Те двое, что шли и смеялись

«Сегодня, 18 апреля, скончался Габриэль Гарсия Маркес» - ровно отчеканил механический голос. Я никогда не выключаю радио, даже на ночь, и это был первый раз, когда мне серьезно пришлось об этом пожалеть. Сами понимаете, пробуждение получилось не из приятных. Мое деревянное, изрядно потрепанное радио не замолкает не на минуту, и обычно это даже приятно: в доме вечно слышен чей-то голос и у тебя нет причин чувствовать себя одиноким. Но такие новости прямо с утра и на блюдечке – это уже как-то слишком.

Диктор резко переключился на новостях о подорожании всего что можно, увеличении каких-то там налогов, попутно приплел парочку убийств и одну скандальную звезду. Новость про Маркеса затерялась в ежедневном мусоре, и мне стало интересно, услышал ли ее еще кто-то так отчетливо и ярко? Вскочил ли еще кто-то с кровати, заволновался ли, попрощался ли с мечтами о новой книге? Хочется верить, что да.

Старики, наверное, острее всего воспринимают такие новости. И дело не в смерти человека, с этой мыслью постепенно свыкаешься, суть в конце эпохи, течения, жанра, целого мировоззрения. Нет писателя– и как будто нет больше тех книг, которые ты искал по всему городу и выменивал у друзей. Нет певца – нет того волшебного ощущения, что твоей старой пластинке уже несколько десятилетий, а человек, написавший ее, до сих пор может выпустить еще одну. Все эти маленькие кусочки мозаики как причастность человека ко времени, маленькие якоря, которые удерживают тебя здесь и не дают почувствовать себя динозавром.

По всем временным законам и по паспорту я именно такая старуха, хоть никогда себя такой не чувствовала. Но людям, в общем то наплевать. Для детей я милая глупая старушка, для внуков уже своеобразное ископаемое. Десятилетняя Элла называет меня машиной времени, а маленькая Лила каждый раз звонко хохочет, рассматривая фотографии или старые платья в шкафу: «Не может быть, ба, и вы такое носили?!». И снова смех. А мне так и хочется ответить, что и она прожив полвека вдруг обнаружит, что все что было когда-то важным, или модным, или очень, очень нужным сейчас не вызывает ничего кроме смеха. Но я предпочитала молчать.

Маркес умер… и Брэдбери умер… помню, как мы получали их новые книги, всего парочку экземпляров, и любовно раскладывали под стеклом. Наш маленький книжный магазин гордился тем, что одним из первых закупал произведения новых авторов, а они потом становились очень и очень известными. Наш директор умел чувствовать подобные вещи. А теперь ни магазина, ни директора, ни тех писателей… я стряхнула с себя все эти нерадостные размышления, хватит. Это небольшой минус старости – слишком много тем для размышлений и еще больше свободного времени.

Я наконец-то встала с кровати и пошла завтракать. Утро обычно проходило быстро, гораздо труднее обстояло дело с вечерами. Вот так всю молодость волнуешься и думаешь: «Ах, когда же у меня не будет проблем». И вот, пожалуйста, практически ни одной. А ты все равно не счастлив и лучше бы волновался о том, что не встретишь то единственного, не выйдешь замуж, не сможешь воспитать ребенка, тебя выгонят с работы или та ссора с подругой окажется последней. А теперь все ограничивается раздумьями о том, что купить на ужин.

Я перешла в главную комнату и от нечего делать включила телевизор: ничего интересного, разве что только новости о трехдневном трауре в Колумбии. Ах, как бы и я туда сейчас хотела! Одеться во все черное, перечитать все книги Маркеса, смотреть скорбные передачи и сокрушенно говорить своим соседкам: «А какой все таки был человек! Такие для него мира редкость."

Я вздохнула и решила все-таки сходить в магазин. За окном было так ярко, с балкона доносился целый букет звуков и ароматов. Сколько я уже видела весну, а не перестаю радоваться. Иногда кажется, что с возрастом меняется только тело, внешняя оболочка, а в душе ты всегда остаешься таким же. Вот и сейчас горячий асфальт, пряный воздух, маленькие листья и одурманивающие фиалки пробудили во мне желание пробежаться до самого конца улицы, или пойти в лес и валяться на траве, рассматривая облака. Но старики так не делают. Они, к сожалению, вообще мало чем занимаются, разве что выращивают орду внуков, вяжут или готовят таз салата для всей семьи. Как жаль, что мне это все неинтересно.

В магазине было пустынно, все сейчас были или на учебе, или на работе. Между полками бродила только моя ровесница, скучающий парень и маленький мальчик лет 5, который зажимал в потной ладошке пару бумажек и явно вознамерился купить мороженое. Воздух в помещении, казалось, не двигался, все было каким-то сонным, практически неживым. Я зевнула и решила что куплю себе бутылочку пива. В молодости мне часто его не продавали, ведь я вечно выглядела как сбежавшая с уроков восьмиклассница: маленький рост, большие глаза, детские черты лица и горячо любимые мною платья в цветочек неизменно делали свое дело. А сейчас у кассира наконец-то не возникнет никаких сомнений в моем возрасте. Правда хорошо это или не очень, я так и не определилась.

Я направилась к холодильнику и случайно наткнулась на другую тележку. Мне хватило пары мгновений, что бы понять, кто передо мной стоит – моя первая любовь. Выглядел он сейчас под стать мне: уставший и немного потерянный старик. А ведь когда-то он был лохматым, черноволосым, громко смеялся, играл на гитаре и бегал за каждой юбкой. Да, именно таким он мне и запомнился: импульсивным, эмоциональным, не думающем ни о вчера, ни о завтра. И тогда, в 16, мы называли друг друга «Свет мой» и выкурили вместе первую сигарету. Гуляли с утра и до вечернего марева, иногда по ночам, глупили, ссорились, смеялись, рассказывали друг другу небылицы... да что вспоминать. Теперь он был лишь седым и сгорбленным соседом, живущем через несколько домов от меня. Удивительно, что за те полгода как я вернулась на родину, мы встретились всего лишь в первый раз.

- А, это ты. Давно же мы не виделись. – как-то растеряно пробормотал он.

-Ага. – глупо отозвалась я.

Удивительно, как мало могут сказать друг другу люди, которые 5 лет провели бок о бок и могли разговаривать даже об откровенных глупостях до самого утра.

Мы вместе вышли из магазина, и я взяла его под руку. Нет, в этом не было прошлой нежности, страсти, и что там у нас еще было. Это была помощь немощному старику, но мне хотелось верить, что внутри он остался таким же самовлюбленным и неопределенным. Тогда мне это не нравилось, сейчас я хотела рассмотреть в нем хоть что-то помимо этой слабости и разочарования во всем вокруг.

Он слабо улыбнулся:

- Рад тебя видеть.

- Я тоже. Рассказывай, как ты. Я слышала…

-А ты знаешь, какой сегодня день? – вдруг перебил он меня, засмотревшись на электронное табло над зданием.

-А? – растерянно отозвалась я.

- Смешно, но сегодня день, когда мы первый раз поцеловались. Помнишь? – и в его чертах появилось что-то от былого веселья и легкости.

-Поцеловались… - эхом отозвалась я. Действительно. Мой первый поцелуй. Но какое сейчас это имеет значение? Люди каждый день целуются. И встречаются. И любят. Нет, сегодня день, когда умер магический реализм. День, когда умерли те первые книги в мягкой обложке. День, когда окончательно рассыпалась моя память о нашем уютном книжном магазине с деревянными панелями.

Я молча повела его к цветущей аллеи в конце нашей улицы. Детьми мы там часто назначали друг другу свидания, и я всегда опаздывала, а он картинно сердился и морщил лоб. Аллея совсем не изменилась и по ней, как и лет 50 назад, шли два подростка. Она смеялась, а он поправлял ей волосы. А мы шли сзади, за ними. Они быстро скрылись за углом, а мы брели по дороге и смотрели то под ноги, то украдкой друг на друга.

- Ты видел их? – не выдержала я – Те двое, что шли и смеялись, разве так бывает?

Он ухмыльнулся. И сказал с былой улыбкой:

- Только так и бывает. Те двое, и мы, и кто-то до нас, и наверняка кто-то после. Интересно только, чьи теперь они носят имена?