Руна Огня

Ночь. Близится полнолуние: серебристые отблески отражённого света мерцающей дорожкой колышутся на тёмной поверхности воды. Небольшая ладья неспешно рассекает окружающий сумрак, скользит по озеру, то приближаясь к лунной дорожке, то удаляясь от неё, то пересекая её. На корме в такт движению ладьи мерно покачиваются два светильника – прозрачные чаши, внутри которых горит ровное золотистое пламя; отсветы этого огня, точно беззаботные мотыльки, порхают над непроглядной толщей воды.
Сольфэлль стоит у борта и сосредоточенно всматривается в окружающую темноту, озарённую лунным светом и колеблющимся пламенем светильников. Ветерок треплет широкие откидные рукава платья, скользит по нежной коже рук: Сольфэлль, чуть поёжившись, кутается в плащ.
– Тебе холодно, Фэлль? – Диниш неслышно подходит к ней, обнимает её. – Может быть, вернёмся домой?
Она чуть покачивает головой – нет; теснее прижимается к нему, с наслаждением ощущая его тепло.
– Дин, – задумчиво говорит она, заворожено любуясь игрой лунного света на глади озера. – Я давно хотела спросить тебя…
– Да, Фэлль? – подхватывает он, видя, что она медлит.
– Дин, я знаю тебя с детства, я тебя люблю, я вижу тебя таким, каков ты есть – гордым и нежным, насмешливым и яростным, хитроумным и ловким, непревзойдённым мастером, мудрым филидом… Ты – из древнего королевского рода, ты охотник из Стаи Фьонна… Всё это – ты, и много больше. И всё же я словно не знаю тебя. Кто твои родители, Айнумэро, сын Эльрандира? Кто были твои наставники? Почему тебя называют Коварным и Кователем козней? Какими дорогами ты странствовал в прошлом, в которое не проникает мой взгляд? Оно скрыто от меня сумраком неведения, и лишь лунная дорожка любви озаряет тьму…
Да, Фэлль. Я надеялся, что ты это спросишь. Не у тех, кто приукрашивает мои достижения или преувеличивает мои ошибки; даже не у твоей матери или её деда – они лучше других знают меня – но у меня самого. Это означает – ты мне доверяешь. Несмотря на моё недвусмысленное прозвище. И сердце тебя не обманывает – с тобой я не могу хитрить.
– Мои родители… – задумчиво говорит он, глядя на лунную дорожку, мерцающую за левым бортом ладьи. – Я редко произношу их имена вслух, это придаёт мне особый, таинственный ореол – но не ради него я молчу. Я почти не знал их, Фэлль. Эльрандир, сын Арамара, праправнук короля Эленнара и королевы Линтинэль, и его жена Ранриэль, моя мать, навсегда оставили Алдалиндор вскоре после моего рождения. Нет, они не умерли, – предвосхищает он безмолвный вопрос своей слушательницы. – Они отправились на поиски иных земель… может быть, и времён, как знать. Далеко не все Перворождённые привержены к непоколебимой стабильности; а в жилах моего отца к тому же есть и кровь людей. Как и во мне. Итак, мои родители покинули родные края, и долго никто ничего не знал о них. Потом мне довелось встретиться с ними. Они возвели город – Мириэлинмар Несравненный… Нет, привычные слова тут не годятся. Деревья, цветы и травы – вот материал, из которого построены здания в этом городе; но топор никогда не срубал ни одного из тех деревьев, и серп не срезал ни единой травинки.
Он умолкает; выражение его лица, озарённого лунным светом, непривычно умиротворённое и мечтательное.
– Но ты там не остался, – звучит удивлённым вопросом.
– Не остался, – соглашается он, и его глаза вспыхивают насмешливо-дерзким огнём. – Мои родители сумели воплотить безмятежную гармонию; но во мне её никогда не было. Что принёс бы я в Мириэлинмар? Яростные порывы своей беспокойной души? Зачем отравлять жизнь тех, кто обрел душевный мир? А я – я всё равно не смог бы долго оставаться там. Мне стало бы там скучно…
Но когда я смотрю на лунный свет, отражённый в воде – я всегда вспоминаю о моих родителях. Когда я был ребёнком, я с тоской смотрел на полосу лунного света и думал, что по ней я отправлюсь на их поиски – или они вернутся ко мне.  Дорога, по которой будто бы невозможно идти…
Ты спрашиваешь меня о наставниках, Фэлль. Что же мне ответить тебе? Никто не направлял огненный поток, бушующий в моей душе. Я учился у многих – у всех, кто мог научить чему-то, что казалось мне заслуживающим внимания.
Архимаг Льювин – он был первым из моих учителей. Однажды – тогда я был мальчишкой – я вбежал в кабинет Архимага и замер на месте, поражённый: мне показалось, что Льювин держит в ладонях пламя. Миг спустя я понял, что это – пригоршня огненно-красных кристаллов, на гранях которых блещет солнечный свет. Я приблизился, желая рассмотреть камни: на каждом в виде затейливого узора была вырезана одна из магических рун. Льювин внезапно разжал руки – и камни рассыпались по полу. Я бросился поднимать их.
– Довольно, – он остановил меня, едва я поднял один кристалл. – Теперь смотри, Айнумэро.
Я повернул камень на ладони. Кьен. Огонь.
«Тебе я поручаю моего сына, Льювин». Говорил ли это мой отец, бесстрашно отправляясь на поиски неведомой мечты? Для меня Льювин был и остался вторым отцом, как королева Линтинэль – второй матерью для Дэйни, твоей матери.
Эленнар, король Алдалиндора, учил меня работать с металлом и драгоценными камнями; говорят, что я превзошёл его и прочих мастеров своего народа, но я редко бывал доволен тем, что у меня получалось. Законченная вещь имеет застывшую форму; а мечты рисуют мне вещи, что меняются вместе со своим создателем или тем, кому он их дарит. Лишь огонь, придающий форму замыслам мастера – он вечно переменчив и всё же остаётся собой. Огонь кузнечного горна – и незримый Огонь, который я всегда явственно ощущаю в своём сердце. Мелодия пляшущего пламени всегда иная: огонь то тянется вверх, то плещется жаркими волнами, готовыми затопить всё вокруг. Огонь не только верный помощник в кузнечном ремесле; в нём звучит множество музыкальных тем, не похожих друг на друга. И это он звал меня в дальние странствия, он заставлял меня вмешиваться в дела, которые будто бы и не касались меня…
Когда я хочу создать нечто – это как пламя, поднимающееся ввысь. Порыв. Всё остальное отступает в тень, когда ты охвачен этим Огнём. Больше словно не существует ничего.
Мне всегда нравилось экспериментировать. В том числе и тогда, когда я оставлял свою мастерскую. Или – особенно тогда, когда я оставлял её?..
В Мирах, населённых существами, именуемыми разумными, зачастую кипит борьба. Столкновение с противником меня не пугает. Я чувствую внутреннее Пламя – оно точно огненная лава, стремительно мчащаяся с горы. Кто устоит против Огня?!
Я скоро понял: главное – не сражаться, а побеждать. Зачем вступать в схватку самому, если у твоего врага есть другой враг? Почему бы ни сделать так, чтобы они вступили в бой между собой? Тем самым ты сбережёшь силы для иных дел, а желаемый для тебя исход битвы можно подготовить, если по-стараться.
Когда я сделал первый шаг к тому, чтобы стать Коварным? Когда сплетал металл с изощрёнными заклятьями, выковывая меч, которым Гвиддаур нанёс незаживающую рану Конвараугу? Когда согласился исцелить Конварауга, своего заклятого врага – только затем, чтобы отправить его на бой со стражем Лардоэга? Или когда принял обличье смертного менестреля и явился в пещеру Эрваэгдоллена, дабы похитить арфу Оуэйса?
Тогда из огня кузнечного горна стали выходить совсем иные вещи: не просто изысканное кованое узорочье, застывшее кружево металла, а безмолвные пособники моих хитроумных замыслов. И хотя способность этих вещей к самоизменению оставалась ограниченной – в них я вкладывал свои неистовые порывы и безумные надежды, они помогали менять ход событий, не оставаясь всего лишь замершей формой, пусть и прекрасной, но продолжали вершить мои замыслы… Так я стал Кователем козней.
Вырвавшись на свободу, где его ненасытность находит всё новую и новую пищу, Огонь мчится вдаль, набирая силу… Эта сила влекла меня в иные края, к новым знаниям, в новые авантюры. Ты, конечно, слышала о моём путешествии в Эннан? Теперь о том странствии придумали много такого, что забавляет меня самого. Что правда в этих историях? Я и впрямь обучился боевым искусствам Эннана; своеобразная утончённость эннанской поэзии, музыки и архитектуры взволновала моё воображение – но философия созерцательного недеяния осталась чуждой моей душе, в которой бурлит неугомонный Огонь. Дитя Запада, я направил свой путь на запад.
Рассказать тебе о затоплении Бринедаха?.. Хорошо, Фэлль. Кройхт, король Бринедаха, как и большинство правителей, считал себя личностью незаурядной. В чём-то он был прав… только дело в том, что мы с ним были давними недругами. Он серьёзно насолил мне во время моего похода в Эрваэгдоллен; моя авантюра могла печально закончиться, если бы его планы тогда осуществились полностью. Огненные волны гнева легко поднимались в моей душе: я поклялся во что бы то ни стало отомстить Кройхту.
Внешне мы будто бы примирились, хотя Кройхт едва ли верил в мою искренность. И правильно делал…
У него была дочь – принцесса Эмлад. Нет, я не был её любовником, хотя теперь, когда эта давняя история перешла в разряд легенд, существует и такой вариант интерпретации тех событий. Если рассуждать в соответствии с представлениями, типичными для людей, пожалуй, можно с уверенностью заявить, что я ни в чём не виноват перед принцессой: не пытался её соблазнить, ничего не обещал ей, ничего не просил… Но разве обязательно нужно что-то делать, чтобы внушить любовь к себе? Иногда достаточно промелькнуть, точно всплеск молнии, просто явиться – и всё. Поднеси огонь к дереву – оно загорится.
Потом мне иногда думалось – не за мою ли невольную вину перед Эмлад я наказан, потеряв Дэйни? Я не сказал Эмлад ни слова лжи – и всё же мои глаза, голос, жесты лгали, бессовестно лгали, не обещая ничего, но и не отметая надежд на взаимность. Я думал о мести Кройхту, и Эмлад лишь могла стать орудием этой мести. В моём сердце, охваченном Огнём гнева и любви, была только Дэйни. И ещё – мстительные, коварные замыслы…
А принцесса надеялась завладеть моим сердцем. Способ она избрала не самый лучший, но широко освещённый в ряде легенд. Решила, что я не устою перед её преданностью любви, не останавливающейся перед предательством интересов своего отца и государства…
Однажды я совершал небольшую экскурсию в обществе принцессы, попутно размышляя о том, как же мне, наконец, сковырнуть старину Кройхта с насиженного тронного возвышения. Когда Эмлад с серьёзнейшим выражением лица спросила меня, каково моё самое заветное желание в тот момент, я ответил аллегорически – неплохо бы отмыть грязь, которой зарос Бринедах. Здравомыслящий индивидуум едва ли дал моей шутке ту трактовку, какую воплотила Эмлад. Но принцесса не рассуждала здраво, она действовала в любовной горячке!
…Когда морские волны хлынули на берег, сметая всё на своём пути, мне было не до раздумий, кто открыл шлюзы. Хоть я и намеревался отомстить Кройхту – но не таким же образом! При чём тут его народ?!
А король, охваченный ужасом и гневом одновременно, первым делом заподозрил меня. Конечно, былой недруг, да ещё прозванный Коварным… Вместо того, чтобы спешно организовывать спасательные работы, Кройхт кинулся на меня с мечом…
Ладья пересекает лунную дорожку; свет играет на платиновых волосах Диниша, на несколько мгновений словно превращает их в текучее серебро.
– А дальше? – тихо спрашивает Сольфэлль. – Ты… убил его?
– Не совсем так. Мы бились на крепостной стене; Кройхт оступился и рухнул на камни… то есть в воду, которая всё прибывала.
– А Эмлад и её народ?
– Эмлад… Значительная часть жителей оказалась достаточно благоразумной – они покинули город при первом же сигнале тревоги и поднялись на холм, на который в обычное время немногие отваживались взбираться. У людей бывают странные поверья… Там меня разыскала Эмлад. Она была сама не своя: требовала, грозила, призналась, что затопление города – её рук дело. Даже известие о гибели отца её не отрезвило! Я слышал, она до сих пор не утихомирилась, то и дело топит корабли, неосторожно приблизившиеся к Бринедаху, скрытому под водой.
В ответ на вопросительный взгляд Сольфэлль Диниш поясняет:
– Матерью Эмлад была морская дева, которая любила Кройхта, но покинула его, когда он трижды ударил её. Эмлад бросилась в море… вернулась к матери.
Сольфэлль молчит, теребя вышитую кайму своего плаща.
– Не слишком красивая история, верно, Фэлль? – невесело усмехается Коварный. – И моя в ней роль не особенно благородна, не так ли?
Сольфэлль вместо ответа обвивает руками его шею.
– А тот Огонь, о котором ты говорил… Огонь, в котором рождаются замыслы, Огонь, увлекающий вдаль… Теперь его песня стала другой, ведь так?
– Да. После того, как я вернулся из Страны Льда, песня Огня зазвучала иначе. Порыв, яростное неистовство остались; но они – лишь фон для огненной руны. Кьен, Огонь – равно созидание и разрушение, исцеление и боль, любовь и вражда. Сила, которая нужна для любого начинания.
Лёд и Пламя – Начало Мира,
Боги Мир из них созидают:
Опускают в Пламя ладони,
Пролагают средь Льда дороги;
Боги Пламя и Лёд смешали –
И родились Земля и Небо;
Руны Льда и Огня начертали –
В небесах появились светила;
Руны Льда и Огня пропели –
Встали горы из тёмной пучины;
Руны Льда и Огня – начало
Всех мелодий, речей и снов;
Эти руны остались эхом
В плеске волн и в звучанье слов…