Другие и Спартак. Главы 13 и 14

               
                Глава тринадцатая
                Обсерватория.
                Вечером того же дня

Янус – одним ликом своим устремлен в прошлое, а вторым – в будущее. В одной руке у этого божества посох, а в другой – песочные часы. Он собрался в дорогу. Куда она нас заведет?
9 января (месяца его имени) в Регии – бывшем жилище царей – великий понтифик справлял праздник двуликому Янусу. Его почитали некоторые и как создателя мира. Он будто бы соорудил свое творение из мысленного шара, который разлетелся во все стороны и обрадовал Вселенную.
Чиновники-звездочеты, которые почитали Януса превыше остальных богов, угождая властителям, то удлиняли год, то укорачивали. Такие были времена. Поэтому в своем повествовании мы чаще всего не будем называть точных дат.

На склоне Капитолийского холма, рядом со зданием государственного архива мы увидим высокую башню. Отсюда жрецы наблюдают за расположением светил и провозглашают о начале очередного месяца, консульства или праздника. Всякому известно, что за календами идут ноны, за ними следуют иды, но сила традиции такова, что дежурный смотритель небес в назначенный срок покидал обсерваторию, спускался на Форум и, минуя его в сопровождении служителей и зевак, направлялся в Регию на Священную дорогу, где докладывал верховному жрецу, а в его лице и римскому народу о том, что пробил час и то или иное событие наступило. В церемонии участвовали девы-весталки, магистраты и члены Сената.

Люди из Башни Времени не только выполняли свои рутинные обязанности, но и занимались астрономией и астрологией (тогда это была одна наука), а также географией, математикой, геометрией, химией и физикой.
Вот и сейчас они собрались в так называемой «срединной зале» вокруг прямоугольного мраморного стола. Здесь мы найдем астролябию, карты звездного неба на кожаных листах, нанесенную на медную доску копию щита Ахилла, на котором земля изображена в форме круга, опоясанного океаном, а также множество разной величины и формы металлических зеркал и колец.
Звездочеты тихо беседуют между собой о недавно появившейся комете и бронзовыми циркулями указывают на возможный ее маршрут.

– Александр Полигистор – иудей, которого Сулла привез из Афин вместе с библиотекой Аристотеля, – уверяет, что комета будет появляться на небе каждые тридцать семь лет, – говорит один из жрецов; тень его колеблется на каменном полу, он стоит ближе к стене, увешанной яркими лампадами. – И на третий раз будто бы родится самый великий пророк. Он объявится в Палестине и засвидетельствует новую истину, начнется новая жизнь, но какая – неведомо. А на тридцать седьмом году ему якобы суждено погибнуть, как рабу, на кресте...

– Один из александрийских астрономов, – говорит другой, – рассказывал мне, что в древних манускриптах, вывезенных из Вавилона, упоминается необычайное магическое стекло. Если посмотреть через него, то карлик покажется гигантом размером с Форосский маяк, а вошь – величиной с карфагенского слона. Заглянув в это стекло, как пишут, можно разглядеть горы и вулканические кратеры на Луне. Имей мы такой прибор сейчас, нам легче было бы узнать, из чего состоит комета...

– Днями мне показали свиток этрусских гадателей, – говорит неторопливо третий. – Исчезающий народец представляет собой будто бы древнюю великую цивилизацию. С помощью многовековых наблюдений этруски выявили, что всякий человеческий род делится на восемь повторяющихся поколений. В одном – преобладающей чертой характера является стяжательство, в следующем – расточительство, в третьем – дерзость, но в четвертом поколении доминанта – осторожность, в пятом – рождаются мыслители, в шестом поколении появляются глупцы, в седьмом – правдолюбцы, а в восьмом – лжецы. Эти различия, учат древние этруски, необходимы, чтобы человечество не окаменело…

– Значит, быть нашим детям дураками, – сказал кто-то и некоторые осторожно улыбнулись.

В зале появляется стражник и негромким голосом сообщает, что Публия Нигидия Фигула ждут внизу два знатных господина. От стола отходит молодой человек, в облике которого преобладают приветливость и безмятежность. Он пользуется у здешних умудренных мужей авторитетом за глубокие знания и одаренность. Несколько его предсказаний оказались необычайно точны. Впоследствии он составит гороскоп Октавиана и объявит, что быть тому властелином мира в течение сорока лет. Это казавшееся неправдоподобным пророчество сбылось.

С Цицероном Нигидий знаком давно: они встречались в Эфесе, на родине Гераклита, еще при жизни Суллы. А вот Меммия он видит впервые. По винтовой лестнице все трое поднимаются на верхнюю галерею. Сквозь узкое боковое оконце видно, как внизу консул в сопровождении двенадцати ликторов и охраны с факелами выходит из Курии. Человечки немногим больше тех светляков, что кружат по городу летним поздним вечером, покидают затем Форум.

Нигидий слушает сбивчивый рассказ Меммия, а потом на жертвенном столике изучает внутренности белого голубя, которого Гай по предварительной договоренности купил на Бычьем рынке и принес с собой.

Диагноз гадателя таков:
– Вскоре тебе придется бежать из Рима... Луция и Антония еще появятся в твоей судьбе. Будет и хорошее, и плохое. Через какое-то время ты встретишься с некоей гадалкой Мартой. Это произойдет в мясной лавке, и она подскажет тебе, как разыскать Антонию. Но Антония не станет твоей женой. Ею будет женщина из дома Суллы...


                Глава четырнадцатая
                В доме Цицерона и на улицах Рима.
                Середина августа

Цицерон происходил из тех целеустремленных провинциалов, кто с юности, не жалея сил и отказывая себе в удовольствиях, стремится завоевать не только столицу, но и покорить вершину власти.
Отец его, будучи человеком состоятельным, купил для сына в черте Города, на Эсквилине, участок земли с добротными постройками и садом. Район этот, правда, был окраинный и непрестижный. От центра его отделяла Субура – улица грязная, притонная, подозрительная.
В противоположном направлении лучами расходились три дороги, ведущие из Рима на северо-восток, восток и юго-восток; летом от них было больше пыли, нежели прока, а зимой по ним стекались в Город бродяги, нищие, пьянчужки и мелкие грабители. Между прочим, исключительно граждане свободные.
На вершине Эсквилинского холма находилось заброшенное кладбище для богатых, бедняков же до сих пор хоронили на восточном склоне в специальных колодцах, и характерный запах при восточном ветре достигал западного склона, где и проживал Марк Туллий. На кладбище по ночам, как уверяли уличные попрошайки, собирались колдуны и устраивали оргии с диким хохотом, пением и плясками среди надгробий. Здесь давно уже не хоронили, как и вообще в городских пределах. Трупы людей теперь исключительно вывозили за городские стены.

Цицерон вставал с первыми лучами и энергично работал в присутствии секретаря три-четыре часа, потом принимал посетителей, что соответствовало теперешнему его статусу, а затем отправлялся на Форум по государственным и судейским делам. Утром его не решалась тревожить даже Теренция – женщина энергичная, деловитая, лично присматривавшая за хозяйством. Жена предпочитала оставаться на своей половине «во избежание взвизгов великого человека».

Накануне Тирон изучал документы одного из предстоящих процессов, в котором предполагалось участие Марка Туллия, и теперь откровенно говорил своему шефу, что дело это – тухлое. Но отказаться от него не представлялось возможным: просили посодействовать земляки из Арпина. Считалось, что адвокат обязан вступиться в подобном случае. А впереди уже маячили новые выборы и следующая ступенька – должность эдила. В нормальном государстве требуется ощутить под ногами каждую ступеньку чиновничьей лестницы. Где этого нет, там - хаос и неурядицы. В общем потихонечку надо было набирать очки.

Дело касалось некоего Оппианика – человека без намеков на совесть и нравственность. Он выгодно женился и, не останавливаясь на достигнутом, решил последовательно извести всех богатых родственников супруги – возможно, при полной ее моральной поддержке. Четверых, не оставив никаких следов, он отравил без проблем. С пятым – пасынком Авлом Клуенцием – обстояло сложнее... У Оппианика был подручный – грек по имени Скамандр. И когда этот грек передавал яд помощнику лекаря Клуенция, его взяли с поличным не кто-нибудь, а местные децемвиры, то есть судейские чиновники.
Коротко говоря, Скамандра предстояло каким-то образом выгораживать, по крайней мере, добиваться смягчения приговора, имея в виду обезопасить самого Оппианика. Единственный плюс данного процесса заключался лишь в том, что он мог наделать шуму как хорошая греческая трагедия, привлечь внимание, в том числе и к мужественному адвокату, в безнадежной ситуации защищавшему земляка.

Публика не любит безгрешных, свой брат мошенник ближе сердцу. И «неудачник» Скамандр может вызвать жалость толпы при умелой подаче материала. Кроме того, Марку Туллию предлагали высокий гонорар, и распустить слух об этом неимоверном гонораре было в его интересах. Ни у кого не должно быть в мыслях, что он солидный куш привез из Сицилии.
Любопытно, что в те времена ни обвинителям, ни судьям, ни защитникам ничего не платили, полагая, что они выполняют почетную общественную обязанность гражданина. На практике же судебные разбирательства, скандальные процессы втягивали в себя как в воронку целые состояния.
После обсуждения всех «про» и «контра» Марк Туллий дал команду Тирону начать подготовку к защите Оппианика и сделать об этом соответствующее уведомление в суде.

Было еще одно весьма скользкое дело, но Тирон даже не получил разрешения ознакомиться с документами. Касалось оно всадника Гая Мустия – известного в Риме богача-откупщика. Он обвинял претора Верреса в получении взяток и вымогательстве в особо крупных размерах. Здесь не было ничего удивительного. Поборами в правящей верхушке не занимался только ленивый. Сама система потворствовала, поскольку должностные лица, как и судейские, работали на общественных началах, то есть бесплатно. Удивительным было другое: вступиться за Мустия, которого могли осудить за клевету, просил Цицерона сам Марк Красс.
Понимая, что речь идет о крупной политической игре, Марк Туллий посоветовался со своим старшим товарищем и покровителем Гортензием, и тот сказал, что отказываться не надо, но растянуть подготовку к процессу месяца на два необходимо. Что делать дальше, по мнению самого опытного столичного адвоката, к тому времени станет ясно.

– Мустием я займусь сам, – заявил Марк Туллий Тирону начальственным тоном и положил коробку со свитками, обличавшими Верреса, в потайной стенной шкаф.
За легким завтраком бывший квестор продиктовал письмо. Секретарь записывал своими стенографическими закорючками, которые вскоре назовут «тироновым письмом».
Послание было адресовано Титу Помпонию в Афины. Марк и Тит считали себя самыми близкими друзьями еще с юности. Историк и издатель Помпоний несколько лет назад переселился в относительно спокойную Элладу и в раздираемый кровавыми распрями Рим возвращаться пока не собирался.
Имея квалифицированную бригаду переписчиков, склейщиков папируса и обладая хорошим вкусом, Помпоний публиковал преимущественно выдающиеся произведения. Изданные им книги в Риме высоко ценились, стоили весьма дорого, но хорошо раскупались.

В письме говорилось следующее:

«На Капитолии, в Курии и на Форуме, затевается что-то серьезное, но я пока не отношусь к числу посвященных...
Знаю, что Красс неожиданно дал взаймы вечно нуждающемуся Катилине, а этот молодчик готов убивать людей даже бесплатно. Но для меня в данном поступке (имею в виду передачу денег) есть и положительная сторона. Ты, надеюсь, догадываешься…
У Теренции по-прежнему болят суставы, надо бы ехать на воды в Байи, но негде остановиться. Может быть, начну со следующего года строить там какую-нибудь лачугу.
Малютка Туллия уже лопочет вовсю и порой рассуждает как прирожденный философ.
Надеюсь, ты не оставил идеи собрать для меня приличную библиотеку. С деньгами проблем нет.
Ты уверял меня, что счастлив как никогда. Допускаю. Однако счастливым может стать только тот, кто выкинет из головы гнев, алчность и похоть, но таковых не бывает…
Подыщи мне три-четыре статуи, недорогие, но подлинные. Я могу в настоящее время позволить себе разориться и на Праксителя.
Теренция и Туллиола шлют тебе теплый привет. Будь осторожен, береги здоровье и люби меня!»

Покончив с утренними трудами, Тирон - друг и раб Цицерона - отправился пешком через весь город встречать архитектора Кюруса. Привратник – старый подслеповатый раб – пропустил его через боковую калитку. По дорожке, посыпанной песком, он спускался вдоль ограды вниз. В жарком летнем мареве Рим лежал перед ним как на ладони: великолепная колоннада зданий, белокаменные виллы, красные черепичные крыши, величественные купола – золото, серебро, бронза и травертин.
Потом эта захватывающая панорама была поглощена оливковой рощей. Выйдя из нее, Тирон очутился у придорожной таверны, окруженной обветшавшими хозяйственными постройками. На выбеленном когда-то известью фасаде забегаловки было нацарапано крупными буквами: «Пантера – чемпион и друг Катилины!» Надпись слегка устарела, поскольку известный гладиатор уже не выступал на арене, а был тренером, но Сергий Катилина оставался любимцем черни из-за жестокого и скандального характера.
Среди прочих настенных художеств обращало на себя внимание следующее: «Кто вытаскивает отсюда гвозди, пусть воткнет их себе в задницу!» Рядом находилась покосившаяся изгородь, которая и служила источником гвоздей для подобных публичных размышлений, зачастую непристойного характера.

За Субурой в торговых рядах Аргилета как всегда царило оживление, будто никто и думать не хотел о наползающей со всех сторон беде. Многоголосая толпа в белых, красных, коричневых, синих и янтарного цвета туниках и робах продавала и покупала. Здесь имелась продукция на любой вкус – от одежды, обуви до побрякушек, косметики и снадобий. Рекламировались, например, средство от пота – смесь скипидара, ладана и душистых трав, а также мазь от прыщей и пятен на коже. Ею тщетно пользовался в свое время Сулла.

Неподалеку от Форума, напротив Фабиевой арки, секретарь зашел в павильон, над входом которого висело изображение скорпиона из черного камня – охранителя богатства. Здесь можно было приобрести самые дорогие вещи – книги и ювелирные изделия. Внутри павильона пахло душистым кедровым маслом, им пропитывали листы папируса, и кипарисом, из которого изготовляли шкатулки для драгоценностей.
На стеллажах в первом зале стояли алые кожаные футляры. В них находились накрученные на палочки из дерева или слоновой кости рукописи. Посетители садились на скамью, расположенную в центре зала, под окном в потолке, а прислуживавшие дети хозяина, примостившись подле на циновке, по мере прочтения раскручивали свиток.
Стены и потолки обоих залов были тщательно выбелены, чтобы не потерялась ни одна крупица света.

Тирона тянуло в соседнее помещение – прочь от этих Гомеров, Гесиодов, Эпикуров, Геродотов, Платонов и Аристотелей – людей, как он считал, одаренных, но весьма ловких, не брезговавших лестью и ложью и добившихся-таки признания и богатства. Тяга секретаря объяснялась, однако, не презрением к литературе, истории и философии, а страстью коллекционера, для которого, скажем, какая-нибудь бронзовая монетка древнейших времен была сейчас важнее всего золота мира. Впрочем, монеты его не интересовали.
К хозяину лавки, египтянину из Александрии Олимпию, у которого борода росла почти от самых глаз, подошел молодой адвокат в сопровождении двух рабов-риторов.
– Я бы хотел, – заявил он, – получить речь господина Цицерона против вольноотпущенника достославного Суллы – Хрисогона. Мне ее рекомендуют как талантливое произведение по ораторскому искусству.
– Последний экземпляр, – отвечал вежливо хозяин, – мой добрый покупатель, я продал примерно год назад. Да и самой речи, если мне не изменяет память, уже будет как семь лет. Раньше ее регулярно переписывали для меня люди господина Помпония, но сам он теперь перебрался в Афины от наших невзгод, – тут Олимпий мрачно покачал головой, – и там ведет издательское дело... Я могу взять этот заказ и выполнить его в течение двух недель...

Тирон не дослушал и сам не заметил, как очутился во втором зале. Ладони у него взмокли. Вкрадчивый внутренний голос напомнил, что в недавно купленной им специальной коробочке из финикийской сосны оставались незаполненными еще три позиции. Если подбирать по цвету, то вещицы должны быть из аметиста.
Египтянин, который в своей косматой бороде, должно быть, прятал подлые мысли, через дверцу в перегородке уже проник сюда. Тирон почувствовал сладкий привкус во рту – признак того, что от соблазна ему никак не удержаться. Он не взял с собой денег, но они будут, скорее всего, у Кюруса, и на обратном пути можно расплатиться.
При виде выстроенных на прилавке ящичков со всевозможными перстнями, украшенными печатками в виде камей и инталий, у Тирона воздуха стало не хватать в легких. Какой прекрасный подбор! Он не испортит и весьма почтенной коллекции.
– Вот, например, – послышался вкрадчивый голос Олимпия, – чудесная гемма из аметиста в серебряно-золотой оправе. Изображает, как хорошо видно отсюда, связанного Вакха. Известно, что аметист заговаривает от пьянства.
– Чьей работы?
– Греческого резчика Солона. Тут есть и еще его работы… Смотрите, – говорил он уже знатной даме с золотистыми волосами и ее рабыне, у которой губы напоминали две слипшиеся пиявки. Госпожа была стройна и красива, а служанка похожа на напомаженную жабу, – смотрите, какая великолепная желто-коричневая яшма, белый как молоко халцедон. А этот агат с красными прожилками будто специально создан богами для нашей прекрасной Антонии.
Неотразимая блондинка улыбнулась и кивнула.
– Пожалуй, я подумала бы о золотом ожерелье с такими камнями, – сказала она.
– Уверен, что лучший столичный ювелир Петрий с удовольствием возьмется за подобный заказ.
– Только мы спешим, – проворчали «пиявки».
– Вот как, – изобразил искреннее удивление Олимпий.
– Да-да, – затараторила размалеванная жаба. – Госпожа Антония уезжает завтра на виллу в Байи, где будет дожидаться своего отца. Он вскоре должен выйти с эскадрой из Неаполя на подавление морских разбойников.
Хозяина павильона, казалось, эта информация крайне заинтересовала и он, задумавшись, принялся чесать бороду.
– Такая быстрота не по силам даже хромому Гефесту, – ухмыльнулся он.
– Не слушай глупую Иолу. Я надеюсь, что к моему возвращению ожерелье будет готово, – улыбнулась красавица Антония.
– А когда госпожа предполагает вернуться в Рим? – полюбопытствовал Олимпий.
– Через неделю.
– Ожерелье будет ждать самую прекрасную из всех Антоний к указанному сроку.
– Благодарю тебя, Олимпий.
– А мне сдается, он большой болтун и враль, – не удержалась вредная рабыня. – Петрий завален заказами, он не управится и за месяц.
– Пойдем, Иола, нам надо сделать еще кое-какие покупки...

Когда женщины ушли, Тирон сказал хозяину:
– Связанный Вакх – это то, что я, пожалуй, искал.
– О да, – согласился рассеянно Олимпий, – великолепная глиптика, высочайшее мастерство. Этой работой уже интересовался господин Скавр – пасынок Суллы, очень серьезный коллекционер.
– Я, пожалуй, приобрету. Сколько?
– Немного. Три тысячи сестерциев.
– Ого!.. Припрячь этот перстень для меня, я не захватил с собой таких денег и занесу их сегодня вечером или завтра утром.
– Тогда потребуется еще незначительная сумма... Сестерциев пятьсот.
– Почему же?
– Мне придется объяснить господину Скавру, что вещь украдена.
– Хорошо, так и сделай.
– Повинуюсь.

Тирон очутился в Муртийской долине, расположенной между Авентином и Палатином. За рыночной площадью возвышалось громоздкое здание Большого цирка – известного места для скачек и гладиаторских ристаний. Здание тогда было деревянным, потом – в императорскую эпоху – его облицевали мрамором, материалом, который пока не преобладал в столице. Но Город и без того выглядел впечатляюще: он насчитывал пятьдесят тысяч многоэтажных домов, две тысячи особняков, свыше четырехсот храмов, более ста общественных туалетов, двадцать восемь государственных библиотек и одиннадцать публичных бань. Население достигало, по некоторым данным, трех миллионов человек (с учетом прибывающих и уезжающих).
Когда Тирон приблизился к цирку, из боковой калитки ограды вынырнула группа людей, которые целеустремленно направились в сторону Священной дороги. Впереди шагал гигант с бледным лицом. В нем нетрудно было узнать Сергия Катилину. Взгляд у него был рыбий, мутный, блуждающий. Рядом с ним, едва поспевая, шел субъект неменьших размеров, с квадратным лбом и кривым носом – Луций Пантера. Его голубые и ясные глаза улыбались. За ним следовала дюжина полупьяных молодцов.
– Твои ребята победят, не сомневайся, Луций. Я ставлю на них, а это многого стоит, – хрипел на ходу Катилина.
Секретарь прижался к ограде, которая показалась ему глыбой льда, и почтительно поклонился. Катилина, задев беднягу Тирона краем плаща, не обратил на него никакого внимания. И Тирон был несказанно рад тому, что этот человек, легкий на расправу, не узнал его и не припомнил ему Аппиеву дорогу.

За Большим цирком уже виднелся храм Венеры, куда обычно стекались гетеры, а оттуда до Капенских ворот было рукой подать.
Со ступенек храма Меркурия Тирон наблюдал, как стражники и полицейские чиновники проводили досмотр прибывающих в столицу.
Наконец в проеме арки появился тощий как жердь, усталый архитектор. Он до утренней зари выехал из Тускула, где закончил кое-какие работы, и теперь по желанию квестория предполагал пожить некоторое время в доме Цицерона и рассмотреть несколько строительных проектов. Почти пустую тележку Кюруса, которую вез ослик, пропустили без особых задержек…

Марк Туллий, лежа на просторной тахте среди множества разноцветных подушек, беседовал с архитектором, почтительно сидевшим на неудобной небольшой скамье и державшим в руках пергаменты с чертежами и расчетами.
– Вопрос о купле и обустройстве земельного участка на Палатине, в квартале Цермала, очень не прост, – рассуждал будущий консул. – Есть и другие варианты: можно перекупить что-то даже на склоне Капитолия; иные в Сенате говорят, что более перспективен патрицианский квартал в районе Марсова поля. Его облюбовала знать еще во времена Суллы...

Вопрос был действительно сложным. Помимо огромной суммы, которая у Цицерона имелась, нужно было преодолеть затруднения юридического свойства. Марк Туллий до сих пор считался приезжим, чужаком, некоренным жителем столицы. Поэтому он имел право лишь на аренду, а не полноценную собственность. Нужны были взятка, высокое покровительство и соответствующая политическая обстановка.
Эти проблемы, конечно, не касались Кюруса, который говорил о смете на стройматериалы и работы, с упоением рассказывал о различных фронтонах, колоннах и эркерах.
Архитектор охотно объяснял, как должна быть расположена библиотека по отношению к движению солнца и звезд, какие новые конструкторские решения могут быть использованы при строительстве атрия, триклиния, кубикулов, перистиля – внутреннего дворика с садом и бассейном, кухни и ценакула – большой столовой для торжественных приемов. Он рассуждал о прочности и форме колон.
– Все достойные люди Рима, – подытожил Цицерон, – имеют множество поместий не только в Италии, Греции, но даже и в Африке и Малой Азии. Однако сейчас главное сосредоточиться на доме в центре Города и загородной вилле, поскольку жить на природе модно и полезно для здоровья. Ну, а уж там – посмотрим. Богатым быть слишком обременительно, – вздохнул он. – Это не всякий выдержит.

Остались позади дневные заботы. Тирон и Кюрус удобно расположились на кухне за длинным столом для нарезки и раскладки пищи. Они только что простились с двумя рабами-письмоносцами, Аристокритом и Дексиппом, которые по распоряжению хозяина отправились в долгий и нелегкий путь. Письмоносцы бредут сейчас в полночном сумраке до ближайшей почтовой станции, чтобы взять напрокат коней, а здесь уютно и спокойно, в очаге потрескивает хворост. Съедено кроличье рагу с хлебом и луком. Они балуют себя добрым неразбавленным вином из объемистых кружек. Кюрус и Тирон в эту минуту – настоящие господа: не надо лицемерить, вести осторожные разговоры и подчиняться сковывающему церемониалу.

И тут – безмятежность нарушена. На кухне как бы из ниоткуда появляется незнакомец. Это – крепкий и не очень молодой человек в черной, расшитой серебром тунике и темно-синем плаще, перекинутом через плечо. Он не внушает страха, и в нем есть нечто притягательное. «Ум вперемежку с простодушием», – отмечает про себя хитроумный Тирон.
– Кто ты такой и что тебе надо? – пытаясь быть строгим, спросил секретарь квестория.
– Я пришел поговорить с адвокатом.
– Ворота и калитка закрыты. Как ты сюда попал?
– Перелез через ограду.
– Ты уже не мальчик, чтобы заниматься подобными проделками, – пожурил незнакомца секретарь.
– Я знаю, что Цицерон не держит цепных псов.
– Это правда. Но захочет ли он разговаривать с тобой – большой вопрос, особенно если ты будешь называть его адвокатом.
– А кто же он?
– Государственный муж – бывший квестор и будущий эдил, член Сената, – назидательно произнес Тирон.
– Меммий рекомендовал его как хорошего юриста.
– А рекомендательное письмо от господина Меммия у тебя имеется?
– Да, он чего-то накарябал на дощечке, – небрежно сказал неожиданный гость. Специальная навощенная дощечка торчала у него из-за кожаного пояса.
– А чего же ты не показал ее сторожу?
– Да спит он, не хотелось будить.
– Думаю, что и хозяин мой спит.
– Будь другом, сходи – узнай, – почти ласково попросил мужчина, что не вязалось с его внешним и даже, скорее, внутренним обликом человека неробкого десятка. Он протянул записку от Гая Меммия.

В спальне Цицерона горел свет. Тот, лежа в постели, перечитывал диалог Платона под названием «Федон». Такое чтение успокаивало нервы в столь непростое и опасное время. Речь там шла о том, что жизнь слишком обременительна, а смерть есть не только избавление от повседневных страданий, но и переход в иное качество беззаботного бытия. Цицерона всегда удивляло, что эту, по его мнению, фантастическую идею Сократ ловко и убедительно доказывает. «Сократова логика сильнее смерти, но сама смерть сильнее Сократа», – усмехался Марк Тулий своему афоризму.

Вошел Тирон и протянул дощечку. Квесторий отложил свиток на ночной столик и, прочитав записку Меммия, оживился:
– Очень интересно, очень интересно. Даже тебе после рассажу. Зови сейчас же и табурет принеси, пусть сядет.
После обмена приветствиями Цицерон полюбопытствовал:
– Ты, как я понимаю, хочешь проконсультироваться со мной как с опытным юристом?
– Совершенно верно, – добродушно ответил полночный гость.
– И в чем проблема?
– Я хочу жениться на замужней женщине.
– Значит, ей надо добиваться развода. Это дело вполне решаемо, если муж хочет того же. Это решаемо, если муж не хочет того же, но не имеет серьезного влияния в нашем обществе. И это практически нерешаемо, если он его имеет. Во всяком случае надо завтра – сегодня уже поздновато – передать моему секретарю, с которым ты уже познакомился, все сведения о себе и о ней. Тирон подскажет, что нужно, а что не нужно.
– Она – уроженка Крита, родилась там среди греческих колонистов.
– Тогда ей не нужно развода.
– То есть проблем не будет?
Цицерон мрачно поглядел на пришельца:
– Ей нужно много больше, чем развод. Ей нужно римское гражданство.
– Как его получить?
– Об этом должен хлопотать влиятельный римлянин с той мотивацией, что хочет на ней жениться.
– Что ты имеешь в виду под влиятельным римлянином?
– Там много составляющих, – задумался Цицерон, – но, прежде всего, заслуги перед отечеством.
– Деньги, должности, знакомства?
– В какой-то мере, – неохотно подтвердил Цицерон.
– Я вскоре стану ланистой в одной из известных школ…
Марк Тулий почесал свой огромный лоб, начал что-то вспоминать и потом сказал:
– Согласно сенатскому закону, наверное, 150-летней давности, Капуанская школа должна иметь государственный статус. А раз так, то и у тренера могут появиться достаточные заслуги…
– Откуда тебе известно про Капуанскую школу? – удивился Спартак.
Цицерон сначала растерялся, а затем напустил на себя таинственный вид:
– Мы все сейчас питаемся различными слухами. Такое время. Мой тебе совет: обратись за протекцией к Меммию, когда он освободится. Сейчас он напридумывал себе кучу дел. Он человек отзывчивый, а его отец – важная птица. И это самый верный способ. А как действовать, я его подучу. Но все же главный вопрос: зачем тебе жениться? Нельзя разве так?
– Нет, нельзя. Так не получается, – ответил странный собеседник.

Наверху, на заброшенном кладбище, залаяли бездомные собаки и послышались пьяные голоса. Неожиданный посетитель встал, вышел, спустился вниз и очутился на дворе. Сторож все также спал. Калитка отпиралась изнутри.