнувшись, врач покинула мою палату, заперев ее на ключ. Я заснула сразу же, без тревожных мыслей и обрывков воспоминаний. Впервые за долгое время. Я нуждалась в человеке, который выслушал бы меня. Доктор была первым человеком, который узнал мою историю.
***
Окно в кабинет было открыто, заполняя комнату предрассветным прохладным воздухом. Ветерок шевелил занавески. В кабинете пахло сигаретным дымом. Врач сидела за столом, опершись локтями о столешницу и закрыв глаза ладонями. У нее болела голова. Она периодически что-то записывала в истории болезни, курила и задумчиво выпускала клубочки дыма в потолок. Рассказ ее пациентки потряс ее и вызвал множество противоречий. Ей было так интересно узнать, что же будет дальше, но она завершила сеанс, чтобы дать себе возможность проанализировать хотя бы часть услышанного. Многое в истории писательницы казалось абсурдным и неправдоподобным, словно она выдумала эту историю. С другой стороны, ее вдохновитель казался реальным человеком. Настораживало то, что пациентка иногда и сама не осознавала, существует ли он на самом деле. «Клубы дыма поднимались вверх над его головой, обрамляя его туманным ореолом, словно он был ненастоящим». Эта фраза зацепила доктора. «Глаза его блеснули, поймав луч света, отражавшийся в них,  и я снова решила, что он не реален». Эти слова подтолкнули ее к новым умозаключениям. «То появлялся, то исчезал. Иногда мне казалось, что его не существует на самом деле». Эта фраза, всплыв в голове врача, подтолкнула ее к вынесению диагноза. Неужели, писательница просто выдумала себе музу? Что если от постоянного одиночества и неудач в творчестве, она лишь придумала себе предмет воздыхания, и ей казалось, что он приносит ей вдохновение? Что если он и был ее вдохновением, принявшим в ее сознании форму романтичного, нагловатого чудака? Такого чудака, которого никогда еще не было в ее жизни. Неужели разновидность шизофрении? Подобие воображаемого друга. Никому на свете не известно, насколько сильным было воображение писательницы: возможно, что поцелуи, прикосновения, даже перестройка квартиры были плодом ее воображения. Перекроить квартиру она могла и самостоятельно под влиянием собственного вдохновения. Пациенты с этим диагнозом могут подчиняться слуховым галлюцинациям и параноидальному бреду… Что если, написав роман, завершив свою миссию, писательница не знала, чем себя занять? Вдохновение пропало, и вместе с ним ушел и сладкий бред? Это могло оставить глубокие раны в ее сознании. Возможно, лишившись вдохновения, она впала в тяжелое депрессивное состояние, в котором ее нашли работники психиатрической больницы. Забившуюся в угол, женщину, трясущуюся от страха, со стеклянными глазами…
Неужели шизофрения? Что если свой роман писательница создавала в мрачной холодной квартире, а в ее сознании, она переживала, как ей казалось, лучшие минуты ее жизни? Врач терла виски, совершая круговые движения и закрыв глаза, глубоко вздыхала. Ей еще предстояло узнать, был ли точным ее диагноз. Ей необходимо было послушать историю до конца.
***
 Каждый раз с приближением вечера, я ждала, что услышу звук ключа, проворачивающегося в замке на двери моей палаты, и доктор придет дослушать меня. Наконец, это произошло снова, и я обрадовалась ее приходу по-детски искренне. Врач улыбалась, сегодня у нее не было папки с историей болезни, лишь халат, наброшенный на черное короткое платье с кружевной кокеткой, и сигареты в кармане. Мне показалось, что она пришла просто проведать меня, как обычная посетительница. Она читала мои мысли.
 - Я пришла, как друг. Не как доктор. Надеюсь, у нас выйдет не менее увлекательная беседа сегодня.
 - Скажи, есть ли шанс, что ты отпустишь меня однажды?  -  с надеждой спросила я.
 - Не будем сейчас об этом, мне необходимо многое о тебе узнать. Ты помнишь, на чем ты остановилась в прошлый раз? - врач встала у окна спиной ко мне, вглядываясь в темноту. Затем, открыв окно, обернулась ко мне и предложила закурить.
- Конечно, помню, с тех пор, как я здесь, это все о чем я думаю. Я прокручиваю все это в голове тысячи раз. Воспоминания о НЕМ, это всё, что у меня осталось.
Врач передернула плечами, у нее по спине пробежал холодок, она задумчиво оглядела стены, о чем-то напряженно думая.
 - Ты можешь рассказать мне, как он тебя вдохновлял? Что именно он делал? Что заставляло тебя писать?
 - Он просто был! Это всё, что мне было нужно, - я сделала паузу, - однажды, доводя до ума очередной абзац, я сидела на подоконнике, держа на коленях блокнотик с записями. Записывая свои отрывистые мысли, я иногда посматривала в окно. Мощеная улочка была влажной от дождя, прохожие и велосипедисты пестрили плащами-дождевиками, проносясь по улице. Я почувствовала движение в комнате, словно дуновение ветерка и заметила, как пошевелились мои волосы. Я узнала его дыхание на моем затылке. Оторвавшись от записей, я взглянула на него и мое сердце, растаяв от его взгляда, стало выстукивать в совершенно другом ритме. Я услышала, как капли дождя застучали по стеклу в такт. Он всегда приносил с собой дождь, или сам дождь приводил его ко мне. Он улыбался. Я открыла окно, чтобы впустить дождь в комнату, почувствовать его запах. Капли дождя осыпали лицо прохладой. Одна крупная капля упала и скатилась в ложбинку на моей груди. Поймав капельку, он мокрым пальцем провел по моему лбу, носу, губам до подбородка и сказал: «Сегодня ты создашь невероятную главу. Пиши!» И знаешь, я писала. У меня получалось. Не знаю как, но когда он приходил, мне становилось очень легко творить. Мы могли часами сидеть на балконе, нырнув в мягкие напольные пуфы. Я писала, а он сидел напротив меня, курил, кашлял, улыбался. Я могла бесконечно смотреть ему в глаза. Бывало, он смотрел на мокрую улицу, поднимая глаза к небу. Его глаза менялись с цветом неба. Они напоминали мне источник с ключевой водой. И каждый оттенок неба отражался в его глазах, падая в их бездну, как слеза кристальной каплей падает на поверхность воды, разбивая ее на десятки кругов. Но вода снова смыкается в ровную гладь, вбирая все то, что обрела. Я видела в его глазах все эти краски, и слова лились нескончаемым потоком, а рука энергично двигалась по бумаге, оставляя на ней новые и новые мысли, рождая предложение за предложением, абзац за абзацем...
Он не только вдохновлял меня, он еще и учил. Помню, я сидела на полу, жмурясь от солнечных лучей, что заглядывали в окно сквозь занавески. Лучи согревали лицо и руки, освещали исписанные в блокнотике строчки. Солнце было особенно ярким после дождя. В комнате стало тепло, но не от солнечного света, а от ЕГО присутствия. Я закрыла глаза и, запрокинув голову назад, спросила: «Это ты?»
«Кто же еще?» - последовал тихий ответ. Он подошел ко мне сзади, стал за моей спиной, обхватил мою голову руками, наклонился, и я почувствовала, как его волосы коснулись моих щек. Он поцеловал меня в губы, быстро и страстно, и тут же отстранился. «Покажи, что ты написала сегодня?»
Я попыталась взять себя в руки, переборов прихлынувшую к лицу кровь, но мое лицо предательски залилось краской. Мое смущение ему нравилось.
«Сядь возле меня», - попросила я. Он уселся на пол и, кинув на меня быстрый взгляд, положил голову мне на колени и промурлыкал: «Читай…».
Я зачитала строчки, написанные в этот день. Он лежал, устремив свои бездонные глаза в потолок и улыбался, слушая. Затем он резко вскочил и сказал, указав на меня пальцем: «Я должен кое-что тебе показать!» Я следила за каждым его движением. Он подошел к окну и поманил меня узловатым пальцем. Я поднялась с пола и последовала за ним. «Ты красиво описала небо. Но ты должна описать его так, чтобы оно казалось не просто небом, а настоящим раем. Ты должна чувствовать это своим сердцем. Посмотри на небо, внимательно посмотри, посмотри не глазами, а сердцем! Закрой глаза!" Я покорно закрыла глаза и ждала, что он скажет дальше.
Но я почувствовала его ладонь у себя на груди. «Прикоснись к небу, так же, как и я прикасаюсь к твоему сердцу». Он отстранил свою ладонь.
 - Звучит эротично. Согласна, это не может не вдохновлять, - констатировала врач.
 - Мне просто повезло.
 - Чему еще он научил тебя?
 - Он учил меня слышать музыку в каждом звуке. За окном снова лил дождь, но я никак не могла описать шум дождя так проникновенно, чтобы читатель смог услышать этот шум своим внутренним ухом и даже почувствовать прохладу, покрыться гусиной кожей, от глубины своего воображения. 
Я перечеркивала большие предложения, подбирая новые и новые эпитеты, но чувственности им не хватало... Как и всегда. 
«Ты нужен мне», - подумала я.  -  «Помоги мне снова видеть всё!»....
Я услышала шаги позади себя и сдавленный кашель. Я вздрогнула и обернулась. Конечно, это был он. Его одежда была мокрой, как всегда, ведь он приходил с дождем. Его лоб прорезала глубокая морщина, глаза потемнели, губы дрожали. Он постоянно кашлял, прижав к груди ладонь, но, не смотря на дьявольски злой взгляд, улыбался. «Здравствуй... - новый приступ кашля забрал его голос, но вернув его, он продолжал: - Я принес тебе новых эпитетов...».
«Прекрасно».
«Что пишешь?» - он взглянул на мои записи.
«Пытаюсь описать дождь».
«Что ж, неплохо. Попробуй сравнить шум дождя с музыкой. Ты никогда не замечала, что если внимательно прислушаться к дождю, можно услышать, как он говорит с тобой? Или наигрывает что-то. Иногда мне кажется, что внутри этого потока слышится фортепиано, будто кто-то попеременно нажимает на клавиши, позволяя литься нежной и захватывающей мелодии. Если представить эту мелодию, можно услышать, как дождь начинает ей вторить. Или вместо фортепиано можно представить бой часов. Боммм-боммм-боммм, и капли по крыше тук-тук-тук. Такой сумбур! А потом глядишь, и где-то внутри тебя рождается музыка», - он улыбнулся, закончив тираду и прекратив прохаживаться по комнате.
Я улыбнулась в ответ: «Ты останешься?»
«Ты же знаешь, что нет... - ответил он, кашлянув, - но тебе требуется то, что я могу тебе показать…».
"О, да. Прошу тебя. Мне это очень нужно».
Он сделал несколько шагов мне навстречу. Я думала, что он подойдет, и, как всегда прижмется ко мне, своим прохладным телом, и я услышу запах дождя и сигарет, улицы и прохожих, но он прошел мимо меня, смотря при этом прямо мне в глаза. Когда он оказался у меня за спиной,  я почувствовала, как мое сердце подпрыгнуло и совершило кульбит, чуть не выпрыгнув мне на ладони, и забилось в ритме сумасшедшего танго. Его дыхание шевельнуло мои волосы. Сердце ответило ему новым па. Он заговорил совсем другим голосом, кашель коверкал его, создавая, тем не менее, удивительную мелодию, лившуюся прямо мне в уши, рождая новые образы, новые слова в моей голове. Под этот хриплый напряженный ритм мы создавали новый вдохновенный танец. Я протянула руку назад и коснулась ладонью его влажной жестковато-бархатной щеки, он прильнул к ней, положив голову мне на плечо. Но ужасный кашель отдёрнул его от меня, и он отошел к дальней стене. Прислонившись к ней спиной, и вжав ладонь себе в грудь, он опустился по стене вниз и уселся на пол. «Я тут, пиши».
Глубокий вздох врача, казалось, снова вернул меня к реальности и вырвал из воспоминаний:
 - Чудесно. Я иногда читала что-то подобное, видела в фильмах. Но в реальной жизни ни разу не видела и не слышала ничего подобного, - врач качала головой, опустив голову и улыбаясь. – Но меня интересует один вопрос. Ты описываешь всё, его внешность, манеры, каждое движение. Но я до сих пор не знаю, кто он, чем занимается по жизни, как зарабатывает деньги?
 - Я часто спрашивала его, как и где он зарабатывает деньги. Он никогда не давал мне четких ответов. Говорил, что использует любую возможность, чтобы заработать. Говорил, что деньги не представляют для него особенной ценности.
Однажды я стала свидетелем его промыслов…
Он советовал мне писать вне дома, вне квартиры, стараться писать в новой обстановке, писать в парках, кафе, просто на улицах города, созерцать, наблюдать и чувствовать окружающий мир, вбирать эмоции через поры…
«Наш город прекрасно подходит для того, чтобы черпать в нем вдохновение. Ты и сама знаешь, что всего лишь прогулявшись по городу, ты уже можешь совершить путешествие сквозь века, почувствовав дыхание истории в старинных переулках и окунувшись в яркую ночную жизнь на сверкающих неоном бульварах, - говорил он, - да что я тебе рассказываю, ты и сама от рождения живешь в этом прекрасном городе».
«Ты прав, но я всегда вела такой монашеский, затворнический образ жизни, что я почти ничего не знаю о городе, где родилась!» - я удивлялась сама себе.
«Поэтому ты должна больше гулять. Тем более нет ничего прекрасней, чем прогуливаться и любоваться старинными фронтонами и фасадами домов, придумывая каждому дому свою сказку, историю, - продолжал он, - хочешь, я привезу тебе велосипед? Это еще и польза для здоровья».
«Нет уж, спасибо, - ответила я, - мне всегда было сложно удерживать равновесие».
И я гуляла. Я слушала его, я ему верила. И у меня все получалось.
В тот день я взяла с собой папку с чистыми листами и ручку, на случай если мне в голову придут какие-либо стоящие мысли, и вышла на улицу. Я не любила таскать за собой тяжелый ноутбук, да и писать от руки мне было приятнее. На улице было прохладно, я решила выпить горячего кофе в уютном ресторанчике неподалёку. Я слышала, что ресторанчик славился живой музыкой, и остановила свой выбор на нем. Не знаю, что именно мне понравилось в нем. Может быть, название «Летучий голландец»? Обычно видеть «летучего голландца» – плохое предзнаменование. Да, в этом было что-то мистичное, и манящее. «Чем же этот «корабль-призрак» порадует меня сегодня?» - думала я тогда.
Я любила сидеть у окна, чтобы иметь возможность выглядывать на улицу. Мне попался замечательный столик с видом на канал и прохожих, поспешно прятавшихся от дождя.  Я принялась делать наброски, что-то черкала на листах, у меня появились кое-какие идеи, но я все никак не могла оформить их.

Я видела музыкантов на сцене, которые настраивали свои инструменты и готовились к вечерней программе. Я заказала кофе и снова взялась за работу. Вскоре я услышала звуки гитар, которые тихонько подвывали, зазвучав под пальцами музыкантов. Полилась тягучая и томная мелодия. И тут на сцене появился он. Был он совсем таким же, каким всегда являлся и мне. На нем был все тот же пиджак, наброшенный на голое тело, все те же поношенные штаны и старые кеды. Он контрастировал с другими музыкантами, выглядел как бродяга, по чистой случайности попавший на сцену. Послышались аплодисменты: что ж, зал просит, значит, бродяга должен стать звездой…
Он двигался в такт музыке, продолжая курить прямо на сцене. Музыка становилась объемной, эмоциональной, звук гитар приятно резал горло на уровне кадыка, а стук бас барабана отбивался где-то в районе диафрагмы. Он начал петь. Я впервые слышала, как он поет. У него был обволакивающий голос, нежно заполнявший  уши. Иногда он вытягивал высокие ноты, а порой его голос становился низким и томным, даже с рычанием, что придавало ему еще больше шарма и привлекательности. Я застыла не в силах двигаться. Он притягивал мой взгляд, и я даже не заметила, как подалась вперед, спустившись на краешек стула от нетерпения. Он пел, периодически сексуально облизывая губы, откидывая назад голову, когда его руки, украшенные металлическими кольцами, обхватывали микрофонную стойку, словно лаская. Бывало, он останавливался, слушая гитарное соло музыканта, игравшего справа от него, качаясь под музыку и, приоткрыв рот, выпускал колечки сигаретного дыма ввысь. Налив себе красного вина в бокал из бутылки, стоявшей внизу у сцены, он сделал небольшой глоток и соблазнительно улыбнулся со сцены.  Встретившись co мной глазами, он запел импровизированный припев, на ходу переделывая слова. Запел о том, что его океан – это вино, и он долгие годы был моряком в алых бескрайних волнах, пока не нашел наконец…меня . Музыканты улыбались, рассматривая меня, сидящую в зале. Посетители тоже стали оглядываться на меня, и я залилась краской. Он выпил еще немного и, допев, распорядился: «Давайте все, кто здесь присутствует, выпьем за страсть!» Он поднял бокал. Посетители выпили, многие «на брудершафт», пары начали целоваться. Кто-то просил музыкантов не останавливаться, и музыка полилась снова.
Где-то в глубине души я догадывалась, почему он зарабатывал деньги именно таким способом, почему он пел именно такие песни. Его музыка была тем самым настоящим творением его сердца, музыкой его крови, души. И он делился ею со мной, чтобы давать вдохновение мне, потому что музыка давала вдохновение ему! Так мы и существовали, в этой неразрывной цепи. Он меланхоличный поэт, для которого вся жизнь – поэзия. Он пел о пламенной любви, которая приносит обжигающую боль, пел о страсти, сжигающей дотла, до забвения, исступления. Он стенал и корчился на сцене, словно у него ломка. Он был весь в сигаретном дыму, по лицу стекали капельки пота, мокрые волосы прилипли к щекам и шее. Музыка заполнила меня и я, не в силах сопротивляться этой силе, откинулась на спинку стула и слилась с этой завораживающей мелодией. Я была пьяна без вина. Звук его голоса опьянял сильнее дурманящего напитка. Мне невообразимо захотелось его. Это бывало часто с тех пор, как он впервые появился у меня в квартире. Но сейчас я готова была расплавиться, как металл, и растечься жидкой лавой… Страсть поглотила меня и помещение. Вокруг все помутнело от сигаретного дыма, угара и запаха вина. Пары танцевали вокруг, кто-то покидал кафе, а кто-то все еще сгорал от желания, продолжая вбирать музыку.
Концерт был окончен, и сквозь туман он вышел ко мне, поцеловал меня в губы, прижимаясь вспотевшими щеками к моему лицу.
«Подожди меня здесь! Я только зайду за зарплатой», - сказал он уставшим голосом.
Когда мы вдвоем вышли из ресторана, держась за руки, на улице был сильный дождь. Он разбивался о брусчатку, отскакивая от нее прохладным паром.
«Ты заболеешь… - начала я, - может, вернемся?»
«Я никогда не болею, - отчеканил мой «псих», и засмеялся, запрокинув голову назад, подставив голую грудь под полами пиджака струям дождя. Я засмеялась вместе с ним. Мне захотелось безумств, не хотелось ни о чем думать, просто быть счастливой.
В его руке по-прежнему была откупоренная бутылка вина, он протянул мне ее. Я отхлебнула терпко-сладкого напитка, и, не обращая внимание на омывающие лицо струи дождя, поцеловала его… Так же чувственно, как его музыка только что целовала мои уши. Он ответил мне не менее горячо; взглянув ему в глаза, я улыбнулась и  сказала ему: «Я тебя хочу. Прямо сейчас!»
Он сначала надменно посмотрел на меня, а затем пронзительно крикнул: «Побежали!»
И мы, взявшись за руки, что есть силы, побежали по улице, шлепая по лужам и обдавая брызгами прохожих, витрины, какого-то бездомного, который в ответ погрозил нам корявой клюкой. Мы бежали и смеялись, как дети.
Прошло, казалось, пару секунд, и вот мы были у меня в квартире, промокшие, опьяненные страстью, в честь которой поднимали бокалы!
Мы срывали друг с друга одежду, не в состоянии оторваться от поцелуев. Отяжелев от дождя, одежда оставляла лужи на полу в коридоре, его пиджак полетел в сторону и тяжело приземлился в кресло. Его влажное разгоряченное тело гипнотизировало меня, я чуть не задохнулась от желания. Когда моя грудь коснулась его груди, меня прошиб электрический разряд. Его жадные пальцы расстегивали на мне юбку и, целуя меня, он улыбался и смотрел на меня родными спокойными глазами. Он ловко усадил меня на стол, и, лаская меня своими горячими пальцами, он исследовал мое тело. Это было похоже на мастерскую игру на музыкальном инструменте. И он был моим собственным мастером. Мы одарили поцелуями каждую клеточку наших тел, вдыхая запах улицы, сигарет, наших мокрых волос, растирая капли дождя по коже… и когда он наконец… Да! Кстати, мой наглец на этот раз галантно спросил разрешения войти. А вошел он так, что у меня перед глазами затанцевали звездочки, как в мультфильмах. Он подарил мне такое наслаждение, которое я никогда и ни с кем не испытывала. Мы наполнили комнату музыкой наших вздохов, теплотой, исходящей от наших раскаленных тел. А потом мы делали это еще и еще…
Мы проснулись, лежа на белоснежных простынях.  Я любила чистые белые простыни, и подушки. Он разделил со мной эту любовь.
«Знаешь, почему я люблю белые простыни?» – улыбаясь, спросила я.
«Догадываюсь, они как чистая бумага. Табула-раса?» - ответил он кашлянув.
«Да. А мы их преобразили, добавили нашего неповторимого ощущения тепла в их невинную белизну».
«Ты права», - отвечал он, поглаживая подушечками пальцев моё плечо.
У него снова начался кашель, и он привстал на кровати, пытаясь отогнать его от себя. Я смотрела на его спину, рисуя пальцем по ней, выводя какие-то узоры. Его мышцы сокращались от приступов кашля, я гладила его по голове, обнимала, а кашель все не унимался и он, набросив свой влажный пиджак, оставил меня, как делал это и прежде. А говорил, что никогда не болеет. Я заплакала тогда, пеняла на то, что он никак не купит себе нормальную одежду, что он простуживается, постоянно гуляя под дождем. Но он не слушал меня.
В тот день я много написала. Я долго лежала в кровати, прислонившись щекой к простыни, которая еще сохранила его запах. Я подходила к столу, и с улыбкой проводя по нём пальцами, вспоминала нашу близость. И тогда сев за стол я написала нечто такое, чего раньше не получалось! Мне было легко и свободно, как никогда. Единственное, что меня беспокоило и даже пугало -  это его кашель.
- И он не признавал, что все же был чем-то болен? –  вскинула брови врач.
 - Нет. Он всегда говорил, что здоров и счастлив. Когда-то он сказал: «Я самый счастливый человек. У меня есть цель в жизни. У меня есть любимое дело. Я могу делать то, что умею. Петь и играть. Я живу в городе, где нет запретов, всегда можно найти хорошего вина, или чего-нибудь расширяющего сознание лучше вина. Здесь можно гулять под дождем, можно выглядеть странно, и расхаживать по улицам, как идиот. На тебя никогда не будут указывать пальцем, потому что таких чудаков в этом городе уйма. Я здоров и бодр. Я каждый день смеюсь. А еще у меня есть ты».
Я спросила его: «Если у тебя есть я, почему ты никогда не остаешься дольше, чем на ночь? Почему всегда уходишь, исчезаешь, словно тебя и не существовало?»
Он отвечал: «Когда-то мне придется уйти навсегда. Я просто не хочу, чтобы ты привыкала».
Эти слова ранили меня в самое сердце и на время лишили возможности двигаться, мне показалось, что у меня отнялась левая часть лица, и рука. Сердце сжалось, словно было не размером с мой кулак, а походило на грецкий орех. Горло сковал ледяной обруч, и мне стало трудно дышать. А горячие слезы полились по щекам. Он знал, что его слова возымеют такой эффект, но он сказал их намеренно, наверное, предупреждая меня. Он не мог поступить иначе. По тем или иным неизвестным мне причинам. Он целовал меня, растирая слёзы по моим щекам, а потом просто поднялся, и я увидела, как он покинул комнату. И квартиру.
 - Это становится похоже на драму. Он был еще и твоим мучителем! Он то романтичен, то циничен и холоден,  - прокомментировала доктор.
 - Именно так. Я злилась на него. Иногда даже ненавидела. Переживала и тревожилась. Билась в истерике. Но, в конце концов, прощала. И все его ранящие фразы, и иногда холодный отчужденный взгляд. Бывало, что он отводил взгляд и просто смотрел в пустоту. В такие моменты он совсем не выглядел счастливым человеком. Он был страдальцем, погруженным глубоко в свои мысли. Часто его томный взгляд был направлен куда-то ввысь, в этом взгляде было столько печали, словно он вобрал в себя все страдание мира. Эти глаза смотрели так, будто он силой хотел закрыть их и ничего больше не видеть, но не мог, и какая-то неведомая сила держала их открытыми, заставляя освещать все сущее их прекрасным светом. Он был и моим светилом. Освещал мою душу, проливал свет на самые темные страницы…
 - Сколько времени вы пробыли…вместе? – спросила врач с участием в голосе.
 - Не знаю точно, года два, наверное. Не помню. Он был со мной, пока я писала этот роман. Ну, этот, что сейчас так популярен.
 - Это самый известный твой роман.
 - Это уже не важно.
Врач удивленно подняла бровь и поджала губы, но промолчала. Я заметила, что она намерена закончить разговор на сегодня. Я сказала, что буду ждать следующей встречи.
Покидая палату, моя исповедница обернулась и спросила:
- Ты, кстати, угадала, что я люблю носить чулки от Victoria`s Secret. Как ты узнала?
- Это просто. То как горделиво ты их носишь, грациозно закидывая ногу на ногу. Однажды из-под полы твоего халата показалась их кружевная кайма. А из кипы бумаг с историями болезней у тебя когда-то выпала этикетка, так сказать, с одноименным названием.
 - Все понятно! - ее улыбка, последнее, что я видела в ту ночь. Все остальное время меня посещали сны о НЕМ.

***
В кафе зашла элегантная женщина средних лет, очень яркой и запоминающейся внешности и присела за столик у окна. К ней тут же подбежал официант, спеша принять ее заказ. Сегодня на ней не было ее привычного белого халата. На черное короткое платье было наброшено промокшее от дождя пальто, волосы были распущены и золотые кудри спускались на плечи. В ее чашке был горячий шоколад со специями. Он источал приятный аромат. Женщина задумчиво смотрела в окно. Сегодня она не думала о работе. Ее мысли заполнила ее собственная жизнь. Такая же серая, как и ее пальто. Как мокрый асфальт на улице. Женщина грустила о чем-то. Возможно об утерянной свободе, о том, что когда-то забыла о безумствах. О том, что потратила молодость и красоту на бесполезных мужчин, которые едва ли оставляли за собой хотя бы воспоминания. Но она помнила и свою последнюю любовь, которую упустила, боясь поддаться чувствам, боясь кардинально изменить свою жизнь. У нее была лишь ее любимая работа, которая лишала ее свободы и воздуха, мешала мыслить шире. Теперь работа стала тягостной рутиной. Она вспомнила о своей пациентке. Той самой писательнице, которой врач так и не могла отважиться поставить окончательный диагноз. Что же это такое? Женщина втайне завидовала пациентке, так как никогда в жизни не переживала ничего такого же яркого и в такой же степени увлекательного. Врач готова была даже поменяться местами с пациенткой, чтобы только оказаться в ее голове, пусть даже, если там есть то самое ядро безумия, которое она ищет. Мысли о работе не давали покоя этой бедной женщине. Услышав еще одну главу из истории писательницы, врач начала отбросила идею о шизофрении. Диагноз видоизменялся. Теперь она допускала, возможно, помешательство и полный отход от реальности. Она на какое-то время посчитала, что все «советы» ее вдохновителя были лишь мысленным оформлением ее собственного писательского опыта. Преобразовать квартиру она могла под действием того же самого расстройства, считая, что ей помогают. Человек, выступавший на сцене в кафе, мог быть обычным исполнителем, принявшим облик ее музы. Более того писательница говорила, что «муза» приходила тогда, когда ей это было необходимо, описывая его появление, как ощущение ветерка на коже или что-то в этом роде. Все это указывало на глубокое помешательство. На четкий вопрос о продолжительности их отношений, пациентка не дала точного ответа, ведь возможно она не осознавала, сколько времени пребывает в трансе и как далеко ушла от реального мира. Возможно, помешательство здесь как раз граничило с высокой интеллектуальностью и отсутствием бреда. Но врач не могла поставить этот диагноз, потому что у таинственного вдохновителя была болезнь, сопровождавшаяся кашлем, что свидетельствовало о реальности этого человека. Не стала бы она выдумывать себе больную музу. Похоже, это был реальный человек, приносивший ей вдохновение. Возможно, именно он своей необычностью вогнал творческого человека в подобие транса и сделал зависимой от себя самого? У нее было не только идиллическое отношение к своей музе. Она сострадала ему и переживала за него. Значит, не помешательство это было, а любовь… Врач никак не могла собрать все кусочки воедино. Она уже не была уверена, что дослушав историю, она сможет быть более определенной в своих решениях. Но, слушая эту историю, она стала ближе к своей пациентке. И она по-человечески хотела дослушать удививший ее рассказ. С последним глотком горячего шоколада она решила, что сегодня на ночном дежурстве она снова пойдет в заветную палату то ли слушать сказки, то ли смотреть цветное кино.

***
 - Как его звали? – спросила врач, сверля меня глазами.
 - Я не знаю. Мы никогда не называли друг друга по имени. Никак друг друга не называли.
 - Что?
 - Да. Ты сочтешь это странным. Иногда он придумывал себе смешные прозвища и просил меня использовать их. Говорил, что имена забирают нашу свободу действий и выбора, влияют на нашу судьбу. Но иногда мы вместе бывали в местах, где он встречал своих знакомых, и они называли его Вальдес с ударением на второй слог. Не знаю почему.
Мы часто бывали с ним в музыкальных магазинах, где он перекидывался парой фраз с персоналом, он захаживал в антикварные лавки, underground-магазины с необычной одеждой, видео-прокаты. Казалось, у него есть тьма знакомых, но нет друзей. И везде для всех он был Вальдесом. Он часто бывал на «блошиных» рынках, отыскивая редкие вещи, старинные музыкальные инструменты, афиши, шкатулки. Он походил на старьевщика, но наш город мог соблазнить любого человека, страстно влюблённого в коллекционирование. Ты сама знаешь, что здесь можно найти вещи со всех уголков мира. Это тоже привлекает сюда туристов. Наш город сам по себе как сувенир.
Врач согласно кивнула.
 - Он показывал мне места, где я не бывала раньше, но где я могла чувствовать себя собой, среди своих.
Однажды он зашел ко мне и поставил меня перед фактом, что мы отправляемся на рок-концерт. Я протестовала, говорила, что не готова и что мне нечего надеть.
«Ты идешь на рок-концерт. Так что одевай то, что попадется под руку. Вон те джинсы, и вот та футболка. И я тебя забираю». 
Это был первый концерт, который я посетила  с ним, за которым последовали множество других. Он запомнился мне больше всего. Я всегда любила рок-музыку, в ней была неуловимая сексуальность и заражающее бунтарство. Он знал, что меня это вдохновит. Он привел меня в какой-то подвал, где милым неприхотливым образом вместился маленький рок-клуб с крошечной сценой и задымленным помещением. Там царила своя особая атмосфера, свое настроение. Я любила наблюдать за музыкантами, терроризировавшими свои инструменты с упоением, забываясь на сцене и вгоняя толпу в транс. Мне нравился этот живой разбивающий на части грохот, поглощавший целиком, и, тем не менее, дававший встряску, гонявший адреналин по крови. Мой спутник постоянно с кем-то здоровался. Многие знали его в лицо, другие лично, перекидывались с ним парой фраз, и лишь единицы завязывали разговор, что было больше похоже на перекрикивание музыки. Он улыбался, качал головой, иногда переглядывался с музыкантами на сцене, если они были ему знакомы. Один, второй бокал пива… И я не заметила, как оказалась с гуще толпы, полностью отдавшись музыке. А он исчез.  Я знала, что он сделал это намеренно. К тому времени я привыкла к его выходкам. Он оставил меня наедине с толщей света и звука, драйва, эмоций, инстинктов толпы, и чистым вдохновением, лившимся со сцены. После этого он похвалил меня, за то, что я не задавала вопросов. Он понимал, что я достаточно хорошо его знаю. Знал, что я благодарна ему за то, что он оставил меня ловить и запоминать новые мысли, ловить их прямо из воздуха и превращать в слова.
«Я хочу играть, так же как и они и как ты. Иногда», - сказала я как-то ему.
Это был прохладный вечер, время, когда город воспламенялся от тысячи огней, готовясь встретить ночь.
«Не проблема», - ответил он и направился к тротуару, где как раз зарабатывал деньги какой-то несчастный бродяга. Он был одет в грязную поношенную одежду, и играл на старой акустической гитаре с облупившимся лаком. Перед бродячим музыкантом на земле лежала шляпа, в которую прохожие бросали монеты.
Я в недоумении последовала за ним.
«Слушай, друг, не одолжишь гитару на пару минут?» - спросил он.
Бродяга улыбнулся частично беззубым ртом  и протянул гитару.
Вальдес поманил меня пальцем. Он взял гитару и начал играть нашу с ним любимую песенку. Мы часто пели ее вдвоем, когда никто нас не слышал и беззаботно смеялись. Он запел, и кивнул мне, как бы завлекая меня подпевать.
«Ты что, я не умею», - шепнула я, смутившись.
«Публика просит», - ответил он. Я оглянулась. Позади нас стояла пара - мужчина и женщина средних лет, какой-то парень в татуировках и девочка с большим блокнотом в руках.
«Давай же!» - крикнул он. Я несмело запела вместе с ним, сначала тихо, но уловив его волну, подхватила громче и наши голоса слились, вторя веселенькой мелодии, которую он играл. Он начал смешно танцевать с гитарой, дрыгая ногами. Я вдруг схватила воображаемый микрофон и начала изображать звезду. Бродяга стоял в стороне, смеялся и умильно аплодировал. Вокруг нас образовалась неплотная толпа зевак, которым очень полюбилась наша песенка. Они качали головами и пританцовывали. В шляпу посыпались монеты.
Песня закончилась, и послышался шум аплодисментов. Я увидела улыбки на лицах людей. Бродяге вернули гитару, и он продолжил свой «концерт». Мы, взявшись за руки, пошагали по улице, шлепая кедами по мокрому асфальту.
«Ну что, ты довольна?» - спросил он меня.
«Да, вот это мы зажгли! Но я хочу, чтобы это была настоящая сцена».
«Если захочешь, ты можешь туда попасть. Но сначала ты напишешь свой роман».
Да, роман я написала. Но так и не побывала на сцене.
Врач опустила голову, смотря в пол, и теребя правой ногой.
 - Ничего. Ты еще молодая. Везде побываешь, - сказала она, с улыбкой, тронувшей уголки ее губ.
 - А о чем ты мечтаешь?  - спросила я ее.
 - Я? О многом. О том, что так и не сказала, не сделала. Я все-таки гораздо старше тебя, и времени у меня меньше, чем у тебя. Когда я была еще подростком, я хотела убежать из дома с рок-группой. Я любила петь. У меня низкий голос и этим я почему-то привлекала любителей свободной музыки. Я влюбилась в музыку и не только, - врач покачала головой и продолжила, - я хотела объездить весь мир в фургончике с остальными музыкантами. Романтично и глупо. Естественно я послушала родителей и… Ну, а дальше медицинский университет, работа, первый брак… Бракованный. Это уже не важно. Вообще, я довольна. Я люблю свою работу, - закончила она.
 - Так может пора стать свободной? Ты достаточно работала. Пора и отдохнуть. Ты успеешь так много! Я знаю, - я пыталась снова разбудить в ней то скрытое, то молчаливое, буйство, которому она всю жизнь затыкала рот.
 -  Твои слова меня подкупают. Но…
 - Просто обещай, что подумаешь на эту тему, ладно? – попросила я.
 - Ладно. Не хочешь продолжить свой рассказ? Я ведь здесь, чтобы говорить о тебе. Ты мне скажи, вот вы обычно встречались или в общественных местах или у тебя в квартире. А где он жил?
 - О! Хорошо, что ты задала этот вопрос. Это как раз напомнило мне об одном случае. Помнишь, он как-то говорил, что берет всякие интересные вещи в музее?
 - Да, припоминаю.
 - Так вот. Оказывается, это был его дом. Точнее дом его отца. Отец при жизни был коллекционером, но когда он разорился, он создал у себя в доме нечто вроде приватного маленького «музея». Он брал совсем немного денег за вход и проводил желающих прохожих посмотреть его экспонаты. Остатки роскоши, так сказать. После смерти отца, дом перешел его сыну, который не стал там ничего менять. В тоже время музей прекратил свое существование. Однажды он повел меня туда, сказав, что мы идем в гости. А потом перед самым входом сказал, что там живет. Я сначала не поверила. Это был двухэтажный полуразрушенный дом, поросший сухими ветвями какого-то вьющегося растения, с глубокими трещинами на стенах, которые были похожи на шрамы и морщины. Дом был похож на старика, который вот-вот тяжко вздохнет. Но он безмолвно возвышался над нами.
Когда мы вошли, я увидела полупустую комнату, местами с оторванным линолеумом. Окна находились высоко, и комната была очень темной. Мебели не было. Вокруг валялось все, что когда-то было достоянием музея. Чего там только не было. На стенах кое-где висели чучела диких животных, такие как голова оленя или медведя. Старые картины в ветхих рамках, пластинки, статуэтки и полуразбитые бюсты. В центре комнаты лежала бурая шкура, то ли вместо ковра, то ли вместо дивана. Камин взирал на нас чернотой своего сопла. В нем давно не разжигали огонь. Окна обладали особым шармом, они были витражные, состоявшие из кусочков стекла теплых оттенков, и свет с улицы преломлялся в них, отбрасывая на потрескавшийся потолок теплый свет. Я зачарованно смотрела на витражи, в них было что-то мистичное. Я поежилась, потому что в комнате было очень холодно.
«Ты что правда здесь живешь?» – спросила я.
«Да. Фактически. Дом мой. Но я редко здесь бываю».
«А где ты проводишь большую часть времени?» - я удивлялась все больше.
«Сейчас часто в underground-кафе, на улицах, на сцене, у тебя в квартире», - он соблазнительно улыбнулся.
«Ты сумасшедший…».
«Не без того, - он покачал головой, - подожди меня здесь».
Его не было пару минут. Он вернулся с бутылкой вина и бокалами, укутал меня в плед и предложил присесть на медвежью шкуру, покоившуюся на полу.
«Не мёрзни только, - попросил он, - я сейчас разожгу камин».
Пока он разжигал огонь, я разлила вино в бокалы и, умостившись на шкуре, что была единственным барьером между мной холодным полом, смотрела ему в спину, любуясь его кудрями, разметавшимися по плечам.
«Я бываю здесь, когда у меня особенно поэтическое настроение. Здесь можно почувствовать умиротворение от этих древних вещей, можно почувствовать их энергетику, здесь так тихо, а по комнатам ходит эхо. Я не знаю, может быть здесь и призраки есть», - хохотнул он, рассказывая и ковыряя кочергой угли в камине.
«Как мило. Здесь довольно мрачная атмосфера. Витражи… От одного их наличия здесь уже царит духовность. Эти голые потрескавшиеся стены! Почему ты не сделаешь здесь ремонт? Это отличный дом. Он просто требует ухода».
«Ничего он не требует, - вздохнул он, и,  взяв бокал, присел поближе ко мне на шкуру, - знаешь, если я бы я стал вампиром, я бы здесь жил. Почему бы и нет? Я бы оставался здесь и проводил свои дни. Вот здесь у меня стоял бы гроб. Я бы прятался в нем от лучей солнца. А ночью я бы выступал на сцене».
«Ты бы выступал, даже если бы был вампиром!» - улыбнулась я.
«Думаю да. Я хотел бы жить вечно. И всегда выступать, заниматься музыкой. Если бы я был бессмертным, я бы сам решил, когда мне следует умереть, сам бы отсчитал свои сроки».
«Ты не боишься смерти?» - спросила я.
«Нет. Но я злюсь на нее! Я знаю, что когда она придет, она все сделает по-своему, она заберет меня совсем так, как мне бы не хотелось».
«Что? А ты думал о том, как именно ты хотел бы умереть?»
«И не раз. Я мечтаю о том, чтобы я мог просто лечь и забыться сладким сном, и никогда не проснуться. Но я знаю, что мне не суждено так умереть».
«Откуда тебе знать?» – скептически пожала я плечами.
Он закашлялся и чуть не подавился вином.
«Никогда не проснуться », - повторил он хриплым голосом, откашлявшись.
«Когда ты начнешь лечиться? Ты постоянно кашляешь!»
«Я не болен, - он начал нервно шарить в карманах,  - ах, вот они!» – он выудил пачку сигарет из кармана пиджака, и, закурив, швырнул ее на пол.
«Опять куришь».
«Курю…», - подтвердил он.
Вздохнув, я прилегла на шкуру и положила голову ему на колени. Он запустил длинные узловатые пальцы мне в волосы. Периодически выпуская дым в потолок, он что-то напевал себе под нос.
«Да, пожалуй, ты прав, - призналась я, - что может быть лучше, чем просто прилечь, сладко потянуться, и, свернувшись калачиком под теплым пледом уснуть, и больше не проснуться. Это была бы идеальная смерть. Мало кому удается отойти именно так».
«И я о чем!» - подхватил он.
«Пока мы живы, ты просто не отпускай меня. И пой эту песню . Да, да, громче, ту, что ты сейчас напевал! Если бы я могла навечно уснуть именно таким образом», - мой взгляд устремился в пустоту.
Он улыбался и продолжал напевать мне своим низким, но переливистым голосом, поджимая губы, словно философствуя, и как-то особенно тяжко вздыхая, словно этот вздох тоже был частью его лирики.
В комнате потеплело от огня из камина, и от вина.
«Мне здесь очень нравится. Жаль, что ты не хочешь привести дом в порядок».
«Я знал, что тебе понравится. Это мое безумие. Я ничего не хочу здесь трогать. Тогда дом потеряет свое очарование. Знаешь, среди обшарпанных стен и куч старого хлама, пусть и антикварного, хочется просто сидеть и смотреть на огонь, говоря о вечном. Как мы с тобой. Этот затхлый воздух… все здесь веет старостью. А мы молоды и можем лишь созерцать, как все это постепенно чахнет».
«Я хочу приходить сюда чаще».
«Как хочешь».
Мы еще долго сидели вот так, говоря высокопарные фразы и наслаждаясь этим. Такова была атмосфера этого дома. Он принял в себя звуки наших голосов, услышал, о чем мы говорили. А стены этого дома точно могли все слышать. Они спрятали нас, наши страхи, наши грехи. Эти стены видели нас, занимавшихся любовью там, на теплой шкуре, и унесут наш секрет с собой.
Мы провели там много вечеров и ночей. Особенно прекрасным было Рождество. Это было незабываемо. К шкуре на полу и огню в камине добавилась кривая и куцая елочка, которую мы украсили пачками сигарет, и различными вещицами, найденными в доме. Мы даже соорудили столик из старых книг, на котором была очень скромная, но вкусная и праздничная снедь. Вместо рождественского пунша мы пили абсент. Он переливался изумрудным светом в его бокале, сочетаясь с его зелеными глазами. Он говорил, что абсент воздействует на творческих людей и дает им вдохновение, позволяя чувствовать потустороннее.
Я принесла свой ноутбук, он был приветом современности в этих стенах. Мы лежали на шкуре, обнявшись, и смотрели мрачные мультики, «Кошмар перед Рождеством» и другие…
 - Как мило… - хмыкнула врач, - это так по-рождественски!
 - Это было что-то сродни нашего персонального рождества. Все выглядело странно и понятно только нам двоим. Он принес гитару и вечерами играл мне свои новые песни. А я зачитывала ему новые главы своего романа. Иногда мы жарили зефир у огня. Это был наш очаг. Однажды он принес странной формы котелок, смешной такой, как у ведьм в сказках. И красное вино. Я варила глинтвейн в камине! Весь дом пах специями. «Твое зелье случайно не приворотное?» - спрашивал он, и мы вместе смеялись.
Я также не смогу забыть ту прекрасную зиму, потому что мне открывалось все больше и больше интересных и прекрасных вещей. Когда выпал снег и воды в каналах заледенели, каналы превратились в ледяные улицы.
 - Люблю это время, - согласилась врач. – На улицах безумно красиво.
 - Да, очень красиво. Но главной нашей забавой тогда было катание на коньках по льду каналов! Иногда бы объезжали весь город по этим «дорогам». Это он научил меня кататься на коньках. Наши лица были красными, разгоряченными от морозного ветра и, возвращаясь домой, в музей, мы отогревали наши руки у камина, а наши глотки чем-либо горячительным, - я улыбнулась своему просторечивому грубоватому выражению.
Доктор вернула мне улыбку.
 - Зимой мы часто бывали в барах, где выступала его группа. Это было веселое время. Музыканты заносчиво верили, что станут знаменитыми, писали новые и новые песни, утверждая, что они с каждым разом получаются лучше, курили марихуану, купленную у людей, действительно знающих толк в качественном продукте, и жили роком. А еще мы часто бывали в самых различных музеях.
Он говорил: «Тебе нужно чаще выходить в свет, наблюдать за другими видами искусства, это важно!» И я познавала родной город вместе с ним. Мы были и в эротическом музее и в музее Гашиша и Марихуаны! Ну, где еще увидишь подобное? Меня очень впечатлил дом-музей Рембрандта в Еврейском квартале, а так же музей Ван Гога. Да, живопись тесно граничит с литературой, причудливо с ней переплетается. Это тоже вдохновило меня. А музей татуировки воодушевил меня сделать и себе наколочку, - я заголила ночную рубашку, демонстрируя врачу рисунок на спине.
 - Блокнот, гитара, краски и кисточки? Да, это тебе подходит. Ты человек искусства.
 - Возможно. В общем, мне нравилось все, что мы делали, куда ходили, и я все больше влюблялась в свой город. Единственное место, которое мне не нравилось, это район Красных фонарей. Плоско и пошло. Но как ни крути – это почти синоним столицы.  Ха, зато мне понравился памятник женской груди, спрятанной в брусчатке, прямо под ногами!
 - Слышала много легенд о нем, - поддержала врач, кивая, - я когда-то мечтала иметь такую же грудь, как у этого памятника, - врач покачала головой. 
 - Точно. Я тоже! А еще мы однажды провели незабываемый вечер в доме-лодке. Знаешь, те, которые катаются по каналам. Можно снять такой плавучий дом на ночь, заплатив всего несколько гульденов. Это было после его концерта. Не знаю, то ли домик сильно качался на волнах, то ли мы были чересчур пьяны?
Мы обе улыбнулись.
За окнами маячил розовый рассвет. Но, казалось, что мы совсем не устали от разговоров.
- Прости. Может, я задам лишний вопрос, но это все так удивительно. Как же он позволил тебе оказаться здесь? Что случилось? Где он сейчас?  - врач волновалась и, держась за коленку, ерзала на стуле.
 - Нет, это не лишний вопрос. Мы к этому шли. Я должна закончить рассказывать. А тебе нужно решать, что делать со мной дальше. Последние, скажем полгода, до его ухода, буду называть это так, он стал реже ко мне заходить. Он пропадал иногда на две недели, и я начинала жутко нервничать, у меня начались приступы удушья, когда его долго не было. Я боялась, что однажды он может не вернуться, как и обещал. Но он возвращался. Никогда не объяснял своего отсутствия, и меня это злило, но я понимала, что по-другому не будет. Может быть, мне просто казалось, но с каждым его возвращением, он становился бледнее и худее, словно из него вытягивали жизнь. Он часто морщился от боли, хватался за грудь, все больше кашлял. Но его зеленые глаза по-прежнему светились и улыбались мне. Он всегда приносил с собой новую порцию вдохновения. И после его визитов я долго пребывала в творческом полете, и мой роман успешно продвигался к концу. Я сама была довольна своей работой, поэтому писалось легко. Но когда он подолгу отсутствовал, горло сковывал обруч, и мне становилось душно в квартире. Я бросала писанину и выходила на улицу, бесцельно шатаясь по улицам, и ресторанам, где он мог выступать. Когда он появлялся, он все чаще обнимал меня так крепко, что казалось, он сломает мне ребра. Он подолгу держал меня, прижатой к себе, и я чувствовала, как он сбивчиво и неровно дышит. Он мог прибегать ко мне в квартиру, как всегда мокрый от дождя, прижиматься ко мне, дрожать и что-то невнятно бормотать. Я боялась за него и ничего не могла ему сказать. Он никогда бы не стал разговаривать со мной о своих проблемах, о том, что его тяготило. Это внутренне очень мучило меня и не находило выхода. Намерзшись на улицах, он приходил и, дрожа всем телом, садился в ванную прямо в одежде, поливая себя горячей водой, сильно кашляя, и отхлебывая из бутылки вино. Да, он много пил тогда. Больше, чем обычно. Мне ничего не оставалось, как, не раздеваясь, залазить к нему в ванную, обнимать его кудрявую голову, целовать его бледные дрожащие губы, и вместе с ним переживать его трагедию. Ведь я и понятия о ней не имела. Он бы никогда не рассказал мне. Я могла лишь быть с ним рядом.
  - Ужасно. Я бы мозгами поехала, - вырвалось у врача. – Ой, прости.
 - Да, я, наверное, и поехала. Тебе виднее. Но другого пути  меня не было. Мне очень запомнился вечер, когда он пригласил меня на свой концерт в крупный, невероятно модный клуб. Он сказал, что его группа становится узнаваемой, и их стали приглашать в более людные места, ставить на разогрев более известным музыкантам, и даже предложили записать альбом. Я решила, что его отсутствие связано с группой. Видимо, он много занимался музыкой. Я немного успокоилась. Концерт был непередаваемо впечатляющим! Мне, наверное, никогда его не забыть. Вальдес выглядел хуже, изможденнее обычного, но был прекрасен. Я видела, что он уже заслужил признание публики. Это был его первый настоящий успех. Я была так счастлива за него, более, чем когда либо была счастлива за себя. Я гордилась им. Многие женщины ищут мужчину, которым они могли бы гордиться и говорить ему об этом. У меня такая возможность была.
Да, я кажется, отвлекаюсь. Прости, мне что-то сложно дышать… Я помню, как я увидела его в последний раз. Ох…, - я схватилась за горло, говорить стало труднее. Врач с тревогой смотрела на меня. Но я продолжала: - Он зашел за мной. Впервые он был одет тепло. На нем был старый черный растянутый свитер, поверх него длинный пиджак, шапка, свисавшая на затылок, из-под которой выбивались его влажные от дождя кудри. Глаза стали светлее, они выцвели. Лицо разгладилось, но почему-то казалось даже немного постаревшим. На руках были обрезанные на пальцах потрепанные перчатки. Мы пошли с ним в кафе. Большую часть пути он молчал. Когда мы были у цели, мы выбрали столик на улице под навесом. Мы сидели напротив друг друга и я, не отводя взгляда, смотрела на него. Я заказала кофе со сливками. Его аромат успокаивал меня. Я обхватила чашку руками, согревая пальцы.
«Как твой роман?» – спросил он.
«Осталась последняя заключительная глава», - ответила я воодушевленно.
«Отлично, - улыбнувшись, сказал он, – дописывай. Мне нужно видеть результат».
«Скоро увидишь!» - весело отвечала я.
«Когда ты его допишешь, и тебя напечатают, ты заработаешь много денег. Станешь жить шире. Купишь себе дом возле моря. Там, где тепло», - сказал он.
«Что ты… Еще неизвестно, будут ли меня печатать. Раньше ведь не печатали. Да и зачем мне дом у моря? Я довольна и своей квартирой!»
«Нет. Твоя жизнь изменится. Но сначала ты должна дописать роман. Обязательно. Этот роман наше детище. Он рожден в любви. Никто не любил меня так, как ты. И никто не любил тебя, так, как я», - эта его фраза встревожила меня.
«Зачем этот пафос? Что происходит?»
«А что я не могу признаться в любви женщине, которая вдохновила меня, которая сделала меня знаменитым? Которая просто молчала и всегда была рядом».
«Это ты сделал меня такой, какая я есть».
«Не надо сейчас об этом! - оборвал он меня. – Я пойду… репетировать. А может быть спать. Может, засну. Неважно. А ты посиди еще здесь. Сегодня такая погода… Музы гуляют сегодня. Лови их. И допиши последнюю главу. Сегодня, слышишь? Я хочу, чтобы ты закончила роман сегодня».
«Я постараюсь, если ты так хочешь».
«О, боже мой, спасибо!» - последовал его страстный ответ. Он встал из-за стола и накрыв ладонью мою ладонь, поцеловал меня в лоб холодными губами. - «Пиши», - шепнул он, и, улыбнувшись, покинул кафе.
Новый приступ удушья дал о себе знать, и я снова схватилась за горло, не в силах продолжать рассказ. Врач резко встала со стула и, схватив меня за плечи, смотрела прямо в глаза.
-  Что с тобой? – на ее лице было искреннее волнение.
- Я…я… - обруч на горле не давал мне говорить. Голова закружилась, но я попыталась взять себя в руки. Врач присела ко мне на кровать и, держа меня за руку, участливо смотрела на меня.
- Ну же, я знаю, как тебе плохо. Но расскажи, расскажи, что было дальше. Как ты оказалась здесь? Расскажи! – ее голос становился настойчивым и резал уши. – Расскажи!
Из моих глаз закапали слезы.
 - Наверное, прошел месяц с тех пор, как я поняла, что он не вернется. А я…Черт! Я…дописала этот роман в тот день. Как и обещала. Но я не знаю, прочитал ли он его. До сих пор не знаю, - меня затрясло, - я так мечтала прочитать ему последнюю главу. Но он, наверное, решил отказаться от меня и нашего детища. Я больше не видела его. Я не знаю, я не знаю, читал ли он его, когда меня напечатали. Я не знаю!!! – я сорвалась на крик.
 - Тише, тише, успокойся. Что было дальше?
 - А дальше…все это так неважно…не важно…, - у меня перед глазами все поплыло, и я схватилась за голову, покачиваясь. Слух затуманился, и сквозь пелену я услышала какой-то тонкий звук. Я увидела искаженное лицо врача, в руках которой был пикающий пульт с горящей красной лампочкой. Мне стало ясно, что она вызвала санитаров. Дверь распахнулась и в свете коридорных ламп я увидела два мощных силуэта, а вскоре я почувствовала, как их крепкие руки держали меня с двух сторон. Я начала вырываться, но отнюдь не от того, что я не хотела, чтобы меня усмирили. Перед моими глазами проносились воспоминания. Те самые забытые воспоминания, все то, что было после того, как напечатали мой роман. Я вспомнила все до мельчайших подробностей. Мир рухнул во второй раз. В этом мире снова не было ЕГО. Я чувствовала, что дышать становилось все сложнее, чувствовала горячие слезы на щеках. И впервые я мечтала, чтобы меня усмирили. А еще лучше, чтобы усыпили, как бешеную собаку. Неизвестно откуда появившаяся медсестра набирала шприц. Я громко зарыдала, корчась в руках санитаров, так громко, как давно этого не делала, и закричала что есть мочи. Потом я почувствовала укол чуть выше локтя, и мое тело расслабилось, конвульсии прекратились, я обмякла, и меня опустили на кровать. Последнее, что я помнила, это испуганное лицо врача, приоткрытый рот и глубокую морщину, прорезавшую ее лоб…
Сознание помутилось и, не помня себя, я потеряла сознание.
***
Я не помню, сколько времени прошло с тех пор, как я, рассказав врачу свою историю, вспомнила все самое страшное и впала в то ужасное состояние, когда меня требовалось усмирить. В теле была слабость от препаратов, глаза видели нечетко, то с зелеными змейками, разводами, то со звездочками, будто меня били по голове. Я все еще была очень слабой, но сегодня мне стало легче. Самое ужасное, что на этот раз я помнила, как и почему оказалась в больнице. Помнила конец своей истории. И теперь я понимала, что мне нужно жить с этими воспоминаниями. Медсестра вошла ко мне в палату и молча положила пачку белых листов и ручки на тумбочку. Когда она удалилась, я, дотянувшись до листов, увидела, что все они абсолютно чистые. Что-то вдруг щелкнуло у меня в голове, и внезапно разозлившись, я швырнула листы, и они белым фейерверком рассыпались по палате. Взглянув на кучу разбросанных листов, расплывающимся зрением, я увидела, что один из листов в этой пачке был исписан. Я попыталась подняться, но одолевшая меня слабость, мешала мне. Я кое-как сползла с кровати и, шаря руками по полу, добралась до заветного листа.
«Я надеюсь, ты прочтешь это, - так начиналось послание. Я сразу же поняла, что это было письмо от врача. - Я не могу прийти к тебе и дослушать конец твоей истории. Я знаю, что сейчас ты уже все помнишь, я допускаю, что тебе может снова стать плохо, если ты будешь рассказывать об этом вслух. Так что я прошу тебя написать мне о том, что было дальше. Не спеши. У тебя достаточно времени. Ты больна. И я не могу тебя выпустить. Ты уже сама понимаешь, что больна. Твое исцеление теперь и в твоих руках. Я шлю тебе эти листы, чтобы ты могла писать. Обещаю, я больше не буду забирать их у тебя.  Ты вспомнила все и твое творчество больше тебе не навредит. Тебе нужно учиться с ним жить. Чтобы окончательно определиться с твоим диагнозом, мне нужно знать конец истории. Так что я жду твоего письма. Я не буду мозолить тебе глаза. Я даю тебе столько времени, сколько нужно. Если будет становиться хуже, прекращай писать. Потом снова начинай. Контролируй свое состояние. Видишь? Я уже доверяю тебе лечение. Если будет нужно, я пришлю тебе ноутбук, краски, бумагу, все, что нужно, только скажи! Ты должна продолжать творить. Но… выпустить тебя я не могу. Прости».
Слезы подступили к моим глазам, и я тихо заплакала. Внутренним слухом я  слышала безжалостную фразу: «Ты больна. И я не могу тебя выпустить». Новый приступ не заставил себя ждать. Сначала крик, конвульсии. Я знала, каким будет этот приступ. И заведомо ждала санитаров. Она не смогла мне помочь. Она лишь указала мне на мою болезнь. Дала четко осознать, что мое место здесь. Теперь все стало на свои места и единственное, что мне оставалось, это сдаться. Препарат подействовал, и я снова забылась. Жаль, что не забылось все то, от чего я страдала.
*** 
Врач, казалось, вечность ждала письма от своей необычной пациентки, и начинала терять надежду. Но однажды, ей в кабинет занесли кипу бумаг, кое-где смятых, исписанных, с рисунками на полях. О да, это из той заветной палаты. Она не будет читать эти послания в больнице. Нет! Больше нет. Это дело перестало быть ее работой, оно сроднилось с ней. Добравшись до дома, врач надела мягкий махровый халат и налив себе вина, включила громко музыку. Ей стало плевать, что подумают соседи. Это был диск группы со странным названием-аббревиатурой и пятью самоуверенными парнями на обложке, среди которых стоял, по-видимому, их вокалист, с волнистыми волосами до плеч и пиджаком, наброшенным на голое тело. Звук заполнил комнаты. Да! Эта музыка вполне соответствовала случаю. Что же было дальше? Что случилось с этой группой? С этим зеленоглазым демоном, что свел с ума писательницу, затерявшись в этом огромном городе, и что будет с психиатром, свидетелем чего-то неповторимого, канувшего в лету, оставшегося на страницах бестселлера больной писательницы? Она начала читать:
«Мне сложно. Но я справляюсь. Ты права. С каждым днем, с каждым новым приступом, я понимаю, что привыкаю жить с этими воспоминаниями. Приступы стали реже. Писать всегда легче, чем говорить, тем более мне. Я остановилась на том, что… я закончила свой роман в тот же самый день, когда в последний раз видела ЕГО. Последовали дни, когда я редактировала свое детище. Тогда я все еще верила, что он вернется, как всегда, и будет первым, кто прочитает мое произведение. Я тогда была на подъеме, исполненная верой в лучшее. Когда я закончила редактировать роман, я сразу же отдала электронный вариант в редакцию. Возвращаясь домой, кутаясь в свое простенькое серое пальтишко, я медленно брела по улице, все мечтала случайно его встретить, как тогда, в первый раз. Но я не встретила его. Мне так нужна была его поддержка, особенно в этот день. Я еще не знала, что мне скажет редактор, но мне так нужно было взбодриться, поверить в себя. Но он не появлялся, и мое настроение становилось все хуже. Все еще в ожидании ответа из редакции, я начала искать его. Я знала, что у меня мало шансов найти его, но я пыталась. Я мерзла в парках, где мы бывали вместе, заходила в кафе и бары, где он когда-то выступал, приходила к нему домой, у меня остались ключи. Но в пустом заброшенном доме уже давно никто не появлялся, не разжигал камин, не мял шкуру. Я просто садилась на нее и ждала. Я все думала, что он захочет вдруг навестить свое жилище. Но никто не приходил. С наступлением темноты, дом казался зловещим. Когда я оставалась там в одиночестве, мне было холодно как в пещере. Чтобы унимать свой страх, я слушала музыку в наушниках, лишь бы только не слышать шорохов и дыхания старого дома. Я дула на свои закоченевшие пальцы, но терпела, сидела до тех пор, пока окончательно не осознавала, что он не придёт. Часто я боялась, что если я сидела в его доме, он мог не застать меня в моей квартире, и я, сломя голову, бежала туда. Но я бы заметила, если бы он приходил, он бы оставил за собой свой неповторимый запах. Ответ редактора не заставил себя долго ждать. Роман заслужил позитивную критику и был рекомендован к печати. Я была очень счастлива, это же было самое первое в моей жизни достижение. Самое главное! Но я даже не могла по-человечески порадоваться. Да и не с кем мне было распить бутылку игристого шампанского, которое всегда символизировало праздник. Это был крупный праздник, но он был отпразднован тихо и компактно, внутри меня. За меня не кому было порадоваться. Радоваться за себя не хватало сил, потому что в голове прочно засела мысль, о том, что, как и обещал, он исчез. Он не раз говорил мне, что когда-нибудь исчезнет. Но я все отказывалась верить. Теперь ко мне приходило осознание того, что он никогда мне не врал. Я не бросала попыток искать его. Я решила сходить в то самое кафе, где впервые видела его выступающим. Мне почему-то запомнилось название заведения  - «Летучий голландец». Интерьер кафе сильно изменился. Там больше не было помоста, где выступали музыканты. Я обратилась к менеджеру. Спросила у него, о группе выступавшей здесь, а так же, не знает ли он их лидера Вальдеса. Я вспомнила это прозвище, ведь многие его именно так и называли. Я также спросила, выступает ли эта группа здесь, как и прежде. Менеджер приветливо улыбнулся, услышав знакомое имя, и сказал: «Вы знаете, у нас больше не выступают никакие группы. У босса умерла жена. С тех пор, он запрещает играть здесь. Предпочитает тишину. А вот Вальдес и его группа…Хм, они вроде бы уже записали альбом. Но насколько я знаю, у них теперь новый вокалист. Я не в курсе, как идут дела у Вальдеса. Знаю, что у группы небольшое турне сейчас. С ними он или нет - я без понятия. Давно его не видел». Я поблагодарила менеджера и покинула кафе. Я долго искала его, встречала его знакомых, расспрашивала о нем. Но все как один лишь говорили, что не в курсе, где он может быть. Пожимали плечами и беззаботно показывали спину.
Роман напечатали и меня пригласили на фотосессию для обложки. В тот момент все, что было связано с романом, перестало меня интересовать. Но на фотосессию я все же сходила. Фотография получилась ужасной, у меня был совершенно отсутствующий и безразличный взгляд. Потом последовала партия книг, которую мне выслали по почте. Обложка мне понравилась, но мои чувства притупились и, рассмотрев книгу, я холодно отшвырнула ее.  Я стала известной. У меня не было агента, мне просто повезло. Мне не нужно было платить агенту, который бы работал за меня с издательствами. Обычно такая работа – большие хлопоты и занимает кучу времени, не давая писателям творить дальше. Но я не хотела писать дальше в тот момент. И я «работала» с издательством напрямую, они платили мне жалованье за проданные книги, они сами сообщали мне о доходах, презентациях и конференциях, на которые я должна была ходить, улыбаться поклонникам и расписываться на экземплярах своей книги. Сначала я все выполняла исправно, ходила на презентации, расписывалась на обложках, улыбалась на камеру, но мои силы быстро иссякли. Мне не нужна была популярность! Огромные деньги… Все это на счету в банке, я точно не знаю, сколько там денег. Больше, чем я даже могу себе представить. Книга хорошо продаётся и сейчас, как я понимаю. Деньги капают и капают… Люди начали узнавать меня на улице и просить расписаться на их экземпляре. Но я большую часть времени была где-то далеко, погруженная в свои мысли. Я бродила по улицам в одиночестве, никого не замечая, как приведение. Все потеряло смысл, и вскоре моя апатия сделала из меня безвольное аморфное существо. У меня начались приступы паники, необъяснимого страха, даже мания преследования. Позже я купила альбом группы, где Вальдес был лидером. Он был на обложке среди своих музыкантов и это единственное его изображение, что у меня осталось. Я слушала альбом по кругу целыми днями и не знала, что с группой сейчас, что с ним сейчас. Неизвестность очень меня пугала. Я стала бояться выходить на улицу. Не знаю, чего я страшилась, может, самой себя. Я и сейчас туманно помню, что со мной происходило, потому что я была в трансе, у меня случались истерики, приступы удушья, и часто я просто не понимала, что происходит вокруг. Я вела себя очень странно. Я понимала, что обезумела и я припоминаю, как я однажды бежала домой в приступе паники, кричала, что-то бормотала, закрывала уши руками, дрожала. Уловила на лестничной площадке заинтересованный взгляд старой соседки, которая давно наблюдала за мной. А потом помню, как приехали санитары, заломили мне руки и доставили сюда.
Вот и вся история. Что со мной случилось? Я надеюсь, когда-то ты сможешь дать мне ответ! Единственное, что тревожит меня сейчас, это то, что я не знаю, читал ли он мой роман… Если бы только он прочел его…Мне больше ничего и не надо.
Не забывай заходить ко мне в палату. Я обещаю, не будет приступа. Я учусь с этим жить».
 - Конечно, зайду,  - сказала врач вслух, наверное, самой себе, дочитав послание. Все стало на свои места. С воодушевлением врач стала бродить кругами по комнате. Все было совершенно элементарно. Никакой шизофрении, помешательств, игр воображения творческого человека не было. Боже, как же все было просто! Любовь! Вот, что было настоящим безумием. Любовь к обычному человеку, обреченная стать наказанием. Наконец-то…Термины и понятия мгновенно заплясали в голове у врача: это нервный срыв, который случился вследствие психологической травмы. Травмой было исчезновение этого таинственного Вальдеса. За нервным срывом, лечением которого никто не занимался, последовали депрессия, фобии, тревожные расстройства, ухудшение физического здоровья. Ведь пациентку доставили в больницу изможденной, с головными болями и затруднением дыхания. Диагноз определен. История дописала, чего же можно еще желать? Разве не справился бы опытный психиатр с такой задачей? Она, несомненно, справилась бы. Но бороться с любовью она была не в силах. С, казалось бы, таким простым и всем знакомым чувством, что сделало ее пациентку безумной. Она чувствовала себя частью этой истории. Теперь она сама загорелась не менее бредовой идеей не вылечить, а помочь пациентке найти того, кого она так обожала. Не медля ни секунды, врач наспех оделась, и, схватив диск Вальдеса, выскочила на улицу, не обращая внимания на проливной дождь. Она направлялась в «Летучий голландец»! Она верила, что если писательнице не удалось узнать что-нибудь о своем любимом, то удастся врачу, человеку трезво мыслящему, уверенному в себе. «Я найду, найду, найду его, - бормотала врач, - я должна». Она повторяла это себе, пока бежала, стуча каблуками по мощеным улицам. И когда она промокла до нитки и продрогла, перед ее глазами наконец-то замаячила зеленая вывеска «Летучего голландца». Запыхавшись, она сбивчивым голосом попросила официанта позвать менеджера. Тот в свою очередь вежливо предложил даме присесть и что-либо заказать. Врач отказалась, и, доставая из кармана диск, сказала:
- Простите, но я спешу. Мне нужно кое-что узнать. Прошу вас, взгляните. Говорят, раньше эта группа выступала у вас. Возможно, вы знаете этих людей!
 - Да, я знаю их. Раньше они выступали у нас, но теперь они стали действительно известными, - менеджер поджал губы, не понимая, к чему ведут эти расспросы.
 - Тогда скажите, вы знали Вальдеса? Мне очень нужно на него выйти.
 - Помнится, одна девушка спрашивала уже о нем. К сожалению, должен вас разочаровать. Вы попросту не сможете на него выйти. Я сам недавно узнал, что его с нами больше нет. Сожалею… - менеджер скорбно опустил голову.
 - То есть, больше нет? – нервно спросила врач.
 - Он скончался. Никто точно, правда, не знает, при каких обстоятельствах. Группа сразу нашла замену своему лидеру и отправилась в турне. Об этом я узнал гораздо позже. А зачем вам Вальдес? – поинтересовался любопытный менеджер.
 - Спасибо, - отрезала женщина и покинула заведение, хлопнув тяжелой дверью.
Новость потрясла ее до глубины души. Дослушав рассказ писательницы до конца, она подозревала, что ее любимого уже нет в живых, но она все же еще хотела верить, что это не так. Ее ожидания подтвердились, и ей стало очень страшно от этого. В тот вечер, женщина не знала, куда себя деть в этом большом городе. Городе, где родился Ван Хельсинг, как говорилось в легендах. Городе, который был целой страной. Отдельным миром. Она бесцельно бродила по улицам «этого мира», промерзла до костей, и, вернувшись в свою квартиру, напилась. В одиночестве. Пусть так поступают только алкоголики, но ей было плевать. Приятное тепло разливалось по ее венам, чересчур переполнив ее организм, и она забылась крепким пьяным сном.
***
Ее разбудила поистине суровая головная боль, но, не смотря на это, врач молниеносно поднялась с кровати, готовая действовать. План действий сразу же созрел в ее голове, удивительно четко и последовательно! Она учла все, что слышала от своей пациентки, учла советы своих коллег и подруг, учла все то, что сама чувствовала и чего желала. Еще вчера она была в отчаянии, она была безмерно несчастна и опечалена чужим горем. Но сегодня все резко изменилось и встало на свои места. Если бы кто-то спросил женщину, что она собирается делать, план ее действий оказался бы слишком длинным с множеством пунктов. Но первый пункт в ее плане был: встретиться со знакомым адвокатом и расширить свою компетентность в сфере интеллектуального права. Она была уверена, что он поможет ей разобраться во всех нюансах и проблемах, с которыми ей предстоит столкнуться. Это было первое, что она сделала на пути к своей новой жизни. За этим последовали долгие месяцы исполнения пунктов плана. За это время врач не раз навещала свою пациентку, по прежнему ночью, и об их дружбе никто не знал. Женщина старалась не заводить разговоры о прошлой жизни писательницы, чтобы ничем не напомнить ей о ее боли. Но она знала и чувствовала, что та по-прежнему испытывает боль, хотя и учится с ней уживаться. Конечно же, доктор не рассказала пациентке страшную новость. Она просто не могла этого сделать. Она понимала, что это полностью разрушит жизнь этой девушки. Иногда в ночных кошмарах доктору снилось, что она рассказывает пациентке о том, что узнала там, в «Летучем Голландце». И в этих снах она видела разрушение этой личности, которое начнется с приступа, и может закончиться летальным исходом, а между тем и другим будет подобие ада, в котором будет мучиться пациентка. Она буквально видела разложение ее сознания, потом разложение ее тела. Врач каждый раз вскакивала с постели, увидев такой сон, и стирала пот со лба. И каждый день она молила Бога, чтобы пациентка ни о чем не узнала. Когда она навещала больную, женщины в основном обсуждали новый роман пациентки, который та начала писать в клинике, используя ноутбук, присланный врачом. Писательница интересовалась, как идут дела у ее исповедницы-врачевателя и та рассказывала ей о новой пациентке, живущей в соседней палате, которая всерьёз верила, что она английская королева. Женщины вместе смеялись, тут же застенчиво замолкая от неловкости, ведь на самом деле ничего смешного в этом не было. Тем более обе понимали, что одна из них такая же пациентка, как и та «английская королева».
***
Прошло несколько месяцев с тех пор, как врач проснулась утром с болью в голове от выпитого ранее и продумала все до мелочей. Еще никогда психиатр не была настолько занятой женщиной, как в последние месяцы. Кажется, все было готово. Но кое-что случилось с ее пациенткой. Врач не знала, что именно привело к новому очень сильному приступу. Ведь приступов давно уже не было. Возможно, пациентка услышала или узнала что-то в общей комнате, куда ей разрешили выходить и общаться с другими пациентами. Возможно, что-то вызвало у нее воспоминания. А может быть просто она начала догадываться о чем-то. Врач зашла в палату пациентки. Она была одета в строгий черный костюм, ее светлые волосы были идеально уложены, она держала в руках маленький элегантный чемоданчик и папку с документами и билетами на самолет. Запах ее новых духов заполнил коридор. Она зашла в палату, чтобы сообщить пациентке новости. Но она увидела неприятную картинку. Писательница снова билась в руках санитаров, державших ее под руки, ее раскрасневшееся лицо омывали тонкие блестящие нити слёз. Она кричала. Увидев врача, она начала еще более буйной, называла врача по имени, что удивило санитаров. Медсестра же спокойно набирала шпиц, стоя чуть в стороне.
- А что….что если он умер?! – кричала писательница. – Что если он не читал роман, потому что его просто нет??! Нет на этой земле? Если бы он был жив, он не смог бы молчать. Не смог бы!!! Он не смог бы так со мной поступить. Он разыскал бы меня! Разыскал… Разыскал… Нет!!!! Не трогайте меня!...Он бы разыскал меня…», - крики пациентки смолкли, когда в ее предплечье вошла игла, наполняя ее вены препаратом. Врач печально опустила глаза и покачала головой. Она смотрела в пол, качая головой.
 - Оставьте меня одну здесь, - сказала она санитарам. Весь персонал покинул палату. И санитары, и медсестра уже понимали: что-то особенное связывало доктора и пациентку.
Врач прикрыла дверь палаты и присев на свой собственный чемоданчик, достала сигареты и закурила.
Она смотрела на обмякшую писательницу, лежащую как безвольная кукла на кровати.
 - Что же мне с тобой делать? – спросила врач у самой себя низким, севшим голосом. Она молча смотрела на девушку. Ее взгляд был пустым и безжизненным.
 - Сегодня уже ничего не выйдет, - прошептала она и разочарованно выпустила дым в потолок.

***
Я проснулась, а может быть очнулась от того, что мысли в моей голове стали слишком громкими. Я не открывала глаза, потому что знала, что в них ударит яркий свет, который я чувствовала сквозь закрытые веки, и боль в голове станет совсем невыносимой. Я догадалась, что голова болела от препаратов. И я, по привычке, была готова увидеть ставший мне родным светло-зеленый потолок моей палаты и яркий утренний свет, льющийся из большого окна с решётками. Мой слух уловил тихую музыку. Я никак не могла понять, откуда она доносится и что было ее источником. Стоп! У меня в палате не может играть музыка. Что же это? А, наверное, это играет у меня в голове. Я ведь больна. Почему я всегда удивляюсь этому? Черт, но я угадала мелодию, это была песня Фрэнка Синатры “Let it snow“. Что? Но почему эта песня играла в моей голове? Я еще долго лежала так, с закрытыми глазами, вслушиваясь. Я все же осмелилась открыть один, затем второй глаз. Сначала все кружилось перед глазами, но медленно мой взгляд сфокусировался, и я поняла, что нахожусь не у себя в палате. Но что это? Все было таким знакомым и родным. Где я? Может, мне это просто снится? Но, все казалось слишком реальным. Я была в своей квартире, и это не укладывалось у меня голове. А голова тут же чуть не раскололась от вопросов. Реальность это или галлюцинации? Как я здесь очутилась, если это не сон? И множество подобных вопросов. Я попыталась приподняться на локтях. У меня кружилась голова и я щурилась от яркого света. Постепенно перед глазами обрисовалась моя комната, а лежала я в собственной постели, на белоснежных простынях. Я поднялась и села. Моя комната была чистой и нечетким расплывчатым взглядом я уловила, что она была кем-то украшена. Я увидела гирлянды, мишуру и игрушки на стенах. Все украшения были новогодними (уже Новый год?). Прошлый Новый год я отчетливо помню. Я провела его в клинике с другими психами! На моем письменном столе стоял ноутбук, рядом лежали аккуратно сложенные стопки моих (моих?) рукописей. И теперь я четко расслышала, что голос Френка Синатры доносился из другой комнаты. Неужели в квартире есть кто-то кроме меня? Мне стало тревожно. Я все еще не понимала, что происходит, словно я попала в какое-то кино. И то, что происходило со мной, было настоящей фантастикой. Но тут всё прояснилось. Почти всё. В комнату вошла врач (врач?). Но что она здесь делает? Что мы здесь делаем? Мне казалось, что настоящее сумасшествие начиналось именно сейчас. А мое пребывание в желтом доме было шуткой. Или…репетицией. Врач улыбнулась, увидев глобального масштаба недоумение на моем лице.
 - Доброе утро! И с наступающим! - радостно сказала она, улыбнувшись, и указав бокалом с чем-то красным на меня, словно предлагая тост.  – Выспалась?
Я молчала. Я была еще очень слаба и даже боялась что-то сказать, мне казалось, что у меня не хватит на это сил и слова превратятся в шепот. Доктор продолжала:
 - Извини, я решила немного выпить. Боже правый, ну кто пьёт в одиннадцать утра? А, к черту все. Как ты себя чувствуешь? Молчишь? Я знаю, что тебе еще трудно говорить. Знаю.
 - Я… - вырвалось у меня, - я…
 - Я все объясню чуть позже. А пока аккуратно вставай, я тебе помогу. Тебе нужно принять бодрящий душ. Потом я тебе все объясню.
После душа я почувствовала себя немного лучше и скованность мышц слегка прошла. Я пошевелила челюстями и языком, пытаясь выяснить, не атрофировано ли мое лицо, но кажется, я уже могла разговаривать и задавать вопросы. Я стояла перед зеркалом в своей собственной (собственной!) ванной и смотрела на себя. Я не видела себя очень давно и сейчас даже не верила, что видела себя. В клинике я очень долго не обращала на себя никакого внимания, тем более в палате, где я проводила большую часть времени, не было зеркала. Теперь на меня смотрела девушка с длинными, очень длинными русыми волосами и зелеными, как у русалки глазами. Выглядела я неважно, я была очень бледной с темными кругами под глазами и очень худой. Лицо стало узким и губы шероховатыми и потрескавшимися. На мне все еще была ночная рубашка из клиники, такая же, как и у других пациентов. Врач участливо смотрела на меня, стоя позади.
 - Готова вновь обрести себя? – спросила она.
 - Нет. Еще нет, - как бы поправляя себя, ответила я.
  - Ничего, примешь себя со временем.
 - Что все это значит? Ты же говорила, что я больна и что я должна находиться в клинике. Ты что обманывала меня? – спросила я довольно грубо. Я тут же запнулась, боясь обидеть эту женщину. Ко мне пришло осознание того, что за последнее время она была единственным человеком, с которым я общалась. Она была единственной, кто меня слушал.
 - Скоро ты все поймешь! Идем со мной, я кое-что тебе покажу.
Я пошла за ней, и скоро мы оказались в жилой комнате, где когда-то я проводила много часов в компании… Воспоминания о нем больно кольнули меня в сердце. Каждый уголок в этой квартире напоминал мне о НЕМ. Но я точно знала, что сейчас приступа не будет. Я не дам этому снова произойти. Только не здесь. Только не сейчас! Жилая комната была прибрана и в самом центре стояла маленькая пушистая искусственная елка, стильно украшенная и сверкающая. Тут был и мой любимый журнальный столик, на диване были подушки с изображениями Мэрилин Монро и Джимми Хэндрикса. На полу были все те же пуфы с накинутыми на них пледами, они выглядели очень чистыми и приятными. Под елкой лежал подарок.
 - Я сегодня Санта! – пропела врач. Она не переставала пританцовывать и при этом подпевать Френку Синатре. Кстати, играла виниловая пластинка, мерно вертевшаяся в старом патефоне. – Обожаю старинные вещи, - продолжала доктор, - а у тебя их – полная квартира,  - она лучезарно улыбалась. Морщинки вокруг ее глаз были глубокими в эти моменты, но, несмотря на это, она выглядела молодо, и я снова поразилась ее прекрасной фигуре. На ней было короткое черное платье, лакированные туфли на высоком каблуке. А ее икры, как и всегда, были обтянуты ее любимыми черными чулками от Victoria Secret. Потрясающая женщина!
 - Открой свой подарок, -  она кивнула, указывая на сверток под елкой.
 - Что это? – спросила я и потянулась за подарком. Я осторожно сняла со свертка бант и развернула упаковку. Там была моя книга (мой роман!) со странной закладкой. Я открыла книгу на месте закладки и увидела, что этой закладкой были авиа-билеты в количестве двух штук.
Я не могла поверить своим глазам.
 - Это мне?
 - И мне, - улыбаясь отвечала врач.  - Мы едем отдыхать. Но это еще не все. Новый год мы отпразднуем здесь. В нашем городе. У нас ведь есть снег! А еще мы пойдем поглазеть на достопримечательность! Кажется, ты еще не видела десятиметровую стену из керамических книг в западной части города. Называется «Книжный шкаф». Тебе понравится!! И, чуть не забыла: сегодня тридцать первое декабря и мы будем праздновать. Прости, на рождество ты была все еще не в себе, но хотя бы Новый год проведешь не в клинике. А завтра мы отправляемся на курорт. Если ты заметила, то отдыхать бы будем на побережье Тосканы.
 - Италия… - выдохнула я и, от захлестнувших меня эмоций, я набросилась на врача, крепко ее обнимая. Она добродушно хлопала меня по спине и гладила меня по волосам, кивая.
 - Спасибо тебе за все, - у меня слезы навернулись на глаза, - но…но…почему я? Почему Я?
 - Я знала, что ты будешь задавать такие вопросы. Но обо всем потом. Я все расскажу тебе в свое время. Тебе нужно еще очень многое узнать. Очень многое! Но сейчас нет времени. Сегодня же Новый год!
Мы снова обнялись как старые подруги. Казалось, таковыми мы и были.
***
На белоснежной террасе отеля «Вилла Маргарита» на плетеных стульях сидели две женщины. Одна была еще очень молода, другая выглядела в два раза старше первой, но выглядела шикарно. На обеих были надеты шляпы с широкими полями и солнцезащитные очки. Молодая писательница с упоением смотрела на море, плещущееся совсем близко, она всматривалась вдаль, куда-то за горизонт, любуясь местными красотами. Она знала, что самые красивые пейзажи Италии именно здесь, в Тоскане. Она по достоинству это оценила. Пожилая женщина сосредоточено водила пальцем по планшету. Заслуженный психиатр, отложив планшет, отпила немного ледяного мохито и взглянула на свою молодую спутницу. 
- Ты, должно быть, хочешь получить ответы на свои вопросы, - начала она.
Писательница отвечала ей, задумчиво глядя вдаль:
 - Я считала, что из «желтого дома» одна дорога. На кладбище. Но никак не на курорт!
 - На кладбище, если ты остаешься психом до конца жизни и проживаешь в клинике день за днем, пока не состаришься.
 - Но мы обе знаем, что я псих. Почему же я здесь?  - спросила писательница.
- Не знаю, судьба ли это? Но наши пути пересеклись и теперь мы вкушаем плоды этой встречи. 
 - Звучит пафосно! Это фантастика должно быть. Так не бывает.
 - Все возможно, - пожала плечами психиатр.
 - Так чем же ты занималась все эти месяцы? Ну, после того, как я тебе все рассказала? – спросила пациентка.
 - Вот здесь то и начинается моя история. Теперь моя очередь рассказывать, так? И вдохновила меня на все это ты! Да, да. Именно ты. Помнишь, ты сказала мне, что пора стать свободной? Что я достаточно наработалась? Что я не должна сковывать себя и что я могу делать все, что мне хочется? Я посчитала, что мое время пришло. Я в таком возрасте, когда у меня есть достаточно опыта, денег и возможностей, чтобы жить именно так, как я хочу. В общем, моей музой стала ты! Когда ты появилась в клинике, моя жизнь начала меняться. Сначала ты очень меня заинтересовала, но ты это и сама знаешь. Потом я узнала твою историю и долго, долго напряженно думала. В последующие месяцы, я освободилась! Я ушла на пенсию. Когда я в последний раз зашла к тебе в палату, а у тебя был приступ, я уже не работала в клинике. Меня проводили с большим почетом и устроили на работе большой праздник в мою честь! Я назначила нового главного врача. Еще до ухода на пенсию я оформила документы на твое освобождение. Я слукавила, тебя нельзя было отпускать, но я взяла над тобой опеку, в каком-то смысле этого слова. Документы же гласили, что ты благополучно вылечилась, в чем была моя заслуга. Небольшой обман. Но персонал знал правду. Кто-то отнесся к моему поступку с уважением, кто-то покрутил пальцем у виска, мол, я на старости лет тоже мозгами поехала. В общем, я освободилась и освободила тебя. Я стала работать частным психиатром и у меня даже сейчас много клиентов. Я не всех берусь лечить, но желающих много, так как меня на моем поприще знают. Но я также нашла себе новую профессию. Я стала твоим агентом. То есть я работаю на тебя и мне не нужно от тебя денег. Я делаю это, потому что мне это нравится! Я не работаю на агентство. Я частный свободный агент. Что скажешь? – коварно улыбнулась она своей пациентке.
 - Поверить не могу. Но как?
 - Это чудо мне помог свершить один мой очень старый знакомый. Он хороший адвокат. Просто дока. И как же мне повезло, что у меня есть такие знакомые! – врач обаятельно улыбалась, позвякивая кубиками льда в своем бокале, - и теперь я официально представляю тебя. Тебе же остается творить. Остальную работу за тебя буду делать я.
 Пациентка молча смотрела в глаза своей пожилой спутницы практически с дочерней привязанностью, любовью и благодарностью.
Врач смотрела на нее в ответ с заботой и участием. Она продолжала:
 - Я собрала все то, что ты писала еще в клинике. Я распечатала твои тексты, собрала и рукописи. Редактор уже ознакомился с твоей работой. Говорит, новая работа, может и не так, как первая, но сулит большой успех. Все рукописи в твоем номере, кстати. Так что и я, и издательство, и твои читатели ждут от тебя нового романа.  Надеюсь, ты не подведешь, - врач одарила свою пациентку еще одной лучезарной улыбкой.
Писательница закрыла лицо руками и тихонько заплакала. На террасе воцарилось молчание. Солнце нещадно плавило асфальт. Пахло морем. Вдалеке кричали чайки. В номере играло радио. Пожилая женщина с необычайной легкостью и грациозностью встала с плетеного кресла, услышав голос Криса Айзека. Одного из своих любимых исполнителей.
 - «Два сердца» - прекрасная песня, - сказала она и начала танцевать, держа в одной руке свой мохито, и раскачивая бедрами в такт песне. Ее белое летнее платье делало ее еще моложе. Писательница улыбалась ей сквозь слезы, качая головой. Ей тоже нравилась песня.
 - Хватит реветь, жизнь прекрасна, – пропела врач, - вставай и танцуй со мной, - она поманила свою спутницу, та отрицательно покачала головой, но женщину это не остановило: она схватила писательницу за обе руки и потянула за собой.
Может быть, что-то изменилось в воздухе. А может, что-то щелкнуло в голове у писательницы. Что-то, подающее сигналы новой жизни. Что-то заставило ее ноги и руки двигаться, а губы растянуться в улыбке.
Две женщины, взявшись за руки, кружились на солнечной террасе под звуки музыки Криса Айзека.
  - А ты так помолодела! Это магия? – смеясь и кружась, спросила писательница.
 - Это любовь! – отвечала врач.
 - Адвокат?  - еще один вопрос.
 - Он!
 - Я так рада за вас! – воскликнула писательница.
 - Спасибо. Когда наш отпуск закончится, мне нужно будет вернуться домой. К нашим дождям и серому небу. К нему. Он тактично дал нам время побыть вдвоем, - врач подмигнула.
 - А я?
 - Ты рассказывала мне о Вальдесе,  и в вашу последнюю встречу он сказал тебе, что ты станешь известной. Так и вышло. Еще я помню, он сказал, что ты купишь дом где-нибудь у моря, где всегда тепло. Верно?
 - Да.
  - Так выполни его пожелание. Сейчас ты можешь себе это позволить. Здесь есть множество прекрасных домов. Здесь солнце и море. Покой и умиротворение. Будешь ездить сюда, когда наскучит дома. Писать здесь. Черпать вдохновение. Просто послушай его совета.
 - Но, я даже не знаю, где он. Я не знаю, чем он дышит, чем занимается. И даже не представляю, прочитал ли он мой роман. Что если он не видел его? И не прочитает следующий… Что если?
 - Не нужно «что если», живи сейчас, сию минуту. И слушай его советов, пусть даже тех, что он давал тебе так давно! Ведь именно он вдохновил тебя, именно он сделал тебя такой,  какая ты есть сейчас! – с этими словами врач крепко обняла писательницу.
 Взгляд пожилой женщины поймал далекий синий горизонт, она погрузилась в свои мысли. Сейчас она была свободна и счастлива, но иногда воспоминания делали ее немного грустной. Так и сейчас перед ее глазами снова пронеслась история двух влюбленных: писательницы и ее музы. Опытный психиатр знала: пациентка догадывается, что могло случиться с мужчиной всей ее жизни, но она знала еще кое-что…  Писательница никогда не узнает о том, что произошло на самом деле, тем более из уст ее психиатра. Женщина унесет эту тайну с собой в могилу. Теперь писательница – ее пациентка до конца своих дней и она нуждается в лечении. Врач верила, что это лечение временем.

Благодарности: спасибо музыкальной группе HIM, в особенности вокалисту Вилле Вало за удачный прототип, за вдохновение, за музыку, настроение и атмосферу.